====page==== ДОКТОРЪ ЦЫБУЛЬКА. РАПСОДIИ ВЪ ТРЕХЪ КНИГАХЪ ------- КНИГА ПЕРВАЯ. ------ До и послѣ обѣда. I. «Якій швейцеръ!» воскликнулъ про себя Венедиктъ Венедиктовичъ, поглядывая на статнаго швейцара въ темно-гороховой ливреѣ, съ такими баками, какихъ вы не увидите нигдѣ, кромѣ петербугскихъ барскихъ домовъ, да развѣ въ уланскихъ эскадронахъ прусскаго ландвера. Венедиктъ Венедиктовичъ подалъ ему карточку. — Вы къ самой барынѣ, къ Раисѣ Сергѣвнѣ-съ? какъ бы съ недовѣріемъ освѣдомился швейцаръ. — Къ ея превосходительству, отвѣчалъ Венедиктъ Венедиктовичъ, и не могъ сдержать улыбки: очень онъ ужъ чисто выговорилъ по русски слово: «пре-вос-хо-ди-тель-ству», только дробью, а не такъ, чтобы вышло «пшесству». Швейцаръ, поспѣшной поступью, съ перевальцемъ, сталъ подниматься въ бель-этажъ, разрѣшая внезапно всплывшій передъ нимъ вопросъ: «почему это онъ величаетъ Раису Сергѣвну генеральшей? Оно точно, Иванъ Аполлосычъ служилъ предводителемъ; а тепереча остался ли въ генералахъ, да и былъ ли въ нихъ — кто его знаетъ. Съ чего-жь мусьякъ этотъ такъ и отрапортовалъ...» «Мусьякъ» стоялъ внизу, у богатаго ясеневаго подзеркальника и любовно оглядывалъ сѣни и лѣстницу. Такъ ему тепло и привольно было тутъ въ короткомъ драповомъ пальтецѣ, больше для приличія снабженномъ барашковой опушкой. И въ самомъ дѣлѣ ====page 6==== все тѣшило ого зрѣніе, и не столько щекотало фибры его художественности, сколько отзывалось на другія влеченія его натуры. Просторно, свѣтло, налощено, натерто и устлано было въ обозрѣваемыхъ имъ «пропилеяхъ». Сообщу, по секрету, что это именно греческое слово употребилъ мысленно Венедиктъ Венедиктовичъ, хотя дѣло происходило въ одной изъ Конюшенныхъ и прямо противъ него, у подъема на лѣстницу, стояли такихъ два пузатыхъ и большущихъ чана съ растеніями «въ русскомъ вкусѣ», отъ которыхъ каждый Эллинъ пришелъ бы въ священный ужасъ. Мнѣ кажется, что въ иной обстановкѣ и Венедиктъ Венедиктовичъ вскричалъ бы: «horribile visu!». Онъ никому бы изъ своихъ соотечественниковъ, и сподвижниковъ по элленизму не уступилъ добровольно первенства въ вопросахъ чистой античной красоты, но... русскія генеральскія сѣни, съ ковромъ, лампой, зеркаломъ, тепломъ и особымъ благоуханіемъ чистоплотности вливали иную струю въ сердце знатока красотъ Парѳенона... Взоръ Венедикта Венедиктовича все еще устремленъ былъ на одинъ изъ чановъ, а улыбка, чуть примѣтная, но очень, очень игривая, въ тоже время бродила по его нѣсколько пухлымъ и весьма пріятнымъ устамъ. Не опредѣлялъ ли онъ художественность русской орнаментаціи? Эти разводы сусальнаго золота по красному фону, видимо, забавляли его. Быть можетъ, воображеніе относило его въ какія нибудь дикія чащи, гдѣ звѣроподобные люди, полуобросшіе шерстью, долбятъ каменными долотами сосновыя колоды и мажутъ ихъ чѣмъ попало въ угоду какимъ нибудь невзыскательнымъ богамъ, любящимъ больше писаные пряники. Не знаю положительно, объ этомъ ли именно думалъ Венедиктъ Венедиктовичъ: но онъ издалъ что-то въ родѣ звука «Тх!» и уже гораздо явственнѣе улыбнулся. Съ этого мгновенія легче было бы читать на лицѣ внутреннюю работу его благоустроенной головы. Онъ могъ думать такъ и на такомъ, приблизительно, языкѣ: «Сіи россійскія вазы... не суть предметомъ вдохновительнаго умальца: но что сіе передъ тѣмъ добробытомъ...» «Добробытъ» обдавалъ его со всѣхъ сторонъ: свѣтъ сѣней и лѣстницы, ковры и бѣлоснѣжные половики, бронза и чугунъ, зеркальныя стекла и газовыя жирандоли — вотъ что искупало, примиряло, влекло и тѣшило. «Сколько грошей, сколько грошей»! воскликнулъ бы навѣрно Венедиктъ Венедиктовичъ, еслибъ считалъ себя въ одиночествѣ, и еще разъ почувствовалъ, какъ тепло и привольно даже тутъ, даже въ этомъ лакейскомъ преддверіи, когда на улицѣ все коченѣетъ отъ злодѣйскаго мороза. Вотъ какъ живутъ на святой Руси, а стало наживаютъ, и стоитъ-ли ====page 7==== возмущаться хоть бы этими самыми чанами: вѣдь никто не заставить ихъ ставить, когда все остальное будетъ доступно... Венедиктъ Венедиктовичъ даже зажмурилъ глаза и не то что бы млѣлъ, а какъ-то все вздрагивалъ подъ своимъ пальтецомъ, не отъ холода, конечно, а отъ особаго сладострастнаго чувства. — Пожалуйте-съ, крикнулъ ему швейцаръ съ первой площадки и, сбѣжавши внизъ въ припрыжку, помогъ ему стащить съ себя пальто. Венедиктъ Венедиктовичъ очутился во фракѣ. Не подумайте, что ему не было извѣстно употребленіе англійскаго покроя реденготовъ въ денныхъ визитахъ, да еще къ особамъ женскаго пола. Но ему не слѣдовало позволять себѣ такой модной одежды. Онъ зналъ, что фракъ, хоть и отзывается провинціей, но цѣнится, когда его надѣваютъ съ толкомъ. Боковой, но вѣрный взглядъ въ зеркало донесъ Венедикту Венедиктовичу, что общій видъ фрачной пары совершенно приличный. Ему, когда онъ проходилъ по этому «сакроментскому Рингу» въ Вѣнѣ, — хотѣлось, до малодушія хотѣлось обшиться у того самого славянина Хараната, который за пару панталонъ получилъ крестъ послѣ парижской выставки. Но коллега его изъ Пильзена доставлялъ ему кредитъ у такого же, какъ и Харапатъ, славянина Прохазки. И Прохазка взялъ не дорого, сшилъ солидно и далъ рекомендацію къ племяннику своему Крапивкѣ, уже третій годъ какъ уѣхавшему въ «Русско». Крапивка и оторачивалъ мѣховой опушкой пальтецо Венедикта Венедиктовича. Цѣпь этихъ полухудожественныхъ, полухозяйственныхъ образовъ завивалась въ родѣ спирали, по мѣрѣ того, какъ Венедиктъ Венедиктовичъ поднимался по мягкому холщевому половику, прикрывавшему красный коверъ съ мѣдными прутьями. Только передъ глянцовитой, орѣховой дверью съ хрустальной ручкой, въ головѣ его кто-то открылъ другой клапанъ и лицо, быстрымъ, но мягкимъ измѣненіемъ линій, было уже за десять тысячъ миль отъ панталонъ славянина Харапата и такихъ же славянъ какъ и онъ: Прохазки и племянника его Крапивки. II. Раиса Сергѣевна Каурова остановилась въ десятый разъ надъ той интонаціей, съ какой, по ея мнѣнію, слѣдовало повторять припѣвъ вдовы Кукушкиной изъ «Доходнаго Мѣста». — У меня порядокъ, у меня чистота, у меня всѣ люди въ струнѣ! выговорила она повелительно и не безъ комическаго дро- ====page 8==== жанія мышцы около носа, которую медики окрестили такъ мудрено, что я не рѣшусь назвать ее по латыни. Мы бы съ вами остались, право, довольны, особливо, если взять въ соображеніе званіе, сановитость, лѣта и положеніе Раисы Сергѣевны. Вѣдь тотъ будуаръ, или