books-pdf-plaintext/txt/pomjalovskij_n_g.brat_i_sestra.txt

ПРИЛОЖЕНІЯ КЪ БІОГРАФІИ Н. Г. ПОМЯЛОВСКАГО.

I.

«БРАТЪ и СЕСТРА».

I.



На быстрой рѣкѣ одной изъ коренныхъ русскихъ губерній есть великолѣпнѣйшая роща изъ дуба, березы, рябины, липъ, черемухи, клена и дикой яблони. Сошлись породы русскихъ деревъ и стали при водѣ. Яркій и жаркій май гоститъ въ рощѣ. До десяти соловьевъ свили здѣсь свои гнѣзда; соловьи свищутъ, и много молодыхъ дѣвушекъ и юношей потрясаютъ воздухъ хохотомъ. Иногда въ кустахъ поцалуй звенитъ... Комары толпятся, муравьи выползаютъ другъ за другомъ, муха мухѣ жужжитъ про любовь и радость, лягушки сладострастно стонутъ... Цвѣтетъ черемуха, цвѣтетъ рябина, цвѣтутъ яблоня и липа — и отчего это молодая, стройная, одѣтая майскою зеленью береза такъ похожа на стыдливую невѣсту?.. Плодотворная, цвѣточная пыль перелетаетъ изъ одной кучи вѣтвей въ другую. Рыба идетъ стадами въ водѣ, трется о каменья и мечетъ икру... Всякая мышь счастлива, всякая галка блаженствуетъ, у всякой твари бьется сердце радостно. Не только люди, вся сволочь влюблена (*).



(*) Эта картина, какъ намъ извѣстно, была вполнѣ обработана Помяловскимъ. За нею слѣдовало описаніе великолѣпнаго сада князя Коревалова, гдѣ въ то



====page 101====



Въ это время, когда свистали соловьи и звенѣли въ воздухѣ поцалуи, въ семьѣ Потесиныхъ совершалась тайна нарожденія человѣка. — Описаніе родинъ. (Изъ воспоминаній, какъ у насъ родился братъ).



Такъ явился на свѣтъ главный герой романа, Петръ Алексѣичъ Потесинъ. О родителяхъ его въ рукописи говорится немного. Извѣстно только, что они были небогатые помѣщики, люди набожные, но съ дворянскимъ гоноромъ; поэтому они старались поддерживать знакомство съ богатыми и знатными сосѣдями, княземъ Кореналовымъ и помѣщикомъ Шестаковымъ, куда былъ вхожъ и маленькій Петя Потесинъ. Но мальчикъ не любилъ почему-то этого общества и проводилъ время больше съ крестьянскими дѣтьми, да съ своей няней.



Въ дѣтскихъ годахъ героя должно показать тѣ вліянія, которыя создали въ его характерѣ честныя стремленія. Какъ на своей шкурѣ, такъ и на родныхъ, онъ долженъ былъ почувствовать весь гнетъ окружавшей его обстановки. Любя старуху няньку, Прасковью, кривоглазую дѣвку, слушая сказки и пѣсни народа, играя съ мужиченками въ разныя игры, онъ полюбилъ народъ, и тогда уже у него сталъ складываться особый взглядъ на мужика, — онъ понималъ его. Онъ видѣлъ предразсудки и суевѣрія, бездольную бѣдность и пьянство, замкнутость и глубоко-сокрытое въ душѣ ожесточеніе, но понималъ, что первыя истекаютъ изъ положенія мужика: ни отъ кого нѣтъ ему защиты, и простолюдинъ обращается по неволѣ къ разнымъ домовымъ и лѣшимъ; что его никто ничему не училъ, и вотъ онъ потѣшается Милитрисой Кирбитьевной; что въ винѣ онъ топитъ свое горе. Эта среда передѣлала натуру Потесина въ мужичью, она, по своей сущности, и осталась мужичьей. Онъ даже раздѣлялъ тяжелый трудъ народа... Но онъ былъ поставленъ счастливѣе мужика…



Изъ описаній дѣтскихъ лѣтъ героя уцѣлѣлъ слѣдующій отрывокъ:



Петя сегодня поутру всталъ довольно рано. По обыкновенію у него безъ крику не обошлось, однако штаны нашелъ скоро и надѣлъ ихъ благополучно, безъ крику и брани. Явился къ кофе, какъ водится, безъ сюртука. Пилъ кофе въ добромъ расположеніи духа, а потому, быть можетъ, набивалъ не въ мѣру ротъ сахаромъ, за что и получилъ замѣчаніе, вызвавшее съ его стороны что-то среднее между 



(*) время шли оживленныя игры, — молодые люди взапуски бѣгали за барышнями, а въ ближнемъ оврагѣ происходило нѣсколько романическихъ приключеній. Все это затеряно.



====page 102====



плачемъ ребенка и овечьимъ крикомъ. Потомъ Петя катался на конькахъ, ушлепалъ подолъ шубы, за что и битъ достаточно. Послѣ обѣда рисовалъ. Рисунки замѣчательные во многихъ отношеніяхъ. Содержаніе ихъ изъ священной исторіи, въ сплошныхъ, одна подлѣ другой фигурахъ — отъ Адама до входа евреевъ въ землю обѣтованную. Фигуръ до осьмидесяти было нарисовано не болѣе, какъ въ полчаса. Художникъ рисовалъ очень быстро. Кончивъ рисованье, Петя началъ пѣть «волною морскою»: вчера только получилъ онъ понятіе о тактахъ, полутактахъ и четвертяхъ нотныхъ и потому возмнилъ быть великимъ пѣвцомъ. Въ комнатѣ свѣчей еще не было; онъ легъ на брюхо, лицомъ къ устью топившейся лежанки, и, качая головою въ тактъ, напѣвалъ, что Богъ на душу положитъ. Потомъ усѣлся писать. Писанье свое онъ пряталъ, очевидно не желая, чтобы кто нибудь прочиталъ его. Оказалось, что онъ излагалъ свои чувства и мечты относительно науки. Было писано: «когда я былъ маленькимъ (теперьему 10 лѣтъ), тогда я очень весело время проводилъ. Я бывало съ Мишуткой, да съ Андрюшей, Васей, Ѳедей, мы бывало играли въ лошадки. А теперь хоть со скуки плачь; отдаютъ въ училище, а я не пойду въ училище, я уйду въ деревню. Меня готовятъ въ училище, но я не хочу». На другой сторонѣ клочка было написано: «Петръ Потесинъ не пойдетъ на экзаменъ, онъ уйдетъ на улицу. Онъ жить будетъ гдѣ нибудь въ сараѣ, или на постояломъ дворѣ, шатаясь съ мѣста на мѣсто, какъ жили прежде славяне, и будетъ питаться хлѣбомъ и квасомъ, и будетъ просить у Бога премудрости. Когда онъ выростетъ, тогда онъ пойдетъ въ монастырь для благоугожденія Богу. Если его не примутъ въ монастырь, то онъ отыщетъ себѣ мѣсто и тамъ будетъ проводить время въ счастіи». У Потесина была большая сумка, въ которой онъ тщательно хранилъ свои тетрадки, листы и разные клочки бумажные, на которыхъ ему приходилось когда либо писать. Здѣсь было много стихотвореній; попадались изъ Сумарокова, Державина, Батюшкова и даже два или три Пушкинскихъ; были копіи съ записокъ къ однолѣткамъ-пріятелямъ и товарищамъ, ученическія тетрадки, картинки, билетики отъ леденцовъ и замѣтки въ родѣ выписанной нами. На одномъ листикѣ высчитаны всѣ имена, встрѣчающіяся въ священной исторіи, отъ Адама до Іисуса Навина. Одна тетрадка была подъ заглавіемъ «Дроби»; въ ней ребячьимъ складомъ изложено понятіе о дробяхъ. На полулистѣ озаглавлено: «фокусы и разныя хитрости». (Выписки: летѣло стадо гусей, и проч.). На другомъ полулистѣ означено большими буквами: «кого я не люблю? — французовъ, зачѣмъ Москву сожгли; Ваську дворника, зачѣмъ Петрушку билъ; Ваню Поспѣлова, зачѣмъ барина корчитъ; Агафьину свинью, зачѣмъ хрюкаетъ; діавола, зачѣмъ человѣка соблазнилъ; грамматику, зачѣмъ труд



====page 103====



ная», и проч. Подъ заглавіемъ, «кого я не люблю» потомъ встрѣчается еще нѣсколько листковъ. Мы изъ нихъ сдѣлаемъ выдержки, которыя, по нашему мнѣнію, могутъ характеризовать молодаго Потесина. Изъ нихъ будутъ видны его дѣтскія радости и печали, способности, наклонности, умѣнье жить и т. п.



При развитіи характера Потесина обратить вниманіе на деревенскихъ барышенъ и подростковъ юношей, играющихъ въ саду въ пятнашки, прятки и т. п., гдѣ и разгорается молодецкое сердце Потесина, пятнадцатилѣтняго мальчика.



Изъ числа знакомыхъ сосѣдей, на Потесина имѣла сильное вліяніе одна дѣвушка, къ которой онъ почувствовалъ нѣчто въ родѣ первой любви, хотя она была старше его лѣтами. Вотъ исторія этой дѣвушки.



Елена Павловна уже въ шестнадцать лѣтъ была дѣвушка почти совсѣмъ развитая, высокая, стройная. Она была красавица въ полномъ смыслѣ. Домашнее воспитаніе не дало ей внѣшней выправки, но отъ природы въ ея манерахъ было много оригинальнаго, самобытнаго, не заученно-свѣтскаго. Въ элегантныхъ обществахъ приняты извѣстные пріемы: какъ держать себя въ свѣтѣ, какъ поклониться, подать руку, встать, сѣсть, улыбнуться; у ней были не эти казенныя манеры, которыя вы встрѣтите въ тысячахъ дѣвицъ, — у ней была своя выправка, созданная ею самою. Мать ея была строгая формалистка; испытавъ неудачную любовь, она хотѣла отстранить отъ своей дочери все, что только могло развить въ ней страстность и эксцентричность, и морила ее книгами историческими и духовнаго содержанія. Весь день дѣвушки располагался регулярнымъ порядкомъ, для чего было составлено даже и росписаніе. Въ шесть часовъ вставать отъ сна, умываться и туалетъ; въ семь часовъ молитва, восемь — прогулка въ какую бы то ни было пору года, въ какой бы то ни было день ненастный, девять — урокъ, десять — вышиванье и прочія женскія рукодѣлья, одиннадцать — по хозяйству, двѣнадцать — чтеніе и т. д. Отецъ былъ въ тѣ времена въ полку, и воспитаніе дочери было въ полной зависимости отъ матери. Она давала дочери полу-религіозное, полу-схоластическое, полу-спартанское воспитаніе. Мать себя считала женщиной необыкновенной, и думала, что отъ того-то она и перенесла такъ много горя въ своей жизни. Всѣ ея усилія были направлены къ тому, чтобы изъ дочери сдѣлать обыкновенную женщину. Гдѣ принято плакать — плачь, смѣяться — смѣйся, ѣсть — ѣшь, гулять — гуляй. Для этого она придумывала странные эксперименты. Такъ она прямо говорила дочери: «Лена, я тебя сегодня повезу къ



====page 104====



Лиминовымъ; тамъ очень скучно, но я и повезу тебя не для того, чтобы развлечься, а для того, чтобы дать тебѣ урокъ: ты должна держать себя тамъ прилично, не показывая и виду, что скучаешь, даже болѣе, ты и скучать не должна, ты пріучайся находить удовольствіе въ сознаніи, что умѣешь держать себя прилично». На склонности Елены Павловны не обращали вниманія, и вышло, какъ всегда бываетъ, что воспитаніе на заданную тему не удалось.

Былъ нѣкій нѣмецкій пасторъ, филологъ; онъ хотѣлъ, во что бы то ни стало, сдѣлать изъ своего сына филолога, тогда какъ у сына была совсѣмъ не филологическая натура. Но отецъ положилъ весь умъ свой, чтобы достигнуть своей цѣли: для этого онъ его, еще ребенка, дрессировалъ сразу по нѣскольку языкамъ. Послѣ долгихъ усилій, цѣль, казалось, была доступна: сынокъ удивлялъ своими филологическими познаніями разныхъ профессоровъ на экзаменахъ, читая рѣчи и держа диспуты на многихъ языкахъ. Всѣ ожидали, что изъ него выйдетъ знаменитѣйшій профессоръ, и разсчитывали, какую онъ займетъ каѳедру. Но что же вышло? Когда онъ развился и заглушенныя искусственно потребности его натуры проснулись, — онъ день ото дня чувствовалъ больше и больше отвращеніе къ филологіи, наконецъ, она ему до того опротивѣла, что онъ поклялся говорить только по нѣмецки, а кончилъ тѣмъ, что сдѣлался портерщикомъ. Природу можно изувѣчить, усиленной и искусственной дресировкой можно изъ пастора по призванью сдѣлать пакостнаго плясуна, изъ литератора по призванью — торговца и т. п., но когда человѣкъ почувствуетъ, что его сдѣлали, а не онъ сдѣлался, тогда онъ либо сброситъ съ себя оковы, либо впадетъ въ тоску и апатію. То же было и съ Еленой Павловной. Мать сбила ее съ толку. Натура ея была не такова, чтобы жить по программѣ матери; она этого, разумѣется, пока не сознавала отчетливо, но безсознательно къ тому стремилась. Такъ, во время отлучекъ матери, она убѣгала въ лѣсъ, долго пѣла, хохотала, а году на десятомъ стала читать даже непозволяемыя матерью книги. Здѣсь впервые она училась лгать. Ей часто было до тошноты скучно, и она часто по ночамъ думала, отчего это скучно ей, потому что днемъ, по программѣ, должна была держать себя ровно и спокойно, — думала и понять не могла, — а скучно было отъ программы. Въ ея характерѣ не было опредѣлительности, потому что часто, когда она хохотать хотѣла, должна была по программѣ корчить глубокомысленную физіономію, когда хотѣла прыгать, должна была класть земные поклоны, ей хотѣлось въ лѣсъ, а ее сажали за исторію, географію или ариѳметику. Она даже и эти желанія не сознавала отчетливо, потому что они пробивались смутно и не могли выясниться до опредѣленности: сознаніе ея двоилось. Она не понимала, для чего она жила, чего ей



====page 105====



нужно, и постоянно волновалась, чего-то хотѣла, куда-то стремилась. Жизнь ея распалась на двое; при матери она была дѣвушка программы, за глазами ея это былъ живой, милый и рѣзвый, но иногда и задумчивый ребенокъ. Замѣчательно, что мать ея никогда не цаловала, а нянька, крадучись, не знала, какъ и обласкать свою барышню. Мать не кормила ее своею грудью, а кормила мамка. Мать всегда смотрѣла степенно, едва не сурово, а нянька любовно и свѣтло. У матери было разсчитано, чего и сколько должна ѣсть дочь, а няня пичкала ее вареньями и разными сластями. Такъ Елена Павловна росла до четырнадцати лѣтъ. Здѣсь посѣтило ее несчастье (а можетъ быть, и счастье — пусть судитъ самъ читатель) — мать ея, послѣ мучительныхъ страданій, успе. Дочь плакала, но плакала точно по программѣ, потому что, стоя передъ гробомъ, она видѣла въ немъ свою воспитательницу. Послѣ похоронъ, въ одинъ вечеръ, въ сумерки, на дѣвушку напала гнетущая тоска; когда она легла въ постель, и въ комнатѣ стало темно, на нее напалъ страхъ: вездѣ ей видѣлся, набитый въ ея дѣтской, листокъ программы, въ которой всякое дыханіе, улыбка и взглядъ были предупреждены, размѣрены и сосчитаны. Поутру, — теперь она была вольная птица, — она пошла въ садъ князя Кореналова и сѣла здѣсь; легкій вѣтеръ освѣжилъ ее, и незамѣтно она заснула. Подкрѣпившись сномъ, она встала и залюбовалась цвѣтниками, фонтанами, каскадами и павильонами. Она была счастлива въ ту минуту, и подъ обаяніемъ какой-то безотчетной радости, прогуляла вплоть до обѣда. Для нея открывался новый міръ, новая жизнь, которой она отдалась свободно и безпечно. Няня, у которой она осталась на рукахъ, баловала ее и позволяла ей дѣлать, что хочетъ. Няня всегда антагонизировала ея матери и, въ простотѣ души своей, шла противъ ея образа воспитанія. Теперь ея планы осуществлялись, и она, съ силою ренегатки, отрицающей старую систему, вся отдалась новой жизни. Прежняя программа была уничтожена, книги были заброшены, регулярность отмѣнена: хотѣлось ей ѣсть, она ѣла, пѣть — пѣла, спать — спала. Недѣли черезъ двѣ она отвыкла и отъ регулярной молитвы, — по утрамъ няня не находила ее передъ иконой, но за то она иногда въ саду, или въ углу темной комнаты, шептала свою свободную молитву. И все это совершилось легко и безъ борьбы. Никто и не подумалъ бы, глядя на Елену въ тѣ дни, когда она была подъ надзоромъ матери, что въ этой чинной и форменной дѣвушкѣ таится такъ много закрытаго чувства простоты и свободы. Все это было сдавлено и запрещено, но чѣмъ сильнѣе было давленіе, тѣмъ сильнѣе былъ отпоръ, когда онъ сталъ возможенъ, и дѣвушка отдалась вполнѣ новымъ впечатлѣніямъ.

Отецъ, служившій въ полку, услышавъ о посѣтившемъ его несчастіи, рѣшился выйти въ отставку, чтобы удобнѣе заняться воспи



====page 106====



таніемъ дочери. Полковникъ захватилъ для нея двухъ гувернантокъ, француженку и нѣмку. Павелъ Семенычъ не держался системы воспитанія уже потому, что вообще не держался никакой системы. У него не было объ этомъ дѣлѣ глубокихъ думъ, соображеній и изученій разныхъ педагогическихъ пріемовъ. Онъ смотрѣлъ на дѣло черезчуръ просто, то есть полагалъ, что дочку слѣдуетъ выучить всему, чему обыкновенно учатъ дѣвицъ, и если предпочиталъ домашнее воспитаніе, то единственно потому, что въ пансіонѣ или институтѣ дочкѣ его было бы скучно. Онъ даже думалъ, что ученая женщина не можетъ быть хорошей женой и матерью, и терпѣть не могъ синихъ чулковъ. Словомъ, взглядъ на женщину у него былъ тотъ же, какой у большинства такъ называемаго образованнаго общества; онъ понять не могъ, чтобы женщина получила то же образованіе, какое у мужчины, и могла бы кромѣ семейныхъ обязанностей принять общественныя. Это былъ человѣкъ добрый и кроткій. Возвратясь въ помѣстье, онъ полюбилъ свою дочь отъ души, и почти не разставался съ нею, присутствовалъ при ея урокахъ, гулялъ съ нею, смотрѣлъ, какъ она играла въ куклы. Дочь тоже привязалась къ нему.

Прошло около года идиллической жизни. Но скоро эта жизнь должна была совершенно измѣниться. Полковникъ любилъ охотиться. Однажды съ ружьемъ отправился онъ въ лѣсъ. Замѣтивъ на соснѣ глухаря, онъ поторопился взвести курокъ; въ это время рука его нечаянно задѣла за сукъ березы, раздался выстрѣлъ и вмѣстѣ съ тѣмъ пронзительный крикъ. Полковникъ въ испугѣ бросился на голосъ и т. д. и т. д. Человѣкъ религіозный, впечатлительный, Павелъ Семенычъ былъ глубоко потрясенъ. Почти полупомѣшанный, онъ вернулся домой, собралъ сходку и объявилъ всему міру, что онъ убійца. Началось слѣдствіе, полковникъ разумѣется былъ оправданъ, какъ неумышленный убійца, и только для успокоенія его совѣсти былъ отправленъ въ монастырь на церковное покаяніе. Онъ хотѣлъ остаться въ немъ навсегда, но вспомнилъ свою дочь и вернулся въ помѣстье. Характеръ его совершенно измѣнился. Онъ оставилъ всѣ удовольствія и посѣщалъ только церковь. На хозяйство не обращалъ никакого вниманія, и прикащикъ, не трогая крестьянъ, обворовывалъ барина. Дочь не узнавала отца. Постоянное чтеніе библіи и бесѣды съ мѣстнымъ священникомъ оттолкнули Елену отъ отца, потому что мать съумѣла подавить въ ней религіозное чувство. Дочь опять получила полную свободу. — Чтеніе романовъ и періодъ мечтательности и расцвѣтанія. — Встрѣчи съ княземъ и эмансипація...



Потесинъ, какъ видно, слишкомъ рано началъ вглядываться въ жизнь и наблюдать надъ нею. Для впечатлительной натуры его эти наблюденія не пропали даромъ. Особенное вліяніе имѣ



====page 107====



ло на него семейство политическаго преступника, который былъ сосланъ въ рудники. Съ этимъ семействомъ познакомился Потесинъ уже въ городѣ, будучи гимназистомъ. Тутъ предполагался цѣлый рядъ характерныхъ и глубоко обдуманныхъ сценъ, изъ которыхъ сохранилась только одна.



Ржавчина и плѣсень изъѣли всѣ стѣны бѣдной каморки старика. Вѣтеръ въ трубѣ завываетъ, какъ голодный волкъ, вѣтеръ стучитъ въ прогнившую раму окна, свищетъ и дразнитъ своимъ волчьимъ голосомъ. Въ домѣ нѣтъ ни копѣйки денегъ, ни корки хлѣба, ни полѣна дровъ и кредита въ мелочной лавочкѣ даже на грошъ. Хозяинъ гонитъ съ квартиры, должники въ десять, пятнадцать рублей пристаютъ съ своими просьбами и ругаются, даже и этотъ пьяница, у котораго онъ занялъ всего двугривенный, и онъ бранитъ бѣдняка, точно бѣднякъ ограбилъ его. Всего осталась половина сальнаго огарка, съ которымъ сидитъ, долго за полночь, его несчастная дочь, заработывая иглой кусокъ хлѣба и еще нѣсколько сальныхъ огарковъ... Сынъ въ горахъ, — роетъ руду; жена умерла отъ тоски и стыда; сестра ведетъ позорную жизнь. Онъ со страхомъ думаетъ: «что будетъ съ тобою, пожелтѣвшая отъ бѣдности, но все еще хорошенькая дочь моя? Зачѣмъ, проработавъ трудную ночь, ты долго, долго молишься и не такъ, какъ прежде, спокойно и сладко? Неужели ты отгоняешь отъ себя дурныя мысли?.. Нѣтъ, это только въ грѣшномъ воображеніи твоего отца, моя честная дѣвушка, возникаютъ такія злыя мысли. Ты молишься такъ страдальчески съ голоду и печали. Но чѣмъ же я накормлю тебя завтра?»... Онъ сталъ смотрѣть на золотое кольцо своей жены и раздумывалъ, что дастъ за него жидъ. — «Нѣтъ, пойду нищенствовать! сказалъ онъ себѣ. — Полно мнѣ быть честнымъ, злиться съ голоду! Пойду я скитаться по улицамъ, протягивая за милостыней руку»…



Потесинъ благополучно кончилъ курсъ въ гимназіи и поступилъ было въ мѣстный университетъ, но тамъ скоро вышелъ какой-то скандалъ, въ которомъ Потесинъ принялъ дѣятельное участіе, и его, вмѣстѣ съ прочими зачинщиками, выгнали изъ университета. Послѣ этого, по совѣту отца, онъ отправился въ Петербургъ, для поступленія въ тамошній университетъ. Этимъ, какъ видно, кончалась первая часть романа, въ которой все вниманіе автора было обращено на то, чтобы выставить всѣ обстоятельства, имѣвшія вліяніе на воспитаніе и образъ мыслей Потесина. Онъ ѣхалъ въ Петербургъ съ желаніемъ трудиться и приносить пользу.

О сестрѣ Потесина, героинѣ романа, въ этой части не говорится почти ни слова. Есть коротенькія замѣтки о томъ только, что она воспитывалась въ городѣ, у какой-то старой тетки.



====page 108====



Старая тетка, ея бонтонность, quasi-свѣтскость и злобность. Все это въ сценахъ. Варя оставлена отцомъ на воспитаніе. Французскій языкъ, книксены, умѣнье отвѣчать во время и что слѣдуетъ, по соображенію подчиненности. Попреки и дикая, неуступчивая воля тетки, желавшей сдѣлать изъ Вари то, чѣмъ нѣкогда она сама мечтала быть. — Удивительно удобная форма, въ которой, въ лицѣ созданной теткою Вари, охарактеризовать не столько самую Варю, сколько идеалъ тетки, такъ что Варя будетъ образъ, въ которомъ олицетворится идея теткиной жизни. Когда Варя возвратилась подъ кровъ отца, онъ не узналъ её. Близость къ природѣ, воспоминанія роднаго мѣста, возвращеніе къ старой нянѣ, ласки добраго отца, — все это воскресило ее на нѣсколько времени. Но уже въ дѣвичьей груди не было силы и крѣпости, чахоточный румянецъ игралъ у ней на щекахъ; она должна была съ каждою весною ожидать смерти. Проѣздомъ тетка остановилась у нихъ. Отецъ укорялъ ее за испорченную жизнь ребенка, тетка обидѣлась: ея рожа, искрещенная трещинами, сдѣлалась до такой степени печальной, что у ней мало по малу глаза отсырѣли и она заплакала... И лились ея дряхлыя, поганыя слезы, и захотѣлось Потесину заушить ее... Да и слѣдовало бы... Черезъ три года тетка поступила въ монастырь, въ которомъ занимаетъ теперь мѣсто настоятельницы. Монахини терпѣть ея не могутъ, потому что ничего нельзя представить злѣе этой игуменьи…



Однако Варя не умерла и только чахла въ теченіи всей своей жизни. Мы встрѣчаемъ ее еще въ самомъ концѣ романа — старой, озлобленной дѣвой.

Вѣроятно къ этой же части принадлежитъ слѣдующій оригинальный пейзажъ:



На вершины деревъ упали лучи солнца, пятнами и длинными полосами, пробрались на черную, засыпанную иглами сосны, землю и заиграли на ней бѣлымъ, чернымъ и желтымъ цвѣтами. Выползла мышь изъ подъ заскорузлаго корня дерева и, нюхая воздухъ, смотритъ, гдѣ бы добыть завтракъ; муравей, пыхтя и крехтя, тащитъ дубинку втрое больше себя; на него глупо смотритъ брюхатая божья коровка; двѣ сонливыхъ козявки, съ комическими харицами, увидѣвъ муравья, по своей трусливой натуришкѣ, дали тягу. Вѣтеръ ударилъ прямо въ лицо муравью; онъ озлился, затрясъ усами, растопырилъ руки и поднялъ дубину высоко. Мышь перебѣжала ему дорогу — онъ грозитъ ей дубиной. Божья коровка называетъ его мужикомъ и неучемъ...



====page 109====



II.

Пріѣхавъ въ Петербургъ, Потесинъ остановился у своего дяди-генерала, который отсовѣтовалъ ему поступать въ университетъ и опредѣлилъ куда-то на службу чиновникомъ. По протекціи этого дяди Потесинъ входитъ въ аристократическій кругъ, знакомится съ разными графами и князьями и изучаетъ ихъ.



Въ лицѣ дяди Потесина надо олицетворить старыхъ временъ взяточника и низкопоклонника, но человѣка добраго (А. Н. K.). Онъ съумѣлъ нажить себѣ состояніе на службѣ. Какъ это такъ нажить? взятки? казнокрадство? Да, но десять лѣтъ назадъ доходы побочные не назывались такими рѣзкими именами. Человѣкъ всегда былъ и будетъ вмѣстилищемъ противорѣчій неисходныхъ. Петръ Ѳедорычъ былъ взяточникъ, или по старинному облагороживающему слогу, — имѣлъ доходцы, и въ то же время онъ былъ человѣкъ высокой нравственности, отличный славянинъ, прекрасный сосѣдъ, любилъ отъ души помогать бѣднымъ, не забывалъ старыхъ товарищей; во всякой сдѣлкѣ, исключая служебной, справедливъ, снисходителенъ къ человѣческимъ слабостямъ и ко своимъ строгъ. Это вообще ложное понятіе, которое у насъ проповѣдуется, что взяточникъ непремѣнно пьяница, разбойникъ, грубъ, не читаетъ книгъ и проч. Онъ, разумѣется, какъ и всякій человѣкъ, не самъ состроилъ свой характеръ; характеръ его зародился въ доучилищной жизни, развился въ школѣ и окончательно отвердѣлъ въ обществѣ. Во всѣхъ этихъ періодахъ развитія онъ нигдѣ не встрѣчалъ протеста противъ взятокъ, т. е., по старому, — доходовъ, и дѣйствительно, тогда взятка была доходомъ.

Въ столкновеніяхъ съ этимъ дядей Потесинъ выражаетъ свою теорію о самостоятельности каждой личности; то есть, что каждый человѣкъ имѣетъ полное право жить, какъ хочетъ, и дѣлать, что хочетъ, до того предѣла, пока онъ не столкнется съ интересами другой личности. У этого дяди и остановился Потесинъ, имъ протежируется и ведетъ борьбу, чтобы освободиться отъ его вліянія и отъ его квартиры, чего мало по малу и достигаетъ. Въ дядиной семьѣ представить принципы доброй семьи, сочувствующей обличенію, но осторожной и видящей въ немъ лишь теорію и идеальность. Въ Потесинской дѣятельности принципъ, идущій въ разрѣзъ принципамъ семьи; изъ этого должно выйти дуальное отношеніе его къ семьѣ: съ идеальной стороны сочувствіе, а съ практической — антагонизмъ. Здѣсь всѣ проповѣди Потесина объ эмансипаціи и проч. Онъ умѣлъ говорить на 4-хъ языкахъ.



====page 110====



Потесинъ, воспитанный подъ вліяніемъ духа обличенія, охватившаго насъ со временъ Гоголя, набросился на общество, какъ ярый звѣрь. И писалъ даже обличительныя статьи. Здѣсь-то и развитъ его характеръ во время студенчества и на службѣ, когда онъ, что очень естественно, во всякомъ ближнемъ находилъ недостатки и велъ себя честно, стойко, благородно, и хотя заслужилъ отъ однихъ — уваженіе, отъ другихъ страхъ, третьихъ заискиванье, четвертыхъ ненависть, но все-таки потерпѣлъ фіаско. (Типы лицъ, относившихся различно къ обличенію. Взять во вниманіе обличенія Щедрина и другіе обличительные очерки). Послѣ этого разгулъ, а далѣе смиреніе и педагогическая практика.



Отношенія Потесина къ аристократіи.



Не смотря на общее заискиваніе со всѣхъ сторонъ, ровное къ нему отношеніе и пожиманіе рукъ тремя генералами, — онъ не могъ увѣрить себя, чтобы они считали его равнымъ себѣ. Въ столицѣ, говорятъ, сословные предразсудки не такъ развиты, какъ въ провинціи, что здѣсь князь подаетъ руку мѣщанину артисту. Подаетъ, это правда; но сословность точно также сильна, она только проявляется здѣсь болѣе тонкими чертами. Петръ Потесинъ принужденъ былъ изучать этотъ языкъ намековъ и недоговоренныхъ мыслей, чтобы понять, презираютъ его, или нѣтъ. Онъ до сихъ поръ вращался въ сферѣ, въ которой и привѣтъ, и ругань выражаются прямо, словомъ, онъ зналъ обычаи только своего кружка, а не зналъ ихъ въ новомъ, въ который пришлось ему вступить. Какъ относятся къ нему приглашавшія его лица и зачѣмъ онъ имъ нуженъ? Онъ не имѣетъ съ ними никакихъ связей, не знаетъ ихъ преданій, онъ не родня имъ, а между тѣмъ его радушно принимаютъ. Вглядываясь въ лица, положительно добрыя, онъ говорилъ: «а все-таки не наши!» Съ женщинами этого круга онъ заговорилъ только черезъ полгода, тогда какъ со своими велъ себя легко и свободно, потому что сословность развита въ женщинѣ гораздо сильнѣе, чѣмъ въ мужчинѣ, — это фактъ. (Характеристика его личныхъ отношеній къ дамскому полу обоихъ кружковъ). Съ знакомымъ плебеемъ первые сходятся на равную ногу отецъ и братья, потомъ мать и замужнія дамы, и наконецъ дѣвицы. Кромѣ того, какъ бы ни былъ просвѣщенъ кружокъ аристократовъ, въ немъ всегда найдется нѣсколько болвановъ, презирающихъ все, что не имѣетъ многолѣтней генеалогіи. Они высказываютъ дикія идеи, а хозяева, по общежитейской слабости сердца, въ этихъ случаяхъ, либо слегка и деликатно оговариваютъ гостя, либо отмалчиваются. Плебей же всегда сорветъ свой гнѣвъ и притомъ грубо, потому что дѣло касается его души и шкуры. Это хозяевамъ, желающимъ, по своему



====page 111====



положенію, поддерживать связи даже и съ болванами, не нравится, и потому, во всякомъ случаѣ, полнаго и свободнаго отношенія къ барскому кругу у плебея нѣтъ. Потесинъ былъ барской крови, но закалъ души его былъ мужицкій. Однако онъ не навсегда остался въ такихъ отношеніяхъ къ барамъ. Онъ черезъ нѣсколько времени отвыкъ отъ постоянной мнительности, на мѣстѣ онъ, или нѣтъ. При этомъ открывается другая сторона его характера — всесторонность его взгляда, способность поддѣлываться подъ чужой характеръ, впадать въ тонъ рѣчи и т. п. Стоя по развитію своему неизмѣримо выше своей родни, онъ однако любилъ родню и долженъ былъ посѣщать ее время отъ времени; здѣсь приходилось ему говорить и дѣйствовать. Проповѣдывать имъ свои убѣжденія значило бы даромъ терять время, подтягивать имъ, — значило бы лгать, но онъ умѣлъ какъ-то пройти между этими двумя крайностями, плутовски изворачиваясь. Также онъ велъ себя и въ высшемъ кругу.

Одинъ генералъ разсказывалъ при немъ, какъ онъ плохо дѣйствовалъ на службѣ. Завязался споръ, кончившійся тѣмъ, что Потесинъ замолчалъ, краснѣя при этомъ какъ ракъ; потому что далѣе оставалось только ругаться.



Между новыми знакомыми Потесина были нѣкіе Торопецкіе, у которыхъ онъ бывалъ довольно часто, потому что тамъ интересовала его одна дѣвушка.



Онъ долго вглядывался въ семью Торопецкихъ, и въ началѣ рѣдко вдавался въ разглагольствованія. Когда онъ говорилъ о прогрессѣ, то замѣчалъ двусмысленныя улыбки, отъ которыхъ ему было неловко. Полное спокойствіе семьи, умѣнье держать себя, говорить пустыя рѣчи съ сознаніемъ не только своего достоинства, но и счастія. Молодежь часто собиралась здѣсь исправлять своихъ отцовъ и читать имъ гражданскую мораль. Въ этомъ семействѣ съ Потесинымъ случилось странное, хотя и очень обыкновенное обстоятельство. Здѣсь не было ни казнокрадовъ, ни пьяницъ, ни деспотства, ни невѣжества; все было благонравно и прогрессивно, и Потесинъ почувствовалъ, что попалъ въ среду, въ которой не могъ съ перваго же шагу стать головой выше всѣхъ. Онъ слышалъ въ семьѣ Торопецкихъ какую-то силу. Долго онъ вникалъ во внутреннія основы этой жизни, и долго ничего понять не могъ. Очевидно, что семейство было не ветхаго завѣта. Александра Ивановна, дочь Торопецкаго, говорила съ нимъ свободно, оставалась наединѣ, читала съ нимъ книги, и никогда не замѣчалъ онъ шпіонскаго взгляда родителей, дрожащихъ ежеминутно за нравственность чадъ своихъ, за ихъ дѣвство, или, чего избави



====page 112====



Боже, неравное замужество. Такая свобода и простота обращенія увлекли Потесина. «Вотъ образованное и развитое семейство!» думалъ онъ; но въ то же время добавлялъ: «однако странно, чего-то недостаетъ здѣсь», чего же? — онъ не понималъ. Дѣло въ томъ, что здѣсь только была принята внѣшняя свобода, болѣе кажущаяся, нежели дѣйствительная. Жена могла сшить себѣ, какое угодно, платье; ѣхать, когда вздумается, въ театръ, читать всякія книги, — но общій, основной заводъ жизни зависѣлъ все-таки отъ главы. Это семейство, между тѣмъ, гордилось свободою своихъ нравовъ, гуманнымъ устройствомъ быта и взаимнымъ отношеніемъ членовъ своихъ, и обличительно относилось къ семьямъ знакомыхъ, гдѣ деспотизмъ проявлялся въ болѣе грубыхъ формахъ. Здѣсь принципъ современной семьи только признавался и даже горячо былъ защищаемъ, а приняты были только однѣ формы его. Что же было подъ этими формами? Старенькая условная нравственность. Братья Александры Ивановны, четырнадцати и пятнадцатилѣтнія дѣти, были либералы. Самъ отецъ либеральничалъ по С.П.Б. Вѣдомостямъ и Сѣверной Пчелѣ (обновленной въ горнилѣ вдохновенія). Какъ многіе крещеные люди вовсе не христіане, а только обрядники и считаютъ себя христіанами, такъ и многіе, усвоивши себѣ одинъ обрядъ либерализма, считаютъ себя либералами. Въ жизнь, въ факты, въ событія ихъ принципы не переходятъ. Принципъ великое дѣло; сидя на немъ верхомъ, можно далеко уѣхать — и въ общественномъ мнѣніи, и по службѣ. Лукава жизнь человѣка, и зорко надо вглядываться въ нее, чтобы опредѣлить ее. Люди часто дѣлаютъ реформы въ буквальномъ смыслѣ, то есть усвоивають новыя формы жизни, а духъ ея остается прежній.

Александра Ивановна была представительницей этого молодаго либерализма. Поэтому Потесинъ хотѣлъ увлечь ее во что бы ни стало: онъ вызывалъ ее на отношенія извѣстнаго рода, какъ бы говоря: «докажи на дѣлѣ!» Она никого не любила, но утонченный развратъ душевный, доведенный до той черты, на которой кончается дѣвичья доля и начинается женская, и никогда впрочемъ не переступающій этой черты, — охватывалъ ее сладострастное воображеніе. Вотъ почему, когда ея тѣло горѣло отъ внутренняго жару, грудь дышала прерывисто, влажные глаза ласкали, губы, казалось, ждали поцалуя, и Потесинъ готовъ былъ схватить ее въ объятія, — она все-таки казалась нравственной. — «Это не нравственность, не натура, а сила воли», говорилъ онъ ей... Она улыбалась, страстно замирала, любовно смотрѣла на него, жарко было все ея существованье, но еще неприступнѣе становилась она. Потесинъ въ изумленіи останавливался передъ этой силой и не могъ постигнуть ее. Изъ такихъ дѣвицъ выходятъ жен                                       



====page 113====



щины, которыхъ называютъ belle femme. (Здѣсь мы должны изобразить типъ женщины, на которую съ одной стороны намекнулъ Гончаровъ въ своей Софьѣ Николаевнѣ, съ другой Тургеневъ въ Одинцовой. Мы этотъ типъ выведемъ на чистоту — дѣло-то лучше будетъ. Мы поставимъ его высоко, но основы, высказанныя здѣсь, сохранимъ вполнѣ).



