books-pdf-plaintext/txt/chistiakov_m_b.sviatoslav_kniaz_lipetskij.txt

Историческія    повѣсти

М. Б. ЧИСТЯКОВА.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГЪ.

ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА Я. А. ИСАКОВА.

1871.







Дозволено цензурою. С.-Петербургъ, 7 Ноября 1870 года.

Въ типографіи Гогенфельдена и Ко. (Вас. Остр., 3 л.,  44).











СВЯТОСЛАВЪ, КНЯЗЬ ЛИПЕЦКІЙ.

ГЛАВА I.

Въ концѣ тринадцатаго столѣтія Россія представляла ужасное зрѣлище: въ ней свирѣпствовали монголы, или татары. Начиная отъ нынѣшней Екатеринославской губерніи до Новгорода, большая часть ея была опустошена. Рязань, Москва, Владиміръ, Кіевъ и множество другихъ городовъ были разрушены и выжжены дотла. Войска и жители или погибали въ отчаянныхъ битвахъ съ многочисленными и страшными непріятелями, или попадались въ неволю, или терпѣли грабежи, насилія, неслыханныя обиды и позорное униженіе. Въ городахъ и деревняхъ, среди развалинъ и пепла, среди обширныхъ безобразныхъ пожарищъ валялись и тлѣли тысячи труповъ. Иногда только дымъ, поднимавшійся съ догорающихъ домовъ, церквей и монастырей, давалъ знать, что тамъ были когда-то люди. Колодези, ручьи,  рѣки — все было загромождено мертвыми тѣлами. 

Заразительный, убійственный смрадъ слышенъ былъ за



ИСТОРИЧ ПОВ.                               





====page 1====





нѣсколько верстъ отъ этихъ ужасныхъ кладбищъ. Уцѣлѣвшіе отъ побоищъ и убійства жители, покрытые ранами, больные, въ лохмотьяхъ, бѣжали въ лѣса. Но, изнемогая отъ тоски о родителяхъ, или дѣтяхъ, отъ голода и другихъ нуждъ, они тоже часто погибали въ

этихъ невѣрныхъ убѣжищахъ. Лѣтомъ еще они могли кое-какъ пробиваться: строили шалаши, вырывали землянки, рыли коренья, ловили птицъ и рыбу, били звѣрей. Но, съ наступленіемъ осенней слякоти и морозовъ, они должны были сами отдаваться въ руки своихъ мучителей. И гораздо лучше-бъ было ужъ имъ пропадать въ лѣсахъ; потому что татары, захвативъ ихъ, связывали, иногда оковывали цѣпями; сорвавъ съ нихъ одежду, таскали за собою въ своихъ разбойницкихъ переѣздахъ, издѣвались надъ ними, морили ихъ голодомъ, стужей и другими, самыми варварскими, способами. Было всеобщее уныніе, всеобщій ужасъ. Веселились только коршуны, вороны, волки и другіе плотоядные звѣри, да татары.

Въ такое-то время, однажды, въ 1284 году, въ маленькомъ городкѣ тогдашней Курской области, Липецкѣ, въ деревянномъ двухъ-этажномъ теремѣ, сидѣлъ молодой человѣкъ, лѣтъ тридцати. Онъ былъ крѣпкаго, богатырскаго тѣлосложенія. Широкія плечи, высокая грудь, не тучныя, но жилистыя и будто плотно обтянутыя руки, упругая шея, прямой станъ, окладистая борода и густые усы — все показывало въ немъ свѣжую, неиспорченную кровь и большую тѣлесную силу. По открытому лицу, большимъ голубымъ глазамъ и русымъ волосамъ, вившимися кудрями, видно было, что

природа дала ему нравъ веселый и беззаботный, склон-



====page 3====





ный къ удовольствіямъ; но вышло иначе: на лбу его были крупныя морщины и въ лицѣ выражалось глубокое душевное страданіе. Это былъ князь Святославъ. Облокотясь на столъ и подперши лѣвою рукою голову, онъ внимательно читалъ лѣтопись, задумывался надъ нѣкоторыми мѣстами и отчеркивалъ ихъ красными чернилами. Иногда, казалось, увлекшись разсказами о счастливой старинѣ, онъ забывался и гордо поднималъ голову. Тогда лицо его становилось свѣтло, глаза сіяли наслажденіемъ, и на губахъ мелькала улыбка. Но черезъ минуту имъ овладѣвала тоска еще сильнѣе прежняго, брови сдвигались, грудь поднималась тяжело, и онъ, остановивъ глаза на одномъ мѣстѣ, сидѣлъ въ угрюмой неподвижности, не развертывая свитка лѣтописи; потомъ опять принимался за чтеніе, какъ-бы желая почерпнуть въ отеческихъ преданіяхъ бодрость для изнемогающей души; какъ-бы желая призвать къ себѣ на помощь изъ могилъ тѣни своихъ славныхъ, воинственныхъ предковъ. Такъ прошло нѣсколько часовъ. Наконецъ онъ всталъ, покачалъ головою и, тихими шагами ходя по комнатѣ, началъ въ полголоса говорить самъ съ собой: „Да, было время: греки боялись насъ, какъ огня небеснаго, сыпали намъ золото, везли къ намъ драгоцѣнныя ткани и считали честыо нашу дружбу; одно имя русскаго витязя пугало полчища печенѣговъ, и они въ ужасѣ, безъ оглядки, мчались въ свои степи; половчане падали, какъ стаи воронъ, отъ налета русскихъ соколовъ и путь свой устилали головами. Княжескіе терема кипѣли пирами; народъ ликовалъ. Храмы Божіи блистали золотомъ и иконописью; дѣти стекались въ школы учиться уму-разуму и книж-





====page 4====





ной мудрости. Куда дѣвались эти чудные вѣка? Куда дѣвались эти великаны-богатыри, которымъ былъ тѣсенъ свѣтъ, которые искали за тридевять земель, съ кѣмъ-бы помѣряться молодецкой удалыо, и въ бою обмѣняться мечемъ-кладенцемъ? Ужъ правда-ли это? Не сказка-ль одна? Читаешь и не вѣришь: точно-будто видишь сладкій сонъ. А теперь... Боже мой! Поганый татаринъ по трупамъ входитъ въ святой алтарь, окровавленными руками обдираетъ иконы, грабитъ сосуды, ризы и сокровища, чтобы изъ этого золота и серебра дѣлать кубки для своихъ богопротивныхъ пиршествъ, ожерелья для своихъ женъ и збрую для лошадей. Князь ѣдетъ къ ордынцу и постыднымъ раболѣпствомъ выманиваетъ себѣ несчастную жизнь; его семейство, его жена и дѣти въ его глазахъ предаются поруганію, подвергаются побоямъ и всякому позору.

«Мы, какъ стада, отданы на откупъ низкимъ армянскимъ и хивинскимъ торгашамъ; баскаки, какъ звѣри, бродятъ между нами, высасываютъ нашу кровь и отмѣчаютъ на убой и на неволю наши поникшія къ землѣ головы, и чья крупнѣй, та скорѣй и падаетъ. Лань

убиваетъ волка копытомъ; буйволъ поднимаетъ на рога медвѣдя; ласточка выклевываетъ глаза коршуну, когда онъ деретъ ея дѣтеныша... А мы? Срамъ, неомытный срамъ! Ни у кого не поднимется рука, не блеснетъ бердышъ, не свистнетъ но воздуху кистень, когда татарскій холопъ топчетъ нашего роднаго брата. Но что и говорить? Теперь нѣтъ братьевъ! Братья-ли тѣ, которые, стоя на колѣняхъ у татарской ставки, съ ядовитой заботливостью шепчутъ клеветы другъ на друга, продаютъ другъ друга, чтобы, въ награду за это, слу-



====page 5====



жить его убійцѣ подножіемъ, когда онъ садится на лошадь, и цѣловать его стремя? Христіане-ли это? Люди-ли это? Погибни же міръ, на которомъ погибла и честь, и правда, и мужество, и вѣра! И, кажется, близокъ его послѣдній день. Не даромъ по небу ходитъ

кровавая звѣзда; не даромъ то востокъ, то западъ загорается чуднымъ огнемъ; солнце меркнетъ, какъ изсякающая лампада; земля колышется, какъ предсмертнымъ тяжкимъ дыханьемъ трепещущая грудь. Повсюду бродитъ моръ; Богъ не даетъ веснѣ тепла; дожди затопляютъ землю; хлѣбъ и трава гніютъ на корнѣ; пожары начинаются сами собою, и нѣтъ возможности потушить ихъ: говорятъ, даже вода горѣла на Волховѣ; огонь небесный не щадитъ храмовъ Божіихъ... Близокъ конецъ... Пусть такъ... Чѣмъ скорѣй, тѣмъ

лучше.»

Тутъ онъ замолкъ, сѣлъ, погрузился въ размышленія, и съ чувствомъ, болѣе кроткимъ, произнесъ почти шепотомъ: „Но, Господи! Какъ явиться на судъ Твой?

Какъ сказать передъ свидѣтелями цѣлаго міра, передъ ликами мучениковъ, пострадавшихъ за вѣру, что я сдѣлалъ для защиты погибающей отчизны, родной крови,

святыхъ алтарей? Крикнулъ-ли я богатырскимъ кликомъ къ отмщенью врагамъ? Сказалъ ли я хоть разъ бѣгущимъ толпамъ: стойте! Беритесь за мечи, за топоры и пойдемъ-те умирать молодецкою смертью? Проіпелъ-ли я по лѣсамъ, по вертепамъ, по развалинамъ,

чтобы изъ робкихъ бѣглецовъ составить отважную рать? Пристыдилъ-ли укоромъ татарскаго подручника? Смутилъ-ли я горестнымъ, рыдающимъ. словомъ веселость празднолюбца, который въ безумной слѣпотѣ, за-



====page 6====



бывъ о несчастій отечества, пируетъ, можетъ быть, послѣдній, похоронный пиръ? — Нѣтъ! Нѣтъ!...

«Но кто меня послушаетъ? Кто за мною пойдетъ? Къ чему послужитъ мнѣ славное имя! Владѣтель нѣсколькихъ разореныхъ селъ и нищихъ подданныхъ, Святославъ — не кіевскій великій князь, а жалкій липецкій князекъ, кому я скажу повелительное слово?

Кто прибѣжитъ на мой кличъ? Не грозная дружина, блещущая щитами и копьями, ко мнѣ соберется унылая толпа лохмотниковъ, ворующихъ изъ обгорѣлыхъ развалинъ окровавленные остатки чужаго добра. Ко мнѣ придутъ и эти кроткіе земледѣльцы, бродящіе понуря голову: но съ ними-ли идти на битву?

«Впрочемъ, чтобы ни было, а вести такую постыдную жизнь нѣтъ больше силъ; пойду на бой хоть одинъ, и если не найду спутниковъ и товарищей между людьми,

то найду ихъ между звѣрями!»

Въ это время онъ подошелъ къ одному углу своей гридницы, въ которомъ лежали, обнявшись, двое ручныхъ медвѣдей величины неимовѣрной. «Мишка! Васька! Бьютъ! Рѣжутъ!" — крикнулъ онъ громко. Медвѣди вскочили, засверкали глазами, ощетинились и, оглядывая кругомъ комнату, страшно заревѣли. Святославъ грустно улыбнулся. «Нѣтъ!» — сказалъ онъ имъ тихо и ласково: „нѣтъ добрые звѣрки мои, ничего; ложитесь спать, ложитесь спать!" И онъ гладилъ и ласкалъ ихъ; и они какъ-будто его понимали: успокоились, перестали ревѣть, пошли опять въ свой привычный уголъ, переглянулись между собою, какъ-будто совѣтуясь, ложиться, или нѣтъ, легли, но съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ и осторожной заботливостью слѣдили глазами за своимъ





====page 7====





добрымъ хозяиномъ. «Иваша!» крикнулъ Святославъ. Тотчасъ вошелъ его слуга и стремянной, человѣкъ среднихъ лѣтъ, черноволосый, нѣсколько смуглый, съ лицомъ, выражавшимъ твердый характеръ и необыкновенное добродушіе. «Дай братьямъ меду, Иваша!» сказалъ Святославъ, указывая на медвѣдей.

— Князь! — сказалъ почтительно Иваша; у насъ только одинъ сотъ и остался.

— Ну, когда братья съѣдятъ его, тогда, ни одного не останется.

— Твоя княжая воля! — отвѣчалъ Иваша, вышелъ вонъ и принесъ медвѣдямъ половину сота.

Святославъ увидѣлъ это, усмѣхнулся, и, зная непреклонное упрямство своего вѣрнаго стремяннаго, будто ничего не замѣтилъ и не сказалъ ему ни слова.

— Эй, вы, космачи! — крикнулъ медвѣдямъ Иваша: «Пойдемъ на дворъ! Меду!»

Онъ отворилъ дверь, и звѣри съ удивительною легкостію выбѣжали на крыльцо. Иваша положилъ имъ медъ на дно опрокинутой бочки. Они стали на заднихъ лапахъ,

а передними, оторвавъ по куску сота, высасывали его съ большимъ наслажденіемъ и искусствомъ, такъ, что ни одна капля не падала на землю. «Дай-же мнѣ-то!» сказалъ

стремянной одному изъ нихъ. Медвѣдь сгребъ сжеванный воскъ и подалъ его Ивашѣ. «ѣшь это самъ, косматый шутъ; а мнѣ дай меду, меду — понимаешь? Меду!» Медвѣдь оторвалъ маленькій кусочекъ меду и подалъ его Ивашѣ; но лишь только Иваша хотѣлъ поднести медъ ко рту, медвѣдь ударилъ его тихонько лапой по рукѣ, налету подхватилъ выпавшій медъ и началъ его сосать.

«Ахъ ты, разбойникъ!» сказалъ Иваша. — Татаринъ!». При





====page 8====





словѣ «татаринъ» братья перестали ѣсть медъ и начали посматривать то на стремяннаго, то кругомъ двора. «Нѣтъ, нѣтъ! ѣшьте, ѣшьте! Никого нѣтъ.»

Поѣвъ меду, медвѣди облизали свои лапы и дно бочки, потомъ обернули ее и посмотрѣли, нѣтъ-ли тамъ тоже меду, но, не нашедши ничего, начали ее катать для

забавы и, разъигравшись, стали бороться между собою. Помявъ другъ другу бока не безъ нѣкотораго азарта, они стали по-пріятельски другъ друга постукивать лапами, то по. бокамъ, то по головѣ; наконецъ одинъ изъ нихъ подошелъ къ Ивашѣ, обнялъ его и началъ тихонько валять, какъ-бы приглашая къ борьбѣ. «Пошелъ, пошелъ!» сказалъ Иваша: «Вѣдь, я меду не ѣлъ, да и бока-то у меня не такъ жирны; пошелъ, косолапый!» И онъ тихонько оттолкнулъ медвѣдя. Медвѣдь будто обидѣлся, отворотилъ отъ него морду, постоялъ немного и пошелъ-было прочь въ сарай на сѣно.

«Развѣ ужъ потѣшить васъ, милыхъ дружковъ?» — сказалъ про себя Иваша, посмотрѣлъ кругомъ двора, подозвалъ медвѣдей и каждому шепнулъ что-то на ухо. Медвѣди ужасно встревожились, зарычали и съ безпокойствомъ начали рыть землю. Иваша вошелъ въ клѣть и вытолкнулъ оттуда чучелу, одѣтую въ татарское платье.

Медвѣди съ яростію на нее бросились, въ минуту изорвали одежду и, когда остался одинъ столбъ, на который она была насажена, они грызли его, такъ, что щепки летѣли. Иваша схватилъ топоръ и началъ рубить имъ бревно, замѣнявшее тѣло татарина. Тутъ медвѣди пришли въ совершенное бѣшенство, такъ что на нихъ страшно было-бы смотрѣть непривычному человѣку. Но, какъ видно, Иваша занимался этимъ уже давно. Онъ





====page 9====





смотрѣлъ на эту сцену съ особеннымъ наслажденіемъ. При этомъ, лицо его, обыкновенно кроткое, сдѣлалось страшно; глаза его сверкали дикимъ огнемъ; и когда онъ началъ рубить деревяшку, рука его судорожно сжимала топоръ, и съ лица падали крупныя капли пота. Когда медвѣди вдоволь натѣшили свои зубы надъ чурбаномъ - татариномъ, Иваша крикнулъ: «Сатъ, братцы, сатъ! Будетъ! Рой! Землю рой!» Медвѣди потащили чурбанъ, выкопали яму и зарыли его какъ нельзя лучше, забросали корчами, каменьями и пошли прочь. Иваша былъ въ полномъ восторгѣ. Онъ ласкалъ ихъ, обнималъ, называлъ разными ласковыми именами — братьями, братчинами, дружками, мордорылами, ломовыми, дубовиками и т. д.; наконецъ побѣжалъ въ кладовую и вынесъ имъ остальную половину сота. Кто увидѣлъ-бы это, тотъ-бы понялъ, зачѣмъ Иваша такъ часто отлучался по ночамъ изъ дому и рано утромъ купался самъ и купалъ медвѣдей: онъ травилъ ими татаръ и смывалъ съ нихъ и съ себя кровь.



ГЛАВА II.

Между-тѣмъ, какъ на дворѣ происходили такія странныя явленія, открывавшія тайныя кровавыя дѣла Иваши, считавшагося вообще смиренникомъ, Свято-



====page 10====



славъ вышелъ въ садъ, чтобы развлечься хоть на минуту и отдохнуть отъ тяжелыхъ и горькихъ думъ. Садъ былъ у него простой, но огромный, состоялъ изъ обыкновенныхъ нашихъ, но чрезвычайно разнообразныхъ, кустовъ и деревьевъ: черная и красная смородина, кружевникъ, тернъ, малина, яблоки, груши, дули, вишни, сливы, различныхъ породъ — всего тутъ было вдоволь. На нѣкоторыхъ было такъ много плодовъ, что сучья

гнулись къ землѣ и ломались. То краснѣя яркимъ, здоровымъ румянцемъ, какъ щеки ребенка, разгорѣвшіяся отъ солнца, то алѣя нѣжнымъ пурпуромъ сквозь мягкій пухъ кожи, то сквозясь и блестя бѣлизною младенческаго личика, еще нетронутаго загаромъ, въ зелени листьевъ и тѣни нависшихъ вѣтокъ и сучьевъ, плоды и ягоды красовались и нѣжились полнотою, роскошью формъ и ароматомъ. Трава и цвѣты густо и высоко стояли, какъ на поемномъ лугу. Вокругъ тына прихотливо вился и переплетался хмѣль и, взбѣгая надъ тычинами, легонько колыхался, хватаясь за сосѣдній стебель. Съ огорода ползла и лѣзла на тынъ съ широкими, шершавыми листьями тыква, иногда на гибкомъ и крѣпкомъ стеблѣ перекидывался въ садъ молодой арбузъ. На огородѣ, по краямъ грядъ, покрытыхъ овощами, какъ кумачъ, краснѣлъ макъ, и широкими тарелками виснулъ въ одну сторону подсолнечникъ. Дальше, стоялъ густой и высокій коноплянникъ, и — глазомъ не окинешь — тянулись бакчи арбузовъ и дынь. Голуби, воробьи, жаворонки, горлинки, чижи, овсянки, малиновки, дровосѣки и другіе ихъ летучіе братья, то стаями, то по два, по три, шумѣли, гонялись другъ за другомъ, перекликались, пищали, или молча клевали ягоды. Въ кустахъ





====page 11====





смородины, въ конопляхъ по разнымъ мѣстамъ кудахтали куры. Иногда аистъ тащилъ своимъ дѣтямъ какуюнибудь гадину. Журавли опускались посреди бакчи и, продолбивъ самую спѣлую дыню, или арбузъ, пили изъ нихъ сокъ; по одному направленію проносились стада дикихъ утокъ; медленно, съ какою-то обдуманностію, высоко летѣлъ лебедь, какъ пушистый снѣгъ, блестя на солнцѣ. Тамъ и сямъ кружились ястребы и орлы.