правильнѣе, часть спальни, отгороженная для маленькаго салона — была ея собственнымъ помѣщеніемъ, а также и тѣ обширные, богатые, прокуренные порошкомъ покои, въ которые долженъ былъ вступить Венедиктъ Венедиктовичъ. Вѣдь она сидѣла облокотясь о «геридонъ» съ мозаичной доской настоящей флорентинской работы, заплаченный супругомъ ея Иваномъ Аполлосовичемъ восемьсотъ франковъ фабриканту-художнику Пьетро Баццанти съ сыномъ въ 186* году, когда Раиса Сергѣевна впервые посѣтила отчизну Данте. Вѣдь въ углахъ возвышалось, на мраморныхъ цокляхъ, по громадной японской вазѣ, купленной все тѣмъ же Иваномъ Аполлосовичемъ на Парижской выставкѣ. Стало быть, какже можно обладательницѣ такихъ рѣдкостныхъ вещей относиться съ излишней строгостью къ тому, вѣрную или невѣрную интонацію возьметъ она, повторяя на сценѣ, ужь не знаю въ который разъ, прибаутку Кукушкиной: «У меня порядокъ, у меня чистота!» Но Раиса Сергѣевна была, положительно, недовольна. Она не даромъ слыла за женщину «нравную». Что же мудренаго, что, не читая книжки Смайльса о самопомощи, она проявляла свою волю нѣсколько иначе, чѣмъ извѣстная доля моихъ соотечественницъ. Раиса Сергѣевна, могу васъ увѣрить, не страдала какимъ-либо особымъ честолюбіемъ. Ей никогда и не грезилась роль Марѳы Посадницы. Но за ней водилась одна слабость, сравняться съ Юліей Николаевной Линской, сравняться такъ, что еслибъ Раиса Сергѣевна осталась «на соломѣ» (по совершенно неизящному выраженію французскихъ адвокатовъ и драматурговъ), то любой театръ долженъ былъ бы отворить широко двери и дирекція каждаго изъ нихъ должна была-бы воскликнуть: — Раиса Сергѣевна, вотъ ваше мѣсто! Вы будете достойной преемницей незабвенной Юліи Николаевны!.. Еслибъ вы даже хорошо знали Раису Сергѣевну, то и тогда ея артистическая зазноба была-бы для васъ почти что тайной. Вы бы конечно говорили: — У Раисы Сергѣевны страсть къ театру, къ комедіямъ Островскаго. За то какъ она хороша въ свахахъ и кумушкахъ, просто прелесть! И то сказать, дѣтей нѣтъ, надо же чѣмъ нибудь развлечь себя. Больше вы бы ничего не прибавили. И какъ могли бы вы ====page 9==== прибавить? Развѣ Раиса Сергѣевна когда нибудь словомъ ли, жестомъ-ли, или интригой любительницы, или чѣмъ инымъ заявляла притязаніе: быть несравненной Юліей Николаевной благотворительныхъ спектаклей? Стало-быть... Но интонація всётаки недавалась, или лучше сказать не удовлетворяла Раису Сергѣевну. У ней даже сжались губы и чуть дрогнули послѣдніе волосики того мужскаго украшенія, которое нѣкоторыхъ женщинъ убиваетъ — нѣкоторыхъ, но не Раису Сергѣевну. За тяжелой, штофной, вишневаго цвѣта, портьерой кто-то неистово кашлянулъ. Раиса Сергѣевна положила роль на мозаичный столикъ и обратила глаза къ портьерѣ. Ей бы не хотѣлось въ эту минуту прерывать тяжелую работу самосовершенствованія какъ разъ, быть можетъ, на пол-пути: но она не знала ни какихъ, какъ она выражалась, «вапёровъ» и всякій, даже и въ жару творческаго процесса, могъ заставать ее въ состояніи полнаго самообладанія. — Кто тамъ? освѣдомилась она съ такой интонаціей, которая не удивила-бы и выѣзднаго Игнатія; но не задѣла-бы и хорошаго знакомаго, освоившагося съ манерой Раисы Сергѣевны. — Прикажете войдти? Спрашивалъ выѣздной Игнатій, умѣвшій, скажу въ запятыхъ, понимать за столомъ самое дрожаніе усиковъ барыни. — Войди. Игнатій, точно облитой въ свою свѣтло-коричневую ливрею съ бархатными кальсонами и штиблетами, обшитыми позументомъ, подалъ Раисѣ Сергѣевнѣ на серебряномъ подносикѣ съ общедворянской короной и монограмомъ изъ буквъ Р. и К. Визитную карточку. Карточкѣ этой навѣрно жутко было лежать на серебрѣ. Она рѣзко отличалась отъ нашихъ русскихъ карточекъ, которыя, при случаѣ, можно пускать въ лицо врагу съ оборонительною, а то и съ наступательною цѣлью. Она была маленькая, глянцовитая, когда-бы ей слѣдовало быть матовой, и даже какъ будто помята немного. Раиса Сергѣевна прочла безъ лорнета, и про себя повторила, не то что бы по складамъ, а очень раздѣльно: «Венедиктъ Венедиктовичъ Цыбулька. Докторъ философіи». Внизу перомъ было написано: «Отъ его высокопреподобія...» Раиса Сергѣевна бросила взглядъ на роль Кукушкиной; вѣроятно, сказала: «успѣю еще до обѣда» и, привставъ, приказала просить въ гостиную. Когда Игнатій скрылся за портьерой, она еще разъ взяла ====page 10==== карточку со стола, обглядѣла ее очень внимательно и не могла удержать усмѣшки. Надо знать: какъ рѣдко Раиса Сергѣевна смѣется, даже тогда, когда всѣ «хохочутъ», чтобы оцѣнить значеніе этой усмѣшки. Она уже переступила за четвертый десятокъ: но никогда еще ей не случалось воспринять сразу такого страннаго сочетанія звуковъ и представленій: «докторъ философіи» — съ одной стороны — и «Цыбулька» — съ другой. Знай она по южно-русски ей бы сдѣлалось еще смѣшнѣе; но она была отрасль рода, пришедшаго откуда-то, отъ еврейскихъ нѣмцевъ, или прямо изъ Большой Орды только не съ юга, къ великому князю Симеону Гордому; и потому ограничилась одной усмѣшкой. III. Остановившись посреди салона, Венедиктъ Венедиктовичъ чуть слышно высморкался и тѣмъ-же носовымъ платкомъ, но другимъ концемъ, обтеръ слегка свой «цилиндръ». Лицо его, въ эту минуту, совмѣщало въ себѣ пріятную скромность съ чѣмъ-то напоминающимъ французскихъ монаховъ, которые сколько-бы разъ ни встрѣчались на дню другъ съ другомъ, непремѣнно проговорятъ: — «Frères, il faut mourir!» A обстановка совсѣмъ, кажется, не вызывала на такія замогильныя мысли. На что ни обращался взглядъ Венедикта Венедиктовича, все должно было тѣшить его, не менѣе барскихъ пропилей. И этотъ коверъ подъ ногами — лучше онъ не видывалъ у самого Гаазе на вѣнскомъ Грабенѣ: и эта мебель изъ рѣзнаго темнаго орѣха, и эта богатой отдѣлки фисгармоника... Венедиктъ Венедиктовичъ не прозывался-бы Цыбулькой, еслибъ онъ не любилъ музыки и люстра, и прозрачныя въ этрускомъ вкусѣ вазы, и массивныя золотыя рамки картинъ, не столько библейскаго, сколько миѳологическаго содержанія. Но когда тяжелая штофная портьера слегка дрогнула, правая рука Венедикта Венедиктовича передала шляпу лѣвой рукѣ, а лицо еще явственнѣе силилось выговорить: — Frères, il faut mourir. Но вотъ изъ за портьеры показалась та, которую надо было «пріурочить». Не подумайте, что я употребилъ глаголъ пріурочить для краснаго словца. Это было одно изъ любимыхъ словъ Венедикта Венедиктовича съ тѣхъ поръ, какъ онъ серьезно началъ вникать въ богатства «россійской» рѣчи. Онъ въ полсекунды оглядѣлъ вышедшую къ нему особу. Мо- ====page 11==== гу васъ увѣрить, что его зрительная способность представляетъ нѣчто достойное-изслѣдованій спеціалистовъ. Коротенькая, широкая въ кости, толстенькая, съ круглой и уже безформенной грудью, но за то съ выдающимся нижнимъ туловищемъ — вотъ какъ глаза его опредѣлили фигуру. Лицо показалось ему до того, какъ бы вамъ это сказать... ну хоть «инородческимъ», что онъ по ассоціаціи идей, немного выдуманной, сей часъ же сообразилъ о возможности соглашенія съ теоріей Духинскаго и Анри Мартена, по которой мы съ вами никакой претензіи на индо-европеизмъ имѣть не можемъ. Лунообразное, какъ тарелка, лицо съ ожирѣлымъ изъ желта-буробѣлѣсовымъ оттѣнкомъ, скулы, поражающія своимъ «прогнатизмомъ» (не забывайте, что я записываю термины доктора философіи), носъ, представляющій нѣчто среднее между луковкой и грецкимъ орѣхомъ, вывернутыя сизыя губы, и плоскіе темные волосы, какіе вы найдете только у Мадьяровъ и Черемисовъ; а какого-же, скажите на милость, эти инородцы происхожденія? Венедиктъ Венедиктовичъ не могъ воздержать и дальнѣйшую ассоціацію своихъ идей. Вотъ онъ, предъ отъѣздомъ въ «Русско», въ кабинетѣ маститаго старца, въ златоверхой Празѣ, объятый обязательнымъ благоговѣніемъ и слушающій учителя на эту самую предательскую тему о нѣкоторыхъ московитахъ и ихъ племенномъ началѣ... — А почему, говоритъ ему маститый мужъ, употребляющій даже у себя дома фракъ, а не «чамару»: — а почему въ слова съ одной коренной гласной, каковы: вранъ, круль, врата, они (вы понимаете кто эти «они»?) наставили лишнихъ слоговъ? Почему они сдѣлали: воронъ, король, ворота? Венедиктъ Венедиктовичъ не могъ дать никакого цѣлесообразнаго отвѣта. — А потому, что такова особенность народовъ финскаго племени: двѣ согласныя они непремѣнно разставятъ лишней гласной. Часъ отъ часу не легче. — So ist’s, lieber Doctor! завершаетъ маститый мужъ, на общеславянскомъ діалектѣ, и докторъ Цыбулька ощущаетъ, повидимому, уныніе; хотя, можетъ быть, въ глубинѣ души повторяетъ: — Herr Je!! Das ist mir ja ganz Pommade, ob sie Slaven oder Mongolen sind! За то тяжелое шелковое платье Раисы Сергѣевны клоповаго или, если вамъ угодно, пюсоваго цвѣта вышло изъ ліонскихъ мастерскихъ. Венедиктъ Венедиктовичъ и это съумѣлъ опредѣлить. И вокругъ короткой инородческой шеи легла «фре- ====page 12==== за» изъ валансьенскихъ кружевъ. А изъ подъ кушака спускалась короткая цѣпочка съ часами въ видѣ хрустальнаго шарика — новѣйшій продуктъ парижской индустріи. Все это было уже несомнѣнно европейское, и никакой Духинскій не сталъ бы доказывать противное. Что я записывалъ цѣлыхъ десять минутъ, то зароилось и пронеслось въ мозгу Венедикта Венедиктовича въ нѣсколько секундъ. Въ этотъ промежутокъ времени Раиса Сергѣевна успѣла только сдѣлать предварительную оцѣнку внѣшности того, кто стоялъ передъ ней. Не знаю, чего она ожидала на основаніи двухъ представленій: Докторъ философіи и Цыбулька; но никакъ не того, что увидала. Передъ ней слегка въ бокъ изогнулся средняго роста «молодой человѣкъ». Раиса Сергѣевна такъ и выговорила про себя: «молодой человѣкъ». Она нашла, не теряя своего Кауровскаго самообладанія, что у этого молодого человѣка благообразный профиль и какъ бы испанскій овалъ лица, нѣсколько точно загорѣлый, но далеко не такой, какъ у ней; она и съ этимъ согласилась. Длинныя рѣсницы особенно плавно двигались; кудреватые темные волосы были на лбу слегка расчесаны и маленькая бородка придавала всему лицу задумчивую моложавость. На губахъ и въ сѣрыхъ большихъ глазахъ сидѣла улыбка скромной степенности, но улыбка, а не что иное... А куда же дѣвалось: «Frères, il faut mourir!» Венедиктъ Венедиктовичъ уже успѣлъ припрятать замогильный ярлычекъ. Перваго взгляда на Раису Сергѣевну, еще до соображенія теорій Духинскаго, достаточно ему было, чтобы рѣшить: «Особа сія не паритъ духомъ», Стало быть, и рефлексъ пущенъ былъ иной. Вся эта мясистая, приземистая, скуластая русская барыня въ пюсовомъ платьѣ съ тяжелымъ браслетомъ, старыми кружевами и въ мѣховыхъ, шитыхъ золотомъ туфляхъ сидѣла на землѣ, прикрѣплена была къ ней всѣмъ своимъ тѣлеснымъ грузомъ и дальше этой земли ничего не видала, за исключеніемъ, конечно, тѣхъ недѣль, когда начинались воликопостные «антифоны». Если Венедиктъ Венедиктовичъ и ошибся, то мгновенно поправился. Тотъ, кого онъ звалъ «Крилошаниномъ», не далъ ему достаточныхъ объясненій... И я вамъ сообщу, что ему такъ было гораздо удобнѣе. Мнѣ кажется, онъ согласился перелетѣть чрезъ горнія страны больше затѣмъ, чтобы найти поуютнѣе уголокъ въ нашей юдоли скорби... ====page 13==== IV. — Прошу, выговорила Раиса Сергѣевна такъ вѣско и спокойно, что Венедиктъ Венедиктовичъ ощутилъ сейчасъ-же большое довольство: онъ любилъ такой опредѣленный тонъ. Ему было указано на массивное кресло; а сама Раиса Сергѣевна заняла мѣсто съ краю такого-же массивнаго дивана, выполнявшаго собою цѣлый уголъ гостиной. Но и въ этомъ скромномъ уголкѣ она, вопреки своему маленькому росту, сидѣла хозяйкой и барыней, а не примостилась, какъ бы иной, пожалуй, выразился. — Я отъ отца крилошанина, пустилъ Венедиктъ Венедиктовичъ теноровой нотой «la», заставившей Раису Сергѣевну слегка всколыхнуться. Венедиктъ Венедиктовичъ въ иныя минуты желалъ бы перейти къ баритонному тэмбру, но голосъ не сдавался и защищалъ свою моложавость, вообще весьма пріятную; не даромъ обладатель его могъ какую угодно «Злѣчну» пронять до слезъ, не только національными мелодіями, но и шубертовской «Lob der Thränen». Не думаю, чтобы Раиса Сергѣевна особенно смутилась акцентомъ своего гостя; только не слыханное ею и какъ будто русское слово «крилошанинъ» поставило ее въ нѣкоторое недоумѣніе. Тѣмъ не менѣе, она знала отъ кого именно явился гость и сообразила благосклонно его выслушать. Вмѣсто отвѣтнаго звука Раиса Сергѣевна ограничилась наклоненіемъ головы. — Отецъ крилошанинъ, продолжалъ, спуская на «sol», Венедиктъ Венедиктовичъ: — соизволилъ отослать меня до васъ на тотъ конецъ, ежели я потребенъ буду быть на якій совѣтъ... Раиса Сергѣевна начала опять недоумѣвать. — Подъ вашимъ патронатомъ, говорилъ не смущаясь Венедиктъ Венедиктовичъ, точно перебиралъ слова, нанизанныя на ниточку: — имѣетъ быть театръ. — Собираемся, вымолвила Раиса Сергѣевна: — только скоро ли, я право не знаю. Я вѣдь въ распоряженія по