Вѣроятно эту же дѣвушку имѣлъ авторъ въ виду нѣсколько ниже. Ею увлекся Потесинъ уже въ то время, когда онъ ударился въ развратъ и упадалъ нравственно.



Онъ увлекся замкнутымъ созданьемъ, честнымъ и умнымъ, но практическимъ и не увлекающимся.

Она не давалась ему; рада была видѣть и слушать его, но далѣе пожатія руки и иногда, подъ вліяніями чисто плотскими, разгорѣвшагося взгляда, онъ не добился ничего. Сила воли у ней была громадная. Она хотѣла дождаться мужа и наслаждаться жизнью умѣренно. Она очень берегла свою жизнь, берегла себя. Въ весенній день, послѣ гастрономическаго обѣда или рюмки ликера, лицо ея разцвѣтало и было почти страстно... Ей было 24 года. Потесину хотѣлось развратить ее, и онъ цинически дразнилъ ея воображеніе (сны, чтеніе, разговоры, поэтическое сидѣнье на дачномъ крыльцѣ и дѣйствіе по всѣмъ правиламъ естественныхъ наукъ), и не могъ ничего подѣлать съ нею. Онъ полюбилъ наконецъ ее за эту силу. Весь тотъ развратъ, который онъ прошелъ, приложенный къ ней, остался безсиленъ. Онъ хотѣлъ завладѣть ею, и она единственно свѣжестью своей натуры отъучила его отъ разврата; онъ пережилъ бѣшеныя душевныя минуты, но покорился, бросилъ старую жизнь, сталъ проводить съ нею время, перемѣнилъ тонъ своихъ рѣчей, дѣло перешло въ благоговѣніе и поклоненіе, сталъ работать, и наконецъ предложилъ ей руку. — О томъ, какъ просилъ онъ поцалуя. — Выводъ дѣвушки о его неспособности къ семейной жизни: она знала его разгульную жизнь, помнила, какъ онь соблазнялъ ее, и рѣшила, что страшно жизнь прожить съ такимъ человѣкомъ. Ей за дѣтей было страшно. Произнесенъ отказъ, въ которомъ она откровенно высказала ему свой анализъ. Сцена.



Генералъ, дядя Потесина, замѣтивъ, что племянникъ дѣлаетъ упущенія по службѣ, заводитъ знакомство съ предосудительными личностями и подчасъ возвращается пьяненькій, захотѣлъ исправить его и началъ читать ему наставленія. Потесинъ не поддавался. Вышло нѣсколько непріятныхъ сценъ, вслѣдствіе которыхъ Потесинъ поссорился съ дядей и переѣхалъ на другую квартиру. Эта квартира помѣщалась въ огромномъ домѣ, кото



====page 114====



рый у автора имѣлъ общее названіе «Большой квартиры». Съ этихъ поръ, для героя начинается новая жизнь и новыя знакомства.



Населеніе въ большой квартирѣ самое разнообразное; тутъ вы найдете и чиновника, и мѣщанина, и домашняго учителя, и хориста, и мазурика, и камелію, и отставнаго штабсъ-капитана, людей семейныхъ и холостыхъ, взрослыхъ и дѣтей, собакъ, кошекъ, мышей, крысъ, клоповъ, таракановъ и проч. Все это знакомо между собою, связано разнаго рода обстоятельствами, участіемъ въ различнаго рода дѣлахъ, общимъ сожитіемъ.



Въ этомъ домѣ Потесинъ нанялъ небольшую квартиру, хотѣлъ устроиться въ ней комфортабельно и работать. Но силы его были уже надломлены, работы не клеились. Потесинъ передъ этимъ потерпѣлъ нѣсколько важныхъ неудачъ (о которыхъ намъ неизвѣстно), перессорился окончательно съ аристократами, и сталъ по немногу разочаровываться въ обществѣ и въ самомъ себѣ. Деньжонки у него кое какія были, и началъ онъ попивать. Жалкое населеніе «большой квартиры» сначала показалось ему отвратительнымъ, потомъ мало по малу сталъ онъ втягиваться въ эту жизнь, и втянулся бы скоро, если бы въ томъ же домѣ не отыскалъ своихъ старыхъ и милыхъ когда-то знакомыхъ. То было семейство Шестаковыхъ, помѣстье которыхъ было въ сосѣдствѣ съ помѣстьемъ его родителей. Здѣсь встрѣтилъ онъ дѣвушку, Таню, съ которой бывало игралъ вмѣстѣ, и эти отрадныя воспоминанія дѣтства оживили Потесина.



На большой квартирѣ живетъ семейство обѣднѣвшихъ помѣщиковъ. Отецъ семейства, вовлеченный своимъ сыномъ, поддавшимся духу вѣка, въ разныя акціонерныя предпріятія (взять во вниманіе наши акціи), обанкротился и едва не пошелъ по міру. Съ огромной семьей онъ принужденъ былъ переселиться въ Петербургъ, гдѣ и поступилъ на службу. Достаточно было пяти голодныхъ лѣтъ, чтобы изъ доброй семьи образовалась злая. Самое образованіе, имѣющее силу гуманизирующую, потеряло свое вліяніе на нихъ. Въ маленькихъ двухъ комнаткахъ жило шесть человѣкъ, притомъ безъ прислуги. Каждый имѣлъ свой уголъ, гдѣ и занимался своимъ дѣломъ. Въ тѣснотѣ, неизбѣжно, они мѣшали другъ другу (въ сценахъ). Отсюда постоянная разладица между ними, ссоры, выговоры, претензіи другъ на друга. Рѣдкій день они были сыты. Во время обѣда у каждаго являлось инстинктивное желаніе съѣсть болѣе другаго, хотя это не было замѣтно со стороны, и въ этомъ не признавались себѣ и сами члены семьи. Ночью положительно весь полъ занятъ былъ спящими. Это было прекраснѣйшее семейство, когда оно владѣло помѣстьемъ;



====page 115====



мужики не могли нахвалиться ими; но теперь оно далеко не то, что было прежде. Будучи господами, они проповѣдывали равенство, и многіе сосѣди были не довольны ими за то, что они позволяли себѣ короткое сближеніе съ народомъ и очень доброе отношеніе къ нему. Они были либералы. Но когда пришлось раздѣлить судьбу одного изъ бѣдныхъ классовъ, они возненавидѣли этотъ классъ и прокляли свои демократическія замашки.        

Въ бѣдности къ семьѣ стали прививаться предразсудки. Словомъ, оказалось, что безъ матеріальнаго благосостоянія невозможно быть самостоятельнымъ нравственно. Отецъ, дававшій свободу женѣ и дѣтямъ, обнаружилъ деспотическую сторону характера, и развилъ ее довольно сильно, потому что при деньгахъ можно было поступать каждому по своему, на всѣхъ хватало, — одинъ хочетъ супу, другой щей, — то и другое можно было приготовить, а теперь пришлось подчиняться волѣ кого нибудь одного. Новый источникъ временныхъ неудовольствій. Таня не видѣла разрушенія семейнаго благосостоянія. Глубоко проникнутая религіознымъ чувствомъ, любящая свою семью, соединившая съ нею воспоминанія о сельской жизни, отъ которой оторвалъ ее институтъ, добрѣйшая, чистодушная, экзальтированная, способная на всевозможныя жертвы, страстно привязанная къ родному дому, она, вернувшись въ семью, была поражена и ошеломлена картиной разрушеннаго счастья... Долгія молитвы, усердныя работы до глубокой ночи, несбыточныя мечты и планы, — все было направлено къ тому, какъ бы воротить старую деревню, поля, садъ, свою спальню и, главное, свою няню, которая тоже пошла въ аукціонную продажу. Чѣмъ глубже она вникала въ бытъ семьи, тѣмъ страшнѣе становилось этой умно-религіозной дѣвушкѣ. Ясно, день за днемъ, въ постепенности узнавала она, что сдѣлала съ ея родными нужда, и сильно развивалось въ ней желаніе пожертвовать собою для того, чтобы вернуть старые годы. Не знала она, глупашка, что старые годы никогда не ворочаются... Съ другой стороны, подъ руководствомъ Потесина, она скоро поняла всю неправильность положенія женщины въ нашемъ обществѣ. Потесинъ объяснилъ ей, что женщина у насъ на даровомъ корму, и что это должно быть оскорбительно для нея, потому что мужчины могутъ, если захотятъ, попрекать ихъ своимъ хлѣбомъ; но что эти же мужчины не позволяютъ женщинѣ быть самостоятельной, не даютъ ей ни работъ, ни науки. И она окончательно рѣшилась пожертвовать собой для блага семьи.

Въ періодъ развитія и созрѣванія этой рѣшимости, она прибрала всемозможные софизмы, чтобы оправдать себя; она увѣрила себя, что и со старикомъ можно жить хорошо, что любовь скоро проходитъ, и «вѣчно любить невозможно», а на время, видите ли, не стоитъ. Она



====page 116====



не понимала, что и на время очень стоить любить, что и временная любовь будетъ помниться до гроба и освѣтитъ всю жизнь... Она убѣждена была, что, при бѣдности, всякая любовь превратится въ горе, а при богатствѣ она успокоитъ старика-мужа, изъ невѣрующаго сдѣлаетъ его вѣрующимъ (старикъ у меня будетъ волтеріянецъ стараго полета), вкрадется въ него, спасетъ его душу, и такимъ образомъ сдѣлаетъ угодное Богу дѣло. За всѣмъ тѣмъ однако (она того не сознавала) у ней иногда мелькала полу мысль и о смерти мужа, и тогда отлетѣвшій идеалъ снова посѣщалъ ея молодую душу... и... (психическій анализъ).

Тетушка сваха, зная убѣжденья семьи, никому не сказала о сватовствѣ старика и сдѣлала предложеніе только Танѣ. Когда Таня согласилась, только тогда сваха объявила объ этомъ роднымъ: сама Таня не въ силахъ была объявить имъ своего рѣшенія. Родные были поражены желаніемъ дочери идти за стараго полковника, особенно когда она, приготовившись (анализъ), хладнокровно и спокойно сказала «да». Мать и отецъ стали отговаривать ее, но въ душѣ, да и не очень глубоко, — они сами слышали, какъ шевелилось у нихъ желаніе принять жертву дочери и черезъ то воскресить свое благосостояніе, — денежная струна зазвучала. Но братья и сестра возстали противъ рѣшенія Тани всею силою своей діалектики. Она была непоколебима. Вся любовь ея къ семьѣ выразилась въ это время. И какъ была хороша эта заблуждающаяся дѣвушка! Всѣ эти дни она была предупредительна, заботлива и страстно ласкова къ роднымъ. Никто будто ничего не понималъ, да и она сама ничего не понимала и все мечтала о возвратѣ прежнихъ лѣтъ. Она просила только какъ можно скорѣе устроить ея свадьбу, торопилась на эшафотъ. Женихъ посѣщалъ ее каждый день; она говорила съ нимъ ласково, добродушно и отыскивала въ немъ добрыя стороны. У старика горѣли глазки на невѣсту, и онъ жалѣлъ только, зачѣмъ у ней платье не декольтэ, грудь застегнута наглухо, какъ у монашенки. На дѣлѣ она и была монашенка. Старикъ влюбился. (Характеристика старческой любви. Безсонныя ночи старика и потомъ его физическія немощи). Вслѣдствіе неестественно-напряженной дѣятельности организма, онъ видимо тощалъ и хилѣлъ. Любовь молодое тѣло еще болѣе молодитъ, а дряхлое и изжившее еще болѣе старитъ и горбитъ; — беречь здоровье надо было, а не влюбляться. Всему пора, всему время. Въ своей экзальтаціи, между тѣмъ, очертя голову, шла Таня за него, точно угорѣла она. Черезъ недѣлю была назначена свадьба. Она не хотѣла заглянуть въ свою душу, — можно вѣдь скрыться и отъ самого себя. Но чѣмъ ближе къ роковому часу подходило время, тѣмъ яснѣе выступали мысли, не то чтобы новыя, и не то чтобы подавленныя, но



====page 117====



лежавшія въ ея душѣ до сихъ поръ непробудно, — и неотступно требовали развитія. Она продолжала изучать старика, и вотъ уже разъ созналась, что онъ... почти гадокъ, и... удивлялась неопытная дѣвушка, отчего это старикъ въ первые дни казался ей лучше? И дѣйствительно, тогда онъ былъ лучше, потому что тогда не испытывалъ страсти, — еще два мѣсяца такой любви, и у него будетъ голова трястись, и останется отъ этого любящаго старика только кости да кожа. Наканунѣ свадьбы она разрыдалась. Отецъ, боясь, что она перемѣнила рѣшеніе (въ отцѣ показать развитіе жажды къ деньгамъ черезъ дочь до того, что онъ уже готовъ былъ употребить власть надъ нею, подъ тѣмъ предлогомъ, что она сама рѣшилась), допрашивалъ ее долго, и ничего не могъ добиться; братьямъ она отвѣчала тоже уклончиво. Отецъ едва не прикрикнулъ на нее и проговорилъ сурово: «что же ты, Таня? теперь ужь поздно, — назадъ не вернешься!..» Лишь передъ сестрою она высказалась.

Блѣдная, какъ смерть, она сидѣла передъ поѣздомъ въ церковь, а въ церкви совсѣмъ окаменѣла и не понимала: сказала ли «да», или не сказала. Балъ скученъ былъ для нея. Послѣ ужина она была блѣдна, какъ мраморъ. Братья и сестры печально провожали невѣсту, когда она пошла въ спальную. Братъ въ первый разъ выпилъ лишнее…

На другой день молодая похудѣла; на лицо ея легла печать отвращенія къ чему-то. Старикъ жаловался на боль въ поясницѣ и слабость ногъ. Говорятъ, что для стариковъ здорово жить съ молодой женой, — это правда, но только тогда, когда старикъ не любитъ своей молодой жены, а страсть разрушаетъ старое тѣло и старую душу. —  Плачь семьи объ участи дочери, плачь, раздирающій душу и вдругъ «со святыми упокой» — пьянаго пѣвчаго... Къ этому напѣву всѣ прислушивались со страхомъ (*).

Еще въ молодости Потесинъ и Шестаковы были сосѣдями, такъ что при помощи Шестаковыхъ, онъ получилъ свое разумное развитіе. Потомъ они встрѣтились такъ неожиданно на большой квартирѣ.



Эта печальная свадьба глубоко потрясла Потесина. До нея онъ любилъ посѣщать семейство Шестаковыхъ, и самъ мечталъ когда нибудь породниться съ нимъ. Эта свадьба со старикомъ была для него тѣмъ болѣе неожиданна, что Таня любила его нѣжно, и онъ зналъ объ этомъ.



Въ минуту грустнаго раздумья, Таня говорила, что ее все томитъ



(*) Помяловскій разсказывалъ эту сцену въ кругу своихъ знакомыхъ, и разсказывалъ ее съ воодушевленіемъ и невольною желчью. Онъ думалъ, что это будетъ одно изъ лучшихъ мѣстъ романа.



====page 118====



какой-то непонятный страхъ; она сама себя не понимаетъ, молится Богу, и все смерть ей чудится, погребальное пѣніе, кладбище, могильные кресты. Это было въ разгаръ ея любви. Потесинъ говорилъ Танѣ: — «это все будетъ у насъ въ старости. За дряхлыми ея плечами встанетъ смерть; когда она придетъ, мы скажемъ со смѣхомъ: теперь ты не страшна намъ, мы жили и не хотимъ больше жить». — Глаза ея блестѣли, грудь поднялась, уста полуоткрыты, дрожитъ рука, румянцемъ вспыхнуло лицо, и она упала въ объятія Потесина. Тогда они счастливы были. — «Пройдетъ это время», — говорилъ Потесинъ: — «кровь не будетъ горѣть такъ сильно, когда ты будешь моей женою. Не будемъ такъ часто и такъ горячо цѣловаться, да и горевать о томъ не будемъ, потому что скромное, мирное веселье будетъ жить въ нашемъ уютномъ домѣ. Съ утра до вечера буду трудиться, а вечеръ будетъ нашъ: книги, уютъ, тепло отъ камина; нашъ общій другъ — дѣти, да мы вдвоемъ, — больше ничего и никого не надо. Вотъ Таня зажигаетъ лампадку; я улыбнулся невольно, а она строго грозитъ мнѣ пальцемъ. Дитя склонила мнѣ голову на мое плечо и дремлетъ. Хорошо мнѣ въ креслахъ...»

— Живи и вѣрь! На свѣтѣ есть несчастье, — значитъ было же когда нибудь и счастье?

— Откуда же это слѣдуетъ?

— Иначе не было бы и понятія о несчастьи, не было бы и отрицательнаго состоянія…

Она часто не знала, чѣмъ развлечься отъ безсознательной тоски, чего пожелать себѣ; работа валилась изъ рукъ, ласки братьевъ и сестры были для нея тяжелы, и большихъ усилій воли стоило ей, чтобы удержаться отъ словъ: «ахъ, отстаньте вы отъ меня!» Никогда она не могла подмѣтить, откуда приходитъ такое чувство, и какъ оно пропадаетъ. Иногда же, тоже безъ всякой видимой причины, являлось у ней чувство веселое, легкое, спокойное, и тогда все ей представлялось въ розовомъ свѣтѣ. Изрѣдка въ ней появлялось какое-то злое чувство, свойственное людямъ, страдающимъ аневризмомъ; она съ наслажденіемъ давила тогда букашку, попавшуюся ей подъ ногу; сжимала руку сестры, такъ что ей было больно, и, какъ бы шутя, не выпускала ее изъ своихъ рукъ, колола собственную ладонь булавкой, такъ что иногда изъ подъ нѣжной кожи проступала алая кровь; мучила кота, не давая ему спокойно уснуть на солнцѣ и т. п.



Потесинъ рѣшился на новую дѣятельность, и захотѣлъ испытать свои силы въ педагогическихъ занятіяхъ. Какія обстоятельства принудили его къ этому, неизвѣстно, только мы встрѣчаемъ его теперь въ качествѣ домашняго учителя у отставнаго пол



====page 119====



ковника Переварова. Здѣсь, въ многочисленномъ семействѣ полковника, Потесинъ испытываетъ впечатлѣніе новаго рода.



Дочери полковника развились, по преимуществу, подъ мужскимъ вліяніемъ. Матери онѣ лишились рано, и ея мѣсто занялъ отецъ-вдовецъ. Первенцами были братья, которые, какъ старшіе въ семьѣ, естественно забрали власть въ свои руки. Дѣвушки не имѣли даже подругъ. Отъ мальчиковъ онѣ научились читать, играть, отъ нихъ переняли предметы разговоровъ, времяпровожденіе, забавы, — во всемъ преобладалъ мужской элементъ. Отъ этого въ дѣвицахъ развилась свобода, рѣзкость въ выраженіяхъ и какая-то неженственная отвага въ походкѣ, голосѣ, взглядѣ, шалостяхъ. Красивѣе, остроумнѣе и легкомысленнѣе изъ всѣхъ сестеръ была Вѣрочка; но она же была мягче и впечатлительнѣе; хохотъ ея былъ звонокъ, но не грубъ, прыгала она часто и много, но граціозно. Ее болѣе всѣхъ любилъ отецъ. Говорятъ, папенькины дочки счастливы, какъ маменькины сынки глупы. Посмотримъ, будетъ ли счастлива Вѣрочка!..