Все это въ другое время могло занимать и радовать человѣка. Но бѣдный, тоскующій князь Святославъ ничего не слыхалъ, ничего не видалъ. Потупивъ голову, онъ медленно брелъ между деревами по густой травѣ, машинально срывалъ попавшуюся подъ руку вѣтку, или цвѣтокъ, или яблоко, и тотчасъ же ронялъ ихъ. Вѣтеръ дулъ ему въ лицо; влажность зелени, густой ароматъ растеній, непроницаемая тѣнь деревъ дышали свѣжестію, но ничто не прохлаждало его: голова его горѣла. Иногда изъ-подъ ногъ у него съ крикомъ и трескомъ вспархивала куропатка; хорекъ тащилъ еще живую курицу; въ травѣ шипѣла и надувалась ядовитая змѣя, готовая броситься и ужалить. Ему ни до чего не было дѣла: онъ думалъ, думалъ все про одно — про несчастіе и позоръ своего отечества, про свое безсиліе, про свою безнадежность. „Боже милосердый!" сказалъ онъ, наконецъ: „я чту Твою святую волю. Но зачѣмъ же я родился, зачѣмъ у меня есть крѣпость руки и мужество сердца, и любовь, зачѣмъ у меня такъ бушуетъ кровь, и въ груди тѣснится тоска, при видѣ гибнущихъ людей, если я не могу дать имъ ни одной капли счастья?" Тутъ онъ остановился, потомъ, какъ-будто однимъ взглядомъ окинувъ всю Россію, продолжалъ медленно, съ пе-



====page 12====





рерывами: «поруганные алтари, трупы, тлѣющіе безъ погребенія, оборванныя, бѣдныя толпы женщинъ, дѣтей въ окровавленныхъ кандалахъ, влачимыя изъ одного татарскаго логовища въ другое, плачъ, стонъ, свпстъ окровавленныхъ бичей и хохотъ издѣвающихся разбойниковъ...удушающій смрадъ... кровь... море крови... земля тонетъ...все…чудовища... все тѣни... тѣни... О! возьмите-жъ, растерзайте и меня — скорѣй, скорѣй!» И, въ страшномъ смятеніи мыслей, онъ упалъ на траву, какъ въ обморокѣ.

Крѣпкая природа, молодость, прохлада росы и воздуха возвратили ему силы: онъ очнулся и съ какимъ-то тупымъ равнодушіемъ смотрѣлъ кругомъ себя. Но, по мѣрѣ того, какъ мысли въ немъ прояснялись и голова свѣжѣла, — окаменѣвшее чувство стало отходить и заныло привычною тоскою. Онъ приподнялся и сѣлъ, прислонясь

къ дереву, какъ человѣкъ очень усталый, или больной, которому трудно держаться самому.

Въ это время вѣтеръ, неровно повѣвая, сталъ доносить до него то звуки инструмента, то звуки человѣческаго голоса, иногда будто крикъ, иногда будто плачъ. Святославъ вздрогнулъ. „Боже мой! ужъ не рѣжутъ-ли кого-нибудь- у меня въ саду?» — Все утомленіе у него пропало; откуда взялись силы: онъ вскочилъ, взялъ въ руку кистень, всегда висѣвшій у него на поясѣ, и проворно пошелъ туда, откуда слышались звуки. Идетъ,

идетъ; звуки отозвались довольно явственно и умолкли. Святославъ дошелъ до самаго конца сада: никого нѣтъ; ничего неслышно. Онъ остановился. Вдругъ почти подлѣ

него изъ-за тына, заросшаго малиной, кустами вишенъ и хмѣлемъ, чуть-чуть задребезжали металлическія струны,





====page 13====





и кто-то запѣлъ тихимъ, едва внятнымъ голосомъ. Святославъ продвинулся ближе и притаилъ дыханіе. Незнакомецъ каждую минуту воспламенялся больше и больше,

бралъ струны сильнѣе и пѣлъ громче. Святославъ услышалъ слѣдующія слова:

«Улетала ластуіпка съ родимаго гнѣздышка: покидала ластушка своихъ малыхъ дѣтушекъ. Не горюйте, крошечки, вы въ разлукѣ съ матушкой. Принесетъ она золота зерна; золота зерна, что желта пшена. Прилетала ластушка на родное гнѣздышко; прикликала ластушка своихъ милыхъ дѣтушекъ: не кричатъ они, не пищатъ они. Глядь-поглядь — только пухъ летитъ, а въ гнѣздѣ по край кровь-руда стоитъ. И слетѣлось пить вороньё къ нему, жадны вороны — злы татарове.»

Нѣкоторыя выраженія онъ повторялъ нѣсколько разъ въ безпорядкѣ, напримѣръ, такъ: «и слетѣлось пить вороньё къ нему, жадны вороны злы татарове. — Не кричатъ они, не пищатъ они. — А въ гнѣздѣ по край кровьруда стоитъ. — Злы татарове, жадны вороны.»

Послѣднія слова онъ пропѣлъ глухимъ, задыхающимся голосомъ и почти не игралъ, а рвалъ струны.

— Такъ! сказалъ про себя Святославъ: вездѣ, въ цѣлой русской землѣ теперь одна пѣсня.

Но незнакомецъ, отдохнувъ и немного  подумавъ, запѣлъ и заигралъ другую.

«Какъ съ горы со крутой, изъ неволи людской,

                                             По какой-то земли три рѣки протекли;

                                             И первая рѣчка — изъ слезныхъ ручьевъ;

                                             Вторая — пзъ крови побитыхъ головъ;

                                             А третья — хуже, чѣмъ черна руда.





====page 14====





То рѣчка людскаго безчестья — стыда.

Повысохнутъ слезы, кровь въ землю уйдетъ,

Стыда-жь и безчестья земля не возьметъ».



Едва успѣлъ онъ кончить эту пѣсню, какъ вдругъ, будто для утѣшенія себя, чтобы отвести душу, перемѣнивъ тонъ, живо и грозно запѣлъ:

«Выходи ты на бой, полуночной порой,

                                                   Молодецъ удалой!

— Кого взять мнѣ съ собой,

Отправляясь на бой, полуночной порой?

— Бери братьевъ троихъ, для походовъ ночныхъ.

А  первый твой братъ — богатырская честь;

А второй — на татаръ безпощадная месть.

А  третій твой братъ — закаленый булатъ».

Сердце у Святослава закипѣло; онъ выскочилъ изъ кустовъ и бросился изъ сада въ калитку, чтобы обнять незнакомаго пѣвца.

Незнакомецъ услышалъ, что зашуршали кусты и къ нему кто-то торопливо бѣжитъ, отскочилъ отъ тына, поставилъ передъ собою гусли, какъ щитъ, и выхватилъ изъ-за пояса топоръ. Онъ былъ босикомъ, въ лохмотьяхъ, безъ шапки, со всклоченными волосами, съ рубцами на лицѣ, угрюмомъ и истомленномъ. Святославъ невольно остановился, — „Кто ты?“ спросилъ онъ.

— Нищій, князь, нищій: теперь другихъ людей нѣтъ на святой Руси.

— Ахъ! Это — ты, Баянчикъ? Я не узналъ тебя, бѣдный гуслярѣ!

— Я и самъ себя не узнаю, князь! Кажись, недавно я былъ и молодъ, и румянъ, и кудрявъ, пѣлъ и игралъ





====page 15====



веселыя пѣсни на княжескихъ свадьбахъ, на боярскихъ пирахъ, на крестьянскихъ посидѣлкахъ, и домой приносилъ золотую казну. А теперь — куда ни ступи — все

кладбище, и я, какъ вѣтеръ пустынный, брожу и вою надъ русскимъ міромъ похоронную пѣсню.

— Гдѣ же ты живешь?

Баянчикъ горько улыбнулся.

— Да кто-жъ теперь знаетъ, гдѣ онъ живетъ? Нынче —  въ княжескомъ терему, завтра — на конюшнѣ у хана Телебуги, послѣ завтра — подъ кнутомъ у баскака Ахмата,

потомъ вмѣстѣ съ лошадьми и быками тебя отдадутъ на придачу торгашу армянину, а тамъ ужъ кому на рынкѣ достанешься и къ кому попадешь — Богъ вѣсть.

— Есть-ли-жъ у тебя кто-нибудь изъ родныхъ? спросилъ Святославъ, скрѣпя сердце.

Гусляръ хотѣлъ-было что-то сказать, но, вѣрно, не могъ выговорить этого страшнаго слова; голова его какъ-то странно закачалась; онъ провелъ рукою надъ землей, палъ ницъ и, какъ-будто надъ свѣжей могилой только что зарытыхъ вмѣстѣ отца, матери,жены, дѣтей, рыдалъ безутѣшно. Подлѣ него лежалъ его топоръ и опрокинутыя гусли. Святославъ молча сѣлъ къ нему взялъ его за руку и цѣловалъ его голову, какъ мать цѣлуетъ больное дитя, желая своими ласками, любовью и участіемъ облегчить его тоску. Святославъ ужасно жалѣлъ, что вопросомъ своимъ напомнилъ гусляру его несчастіе; должно быть, все его семейство погибло. Но, видно, Баянчикъ самъ не забывалъ этого, когда, при одномъ словѣ о родныхъ, такое сильное горе схватило его за сердце. Такъ прошло нѣсколько времени. Облег-



====page 16====



чивъ душу воплемъ, Баянчнкъ поднялъ голову и, опершись на руку, смотрѣлъ тусклыми, мутными глазами.

Святославъ, желая чѣмъ-нибудь утѣшить несчастнаго, сказалъ: «встань, другъ мой! Пойдемъ.»

— Куда?

— Ко мнѣ, Баянчнкъ.

— Я къ тебѣ и шелъ, князь, но сѣлъ отдохнуть у твоего сада, чтобы собраться съ силами и съ мыслями, какъ передать тебѣ извѣстіе.

— Какое, Баянчнкъ? Печальное?

— Очень печальное, князь! Страшное и постыдное дѣло готовится.

— Говори, Бога ради, скорѣй: что такое?

— Ты хочешь жениться, князь.

— Ну!

— А знаешь-ли ты, что твою невѣсту продаютъ въ неволю баскаку Ахмату.

— Быть не можетъ! Ктожъ это смѣетъ?

— Эхъ, князь, князь! Да первый, кто успѣетъ ее схватить. Ты знаешь Олега, князя рыльскаго?

 — Какъ не знать? Онъ мнѣ родня.

— А татарамъ еще больше. Ему хочется выслужиться передъ Телебугой, а для этого надобно угодить Ахмату Ахматъ ненавидитъ тебя за то, что будто ты по ночамъ ловишь и бьешь его разбойницкія шайки, отправляющіяся на грабежъ. Онъ требуетъ, чтобы Олегъ отдалъ ему твою невѣсту въ неволю и за это обѣщаетъ твое княжество.

— Не клевета-ли это, Баянчнкъ? Не ошибка-ли?

Пусть Олегу нужна моя голова и мое княжество — это, въ наше время, не рѣдкость. Но, Боже мой! Отдать гнус-





====page 17====



ному татарину на поруганіе христіанскую, родную кровь, почти дочь свою, бѣдную, беззащитную дѣвушку, которую умирающій отецъ, сходя въ могилу, поручалъ ему, какъ

единственному защитнику!!... Это ужасно! Но точно-ли это правда? Кто тебѣ сказывалъ это?

«Я это слышалъ собственными ушами: вчера Олегъ пировалъ съ татарами, въ Ворлогѣ. Я случайно проходилъ мимо его дома; бусурманы меня увидѣли, приволокли въ гридню и заставили играть на гусляхъ. Тутъ былъ и баскакъ Ахматъ. Онъ сидѣлъ на богатыхъ коврахъ и подушкахъ. Олегъ угощалъ его, какъ самаго дорогаго гостя, и нѣсколько разъ, поднося ему какое-то поганое питье, становился передъ нимъ на колѣни. Они говорили по-татарски. Я знаю этотъ бусурманскій языкъ; но прикинулся, что не понимаю ни слова.

«Когда Ахматъ мнѣ что-нибудь говорилъ, я продолжалъ играть, какъ-будто ничего не слышу, и Олегъ понаіпему пересказывалъ мнѣ слова его. Подъ конецъ пира всѣ были пьяны. Ахматъ сталъ говорить о тебѣ съ несказанною злобою. Я, чтобы слышать весь ихъ разговоръ, пересталъ играть, попросился отдохнуть, сѣлъ въ уголъ, и, какъ-будто дремля отъ усталости, закрылъ глаза. Невѣрные глумились надо мною, плескали на меня питьемъ, бросали въ меня объѣдками; я открою на мигъ глаза и потомъ опять сомкну ихъ. —Слушай, сказалъ, между прочимъ, Олегу Ахматъ: хочешь получить Липецкое княжество? — Хочу, господинъ, — отвѣчалъ Олегъ.

— Дай мнѣ за это два яблока, Олегъ.       

— Какія, господинъ?  

— Голову Святослава и его невѣсты.





====page 18====





— Изволь, господинъ.

— Только смотри-жъ, не обмани меня: а то расплатишься третьимъ яблокомъ.

— Я твой рабъ! отвѣчалъ Олегъ.

«Когда меня отпустили, я, опасаясь, какъ-бы татары, спохватившись, не вздумали меня убить изъ подозрѣнія, пошелъ не но дорогѣ, а по лѣсу, шелъ цѣлую ночь и вотъ только что теперь добрелъ сюда." Слушая этотъ разсказъ, Святославъ то краснѣлъ, то блѣднѣлъ; иногда волосы шевелились у него наголовѣ, и глаза горѣли такъ, что на него смотрѣть было страшно. Онъ молчалъ, но видно было, что душа его сильно кипѣла. «Спасибо, другъ мой», сказалъ онъ Баянчику. «Грустную вѣсть принесъ ты мнѣ, но вѣдь не твоя въ томъ вина; для меня отрадно видѣть, что татары не во всѣхъ еще крещеныхъ людяхъ убили честность и добродѣтель. Поди ко мнѣ, отдохни, выбери себѣ любое платье, вели подавать себѣ любое кушанье, и если ты не побоишься жить подъ кровлей человѣка, обреченнаго на смерть, останься у меня. Можетъ быть, мнѣ, для спасенія своей жизни, и больше, нежели жизни, нуженъ будетъ твой совѣтъ и твоя помощь. Кажется, мнѣ придется не одинъ разъ пропѣть твою послѣднюю пѣсню.»

— Пойдемъ, князь: я — родня всякому, кто мститъ татарамъ…

Они вошли въ княжескую гридницу. Когда Баянчикъ поѣлъ и выпилъ кубокъ вина, Святославъ велѣлъ принести ему разныхъ кафтановъ и, отведя его къ одному сундуку, велѣлъ брать оттуда, что ему понравится.

Баянчикъ вынулъ жемчужныя ожерелья, золотыя запястья, нѣсколько колецъ и перстней съ дорогими ка-



====page 19====





меньями, посмотрѣлъ, подержалъ въ рукахъ, потомъ все бережно сложилъ въ сундукъ и закрылъ его.

— Чтожъ ты? спросилъ Святославъ. Возьми, пожалуйста, что тебѣ полюбится.

— Нѣтъ, князь: дарить мнѣ этимъ некого! Сказалъ онъ грустно; а самому — на что? Развѣ для того, чтобы, увидѣвъ на рукѣ запястье, а на шеѣ ожерелье, татаринъ скорѣе отрубилъ мнѣ руку и голову? И платья мнѣ твоего ненадобно. Не къ лицу мнѣ, да, я думаю, и никому въ цѣлой Россіи, одѣваться теперь по-праздничному.

— Такъ вотъ же тебѣ, Баянчикъ, подарокъ, отъ котораго ты, вѣрно, не откажешься. — И Святославъ подалъ ему дѣдовскій широкій двухсторонній топоръ.

— Вотъ за это — спасибо, князь! Это настоящій княжескій подарокъ! сказалъ Баянчикъ, взвѣшивая въ рукѣ топоръ и взмахивая и покручивая его на воздухѣ. — Эхъ, если бы этакихъ подарковъ раздать тысячъ сто! То-тобъ пошло пированье! То-тобъ задали свадьбу и угостили званыхъ и незваныхъ гостей ихъ же кровавымъ виномъ, —  угостили и спать положили!

— Не въ топорахъ недостатокъ, Баянчикъ. Головы стали слабы, руки опустились!

Они оба замолчали и задумались. „Баянчикъ!" сказалъ Святославъ: „живи у меня, какъ хочешь; дѣлай, что тебѣ вздумается; если соскучишься, — я тебя не держу, Богъ съ тобой! Но только ко мнѣ ты всегда можешь придти, какъ въ домъ родительскій. Прощай. Я

чувствую, мнѣ нужно выѣхать въ чистое поле — поохотиться, да размыкать горе и подумать, на что рѣшиться.







====page 20====





ГЛАВА III.

 Къ крыльцу княжескаго терема подвели прекрасную вороную лошадь. Она била,

копытомъ, рвалась и ржала, какъ-будто просилась на волю, къ знакомымъ табунамъ, въ родныя раздолья широкихъ степей. Святославъ быстро вскочилъ на бѣгуна, бросилъ поводья, и радостный аргамакъ помчался со двора изъ растворчатыхъ воротъ. За княземъ скакалъ его стремянной. Проѣзжая то мѣсто, гдѣ пересѣкалось нѣсколько дорогъ; князь набожно перекрестился, йотомъ, схвативъ узду и осадивъ своего коня, сказалъ: «Ну, Иваша: на перекресткѣ указываетъ дорогу конь, а за перекресткомъ — слуга. Куда ѣхать?»

—Все равно! — грустно отвѣчалъ Иваша. Поѣзжай, куда хочешь. Прежде, бывало, тутъ созрѣла рожь, тамъ наливаетъ пшеница; тамъ зеленѣетъ просо: надо объѣзжать. А теперь вездѣ битая дорога: нечего помять; нигдѣ ни былинки, и поля засѣяны только нашими костями. — На лицѣ у Святослава проступила легкая краска, но онъ не сказалъ ни слова и, будто не слыша стремяннаго, продолжалъ: «скажи, гдѣ въ моихъ владѣніяхъ нынче лучше охотиться.» — «Даразвѣ утебя есть владѣнія?» — отвѣчалъ Иваша. «У твоихъ предковъ были владѣнія; а у тебя...» — «Полно, Иваша!» — съ кротостію отвѣчалъ князь: «не мучь меня понапрасну! Гдѣ у насъ больше лебедей?»





====page 21====



 — Лебедей теперь у насъ нѣтъ; теперь у насъ остались только коршуны, да ястреба.

— Такъ будемъ ихъ бить.

— Пора-бы, батюшка, давно пора; да ихъ тьма-тьмущая и поднимаются высоко, проклятые!

— Высоко! Однакожъ моя стрѣла ихъ хватитъ! — сказалъ князь и взглянулъ вверхъ. Ястребъ, раскинувъ крылья, стоялъ прямо надъ его головою, какъ надъ своею добычей. Уже не одну княжескую голову склевалъ онъ.                               

Вѣроятно, подобная мысль мелькнула въ умѣ Святослава. Онъ мгновенно натянулъ лукъ; тетива зазвенѣла, и птица, облитая кровью, кувыркаясь, упала на землю.

— Благослови Господи! — сказалъ, перекрестясь, Иваіна. Доброе начало! Стрѣляй, батюшка, бей кровожадныхъ птицъ. Лукъ у тебя — костяной, стрѣлы — желѣзныя,

тетива — мѣдная, рука — золотая, очи — ясна сокола, волюшка — молодецкая, разумъ, какъ свѣтлый день. Бей, батюшка, проклятыхъ бусурманъ. Дай Богъ тебѣ...

— Поскорѣе сложить свою буйную голову! — Печально произнесъ князь; да, другъ мой, сложить голову. Но —  прибавилъ онъ съ одушевленіемъ — но зато съ честью, но зато въ битвѣ, подъ мечемъ, а не подъ ножемъ, татарина, и, можетъ быть, не разъ искупавшись въ крови баскаковъ.

Говоря такимъ образомъ, онъ подъѣзжалъ къ густому дубовому бору. „Мнѣ жарко, мнѣ душно, Иваша!“ — сказалъ князь. „Въѣдемъ въ лѣсъ.“

 Они въѣхали. Лѣсъ дышалъ свѣжестію; воздухъ благоухалъ тонкимъ ароматомъ; вблизи гремѣла и сверкала между кустами рѣчка; слегка повѣвалъ вѣтерокъ;





====page 22====





листья дубовъ, липы, орѣшнику и жимолости шептали; бѣлки прыгали и гонялись одна за другой по деревьямъ; веснички и овсянки звонко перекликались въ чащѣ, и по скатамъ овраговъ свистали соловьи.

— Царь небесный! Какъ хорошъ Божій міръ! — прошепталъ Святославъ и вздохнулъ глубоко.

— Нѣтъ, Иваша, не будемъ сегодня стрѣлять птицъ; мнѣ жаль даже, что я убилъ ястреба.

Едва успѣли они проѣхать по лѣсу шаговъ сто, вдругъ Святославовъ конь шарахнулся въ сторону, остановился, поднялъ уши и оскалилъ зубы. Святославъ быстро взглянулъ впередъ, и — сердце его обмерло: по обѣимъ сторонамъ дороги, на деревахъ висѣли обезглавленные, изуродованные трупы. Насѣкомыя и звѣри собрались на кровавый пиръ. Воздухъ былъ зараженъ смрадомъ.

— Это ихъ обыкновенный слѣдъ! сказалъ князь, закрылъ глаза и ринулся впередъ. „Ахъ они окаянные! Ахъ они идолы! “ — вопилъ Иваша и, крестяся, скакалъ за княземъ.