этому тамъ комитету не вхожу. — На ту увичу, замѣтилъ, не мѣняя свѣтлаго выраженія лица, Венедиктъ Венедиктовичъ: — ежели, какъ есть проэкція, представить въ живой картинѣ ту-то высокую хвилю чешскаго бытописанія: Судъ Любуши. ====page 14==== Онъ смолкъ и ласкательно взглянулъ на кружевную фрезу Раисы Сергѣены. — Ахъ, да, протянула она чуть не басомъ. — Затѣваютъ наши дамы... Что-жъ, очень буду рада. Тутъ вѣдь надо хорошенькая, чтобъ была? Венедиктъ Венедиктовичъ только повелъ длинными рѣсницами, и Раиса Сергѣевна догадалась, что нужно хорошенькую. — Не похваляюся быти презнатнымъ умальцемъ, началъ онъ такъ внятно и мягко, что собесѣдница его какъ-то инстинктомъ поняла сама слово «умалецъ»: — но въ квестіи убора и другихъ историчныхъ, альбо культурно-народовыхъ реквизитовъ къ послугамъ высокаго, патроната нашего святого дѣла нахожусь. Послѣдняя фраза не попала въ цѣль. Щеки Раисы Сергѣевны даже какъ-то еще болѣе напыжились, точно ихъ кто изнутри подперъ. Венедиктъ Венедиктовичъ уже окончательно рѣшилъ, что особа «высокаго патроната» совсѣмъ приросла къ землѣ. Но она съ помощью своего самообладанія поняла, что онъ ей говорилъ. «Картины будетъ ставить, — ну и прекрасно», выговорила она про себя, и положила пухлую руку, такую же смуглую, какъ и щеки, на ручку дивана. — Очень буду рада, продолжала она соображать вслухъ: — одна наша любительница... прелестная особа... она могла бы... вѣдь тутъ надо богатый костюмъ? — Изъ златотканной... — Изъ парчи? — Такъ есть. — Она сошьетъ. Раиса Сергѣевна остановилась и сообразила опять про себя, что Иванъ Аполлосовичъ «большой охотникъ до всего этого», и выговорила вслухъ: — Да вотъ, господинъ докторъ, (сказать monsieur Tziboulka — у ней языкъ не повернулся), у насъ сегодня соберется кое-кто. И нашъ первый сюжетъ для картинъ будетъ — милости прошу отобѣдать. Мой мужъ будетъ очень радъ. И она досказала про себя: «Цыцарецъ онъ какой-то; но Jean любитъ все это и приличенъ, къ тому же докторъ философіи; да и Арсеній Павлычъ будетъ польщенъ». Нѣжная краска разлилась по овалу Венедикта Венедиктовича. Такого приглашенія онъ рѣшительно не ожидалъ. Тотчасъ же поднялся онъ съ кресла и три раза сказалъ: — Благодарствую. ====page 15==== — Мы въ половинѣ шестого обѣдаемъ, сообщила ему Раиса Сергѣевна и, видя, что онъ не садится, привстала. Венедиктъ Венедиктовичъ забылъ въ эту минуту о Духинскомъ. Онъ успѣлъ даже выдать, про себя, похвальный листъ Раисѣ Сергѣевнѣ, за чистоту и благозвучіе россійской рѣчи. Успокоило его крайне и то, что эта благорожденная особа не употребила въ разговорѣ ни одного французскаго слова, а это обстоятельство было предметомъ его особыхъ заботъ. Не униженно, но какъ-то «не по нашему», какъ замѣтила Раиса Сергѣевна, раскланялся онъ съ ней. Онъ двинулся къ Публичной Библіотекѣ. Она принялась за роль Кукушкиной. V. Окровавленная, сверху только поджаристая гора мяса высилась на серебряномъ блюдѣ. Она обдала своими испареніями лицо Венедикта Венедиктовича въ ту минуту, когда офиціантъ, въ бѣломъ галстухѣ, поднесъ блюдо ростбифа по другую сторону стола гостю vis-a-vis. И безъ этихъ мясныхъ испареній, щеки Венедикта Венедиктовича были уже алыя отъ всѣхъ эманацій столовой, гдѣ происходила трапеза. Справа и слѣва, по угламъ овальнаго стола, двѣ жирандоли бросали свѣтъ своихъ двадцати четырехъ свѣчей на камчатную скатерть и переливались въ тонкомъ стеклѣ съ безчисленными монограмами РК и ИК. Супруги Кауровы двояко окрестили свою посуду. Венедиктъ Венедиктовичъ только слегка прищуривалъ глаза, объятый всѣмъ этимъ переливаніемъ и блескомъ. Отъ теплыхъ тарелокъ, отъ накрахмаленнаго бѣлья, отъ самаго хлѣба, отовсюду шелъ запахъ или лучше букетъ желудочнаго щекотанья. И никто болѣе доктора философіи не чувствовалъ въ эту минуту всей обаятельности этихъ эманацій. — Якій же я цыганъ, шепталъ онъ про себя. Наискосокъ отъ него на стѣнѣ висѣло большое блюдо съ позолоченными фигурами, а вокругъ — тарелки изъ стараго руанскаго фаянса. Прямо темнѣлъ буфетъ рѣзного орѣха съ серебряными жбанами, кубками и кувшинами любезнаго его сердцу богемскаго хрусталя. И передъ нимъ стоялъ такой же кувшинъ съ квасомъ. Венедиктъ Венедиктовичъ пилъ второй стаканъ, забывая о «пильзенскомъ» пивѣ и страстно желая хоть этимъ напиткомъ прохладить поднимающуюся въ немъ небывалую тревогу... А ростбифъ держалъ свой путь, въ сопровожденіи гарнира. Мя- ====page 16==== систыя сочныя луковицы, сладкія морковки и разсыпчатые каштаны выглядывали изъ массивнаго сотейника, пропитанные густымъ, прянымъ бульономъ. Венедиктъ Венедиктовичъ чувствовалъ, какъ его ноздри щекоталъ ароматическій запахъ луковицъ въ бульонѣ. Не знаю, желалъ ли онъ, чтобъ и слуховой его органъ наслаждался какой-нибудь мелодіей, но въ уши его и справа и слѣва начали проникать звуки того, что я никакъ не умѣю назвать достаточно деликатно. Уже за борщемъ и кулебякой Венедиктъ Венедиктовичъ воспринялъ этотъ звукъ, но не въ такомъ градусѣ; а теперь онъ выдѣлялся среди тишины и грандіозности столовой, точно музыка земноводныхъ жительницъ понтійскихъ болотъ. Венедиктъ Венедиктовичъ посмотрѣлъ на хозяйку — ея стальныя челюсти заработали надъ жирнымъ ломтемъ ростбифа, носъ началъ посапывать, а сизыя губы, сталкиваясь между собою, не хотѣли ни за что хранить молчанія. Рядомъ съ нимъ, бѣлокуренькій военный сюртучекъ «безъ рѣчей» на что уже ѣлъ по правиламъ cicilité puérile et honnete и даже обтирался какъ-то косвеннымъ движеніемъ салфетки; но все чуть слышно да причмокивалъ. Визави Венедикта Венедиктовича, сухопарый общеармейскій сюртукъ съ тускловатыми генеральскими нагонами, гораздо уже характернѣе игралъ на жевательномъ аппаратѣ. Уголъ супруга съ братцемъ и «первымъ» гостемъ — при поглощеніи сочнаго гарнира, доходилъ даже до виртуозности какого-то захлебыванія. Гдѣ же ему, худородному студенту, чуть не схватившему хроническаго катарра въ грязненькихъ пивныхъ Вѣны и златоверхой соперницы города Москвы, уписывая свое дряблое «мfсичко», гдѣ ему было знать, что въ нѣкоторомъ царствѣ признаки настоящей породы проявляются и въ томъ: какъ дѣйствуютъ при ѣдѣ челюсти и губы. Онъ сохранилъ свою плебейскую безмолвную манеру; но музыку понтійскихъ болотъ отмѣтилъ въ той записной книжкѣ, которая, невидимо ни для кого, раскрывалась у него въ мозгу. Ростбифъ позволилъ доктору Цыбулькѣ, послѣ третьяго полустакана квасу, уйдти нѣсколько