Уроки Потесина шли плохо, потому что ему постоянно мѣшали заниматься, какъ слѣдуетъ. Назойливѣе всѣхъ въ этомъ отношеніи оказалась одна изъ дочерей полковника, — Любовь Александровна. Здѣсь мы помѣщаемъ отрывокъ изъ другой рукописи, который авторъ думалъ тоже помѣстить въ романѣ, и дѣлаетъ на него частыя ссылки. Этотъ отрывокъ набросанъ, въ видѣ дневника, отъ лица самого Потесина.



«...Полковникъ называлъ ее (Любовь Александровну) и кобылою, и чортомъ, и Любушкой, и ангеломъ. Эта Любовь Александровна рѣшительно не давала мнѣ покою. Лишь только встану, хочу помыться, она уже является въ коморку, отведенную мнѣ для ночлега.

— Какъ почивали, Петръ Алексѣичъ?

— Покорно благодарю.

— Ха, ха, ха, — отвѣчаетъ Любовь Александровна, и ея лоснящееся отъ одеколона лицо, съ прыщиками на лбу и лѣвой щекѣ, ухмыляется, лучезарно хохочетъ отъ лба до затылка.

Мнѣ становится неловко, я оглядываю себя, думаю, что я сдѣлалъ смѣшнаго. Кажется, ничего. Но Любовь Александровна продолжаетъ хохотать; тѣло ея дрожитъ, руки сами собой обдергиваютъ платье, то спереди, то сзади, то поправляютъ пламенный бантъ на груди.

— Что же вамъ смѣшно, Любовь Александровна?

— А сонъ какой видѣли?

— Не помню.

— Неправда, ха, ха, ха, скажите! Вы помните сонъ.

— Ну помню, а сказать не могу.



====page 120====



— Отчего же?

— Да неприличный сонъ, щекотливый въ нѣкоторомъ родѣ; дѣвица слушать не будетъ…

— Ничего, говорите.

— Если ужь вы требуете, то извольте; только, чуръ, не пенять на меня, не сердиться.

— О, меня трудно разсердить. Вотъ васъ такъ я разсержу, непремѣнно разсержу. Ну, что же сонъ? — стукнувъ ногой, прикрикнула Любовь Александровна.

— Видѣлъ я, будто купаюсь. Раздѣлся я, снялъ рубашку, перекрестился и въ воду. На другомъ берегу рѣчки, гляжу, тоже раздѣвается дѣвушка, хорошенькая такая, потомъ перекрестилась и тоже въ воду. Вотъ и поплыли мы другъ къ другу, схватились руками и… Нѣтъ, Любовь Александровна, дальше не могу…

— Ха, ха, ха! взвизгнувъ захохотала Любовь Александровна. — Молчите, молчите!.. А подъ подушку глядѣли?

Я бросился подъ подушку, тамъ лежала червонная дама. Оглянулся, а Любушки уже нѣтъ, и звонкій голосъ ея раздается уже въ чайной.

Послѣ этого раскрылъ я учебники, чтобы приготовиться къ лекціи.

— Петръ Алексѣичъ! чай пить! сказала Любушка, явившись внезапно.

— Нельзя ли, Любовь Александровна, сюда прислать.

— А вы не хотите пить съ нами? Не будетъ вамъ сюда чаю.

Дѣлать нечего, пошли въ чайную. Тамъ подошла ко мнѣ Соничка, меньшая сестра Любушки, кандидатка кобылы, дьявола и ангела…

— Посмотрите, Петръ Алексѣичъ, какая ниточка.

— Да, премиленькая, отвѣчаю я со злобою въ сердцѣ и совершеннымъ отсутствіемъ выраженія на лицѣ.

— А у меня какой кошелекъ есть, продолжаетъ она.

Я молчу.

— Вы видѣли? Показать вамъ? Покажу, покажу, непремѣнно покажу, если вы не видали. Ахъ, какой кошелекъ, Петръ Алексѣичъ!

— Да, очень хорошій, должно быть, отвѣчаю я. — У меня есть знакомая дѣвочка, такъ у той есть картинка, тоже очень хорошая.

— А вотъ посмотрите-ка, паукъ ползетъ... какой некрасивый…

— А вотъ у васъ полосатое платьице. А чеснокъ во щи не кладутъ у васъ? отвѣтилъ я скороговоркою. Сказалъ, да и сробѣлъ. Поймутъ, думаю, разсердятся; однако не поняли.

— Сонька, прочь пошла! сказалъ мой ученикъ, Петя, схвативъ мою собесѣдницу за платье и толкнувъ на диванъ.



====page 121====



— Ахъ, Петька!.. Смотри, у меня башмачокъ развязался, продолжала жеманно Соня.

— Что ты, Сонька, кокетничаешь? замѣтилъ ей юнкеръ, старшій сынъ полковника: — такая козявка, а тоже кокетничаетъ…

Я выпилъ чашку чаю съ знатными сливками, пѣнка такъ и разбѣгалась жирными, золотистыми кругами. При этомъ меня спросили:

— Вы любите пѣнки?

— Люблю.

— Ну, у васъ будетъ жена рябая.

Я выпилъ, опрокинулъ чашку и положилъ кусочекъ сахару на верхъ, думаю: что будетъ.

— А! Вотъ какъ вы. Сядьте же сами такъ. У васъ жена будетъ такъ сидѣть. А что, вы были когда нибудь влюблены, Петръ Алексѣичъ?                                                       

— Нѣтъ. Любовь, какъ я вижу, очень глупа.

Наконецъ пробрало Любовь Александровну. Она надулась; физіономія ея еще болѣе раскраснѣлась. Не знаю, что вышло бы дальше, но въ это время въ комнату вошелъ самъ папенька, быкъ холмогорскій въ халатѣ, басъ, какъ труба. Брюхо у него полчаса въ окружности: — это ширина, а вышина — пальцемъ не достанешь до его красной отъ пива рожи. Всѣ притихли. Любушка сидѣла, какъ умница, сложа ручки и потупивъ глазки; Соничка ушла на верхъ, а мальчики вытянулись въ струнку.

— Добраго утра, Александръ Ѳомичъ! привѣтствовалъ я эту машину.

— Покорно благодарю, Петръ Алексѣичъ. Знатно заснулъ. Послѣ бани-то, знаете... Чортъ! закричалъ онъ вдругъ страшнымъ басищемъ, и весь корпусъ его заколебался. — Анисья! Лукерья! или, какъ тебя... дьяволъ ты эдакой!..

Явилась кухарка. 

— Что же ты, лѣшій, не вытерла стола? сказалъ полковникъ октавою и внушительно. У него только и было заботы освѣдомиться: — вытерты ли стекла; что приготовятъ къ ужину и обѣду, и сколько градусовъ мороза и тепла.

— А ты, Любка, зачѣмъ спозаранку ржешь, какъ кобыла?

Любушка молчитъ. Ну, думаю, испортили весь день полковнику; вспышки его теперь долго не успокоятся. Ничуть не бывало. Онъ преспокойно и весело тотчасъ же обратился ко мнѣ.

— Да, знатно поспалъ. А отчего? Баня, да какая баня-то! Нужно и мыться умѣючи. Какъ придете въ баню, надо окатиться холодной водой, хорошо тоже взять шайку холодной воды, да шайку теплой и поливать себя полосами: это производитъ особенное наслажденіе...



====page 122====



Потомъ надо попариться и полежать немного; подъ дождь и опять полежать; мыться мыломъ, попариться еще разъ и опять полежать, потомъ слѣдуетъ окатиться холодной водой и лежать уже въ передбанникѣ, гдѣ раздѣваются. Послѣ бани надо непремѣнно выпить косушку и въ постель ложиться голому, тогда будетъ отличное дѣло. Это все я по опыту знаю... Не такъ! не такъ!.. Ну зачѣмъ вы растрепали свѣтильну у свѣчки? Соберите ее въ кучу! Вотъ такъ. Вы думаете, свѣтлѣе будетъ по вашему-то? только на одну минуту. То-то, вездѣ опытность нужна. Поживете, научитесь многому отъ насъ стариковъ.

Я началъ лекцію. Ученики усѣлись и навострили уши. Вдругъ является Соничка.

— Петръ Алексѣичъ! Если вамъ понадобится чернильница, такъ она въ кабинетѣ.

Ушла. Продолжаемъ. Смотрю, опять заглядываетъ.

— Если холодно въ вашей комнатѣ, такъ скажите: Анисья истопитъ.

Опять скрылась. Думаю, не запереть ли комнату на ключь? Входитъ Любовь Александровна.

— Что вамъ? спрашиваю.

— Вотъ сегоднишняя газета.

— Хорошо, покорно благодарю.

Потомъ приходитъ кухарка съ дровами, юнкеръ является взять сигару, которую онъ оставилъ въ моей комнатѣ; словомъ, невозможно перечислить всѣхъ явленій. Лекція шла нелѣпо. Два часа пробился я и отпустилъ учениковъ съ пустыми головами. Глупо, до крайности глупо было мое положеніе. Отказаться отъ мѣста — неделикатно; сказать, что всѣ они надоѣли — невозможно. Вѣдь такіе люди и не поймутъ, чѣмъ они могли надоѣсть. Что дѣлать? Но вотъ отворяется дверь, и является Любушка; за ней Соничка.

— Петръ Алексѣичъ, нѣтъ ли у васъ хорошенькой книжечки?

— Нѣтъ у меня хорошенькой книжечки, Любовь Александровна.

— Однако?..

— А что вы называете хорошенькою книжечкою?

— Да вотъ, «Вѣчный Жидъ» мы читали, «Смерть и Честь» романъ, «Прекрасная Магометанка» и много разныхъ романовъ.

— Что же, вамъ понравилась «Прекрасная Магометанка»?

— «Вѣчный Жидъ» хорошъ.

— А «Прекрасная Магометанка»?

— Тоже хорошо.

— Ну, такъ я не могу вамъ предлагать книгъ.

— Отчего?

— Вы любите глупыя книги, которыя и читать не стоитъ.



====page 123====



— Ахъ, ученый какой! Романы — глупость?

— Не то, романы-то глупые читаете вы.

— Ишь какой! Ахъ да, вы хотите разсердить меня? какже! А вотъ я васъ разсержу. Она ударила меня по плечу.

— Вы одни вечеромъ не боитесь гулять? спросилъ я.

— Не скажу…

— Вы верхомъ безъ сѣдла ѣздите, Любовь Александровна?

— Ахъ какой насмѣшникъ!

Ну, думаю, тебя ничѣмъ не проймешь. Я легъ на кровать, — нейдетъ вонъ, болтаетъ. Поднялъ ногу на комодъ, ничего; сталъ снимать сюртукъ. Ушла. Наконецъ-то!..



— Ну-ка, что вы приготовили намъ, братцы? спрашивалъ полковникъ, усаживаясь обѣдать. — Дайте-ка мнѣ рюмочку... Кисло!.. Первая коломъ пошла!.. Что же скажетъ вторая?.. Вторая соколомъ!.. Ну, дальше полетятъ мелки пташечки!.. Любка, чортъ тебя подери, гдѣ рѣдька со сметаной?

Подали рѣдьку со сметаной.

— Петинька?

— Что папаша?

— Ты зачѣмъ въ носу ковыряешь? Онъ у тебя болитъ?

— Нѣтъ, не болитъ.

— Такъ ты дуракъ. Развѣ можно ковырять въ носу?

Затѣмъ послѣдовалъ длинный разсказъ о томъ, какъ одинъ генералъ имѣлъ привычку ковырять въ носу. На парадѣ онъ и начни ковырять — чиномъ обошли. Да! Во время разсказа щи въ его тарелкѣ простыли.

— Любка, вѣдь ты дьяволъ. Щи-то холоднехоньки!

— Они простыли уже на столѣ, папенька.

— Дура ты, вотъ что!

Любушка молчала съ выраженіемъ полной привычки къ такому порядку дѣлъ.

— Да подлей же горячихъ-то, чортъ!

Она торопливо опустила разливательную ложку во щи.

— Оставь, позови мнѣ Вѣрочку.

Вѣрочка пришла и налила ему щей.

— Вотъ это bene, сказалъ онъ. — Много сѣкли меня за эти bene, male, stultus, patres conscripti и всякую латынь... А тебя, Вася?

Вася молчалъ.

— И тебя тоже... Чего стыдиться! Сѣкли такъ сѣкли — экая бѣда. И я тебя сѣкъ, потому что я отецъ, а вотъ выросъ большой и паль



====page 124====



цемъ не трону — самъ возрастъ и разумъ имѣешь. А тебя, Вѣрочка, сѣкъ я?

Вѣрочка покраснѣла.

— Сѣкъ ли я?

— Нѣтъ, отвѣтила она.

— Ну, да. Я, Петръ Алексѣичъ, обратился онъ къ Потесину: —  бабъ не сѣку и не бью. Вотъ этихъ дураковъ дралъ и то до шестнадцати лѣтъ, только. Какъ шестнадцать лѣтъ стукнетъ которому, довольно: уменъ — благодареніе Господу, нѣтъ — убирайся къ чорту. Такъ ли я говорю?

Потесинъ промолчалъ.

— Однако ктожь тебя-то сѣкъ?

Вѣрочка не отвѣчала.

— Кто ее, Петя, сѣкъ?

— Мамаша, отвѣчалъ Петя.

— Вотъ! внушительно сказалъ отецъ: — женщину должна сѣчь женщина. Ну, да какъ ихъ и сѣкли-то? выдернетъ мать прутъ, не ощиплетъ даже листьевъ, голову въ подолъ, да по среднему-то мѣсту разъ пятокъ и шлепнутъ. Какое это сѣченье! А васъ такъ ли сѣкли?

Петя усмѣхнулся, потому что отецъ, очевидно, былъ въ добромъ расположеніи духа.

— А вашего брата на скамеечку, за руки, за ноги попридержатъ, да безъ листьевъ штукъ двадцать пять и дадутъ. Такъ ли я говорю?

— Такъ, отвѣчалъ Петя съ какой-то неопредѣленной улыбкой.

— Вотъ! отнесся полковникъ къ Потесину.

— Вася!

Вася не дослышалъ.

— Чортъ! я тебя спрашиваю.

Васю толкнули подъ бокъ.

— Ты оглохъ что ли?.. Былъ у Неёловыхъ? 

— Былъ-съ.

— Ну, что же?

— Унтеръ-офицеръ, произведенный въ подпрапорщики, женихъ Буевой.

— Что-о?

— Унтеръ-офицеръ, Мясновъ, произведенный въ подпрапорщики…

— Боже ты, Боже! да онъ никакъ съума сошелъ!.. Повтори, что ты сказалъ?

— Унтеръ-офицеръ, произведенный…

— Васька, ты оселъ!

Вася покраснѣлъ отъ злости.



====page 125====



— Скажи еще разъ.

Вася озлился, соскочилъ со стула и вышелъ вонъ изъ комнаты, хлопнувъ дверью. Кажется, должно было ожидать грозы, — ничего не бывало.  

— Вѣрочка, подлей еще…

Ему подлили. Онъ, не наклонясь къ столу, издали сталъ дуть на щи и безъ особаго усилія поднялъ въ тарелкѣ бурю. Потомъ сталъ стремительно ѣсть. Когда щей осталось немного, онъ спросилъ:

— А гдѣ же Вася?

— Ушелъ, отвѣтили ему.

— Ну, и чортъ съ нимъ! пусть не жретъ!..

Онъ докончилъ щи. Послѣ этого только объяснилось, за что онъ сердился на Васю.

— Болванъ эдакой, заговорилъ полковникъ. — Дернуло же его сказать: унтеръ-офицеръ, произведенный въ офицеры! Выходитъ, что дочь моего пріятеля выходитъ за солдата. Ахъ, ты безмозглая башка! Не могъ сказать прямо: выходитъ за подпрапорщика. — Вотъ!..

Въ это время принесли жаркое. Направленіе мыслей полковника перемѣнилось.  

— Дайте мнѣ мясца, заговорилъ онъ, и на лицѣ его отразилась невиннѣйшая радость, ангельски кроткое наслажденіе прошло по его душѣ... Глазки его засверкали плотоядно.

— Слава тебѣ, Господи! говорилъ онъ, наклонившись къ столу всей массой своего тѣла, разинувъ свою огромную яму, изъ которой выставился желтый клыкъ, и сдерживая улыбку и радостное дыханіе: — люблю скоромные дни... Вѣрочка, мясца посырѣе положи… съ кровью, голубушка, съ кровью... Вѣрочка, дочь моя, крови побольше!.. Въ это время изъ ямы подъ тупымъ носомъ выставился другой толстый клыкъ. — Братцы, дайте намъ съ кровью, говорилъ, сладострастно замирая, полковникъ…

— Га-га-га! зарычалъ онъ, когда положили ему на тарелку пылающій, съ кровью, кусокъ говядины. Онъ выпилъ, и больше не могъ говорить, пожирая огненное мясо.

Потесинъ дивился, глядя на него; дивился, какъ не повскакаютъ во рту у него пузыри отъ обжоговъ... «Плотоядное!» думалъ онъ.

Полковникъ, проглотивъ свою порцію, опять заржалъ отъ наслажденія...                                                

— Ну, теперь что еще намъ дадутъ? спросилъ онъ.

— Пироги.

— А что это у васъ, Петръ Алексѣичъ, зубы вѣрно заболѣли?

— Нѣтъ.

— Что же вы салфеткой-то прикрыли ротъ?



====page 126====



— Такъ.

— Какъ это такъ?

— Трудно объяснить, почему принимаешь то, или другое положеніе тѣла: отчего положишь ногу на ногу, подопрешь лицо — и самъ не знаешь.

— Развѣ, что вотъ самъ-то не знаешь, такъ; а вы вотъ смѣетесь чему-то, говорилъ онъ, чавкая пирогъ.

— Веселыя мысли въ головѣ.

— Какія же? скажите.

— Да мало ли, что въ голову придетъ.

— Конечно. Значитъ, больше намъ ничего не дадутъ?

— Ничего.

— Чортъ же съ вами!..

— Теперь пойдемте, Петръ Алексѣичъ, и воскуримъ сигары.



Конечно, Потесинъ не могъ ужиться въ такой семейкѣ и скоро простился съ полковникомъ. Послѣ этого онъ началъ было обличительныя статейки пописывать, но статейки выходили неудачныя, и онъ бросилъ этого рода промыселъ. Потомъ онъ нашелъ себѣ еще какіе-то уроки и здѣсь, вѣроятно, увлекся во второй разъ той неприступной дѣвушкой, которую онъ хотѣлъ развратить, во что бы то ни стало. Онъ сдѣлалъ ей предложеніе и получилъ отказъ (см. выше). Съ горя онъ закутилъ снова, захворалъ, поступилъ въ больницу, гдѣ его обокрали начисто, и, выздоровѣвъ, снова перебрался на большую квартиру. 

Вотъ еще нѣсколько отрывковъ, относящихся къ характеристикѣ героя.



Главный герой долженъ все переиспытать на свѣтѣ — добро и зло, страсти скверныя и высокія, какъ изъ любопытства, такъ и по своей кипучей натурѣ; когда же пройдетъ пылъ юности, начинается его практическая дѣятельность. Онъ вездѣ принятъ — въ честныхъ и безчестныхъ домахъ. Прогорѣвши и перенесши на своей шкурѣ не только бѣдствія, но и пороки, онъ бросилъ обличать родъ человѣческій, что дѣлалъ во время личнаго разврата, и сказалъ: «никто не виноватъ!» Въ кабакѣ, въ уединенномъ пьянствѣ, вглядываясь въ свою душу и во всѣ нравственныя убѣжденія человѣчества, глубоко, искренно и раціонально отрицая ихъ, онъ на другой день, среди стариковъ, признавалъ законнымъ и ихъ отрицаніе новой жизни (потому что старики не могутъ по самой своей натурѣ не отрицать ее). На третій день онъ былъ въ изящной и образованной семьѣ, среди передовыхъ людей, которымъ постоянно дѣлалъ возраженія и предлагалъ вопросы, вынесенные имъ изъ жизни, и часто ставилъ ихъ въ тупикъ.