Не успѣли они проѣхать версты, какъ наткнулись на становище слугъ курскаго баскака. На прекрасной лужайкѣ, по берегамъ свѣтлой рѣчки, въ безпорядкѣ стояло множество телѣгъ, нагруженныхъ собольими, куньими, лисьими и другихъ мѣховъ шубами, цареградскими тканями, бараньими тулупами, саломъ, яйцами, курами, серебряными кубками, окладами образовъ, ризами — всѣмъ, всѣмъ, что можно было награбить въ кладовой князя, или боярина, въ анбарѣ бѣдняка, въ святилищѣ храма Божія. Вблизи шумно и весело паслись также награбленныя стада коровъ, овецъ и табуны лошадей. Въ разныхъ мѣстахъ кучками — въ цѣ-



====page 23====



пяхъ, или привязанные другъ къ другу спинами, изможденные, избитые, израненные, полунагіе, стояли несчастныя жертвы татарской лютости. Тамъ и сямъ съ крикомъ ползали и валялись дѣти, умирающіе отъ голода и жажды. Подлѣ каждой толпы страдальцевъ находились приставники. Они по одной жестокости, безъ всякой причины, били ихъ, издѣвались надъ ними и въ глазахъ матерей травили собаками ихъ младенцевъ.

Между-тѣмъ другіе въ шелковыхъ шатрахъ предавались дикому, безобразному веселью. Безумный, пьяный хохотъ ихъ, лай собакъ, ревъ и блеянье стадъ, ржанье коней, вопли малютокъ, молитвы, рыданія, стоны, довершали эту возмутительную картину. Святославъ, пораженный ужасомъ, хотѣлъ повернуть назадъ свою лошадь, но два дюжіе, широкоплечіе татарина схватили ее подъ уѣздцы. „Стойхолопъ! Слѣзай съ коня! — закричали они, показывая ему окровавленныя одежды, отрубленныя руки и головы нѣсколькихъ бояръ. „Вотъ какъ васъ баскакъ жалуетъ за непокорность и измѣну!" И князь въ рукѣ татарина увидѣлъ голову одного изъ своихъ друзей. Онъ ударилъ одного злодѣя

ногою, другаго рукоятью охотничьяго ножа и копытами коня сбилъ ихъ съ ногъ. „За мной, Иваша! “ закричалъ онъ громовымъ голосомъ, бросился на толпы полупьяныхъ татаръ, опрокидывалъ ихъ, топталъ, билъ и, какъ ураганъ, истреблялъ злодѣевъ при помощи

своихъ медвѣдей, которые метались на татаръ съ невѣроятною яростію и плавали въ крови непріятелей. Между-тѣмъ Иваша разрѣзывалъ веревки, которыми были связаны несчастные невольники. Освобожденныя толпы хватали изъ возовъ оружіе, заступы, топоры,





====page 24====



 ухваты, кто что могъ, и съ безпощаднымъ неистовствомъ кидались на своихъ мучителей. Черезъ какіенибудь полчаса нельзя было узнать прежней веселой, цвѣтущей долины.

Едва прекратилось побоище, и утихъ первый хмѣль мести, проснулась жажда корысти и естественное желаніе сберечь что-нибудь изъ разграбленнаго добра своего. Всѣ бросились къ повозкамъ; начался странный дѣлежъ: тамъ рвали другъ у друга кусокъ парчи и шелковой ткани; тамъ дрались за серебряную посуду, тамъ — за оборванный тулупъ, или за разбитую сковороду. Только матери рыдали надъ своими дѣтьми. Святославъ, уединясь въ лѣсъ, стоя на колѣняхъ, молился надъ своимъ погибшимъ другомъ; а Иваіпа дорѣзывалъ татаръ. Стада рогатаго скота, столпясь, стояли и

съ безсмысленнымъ страхомъ смотрѣли въ одну сторону; лошади мыкались по полю и забѣгали въ глушь лѣса; рѣчка потекла мутными волнами; въ воздухѣ было тихо; солнце блистало; небо свѣтилось нѣжною лазурью; въ бору бродилъ шерохъ и отдавался гулъ; комары толклись и пересыпались густыми столбами; птички чирикали, пересвистывались и пѣли въ прохладной тѣни дубовъ и кустарниковъ.

— Ну, Иваша! — сказалъ Святославъ, вышедъ изъ лѣсу: теперь все кончено! У меня нѣтъ больше ни княжества, ни терема, ни жилья человѣческаго; теперь для меня одно убѣжище — темный лѣсъ.

— И, батюшка! Есть, о чемъ горевать! А въ лѣсу чѣмъ не житье? Еще просторнѣй!

Святославъ не отвѣчалъ ни слова. «Ѣдемъ же скорѣй въ послѣдній разъ домой; надо распорядиться и





====page 25====





спасти хоть крестьянъ. Татары лишь только узнаютъ о нынѣшнемъ побоищѣ, тотчасъ нахлынутъ и истребятъ всѣхъ.»

Они поскакали крупной рысью. Въ домѣ ужъ какъто узнали все, и была большая суматоха. Вся дворня, въ разныхъ кружкахъ съ уныніемъ и безпокойствомъ толковала, что будетъ. Одинъ Баянчикъ былъ спокоенъ и, казалось, даже радовался. «Ну, что переполошились и повѣсили головы? Чтожъ тутъ дурнаго, что русскій, православный князь, наконецъ, взялся за умъ, да немножко поколотилъ нехристей! Такъ-ли бы ихъ надо?»

Взъѣхавъ на дворъ, Святославъ отвелъ Баянчика въ сторону и сказалъ ему потихоньку: «Баянчикъ! Сослужи мнѣ службу: поѣзжай какъ можно скорѣй на хуторъ къ князю Олегу. Тамъ есть его воспитанница... понимаешь? Разскажи ей и ея мамкѣ все, что знаешь, и, если онѣ не захотятъ дома ждать погибели, выведи ихъ — видишь — вотъ въ этотъ лѣсъ, возьми вотъ этотъ костяной свистокъ и когда никого изъ насъ не увидишь, свистни раза три. Мы ужъ услышимъ; а тамъ — что Богъ дастъ.»

— Неужъ-ли ты въ такое время хочешь жениться, князь?

— До женитьбы ли теперь? Надо только спасти отъ смерти несчастныхъ женщинъ: ихъ изъ-за меня замучатъ. Ступай же, Христа ради, скорѣй, скорѣй. Теперь дорога каждая минута: она можетъ стоить жизни.

Баянчикъ будто помолодѣлъ; откуда взялась прыть. Онъ вскочилъ на лошадь, безъ сѣдла, безъ узды, за-



====page 26====





ткнулъ двухъ-сторонній топоръ за поясъ и черезъ минуту скрылся изъ глазъ.



ГЛАВА IV.

Святослав тотчас послал гонцов по своимъ деревнямъ объявить крестьянамъ, чтобы они выбирались въ назначенное мѣсто — въ воронежскіе лѣса. «Да натвердите имъ», —прибавилъ онъ, «чтобы они ничего отъ меня не ожидали въ награду, что у меня

нѣтъ ровно ничего, что я самъ — нищій, что имъ придется со мной терпѣть и холодъ, и голодъ, и если они боятся этого, то пусть не трогаются съ мѣста и ждутъ, что имъ пожалуетъ баскакъ, или другой татаринъ. Не скрывайте этого: пусть всякій знаетъ напередъ, чего ему ждать, когда захочетъ бѣжать со мною — куда? Я и самъ еще хорошенько не знаю.»





====page 27====





Сдѣлавъ поспѣшно эти распоряженія, онъ вымылъ себѣ лицо и руки, снялъ съ себя одежду и велѣлъ ее сжечь. То же приказалъ сдѣлать и Ивашѣ. Потомъ всѣ слуги и самъ князь стали приготовляться къ отъѣзду. Открывъ сундукъ, въ которомъ хранилось еще нѣсколько дорогихъ вещей, Святославъ велѣлъ Ивашѣ побросать ихъ въ колодезь. «Дружба и привязанность, которую купишь дорогими подарками и золотомъ, будетъ продана тому, кто дастъ больше меня.

Къ вечеру въ домѣ князя и въ цѣломъ городкѣ Липецкѣ все было уложено и увязано въ возы; стада собраны вмѣстѣ; утки, гуси посажены въ короба съ прорѣзанными окошечками; неумѣстившіяся тамъ куры были связаны по-парно и, прицѣпленныя къ сѣдламъ и сѣделкамъ, распустивъ крылья, болтались по бокамъ лошадей. Многіе изъ уѣзжающихъ одѣлись очень бѣдно; другіе, чтобы не укладывать платья и не нести его

на плечахъ, одѣлись въ самое лучшее, что у нихъ только было.

Этотъ щегольской нарядъ былъ въ какомъ-то странномъ разладѣ съ лохмотьями другихъ, съ унылымъ видомъ и плачемъ всего многолюдства. Когда все было готово къ отъѣзду, несчастные путники, какъ отправляющіеся въ вѣчное, безъисходное изгнаніе, пошли прощаться съ родными могилами и, обнимая надгробные голубцы, и припадая къ могильнымъ насыпямъ, рыдали такъ, что, какъ говорятъ простолюдины, земля стонала. Потомъ каждый хозяинъ, или старшій въ семействѣ, шелъ въ свой домъ и поджигалъ его. Поѣздъ двинулся. Святославъ остался одинъ въ своемъ теремѣ. Тамъ была гробовая, томительная тишина и пу-



====page 28====





стота. Святославъ вышелъ въ садъ, обѣгалъ всѣ, съ дѣтства знакомыя и любимыя, мѣста и тропинки, обошелъ всѣ комнаты, всѣ углы, жадно и заботливо перебѣгалъ глазами по стѣнамъ и по полу, какъ-бы желая вдоволь насмотрѣться, навсегда напечатлѣть въ душѣ своей эти милые предметы, вѣющіе и звучащіе и томно-сладкими впечатлѣніями дѣтства, и религіозноважными воспоминаніями прародительской старины. Наконецъ, подавляемый тысячами смутныхъ ощущеній и нѣмотою обезлюдѣвшаго жилья, съ усиліемъ, какъбудто несъ на плечахъ и на головѣ ужасную тягость, онъ переступилъ черезъ порогъ и бросилъ черезъ него пукъ зажженной лучины. Впрочемъ Святославъ былъ

несовсѣмъ одинъ: за нимъ бѣгали, переваливаясь, два медвѣдя, два безсловесныя существа, конечно ничего не понимавшія въ дѣлахъ человѣческихъ, привязанныя

къ нему слѣпою, животною, но сильною любовью. И странно отдавались въ пустыхъ комнатахъ тяжелые шаги ихъ мягкихъ, косматыхъ лапъ. И эти животныя, казалось, съ удивленіемъ посматривали кругомъ и другъ на друга, какъ будто спрашивая, какъ же и отчего же все перемѣнилось, все стало какъ-то не такъ въ жилищѣ, столько знакомомъ имъ съ давнихъ лѣтъ? Когда же пламя быстро охватило деревянныя стѣны и сквозь

густой дымъ начало бить въ потолокъ, въ двери и окна, медвѣди будто поняли все страшное значеніе этого пожара и завыли такъ жалобно, какъ-бы неодолимый

непріятель разорялъ ихъ берлогу. Одинъ изъ нихъ даже попробовалъ-было тушить пожаръ и началъ бить лапой разбѣгавшійся по полу огонь, но, обжегшись, замахалъ ею, попятился назадъ и снова принялся выть.





====page 29====



Святославъ вышелъ изъ воротъ, которыхъ никто передъ нимъ не отворялъ, никто не затворялъ за нимъ.Онъ стоялъ, блѣдный и нѣмой, какъ мертвецъ, пришедшій иавѣстить, уже непринадлежащее ему, когдато родное и милое жилище. Не было ни кровинки въ

лицѣ его; не было слезы ни въ одномъ глазѣ; изъгруди не вырвалось ни одного вздоха; казалось, дыханіе въ ней тяжело сперлось и остановилось. Въ мысляхъ его все перемѣшалось: ему стало неясно, онъ-ли это — князь липецкій, Святославъ, или не онъ, а ктонибудь другой; домъ-ли это, теремъ-ли его княжескій, родовой, горитъ передъ нимъ, или такъ — въ полѣ ребятишками изъ щепокъ и палочекъ построенная клѣтка и подожженная для того, чтобы не доставалась другимъ ребятишкамъ. И. выстроитъ-ли кто на этомъ мѣстѣ другую подобную клѣтку? Или тутъ такъ и останется только черное мѣсто, да уголья, которые замочитъ дождь и разнесетъ вѣтеръ, и, мало-по-малу, станетъ закрывать пробивающаяся изъ-подъ земли маленькая травка? «Какъ же этому быть-то слѣдуетъ въ самомъ дѣлѣ? И что же все это такое? Сонъ-ли, или горячечный бредъ на-яву, или это такъ мерещится только, только снуется, рябитъ, движется и блещетъ въ глазахъ, а въ самомъ дѣлѣ совсѣмъ не то, а что-нибудь другое! Только отчего же мнѣ такъ тяжело, такъ тѣснитъ грудь?» Въ такомъ мутномъ броженіи мыслей въ такомъ потемнѣніи ума, до него долетали издали крикъ, брань, плачъ отъ обозовъ, тянувшихся безобразнымъ таборомъ. Онъ машинально сѣлъ на лошадьи поѣхалъ. Съ нимъ по сторонамъ бѣжали медвѣди. Чрезъ нѣсколько часовъ весь поѣздъ скрылся въ лѣсу,





====page 30====





который на необозримомъ пространствѣ и зеленѣлъ, и чернѣлъ по воронежской дорогѣ.

Около полуночи на мѣстѣ Липецка было только пожарище.

Тамъ и сямъ груды углей стали уже подергиваться пепломъ. Кругомъ нихъ стояли, сидѣли, толпились и сновались незваные гости. Широкія разлатыя лица, выдавшіяся скулы, сплюснутые носы, маленькіе, лукавые, рысьи глаза, большія рѣсницы, поднимающіяся почти до бровей, рѣдкія и жесткія бороды, толстыя, короткія шеи, оголенныя макушки, волосы, отъ висковъ до ушей выбритыя въ видѣ лошадиной подковы, а на затылкѣ пли распущенные по плечамъ, или свитые и завязанные двумя косами — все это, къ несчастію, было слишкомъ знакомо русскому. Это были монголы. И по одеждѣ можно было узнать это ненавистное племя: одни изъ нихъ были одѣты, какъ обыкновенно ходили дома, въ мирное время: первое платье, надѣвавшееся прямо на тѣло, было почти у всѣхъ черное; полукафтанья ихъ, часто изъ дорогихъ матерій, были разрѣзаны но обоимъ бокамъ до плечъ и сдерживались завязками; на нѣкоторыхъ были полушубки — шерстью вверхъ, съ хвостомъ, висѣвшимъ до подколѣнокъ; разноцвѣтныя шапки, загнутыя спереди и съ боковъ, а сзади покрывающія шею до плечъ, довершали этотъ странный нарядъ. Тутъ находилось и много женщинъ: онѣ были еще безобразнѣе мужчинъ. Странность описаннаго костюма довершалась у нихъ головнымъ уборомъ. Это была особеннаго рода шапка. Она дѣлалась изъ ивы, или древесной коры и покрывалась какой-нибудь дорогой матеріей. Круглая и довольно тѣсная вни-



====page 31====





зу, она постепенно расширялась къ верху и оканчивалась четвероугольникомъ. На этомъ четвероугольникѣ укрѣплялся золотой, серебряный, иногда деревянный прутикъ, иногда втыкалось павлинье перо.

Если прибавить къ этому грубость, невѣжество и жестокость, которыя всякое лицо дѣлаютъ безобразнымъ и отвратительнымъ, то неудивительно, что ночью, при

неясномъ освѣщеніи, при страшномъ ихъ неряшествѣ, татары походили на какихъ-то чудовищъ, собравшихся праздновать разрушеніе города. Нѣкоторые изъ татаръ

были одѣты, какъ отправляющіеся на войну: у каждаго было по два, или по три лука, по колчану, наполненному большими и очень острыми стрѣлами; сверхъ того остроконечные, нѣсколько кривые, мечи, копья, иногда крюками, для притягиванія непріятелей, топоры, и веревки. Шлемы и латы у однихъ кожаные, у другихъ желѣзные, и тѣ, и другіе — чешуйчатые изъ кожаныхъ полосъ, или желѣзныхъ пластинокъ, надвигающихся одна на другую и крѣпко связанныхъ продѣтыми насквозь ремешками; руки сверху по локоть и плеча покрыты были широкими пластами желѣза. Лошади были также въ чешуйчатыхъ латахъ, изъ желѣзныхъ пластинокъ, скрѣпленныхъ ремешками. На ногахъ эти латы доходили до составовъ; на лбу и на груди лошади было по большому пласту желѣза. На лошадиную збрую они наводили такой лоскъ, что она блестѣла, какъ полированная сталь или зеркало. Такое вооруженіе людей и лошадей уменьшало нѣсколько природное безобразіе татаръ и пестроту ихъ костюма, но придавало всей картинѣ еще болѣе грозный и дикій видъ: лошади и люди казались какими-то нездѣшни



====page 32====





ми существами въ змѣинообразной кожѣ. Догорающій жаръ, отражаясь въ блестящемъ и лоснящемся ихъ вооруженіи, обливалъ, какъ кровью, всѣ предметы — толпы людей и скота, раскиданныя, потухшія головни и кое-гдѣ торчащіе обгорѣлые столбы. Курскій баскакъ, Ахматъ - хивинецъ, узнавъ, что князь липецкій перебилъ его подручниковъ, возвращавшихся съ грабежа съ богатою добычей, послалъ схватить Святослава, подданныхъ его истребить, Липецкъ и деревни, къ нему принадлежащія — выжечь. Татары нарочно пріѣхали ночью, чтобы въ темнотѣ, во время пожара, удобнѣе губить жителей; но, увидя пожарище, не захотѣли пускаться въ погоню за русскими, не знали даже куда, и расположились у готовыхъ огней на ночлегъ. Имъ мало было нужды до приказанія Ахмата, мало заботы о побѣгѣ Святослава, и они преспокойно пустились пить и

веселиться: тотчасъ начали разрубать издохшихъ отъ усталости, загнанныхъ лошадей, или бить больныхъ, жарить мясо на угольяхъ и ѣсть его еще совсѣмъ съ просырью.



ГЛАВА V.

На крутомъ и лѣсистомъ берегу рѣки Сосны въ маленькомъ городкѣ Ворлогѣ, близъ

нынѣшняго Ельца, въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ до-



====page 33====





мовъ горожанъ, стоялъ теремъ родственника Святослава липецкаго, князя Олега, бѣднаго потомка князей черниговскихъ. Онъ былъ бѣденъ во всѣхъ отношеніяхъ: не наслѣдовалъ ни богатства своихъ предковъ, ни святой любви къ родной сторонѣ, ни мужества, ни

вражды къ татарамъ, которые уже около полустолѣтія лили русскую кровь. Онъ даже многое перенялъ у татаръ, чтобы они считали его своимъ. У воротъ его стояли обыкновенно воткнутыя въ землю древками два копья; надъ теремомъ, посрединѣ кровли, возвышалось деревянное позолоченное яблоко; въ горницѣ, назначенной для пріема гостей, вмѣсто двери, висѣлъ на двое раздѣленный пологъ, нѣсколько раздвинутый и по сторонамъ прихваченный красными тесьмами, какъ при входѣ въ палатку. Вмѣсто лавокъ были разостланы небольшіе коврики. Не было длиннаго широкаго стола, —  знака русскаго хлѣбосольства; въ правомъ углу не блисталъ въ золотомъ окладѣ образъ, не теплилась лампада. Его образъ жизни, его челядь, лошадиная збруя,

собственная одежда, даже языкъ — все было полутатарское; но зато въ душѣ онъ былъ совершенный татаринъ.

Лѣтъ за пятнадцать до происшествій, сейчасъ разсказанныхъ, Курскъ, разоренный татарами въ 1237 году, и окрестности его, представляли безлюдную пустыню: не было и слѣда жилья человѣческаго. Развалины покрылись мохомъ, заросли дикой травой, кустами и непроходимымъ лѣсомъ. Изъ Рыльска и другихъ городовъ туда обыкновенно отправлялись на ловлю звѣрей, которыхъ тамъ было множество. Въ этой-то глуши, къ сѣверо-востоку отъ нынѣшняго Курска, но лѣсу, въ



ИСТОРИЧ. ПОВ.                         