въ себя и резюмировать все, пережитое имъ съ той минуты, когда, вернувшись изъ Публичной Библіотеки (гдѣ онъ читалъ въ подлинникѣ «Вопрошеніе Кирика»), явился опять въ салонѣ Раисы Сергѣевны Кауровой. И передъ обѣдомъ, при представленіи хозяину и гостямъ, и за трапезой, до самаго ростбифа, Венедиктъ Венедиктовичъ уже гораздо болѣе былъ доволенъ своимъ русскимъ языкомъ и самообладаніемъ. Сидя въ Библіотекѣ, за «Вопрошеніемъ Кирика», Венедиктъ Венедиктовичъ вспомнилъ, что въ разговорѣ съ Раисой Сергѣевной не мало наблудилъ. Въ особенности огорчили его слова «умалецъ» ====page 17==== и «хвиля». И то и другое онъ могъ прекрасно сказать по русски. Ну развѣ онъ не съумѣлъ бы вотъ тутъ, сидя въ Библіотекѣ, перевести ихъ словами «художникъ» и «минута». А то «хвиля!» — этакое, что ни на есть предательское, шляхетское слово! За то, взвинтивъ себя, какъ слѣдуетъ, Венедиктъ Венедиктовичъ, какъ ему казалось, ни на чемъ больше не проштрафился, и не замѣтилъ, чтобы мужъ хозяйки, его братецъ или два именитыхъ гостя, злобно или иначе какъ усмѣхнулись. Онъ успѣлъ еще до ростбифа опредѣлить, приблизительно, какого полета эти четыре особы, занимавшія правый уголъ обѣденнаго стола, и отпечатать ихъ физіономіи на своемъ фотографическомъ объективѣ. Но я не стану вамъ повторять его опредѣленій. Вѣдь вы прекрасно знаете и Ивана Аполлосовича Каурова, земца безъ страха и упрека, бывшаго на юбилеѣ Гусса, по дорогѣ изъ Франценсбада и служащаго «у себя тамъ» предводителемъ черезъ каждое трехлѣтіе. Вы знаете и его оппозиціонную бороду, и бекешъ, и хриплый басъ и на выкатъ глаза, гдѣ одна Раиса Сергѣевна, изъ уваженія къ себѣ, умѣла что-то вычитывать; а мы съ вами ничего не вычитаемъ, кромѣ приближенія ко второму удару. Знакомъ вамъ и Модестъ Аполлосовичъ — братецъ — неизвѣстно какъ прикомандированный къ мужскому полу и даже къ военному сословію. Не правда ли, глядя на его покатыя, круглыя (злоязычникъ навѣрно сказалъ бы: «бабьи») плечи, вы изумлялись, что имъ суждено носить густыя съ серебрянными завитушками тяжелыя эполеты, изъ-подъ которыхъ выползалъ аксельбантъ, тоже совершенно но дамски закинутый за двѣ пуговицы. Вы не удивляетесь нисколько тому, что Модеста Аполлосовича, еще въ школѣ еще въ гусарахъ (онъ служилъ въ гусарахъ!) товарищи прозвали «Матрешкой». Матрешка — слишкомъ рѣзко; но «Матрешу» и вы приняли бы, какъ нѣчто неотъемлемое отъ всего существа Модеста Аполлосовича. Все въ немъ: и круглыя щеки и сладкіе глаза, и соболиныя брови и медовыя уста съ благоуханными усами все говорило: «я Матреша» и «я Матреша». А генералъ Середкинъ — визави Венедикта Венедиктовича? Какъ вы, быть можетъ, ни равнодушны къ завѣщанію великаго преобразователя Россіи, но не можете не знать душеприкащика его по пункту о Царь-градѣ, генерала Середкина. Венедиктъ Венедиктовичъ слышалъ объ немъ еще на берегахъ Вилтавы и отмѣтилъ только, что «шановный патріота» ужасно смахиваетъ на того городоваго, котораго онъ каждое утро видитъ на углу Вознесенскаго, выходя изъ своихъ меблированныхъ комнатъ. «Перваго» же гостя, удлинненнаго, англизированнаго, точно вымоченнаго въ уксусѣ графа Романа Глѣбовича Обвалова — я не берусь вамъ представлять... Т. ССХІІТ. — Отд. I ====page 18==== Это въ серьёзъ фрондирующій землевладѣлецъ, а такихъ собственниковъ я, воля ваша, — побаиваюсь. VI. По лѣвую руку отъ Раисы Сергѣевны, противъ военнаго сюртучка безъ рѣчей, держался на половинѣ стула штатскій фрачекъ съ рѣчами. Что вы его не замѣтили на Невскомъ — въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго. Онъ отмѣченъ невидимымъ перстомъ безличности, и, повѣрьте — не тяготится ею; а каждый день, спускаясь изъ должности по Невскому, благодаритъ Творца всякой твари, за то, что онъ — «транслятёръ». Да-съ, не переводчикъ съ вашего позволенія; а «транслятёръ». Если вы не понимаете всей пропасти, лежащей между этими двумя существительными, значитъ вы никогда не заглядывали въ то зданіе, гдѣ Simon de Poupcoff перебѣливаетъ въ званіи транслятёра. Словомъ онъ — транслятёръ — и особыхъ примѣтъ не имѣетъ. Раиса Сергѣевна ему внучатная сестра; а его военному визави — троюродная тетка. Звуки столовой стали оповѣщать, что ростбифъ подходитъ къ концу. — Ah, ça! j ’ai oublié de vous dire! обратился фракъ къ Раисѣ Сергѣевнѣ, складывая крестъ на крестъ ножъ и вилку и пройдясь сдержанно зубочисткой по своимъ золотушнымъ зубамъ. Кусокъ ростбифа, совсѣмъ облитый горчицей, не дошелъ сразу до губъ Раисы Сергѣевны и остановился на нѣсколько секундъ; а лѣвый глазъ ея степенно выговорилъ: «кончайте-жь». — Il у avait une заупокойная обѣдня... pour un de mes camarades à Новодѣвичій... parmi les novices on remarquait une... ma foi!.. Симонъ не досказалъ, какъ бы стѣснившись игривостію своего сообщенія. Но лѣвый глазъ Раисы Сергѣевны приказывалъ ему, все также степенно, кончать поскорѣе, рискуя иначе испортить ей два послѣднихъ куска ростбифа. — Jolie, jolie... выговорилъ Симонъ уныло и глазъ на внучатную сестру не поднялъ. Носъ Раисы Сергѣевны вмѣсто отвѣта сапнулъ немного. Венедиктъ Венедиктовичъ все это подмѣчалъ и записывалъ: «она не паритъ». Только французскій языкъ Симона нѣсколько тревожилъ его. Такія игривыя фразы и онъ бы сейчасъ составилъ, даже безъ лексикона Макарова: но прононсу у него не было.. Онъ задумался и, кончивъ свой кусокъ ростбифу, сообра- ====page 19 ==== жалъ, прикрывая глаза рѣсницами (его любимая манера), во сколько же времени достигнетъ онъ этого «савроментскаго» прононса, безъ котораго нѣтъ настоящаго ходу туда, гдѣ такъ тепло, свѣтло и сытно... — Ну, а какъ же позваниваютъ наши московскіе колокола въ Прагѣ? Этотъ вопросъ, вылетѣвшій изъ хриплаго, точно веревкой, перетянутаго горла генерала Середвина, заставилъ чуть не вздрогнуть Венедикта Венедиктовича. — О! воскликнулъ онъ, со сдержанной улыбкой, и поднялъ слегка правую руку. — Небось не скажутъ тамъ эти, какъ бишь ихъ... «младо-чехи», что Москва поскупилась. Шесть тысячъ стоилъ подарочекъ, да-съ! — Всеконечно, отозвался Венедиктъ Венедиктовичъ, не находя, почему-то нужнымъ пускаться въ тонъ своего сосѣда, за что вы его, быть можетъ, не осудите. — Шесть тысячъ, сладко пропѣлъ Модестъ Аполлосовичъ, и ни къ кому особенно не обращаясь, спросилъ: — чего же имъ угодно этимъ... какъ вы назвали, генералъ? — Младо-чехи, это ихніе какъ бы вамъ сказать... родъ нигилистовъ. Венедиктъ Венедиктовичъ сдержалъ отрицательное движеніе головой и только незамѣтная улыбочка освѣтила его яркія губы. — Я тебѣ сейчасъ это объясню, крякнулъ Иванъ Аполлосовичъ тѣмъ тэмбромъ голоса, который докторъ Цыбулька, будучи студентомъ въ Вѣнѣ, достаточно изучилъ на тамошнихъ фурманахъ. Модеста Аполлосовича воспиталъ Иванъ Аполлосовичъ, и вся жизнь ихъ прошла, въ сущности, въ томъ, что братецъ Модестъ спрашивалъ совѣтовъ у братца Жана, или лучше Жанъ не пропускалъ ни одной оказіи, чтобы какъ-нибудь не вразумить Модеста. — Вотъ видишь, пахнулъ точно паровикъ Иванъ Аполлосовичъ, обчищая съ тарелки остатокъ гарнира и ножомъ кладя его въ ротъ (и это не укрылось отъ доктора Цыбульки).