====page 127====



Въ періодъ переходнаго состоянія, когда онъ, выпуча глаза, смотрѣлъ на несущуюся передъ нимъ жизнь, то бурную, то тихую, то свѣтлую, то мрачную, которая однако не могла увлечь его за собою и предъ которою онъ стоялъ особнякомъ, только наблюдая ее и желая постигнуть ея закрытый, тайный смыслъ, — въ это время онъ сшилъ тетрадку, на которой было написано: «для записи». На первой страницѣ этой тетради читаемъ: «наконецъ приступаю къ давно предполагаемому дѣлу. Буду записывать темы разговоровъ, которые гдѣ либо услышу, и развитіе ихъ вкратцѣ. Потомъ, всѣ случаи, выводящіе моихъ знакомыхъ изъ апатическаго состоянія; занятія мужчинъ домами и движимостью, женщинъ домашнее и въ гостяхъ и проч.»



Потесинъ никогда ни о чемъ не плакалъ. Это его особенность. Умерла его мать, онъ ходилъ какъ окаменѣлый; но ни одной слезы не выпало изъ его глазъ: они были сухи. Онъ и не хохоталъ никогда, хотя иногда и смѣялся, а чаще всего улыбался. Всякое чувство, радостное или печальное, злое или доброе, онъ большею частію переваривалъ внутри себя; тѣмъ оно сильнѣе и тяжелѣе было, чѣмъ меньше обнаруживалось.



При большомъ стеченіи разнаго рода неудачъ, Потесинъ мучилъ и себя, и другихъ. Онъ доходилъ до бѣшенства и самозабвенія. Кухарка, навѣстившій его сосѣдъ, мирный котъ — всѣ чувствовали расположеніе его духа. Онъ сначала молчалъ, потомъ начиналъ вздыхать, далѣе скрипѣть зубами, издавать диковатые звуки и возгласы въ родѣ: «чортъ возьми!»... «свиньи!» и т. п. Когда онъ былъ сердитъ, у него всегда былъ сжатъ кулакъ. Наконецъ, раздраженный чѣмъ нибудь, а въ такихъ случаяхъ его все могло раздражить, онъ иногда доходилъ до изступленія, дѣлался несправедливъ и неприступенъ, и не помня себя, приводилъ въ исполненіе первую, пришедшую въ горячую голову мысль. Котъ сдѣлалъ ему ласковое «курны», а онъ ударилъ его ногой. Отчего раздается ударъ двери? звонъ посуды? Отчего книга полетѣла въ уголъ? стулъ упалъ?.. «Мнѣ тяжело!.. Я глупѣю!.. Я съ ума схожу!»... говаривалъ онъ, опомнившись немного. Ему вдругъ становилось совѣстно.

— Къ чему столько соли навалила во щи? говорилъ онъ сердито кухаркѣ.

— На васъ сегодня не угодишь.

— И вправду не угодишь, сознавался передъ собою Потесинъ… Послѣ такихъ размышленій онъ успѣвалъ овладѣть собою.



Онъ умѣлъ говорить своему знакомому въ такихъ формахъ, что тотъ его слова принималъ за циническую шутку, между тѣмъ какъ



====page 128====



слова его были чистая монета. Такимъ образомъ, провѣряя самыя сокровенныя думы и проступки, онъ такъ маскировался, что и недогадывались о его дипломатическихъ продѣлкахъ. Иногда то, что было съ нимъ, или что онъ предпринималъ, или наконецъ просто размышлялъ, онъ приписывалъ какому нибудь псевдониму и подъ этимъ покровомъ выщупывалъ нужныя ему мысли и мнѣнія его ближнихъ. Но самый тонкій и неуловимый методъ употреблялся имъ тогда, когда онъ хотѣлъ изучить какого нибудь человѣка; онъ заговаривалъ въ этомъ случаѣ о разнаго рода вещахъ, которыя, казалось бы, и не относились прямо къ дѣлу, но ему достаточно было и этого; узнавъ логику экспериментируемаго, онъ уже умѣлъ какъ-то догадаться, что человѣкъ думаетъ и о томъ, о чемъ никому и никогда не говоритъ. Здѣсь представить примѣръ его глубокаго анализа на второй любви, гдѣ онъ дѣйствовалъ такъ іезуитски, не разбирая средствъ, которыхъ даже и цѣли не оправдывали. Когда хотѣлъ, то умѣлъ онъ впустить тонкій ядъ въ душу ближняго, не употребляя при этомъ новыхъ словъ, которыя необходимы многимъ для выраженія новой идеи; онъ въ старыя формы вливалъ новый духъ, не отвергая того, что не вливай новаго вина въ старые мѣхи — они разорвутся, но добавляя: «и пусть рвутся, духъ же не умретъ», разумѣя подъ духомъ свое направленіе мысли и жизни…



Въ «большой квартирѣ» Потесинъ нанялъ комнатку крошечную, чуть ли не въ подвалѣ. Здѣсь уже и сосѣди его были не тѣ, что прежде, онъ очутился среди забитыхъ, грязныхъ существъ, столкнулся лицомъ къ лицу сь голью грошевою, съ подонками общества. Его не покоробило отъ этого сосѣдства: цѣлый рядъ неудачь, безденежье, недостатокъ кредита и ежедневное пьянство смирили Потесина, и онъ опускался ниже и ниже. Родственники и прежній элегантный кругъ знакомства заговорили объ немъ съ сожалѣніемъ, пошли разныя сплетни и упреки, Потесинъ не обращалъ на это вниманія и, какъ бы на зло имъ, тѣснѣе сближался съ своими новыми сосѣдями, тѣмъ болѣе, что они не на шутку начали интересовать его. Вотъ нѣсколько типовъ изъ новыхъ его пріятелей.



Захудалый родъ. Еще не болѣе, какъ лѣтъ 40 назадъ, существовалъ знаменитый родъ князей Ремнищевыхъ, котораго богатыя помѣстья хотя и были разорены, но все же позволяли владѣтелю ихъ кутить на пропалую, на пять губерній. Въ глубокой древности встрѣчаются знаменитые предки этого рода. Школьникъ, зубря русскую исторію, непремѣнно встрѣчается съ этимъ именемъ. Съ Іоанномъ III одинъ изъ предковъ его ходилъ подъ Новгородъ и жегъ его, а внукъ этого доблестнаго предка рылъ народъ въ Волховъ; правнукъ былъ другомъ



====page 129====



Годунова и вѣрнымъ его слугою; на копье другаго потомка попалъ извѣстный Матвѣевъ; Петръ I въ послѣдствіи сорвалъ голову этому потомку. Большія услуги Ремнищевы оказали отечеству нашему при Биронѣ, Елисаветѣ, Екатеринѣ великой и въ 1812 году. Но уже въ прошлое царствованіе угасъ этотъ знаменитый родъ въ лицѣ Епифана Андреича Ремнищева, князя и надворнаго совѣтника, и въ чинѣ семъ состоявшаго канцелярскимъ чиновникомъ. Странная судьба этого именитаго, вельможнаго канцеляриста. Отецъ его кормилъ пять губерній, а онъ едва прокармливаетъ свою щедушную особу. У насъ есть много такихъ князей. Зналъ я одного грузинскаго князя. Извѣстно, что прежде, чѣмъ отдалось подъ наше покровительство грузинское царство, царями его титулы разсыпались направо и налѣво щедрою рукою. Такъ одинъ изъ царей, проѣзжая около рѣки, остановился посмотрѣть, какъ рыбаки закидывали сѣти. — «На мое счастье», сказалъ онъ. На его счастье попалась какая-то огромная рыба, которую хозяинъ невода, простой мужикъ, и поднесъ царю. Царь былъ такъ радъ, что наградилъ его титуломъ князя, но денегъ не далъ ни гроша.

Въ этой же большой квартирѣ жилъ отставной титулярный совѣтникъ, который три раза срывалъ по 300 руб. сер. за то, что били его морду, а морду его, ей Богу, и даромъ можно бить. Эта шельма, уволенная по прошенію, обыкновенно подбиралъ человѣкъ шесть забулдыгъ, въ ихъ присутствіи раздражалъ какого нибудь незнакомаго господина, тотъ билъ его по мордѣ, начиналось дѣло, и титулярный получалъ слѣдуемый по закону гонорарій. Наконецъ гражданская палата обратила вниманіе на то обстоятельство, что титулярнаго что-то часто очень бьютъ, и запретила ему впредь подавать просьбы. Чѣмъ промышлять? послѣдній товаръ — физіономія, упала въ цѣнѣ; дошло до того, что бить стало можно эту физіономію, плевать въ нее, какъ въ плевальницу, тыкать пальцами, топтать ногами. Тогда онъ прибѣгнулъ къ другому средству.

Приходитъ къ нему какой нибудь промыслитель — чиноперъ.

— Дѣло, говоритъ онъ.

Потомъ, глядя серьезно на чинопера, спрашивалъ: «сколько?»

— Пятьдесятъ.

— Сто.

— Не дадутъ.

— Дадутъ. За это и больше дадутъ.

— Ну, шестьдесятъ.

— Девяносто.

— Семьдесятъ.

— Семьдесятъ пять.



====page 130====



— Идетъ.

— На столъ.

Чиноперъ кладетъ на столъ 75 руб.

Осталось одно — сочинять кое какія прошенія и давать кляузные совѣты.

Епифанъ Андреичъ былъ хилъ и захудалъ. Это была забитая личность. Выраженіе лица доброе, но запуганное, недовѣрчивое, въ одиночку всегда довольное. Онъ былъ единственный сынъ отца, который ненавидѣлъ Епифана еще въ то время, когда онъ былъ въ утробѣ матери, потому что любилъ въ это время другую женщину. Онъ выгналъ Епифана изъ дому на двѣнадцатомъ году, вслѣдствіе чего онъ и пріютился у своей тетки. Но эта тетка-благодѣтельница была не лучше отца. Чортъ знаетъ, чего только она съ нимъ не дѣлала…

Вглядываясь въ лицо Епифана Андреича, вы не замѣчаете въ немъ ничего глупаго; голова его устроена правильно, лицо не развито на счетъ черепа, лобъ широкій, и не смотря на сорокъ лѣтъ, моложаво и красиво; но глупъ онъ, положительно глупъ. Причина тому простая — отецъ его, подъ пьяную руку, по его молодому, еще не окрѣпшему темени ударилъ пять разъ своею здоровенной широкой ладонью — и вотъ пошелъ Епифанъ гулять по свѣту дуракомъ, и всѣ надъ нимъ смѣются. Потерявъ умъ, онъ утратилъ и ту небольшую любовь, которую старался питать къ нему отецъ. Отецъ возненавидѣлъ его тѣмъ болѣе, что онъ же былъ и причиной сыновней глупости и такимъ образомъ былъ для него постояннымъ укоромъ. Поэтому онъ и поспѣшилъ отправить сына въ Питеръ къ своей сестрѣ, прося опредѣлить его въ корпусъ. Та опредѣлила его въ гимназію. Епифанъ никому не разсказывалъ объ этомъ случаѣ, по той причинѣ, что нигдѣ не встрѣчалъ участія и недовѣрчиво относился къ людямъ. (Въ ходѣ романа, онъ разскажетъ объ этомъ только одному Потесину, откуда читатель и долженъ узнать о прежней жизни захудалаго рода. Встрѣтивъ въ Потесинѣ полное участіе, а именно послѣ того, какъ Потесинъ спасъ его отъ титулярнаго, Епифанъ высказалъ ему все, и тутъ-то поразительный плачь его о своей бѣдности душевной, — не вытерпѣлъ голубчикъ). Въ гимназіи огромныхъ трудовъ стоило ему заучивать уроки, и его тамъ часто парили. За годъ до окончанія курса Епифанъ получилъ извѣстіе, что отецъ его умеръ; Епифанъ сдуру плакалъ, точно и Богъ вѣсть, что утратилъ. Спустя еще немного, пришло другое извѣстіе, болѣе печальное: — всѣ имѣнія пошли съ молотка, въ уплату отцовскихъ долговъ. Епифанъ опять плакалъ, и теперь было о чемъ поплакать. Кончивши курсъ, онъ поступилъ въ департаментъ въ качествѣ канцелярскаго чиновника и шута. (Характеристика. — Его мечты и хозяйство. — Любовь къ сосѣдкѣ-уроду. — 



====page 131====



Какъ можно влюбиться въ урода, — тутъ особаго рода любовь. — Теорія, психически провѣренная, что дуракъ, быть можетъ, умнѣе насъ, умниковъ, но у него свой складъ души. — Положительная честность и добродушіе. — Онъ умѣлъ разговаривать съ неодушевленными вещами, для него каждая изъ нихъ имѣла смыслъ. — Скопидомство. —  Скандалъ, учиненный имъ въ департаментѣ, вслѣдствіе внушеній Потесина о томъ, что онъ не долженъ позволять унижать свою личность, и проч.).



Вотъ рецептъ, по которому можно умнаго мальчика превратить въ дурака. Бейте его по головѣ каждый день. Черезъ полгода онъ будетъ жалко глупъ, хоть бы и не родился дуракомъ. Въ то же время пускай родные, знакомые, начальники, товарищи, прислуга будутъ смотрѣть на него, какъ на дурака, съ презрѣньемъ отзываться о каждомъ его словѣ, мысли, побужденіи, движеніи, при остротахъ пожимаютъ съ сожалѣніемъ плечами, при жалобахъ хохочутъ, — такой безапелляціонный судъ произведетъ свое дѣйствіе, человѣкъ разубѣдится въ своемъ умѣ, его одурачутъ, и онъ дѣйствительно одурѣетъ. Несчастный захудалый Ремнищевъ захудалъ и морально; бѣденъ сталъ и тѣломъ, и душою. И физическій, и нравственный гнетъ на голову создали изъ него забитое, несчастное, глуповатое существо.



Захудалый Ремнищевъ часто прислушивался ко всѣмъ звукамъ и явленіямъ своей комнаты: смотрѣлъ въ жерло лежанки, наблюдая работу огня, трескъ полѣна и тлѣніе углей; игралъ съ котятами, занимался росчерками перомъ на бумагѣ. Чай онъ пилъ не столько съ аппетитомъ, сколько съ любовью хозяйничать, поэтому чайные приборы были у него чисты, въ порядкѣ, — онъ точно игралъ, какъ маленькія дѣти играютъ въ чай. Перетиралъ и пересчитывалъ старыя деньги; иногда пересчитывалъ, безъ всякой нужды, и новыя деньги, и проч.



Захудалый родъ, приходя въ азартъ, или впадая подъ рѣдко-рѣдко откровенную руку, дѣлалъ подчасъ довольно странныя сближенія, напримѣръ, показывая на палецъ, онъ спрашивалъ: — это что? Снисходительный слушатель отвѣчалъ ему: «палецъ»; пораздражительнѣе: «ковырни въ носу, узнаешь что», а наглый; «болванъ, братъ, ты, захлопни скорѣе яму, которая у тебя называется ртомъ». Иные ругались и почище. Подъ откровенный часъ онъ изрѣдка высказывалъ свои убѣжденія, долго-зрѣвшія въ его обезможженной головѣ, и слышалъ злыя насмѣшки... Еще благо тебѣ, Епифанъ, что рѣдко высказывался ты передъ людьми, а больше говорилъ со столами и вещами, а то бы натерпѣлся ты за то, что подлый деспотъ-отецъ когда-то



====page 132====



треснулъ тебя по неокрѣпшему твоему черепу и вышибъ изъ тебя спасителя жизни людской, мозгъ изъ черепа. И много въ твоей жизни будетъ горя-злосчастья, но знай, что безъ горя-злосчастья и счастье не ходитъ по Руси. Ты младшимъ братомъ сталъ, а младшій братъ и есть счастье... Ну, и пусть ихъ!...



Пѣвчій. У насъ при церквахъ часто устраиваются вольные пѣвческіе хоры, или такъ называемая «сборная братія». Какой нибудь мѣщанинъ, маленькій чиновникъ, отставной унтеръ-офицеръ, заштатный дьячокъ и тому подобный людъ, имѣющій какіе нибудь теноры или басы, составляютъ партію, и, выбравъ изъ среды себя артиста, знающаго мало мальски ноту и владѣющаго скрипицей, они нанимаются пѣть при какой нибудь церкви, рублей за шестьсотъ въ годъ. Разсчитывая на заказныя обѣдни, выносы, панихиды и славленье рождественское, крещенское и пасхальное, они могутъ надѣяться получить каждый рублей по восьми въ мѣсяцъ и до пятнадцати; маленькимъ пѣвчимъ, дискантамъ и альтамъ, изъ дѣтей бѣдныхъ родителей, достается рубля по два или по три въ мѣсяцъ, хотя они несутъ ту же службу, какую и большіе. Въ большой квартирѣ жилъ одинъ изъ такихъ пѣвцовъ, нѣкто Алексѣй Акимычъ Частоколовъ. Это былъ снарядъ о восьмнадцати октавахъ. У него не было ни роду, ни племени, ни отца, ни матери, онъ самъ не зналъ, сколько лѣтъ ему, зналъ только, что его какой-то мѣщанинъ спасъ отъ проруби, гдѣ его думали было утопить, усыновилъ его и далъ ему нѣкоторое воспитаніе.

Средняго роста, лѣтъ 30-ти отъ роду, плохо скроенъ, да крѣпко сшитъ, могучъ и голосистъ, Алексѣй Акимычъ былъ славою хора. Балакиревъ и колода засаленныхъ картъ — вотъ и вся библіотека Алексѣя Акимыча. — Упражненіе его на 18-ти октавахъ. — Всегда безъ денегъ, всегда пьяный. — Взглядъ его на жизнь и отвращеніе къ наукѣ. — Дикій и самобытный языкъ и существованіе у насъ во многихъ кружкахъ оригинальныхъ словъ и оборотовъ рѣчи, читателю, вѣроятно, неизвѣстныхъ. — Цинизмъ послѣдняго предѣла. Ненависть къ барамъ, франтамъ, богачамъ, предпочтеніе рѣдьки ананасу и т. п.

Пѣвчаго присловья (*). Поймалъ вошь, будетъ дождь; поймалъ двѣ рядомъ, будетъ съ градомъ. Вотъ теперь совсѣмъ скотина, — хвоста не было, а теперь и хвостъ есть. (Пѣвчій долженъ быть скандальеръ.



(*) Эти присловья должны были войти въ составъ разговоровъ пѣвчаго, который, какъ видно, щеголялъ такими присловьями. Здѣсь они собраны авторомъ всѣ вмѣстѣ, для памяти.



====page 133====



Онъ силенъ физически. Офицеру, котораго онъ обругалъ скотиной, онъ же показалъ кулакъ, сказавъ: «поговори!»).

Зѣвнулъ и, перекреста ротъ, сказалъ: «была у волка одна пѣсня, да и ту перенялъ». — «Если поплевать на ладонь, да треснуть его хорошенько по харѣ, то весь румянецъ пропадетъ».

— Если я передъ бабой, передъ гадиной женскаго пола спасовалъ (онъ выразился рельефнѣс, но какъ именно, напечатать нельзя), такъ послѣ этого я дуракъ и скотина. Вѣдь баба глупѣе и гаже мужчины. Курица глупѣе пѣтуха, кобыла жеребца, сука кобеля, а баба глупѣе человѣка, т. е. мужчины. Я вѣдь кобель, а меня сука обошла. Хорошо же!»