====page 34====



 

дождливую и бурную ночь, пробирался верхомъ человѣкъ, въ лицѣ и положеніи котораго видно было крайнее истомленіе. Онъ держался одною рукой за гриву лошади, поникнувъ къ ней головою; шапки на немъ не было; платье все было изорвано и обрызгано кровью;

его била лихорадка; при каждомъ невѣрномъ шагѣ, онъ шатался изъ стороны въ сторону и готовъ былъ свалиться на землю. Не смотря на это, онъ торопился и понукалъ лошадь, гдѣ только можно было ѣхать поскорѣе. Но онъ заботился не о себѣ: онъ везъ обернутое льномъ и закутанное въ кафтанъ двухъ-лѣтнее дитя. Ребенокъ, измоченный дождемъ, пугаемый темнотой, ревомъ бури и трескомъ деревъ, сначала кричалъ, но потомъ уже только хрипѣлъ и стоналъ. Всадникъ по временамъ прислушивался къ нему, живъ-ли еще

онъ, хотѣлъ хоть сколько-нибудь согрѣть, прижимая его къ своей груди ц дыша на него. Иногда голова у него самого мутилась, и глаза невольно смыкались, но крикъ ребенка пробуждалъ въ немъ угасающія силы, и онъ ѣхалъ далѣе. Такимъ образомъ онъ добрался,

наконецъ, до Ворлога и постучался у воротъ Олега. Привратникъ вышелъ.

— Князя! Бога ради, скорѣй князя! — прошепталъ всадникъ. Черезъ нѣсколько времени его ввели къ Олегу. — Кто ты? спросилъ Олегъ.

— Бояринъ Лебедь, выросшій съ тобою вмѣстѣ, князь.

— Гм! Что? Не пріѣхалъ-ли подговаривать меня также тягаться съ татарами? — «Князь! Все семейство мое истреблено; я умираю; молю тебя... спаси бѣдное дитя мое!» Онъ сталъ передъ нимъ на колѣни, положилъ къ его ногамъ ребенка, хотѣлъ обнять его, хотѣлъ еще





====page 35====



сказать что-то, но у него отнялся языкъ, и онъ повалился на лѣвый бокъ и закрылъ глаза. Нѣсколько отогрѣвшійся ребенокъ закопошился. Несчастный отецъ съ усиліемъ поднялъ отяжелѣвшія рѣсницы, хотѣлъ протянуть на малютку благословящую руку, но она тяжело упала и, какъ камень, стукнулась объ полъ. Бояринъ Лебедь умеръ. Только въ глазахъ еще трепеталъ лучъ жизни, казалось, искавшій блѣднаго личика младенца; но чрезъ мигъ они стали темны, какъ оконныя стекла въ темную ночную пору. Князь Олегъ былъ растроганъ. Онъ велѣлъ взять дитя, приставить къ нему няньку и воспитывать его на одномъ изъ хуторовъ своихъ, подлѣ Рыльска. Сначала онъ довольно часто освѣдомлялся о своемъ пріемышѣ, но. потомъ честолюбіе и жажда корысти подавили въ немъ добрыя чувства; дѣвушка росла заброшенной сиротою. Такъ ей минуло семнадцать лѣтъ. Заѣхавъ на этотъ хуторъ, послѣ охоты, князь липецкій увидѣлъ ее и хотѣлъ на ней жениться. Олегъ, нисколько о ней незаботившійся, былъ, конечно, на это согласенъ, даже радъ былъ поскорѣй сбыть ее куда-нибудь съ рукъ; одинъ случай перемѣнилъ все. 

Святославъ разъ пріѣхалъ къ Олегу въ гости. Входитъ: а у него сидятъ и лежатъ, развалившись, татары, въ шапкахъ, посрединѣ комнаты, на нѣкоторомъ возвышеніи, на мѣстѣ, покрытомъ коврами и шелковыми матеріями, сидѣлъ баскакъ Ахматъ-хивинецъ.

Передъ нимъ, съ глубочайшимъ подобострастіемъ, въ самомъ унизительномъ положеніи, стоялъ Олегъ, ожидая его приказаній. Пылкій и благородный Святославъ, справедливо ненавидѣвшій татаръ, вспыхнулъ отъ не-





====page 36====



 

годованія, самъ тоже надѣлъ шапку, снятую при входѣ въ горницу, наступилъ нѣкоторымъ татарамъ на руки, посмотрѣлъ на Олега, съ сожалѣніемъ покачалъ головою, и когда Ахматъ сдѣлалъ знакъ рукою, чтобы онъ ему кланялся, Святославъ ушелъ.

Нѣсколько татаръ кинулись за нимъ; одинъ даже схватилъ-было его за шиворотъ, но онъ свистнулъ его кистенемъ по головѣ, вспрыгнулъ на лошадь и ускакалъ.

Съ этихъ поръ Ахматъ рѣшился погубить Святослава и, узнавъ, что онъ хочетъ жениться на воспитанницѣ Олега, требовалъ ее къ себѣ въ невольницы. Олегъ согласился.

Бѣдная дѣвушка между-тѣмъ не знала, какая страшная доля ей готовилась. Былъ какой-то лѣтній праздникъ. На хуторѣ князя Олега все тихо. Челядь его разбрелась по крестьянскимъ избамъ: женщины пошли за грибами; дѣвушки — -за земляникой. Только въ одной свѣтлицѣ съ маленькими окошечками есть два человѣческихъ существа: это воспитанница Олега — Маша и ея старая няня. Машѣ уже минуло семнадцать лѣтъ; она была сирота и хотя не понимала всей опасности своего положенія, но вполнѣ чувствовала, что онъ ей —  плохой покровитель. Времена кровавыя. Было о чемъ подумать бѣдной дѣвушкѣ. Нянѣ наступалъ ужъ седьмой десятокъ. Она была тоже сирота, безъ роду, безъ

племени, и всею силой материнской любви, до невѣроятности возрастающей отъ сознанія своего одиночества, была привязана къ Машѣ и видѣла для себя темную могилу, а для ней — темную будущность. Было о чемъ задуматься, было о чемъ погоревать и бѣдной





====page 37====





старушкѣ. Итакъ онѣ обѣ сидѣли и грустили. Маша неподвижно глядѣла въ окошечко на садъ, на деревья, на цвѣты, на бабочекъ, которыя вились вокругъ малиновыхъ кустовъ, на ласточекъ, которыя извивались подъ синее небо. Старушка пристально смотрѣла на Машу:

милѣе питомицы для нея ничего не было на свѣтѣ.

— Чтожъ ты такъ пригорюнилась, моя бѣлая лебедушка! — сказала, наконецъ, няня, какъ-будто у самой было весело на сердцѣ.

— Не знаю, няня; а такъ грустно, такъ грустно, что будто вотъ такъ что-то и сосетъ сердце.

— Отчего же, моя голбушка? Не оттого-ли, что за тебя сватается князь Святославъ?

— Нѣтъ, нянюшка, не оттого: ты говоришь, что онъ добрый человѣкъ.

— Добрый-то, добрый, да одно въ немъ нехорошо, моя ягодка.

— Чтожъ такое, нянюшка?

— Да съ татарами онъ не ладитъ; а, вѣдь, лбомъ стѣны не прошибешь: вотъ, напримѣръ, князь Олегъ уживается-жъ съ ними! Зато и въ чести, и въ почести, и во всякомъ богатствіи.

— Нѣтъ, нянюшка, мнѣ это нелюбо: непригоже русскому православному князю брататься съ нехристями. Говорятъ, что князь Олегъ — самъ почти басурманъ.

— Что ты? Что ты? Христосъ съ тобой! Что ты это выдумала, неразумная головушка!

— Я не сама это выдумала: это говорилъ Баянчикъ — помнишь, — когда пѣлъ у насъ подлѣ терема, подъ окномъ и разсказывалъ сказки.





====page 38====





— И! нашла, кого слушать! Гудочникъ! Ему-бы все зубоскалить, да пугать красныхъ дѣвушекъ всякою небывальщиной.

— Нѣтъ, нянюшка: когда онъ говорилъ это, на глазахъ у него навертывались слезы. Онъ не станетъ лгать... Онъ зналъ моего покойнаго батюшку и нѣсколько разъ приносилъ мнѣ земли съ его могилы, чтобы я черезчуръ не тосковала.

— Какъ же — помню, помню! сказала няня, о чемъ-то раздумывая. — Господи милосердый! Что нынче на свѣтѣ дѣлается!

Онѣ опять замолкли, и къ печали ихъ примѣшивались уже и забота, и страхъ.

Вдругъ кто-то съ разбѣга шарахнулся въ калитку и, видя, что она заперта, началъ стучать желѣзною щеколдой изо всей мочи. Затворницы вздрогнули. — Боже мой! вскрикнули обѣ въ одинъ голосъ: ужъ не татары-ли? «Маша Бѣги поскорѣй въ чуланчикъ: я тебя запру замкомъ... Да, вотъ, захвати съ собой золотой образочекъ: раззарятся, окаянные, не пощадятъ, и лика Божія... Да спрячься подъ одѣяло... подъ перины; а если... такъ ужъ хоть подъ кровать...

И старушка насильно втолкнула Машу въ чуланъ и заперла ее. Между тѣмъ желѣзо щеколды звякало съ минуты на минуту сильнѣй и чаще. И было что-то, похожее на пожарный набатъ, или на крикъ утопающаго, въ этомъ звукѣ. Старушка перекрестилась, отворила дверь изъ сѣней на крыльцо и, не переступая черезъ порогъ, закричала: кто тамъ?

— Христа ради, отворите скорѣй! — сказалъ кто-то задыхающимся голосомъ.





====page 39====





 — Да кто ты такой?

— Да отворяй, если на тебѣ есть крестъ...

И онъ ударилъ въ дверь изо всей силы. Калитка отъ этого толика отскочила сама собою, и на дворъ опрометью вбѣжалъ Баянчикъ.

— Что ты, какъ шальной, колотишь и мечешься...

— Бога ради, спасайтесь съ боярышней... Князь Святославъ побилъ татаръ и со всѣми подданными уѣхалъ въ лѣсъ. Ахматъ велѣлъ разорить всѣ его владѣнія, схватить невѣсту... Липецкъ сгорѣлъ... Татары ужъ скачутъ сюда... Я обогналъ ихъ по полю... Они скоро нахлынутъ... Спасайтесь, бѣгите! Или васъ обѣихъ замучатъ... потащутъ за собой...

— Царь небесный! вскрикнула старуха, всплеснувъ руками. — Да какъ же это? Да чтожъ это такое? Матерь Божія! И она, совсѣмъ растерявшись, тряслась, глядѣла во всѣ стороны, щупала вокругъ себя по поясу, шарила въ карманахъ своей тѣлогрѣи и не трогалась съ мѣста.

— Да что ты стоишь? Гдѣ боярышня?

— Боярышня? Да на что жъ тебѣ боярышня?

— Ахъ ты, глупая баба! Пойдемъ скорѣй... Нѣтъ, погоди... сперва йнадо хорошенько завалить ворота...Кстати, тутъ бревна... Вотъ такъ... хорошо. Теперь будетъ крѣпко...

Заваливъ ворота и калитку бревнами, онъ взялъ старуху за руку и потащилъ ее въ свѣтлицу. — Да ну, торопись же, да говори скорѣй, гдѣ боярышня.

— Спряталась въ чуланѣ; я заперла ее.

— Отпирай, Бога ради, отпирай, или вы пропали!





====page 40====



 

— Сейчасъ, сейчасъ! Да гдѣ жъ мои ключи? Ахъ, Господи! Куда-жъ они запропастились! Вотъ наказаніе...Ни въ карманахъ, ни на поясѣ, ни на стѣнкѣ нѣту. Ахъ я дура простоволосая! Знать на дворѣ обронила; побѣгу...

Но лишь только она выговорила это слово, раздался глухой конскій топотъ; нѣсколько человѣкъ соскочили съ лошадей и начали съ крикомъ ломиться въ ворота.

Старуха онѣмѣла отъ ужаса; Баянчикъ поблѣднѣлъ, затворилъ и заперъ дверь, рванулъ съ чулана замокъ и вырвалъ его съ пробоями. «Бери боярышню за руку. Да нѣтъ-ли у васъ тайнаго выхода?»

— Есть, вотъ тутъ изъ подполья подземный ходъьчерезъ садъ до лѣсу.

— Ступайте-жъ, ступайте, дожидайтесь меня до ночи, цѣлую ночь, и если Богъ меня сбережетъ, я васъ проведу къ Святославу. Только гдѣ-жъ мнѣ найти васъ?

— А вотъ... тамъ... знаешь?... Какъ бишь его...

Въ это время одно бревно отъ воротъ грянулось на землю: татары начали ломиться сильнѣй, Баянчикъ поднялъ половицу, всадилъ туда сперва Машу, потомъ старуху, закрылъ полъ, набросалъ на это мѣсто разнаго стараго платья, легъ и закрылъ глаза. Вотъ слышитъ онъ: ворота со скриномъ распахнулись и ударились; татары вломились въ сѣни н вошли въ горницу, въ которой онъ лежалъ.

— Эй ты, болванъ! Что ты тутъ растянулся? Не видишь, господа пріѣхали? — И одинъ изъ татаръ хватилъ его нагайкой.

Баянчикъ вскрикнулъ, вскочилъ будто съ просонья





====page 41====



и, хватая за то мѣсто, гдѣ его ударили, смотрѣлъ во всѣ стороны испуганными глазами. Татары захохотали.

— Кто есть дома?

— Я.

— А бабы гдѣ?

— Всѣ ушли, въ лѣсъ.

— И маленькая баба? И старая баба?

— Да, всѣ, всѣ въ лѣсу; скоро воротятся, скоро придутъ.

— Давай ѣсть, пить!

— Да какъ же? Вѣдь, это все господское!

— Вотъ мы тебѣ дадимъ... господское!

— Да у меня и ключей нѣтъ.

— Какъ нѣтъ? А это что за связка валяется на

полу? А!

— Ну берите себѣ и дѣлайте, что хотите; а я боюсь: это все господское...

Татары схватили ключи и бросились одни — въ кладовыя, другіе — къ погребамъ. Въ погребахъ было запасено много меду на случай пріѣзда Олега, или когонибудь изъ его знакомыхъ. Татары случайно напали на самый старый и крѣпкій медъ, скликали всѣхъ своихъ товарищей въ погребъ и тутъ же у бочекъ начали пить.

Оставшись въ горницѣ одинъ, Баянчикъ думалъ, что ему дѣлать. Первою мыслію его было бѣжать; но куда? Окна тѣсни; подземнымъ ходомъ? Но поднятая половница осталась-бы неприкрытою и тогда они всѣ трое могли-бы погибнуть. Черезъ дворъ нельзя — неравно замѣтятъ! Раздумывая такимъ образомъ, онъ выглянулъ изъ сѣней: изъ погреба глухо отдаются голоса;







====page 42====



онъ въ одну кладовую, въ другую: двери отперты, а никого нѣтъ; онъ къ воротамъ; глядь — а тамъ стоитъ сторожевой татаринъ.

— Послушай, князь! сказалъ ему Баянчикъ: другіе князья пьютъ медъ, прислали и тебя звать.

Татаринъ пошелъ. У Баянчика мелькнула счастливая мысль. Сердце у него билось такъ сильно, что груди становилось больно. Онъ съ жадностію слѣдилъ глазами за уходящимъ татариномъ, какъ спрятавшійся за деревомъ лѣсовщикъ слѣдитъ за страшнымъ звѣремъ, идущимъ прямо на капканъ. Едва только татаринъ пырнулъ въ погребъ, Баянчикъ, на цыпочкахъ, бросился туда, какъ птица, и уже былъ на одинъ шагъ отъ погреба: вдругъ оттуда лѣзетъ огромная бритая голова. Баянчикъ такъ и обмеръ. Однакожъ въ тотъ же мигъ кинулся на татарина и толкнулъ его съ лѣстницы. Татаринъ пошатнулся, но уцѣпился одной рукой за край двери и хотѣлъ закричать. Баянчикъ схватилъ его за горло и зажалъ ему ротъ; татаринъ междутѣмъ другую руку успѣлъ запустить за поясъ Баянчикѵ и тащилъ его къ себѣ. Между ними шла отчаянная борьба; татаринъ былъ силенъ и свирѣпъ. Онъ хрипѣлъ и скрежеталъ зубами. Баянчикъ началъ ослабѣвать. Вдругъ поясъ его развязался; поднятая дверь упала на голову татарина; Баянчикъ толкнулъ его изо всей мочи, и онъ, какъ глыба, покатился внизъ по ступенямъ. Баянчикъ схватилъ замокъ, заперъ погребъ, вскочилъ на лошадь, выскакалъ за околицу, бросилъ коня, а самъ по огородамъ пустился въ лѣсъ, поползъ и залегъ подъ густую елку и нѣсколько времени лежалъ, не шевелясь, притаивъ дыханіе: Ему казалось, что





====page 43====



за нимъ гонятся, его ищутъ; нѣсколько разъ даже ему слышались вблизи шаги и татарскіе голоса. Но лишь только онъ успокоился отъ страха и увидѣлъ, что вся опасность миновалась, въ немъ проснулась забота о томъ, что сдѣлалось съ Машей и ея нянькой, не попались-ли онѣ какъ-нибудь въ руки татарамъ, и если еще теперь въ подземельѣ, то какъ отъискать входъ въ него? Старуха второпяхъ не успѣла сказать никакихъ примѣтъ. «Ну, какъ онъ заваленъ? Ну, какъ хуторъ Олега сожгутъ татары и другаго выхода тоже не

будетъ? Боже мой! Бѣдныя женщины тогда должны неминуемо помереть голодною смертію!» Чѣмъ больше онъ вдумывался въ эту мысль, тѣмъ она становилась ему вѣроятнѣе, тѣмъ больше усиливалось его безпокойство и болѣзненнѣе дѣлалось нетерпѣніе. Онъ хотѣлъ-было уже тотчасъ выдти изъ своего убѣжища, но побоялся попасться на глаза татарамъ и потому рѣшился дождаться сумерокъ. Время тянулось медленно; онъ ворочался каждую минуту и, Чтобъ прохладить горячую голову, прикладывалъ лицо къ землѣ. Но утомленіе отъ усталости и душевной тревоги произвело

свое дѣйствіе: онъ уснулъ. Просыпается — вечерняя заря! — Слава Богу, что не проспалъ дольше! Скоро можно будетъ идти отъискивать подземелье. Но что жъ это

черезчуръ такъ красно? У жъ не о пять-ли на небѣ показалась косматая звѣзда? Вдругъ потянулъ довольно  сильный вѣтеръ, и Баянчика охватило запахомъ гари.

Онъ вскочилъ и только что немножко раздвинулъ кусты, въ лице ему ударилъ густой яркій свѣтъ. — Боже мой! Горитъ хуторъ и всѣ окрестныя деревни! Ахъ разбойники! Гдѣ-то теперь боярышня съ своей нянькой?





====page 44====



Едва только онъ подумалъ это и хотѣлъ вылѣзть изъподъ дерева, вдругъ — кто-то идетъ. Баянчикъ тихонько пустилъ раздвинутые сучья елки и присѣлъ. Подлѣ него остановились двое мужиковъ и начали разговаривать довольно громко. — Да ты знаешь-ли гдѣ проходъ-то?

— Какъ же? отвѣчалъ другой: подъ садомъ!

— Подъ садомъ! Да, вѣдь, садъ - отъ великъ.

— Поищемъ!

— Ну, сыщешь! Да, въ заправду сказать, и искать-то неча.

— Какъ, неча? À говорятъ, князь туда все золото, да серебро стаскалъ!

— А если надъ золотомъ-то тамъ сидитъ кто-нибудь такой, что только взглянешь — такъ ничего не захочешь, только унеси Господи.

— Ну, нашелъ, о чемъ вспоминать въ лѣсу, да еще ночью. Тебѣ-бы все даромъ: даромъ ничего не найдешь.

— Да что намъ съ серебромъ-то и съ золотомъ дѣлать, если мы и найдемъ его?

— Эхъ ты, глупая голова! Да одѣнемся нищими, проберемся въ Новгородъ, накупимъ заморскихъ товаровъ, и ну торговать.

— Накупимъ! Нынче, говорятъ, и въ Новгородѣ ѣсть нечего; родители бросаютъ на улицу дѣтей, рѣжутъ другъ друга за кусокъ хлѣба и, говорятъ, — прости Господи мое согрѣшеніе, — ѣдятъ, что ни попало.

— Да это, вѣдь, одинъ годъ неурожай!

— А послѣ, глядишь, и туда татары нахлынутъ!

— А лодки на что? А за море? Къ нѣмцамъ? Небось,





====page 45====



тамъ какой-нибудь Булябуга но водѣ на лошади не догонитъ.

— А ну, какъ догонитъ?

— Что съ дуракомъ толковать! Если не хочешь, я одинъ пойду въ подземелье; я и входъ знаю.

— Ой-ли! Точно знаешь? Ну, скажи: гдѣ?