— Тамъ, у этихъ господъ, есть двѣ партіи... deux partis, quoi!.. Старо-чехи и младо-чехи... — Младо-чехи и старо-чехи... вздохнулъ Модестъ, ощущая точно небесную благодать отъ такой понятливости. — И у нихъ, продолжалъ Иванъ Аполлосовичъ, запихивая салфетку подъ свой подбородокъ на ватѣ. — Каждо... э... ну каждая эта партія... имѣетъ... ====page 20==== — Un chef de file, подсказалъ первый гость, и словно сонная рыба полуоткрылъ челюсти. — Именно... вотъ, какъ графъ прекрасно выразился: un chef de file... Есть y нихъ Шафарикъ, есть у нихъ Палацкій... Есть у нихъ и другіе... ну да тѣ мелкая сошка... А эти два уже настоящіе... Ну и выходитъ, что одинъ у младо-чеховъ, какъ ихъ назвалъ генералъ, а другой у старо-чеховъ. — Палацкій, умиленно повторилъ Модестъ: — и Ша... — Шафарикъ, учительски подтвердилъ ему братецъ Жанъ. — У однихъ Шафарикъ, у другихъ Палацкій. — Палацкій и Шафарикъ... еще разъ, какъ старательный ученикъ, повторилъ Модестъ Аполлосовичъ. Хорошо ли я сдѣлаю, если раскрою передъ вами тайникъ души Венедикта Венедиктовича? Нѣтъ, я лучше этого не сдѣлаю. Его уста хранили самую благодушную улыбку; но я не скрою одного: никогда еще, до этой минуты, онъ такъ ясно не прозрѣвалъ: на какомъ фундаментѣ положительныхъ свѣденій сидитъ единеніе братьевъ-славянъ! И потомъ, онъ былъ художникъ и даже немного, минутами — какъ бы вамъ сказать игривый юноша. Тонъ Ивана Аполлосовича, тѣнь Шафарика, братецъ, повторяющій два имени, весь педагогическій моментъ объясненія — все это показалось такъ достолюбезно Венедикту Венедиктовичу, что никогда никакой комикъ Мовша въ златоверхой Празѣ не доставлялъ ему столько забавы. Онъ ждалъ дальнѣйшихъ моментовъ Кауровской педагогіи, и — могу васъ увѣрить — ни единой минуты не потратилъ на лирическія сѣтованія. Онъ даже притаилъ дыханіе и глаза его, обращенные въ сторону Модеста Аполлосовича, твердили: — «Палацкій и Шафарикъ, Шафарикъ и Палацкій». VII. Иванъ Аполлосовичъ вошелъ въ охоту. Не даромъ же онъ проѣхалъ изъ Франценсбада до самаго Гусинца въ то время, какъ Раиса Сергѣевна отправлялась въ Эмсъ. — Но это такъ, заговорилъ онъ, прослѣдивъ въ воздухѣ за серебряной кострюлей съ горошкомъ «по французски», которая направлялась къ первому гостю. — Это такъ только, façon de parler, всѣ эти партіи и ихъ chefs de file... А когда нужно прибраться на показъ... то всѣ — въ сборѣ. И очень, я вамъ скажу, забавно... Венедиктъ Венедиктовичъ прекрасно понялъ слово «забавно», ====page 21==== и выраженіе Кауровскихъ губъ вразумило его насчетъ истиннаго значенія слова. Не пронизала ли мозгъ Венедикта Венедиктовича фраза: «сакроментскій хляпъ!» Не ручаюсь, быть можетъ, и пронизала; но вѣдь еслибъ онъ ее и вслухъ выговорилъ — уголъ «особъ» не понялъ бы ее; да и вы нисколько не обязаны ее понимать. — Повезли насъ въ огромномъ поѣздѣ, принялся добросовѣстно разсказывать Иванъ Аполлосовичъ: — вагоновъ такъ тридцать, воли не больше. Жаркій день такой... Ѣхали, разумѣется, трухътрухъ, и что ни станція — встрѣча со всѣми онёрами, и непремѣнно музыка. У нихъ вѣдь каждый въ какую-нибудь дуду дудитъ. «Дудитъ», повторилъ про себя докторъ Цыбулька, и проглотилъ кусочекъ пеклеванной корочки. — Звонъ, крики, какъ бишь все они кричатъ? Отборно, что-ли?.. Венедиктъ Венедиктовичъ не захотѣлъ учить Ивана Аполлосовича; но генералъ Середкинъ сипнулъ: — Выборне! — Именно такъ, согласился Иванъ Аполлосовичъ: — и вездѣ, въ каждомъ мѣстечкѣ своя команда, въ красныхъ шароварахъ и съ перышкомъ на шапкѣ... это у нихъ общество такое есть... гимнастикой что-ли они занимаются — ужь не помню хорошенько. И называется это общество какъ-то: опоекъ, епоекъ, что-то въ такомъ родѣ... Мнѣ говорилъ кто-то, что у нихъ это родъ союза какого-то... Ну, да это ужь ихъ дѣло!.. Дотащились мы до большой станціи, ѣсть смертельно хочется... Городъ, говорятъ, Пильзенъ называется. Народищу — видимо-невидимо; на платформѣ — дѣвицы въ бѣлыхъ кисеяхъ съ букетами, мѣдные хоры дуютъ въ трубы и кимвалы, опять красные эти штаны, даже въ голову мнѣ ударило. Всѣ точно звѣри видаются въ столовую и тутъ, я вамъ скажу, началась такая свалка... Какой-то ѣхалъ съ нами въ вагонѣ фертикъ... петербургскій корреспондентъ, такъ тотъ прозвалъ этотъ привалъ: битва подъ Пильзеномъ. — Ха, ха, ха! игриво и женоподобно залился Модестъ Аполлосовичъ, и на его мягкихъ глазкахъ показались даже слезинки Проняло и генерала Середкина. Видя эффектъ своего разсказа, началъ хрипливо всхлипывать и самъ Иванъ Аполлосовичъ. Раиса Сергѣевна не слыхала, въ чемъ дѣло, но сочла умѣстнымъ улыбнуться. Фрачекъ и сюртучекъ собирались тоже прыснуть, какъ только родственница раскроетъ побольше зубы. Венедиктъ Венедиктовичъ поблѣднѣлъ. Мгновенная дрожь промелькнула по его алымъ губамъ. ====page 22==== — Битва подъ Пильзеномъ! вскричалъ уже совершенно довольный Иванъ Аполлосовичъ. Офиціантъ поднесъ ему кострюльку съ горошкомъ. Онъ и горошекъ ѣлъ съ ножа, да и стоило-ли ему стѣсняться: подчинять себя британской традиціи? Что онъ, разночинецъ что-ли?... И безъ корочки бѣлаго хлѣба проживетъ свой вѣкъ... Когда послѣдній глотокъ былъ отправленъ въ утробу, Иванъ Аполлосовичъ еще разъ выпалилъ: — Битва подъ Пильзеномъ! Представьте себѣ: въ одинъ мигъ ни одного бутерброда, ни одной булки, ни единой кружки пива!... Только и валяются по полу салфетки... И можете вы себѣ вообразить, графъ, обратился онъ къ первому гостю: — изъ чего у нихъ дѣлаютъ салфетки? Графъ нѣсколько строго посмотрѣлъ на разсказчика, какъ бы желая сказать: «очень мнѣ нужно, изъ чего у нихъ дѣлаются салфетки? Развѣ я этимъ могу интересоваться?» — Изъ бумаги! — Изъ бумаги! не выдержалъ Модестъ, и ужь совсѣмъ прослезился. — Изъ бумаги!... parole!... Я