Ѣлъ воробьевъ, колюшекъ; крысъ давилъ собственными руками. Разсматривая свою шапку, онъ соображалъ, что изъ шапки его можно супъ сварить, и въ самомъ дѣлѣ, шапка его была очень жирна. Его характеристика своихъ сапогъ, пальто, своей фигуры; его думы надъ пустыми щами и размазней; его желудокъ, способный переваривать, что угодно.



Фразы: того и гляди, что экваторъ на брюхѣ лопнетъ. — Кабы не плѣшь, такъ и не голо. — Холостымъ попъ не бываетъ, а женатымъ монахъ. — Пью косуху, бью по уху, со всего духу, я старуху, вотъ калина, вотъ малина! — Разъ, два — голова, три, четыре — прицѣпили; пять, шесть — что же ѣсть? семь, восемь, — сѣно косимъ; девять, десять — деньги вѣсить; одиннадцать, двѣнадцать — милые бранятся. — Яблочко катилось вкругъ огорода, кто его поднялъ, тотъ воевода! — вотъ и вся исторія!..

Когда пѣвчій былъ пьянъ, онъ имѣлъ обыкновеніе говорить: «я зѣло! значитъ не шевелись, не дыши, — иначе кому нибудь морду побью!» Иногда онъ забывалъ произносить это сдерживающее слово, — тогда и побивалъ кому нибудь морду, либо наталкивался на скандалъ другаго рода. Пѣвчій умѣлъ разнообразить свой припѣвъ: «я, говоритъ, зѣло; ты, говоритъ, зѣло; онъ, говоритъ, зѣло; мы, говоритъ, зѣло; вы, говоритъ, зѣло; они, говоритъ, зѣло! не даромъ же меня сѣкли, — спрягать теперь по камушкамъ умѣю». — «Братцы, сдѣлаемъ зѣло!» говаривалъ онъ, имѣя деньги. У него былъ обычай перемѣнять фразу, вызывающую на выпивку. Зѣло перемѣнилось потомъ на фразу: «Господа! хотите на лѣвую ногу?» и подъпьяна спрягалъ: «я на лѣвую ногу, ты на лѣвую ногу и т. д. Разъ его попросили расколоть полѣно; онъ раскололъ, посмотрѣлъ на топоръ, пощупалъ деньги въ карманѣ и сказалъ: «пойду топорище размачивать». Съ того времени эта фраза была у него призывомъ къ пьянству. Потомъ «на двугривенный, господа!» Потомъ: «на пять желудковъ!»



====page 134====



(Послѣ объясненія Потесина, у кого изъ животныхъ сколько желудковъ). Потомъ: «терніе на жизненномъ пути разсѣяно повсюду». Потомъ: «вотъ такъ погода — такъ и валитъ съ ногъ». Потомъ: «давайте стекла выставлять!» и проч. Всякую новую фразу онъ бралъ изъ событій своей жизни, или изъ столкновеній съ кѣмъ нибудь и съ чѣмъ нибудь.



Описать любовь Частоколова къ банѣ и здѣсь изобразить голыхъ, парящихся, моющихся, крехтящихъ и стонущихъ отъ удовольствія. Баня для Частоколова замѣняла клубъ и газеты. Ходя въ баню всегда въ субботу, когда много бываетъ народу, онъ здѣсь запасался политическими и общественными новостями. Пѣвческая, трактиръ и баня были единственными мѣстами его публичной дѣятельности.



Съ пьяна, въ началѣ охмѣлѣнія, онъ былъ веселъ, добръ, шутилъ, поцѣловалъ слѣпаго ребенка и далъ ему хлѣба и сахару. Потомъ выпилъ осьмушку и посидѣлъ молча минуты три, послѣ чего выпилъ еще и крякнулъ громко. Легкій, освѣжающій грудь и душу смѣхъ, пропалъ. Онъ сталъ насмѣхаться и прибирать гиперболически-циническія остроты, придираться ко всѣмъ. Еще осьмушка, и на него напало мрачное расположеніе духа. Онъ горько взглянулъ на свой бытъ, на судьбу свою и проклиналъ ее. Попомнилъ онъ свое бездомовство и безродство, басъ его надтреснулъ и задрожалъ, показались слезы на глазахъ, и онъ зарыдалъ какъ ребенокъ.

— Эхъ, съ горя еще хвачу; чортъ тебя дери, сивуха, мать моя, помощница и утѣшительница!

Послѣ этого плачь перешелъ въ бѣшенство, онъ скрежеталъ зубами, и кричалъ: «всѣхъ задушу, башку размозжу!.. Я васъ ненавижу!» Хмѣль, во время развитія своего, вдругъ упадаетъ, когда въ короткое время выпито много; такъ случилось и съ нимъ.

— Простите меня, братцы, я васъ оскорбилъ... Ну, я пьянъ... я пьянъ!..

Черезъ нѣсколько минутъ послѣ упадка, хмѣль опять быстро возрастаетъ. Онъ вскрикнулъ дико, и ругань его удесятерилась. Хмѣль наконецъ свалилъ его, и, лежа въ грязной постелѣ, все повторялъ одно и то же бранное площадное слово…

Такъ и заснулъ онъ, не договоривъ какую-то омерзительную фразу.

(Послѣ этихъ-то имянинъ его и уговаривалъ Потесинъ, а потомъ онъ отправился къ доктору).



Вдругъ Потесинъ услышалъ вздохи Алексѣя Акимыча, которые на этотъ разъ были глуше обыкновеннаго. Онъ стоялъ посреди комнаты, ежеминутно мѣняя положеніе своего тѣла. Онъ откинулъ ногу



====page 135====



назадъ и протянулъ руки впередъ, какъ бы ловилъ кого въ свои объятія; фигура его, черезъ минуту, изображала знакъ вопроса, а поднятые кулаки ищутъ, на чьей бы спинѣ поставить двоеточіе. Потомъ двоеточіе разстроилось; остановился Алексѣй Акимычъ, точно былъ по колѣни вкопанъ въ полъ комнаты. Картина вышла истинно живописная! Солнечный полусвѣтъ пробирается сквозь тряпицу, завѣшивающую окно; на ржавой стѣнѣ полоса солнца. Изъ подъ кровати выбѣжала мышь и нюхаетъ воздухъ; у него и мыши-то голодныя, а вотъ у хозяина поймали на дняхъ — жирная, что свинья. (Въ бѣдныхъ квартирахъ и животныя бѣдныя, худощавыя). Стоитъ нашъ Частоколовъ, поводя помутившимися очами по стѣнамъ, по полу, по потолку; беретъ онъ полу своего замасленнаго сюртука, поднимаетъ ее, смотритъ на нее безсмысленно и потомъ сморкается въ нее. Съ пьяна у него глаза косятся, оба сходятся къ угламъ около носу и онъ, при этомъ неестественномъ положеніи глазъ, видитъ синее зѣло своего носа и хочетъ плюнуть на кончикъ его. Въ одной рукѣ у него ситникъ, другою онъ держитъ за хвостъ селедку: соленая шельма мотаетъ башкой, и какъ будто дивясь на пѣвчаго, пучитъ глаза на его ноги. Поднялъ Алексѣй Акимычъ отяжелѣвшую руку къ верху, поймалъ зубами ситникъ и сталъ лѣниво жевать; хотѣлъ онъ тоже сдѣлать и съ селедкой, но та съ размаху влѣпилась ему въ щоку. Зарычалъ пѣвчій, плюнулъ на селедку, и рѣшился, во что бы то ни стало, поймать ее; опять взмахнулъ рукой — селедка съѣздила его по лбу.

— Чего жь ты!.. Эй ты... чего злишься?.. проговорилъ онъ въ недоумѣніи и печально.

Въ третій разъ поднялась рука, но, ослабѣвъ надъ головою, опустилась и на обратномъ полетѣ всунула селедку за галстукъ баса. При этомъ пѣвчій издалъ странный неразгаданный звукъ, въ которомъ слышалось и ворчанье живота, и отрыжка, и скрыпъ двери, и оттѣнокъ какой-то жалобной ноты. Онъ понурилъ голову, какъ измученный конь, покачалъ въ раздумьи головою, выдернулъ изъ-за галстука селедку, шлепнулъ ее объ полъ и закричалъ: — «розогъ сюда!.. плетей!.. я тебѣ дамъ!.. выпорю... такъ выпорю, какъ меня пороли, шельма... Что смотришь?.. чортова кукла...» — Онъ прослезился, утеръ полою носъ и упалъ на грязную кровать. Бахусъ съ рукъ на руки сдалъ его Морфею…



Между тѣмъ мать сивуха, проклятіе нашей земли, со дня на день дорожала и становилась ядовитѣе, вонючѣе и гаже. Частоколовъ пилъ ее съ жадностью человѣка, пьющаго воду въ пустынѣ. Его здоровая грудь разхлябалась, печень разширилась, онъ постоянно кашлялъ и мокротой бураго цвѣта устилалъ полъ своей не



====page 136====



взрачной комнаты. Лицо его чернѣло и отливалось какимъ-то мѣдноватымъ цвѣтомъ; рука, подносящая ко рту откупной стаканъ, дрожала. Онъ потерялъ половину своей силы: голосъ его надтреснулся и хрипѣлъ, помутившіеся глаза слезились; онъ постоянно чувствовалъ какой-то страхъ, какъ будто не могъ припомнить страшное преступленіе, сдѣланное имъ на дняхъ. Черепъ его утомился, «трещала черепица», какъ самъ онъ выражался, память ослабѣла, и видимо поглупѣлъ этотъ богатырь-циникъ. Замѣчательно, что на доброе дѣло денегъ достать бываетъ трудно, а на худое они сами лѣзутъ въ карманъ, точно и въ самомъ дѣлѣ чортъ помогаетъ. Пѣвчій былъ почти постоянно пьянъ. Какой-то червякъ сосалъ его сердце. Онъ спросилъ однажды у Потесина, правда ли, что у пьяницъ подъ желудкомъ образуются пузыри, наполненные водкой, которые и заставляютъ ихъ пить? Потесинъ совѣтовалъ ему сходить къ доктору и указалъ ему одного отличнаго діагноста. Діагностъ изслѣдовалъ все его тѣло, и сказалъ, что отъ запоя можно вылечить, а отъ пьянства нѣтъ. Отъ пьянства одно спасенье — сила воли.

— Сколько разъ въ году вы были пьяны? спросилъ его докторъ.

— Да большую часть года.

— А знаете ли, что вы, по нашимъ законамъ, подлежите заключенію въ исправительномъ домѣ? Ваше званіе?

— Мѣщанинъ.

— Такъ въ рабочемъ домѣ.

— Чѣмъ же я виноватъ, что у насъ болѣзни не лѣчатся, а наказываются, да, кажется, и во всемъ свѣтѣ такъ? Неужели такъ-таки никакого средства и нѣтъ у васъ?

— Есть средства. Напримѣръ, вино подливаютъ во всѣ кушанья страждущаго пьянствомъ; воздухъ напитываютъ водкой; одежду душатъ водкой; черезъ нѣсколько времени она до того опротивѣетъ, что человѣкъ не можетъ слышать запаху ея.

— Я объ этомъ слышалъ.

— А пробовали?

— Я въ водку крошилъ хлѣбъ и ѣлъ.

— Ну и что же?

— Ничего. У меня дьявольская натура.

— Такъ вотъ что: на Пескахъ живетъ старичекъ, который, говорятъ, лечитъ отъ пьянства.

— Шарлатанъ?

— Нѣтъ, онъ дѣйствуетъ нравственными средствами. У него есть одно средство сильно возбуждающее волю больнаго.

— Какое?



====page 137====



— Согласитесь ли вы открыть ему секретъ, который былъ бы вамъ очень дорогъ и даже опасенъ?

— Зачѣмъ же это?

— Въ случаѣ, если вы не оставите пить, онъ разскажетъ этотъ секретъ вашимъ знакомымъ.

— На это не согласенъ.

— Вы физически и нравственно несокрушимы. Я бы васъ положилъ въ больницу, и не выпустилъ бы раньше мѣсяца. Вы бы вытрезвились хорошенько.

— А потомъ?

— Потомъ я совѣтую вамъ вмѣсто водки употреблять виноградныя вина.

Частоколовъ усмѣхнулся.

— Денегъ-то гдѣ же взять?

— Гмъ! Причина неоспоримая.

Докторъ долго еще прибиралъ разныя средства, и всѣ оказывались или неудобными, или невозможными. Истощивши весь запасъ своихъ свѣдѣній по этой части и видя, что ничто не беретъ, докторъ сказалъ:

— Да вы дьяволъ послѣ этого.

— Дьяволъ, — отвѣтилъ пѣвчій.

— Вѣруете ли вы въ Бога?

— Еще бы!

— Такъ попробуйте молиться.

Пѣвчій, усмѣхнувшись горько, только рукой махнулъ. Долго на него смотрѣлъ добрый докторъ и потомъ прошепталъ: — «вы погибшій человѣкъ!»

— Погибшій?

— Да.

Поблѣднѣлъ тотъ. У доктора блеснула мысль испугать его вѣчными мученьями.

— Да, — сказалъ онъ: — вы погибшій, и на вѣки!..

Пѣвчій зубами заскрипѣлъ, и долго думалъ крѣпкую, бѣдняга, думу.

— На вѣки? — повторилъ онъ. На вѣки... — Захохоталъ, сплюнулъ на полъ и направился къ двери, не прощаясь, не поблагодаривъ даже за сеансъ.

— Послушайте, — закричалъ вслѣдъ ему докторъ: — вы не сдѣлайте чего нибудь надъ собой!..

— Пить буду, — было мрачнымъ отвѣтомъ.

— Слушайте: исправьтесь!

— Пить буду! — и слово буду точно гвоздемъ прибилъ.



====page 138====



— Пропалъ этотъ человѣкъ, — проговорилъ докторъ. Что же наша наука даже до сихъ поръ отъ пьянства лечить не умѣетъ, а мое отечество пьетъ смертнымъ поемъ... — И долго думалъ докторъ, какъ лечить пьяницъ, и ничего, конечно, не выдумалъ.

Идя черезъ мостъ, Частоколовъ, въ раздумьи, хотѣлъ броситься въ воду, да помѣшали (сцена). Дома его первыя трезвыя слезы, потому что ослабѣвшіе нервы не могли удерживать ихъ.

Откупъ быстро разрушалъ этотъ сильный и здоровый организмъ. Частоколовъ зналъ, что, во время пьянства, онъ дѣлалъ разныя нелѣпости, даже подлости: бралъ чужія деньги безъ спросу, былъ откровененъ не кстати; ругалъ, что въ трезвомъ видѣ хвалилъ, и на оборотъ, — но не могъ удержаться. Вотъ откуда у него страхъ и сожалѣнье о пропитыхъ дняхъ своей жизни…

О, препоганая мать-природа, зачѣмъ ты создала мать-сивуху, — чтобъ тебѣ на сквозь прошло! О, святорусскій народъ —  брось пить, — я одинъ изъ бросающихъ. Правда, всѣ великіе люди пили (по Гервинусу), отсюда слѣдуетъ, что ты великій народъ, народъ-пьяница; но будь трезвымъ великимъ народомъ!.. Великій русскій народъ, разшиби ты поганую посуду съ поганой сивухой; наплюй въ окна кабаковъ и въ рожи ихъ производителей! Отрезвись, —  и пой хоть ту же унылую пѣсенку, какую пѣлъ до сихъ поръ, только не съ пьяна! Но чую, чую взбѣшонной душой, что это все напрасно написано: докторъ не вылѣчитъ пѣвчаго... Значитъ такъ тому и быть, на роду чтоль намъ написано это... Проклятая жизнь, и проклятая ты, природа!..

Чую, что смерть идетъ ко мнѣ быстрыми шагами. И такъ, много ли нажилъ?..

О, проклятая жизнь!..



Пріятели пѣвчаго. Двое бородатыхъ дѣтей, подъ вліяніемъ сытнаго ужина, развеселились и разъигрались. Если бы существовали на свѣтѣ котята величиною съ хорошаго бычка, то ихъ, въ настоящую минуту можно было бы сравнить съ котятами, — такъ они были милы. Ѳедька ударилъ Олешку чулкомъ; Олешка отвѣтилъ Ѳедькѣ сапогомъ, и оба отъ удовольствія заржали.

— Ахъ ты, кирпичникъ! сказалъ Ѳедька, а самъ чесалъ, помытую три мѣсяца, голову, отъ которой пошла пыль столбомъ.

— Чего дерешь войлокъ-то? — спросилъ Олешка: — али аспиды завелись?

Ѳедька захохоталъ удушливымъ, неудержимымъ хохотомъ. Онъ вѣчно хохоталъ и любилъ, когда его ругали, и чѣмъ крѣпче его ругали, тѣмъ онъ громче хохоталъ. Онъ на минутку было успокоился,



====page 139====



но потомъ опять его сталъ душить хохотъ, какъ нечистая сила. Олешка воспользовался этимъ случаемъ, и разбросалъ по комнатѣ сапоги и чулки Ѳедьки, послѣ чего онъ еще пуще, еще неудержимѣе залился. Ему хотѣлось что-то сказать, но смѣхъ захлестывалъ его дыханье, и изъ горла вырывалось что-то похожее на звукъ пузырей, выходящихъ изъ воды. Наконецъ насталъ переломъ; онъ мало по малу успокоился.

— У тебя, братъ, не кровь, а сладкій супъ въ жилахъ, — сказалъ Олешка.

— Ахъ ты, необразованная скотина! отвѣтилъ Ѳедька и поднялъ сапогъ надъ головою Олешки; а тотъ въ одно мгновенье превратилъ подушку въ щитъ, ноги въ стѣнобитную машину и сталъ ими дѣйствовать въ грудь и животъ противника. Но противникъ неожиданно кинулся на шею Олешки, сѣлъ къ нему на спину и поднялъ башмакъ надъ головою.

— Живота или смерти?

— Молчи, овчій зракъ!

Онъ ухватилъ его за рубаху, она затрещала и разодралась на трое. Должно было ожидать бѣды. Ѳедька былъ изъ тѣхъ людей, которыхъ трудно было вывести изъ терпѣнья, но если выводили, то не было на него никакой удержи. Олешка боялся за свои жидкія кости, но онъ нашелся. Около Ѳедьки все было въ безпорядкѣ: подушка въ ногахъ, одѣяло на полу, сапоги въ головахъ и чорное тѣло, заросшее волосами, было еле прикрыто изодранными клочьями грязной рубахи. Видя это, Лешка проговорилъ: «какъ Іовъ на гноищѣ». Съ этого слова опять проняло баса, и онъ залился неудержимо. Однако не надолго. Взглянувъ на свою рубаху, онъ осерчалъ, глаза его засверкали сурово.

— Ну, трясина поганая, давайся лучше самъ, а не то худо будетъ, — сказалъ онъ.

— Да что жь ты сдѣлаешь?

— И тебѣ разорву хитонъ.

— Да ну! вѣдь я ненарочно.

— А я разорву нарочно.

Ѳедька спустилъ ногу съ тюфяка.

— На, рви, чортъ съ тобой!

Олешка подошелъ къ нему и подставилъ воротъ рубахи.

Такая покорность обезоружила Ѳедьку, но, замѣтивъ, что Лешка на то и разсчитывалъ, — «дескать разжалоблю», онъ сгребъ его за рубашку и рванулъ грязный и ветхій холстъ — только клочья полетѣли... Увидѣвъ растрепанныя клочья, Ѳедька захохоталъ, на сколько хватило его здоровыхъ легкихъ, и повалился въ корчахъ на кровать. Лешка ругалъ его, билъ голенищемъ, таскалъ за волоса, а Ѳедька



====page 140====



хохоталъ себѣ такъ, что брюхо у него трещало. Здоровъ былъ Ѳедька хохотать.