— Скажи! Въ овражкѣ, подлѣ самаго ручья; тамъ, гдѣ нависла и почти совсѣмъ повалилась дуплястая липа. Я ужъ на ней и примѣтъ наклалъ — зарубокъ надѣлалъ.

— Ну, такъ пойдемъ же, пойдемъ, чтобъ кто другой не залѣзъ туда прежде насъ.

Они пошли. Баянчикъ не проронилъ ни одного слова и рѣшился издали примѣчать за ними. Онъ вылѣзъ. Была ужъ ночь. Пламя догоравшихъ деревень стало опадать и тускнѣть. Темнота, послѣ яркаго зарева, становилась какъ-то гуще и темнѣе. Мужики шли довольно скоро и прямо, какъ но пробитой дорогѣ. Видно, что они были тамошніе и хорошо знали мѣста. Баянчикъ шелъ за ними издали, однакожъ ни на минуту не спуская ихъ съ глазъ. Вотъ они поворотили къ оврагу, къ которому подходилъ садъ Олега. Мужики сбѣжали по крутизнѣ, пошли вдоль ручья и остановились подлѣ нависшаго дерева. Баянчикъ поползъ по краю обрыва, не зная, на что рѣшиться и какъ отогнать воровъ, не вступая съ ними въ открытую борьбу. Между тѣмъ они все стояли и, казалось, разговаривали, встрѣтивъ какое-то затрудненіе. Баянчикъ наклонился надъ краемъ оврага и хотѣлъ разслушать, о чемъ у нихъ дѣло. Но вдругъ глыба песку обвалилась; онъ оборвался и поползъ по скату. Длинные, сзади опрокинув-



====page 46====



шіеся волосы, совершенно закрыли ему лицо. Мужики испуганные упавшею глыбой, взглянули вверхъ, увидѣли, что прямо къ нимъ ползетъ какое-то косматое чудовище, пустились бѣжать, творя молитву. Баянчикъ воспользовался этимъ, захлопалъ въ ладоши и захохоталъ такъ, что по лѣсу загудѣло. Мужики бѣжали опрометью и вскорѣ, при совершенной ночной тишинѣ, неслышно было топота отъ ногъ ихъ. Баянчикъ, опасаясь, однакожъ, чтобъ они, оправившись отъ испуга, не воротились и не стали за нимъ присматривать, не всталъ, не поправилъ волосъ, а по-прежнему подползалъ къ подземелью.

Когда Баянчикъ добрался до отверстія подземелья, сердце въ немъ  такъ и замерло: оттуда густыми клубами билъ дымъ. «Несчастныя! Что теперь съ ними дѣлается!» вскрякнулъ онъ и бросился въ подземелье. Оно было довольно просторно и, не смотря на дымъ, въ немъ можно было еще терпѣть. Баянчикъ пустился изо всѣхъ сихъ и началъ кликать. Отвѣта нѣтъ! Онъ дальше, дальше: вдругъ ему попало что-то подъ ноги; онъ споткнулся и упалъ. — Боже милосердый! Два тѣла! Это онѣ — Маша и ея няня! Схвативъ одну изъ нихъ, онъ потащилъ къ выходу: но вдругъ дымъ началъ спираться съ каждымъ мгновеніемъ все гуще и гуще; глаза ѣстъ; дышать тяжело и больно. Нѣсколько минутъ —  и онъ у выхода. Но гдѣжъ выходъ? Что же нисколько не свѣтится? Ужъ не попалъ-ли онъ въ другой, боковой ходъ? Нѣтъ: онъ щупаетъ по землѣ, по сторонамъ: мѣсто то самое; выходъ заваленъ, и слышно было, какъ два человѣка бѣжали отъ него прочь. Баянчикъ крикнулъ дикимъ, отчаяннымъ воплемъ и пустился бѣжать





====page 47====

 

назадъ, добѣжалъ до того мѣста, гдѣ лежало другое тѣло, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ дальше; но дымъ становился жарче и удушливѣй: спасенья нѣтъ! Баянчикъ бросилъ тѣло, которое несъ на рукахъ и, задыхаясь, повалился на землю, почти потерявъ память. Вдругъ на голову ему закапала просочившаяся сверху струйка. Въ немъ блеснула надежда; онъ вскочилъ и съ судорожной торопливостью началъ руками рыть надъ головою землю, откуда капала вода. Струйка побѣжала сильнѣй; рыхлая, мокрая земля валилась большими кусками. Вотъ ужъ и корни какого-то растенія!

— Господи! Помоги несчастнымъ! Баянчикъ зажмурилъ глаза и, работая руками, уперся вверхъ головой: земля зашаталась; оторвалась довольно большая глыба блеснулъ звѣздный свѣтъ; сдѣлалась продушина. Баянчикъ выпрыгнулъ, какъ заживо похороненный изъ могилы, схватилъ первый попавшійся рычагъ, разрылъ отверстіе, спустился опять въ него и вытащилъ одну за другой женщинъ. Онѣ были безъ чувствъ. Что дѣлать?

Смотритъ кругомъ: конецъ Олегова сада. Вотъ и лѣсъ, гдѣ прятался Баянчикъ; ручей недалеко.

— Слава Богу! Баянчикъ перенесъ Машу съ няней въ ручью, положилъ у самаго края и началъ плескать на нихъ водою, отъ времени до времени самъ окуная свою голову въ ручьѣ. Онѣ начали дышать сильнѣй, стонать, какъ избавляемыя отъ угара, наконецъ открыли глаза, но ничего не говорили и смотрѣли неподвижно, съ совершенною безчувственностію. Баянчикъ все опрыскивалъ, все обливалъ ихъ. Было уже около; полночи. Въ воздухѣ сдѣлалось холодно. Это помогло имъ. «Ахъ, какъ мнѣ больно!» —  прошептала Маша.





====page 48====



«Нянюшка! Гдѣ мы?» Но няня еще не слыхала ея. «Не бойся, боярышня! Слава Богу! Вы спасены, вы цѣлы!»

— Это ты, Баянчикъ?

— Да, боярышня!

— А няня гдѣ?

— Здѣсь, здѣсь, моя голубушка, моя золотая! проговорила очнувшаяся старуха. — Да что это?... Да какъ же мы не въ теремѣ? Да гдѣжъ это мы? Куда это ты насъ заволокъ, разбойникъ! Пошелъ прочь! Пошелъ прочь! Тебѣ непригоже тутъ быть.

Но, черезъ нѣсколько минутъ, она собралась съ мыслями, вспомнила все, стала плакать и причитать: «Охъ, пропала ты, моя сизая ласточка! Куда теперь приклонить тебѣ свою, побѣдную головушку! Ни роду нѣтъ, ни племени, ни пріюта, ни пристанища...»

— Полно, няня! — сказалъ Баянчикъ. Теперь не до того! Если можешь, вставай сама, да пособляй боярышнѣ. Надо поскорѣй спрятаться въ лѣсъ; а то, того и гляди, опять въ бѣду попадешься.

Вскорѣ они были въ непроходимой глуши. Баянчикъ набралъ имъ сухихъ листьевъ, нарвалъ мягкаго моху, настлалъ подъ кустами и сказалъ: «Ступайте, отдыхайте: вамъ нуженъ сонъ; собирайтесь съ силами; ѣхать нельзя; придется идти долго. Я немножко отойду, буду стеречь васъ и подумаю, какъ быть.»

Онѣ уснули. Прошло часа два. Баянчика тоже началъ клонить сонъ. «Должно быть, подходитъ утро» — подумалъ онъ. «Глаза такъ и смыкаются. Встану: а то уснешь непремѣнно!» Въ самомъ дѣлѣ, хотя было еще темно, но звѣзды уже начали блѣднѣть; въ темной вы-



====page 49====





шинѣ запѣли жаворонки, и гдѣ-то уже кричала кукушка. Баянчикъ разбудилъ женщинъ, и они стали пробираться по лѣсу. Женщины, привыкшія къ затворнической жизни, всего пугались и не могли выносить продолжительнаго пути. Имъ безпрестанно надобно было

отдыхать. Наконецъ вотъ уже совершенно разсвѣло. Идти сдѣлалось удобнѣе, но зато было опаснѣй; того и смотри, попадешься на глаза татарину. Чтобы идти скорѣй, наши странники выбрались изъ чащи на тропинку и вдругъ очутились на опушкѣ лѣса. Баянчикъ

остановился и сталъ осматриваться. Вдругъ, почти подлѣ него, изъ-за куста ему крикнулъ кто-то: «Здравствуй, землякъ!» Женщины попрятались; Баянчикъ вздрогнулъ.

— Здравствуй! —  отвѣчалъ онъ съ безпокойствомъ, увидя мужика, безъ зипуна, безъ обуви и безъ шапки.

— Кто ты такой и зачѣмъ здѣсь?

— Я былъ Святославовъ.                             

— А теперь чей?

— А теперь, говорятъ, Олеговъ, или Ахматовъ, или Телебугинъ, или еще чей-то — кто ихъ тамъ вѣдаетъ. Везу татарамъ подарки изъ деревни Синемойки, да запамятовалъ, куда велѣно, — пи то въ Курскъ, ни то въ Рыльскъ, ни то въ Воронежъ — кто ихъ тамъ вѣдаетъ?

— Да тебя какъ зовутъ?

— Иванъ.

— Такъ это ты, Иванъ? Въ Воронежъ, братецъ, въ Воронежъ! И я туда же посланъ отвезти двухъ женщинъ; да лошадь на дорогѣ околѣла, такъ вотъ я иду пѣшкомъ, да вотъ и ихъ волоку съ собой. А больно спѣшно надобно; а то Ахматъ озлится, убьетъ, собака.



ИСТОРИЧ. ПОВ.                              







====page 50====



Возьми, братъ, подвези ихъ, а я тебѣ буду указывать дорогу; мы поѣдемъ лугами, да просѣками: оно ближе.

— Да ты почему-жъ знаешь, что мнѣ велѣно — въ Воронежъ?

— Какъ же не знать? Вѣдь, тебя послалъ татарскій сборщикъ — разбойникъ этакой, варваръ, бьетъ ни за что, ни про что.

— Да, и я сталъ-было отнѣкиваться, не хотѣлъ везти, а онъ меня какъ полоснетъ чѣмъ-то по спинѣ, окаянный. Ступай, говоритъ, вези.

— Ну вотъ видишь? Какъ же не въ Воронежъ? А мнѣ говоритъ: ступай, догони Ивана; онъ поѣхалъ въ Воронежъ, да смотри, торопи, а то я его...

— Ой-ли?

— Что тутъ толковать? Поѣдемъ скорѣй; а то и тебѣ, и мнѣ бѣда будетъ.

Они въѣхали, наконецъ, въ воронежскіе лѣса. У Баянчика отлегло отъ сердца; но онъ съ нетерпѣніемъ пробирался къ тому мѣсту, которое ему назначилъ Святославъ. «Вотъ гдѣ оно! сказалъ онъ, наконецъ, про себя. «Стой, Иванъ: лошадь заморилась, надо отдохнуть». Они остановились. Мужикъ уснулъ подъ телѣгой. Баянчикъ зашелъ въ лѣсъ подальше отъ края и свистнулъ. Звукъ пролетѣлъ и повторился далеко; но отвѣта не было. Онъ свистнулъ въ другой, въ третій разъ, еще и еще; сперва свисталъ съ промежутками, а тамъ ужъ только переводя дыханіе. Нѣтъ. Онъ бросилъ свистокъ и началъ кричать. Вдали послышался конскій топотъ. Баянчикъ примолкъ, напрягъ все свое вниманіе, и опять свистнулъ. Вдругъ Маша и ея няня пронзительно вскрикнули. Баянчикъ не успѣлъ оглянуться





====page 51====



какъ одинъ татаринъ оглушилъ его ударомъ кистеня, скрутилъ ему руки и перекинулъ черезъ сѣдло лошади; двое другихъ сдѣлали тож е съ женщинами, выскакали на дорогу и помчались во всю врыть. Когда они отъѣхали уже довольно далеко, Баянчикъ очнулся и услышалъ тихій, замирающій въ лѣсу отголосокъ свистка. Это Святославъ отвѣчалъ ему. Бродя долго, бѣдный князь наткнулся на телѣгу, подъ которой спалъ мертвымъ сномъ усталый крестьянинъ. Изъ его рассказовъ Святославъ узналъ, что здѣсь былъ Баянчикъ съ Машей и няней; но куда они дѣвались? Сталъ онъ присматриваться и видитъ — на росѣ слѣды копытъ нѣсколькихъ лошадей, а въ сторонѣ татарская шапка. Онъ бросился было въ погоню, но ошибся въ дорогѣ и, усталый, измученный, убитый тоской, воротился уже къ ночи въ свое убѣжище. Впрочемъ, какъ человѣкъ съ сильнымъ характеромъ, онъ не сталъ предаваться безплодной печали, не сталъ изнурять себя, пустымъ, малодушнымъ сожалѣніемъ, не впалъ въ отчаяніе; онъ помнилъ, что ему надобно быть защитникомъ нѣсколькихъ сотъ семействъ, покинувшихъ свои пепелища для бѣдственнаго, бездомнаго кочеванья, — несчастныхъ изгнанниковъ въ своемъ отечествѣ, на родной землѣ. Безпрерывно занятый мыслью немедленно пуститься на поиски за бѣдной сиротой и, во что бы то ни стало, вырвать ее изъ варварскихъ рукъ татаръ, онъ однакожъ съ высокимъ патріотическимъ одушевленіемъ началъ думать о томъ, какъ-бы свое становище сдѣлать ужасомъ для враговъ отечества, «Я погибну неминуемо!» — говорилъ онъ: «Но, можетъ быть, моя борьба зажжетъ отвагу и въ другихъ благородныхъ сердцахъ и уничтожитъ гибельную мысль







====page 52====





о непобѣдимости этихъ дикихъ ордъ. Можетъ быть наступитъ время, когда явится вождь, который не какъ я, жалкій бѣглецъ, не съ горстью отчаянныхъ бойцовъ, не по ночамъ подстерегая шайки пьяныхъ бродягъ, но съ могучими стройными ополченіями, среди

бѣла-дня, въ открытомъ полѣ, подъ вѣющими святыми хоругвями, съ побѣдными кликами, погонитъ передъ собою, какъ стада хищныхъ звѣрей, темныя тучи бусурманъ и кровью ихъ смоетъ позоръ съ русской земли...

«Какъ знать? Можетъ быть, и моя память не погибнетъ, и въ позднѣйшемъ потомствѣ русское дитя уронитъ слезу на страницу, на которой будетъ написано имя Святослава Липецкаго!... Итакъ, за дѣло же, за неусыпные труды, за битвы — на истребленіе враговъ отечества и святой вѣры!»

ГЛАВА VI.

Мѣсто, выбранное Святославомъ для убѣжища, показываетъ въ немъ большую обдуманность н рѣдкое соображеніе. Взгляните на карту. Это было верстахъ въ пятн выше нынѣшняго Воронежа. Оно представляло удобства для жизни и для защиты: лѣсъ

дремучій; съ одной стороны рѣка Донъ, съ другой — 





====page 53====



 

Воронежъ — двѣ большія естественныя преграды для непріятелей. Съ восточной, нынѣшней луговой стороны рѣки Воронежа рѣшительно не было приступу: по низменнымъ мѣстамъ, заливаемымъ во время половодья, тамъ образовалось множество протоковъ, заводей, заливовъ, болотъ, топей и трясинъ. Все это заростало частымъ и крупнымъ тростникомъ, камышами, осокой, а окраины были покрыты сплошными, глухими кустарниками, примыкавшими къ лѣсу. Тутъ не только человѣку, но и звѣрю трудно-бъ было продраться. Надъ самою рѣкою Воронежемъ, на утесистой возвышенности, находилось большое древнее укрѣпленіе, сдѣланное въ незапамятныя времена хазарами, или казарамн — единоплеменниками монголовъ. Эго — такъ называемое, досихъ-поръ, Казарское городище. Оно было окружено двумя огромными и крутыми валами. Сверхъ того, въ разныхъ мѣстахъ и въ разныхъ разстояніяхъ одно отъ

другаго, находилось еще нѣсколько подобныхъ городищъ. Размѣстивъ всѣ семейства по этимъ готовымъ укрѣпленіямъ и за ними, Святославъ велѣлъ очищать и обкапывать валы, отъ давности поросшіе травой и лѣсомъ; велѣлъ копать землянки, класть печи, прокладывать, или прочищать уже проложенные подземные ходы отъ одного городища къ другому, или къ рѣкѣ.

Выше, сѣвернѣе, по направленію къ Липецку, въ разныхъ мѣстахъ была найдена желѣзная руда. Ее начали добывать, устроили кузницы и пошли работать, кому что было надобно; посуду, засовы для воротъ, ломы, кистени, стрѣлы, рогатины, а больше палицы, или дубины. Такимъ образомъ всѣ были вооружены отъ мала до велика.





====page 54====





Для лошадей и рогатаго скота представляли раздолье прибрежные воронежскіе и донскіе луга. Обѣ рѣки кипѣли рыбой: не говоря о мелкихъ породахъ, бѣлуги, семги, севрюги, осетровъ, сомовъ, карповъ и стерлядей водилось множество; лѣса, кустарники, болота, озерки, прибрежья рѣкъ, были полны дичи. Звѣрей, которыхъ или мясо, или мѣха годны для употребленія, достаточно было на долгое время и для большаго народонаселенія. Изъ степей иногда забѣгали туда и дикія лошади, маленькія, косматыя, толстоногія, некрасивыя на взглядъ, мышинаго цвѣта, но очень бойкія и сильныя. Въ дуплахъ деревъ было несмѣтное количество дикихъ пчелъ.

Святославъ съ перваго дня переѣзда своего въ лѣсъ сдѣлалъ распоряженія для всякихъ работъ и съ первой ночи пустился на розыски. Иваша, которому приказано было, при побѣгѣ изъ Лицецка, побросать въ колодезь всѣ дорогія вещи князя, припряталъ ихъ у себя — про всякій случай. Этакихъ случаевъ оказалось теперь много. Святославъ прокрадывался на хутора и въ домъ Олега, въ домы и шатры татаръ, разсылалъ крестьянъ по деревнямъ. Тамъ — золотое кольцо слугѣ, тамъ запястье сѣнной дѣвушкѣ, тамъ горсть жемчугу сторожевому татарину, тамъ кусокъ серебра рыбаку: подкупъ вездѣ устранялъ препятствія, облегчалъ доступъ, или спасалъ отъ бѣды. Но всѣ розысканія оставались безполезными: ни о Баянчикѣ, ни о воспитанницѣ Олега, ни объ ея нянѣ, не было ни слуху, ни духу. Иногда ему приходило ва умъ, что они убиты; иногда — что проданы армянскимъ, или хивинскимъ купцамъ; иногда — что отправлены въ орду къ хану Телебугѣ; мысли одна другой ужаснѣе тѣснились въ немъ; имъ овладѣла





====page 55====



страшная тоска; онъ даже часто самаго себя считалъ причиною ихъ погибели. Тогда сердце его рвалось на части. Это все естественнымъ образомъ соединялось съ мыслью объ ужасномъ положеніи Россіи, и сердце его кипѣло неутолимою местью. Возвращаясь домой, онъ нападалъ съ своими удалыми наѣздниками на татаръ на поляхъ, на дорогахъ, въ деревняхъ, жегъ ихъ становища, истреблялъ всѣхъ и не давалъ пощады негодяямъ, которые, забывъ вѣру, приставали къ врагамъ своего отечества и вмѣстѣ съ ними разоряли и позорили свой родной край. При этомъ онъ бралъ всѣ предосторожности, чтобы татары не узнали, кто ихъ тайный врагъ, и не напали на его слѣдъ. Въ его ополченіи положено было во время битвы сохранять совершенное молчаніе, не называть никого изъ своихъ по

имени, особенно не произносить слово «князь», не брать никакой добычи, кромѣ хлѣба, трупы убитыхъ сжигать, или сбрасывать въ рѣки, никогда не нападать на татаръ подлѣ воронежскихъ лѣсовъ, а какъ можно дальше, и производить опустошенія въ разныхъ мѣстахъ, допрашивать попавшихся въ плѣнъ о монгольскомъ войскѣ, особенно объ Ахматѣ и Олегѣ, и тутъ-же немедленно убивать допрошеннаго. Иногда Святославъ съ

своими приверженцами одѣвался въ татарское платье и, истребивъ ночью нѣсколько татарскихъ шаекъ, нарочно давалъ убѣгать одному, или двумъ. Возвратясь, они разсказывали, что ихъ били не русскіе, а свои. Это поселило раздоры и подозрѣніе между татарами, и они не знали, откуда берутся и куда дѣваются и, наконецъ, кто ихъ страшные враги, и одинъ-ли у нихъ предводитель, или много. Святославъ торжествовалъ:





====page 56====





жажда мести въ немъ разгаралась больше и больше; онъ становился отважнѣй въ набѣгахъ, изобрѣтательнѣй на выдумки. Но, среди всѣхъ разъѣздовъ, онъ не могъ открыть ни малѣйшаго, даже смутнаго, слуха о томъ, куда дѣвался Баяичикъ съ своими спутницами. Иногда онъ даже начиналъ думать, не былъ-ли гусляръ нарочно подосланъ къ нему и не выдалъ-ли онъ татарамъ его невѣсту. «Теперь все продажное, вездѣ обманъ, предательство! Надѣйся только на Бога, да на самаго себя!»