взялъ тогда двѣ салфетки на память и привезъ Раисѣ въ Эмсъ!... N’est ce pas, Raïce? окликнулъ онъ на другой конецъ стола. Раиса Сергѣевна наклонила голову, точь въ точь, какъ Осипъ Афанасьевичъ Петровъ въ «Каменномъ Гостѣ», когда Донъ-Жуанъ приглашаетъ его на ужинъ. — Такъ, сложено трехугольничкомъ, показывалъ на своей салфеткѣ Иванъ Аполлосовичъ: — и отпечатано имя содержателя буфета и названіе станціи. Ей Богу! Прекурьезно! Такая земля. Надо и снисходительнымъ быть. Иванъ Аполлосовичъ благожелательно засмѣялся; а глазки Модеста, обратившись къ Венедикту Венедиктовичу, говорили: «Мы понимаемъ; вы, бѣдненькіе, не можете завести настоящихъ салфетокъ, ну бумажными и утираетесь; все опрятнѣе, чѣмъ безъ всякаго утиранья». Кажется, что по губамъ Венедикта Венедиктовича опять что-то проскользнуло; но не будемъ такъ инквизиторски слѣдить за нимъ и дослушаемъ Ивана Аполлосовича. — Вижу я, что въ столовой побоище, ищу хода въ кухню. Нахожу и прямо къ брату-славянину въ бѣлой поварской курткѣ. Чуть не благимъ матомъ взмолился ему: «Батюшка, чего-нибудь! кричу, хоть холодненькаго, хоть тепленькаго, только напитай ты грѣшную душу брата русскаго! Генерала Середкина опять проняло. ====page 23==== — Ну, видитъ поваръ, что я дѣйствительно братъ - русскій, сжалился и подалъ мнѣ жаренаго курченка въ синей бумагѣ; я его въ охапку... вдругъ второй звонокъ... сую бумажку въ пять гульденовъ... Никто на меня не смотритъ. Думаю: какъ же мнѣ быть? Такъ на моей совѣсти и остался этотъ даровой курченокъ... безъ хлѣба и безъ соли уписалъ его!... Модестъ Аполосовичъ даже испустилъ вздохъ облегченія, когда братецъ достигъ вожделѣннаго финала. VIII. Вздохнулъ про себя и Венедиктъ Венедиктовичъ; но онъ обманулся: Иванъ Аполлосовичъ и не думалъ кончать. — Дотащились мы къ ночи на послѣднюю станцію... Не помню ужь какъ называется: на «ицы» тамъ все... Оттуда пришлось слѣдовать на обывательскихъ... Распорядитель тутъ... тормошится... кричитъ въ потьмахъ «возы — возы!» Ну, думаю, ловко я попалъ! Положатъ насъ на возы, да и поволокутъ, какъ сушоную рыбу! А у нихъ возы значитъ все равно, что экипажъ... Русскихъ было человѣкъ около десяти; но всё неизвѣстно какой народъ... Отъ газетъ эти... какъ ихъ нынче зовутъ. — Отмѣтчики, злорадостно просипѣлъ генералъ Середкинъ, и даже его щеки вздрогнули. — Именно, отмѣтчики... Человѣка два-три было почище... Отъ московскаго комитета какой-то баринъ... Ну, натурально, распорядитель и отвелъ подъ насъ единственную четырехмѣстную бричку... знаете, въ родѣ польскихъ нейтычанокъ... ужь худо-ли, хорошо-ли, мы въ ней размѣстились, въ этой нейтычанкѣ. Ну а господъ отмѣтчиковъ, не прогнѣвайтесь, положили pêle-méle на настоящіе возы... длиннѣйшія телѣжищи... въ каждую полстога ржаныхъ сноповъ войдетъ... Они тамъ болтались, чай, comme du мясная провизія... Модестъ заколыхалъ своимъ уже замѣтнымъ брюшкомъ. — Ну, и доѣхали мы до мѣстечка какого-то... площадь... вездѣ транспаранты... и по русски; такъ, знаете, лестно... все-таки усердіе... Les pauvres diables ont bien eu de la peine, обратился Иванъ Аполлосовичъ къ графу. — Я ночевалъ у доктора. Сейчасъ ужинать, и постель такую мятную приготовили. — А салфетки? спросилъ игриво Модестъ. — Кажется и салфетки были по людски. Mais nous sommes encore loin de la fin! «Iesus Maria!» вскричалъ про себя докторъ Цыбулька, и, право, еслибы можно было, заткнулъ бы себѣ правое ухо ватой. «До ====page 24==== цѣла зруштить!» вырвалось у него вслѣдъ за тѣмъ, и еще что-то; но я не стану васъ развлекать объясненіемъ всѣхъ этихъ вами не слыханныхъ словъ. Вы, конечно, чувствуете, что они славянскія, довольно и этого. — Вотъ мы и въ самыхъ Гусенищахъ, гдѣ ихъ Иванъ Гусъ родился... Такъ деревушка въ хохлацкомъ вкусѣ, какъ у насъ гдѣ-нибудь около Пирятина, мазанки каменныя, кирка. Мѣстоположеніе — ничего себѣ. Домикъ, гдѣ этотъ самый Гусъ произошелъ на свѣтъ, въ одинъ этажъ... съ дверкой по середкѣ... комнатки крохотныя, точно хлѣвушокъ какой... Ну, я по приглашенію распорядителя слазилъ на эту скворешницу... Противъ самаго этого домика, мы, гости, должны были ждать процессіи... Къ какому-то сарайчику приставили мостки для почетныхъ гостей... И передъ мостками устроили родъ этакъ налоя какого-то съ цвѣтами и гирляндами... Тутъ господа ораторы должны были рѣчи свои произносить. Только, какъ я взобрался на нашу вышку, чувствую трещитъ что-то, да и тѣни никакой, а солнце печётъ, что есть силы... Une fichue position... Я и такъ, и этакъ, — печётъ... И господъ нашихъ отмѣтчиковъ, какъ генералъ называетъ, тоже на порядкахъ припекаетъ... Одинъ сейчасъ — экспромтъ... Vous savez ces gens-là... Изъ всего комедію устроятъ... ni foi, ni loi!... Я тогда записалъ и послалъ Раисѣ... Tu ne te rappelles pas, Raïce? — Non, пробасила Раиса Сергѣевна, отродясь никакихъ стиховъ не учившая. — Attendez donc... началъ припоминать Иванъ Аполлосовичъ, пропустивъ палецъ промежду зубовъ, — attendez donc... Я сейчасъ вспомню... Какъ-то тутъ говорится о Гусѣ... Вѣдь его, кажется, гдѣ-то сожгли? — Сожгли, сожгли! подтвердилъ генералъ Середкинъ. — Maintenant j’y suis... Вотъ всѣ стихи: Иванъ Гусъ на кострѣ Не такъ страдалъ отъ стихіи Какъ, сидя на жарѣ, Корреспонденты изъ Россіи! Oui, c’est çà!... Pas mal tourné, n’est ce pas? Братецъ уже колыхалъ брюшкомъ, а первый гость не смутился стопосложеніемъ куплета. Что происходило въ душѣ Венедикта Венедиктовича, — я рѣшительно отказываюсь вамъ сообщать!.. Еслибы вы могли безъ лексикона перевести фразу: «ипицлёвска душа затрацена», вы бы не потребовали отъ меня никакихъ комментаріевъ. Но эти, не подлежащія переводу изрѣченія схоронились тамъ ====page 25==== гдѣ-то, въ заказныхъ тайникахъ, куда, быть можетъ, и самъ Венедиктъ Венедиктовичъ не пускалъ всю полноту своего сознанія. Когда уголъ особъ кончилъ смѣховое упражненіе, и жареная индѣйка съ какими-то еще пропитанными жиромъ пичужками кончила обходъ стола, Иванъ Аполлосовичъ опять заговорилъ. — Но что меня поразило, господа: видимъ мы, наконецъ, процессію... Дѣвицы въ бѣлыхъ платьяхъ съ цвѣтными бантами... хоругви разныя... И — цѣлый эскадронъ верховыхъ... по два въ рядъ, въ такомъ порядкѣ... Лошади рослыя, выѣздка на славу; а сидятъ все какіе-то парни въ своихъ этихъ... какъ они называютъ... чамарками чго-ли, и въ смазныхъ сапогахъ... Меня это, признаться, заинтересовало... Спрашиваю: откуда