Еще жильцы большой квартиры.



Хозяинъ, снимавшій большую квартиру, былъ женатъ на Аграфенѣ Дмитревнѣ, урожденной Животаго. Онъ немножко побаивался своей Животаго. Единственное дитя, Ваню, она вскормила на славу. Дитятко было холено, хранено. Ни загаръ, ни холодъ, никогда не касались его; бѣлое тѣло его было нѣжно и мягко. Отецъ лишь за двери, урожденная Животаго непремѣнно запихнетъ своему сынку въ ротъ кусокъ сахару, либо дастъ булку, намазанную патокой. То и другое Ваня съѣстъ, и показываетъ потомъ матери свои, почернѣвшіе уже зубки. У Вани все животишко болѣлъ, а животишко былъ у него кругленькій, пухленькій, тугой такой, рученки и ноженки тоже, на лбу синія жилки, подъ глазами темныя пятна, лицо бѣлое, какъ булка. Ваня постоянно ходилъ за маменькинымъ хвостомъ и въ кухню, и въ спальню, и въ церковь, и въ гости. Отецъ не любилъ его, называлъ сынка тварью и животнымъ. Ваня боялся папашу, какъ чорта, а ненавидѣть его не умѣлъ. Но мать не давала сына въ обиду. Лишь только папаша дастъ, гдѣ нибудь за угломъ, затрещину своему сынишкѣ, Ваня зареветъ, и урожденная Животаго такъ и бросится съ кулаками на мужа. — Травля сынишки во время исповѣди матери, когда отецъ и сынъ оставались дома вдвоемъ (показать, какъ благочестиво приготовлялись жители большой квартиры къ Пасхѣ). — Этого Ваню потомъ опредѣлили въ гимназію, гдѣ его какъ ни тянули къ верху за уши, однако исключили. Вотъ и осуществилась мечта матери: онъ чиновникъ. Но и въ зрѣлыя лѣта онъ сохранилъ свое ребячество, постоянно ѣлъ пряники и пастилу, любилъ все блестящее, и сидѣлъ либо дома, либо въ департаментѣ, гдѣ надъ нимъ всѣ смѣялись.



Дѣтское населеніе большой квартиры. Дѣти разныхъ угловъ большой квартиры имѣли постоянныя сношенія между собою, зимою въ корридорчикѣ, а лѣтомъ на дворѣ и въ саду. Въ этой главѣ должно сдѣлать замѣчаніе, что она буквально принадлежитъ не мнѣ, а составлена на основаніи письменныхъ мемуаровъ одного мальчика, выправленныхъ и дополненныхъ мною со словъ маленькаго автора. Сюда войдутъ всѣ сословныя, семейныя, религіозныя, общественныя, сказочныя стороны дѣтской жизни; ихъ увеселенія, проказы, вражда и скандалы, отношенія къ родителями, къ старшимъ, къ наукамъ и проч. Главная задача этого отдѣла — показать, какъ развивается дѣт



====page 141====



ская молодая жизнь въ средѣ мѣщанства и бѣднаго чиновничества; впечатлѣнія самыхъ юныхъ лѣтъ.

Машка была дѣвочка лѣтъ одиннадцати, а Лешка мальчикъ лѣтъ трехъ, ея родной братъ. На Машкѣ была надѣта изъ грубаго, неизносимаго холста рубашонка, платьишко ситцевое, сильно поношенное, —  и только; босоногая, голорукая, она и дома, и на улицѣ, и лѣтомъ, и зимою ходила въ такомъ видѣ. Братишка ея былъ въ одной рубашонкѣ. Машка, когда ея мать уходила торговать, хозяйничала и няньчила Лешку.

— МашкаI кричалъ Лешка.

— Чего тебѣ?

— Ѣсть хочу!..

— Ѣлъ вѣдь хлѣбъ?

— Еще хочу.

— Мамка заругаетъ.

— Ѣсть дай!

— А вотъ я тебѣ дамъ.

Машка подходитъ и даетъ ему шлепка. Лешка заревѣлъ.

— Не реви!

— Ѣсть хочу.

— Я же тебѣ еще дамъ.

Машка дала еще три шлепка. Плачь брата усилился. Машка злилась и продолжала бить братишку.

— Я тебѣ дамъ, околѣлый!..

Она рѣшилась во что бы то ни стало заставить Лешку молчать; но побои естественно увеличивали только плачь ребенка. Машка выходила изъ себя. Она достала розгу и стала сѣчь Лешку. Визгъ былъ оглушающій; кричалъ Лешка, кричала и сестра-нянька. Наконецъ оба затихли на время. Около двадцати минутъ было тихо; но возня, плачь, розги и побои еще болѣе увеличили аппетитъ ребенка. Лешка подошелъ къ сестрѣ и сталъ ласкаться къ ней, выпрашивая ѣсть. Когда просьбы его оказались неуспѣшными, онъ сталъ попрекать сестру, что она сама наѣлась, а ему не даетъ. Когда и это не достигло цѣли, онъ грозилъ пожаловаться матери, что она съѣла хлѣбъ.

— А я на тебя скажу, отвѣчала Машка.

Послѣ этого опять начинается крикъ и плачь. — Ѣсть хочу! — ревѣлъ Лешка. Опять побои и опять, послѣ долгой возни, тишина. Когда Машка убрала все, что поручила ей мать, она пошла въ корридоръ, куда обыкновенно собирались дѣти съ квартиры. Лешка оглядѣлся, заперъ дверь на задвижку, подошелъ къ шкапу, шкапъ на ключѣ. Онъ погрозилъ на шкапъ кулакомъ; потомъ полѣзъ въ сундукъ, нашелъ въ немъ сухую корку, которую и съѣлъ, да пять кусковъ сахару. Зная,



====page 142====



что они считаны у матери, онъ не съѣлъ ни одного цѣлаго куска, а отъ каждаго отломилъ по небольшому кусочку. Эти скудныя крохи черстваго хлѣба и рыхлаго сахара только раздразнили его аппетитъ. Онъ опять подошелъ къ шкапу, посмотрѣлъ на него со злостью и прошепталъ: «Машка стерва! Машка рожа!» Онъ зналъ, что Машка доставала изъ шкапа хлѣбъ безъ пособія ключа. Она высылала его въ корридоръ, откуда онъ и подсмотрѣлъ, какъ она съ большими усиліями отодвигала шкапъ отъ стѣны, вынимала заднюю доску и доставала хлѣбъ. Онъ хотѣлъ сдѣлать то же самое; но сколько ни пыхтѣлъ, шкапъ не подавался — силёнки у него не хватило. Ничто такъ не располагаетъ здороваго человѣка къ дурному настроенію, какъ голодъ. Всякое другое ощущеніе, нравственное или физическое, имѣетъ другой характеръ. Человѣкъ, не только голодный, но недокормленный, постоянно золъ; все его раздражаетъ и бѣситъ, всѣхъ онъ ненавидитъ, ничто его не успокоитъ. Пусть насъ лишили денегъ, даже чести, но если у васъ есть любящая, напримѣръ, дѣвушка, она своими ласками съумѣетъ смягчить силу вашихъ страданій; но когда голодъ мучитъ человѣка, всѣ поцѣлуи и ласки бѣсятъ его. Изъ корысти, мести, люди рѣжутъ людей: съ голоду они ѣдятъ другъ друга, ѣдятъ сами себя. — Характеристика того, какъ злился Лешка. — Нестерпимый голодъ вызвалъ его за двери. Онъ прошелъ корридоръ. Произошла кража булокъ, при чемъ ему нисколько не было стыдно; онъ наслаждался…

И такъ Лешка, въ существѣ дѣла, былъ преступникомъ противъ общества: онъ хотѣлъ обокрасть мать свою, съѣлъ тайкомъ ея сахаръ и сухую корку хлѣба, хотѣлъ забраться въ чужой шкапъ, укралъ у сосѣда булки. Онъ уже былъ каналья и шельма, котораго должно преслѣдовать правосудіе. По раціональному взгляду на вещи, преступленія Лешки совершались по тѣмъ же причинамъ, по какимъ совершаются преступленія и взрослыхъ — нужда и отсутствіе нравственнаго развитія. (Надо параллельно вести воровство и мазурничество Лешки съ воровствомъ и аферами хозяина большой квартиры. Передъ казнью хозяина большой квартиры сцена съ Лешкой — страшная порка и ссылка его въ сапожныя подмастерья. Впечатлѣніе наказанія Лешки на дѣтей и впечатлѣніе казни хозяина большой квартиры на взрослыхъ).

Вотъ вопросъ: когда Лешка сдѣлался воромъ? Пока онъ не научился бѣгать, лѣтъ до трехъ, пока удовлетворялись его потребности, —  онъ не былъ воромъ…



Жизнь дѣтей въ большой квартирѣ описать въ томъ родѣ, какь описанъ «Зимній вечеръ въ бурсѣ». Здѣсь свое товарищество, игры,



====page 143====



преданія, законы, обычаи, предпріятія, судьи, фискалы, общественное мнѣніе. Должно уловить въ дѣтяхъ большой квартиры типическія лица, здѣсь только встрѣчающіяся.



Тутъ же живетъ невинно падшая дѣвушка, любовница Потесина, которую онъ хотѣлъ просвѣтить и перевоспитать. Высоко-нравственная дѣвушка. Исторія ея невиннаго паденія — вслѣдствіе наглаго насилія. Милый, поэтическій характеръ. Ея успѣшное развитіе и скверный исходъ: бѣлогорячечная смерть. Эта исторія пройдетъ черезъ всю большую квартиру.



Мѣщанинъ-безбожникъ. (Онъ сидитъ съ Потесинымъ въ трактирѣ и разсуждаетъ).

— Я сейчасъ страженіе давалъ, говоритъ мѣщанинъ.

— Кому?

— Брату, сестрѣ, зятю, матери и сыну.

— Что же, побѣдилъ?

— Чортъ ихъ побѣдитъ. Ихъ пятеро, а я одинъ.

— За что же тебя пропекали?

— Извѣстно, за поведеніе.

— Ага!

— А что имъ за дѣло? Я свое пью. Если бы я долговъ надѣлалъ, такъ, пожалуй, ругай. Что заработалъ, что пропилъ — все мое.

— Чѣмъ пропивать-то, лучше помогъ бы своимъ.

— Помогали довольно; пора и на себя пожить; благо, батька на томъ свѣтѣ.

— Дѣло ли ты говоришь?

Мѣщанинъ усмѣхнулся.

— Я, Петръ Алексѣичъ, человѣкъ бывалый и знающій. Что они родные, такъ они будутъ съ меня шкуру драть! Сказалъ, что гроша не дамъ — вотъ и все. Пять лѣтъ вѣдь поѣдомъ ѣли; послѣ отцовскаго благословенія до сихъ поръ опомниться не могу. Нѣтъ, Петръ Алексѣичъ, я многое знаю: меня не проведешь.

Онъ посмотрѣлъ на Потесина свысока, какъ бы говоря: «мелко плаваешь, куда тебѣ до насъ? мало каши ѣлъ»…

— Чтожь ты знаешь?

— Знаемъ-съ, — Знаемъ то, чего вы и во снѣ не видали, — вотъ что…

Потесинъ пристально поглядѣлъ на него…



Въ кругу такихъ знакомыхъ, какъ «пѣвчій», «титулярный» и «захудалый родъ», Потесинъ спился окончательно. Сперва онъ думалъ было и ихъ просвѣтитъ, и ихъ, силою своего вліянія, вы



====page 144====



звать къ жизни лучшей; но потерпѣвъ фіаско, отчаялся въ своихъ силахъ, сталъ презирать самого себя. Онъ понялъ, что корень зла лежитъ не въ личности каждаго субъекта, а во всемъ обществѣ, что принципами тутъ ничего не подѣлаешь, и въ первый разъ пожалѣлъ, зачѣмъ онъ не подлецомъ родился: тогда бы легче жить было. Службу свою чиновничью онъ совсѣмъ бросилъ, хотя и числился еще на службѣ; денегъ у него не было... Однажды въ пьяномъ видѣ онъ утащилъ чьи-то часы и пропилъ ихъ. Сплетня объ этомъ пронеслась между его родственниками и знакомыми, и взбѣшенный дядя (генералъ) явился читать Потесину наставленья. 



— Ты, пьяница, въ нетрезвомъ видѣ укралъ часы, а потомъ пропилъ шубу своего товарища, жилъ на чужой счетъ, подличать сталъ! говорилъ дядя.

— Все это я и безъ тебя знаю.

— Я всѣмъ разскажу о твоихъ похожденіяхъ.

— Да и безъ тебя всѣ знаютъ.

— Откуда же? спросилъ съ удивленіемъ дядя.

— Я самъ вездѣ разсказалъ, отвѣтилъ спокойно Потесинъ.

Дядя вытаращилъ глаза.

— Ты или сумасшедшій, или врешь?

— Дѣло въ томъ, продолжалъ Потесинъ, что я сдѣлалъ подлость въ пьяномъ видѣ; часы взялъ чужіе въ безпамятствѣ и снесъ ихъ въ трактиръ; на другое утро мнѣ самому про мое же дѣло разсказывали, и это было для меня новостью. Шубу я надѣлъ чужую по ошибкѣ и потерялъ ее. Я сознаюсь, что сдѣлалъ эти гадости, но я поправилъ ихъ, разсчитавшись съ кѣмъ слѣдуетъ. А ты своей подлости не сознаешь, и вотъ въ эту самую минуту тебя подлость не раздражаетъ; ты радъ, что я сдѣлалъ подлость... Кто же изъ насъ подлѣе?

У дяди сверкнули глаза.

— Чтожь ты, хочешь порвать всѣ связи: съ начальствомъ разругался, хочешь и родню послать къ чорту?

— Чѣмъ же я виноватъ, что скотъ роднымъ братомъ у моего отца?

Дядя поднялся со стула.

— Ты вѣдь тоже мое начальство; значитъ, я и тебя ругаю. Да и кой чортъ ты толкуешь о родственныхъ связяхъ, когда не могъ пріютить у себя на мѣсяцъ сестру мою, а вмѣсто жены имѣешь на содержаніи какую-то шельму, которая тебя по рожѣ башмакомъ бьетъ — и, по моему мнѣнію, хорошо дѣлаетъ? На ея мѣстѣ я сѣкъ бы тебя и посыпалъ перцемъ.

— Послѣ этого...

— Послѣ этого гусь свиньѣ не товарищъ.



====page 145====



— Помни же меня.

— Иванъ!

Явился прислужникъ.

— Проводи моего дядю, да никогда не пускай его ко мнѣ.

Дядя поблѣднѣлъ.

— Ты еще не получилъ отставки, — заговорилъ онъ съ пѣной на губахъ: — твоя судьба въ нашей власти.

— Вонъ! закричалъ Потесинъ.

Прислужникъ сдѣлалъ движеніе къ дядѣ. Дядя скрылся.

Потесинъ и здѣсь выдержалъ свой характеръ. Когда приходила минута, онъ сразу прерывалъ всякую связь.

— И такъ, отставка? спросилъ его пріятель.

— Отставка.

— А мечты о службѣ?

— Болванъ я былъ.

— Однако у тебя рессурсовъ къ жизни нѣтъ никакихъ, а долги есть.

— Скверно, братъ.

— Ты бы подождалъ хоть до праздника. 

— То есть бездѣльничать еще три мѣсяца и за это деньги брать?

— Ты бы могъ и не бездѣльничать. Помнишь ли, кто больше тебя дѣло дѣлалъ? Не ты ли спасъ отъ разграбленья казенныхъ денегъ 15 тысячъ.

— Такъ что же? Эти 15 тысячъ были украдены черезъ полгода безъ всякаго слѣда и возврата. Значитъ я воду толокъ, да переливалъ ее изъ пустаго въ порожнее.

— Однако ты подвелъ столоначальника подъ дѣло за эту кражу, и его выгнали вонъ.

— То есть, его перевели на другое мѣсто, гдѣ, правда, онъ имѣетъ меньше случаевъ воровать; а на его мѣсто посадили такого же мерзавца.

— Ты предавалъ гласности…

— А!.. замолчи пожалуйста.. Воровалъ я дѣла да перепечатывалъ ихъ, разумѣется, безъ именъ — ничего и не вышло.

— Однако они узнали себя и подъ чужими именами.

— И хохотали надъ писателемъ…

— Ты не гнулъ спины, не подличалъ, не дѣлалъ визитовъ къ начальникамъ…

— Это я могу и въ отставкѣ дѣлать. А! бездѣлье это, а не служба…

Оба долго молчали.

— Что же ты предпримешь теперь? — спросилъ другъ.



====page 146====



Потесинъ не отвѣчалъ. Лицо его было мрачно. Онъ глубоко задумался. По временамъ бѣшенство сверкало въ его глазахъ. Онъ сѣлъ за столъ и закрылъ лицо руками. Пріятелю показалось, что Потесинъ плакалъ, а Потесинъ скрежеталъ зубами.

— Знаешь, о чемъ я думаю? — спросилъ онъ неожиданно.

— Что тѣкое?

— Я въ эти минуты почти увѣрился, что когда нибудь... (Потесинъ поднялъ голову спокойно, и дерзко глядѣлъ на пріятеля) у-кра-ду... (онъ съ разстановкой и особеннымъ удареніемъ сказалъ слово украду).

— Ты? — спросилъ пораженный товарищъ.

— Я... я... но не пустяки какіе нибудь, а двѣсти, пятьсотъ тысячъ... Глупѣе я ихъ что ли? Я кутить хочу, я пить хочу!..

Потесинъ не давалъ вымолвить слова своему пріятелю и развилъ передъ нимъ стремительно цѣлую систему подлостей, при чемъ роль подлеца взялъ на себя и показалъ такое знаніе практическихъ пріемовъ для устройства карьеры, знаніе человѣческихъ душъ, что, дѣйствительно, только отвращеніе къ подлости держало его въ чорномъ тѣлѣ. Онъ нарисовалъ картину благосостоянія, когда будетъ богатъ крадеными деньгами.

— Тогда честные люди будутъ моими пріятелями, — говоритъ онъ: — литераторовъ своихъ заведу, художниковъ, школы устрою, кутить буду.

— Это дико, наконецъ, перебилъ его товарищъ. — Я тебя знаю; ты неспособенъ украсть; ты напрасно только развращаешь свое воображеніе.

— А если хочешь еще больше меня знать, такъ я тебѣ скажу, что воображеніе мое давно развращено, и что я по натурѣ своей способенъ на всякую гадость. А вотъ выходи-ка на свѣжую воду, на послѣднюю откровенность. Я не струшу, буду говорить, что думаю; говори и ты, что думать будешь. Иначе не стоитъ и говорить…

— Согласенъ.

— Да, всякаго плутовства полную правду.

— Ну, ну.

— Ты двѣсти тысячъ укралъ бы?

У пріятеля краска выступила на лицо. Онъ оскорбился, но Потесинъ не далъ ему и слова сказать.

— Ну, пятьсотъ тысячъ? спросилъ онъ. — У Штукарева, у Сорокина, напримѣръ?

— Отчего же у нихъ украсть можно? съ досадой и пожимая плечами отвѣтилъ тотъ.

— Вѣдь у нихъ у самихъ краденое, чужое, а не свое.



====page 147====



— Но и не твое.