Въ такомъ мрачномъ расположеніи духа, онъ разъ отправился изъ своего укрѣпленія одинъ и взялъ съ собою только медвѣдей. Выѣзжаетъ изъ лѣсу и ѣдетъ шагомъ по опушкѣ. Вдругъ медвѣди его зафыркали и наострили уши. Онъ продвинулся назадъ за деревья и остановился. Слышитъ въ одно и то же время хохотъ, хлопанье кнута и жалобный, умоляющій крикъ. Святославъ всматривается: двое татаръ верхами ѣдутъ рядомъ, а посреди между ними человѣкъ на шеѣ съ веревкой, концы которой привязаны къ стременамъ всадниковъ. Несчастный былъ изможденъ и избитъ. Онъ спотыкался на каждомъ шагу и, когда падалъ, татары волокли его по землѣ. Но какъ это затрудняло ихъ

ѣзду, то они безпощадно полосовали его длинными сыромятными бичами. Онъ поднимался со стономъ и воплемъ и черезъ минуту опять падалъ: продолжались опять побои, сопровождаемые звѣрскими ругательствами и варварскимъ хохотомъ. «Ну же», — сказалъ одинъ изъ татаръ ломанымъ русскимъ языкомъ: «Указывай намъ, собака, дорогу: вѣдь ты — Святославовъ холопъ; ты знаешь, куда пробраться къ нему; вѣдь онъ здѣсь





====page 57====





въ лѣсу». — «Нѣтъ, я не былъ никогда его слугой, я его и въ глаза никогда не видалъ, и слышалъ, что онъ скрылся не здѣсь, а гдѣ-то за Курскомъ, или за Черниговымъ, или еще дальше».

— Врешь! Указывай, или мы сейчасъ тебя замучимъ. Постой-ка, слѣземъ съ лошадей, да поджаримъ его огнемъ, такъ онъ перестанетъ отнѣкиваться. Онп слѣзли и прн. вязали лошадей къ дереву. Одинъ сталъ собирать и складывать въ кучу хворостъ и верескъ, а другой принялся вырубать огня. Листья вспыхнули; пламя живо побѣжало по сухимъ вѣтвямъ. Бѣдный плѣнникъ, покрытый рубцами и кровью, задрожалъ всѣми членами и почти шепотомъ произнесъ: «Господи! Укрѣпи меня! Помрачи мою память, окостени мой языкъ, когда онъ повернется, чтобы вымолвить измѣнническое, предательское слово! Спаси отъ погибели моего добраго господина! О Святославъ, Святославъ! Гдѣ онъ!

— Братья! — Татары! —  крикнулъ Святославъ медвѣдямъ, выскочивъ изъ лѣсу. Медвѣди бросились на нихъ и въ одну минуту пхъ изломали. 

Отъ неожиданности этого явленія плѣнникъ упалъ безъ чувствъ. Лошади стали рваться и готовы были размыкать тѣло его по полю. Святославъ это предвидѣлъ, бросился къ нему и однимъ ударомъ ножа перерубилъ его веревку. Потомъ осмотрѣлъ его, потащилъ къ лужицѣ, полилъ ему воды на голову, привелъ его въ чувство, изорвалъ свое верхнее платье, перевязалъ ему раны, далъ ему отдохнуть, снялъ съ татарскихъ лошадей збрую, зарылъ ее въ землю и пустилъ ихъ скакать, куда имъ вздумается. Медвѣди, междѵ-тѣмъ, разорвавъ татаръ, по своему обыкновенію, закопали ихъ





====page 58====





въ ямы. Святославъ посадилъ измученнаго слугу своего къ себѣ на лошадь и поѣхалъ въ свое городище. Они ѣхали молча.

— Кто-жъ ты такой, батюшка? — спросилъ, наконецъ, крестьянинъ. И куда ты везешь меня?

— Знать же, я черезчуръ перемѣнился, когда ты не узнаешь своего бывшаго князя, Гаврюша!

— Такъ это ты, батюшка ты мой родной! Сударикъ ты мои! Соколъ нашъ ясный! Какъ же Господь Богъ тебя надоумилъ пріѣхать сюда, чтобы спасти мою грѣшную душу! Ангелъ мой хранитель! 

И онъ обнялъ князя, цѣловалъ его лицо, глаза, грудь, руки, и со щекъ его падали капли слезъ и капли крови. «Да брось ты меня, голубчикъ ты мой! Пусть я умру, бѣдный, пускай мое неприбранное тѣло расклюютъ птицы, разнесутъ звѣри. На что моя горемычная жизнь? Кому она?... Сберегай ты, мой батюшка, свою золотую головушку! Улетай поскорѣй, нашъ ясный соколъ. Того и гляди, скуластый разбойникъ наскочитъ».

Святославъ едва могъ уговорить его и удержать у себя на лошади. Они медленно пробирались между густыми кустами и деревьями. «А какъ о тебѣ убиваются батюшка!» Началъ опять говорить Гаврюша.

— Кто-ясъ обо мнѣ убивается? спросилъ, вздохнувъ, Святославъ.

— Какъ кто, батюшка? Вѣстимо, кто.

— Да кто же?

— Да всѣ, родимый ты нашъ; а больше всѣ хъ...

— Кто больше всѣхъ?

— Да, вѣстимо, кто.

— Да кто же? Говори, Бога ради!





====page 59====



— Вѣстимо, твоя нареченная! Да и лихо-жъ ей приходился...

— Гдѣ она? Ты знаешь? Ты видѣлъ?

— Ахъ видѣлъ, батюшка! У хивинца окаяннаго, подъ замками, подъ запорами; кругомъ терема стоятъ съ саблями татарищи!

Святославъ остановилъ лошадь. У него захватило дыханіе. «Чтожъ? Ей худо?» — спросилъ Святославъ прерывающимся голосомъ.

— Ахъ, худо батюшка! Татаринъ ее неволитъ въ свою вѣру бусурманскую; замужъ за себя, окаянный, хочетъ взять, и моритъ ее голодомъ и разными страстями стращаетъ: я тебя, говоритъ, собаками стравлю, къ лошадинымъ хвостамъ привяжу, но полю размычу.

А няню ее, окаянный, подарками даритъ, чтобъ она ее подговаривала отъ Христовой вѣры отступиться.

— И она беретъ?

— Беретъ, батюшка, беретъ.

— И подговариваетъ?

— Да такъ-то подговариваетъ! «Ты», говоритъ, «у меня только пикни про измѣну Господу Богу, только губами шевельни, такъ я тебя, говоритъ, дыханьемъ, говоритъ, задушу. А деньги и серьги, и кольца, говоритъ, брать — не бѣда. И отъ пса, говоритъ, берешь: только послѣ руки вымоешь»…

— А не знаешь-ли ты, гусляръ тамъ?

— Тамъ, батюшка, тамъ.

— Чтожъ онъ дѣлаетъ?

— Да что ему дѣется? Въ почетѣ большомъ, балясничаетъ, пляшетъ и татарскія пѣсни поетъ. Одинъ важный татаринъ такъ его возлюбилъ, что сдѣлалъ его





====page 60====



своимъ безотлучнымъ слугой и клеймо свое къ нему приложилъ.

— Ахъ, оиъ мошенникъ! Онъ, знать, передался имъ?

— Нѣтъ, батюшка: не мошенникъ, не передался; да дѣлать-то нечего; не стань ихъ потѣшать, такъ тотчасъ загубятъ. Запляшешь, батюшка, и запоешь, когда прихватитъ неволя. И что съ нимъ будетъ теперь — еще невѣдомо. Хозяинъ-то его, что приложилъ ему клеймо свое, отъ пьянства сильно захворалъ вчерась, и, я думаю, нынче окочурился».

Голова у Святослава горѣла отъ этихъ разсказовъ; грудь дрожала; тысячи мыслей и предположеній, гонимыя тоскою, негодованіемъ, враждой и жалостью, бродили и кружились въ раздраженномъ умѣ. Онъ уже ничего не слыхалъ, что дальше говорилъ Гаврюша. Они уже почти подъѣхали къ городищу. «Послушай, добрый мой Гаврило! Если дня черезъ два ты оправишься, можешь-ли ты сослужить мнѣ службу?

— Черезъ два дня? Да я ужъ теперь оправился! Прикажи, батюшка, хоть сей мигъ. Въ огонь и въ воду!

— Нѣтъ, ужъ, по-крайней-мѣрѣ хоть завтра. Только ты отправишься туда не одинъ, а съ Ивашей.

— Оно, вѣстимо, лучше: одинъ пропадетъ, такъ можетъ другой останется. Вѣдь, ты къ баскаку насъ посылаешь? Только подъ какимъ намѣреніемъ намъ обоимъ туда пробраться?

— Я ужъ это придумаю.

— Придумай, батюшка, придумай. На то тебѣ Господь Богъ и разумъ высокій далъ: ты все придумаешь. А ужъ мы твои — вотъ по сихъ поръ! — Тутъ онъ паль-



====page 61====



цемъ черкнулъ себя по горлу, на подобіе ножа. «Жить твоими и пропадать твоими!»

Пріѣхавъ въ свое укрѣпленіе, Святославъ велѣлъ помазать раны Гаврюши деревяннымъ масломъ, накормить его; далъ ему какого-то, изъ травъ составленнаго, крѣпительнаго питья и уложилъ спать; а самъ позвалъ Ивашу и, послѣ разныхъ соображеній, сказалъ: «Завтр къ вечеру ты долженъ быть въ слободѣ у Ахматахивпнца. Вы одѣньтесь оба, какъ самые бѣдные нищіе; возьмите съ собою медвѣдей, придите прямо къ палаткѣ

баскака и заставьте ихъ дѣлать разныя кривлянья, которымъ ты ихъ выучилъ. Татары — охотники до всякихъ забавъ. Они вамъ, вѣрно, ничего дурнаго не сдѣлаютъ; а вы между-тѣмъ все постарайтесь узнать и высмотрѣть.

— Но, князь, вѣдь медвѣди чуть увидятъ татаръ, тотчасъ на нихъ кинутся и пойдутъ ломать. Тогда они и мы пропали.

— Какъ же быть? Другаго средства нѣтъ!

— Развѣ вотъ что: я завяжу пмъ глаза, да надвину на нихъ шапки. Они будутъ отъ этого еще забавнѣе, а между тѣмъ, можетъ быть, и на татаръ не остервенятся. Попробуемъ: удастся — хорошо; не удастся — такъ и быть: пропадай голова! Тебя только жаль покинуть!

— Спасайтесь только сами, въ случаѣ неудачи; а обо мнѣ нечего жалѣть! Судьба моя рѣшена! Сказалъ князь, махнувъ рукою.





====page 62====





ГЛАВА VII.

Иваша и Гаврюша съ медвѣдями отправились. Святославъ былъ въ лихорадочномъ безпокойствѣ; онъ разсчитывалъ, когда они могутъ быть въ слободѣ курскаго баскака, придумывалъ, какъ онъ ихъ приметъ, какъ имъ можетъ посчастливиться, или не посчастливиться пхъ предпріятіе, предполагалъ тысячи случаевъ, какъ можетъ открыться ихъ намѣреніе; жалѣлъ, что самъ не отправился; даже однажды хотѣлъ-было догнать ихъ и, вмѣсто больнаго Гаврюши, переодѣться, запачкать себѣ лицо и явиться въ ставкѣ хивинца; но потомъ увидѣлъ, что эта ребяческая уловка не можетъ удаться и велѣлъ разсѣдлать уже приготовленную лошадь. Чтобы понапрасну не терять времени и не мучить себя пустыми предположеніями, онъ пошелъ осматривать укрѣпленія и становища своей лѣсной колоніи. Подземные ходы были уже окончены; передъ валами и особенно передъ воротами, на большомъ разстояніи, повыкопаны глубокія ямы, закрытыя чуть-чуть хворостомъ и травою; между ними шли извилистыя дорожки такъ, что лишь хорошо знающій ихъ, могъ безопасно между ними пробираться. Вездѣ ужъ было устроено скороспѣлое хозяйство: тамъ доили коровъ; тамъ полоскали бѣлье; тамъ свѣжевали барана, ловили и чистили рыбу, раковъ, дикихъ гусей, лебедей,тетеревовъ и другую дичь; тамъ въ печи, сложенной изъ камней, на открытомъ воздухѣ, готовили ужинъ; тамъ подъ





====page 63====

 

дряблымъ дубомъ молились передъ ужиномъ, или послѣ ужина. Вечернее солнце красноватымъ отблескомъ неровно покрывало всѣ эти сцены, и въ чащѣ лѣса начинала уже густѣть темь. Съ перваго взгляда, кажется, можно-бъ было наслаждаться довольствомъ и льготой этого населенія; но во всемъ видѣлась какая-то странная неодновременность занятій и работъ, какон-то печальный безпорядокъ бездомнаго житья; вездѣ невольно поражало отсутствіе стройнаго, дружнаго хода дѣлъ и

осѣдлой, прочной хозяйственности. Надъ всѣмъ стояло что-то тягостное, страшащее. Нигдѣ не слышно было ни пѣсни, ни говорливаго шума, ни звонкаго зова, ни шутливыхъ перебранокъ, ни свободнаго, разливнаго смѣха — неразлучныхъ спутниковъ и товарищей сельскихъ работъ русскаго добраго многолюдья. Послѣ шутокъ, иногда вырывавшихся у молодыхъ людей, наступало молчаніе и въ этомъ молчаніи, казалось, слышно было общее гнетущее чувство: «Какъ-же это мы разсмѣялись? И развѣ можно шутить въ нашемъ положеніи?» Только одни дѣти шумно рѣзвились и гонялись тамъ за ежемъ, такъ за зайцемъ, тамъ за бѣлкой. Имъ, бѣднымъ счастливцамъ, достаточно было для полнаго

наслажденія только здоровья, сытнаго куска, свѣжаго воздуха, простора, теплаго неба, или теплаго лоскута. Святославъ воротился въ свое укрѣпленіе съ новымъ болѣзненнымъ чувствомъ и изъ предосторожности на вершинахъ горъ, на кроватяхъ, устроенныхъ между

верхушками двухъ, или трехъ тѣсно растущихъ дубовъ на береговыхъ скатахъ, размѣстилъ стражи больше обыкновеннаго. Онъ опасался, какъ-бы татары по слѣдамъ Иваши и Гаврюша не напали на него не-



====page 64====



чаянно. Вскорѣ все замолкло и уснуло. Только въ разныхъ мѣстахъ, кругомъ становища, не поочередно, но въ безпорядкѣ н съ промежутками, раздавались какіето странные птичьи голоса. Это были условные знаки сторожевыхъ. Святославъ принадлежалъ къ числу тѣхъ

рѣдкихъ людей, одаренныхъ крѣпкою организаціей и сильною душей, которые могутъ засыпать всегда, когда захотятъ, невозмутимымъ сномъ. Онъ подавилъ въ себѣ всѣ тревожныя мысли и заснулъ такъ, какъ засыпалъ въ своемъ липецкомъ теремѣ, или на охотѣ.

Но на другой день проснулся онъ съ разсвѣтомъ. День этотъ, не смотря на занятія, тянулся для Святослава ужасно медленно. Чуть зашуршитъ вѣтеръ въ вершинахъ деревъ, чуть послышится топотъ лошади, онъ невольно и торопливо взглянетъ въ ту сторону,

гдѣ была слобода курскаго баскака. Но вотъ ужъ наступилъ и вечеръ этого безпокойнаго дня, а посланныхъ нѣтъ. Вотъ ужъ надвигаетъ ночь больше и больше: все нѣтъ! Святославъ началъ терять терпѣніе. Какъ онъ ни усиливался, чтобы не думать о нихъ, но, казалось,

въ опустѣломъ умѣ его не было никакой другой мысли, и передъ нимъ въ воображеніи, какъ на яву, такъ и стоятъ, то Иваша, то Гаврюша, то одинъ, то другой медвѣдь. Онъ самъ, какъ сторожевой, сталъ на утесѣ, оборотись къ Курску и не сводилъ глазъ съ одного мѣста, хотя ночью, вдали, ужъ и видѣть почти ничего нельзя было. Наконецъ онъ велѣлъ осѣдлать самаго рѣзваго коня, вооружился такъ, какъ никогда не вооружался — кистенемъ, бердышемъ, копьемъ и саблей и отправился въ полной рѣшимости, если вскорѣ не явятся его слуги, въ полночь напасть на ставку





====page 65====



баскака, хоть самому погибнуть, но убить и его. Впрочемъ, самъ Святославъ не зналъ хорошенько, зачѣмъ онъ ѣдетъ и на что рѣшается.

Пробираясь уже довольно близко къ краю лѣса, вдругъ онъ услышалъ, что странные птичьи голоса начинаютъ перекликаться протяжнѣе и рѣзче обыкновеннаго: «А! тревога!» подумалъ Святославъ, соскочилъ съ лошади и припалъ ухомъ къ землѣ. «Скачутъ! Конскiй топотъ!» Онъ проворно сѣлъ на своего бѣгуна и готовъ былъ пуститься по знакомой, уже довольно пробитой, тропинкѣ къ городищу, какъ замѣтилъ, что на птичьи голоса, раздававшіеся въ лѣсу, откликнулись два съ поля, или съ дороги, шедшей мимо лѣса. Сторожевые успокоились п стали перекликаться безъ, тревоги, по-прежнему спокойно. «Это — они?» —  съ восторгомъ вскрикнулъ Святославъ, бросился вонъ изъ лѣсу, черезъ нѣсколько минутъ выѣхалъ на открытое поле, увидѣлъ двухъ прямо къ нему скачущихъ всадниковъ, но остановился и приготовился къ оборонѣ: всадники были татары. «Ахъ они — разбойники! Знать, выучились кричать по-нашему! И чтожъ это такое? Медвѣди съ ними! Неужели татары въ одинъ день успѣли прикормить ихъ къ себѣ?» Между тѣмъ, какъ эти мысли быстро проносились въ его умѣ, подъѣзжающіе, узнавъ его по исполинскому росту и прямой посадкѣ, спросили съ себя шапки и весело закричали въ одинъ голосъ: «Здравствуй, князь! Это — мы!» Медвѣди между-тѣмъ уже подбѣжали къ нему и, ставъ на заднія ноги, передними съ ласковымъ ревомъ хватали его и, казалось, хотѣли снять съ лошади.

— Ну, что, друзья? —  быстро спросилъ Святославъ.



ИСТОРИЧ. ПОВ.                   





====page 66====



— Слава Богу! отвѣчалъ Иваша. Пока все хорошо; а будетъ, кажется, еще лучше. Татарамъ очень полюбилась медвѣжья пляска, и они, окаянные, насъ угощали своимъ поганымъ питьемъ и надѣли на насъ свое бусурманское платье. Но вотъ что — чудо-то: у нихъ померъ какой-то набольшій; черезъ день будутъ его закапывать; у нихъ будетъ большой пиръ... Они насъ опять звали туда…Всѣ перепьются…А мы тутъ-то и примемся за дѣло…Боярышнѣ и нянѣ мы успѣли сказать по нѣскольку словъ... Онѣ будутъ готовы…Только Баянчикъ пропадетъ. Онъ былъ любимцемъ умершаго татарина; а любимцевъ, по татарскому обычаю, закапываютъ живыхъ въ землю съ ихъ боярами---- Насъ было хотѣли оставить тамъ; но мы сказали, что приведемъ еще двухъ медвѣдей, которые умнѣе этихъ. Насъ и отпустили. — Я-жъ имъ приведу славныхъ медвѣдей! Шкуръ медвѣжьихъ у насъ довольно, а Ванька Косолапый и Мишка Толстомордый — если зашить ихъ въ медвѣжину, будутъ настоящіе медвѣди. Я ужъ это придумалъ все.

— А я придумалъ другое, сказалъ Святославъ. Въ день похороннаго пира запущу подальше отъ слободы ватагу своихъ молодцовъ. Онп тамъ произведутъ страшную потѣху. Много татарскаго войска уйдетъ туда: подумаютъ, что я тамъ; а я буду дожидаться съ своими подлѣ самой слободы, знаешь — въ томъ лѣсу, куда татары никогда ие въѣзжаютъ, опасаясь какихъ-то своихъ демоновъ. Зададимъ же мы имъ поминки!... Жаль бѣднаго Баянчика! Онъ изъ-за меня, несчастный, пропадетъ и какою ужасною смертію. Но, Богъ милостивъ! Можетъ быть, и его какъ-нпбудь выручимъ!