— Да и ничье. Капиталы лежатъ въ ихъ сундукахъ, а вѣдь это не имъ принадлежащая собственность. Она ничья. Кто завладѣлъ, тотъ и владѣй. Это все одно, что не занятая земля, кто выкинулъ первый флагъ, тотъ и беретъ ее себѣ. Если бы ты нашелъ кладъ, въ землѣ зарытый разбойниками, небойсь, совѣстно было бы присвоить его? Прежде, бывало, атаманъ съ своей шайкой промышляли ножемъ и кистенемъ, а теперь сивухой, или чѣмъ нибудь въ этомъ родѣ; прежде зарывали деньги въ землю, а теперь прячутъ въ сундуки. Такъ развѣ не все одно значитъ — взять ихъ деньги, что и кладъ найти?

(Объясненія и споръ).

— Чортъ знаетъ, какое счастье этимъ богачамъ, — отвѣтилъ задумчиво пріятель Потесина.

— Постой же, теперь я тебя поймалъ. Ты разсердился, когда заговорили о воровствѣ, потомъ ты поддался размышленію, а теперь съ удовольствіемъ мечтаешь о чужихъ деньгахъ, — и вотъ что я тебѣ скажу, ты вѣроятно когда нибудь украдешь, а я непремѣнно.

— Послушай, послѣ этого мы разойдемся съ тобой навсегда.

— Если бы ты не былъ способенъ украсть, то ужь и разошелся бы.

— Что ты это въ психологіи что ли упражняться вздумалъ? Но согласись, что несносно это взаимное щупанье головъ.

— Въ этихъ словахъ новое сознаніе того, что въ твоей головѣ я ощупалъ твое воровство.

— Ты клевещешь на себя и на другихъ. Прощай, братъ.

Пріятели разошлись. Потесинъ легъ на диванъ. Скверно было на его душѣ. Онъ злился и хотѣлъ удержать развитіе высказанныхъ имъ мыслей, но онѣ текли одна за другою безъ его спросу.

— Низость, думалъ онъ, — что это такое? непріятныя отношенія одного ближняго къ другому. Кража, напримѣръ, — низость, а наказаніе за кражу — низость, или нѣтъ?



— Ну, все, кажется, обрушилось на меня. Что еще осталось? Заодно ужь все переиспытать, что только есть сквернаго, тяжелаго и бѣдоваго на свѣтѣ, чтобы имѣть самому право на все!.. Но нѣтъ, я еще разсуждаю, значитъ, еще не задавило меня несчастье... Да чортъ знаетъ, можетъ быть, меня никакая бѣда не задавитъ.



Послѣ этого случая Потесинъ допился до бѣлой горячки и поступилъ въ больницу. За нимъ ухаживалъ захудалый князь и невинно падшая дѣвушка, — послѣдняя любовь героя, и здѣсь только онъ могъ вполнѣ оцѣнить ихъ доброту и привязанность



====page 148====



къ себѣ. Въ этой главѣ авторъ предполагалъ описать разнообразныя галлюцинаціи бѣлой горячки и посмотрѣть на нихъ съ психологической точки зрѣнія.

По выходѣ изъ больницы, Потесинъ не долго жилъ на «большой квартирѣ». Тамъ скоро случился какой-то скандалъ; Потесинъ вступился за дворника, съ кѣмъ-то подрался, и его выгнали изъ квартиры. Лишившись послѣдняго пріюта, безъ куска хлѣба, безъ копейки денегъ, полубольной и разочарованный во всемъ, Потесинъ рѣшился покинуть Петербургъ и ѣхать на родину. Онъ написалъ старику-отцу, чтобы ему выслали денегъ.



Ночь точно опьянѣла и съ дуру, шатаясь по городу, грязная, злилась и плевала на площади и дороги, дома и кабаки, въ лица запоздалыхъ пѣшеходовъ и животныхъ... На небѣ мракъ, на землѣ мракъ, на водахъ мракъ. Небо разорвано въ клочья и по вебу облака, словно рубища нищихъ, несутся. Несчастные каналы, помойныя ямы и склады разной пакости въ грязныхъ дворахъ роднаго города, гдѣ лежитъ гниль и падаль, — дышатъ, дышатъ и отравляютъ воздухъ міазмами и зловоніемъ, а въ этомъ зловоніи зарождается мать-холера, грядущая на городъ съ корчами и рвотой... Громъ заржалъ на небѣ; молнія, разнолинейными, ослѣпительными полосами, освѣтила безобразнѣйшую картину природы. Вѣтеръ взвылъ и помчался, понесъ грязный и промозглый воздухъ по улицамъ, застучалъ жестью крышъ, разшибалъ со звономъ стекла въ окнахъ и далѣе понесъ по городу грязный промозглый воздухъ. Нева развозилась; она теперь темна, но съ разсвѣтомъ покажетъ жолтую, мутную воду. О, мать-природа, какъ, подъ часъ, ты бываешь жестока и отвратительна!..



Въ эту ночь пьяный Потесинъ шлялся по городу, отыскивая ночлега, и, подъ вліяніемъ мертвящей душу тоски, подумывалъ впервые о самоубійствѣ.



III.



Изъ третьей части романа уцѣлѣло въ рукописи очень немного.

Потесинъ вернулся на родину. Родныя мѣста и привѣтливыя лица родственниковъ оживили убитаго горемъ Потесина. Сестра встрѣтила его впрочемъ желчными упреками.



Споръ между братомъ и сестрой, по возвращеніи на родину, въ которомъ сестра упрекаетъ брата въ развратѣ, зачѣмъ онъ не женился, зачѣмъ провелъ безсемейную жизнь, за то, однимъ словомъ, что и онъ мужчина. Во всемъ этомъ слышно одно — жалоба на горькое



====page 149====



положеніе женщины. На обвиненія братъ отвѣчаетъ: я не виноватъ, ни въ чемъ не виноватъ. Начинается взаимная исповѣдь и горькія жалобы на судьбу прожитаго времени. Послѣ того временное между ними примиреніе, и братски-сестринскіе поцѣлуи. Сестра, оставшись наединѣ и разсмотрѣвъ свое устарѣлое, измученное лицо, опять начинаетъ злиться. Потомъ ночью скорбный плачь объ отжитой даромъ и нерадостной своей молодости; вмѣстѣ съ враждой къ брату, въ ней растетъ религіозное чувство, уничтоженное, казалось, въ ней братомъ еще въ молодые годы. Такимъ образомъ религіозное чувство въ ней было слѣдствіемъ несчастно проведенной жизни. Но такъ какъ оно въ ней было не потребностью натуры, а создано искусственно ея неисходнымъ положеніемъ, то и не внесло въ ея душу примиряющихъ началъ, а только разогрѣло въ ней надежду — хоть тамъ, за гробомъ я буду блаженствовать. Въ ея религіозномъ чувствѣ не было любви, а дѣйствовалъ глубокій эгоизмъ и желаніе мстить. — «Я здѣсь страдала, думала она, — а они тамъ будутъ страдать». У ней была самостоятельная религія. Люди, по ея понятію, будутъ унижены нравственно; блаженство представляла тоже духовнымъ. Въ старые годы она страстно мечтала о загробной жизни и утѣшалась тѣмъ, что тамъ не будетъ плотскихъ потребностей, что не надо будетъ ѣсть, дышать, одѣваться и проч., что мужчины отъ женщинъ отличаться не будутъ ни чѣмъ. Она стала ненавидѣть свое тѣло, которое мало жило хорошею жизнью; стала поститься и молиться, и въ то же время злость ко всему росла у ней не по днямъ, а по часамъ. Въ ней зрѣлъ злой, мрачный аскетизмъ. Она собралась было въ монастырь, но наслушавшись о неудовлетворительности и внѣшней строгости жизни монастырской, сказала: — «это значитъ, подъ конецъ жизни, начинать карьеру, — нѣтъ, не подчинюсь никому». И осталась деспотствовать дома.



Старая дѣва глубоко ненавидѣла мужчинъ, на что имѣла полное право. Мужчины въ ея глазахъ были развратники, эгоисты и проч. Она говорила: — «вотъ вамъ примѣръ братъ мой». Она превратилась въ Пигасова въ юбкѣ, смѣялась надъ любовью, влюбленныхъ называла дураками и скотами, а сама, фальшивя такимъ образомъ, злилась, распиналась.



Потесинъ рѣшился перемѣнить образъ жизни. Онъ задумалъ развить свою семью, началъ обучать грамотѣ крестьянскихъ дѣтей, даже хотѣлъ возбудить въ самомъ себѣ чувство религіозности. Но планы его не удались. Онъ замѣтилъ, что молитва его выходитъ фальшивая, что къ обученію онъ неспособенъ. Стараясь вводить въ родномъ домѣ свои любимые принципы, онъ перессо



====page 150====



рился со всею семьею и снова впалъ въ апатію, снова началъ высказывать болѣзненное сожалѣніе, зачѣмъ онъ не подлецъ. Между тѣмъ здоровье его надломилось и показались всѣ признаки чахотки. На предсмертномъ одрѣ онъ оглянулся на свое прошлое, сталъ требовать у себя отчета въ прожитомъ: что добраго сдѣлалъ онъ своими проповѣдями и обличеньями? оказалось, что ничего. Проповѣдями да обличеньями, знать, не разбудишь общества.



Протестъ дико-честной натуры противъ общественнаго зла, неискусный, по неопытности, не достигающій цѣли и потому не правильный, — послѣ ударовъ самолюбію и знакомства съ жизнью, постепенно ослабляясь переходитъ въ желаніе перевоспитать подлецовъ и дураковъ. Но и на этомъ пути, вслѣдствіе неправильнаго дѣйствія, онъ терпитъ неудачи среди своихъ и чужихъ и наконецъ, изнемогая въ борьбѣ, выражаетъ искреннее раскаяніе, зачѣмъ онъ не подлецъ.

Проживъ положительно несчастно день за днемъ свою жизнь, сознавая, что она была честна, но безплодна, въ страшной предсмертной тоскѣ, Потесинъ глубоко клянетъ свою долю. — «Подлецы хоть ѣли, пили сытно, — думалъ онъ: — хоть въ свое брюхо жили, а я ни въ свое, ни въ чужое. Даромъ, безъ нужды, безъ пользы честенъ былъ?.. Но эта натура проклятая, эта проклятая честность врожденная, находящаяся въ крови, не дала ни разу сдѣлать подлаго дѣла!» Припомнилъ онъ споръ свой съ пріятелемъ, въ которомъ доказывалъ ему, что укралъ бы при первомъ удобномъ случаѣ; пріятель считалъ это подлостью — и что же? Случай представлялся, а у него (у Потесина) и мысль не шевельнулась о томъ, чтобы присвоить чужое себѣ, а принципистъ — пріятель — укралъ. Онъ поклонился кому слѣдуетъ, получилъ тепленькое мѣстечко и запустилъ руку въ казну, за то и живетъ добрымъ семьяниномъ. — «Отчего же онъ устроился, а не я? Поклонился бы, цапнулъ бы и зажилъ на славу... Жена, дѣти, загородная дача, сношенія съ передовыми людьми и проч. Чортъ возьми, не жилъ я, а жить больше не придется. Что же это за тайна въ моей дѣятельности? Съ перваго молоду рьяно, грудь съ грудью, боролся я со всѣми — успѣха никакого, пользы никакой. Безполезная честность — какая это аномалія житейская! Потомъ, когда возмужалъ, призналъ и подлецовъ и дураковъ людьми, хотѣлъ вкрасться въ ихъ душу и училъ заслуживать уваженіе дѣломъ; когда я былъ педагогомъ, — еще страшнѣйшая неудача: я для нихъ — былъ авторитетъ, а между тѣмъ ничего не вышло. Безтолковая, благодушная работа — какъ это глупо!.. Тоска, тоска!.. И теперь, когда я увидѣлъ безполезность практическую всей моей жизни, я искренно жалѣю, что не кралъ и не подличалъ. Вѣдь не жилъ, не видаль счастья! Жить хочется хоть бы для того



====page 151====



только, чтобы нагадить кому нибудь... Семья меня ненавидитъ, одинъ братъ только съ жадностью слушаетъ мои рѣчи; но я уже говорю теперь вяло, слово мое дѣлается холоднѣе, превращается въ заученную доктрину; слово выходитъ изъ памяти, а не изъ сердца; а между тѣмъ поучаю тому, что меня сломило, чему самъ не вѣрю. Не дать ли лучше ему совѣтъ идти другой дорогой? Я самъ погибъ, зачѣмъ же хочу его погубить? Неужели для того, чтобы испытать дьявольское наслажденіе ввалить въ яму и другаго, если самъ въ нее попалъ, сдѣлать несчастнымъ и другихъ, если самъ несчастливъ? Помню, если одного порятъ, бывало, то и страшно и обидно, а если сразу человѣкъ десять, то идешь даже подъ розгу припѣваючи... Или, на людяхъ смерть красна? Но вѣдь это подло... Опять подло? что же это такое?»

Въ это время вошелъ братъ его.

— Ѳедя! — сказалъ Потесинъ.

— Что тебѣ, братецъ?

Потесинъ задумался. Ѳедя подошелъ къ нему и положилъ руку на плечо. Потесинъ отвернулся лицомъ къ окну и тяжело вздохнулъ.

— Братъ, что ты хотѣлъ сказать мнѣ?

— Послѣ, послѣ.

— Отчего же не теперь?

— Братъ, — вдругъ сказалъ Потесинъ: — ты хочешь погубить свою жизнь?..

— Я тебя не понимаю.

— Хочешь кончить такъ же, какъ и я?

— Да хоть еще хуже.

— Дико, братецъ! Я тебя надулъ. Ужь тебя ненавидятъ родные, и всѣ будутъ ненавидѣть, если пойдешь по моей дорогѣ.

— Такъ что же?

— Безъ пользы.

— Да развѣ ты не принесъ никому пользы?

— Никакой.

(Исповѣдь Потесина и споръ съ братомъ).

Какъ вы думаете, читатель, если бы онъ выздоровѣлъ, исполнилъ ли бы самъ свои предсмертныя мечты и совѣты? Практическаго умѣнья подличать у него хватило бы, потому что онъ изучилъ подлость вдоль и поперегъ. Мы думаемъ, что онъ исполнилъ бы, — впрочемъ это наше личное мнѣніе.

Въ предсмертномъ бредѣ у него стали появляться странныя логическія сочетанія мыслей. — «Быть можетъ, думалъ онъ: — я отъ того не успѣлъ на честномъ пути, что протестовалъ противъ зла изъ личной къ нему злости. Меня когда-то давило зло, вотъ и вы



====page 152====



шла месть, а не гражданская дѣятельность; не дави оно, изъ меня вышелъ бы ловкій представитель зла. Я всю жизнь мстилъ, и только теперь такъ поздно догадался, что я по натурѣ «подлецъ». Его сильно поразили эти мысли…

— А вотъ выздоровѣю, — думалъ онъ; — тогда... что тогда? Я ужь знаю что…

Оно былъ увѣренъ, что встанетъ съ постели. Мечты его о будущей дѣятельности въ подломъ направленіи.



Чахотка быстро приближалась къ концу. Ждали смерти. Родители плакали. Они предъ этимъ только мечтали женить Потесина на одной изъ сосѣднихъ помѣщицъ и тѣмъ прикрѣпить его къ мѣсту; имѣлась въ виду и служебная протекція въ губернскомъ городѣ, — теперь всѣ эти планы разрушились. Потесинъ самъ видѣлъ, что его уже отпѣвать слѣдуетъ; онъ принялъ болѣе спокойный тонъ, и, какъ могъ, утѣшалъ плачущихъ: Смерть не пугала его.



— Эхъ, маменька! (говорилъ онъ) да о чемъ же вы печалитесь? Вы умрете? увѣрены въ томъ? Ну, и я умру. Да знаю, что будетъ и по смерти моей. Сначала вынесутъ меня торжественно изъ квартиры; около получаса понесутъ гробъ на рукахъ, а потомъ поставятъ его на дроги, — отпоютъ обѣдню, панихиду, прольются слезы полу-неподдѣльныя; потомъ въ каретахъ поспѣшатъ на поминки. Поминки равняются отличному, именинному обѣду. Во время киселя и блиновъ заупокойныхъ споютъ «вѣчную намять»; подпивши, начнутъ веселиться. И прокутите вы до глубокой ночи, и прокутите весело, счастливо, — и дай вамъ Боже на это дѣло больше времени, потому что о мертвыхъ нечего болѣть, — отжили, и ладно. Потомъ долго будете вспоминать день моего упокоенія, не какъ день скорби (она залечится), а какъ день веселаго праздника. И что же? Неужели вы думаете, что я на это осержусь? Я, напротивъ, радоваться буду, что моя могила была поводомъ къ лишнему празднику для людей — хоть эти люди и лишніе на свѣтѣ, — лишніе, по моему понятію, но не лишніе на самомъ дѣлѣ. Живите, живите, а когда доживете до смерти, то закажите самыя веселыя поминки, чтобы ваши живые родственники и потомки также бы на вашихъ поминкахъ пожили хоть одинъ день изъ своей жизни весело, ибо веселье и счастье цѣль жизни человѣческой. Братцы, добывайте себѣ веселья, въ какихъ бы формахъ оно ни выражалось! Живите, братцы!



На послѣдній разъ счастье поблагопріятствовало Потесину и избавило его отъ возможности сдѣлаться «подлецомъ». Онъ умеръ. Передъ смертью онъ долго давалъ младшему брату разныя настав



====page 153====



ленія, училъ его жить... Въ чемъ состояли эти наставленія Потесина, — неизвѣстно. Вѣроятно онъ повторилъ брату тѣ же мрачные, болѣзненно дикіе уроки, что одною прямою честностью, одними обличеніями въ обществѣ ничего не подѣлаешь, что лбомъ стѣны не пробьешь; что за откровенную честность пострадать можно, что съ подлецами подличать слѣдуетъ и т. п. Сильное впечатлѣніе произвели на родню эти ядовитыя рѣчи.



Юноша-братъ, получивъ предсмертную исповѣдь и наставленіе житейское отъ Потесина, ходилъ какъ ошалѣлый послѣ смерти его. Старшая сестра злилась. Отецъ глупо смотрѣлъ въ окно. Братишкѣ стало невыносимо скучно; онъ подъ вечеръ отправился на кладбище, на свѣжую могилу брага. Сначала онъ заплакалъ, потомъ ужасъ охватилъ разцвѣтающую его душу. Онъ поздно ушелъ съ кладбища. Поди-ка, молодой человѣкъ, погуляй по бѣлу свѣту, поищи добра да счастія! Вотъ и ты не глупъ, какъ и братъ твой — и съ тобою что-то будетъ? Погибнешь ты, или нѣтъ? Вѣроятно, да!

Поздно вернулся онъ домой. Передъ окномъ сидѣла неподвижно его старшая сестра. Старая, несчастная старая дѣва взглянула на него. Ему сдѣлалось страшно — она походила на колдунью. Неужели это бывшая когда-то милая крошка Варя? Она въ сущности дѣла тоже мертвый человѣкъ. Вспоминала она въ эту минуту всѣ пути-дороги жизненныя, пройденныя ею съ мертвымъ братомъ, — вспоминала, злилась и роптала. Вставая на сонъ грядущій, она съ безсильною злобою погрозила въ окно кулакомъ. Кому? Кажется, всему міру. Она родилась, чтобы перенесть великую обиду; дѣвство ея осталось ненарушеннымъ. Припомнила она, какъ не поддавалась соблазну молодыхъ людей, желавшихъ безъ брака вступить съ нею въ извѣстныя отношенія, и старичковъ, желавшихъ вступить съ нею въ бракъ; — вспомнила, съ какою гордостью она отказывала имъ, и теперь прокляла и добрую свою нравственность, и чистую душу, и всѣхъ людей на свѣтѣ, какъ и братъ ея проклялъ все на свѣтѣ…

Господа! Страшно жить въ томъ обществѣ, гдѣ подобныя жизни совершаются сплошь и рядомъ!..



====page 154====