====page 67====





Разговаривая такимъ образомъ, опи пріѣхали домой.

— Ну, съ Богомъ, ужинайте теперь, да ложитесь спать. Спасибо, братцы, спасибо, друзья мои! — сказалъ Святославъ, перецѣловалъ ихъ и отпустилъ. «Мнѣ и самому теперь нуженъ сонъ; потому что нужны будутъ бодрыя силы. Попытка смѣлая, отчаянная! Тоже — 

что изъ медвѣжьей берлоги, изъ-подъ носа несоннаго звѣря вырвать его добычу!»

ГЛАВА VIII.

Спустя день послѣ этого, въ слободѣ баскака были приготовленія къ похоронамъ его родственника, Атулибы. Родные и знакомые тапкомъ вышли въ поле, выбрали глухое мѣсто, повырвали съ корнемъ траву на немъ и выкопали огромную яму, а изъ нея — другую, подъ землею, съ боку. Когда все было готово, то взяли палатку мертвеца, поставили ее на телѣгу, въ которую было впряжено восемь воловъ; посрединѣ

палатки посадили прежняго владѣльца ея; передъ нимъ поставили столъ; а на столѣ — чашку съ мясомъ до самыхъ краевъ и горшокъ лошадинаго молока. Поѣздъ тронулся. За нимъ вели одну лошадь, въ полной збруѣ для верховой ѣзды, другую — неосѣдланную, съ ея







====page 68====



жеребенкомъ; а назади, съ связанными руками — несчастнаго Баянчика. Воды тянулись тихою, важною поступью; провожающіе шли молча; не было ни религіозныхъ пѣсень, ни слезъ, ни сожалѣнія. Баянчикъ шелъ, едва передвигая ноги, понуря голову, ничего не

видя. Лнце его стало чернаго, землянистаго цвѣта. Мысли его отупѣли; онъ не могъ даже отчетливо представить себѣ своего положенія. Но иногда онѣ на мигъ прояснялись, и на лицѣ его показывались багровыя и синія пятна. Его ужасала столько же медленная, варварская смерть, сколько и то, что его зароютъ въ одной могилѣ съ некрещенымъ татариномъ, съ мучителемъ и кровопійцей, надъ которымъ будетъ тяготѣть вѣчное проклятіе. Въ эти минуты, не могли перекреститься, онъ усиливался поднимать глаза

къ небу, но они, безнадежные, опускались къ землѣ, и онъ по-прежнему впадалъ въ тяжелое безчувствіе. Вдругъ волы остановились, люди — тоже. Баянчикъ взглянулъ и вздрогнулъ, какъ подъ занесеннымъ топоромъ: передъ нимъ страшно зіяла могила. Онъ судорожно задергалъ связанныя руки, затрепеталъ всѣмъ тѣломъ, какъ птица въ зубахъ звѣря, и зашевелилъ посинѣвшими губами, не произнося ни одного звука. Два татарина спрыгнули въ могилу, втащили его и положили ницъ. На него поставили палатку съ мертвецомъ. Прошло нѣсколько минутъ. Баянчикъ сперва стоналъ, потомъ началъ хрипѣть. Татары вытащили его, дали ему немножко подышать свѣжимъ воздухомъ

и опять положили подъ ставку. Несчастный не издавалъ никакого звука. Татары опять вытащили его, опять дали ему освѣжиться и придти въ чувство и





====page 69====





въ третій разъ положили въ могилу. Тутъ Баянчикъ упалъ уже, какъ трупъ. Татары прислушались — не слышно ни движенія, ни дыханія. Они вынули его въ третій разъ. Глаза его были закрыты; руки тяжело повисли; сердце не билось. «Умеръ!» — сказали татары: «сажай его опять подъ палатку, да и закопаемъ покойника. Пора!» Въ эту минуту Баянчикъ шевельнулъ головой и простоналъ. — «Стойте!» сказалъ одинъ старый татаринъ: «онъ живъ!»

— Гдѣ живъ? Сажай его въ яму!

— Не смѣй! сказалъ грозно старикъ. Онъ живъ, онъ дышетъ! Законъ праотцевъ долженъ быть святъ; если этотъ невольникъ оживетъ — онъ намъ однокровный, нашъ родственникъ и начальникъ!»

Баянчика положили на траву. Между-тѣмъ въ палатку назыпали золота п серебра, поставили въ могилу двухъ лошадей и жеребенка. Лошади сперва бились, рвались и дико ржали. Но когда засыпали пхъ по шею, то они только вздыхали, поникнувъ головами; лишь та, которой дитя было зарыто передъ ея глазами, изрѣдка языкомъ и зубами хватала землю; взглядъ ея налился кровавымъ огнемъ, и у ней выступили слезы. Но вскорѣ все сравнялось и мѣсто было заложено дерномъ.

Баянчикъ между-тѣмъ очнулся и, водя кругомъ себя глазами, самъ себѣ не вѣрилъ, что онъ не въ могилѣ,и съ ужасомъ, хотя смутно, представлялъ себѣ всѣ страшныя подробности своего погребенія. Татары окружили его съ почтеніемъ, взяли его подъ руки,

посадили на новую повозку и повезли на похоронный пиръ, какъ самаго дорогаго гостя. Только тутъ онъ





====page 70====





убѣдился въ такой удивительно счастливой перемѣнѣ судьбы своей, хотя сердце его было еще стѣснено, и отъ времени до времени то спереди, то съ боку, вдругъ

какъ-будто разѣвалась могила.

Наконецъ пріѣхали назадъ въ слободу. Въ одномъ мѣстѣ разложено было два огня: передъ ними стояли два копья; съ верхняго конца одного копья до конца другаго была протянута веревка, на которой висѣли обрѣзки какой-то матеріи. Между этими копьями и

огнями проводили и провозили родственниковъ умершаго и всѣхъ, которые жили съ нимъ, также его и ихъ скотъ, вещи и палатки. Колдуньи, одна съ одной, другая съ другой стороны, стояли, прыскали водой и шептали какія-то заклянательныя слова. Это, по невѣжественнымъ понятіямъ монголовъ, считалось необходимымъ очистительнымъ средствомъ. Баянчика и всѣхъ, возвращавшихся съ похоронъ, тоже подвергли этому странному обряду. Послѣ этого привезли его къ обширному шатру, въ которомъ могло помѣститься нѣсколько десятковъ человѣкъ. Тамъ долженъ былъ происходить пиръ. Передъ шатромъ въ богатой крытой повозкѣ стоялъ сдѣланный изъ шелковой матеріи идолъ на подобіе человѣка; передъ дверьми, съ обѣихъ сторонъ, — два идола изъ войлока. Всѣ переходили черезъ порогъ, остерегаясь, чтобъ какъ-нибудь не коснуться до него. У нихъ почиталось большимъ преступленіемъ коснуться ногой до порога воеводы, или вообще знатнаго человѣка. За это обыкновенно казнили смертію. Ставка была уже полна гостей. Между ними находился и Ахматъ-хивинецъ. Не смотря на то, Баянчпка посадили на высокомъ мѣстѣ





====page 71====





и ему предоставили, какъ хозяину, распоряжаться пиромъ. Татаринъ, стоявшій подлѣ него, говорилъ ему, что надобно приказывать по татарскимъ обыкновеніямъ.

Впрочемъ, Баянчикъ ужъ зналъ многое и самъ. Началось жертвоприношеніемъ кумиру, стоявшему посрединѣ палатки. Ему подносили разнаго рода мясо, молоко верблюжье, коровье, овечье, козье и лошадиное. Потомъ гости принялись ѣсть и пить съ невообразимою жадностью и неумѣренностію. Это былъ совершенно пиръ плотоядныхъ звѣрей: ни зелени, ни кореньевъ, ни хлѣба; ѣли только вареное, или жареное мясо всякаго рода: падаль, полуиздохшую убитую скотину, собакъ, кошекъ, волковъ, лисицъ, мышей, самыхъ отвратительныхъ насѣкомыхъ и, чтобы показать презрѣніе къ завоеваннымъ и наводить на нихъ ужасъ, ѣли даже человѣческое мясо. Нѣсколько человѣкъ разрѣзывали кушанье, а другіе брали куски концами ношей и раздавали присутствующимъ: кого хотѣли уважить больше, тому давали и кусокъ большеНечистоплотность была ужасная: все брали прямо руками и обтирали ихъ о какія-нибудь грязныя тряпочки, или просто — о платье, о землю, о траву, или о сапоги. Вода, сваренная съ просомъ, служила имъ супомъ, ею же они мыли грязную, запачканную посуду и вливали опять къ кушанье. Пива, вина, крѣпкаго, опьяняющаго меду и кумыса — напитка изъ лошадинаго молока, было множество. Баянчикъ приказывалъ безпрестанно поить ихъ, какъ можно больше,изрѣдка украдкой поглядывая на дверь. Внутренность шатра представляла дикую смѣсь богатства и грубѣй-



====page 72====





шаго неряшества: серебряные и золотые кубки, дорогая посуда и въ то же время тамъ и самъ валяющіеся черепки горшковъ, кувшиновъ, куски чугунныхъ котловъ и сковородъ; на полу шелковые ковры и лужи грязи отъ пролитаго кушанья и питья; платье шелковое и пурпуровое, но то тамъ, то здѣсь въ пятнахъ отъ сала и грязи.

Но вотъ, отъ опьянѣнія, лица татаръ разбагровѣли, глаза разгорѣлись безсмысленнымъ огнемъ; поднялся безобразный крикъ и гамъ; спорили, другъ друга не слушая; ссорились, сами не зная, за что; звали — безъ намѣренія что-нибудь сказать; отвѣчали — безъ вопросовъ; наконецъ вопили, бурлили и мычали.

Вдругъ Ахматъ-хивинецъ гаркнулъ что-то по-татарски; нѣсколько слугъ бросились вонъ изъ шатра и вскорѣ ввели невѣсту князя липецкаго. Робкая, какъ дикая голубка, выросши въ совершенномъ уединеніи, сохраняя въ душѣ младенческое чувство дѣвической стыдливости, она была поражена ужасомъ и отвращеніемъ, ирп видѣ этого чудовищнаго скопища. Она дрожала, какъ листъ въ грозу; лицо ея покрылось смертною блѣдностію; глаза ея заботливо перебѣгали отъ предмета къ предмету, какъ-бы ища опоры, защиты, помощи; ноги ея подламывались. Подлѣ нея стояла няня, уговаривала ее не бояться, а сама крестилась безпрестанно и говорила: «Господи милосердый! Что это? Спаси насъ и помилуй!»

— Женщины! крикнули нѣсколько голосовъ: плясать, плясать! — Она ничего не слыхала и стояла, какъ прежде, блѣдная, изнемогающая. Баянчикъ стиснулъ зубы и схватилъ ножъ, лежавшій подлѣ него на столѣ.





====page 73====



Но вдругъ въ глазахъ его виразплась неописанная радость. «Женщина не будетъ плясать: она не умѣетъ; но вотъ идутъ прекрасные плясуны. Позвать ихъ!» И въ шатеръ ввалились четыре медвѣдя. Съ ними были  Иваша и  Гаврюша. Они значительно переглянулись съ Баянчикомъ, и онъ, какъ птица насторожѣ, ловилъ глазами каждое движеніе. «Женщина сядетъ въ-уголъ и будетъ нашей гостьей», —  сказалъ Баянчикъ, подражая татарской рѣчи.

Няня съ Машей отошла въ уголъ- Медвѣди начали кривляться, бороться, ползать, прыгать, ходить на двухъ ногахъ. Этимъ особенно удивляли два вновь приведенные медвѣдя. Татары веселились, какъ совершенные дикари. Баянчикъ нодчивалъ ихъ каждую минуту; наконецъ ужъ пили такъ, безъ подчиванья, кто сколько смогъ, и вскорѣ большая часть гостей была въ безпамятствѣ. Иваша подошелъ съ медвѣдемъ къ Баянчику и сказалъ обыкновеннымъ напѣвомъ медвѣжьихъ поводырей: «А, ну-ка, бояринъ, дай Мишкѣ кусочекъ!» Баянчикъ, давая медвѣдю кусокъ мяса въ ротъ, сказалъ шепотомъ: «пора!» Иваша продолжалъ тѣмъ же тономъ: «А, ну-ка, Мишка, поклонись боярину!» Мишка поклонился. «А, ну-ка; Мишка, покажи свой умъ-разумъ!» Мишка стоитъ и смотритъ. «А,

ну-ка, Мишка, отдай красной дѣвицѣ честь!» 

Медвѣдь снялъ шапку и сталъ передъ Машей. «А, ну-ка, Мишка, укажи красной дѣвицѣ дорогу изъ лѣсу вонъ!» Медвѣдь взялъ Машу за руку и между ревомъ и рычаньемъ успѣлъ шепнуть: «Небось, иди!» — А, ну-ка, Мишка, перенеси дѣвицу черезъ воду, гдѣ нѣтъ по рѣчкѣ броду!» Медвѣдь схватилъ Машу въ охапку и





====page 74====





пригнулъ съ нею черезъ порогъ. Татары въ полусоньѣ слѣдили за нимъ глазами. Сторожа, которые били меньше пьяны, хотѣли-было остановить медвѣдя, но онъ такъ рявкнулъ и щелкнулъ зубами*, что они шарахнулись отъ него прочь. «А, ну-ка, Мишка», — сказалъ Иваша, задыхаясь, «посади красную дѣвицу на конь, да промчись, какъ огонь». Медвѣдь вскочилъ на лошадь съ удивительнымъ проворствомъ, посадилъ передъ собою Машу и въ одинъ мигъ исчезъ. Сторожа взглянули другъ на друга съ выраженіемъ удивленія и недовѣрчивости. «Гдѣ-жъ онъ», — спросили они Ивашу. «А вонъ, смотрите», — отвѣчалъ онъ, указывая пальцемъ. Татары уставили глаза на то мѣсто, куда онъ указывалъ. Иваша вонзилъ одному ножъ, другаго оглушилъ палкой, которой командовалъ медвѣдю и,

вскочивъ въ шатеръ, крикнулъ: «Братья! Татары! Бьютъ! Рѣжутъ! Бей! Рѣжь!» Медвѣди кинулись на одурѣвшихъ татаръ и начали ломать ихъ. Баянчикъ, Иваша, Гаврюша, мужикъ, переодѣтый медвѣдемъ, схватились за ножи и стали помогать имъ, никого не выпуская изъ дверей. Только Ахматъ-хивинецъ успѣлъ убѣжать. Вдругъ послышался топотъ многихъ

верховыхъ. Это налетѣлъ Святославъ изъ засады. Онъ съ нѣсколькими человѣками вбѣжалъ въ шатеръ. «Спасайтесь вы!» — сказалъ онъ своимъ слугамъ, «да возьмите съ собой эту бѣдную старуху; смотрите: она безъ памяти. А мы ужъ здѣсь распорядимся». Кровопролитіе было ужасное: дикое безобразіе безумнаго пира смѣшалось съ безобразіемъ поголовнаго истребленія.

Пока узнали объ этомъ въ деревняхъ близъ слободы, Святослава ужъ и слуха не было. Однакожъ





====page 75====



узнали, что это былъ онъ, что живетъ въ воронежскихъ лѣсахъ и рѣшились, по татарскому обыкновенію, идти на него вдругъ съ разныхъ сторонъ огромными полчищами, подавить его многолюдствомъ и дотла истребить все его войско и все становище.

ГЛАВА IX.

Человѣкъ прозорливый и чувствительный, Святославъ предвидѣлъ это. Когда онъ возвратился домой и остался наединѣ, первый пылъ наслажденія, произведеннаго такою смѣлою удачей, скоро прошелъ: имъ овладѣло сильное раздумье. Убѣжище его было

открыто; борьба съ татарами была для него слишкомъ неровна. Мужественно, даже блистательно онъ могъ —  только умереть. Это его нисколько не тревожило, напротивъ — одушевляло высокимъ религіознымъ и патріотическимъ чувствомъ: онъ смотрѣлъ на себя, какъ на мученика за вѣру и отчизну. «Но что будетъ съ ними, съ этими бѣдняками, которые во мнѣ одномъ ищутъ защиты? Что будетъ съ дѣтьми, женщинами, стариками? Варварскія муки, позорная смерть, еще больше —  позорная жизнь! Боже! Боже! Спаси ихъ! Или кровь ихъ да послужитъ искупленіемъ нашихъ братьевъ, хотя въ позднѣйшемъ потомствѣ!» Такъ говорилъ Свято-



====page 76====





славъ самъ рь собою; потомъ поникъ головой къ землѣ, какъ-бы прислушиваясь, не скажетъ-ли она ему какой заповѣдной тайны, не несется-ль по ней изъ какого-нибудь края могучій воинственныйгулъ, топотъ русскихъ коней... И долго лежалъ оиъ въ молитвенномъ безмолвіи, все думая объ одномъ, страдая объ одномъ. Русская земля была нѣма; ночь темна; даль угрюма. Не свѣтилось ни одной звѣзды.

На другой день Святославъ, удвоивъ стражу, разослалъ гонцовъ подстерегать приготовленія татаръ и развѣдывать объ пхъ намѣреніи. Между-тѣмъ онъ собралъ всѣхъ, бывшихъ съ нимъ въ лѣсу, кто только могъ и готовъ былъ биться на смерть. Ихъ оказалось

больше, нежели онъ думалъ. Прослышавъ объ его укрѣпленіяхъ и удальствѣ, многіе тайкомъ пробирались къ нему съ разныхъ сторонъ и присосѣживались къ другимъ. Онъ удивился и обрадовался этой неожиданности: тысячи двѣ готовы были выступить на

отчаянную битву. Святославъ уговаривалъ всѣхъ, кто только чувствовалъ робость и нерѣшительность, лучше заблаговременно скорѣе укрыться куда-нибудь въ другое мѣсто, не обольщалъ ихъ побѣдой, но надеждою на спокойную, безопасную жизнь, и представлялъ всѣ ужасы неудачи, всю тяжесть продолжительной нищеты, всѣ горькія заботы безпрестанныхъ опасеній, бездомности, неотвратимаго голода, осенней слякоти и

жестокихъ зимъ.

Нѣкоторые въ то же время стали собирать свои лохмотья и бѣдный домашній скарбъ и укладывать въ повозки и выоки. Остались тѣ, которыхъ соединяло родство, дружба, чувство мести, или безнадежное отчая-



====page 77====



ніе. Святославъ раздѣлилъ ихъ на нѣсколько рядовъ, роздалъ всѣмъ только одно рукопашное оружіе, назначилъ каждому ряду начальника, указалъ сборные пункты при наступленіи н отступленіи, назначилъ, гдѣ сдѣлать новыя засѣки, и пошелъ обдумывать планы сраженія и осматривать окрестности. Такъ прошло нѣсколько дней. Стукъ топоровъ, трескъ и хряпанье деревьевъ на засѣкахъ, безпокойное и торопливое движенье выселяющихся и остающихся, сходбища кружковъ, иногда живой говоръ, иногда тихое совѣщаніе ихъ, иногда молчаливое обдумыванье какого-то вопроса — все это мало-по-малу прекратилось и утихло. Всѣ опять обратились къ заботамъ житейскимъ, которыя

приняли свой обыкновенный мирный ходъ, какъ-будто опасность уже совсѣмъ миновалась. Но вотъ какъ-то около вечера прискакало почти въ одно время съ береговъ Дона и Воронежа нѣсколько гонцовъ, которые извѣщали, что татаръ собралась темная туча и что они, но-крайней-мѣрѣ, на завтрашній день уже покажутся. Эта вѣсть мгновенно, какъ-будто сама собою, разнеслась между всѣмъ лѣснымъ населеніемъ: кто бросалъ вершу, пе вытрясши изъ ней рыбы, кто опускалъ лукъ, когда ужъ было прицѣлился въ птицу, кто ронялъ изъ рукъ кирпичъ, или полѣно; иной, смурыгаясь руками, скатывался* съ дерева, въ которомъ подлазгівалъ медъ; иной, бросивъ табунъ, вскакивалъ

на самую бойкую лошадь и мчался во всю прыть къ жилью — всѣ торопились собраться и слушать, что скажетъ, что велитъ князь. Между-тѣмъ смерклось, и вотъ за Дономъ сверкнулъ въ полѣ огонь, еще и еще; вотъ въ разныхъ мѣстахъ вдругъ засвѣтилось нѣсколь-



====page 78====





ко огней, и, вскорѣ на большомъ пространствѣ полукругомъ, какъ огромное пожарище, загорѣлись костры. Нѣсколько позже, но въ такомъ же множествѣ, появились они и на лѣвомъ берегу Воронежа. Всѣ изъ лѣсу молча смотрѣли на это двойное зарево, которое,

какъ-бы указывая ихъ убѣжище, отбрасывалось на лѣсъ. «Это они!» — сказалъ Святославъ. «Нечего тратить времени, друзья мои! Видите, сколько ихъ! Можетъ быть, навалитъ еще больше! О жизни теперь и думать нечего. Ступайте, поужинайте, возьмите оружіе ни собирайтесь къ моему городищу». Вскорѣ собралось все ополченіе. Святославъ большое число рядовъ отправилъ на берегъ Дона; другіе разставилъ въ лѣсу по сторонамъ такъ, чтобы они могли бить татаръ вдругъ съ обоихъ боковъ, или сомкнуться и напасть на нихъ

съ тыла. Такимъ образомъ онъ размѣстилъ всѣхъ своихъ сподвижниковъ до самыхъ окоповъ, приказавъ среднимъ рядамъ, выдержавъ первый натискъ, разсыпаться но лѣсу и приставать къ боковымъ, но никогда не бросаться въ погоню. Самъ же съ своею дружиною

онъ сталъ на одинаковомъ разстояніи отъ Дона и городища.

— Со стороны Воронежа намъ бояться нечего. Оттуда насъ защищаютъ топи и болота!» Распорядясь такимъ образомъ, онъ сказалъ имъ: «Ну, друзья мои, теперь всякій изъ васъ знаетъ свое мѣсто; а дѣло у насъ у всѣхъ одно — умирать, какъ христіанину и честному человѣку. Теперь помолимся и поцѣлуемся на прощанье». Всѣ пали ницъ; каждый творилъ жаркую предсмертную молитву; всѣ плакали, поминали имена своихъ родныхъ — живыхъ и мертвыхъ; но робости





====page 79====





 ни у кого не было ни въ лпцѣ, ни въ душѣ; потомъ стали обниматься и цѣловаться съ княземъ и другъ съ другомъ; кланялись ему и другъ другу въ ноги и просили взаимно прощенья въ обидахъ и оскорбленіяхъ. Наконецъ всѣ разошлись на опредѣленные

пункты, всѣ утихли, какъ-будто уже сошли въ могилу. «Иваша!» — сказалъ Святославъ: «заготовь лошадей и когда меня убьютъ, уѣзжай съ Машей и няней скорѣе отсюда и пробирайся въ Новгородъ; разскажи тамъ все, что здѣсь было, и поручи ее, какъ сироту, великодушнымъ новгородцамъ!»

На другой день чуть забрежжился свѣтъ, на правомъ берегу Дона, нѣсколько выше Воронежа, поднялось страшное движеніе: скрынъ походныхъ кибитокъ,

брань женщинъ, ржаніе и топотъ лошадей, хриплый гортанный говоръ всадниковъ, бренчанье конской збруи, звяканье, стукъ и блескъ оружія п вооруженія — все показывало, что наступаютъ дикіе ордынцы. Вскорѣ всадники отдѣлились отъ обоза, подошли къ рѣкѣ и стали переправляться: у каждаго изъ начальниковъ было по одной круглой воловьей, или лошадиной кожѣ; вокругъ нея сверху, по краямъ, были

подѣланы частыя петли, въ которыя продергивалась веревка. Этою веревкой стягивали кожу такъ, что изъ нея дѣлался родъ лодки. Туда садился человѣкъ, клалъ съ собою кое-какія вещи, напримѣръ платье, сѣдло и проч., и привязывалъ эту лодку къ хвосту лошади. У простыхъ всадниковъ были очень плотно, также изъ кожи, сшитые мѣшки, пли кошели, въ которыхъ крѣпко-на-крѣпко стягивались уложенныя вещи. Сверху садились люди, привязавъ ихъ тоже къ хвостамъ ло-



====page 80====







шадей. Иные, впрочемъ, усѣвшись на такой странной посудинѣ, брали въ руки весла. Чтобы перевозныя лошади не ворочались назадъ, впереди долженъ былъ отправляться вплавь человѣкъ, который-бы управлялъ лошадью. Все это производилось съ необыкновенною ловкостью и скоростью. Въ нѣсколько минутъ все было готово: люди и лошади запрыгали въ воду; рѣка заволновалась, и дикое ополченіе потянулось къ противоположному берегу. Русскіе лежали въ густой, высокой травѣ и кустахъ, притаивъ дыханіе и жадно устремивъ глаза на приближающихся враговъ. Вотъ уже слышенъ

храпъ подплывающихъ коней, крикъ, понуканье и говоръ пловцовъ и всадниковъ. Вотъ уже нѣкоторые изъ передовыхъ пловцовъ хватаются за прибрежные кусты. Тогда наши съ ярымъ крикомъ вскакиваютъ и бьютъ ихъ желѣзными палицами, а другихъ, которые

подальше — каменьями. Татары съ противоположнаго берега пускаютъ въ нихъ тучи стрѣлъ; но стрѣлы, не долетая, падаютъ въ воду. Переправляющіеся тоже стрѣляютъ изъ луковъ, но, колыхаясь отъ движенія воды и лошадей, къ которымъ были привязаны ихъ

лодки, опп не могутъ цѣлить вѣрно. Лошади, лишенныя вожаковъ, испуганныя крикомъ, грозными взмахами палицъ и ударами камней, круто поворачиваютъ назадъ, встрѣчаются съ тѣми, которыя плыли послѣ нихъ; бьются, перепутываются, налегаютъ другъ на

друга, тѣснятся, опрокидываютъ невѣрныя лодки, тонятъ пловцовъ, иногда тонутъ сами. Разъяренные татары бросаются съ берега въ безпорядкѣ на помощь имъ, но только еще больше увеличиваютъ тѣсноту и сумятицу. Наши опять припали въ травѣ и, наблюдая





====page 81====



движенія татаръ, пригнувшись, перебѣгали, или переползали на другое мѣсто, п чуть подплыветъ татаринъ, опять изъ-за кустовъ свиститъ желѣзная палица, и по рѣкѣ то тамъ, то здѣсь испуганная, храпящая лошадь гонитъ грудыо багровую струю.

Наконецъ враги, уцѣлѣвшіе отъ побоища и потопленія, воротились на свой берегъ, стали оправляться и снова готовиться къ переправѣ. Вотъ они разсыпались на большомъ протяженіи по берегу и кинулись въ воду въ разныхъ мѣстахъ. Наши отбили и смѣшали ихъ въ одномъ мѣстѣ, но, видя, что въ другихъ уже на берегъ карабкаются лошади, сами повскакали на приготовленныхъ коней и пустились въ лѣсъ; татары въ запальчивости понеслись за ними, и вдругъ на цѣломъ лугу видна была только черная, сплошная, колыхающаяся масса. Обратившіеся въ бѣгство русскіе, спѣшились и разсыпались между деревьями. Татары ввалились въ лѣсъ и хотя желали держаться какъ можно ближе

другъ къ другу, но, пробираясь между деревьями, должны были раздѣлиться и разсѣяться. Русскіе средніе ряды, продвигаясь дальше къ укрѣпленію, дали имъ забраться въ глушь и чащу. Была страшная тишина. Только раздавалось хряпанье сучьевъ, шерохъ

вѣтвей и шумъ сухихъ листьевъ подъ копытами и ногами. Непріятели не видали другъ друга, но слышали, что другъ - къ другу близко. Вдругъ по цѣлому лѣсу раздался свистъ и дикіе птичьи голоса. Наши боковые ряды сомкнулись и охватили татаръ съ двухъ сторонъ

и съ тыла. Татары поспѣшно двинулись впередъ, но встрѣтили засѣки, изъ-за которыхъ Святославъ выскочилъ съ своей дружиной и, можно сказать, уперся въ



ИСТОРІЧ. ПОВ.                        





====page 82====





нихъ копьями. Тогда началась страшная, неслыханная бойня. Татары сыпали стрѣлы, наѣзжали на нашихъ и топтали ихъ лошадьми, или, зацѣпивъ крючьями копій, подтаскивали подъ ноги лошадямъ и давили копытами. Наши гвоздили ихъ булавами, подрубали топорами ноги лошадямъ и всадникамъ и, во время паденія, или уже на землѣ, добивали ихъ. Нѣкоторые врывались въ гущу конницы и на-право и на-лѣво рѣзали ножами людей и животныхъ. Въ ожесточенной свалкѣ и тѣснотѣ все такъ перемѣсилось, что бойцы едва могли узнавать своихъ и непріятелей: иногда русскій, булавою, или ударомъ ножа сваливъ татарина, вскакивалъ на его лошадь и бился съ сосѣдями; иногда

татаринъ пѣшій дрался уже русскимъ оружіемъ, иногда враги, упавъ на землю вмѣстѣ, валялись между ногами людей и лошадей и безъ оружія душили другъ друга руками и колѣнками, и часто оба" были затоптаны и раздавлены. Вотъ татары, неопытные въ рукопашной битвѣ и страшные только въ то время, когда однимъ натискомъ могли сломить и смять непріятелей, начали уже разсыпаться по лѣсу, скликаясь свистомъ и дикими голосами. Русскіе съ большимъ жаромъ тѣ снили ихъ и опрокидывали. Святославъ съ своей дружиной готовъ былъ сѣсть на коней и преслѣдовать убѣгающихъ. Вдругъ изъ-за горы, на которой было его укрѣпленіе, показались новыя толпящіяся головы лошадей и всадниковъ. Это татары пробрались по топямъ черезъ Воронеясъ. Наши, уже утомленные битвой, ужаснулись новаго непріятеля и бросились къ окопамъ. Татары съ крикомъ и гиканьемъ понеслись за ними, но, набѣгая на закрытыя ямы, падали въ





====page ====





Наши столпились у поротъ укрѣпленія. Святославъ стоялъ впереди съ огромнымъ бердышомъ...





====page====









====page 83====







нихъ и опрокидывались. Задніе наѣздники, или, не видя этого, или не могши удержать разскакавшихся лошадей, мчались туда же и валились грудами. Это, впрочемъ, было гибельно для русскихъ: ямы вскорѣ наполнились: послѣдняя преграда рушилась. Наши

столпились у воротъ укрѣпленія. Святославъ стоялъ впереди съ огромнымъ бердышемъ. Одежда его была вся изорвана; волосы всклочены; руки по локоть, ноги

по колѣни въ крови; лицо пылало яркимъ огнемъ; глаза метали ужасный блескъ; онъ блисталъ дикою красотою, ликуя въ воинственомъ изступленіи. Татары, казалось, узнали его и хлынули, какъ прорванная плотина.

— Умирать, братцы, всѣмъ! Славно умирать! — крикнулъ онъ, бросился въ гущу татаръ и началъ крошить ихъ своимъ страшнымъ оружіемъ. Татары начали пятиться и разбѣгаться. Въ запальчивости, гонясь за ними, онъ довольно далеко отбѣжалъ отъ своихъ. Нѣсколько татаръ окружили его, зацѣпили крючьями и поволокли, очевидно намѣреваясь увести его живаго. Онъ срубилъ одного татарина; но бердышъ его сломался. Другой татаринъ набросилъ ему на шею веревку, повернулъ лошадь, ударилъ ее нагайкою и быстрымъ движеніемъ хотѣлъ затянуть и сбить съ ногъ Святослава. Но Святославъ вскочилъ къ нему на сѣдло и стиснулъ ему горло обѣими руками. Между ними началась отчаянная, смертельная борьба. Татаринъ былъ непомѣрной силы. Это былъ самъ хивинецъ. Ожесточеніе противъ нехристей и опасность живымъ попасться въ руки мучителю придавала силы Святославу. Одинъ изъ приближенныхъ хивинца подскочилъ и







====page 84====











====page 85====





хотѣлъ саблей разрубить голову князю. Въ это мгновеніе сучья густаго дуба шарахнулись; оттуда спрыгнулъ медвѣдь на лошадь замахнувшагося татарина и далъ ему но лицу такой сильный ударъ, что и сабля, и человѣкъ полетѣли на землю. Святославъ междутѣмъ успѣлъ сбросить съ себя веревку и спрыгнулъ съ лошади, желая схватить булаву, валявшуюся на землѣ. Хивинецъ въ это время ускакалъ, но чуть-было не попался въ лапы другаго медвѣдя; который кинулся на него тоже съ дерева, да только промахнулся.

Медвѣди, испугавшись огромнаго числа людей и крика ихъ, взобрались на дерева и сидѣли тамъ во все время битвы. Но, видя, что людей стало меньше, они ободрились и принялись тоже за дѣло. Святославъ нацыкалъ ихъ на убѣгающихъ татаръ. Медвѣди, догоняя ихъ, иногда вырывали куски мяса изъ коней и всадниковъ, или, сгребши въ лапы булаву, молотили такъ, что лошади и всадникъ падали въ одну минуту. Если нѣкоторые татары и хотѣли остановиться, чтобы продолжать битву, то лошади ихъ, при видѣ страшныхъ звѣрей, кидавшихся на нихъ съ остервенѣніемъ, метались въ стороны и разбѣгались. Не зная хорошенько дорогъ въ лѣсу, непріятели разбрелись, куда попало.

Русскіе воспользовались этимъ и добивали ихъ по-одиночкѣ. Черезъ нѣсколько времени отдавался только отдаленный гулъ отъ топота копытъ убѣгающей конницы. Святославъ пересталъ гнаться за ними и началъ собирать своихъ, чтобы поставить стражу, отдохнуть и распорядиться для будущей защиты. Собрались, сосчитались: русскихъ погибло, по-крайней-мѣрѣ, половина. Остальные были изранены, или утомлены до





====page 86====



совершеннаго безсилія. Святославъ только тутъ замѣтилъ, что онъ получилъ нѣсколько ранъ. Ему завязали ихъ; но онъ ослабѣлъ такъ, что едва могъ войти въ укрѣпленіе. Когда отворили ворота, его и его товарищей встрѣтили радостные и плачевные вопли.

Прошло нѣсколько недѣль. О татарахъ не было слуху. Встрѣтивъ неожиданно такое отчаянное сопротивленіе и всегда избѣгая опасныхъ для себя битвъ, они или не хотѣли нападать вторично, пли хотѣли собраться въ такомъ множествѣ, чтобы сопротивленіе со стороны русскихъ было совершенно невозможно. Между тѣмъ пронесшаяся вѣсть о побоищѣ, сверхъ всякаго ожиданія, привлекала къ Святославу множество новыхъ

приверженцевъ; казалось, они обрадовались случаю умереть въ благородной битвѣ на защиту своего дорогаго отечества. Святославъ началъ оправляться и думать о новомъ, болѣе прочномъ и правильномъ устройствѣ своего воинственнаго населенія. Въ душѣ

его начинали порою раждаться самыя блестящія надежды. Въ глухомъ уединеніи, среди темноты и тишины, въ безсонныя ночи, воображеніе его воспламенялось очаровательными мечтами. «Да», — думалъ онъ по временамъ, «еще двѣ-три удачныхъ битвы, и молва обо мнѣ прозвучитъ далеко: не въ одномъ русскомъ сердцѣ проснется мужество; ко мнѣ соберутся десятки тысячъ; я составлю изъ нихъ желѣзное ополченіе; завладѣю Воронежемъ; успѣхъ мои ободритъ другихъ князей; мы станемъ заодно, дружною, сплошною стѣной, и оттѣснимъ темное татарское царство далеко, далеко,

и снова зацвѣтетъ и заликуетъ нашъ благословенный край!» Благородный, но бѣдный мечтатель!





====page 87====

 

Однажды, увлекшись, можетъ быть, подобными мыслями, или болѣе точными и дѣльными соображеніями, Святославъ въ сумеркахъ зашелъ въ лѣсъ довольно далеко отъ своего городища и сѣлъ подъ деревомъ. Была совершенная тишина, но какая-то тяжелая, томительная. По небу мчались облака; въ прорывъ между ними, какъ въ окно, казалось, торопливо и подозрительно, заглядывалъ мѣсяцъ. Въ это время къ укрѣпленію очень осторожно пробирался какой-то человѣкъ. Онъ часто останавливался, оглядывался кругомъ, прислушивался внимательно и видимо досадовалъ, когда подъ его ногами сильно зашуршатъ прошлогодніе листья, или захрустятъ сухіе прутья. Услышавъ, откуда долетали до него голоса, онъ догадался, что тамъ должно быть близко Святославово становище, и пошелъ прямо на нихъ. Но вдругъ онъ вздрогнулъ, и недоумѣніе, и радость, и испугъ промелькнули въ лицѣ его. Онъ увидѣлъ Святослава, юркнулъ за дерево и, выхвативъ изъ-за пазухи ножъ, началъ разбойницки накладывать и красться на цыпочкахъ. Въ это мгновеніе среди лѣсной тишины раздалась чья-то веселая пѣсня. Святославъ очнулся отъ своей задумчивости, казалось, былъ изумленъ этими, давно н еслыханными звуками; въ улыбкѣ его выразилось неизъяснимо радостное чувство; но вскорѣ лицо его приняло прежнее, важное, спокойное выраженіе. Убійца, стиснувъ зубы, сдѣлалъ большой прыжокъ къ Святославу и вонзилъ въ него ножъ. Святославъ вскрикнулъ и схватилъ-было его за руку. Но убійца рванулся и бросился между деревьями. Святославу показалось, однакожъ, что это былъ Олегъ. «Поздравляю тебя кня-



====page 88====





земъ липецкимъ, храбрый Олегъ!» — сказалъ онъ и покатился на траву. Проходившій охотникъ, услышавъ болѣзненный крикъ, подбѣжалъ, увидѣлъ князя, плавающаго въ крови, схватилъ его и принесъ въ укрѣпленіе. Извѣстіе объ этомъ мгновенно пронеслось между всѣми лѣсными жителями; онн съ ужасомъ сбѣжались въ городище и окружили Святослава. Онъ умиралъ. Хотя рана его была завязана, но кровь била клюнемъ изъ-подъ перевязки. Лицо его было блѣдно, какъ полотно; онъ собралъ послѣднія силы, обвелъ взглядомъ стоявшую передъ нимъ толпу и сказалъ тихимъ, изсякающимъ голосомъ: «Прощайте! Спасайтесь, кто куда можетъ; здѣсь вамъ оставаться нельзя. Да сохранитъ милосердый Богъ васъ и Россію». Въ эту минуту привели Машу. Она въ нѣмой печали пала къ его ногамъ. Святославъ остановилъ на ней неподвижные, потухающіе глаза, тихо и медленно покачалъ головой, потомъ перекрестилъ бѣдную сироту, положилъ ей на голову

благословляющую руку и указалъ Ивашѣ на сѣверъ. Вдругъ глаза Святослава широко раскрылись; взглядъ забѣгалъ, затрепеталъ мерцающимъ огнемъ; онъ открылъ уста. Жадно хотѣлось слышать, что онъ скажетъ. Настало гробовое молчаніе. Святославъ скончался! Рыданіе, вопль и надрывающій душу крикъ раздались вокругъ него. Всѣ стояли и смотрѣли, и не хотѣли вѣрить глазамъ своимъ. Страшно глядѣла изъ глубины лѣса ночная тьма. По вѣтвямъ переходилъ изъ близи въ даль, изъ дали въ близь какой-то боязненный шепотъ; вершины лѣса отдавались глухимъ гуломъ. Въ прибрежномъ камышѣ, на Воронежѣ, прокри-



====page 89====





чалъ проснувшійся лебедь. На холодной землѣ лежалъ трупъ.

Года три спустя, въ Новгородѣ, въ дымной крестьянской лачугѣ, умирала бѣдная дѣвушка. Инокъ съ кроткимъ спокойствіемъ и христіанскою любовью напутствовалъ ее въ лучшую жизнь евангельскими словами. Дѣвушка была Маша, инокъ — Баянчикъ. Ее похоронили подлѣ свѣжей могилы няни.

Городище замолкло и заглохло. Далеко отъ него, въ дремучей чащѣ въ одномъ только мѣстѣ, въ землянкѣ куривался дымъ; каждый разъ, съ наступленіемъ ночи, человѣкъ съ двумя медвѣдями выходилъ оттуда и залегалъ у дороги, или подлѣ околицы татарской деревни. Распространился общій слухъ, что въ воронежскихъ лѣсахъ живутъ какія-то косматыя чудовища, которыя душатъ попадающихся имъ татаръ. Потомъ и въ одинокой землянкѣ пересталъ куриться дымъ. Разъ, воронежскій дровосѣкъ зашелъ далеко въ лѣсъ, повстрѣчался съ двумя огромными медвѣдями и пустился бѣжать. Догнавъ его, онн не стали его ѣсть, но посмотрѣли съ какимъ-то ласковымъ любопытствомъ, постояли, потомъ повернули въ сторону и полѣзли на дупловатое дерево. Одинъ изъ нихъ выдиралъ изъ дикаго улья медъ, а другой билъ лапой налетавшихъ и улетавшихъ пчелъ.