это лошади такія? Эскадронныя взяты, или изъ цирка изъ какого? И какъ бы вы думали? Говорятъ мнѣ, что вся эта конная команда — простые мужички изъ сосѣднихъ деревень!... Excusez de peu!... И сами они на собственныхъ лошадяхъ парадировали... Это меня такъ заняло, что я все разглядывалъ эту команду. А рѣчи говорили, говорили съ балкончика... на всякихъ языцѣхъ!... Братецъ выразилъ въ глазахъ своихъ одобрительное изумленіе «конной командѣ», праздновавшей юбилей Гуса; а Венедиктъ Венедиктовичъ нѣсколько свободнѣе вздохнулъ, и лицо его, какъ бы говорило: «Ужь коли тамъ такія лошади, то значитъ и остальное достойно одобренія не въ меньшей степени». — Богатый народъ, я вамъ скажу! сообщилъ генералъ, никакъ не умѣвшій разрѣзать свою жареную пичужку. — У нихъ по деревнямъ вездѣ газеты, продолжалъ Иванъ Аполлосовичъ, и, обратясь съ довольно таки злобною интонаціей въ сторону перваго гостя, добавилъ: «все политика». Первый гость только повелъ плечами. — Газеты!... почти съ ужасомъ повторилъ Модестъ Аполлосовичъ. И тихій ангелъ пролетѣлъ надъ трапезой послѣ этого звука, изданнаго непорочной душей «Матреши». Генералъ Середкинъ одолѣлъ, наконецъ, свою пичужку и, запивъ квасомъ, воззрился на Венедикта Венедиктовича. IX. — Не худо-бы было, обратился къ нему генералъ, точно прицѣливаясь въ него мушкетомъ: — не худо-бы было нашъ-то русскій храмъ на самые Грачаны помѣстить; не осрамилъ-бы онъ и Грачанъ-съ. ====page 26==== — Грачаны? вдохнулъ въ себя братецъ и поглядѣлъ на Ивана Аполлосовича просительнымъ взоромъ. — Vois-tu, mon cher... Эти Грачаны... въ Прагѣ — въ родѣ нашего Кремля... на горѣ за рѣшеткой... Красиво — ничего. — Кремль! успокоительно повторилъ Модестъ Аполлосовичъ. — Да, но только какъ говорятъ: тѣхъ же щей, да пожиже влей!... Иванъ Аполлосовичъ произнесъ эту народную поговорку съ благодушнымъ хрипѣніемъ шутки, и на лица его соотечественниковъ сошла тотчасъ же улыбка, которую иные злоумышленники назвали-бы, пожалуй, проявленіемъ «квасного патріотизма!» Но, право, Иванъ Аполлосовичъ не могъ благодушнѣе захрипѣть. Виноватъ-ли онъ, что произнесенное имъ изрѣченіе переполнило ту чашу желчи и оцта, которая уже колыхалась въ груди Венедикта Венедиктовича. Лицо его такъ поблекло, что только блескъ жирандолей скрылъ эту болѣзненную перемѣну. Вы думаете, что онъ высыпалъ, про себя, цѣлый рогъ не переводимыхъ восклицаній? Нѣтъ, онъ ужь ничего не въ состояніи былъ выговорить, какъ только: «Фактумъ е фактумъ, а пунктумъ — достъ!» Послѣ того, «уголъ» особъ могъ перебирать хоть все собраніе пословицъ Сахарова или другого какого народолюбца — докторъ Цыбулька уже ничего бы не прибавилъ про себя, поставивъ свой «пунктумъ». Къ тому же подали пирожное. Иванъ Аполлосовичъ отвѣдалъ его и сообщилъ, мигнувъ братцу: — Пирожное-то, кажется, тово... Но прежде, нежели Модестъ Аполлосовичъ собрался отвѣтить, въ струѣ горячаго и прянаго воздуха, шедшаго отъ хозяйки дома до ея супруга, задрожалъ поспѣшный басовый приговоръ Раисы Сергѣевны: — Пирожное прекрасное. Правда, изъ рису, но за то на ананасномъ соку. Братецъ уткнулъ свой благоухающій усъ въ тарелку, а Венедиктъ Венедиктовичъ почти восторженно поглядѣлъ на Раису Сергѣевну, точно онъ въ ней увидалъ Немезиду, карающую и за Грачаны, и за битву подъ Пильзеномъ, и за все, за все... Раиса Сергѣевна на дессертъ не соизволила, и сама подала сигналъ, громко двинувъ своимъ стуломъ. Венедиктъ Венедиктовичъ долженъ бы былъ остаться одинъ для подведенія итоговъ своимъ обѣденнымъ впечатлѣніямъ, но ему не занимать стать самообладанія, и когда хозяйка сказала ему: — Угодно курить — пожалуйте въ кабинетъ Ивана Аполлосовича ====page 27==== Онъ улыбнулся невиннѣйшей улыбкой и на вопросъ: — Вы со сливками кофей, или черный? Твердо и безъ малѣйшей инородческой примѣси выговорилъ: черный. Иванъ Аполлосовичъ дотронулся гостепріимно до его плеча, и тоже пригласилъ его къ себѣ въ кабинетъ. Съ чашкой кофе, какой варится только у Раисы Сергѣевны, докторъ Цыбулька, удалившись нѣсколько въ одинъ изъ угловъ гостинной, гдѣ Раиса Сергѣевна разливала свой душистый мокко, гораздо уже объективнѣе перебралъ въ своей памяти всѣ гостинцы Ивана Аполлосовича, и началъ приходить къ тому выводу, что все это было: «nicht schlimm gemeint», какъ онъ выразился про себя, а такъ себѣ вышло, съ полной безпардонностью настоящаго «столбоваго». Венедиктъ Венедиктовичъ уже достаточно вникъ въ суть того міра, куда онъ явился съ намѣреніями... какъ бы вамъ это сказать... ну, хоть Аргонавтовъ. И онъ врядъ ли ошибался, думая на ту тему, что золотымъ руномъ вовсе не трудно раздобыться изъ рукъ такихъ разскащиковъ битвы подъ Пильзеномъ, какъ Иванъ Аполлосовичъ Кауровъ. Оно, конечно, пословица: «тѣхъ же щей, да пожиже влей», примѣненная хоть бы къ Грачанамъ, не очень-то сладкаго вкуса для такого чувствительнаго нёба, какимъ обладалъ Венедиктъ Венедиктовичъ, но тотъ жа Иванъ Аполлосовичъ и бровью не поведетъ, отрѣзывая, при случаѣ, кусочекъ золотого руна доктору Цыбулькѣ... Вѣдь висятъ же колокола тамъ, на берегу Молдавы... Висятъ и будутъ трезвонить!.. А сколько въ нихъ вошло гульденовъ «Oesterreichische Wâhrung», и какое они могутъ доставить личное наслажденіе тѣмъ, которые отрѣзали кусочекъ золотого руна? Никакого!... Такъ-то и въ этомъ случаѣ... «Das ist ja mir ganz Pommade!» Поникнувъ головой и задумчиво перемѣшивая густой кофе въ китайской плоской чашечкѣ, Венедиктъ Венедиктовичъ перешелъ, совершенно незамѣтно для самого себя, изъ гостиной въ кабинетъ Ивана Аполлосовича. Онъ поднялъ голову на порогѣ этой комнаты, гдѣ стоялъ запахъ русской юфти и какой-то краски. Взорамъ Венедикта Венедиктовича представилась цѣлая коллекція образцовъ искусства, которое онъ уже созерцалъ на жбанахъ съ растеніями въ сѣняхъ. — У васъ Татищевской фабрики мебель? спросилъ въ эту минуту генералъ Середкинъ, расположившись на углу дивана съ сигарой, которую онъ ткнулъ себѣ въ самый уголъ рта. — Татищевская, объявилъ Иванъ Аполлосовичъ: — не перваго ====page 28==== удобства, особливо эти табуреты. Но есть что-то этакое... du cachet, quoi!... Венедиктъ Венедиктовичъ оглядѣлъ и табуреты и какой-то курьезный шкапикъ и зеркала въ красныхъ рамахъ, и въ головѣ его пронеслись точь въ точь тѣ же мысли, какъ и въ сѣняхъ при изученіи жбановъ съ растеніями. — А турецкій диванъ и портьеры, отгадайте изъ чего я сдѣлалъ? Гости недоумѣвали. — Изъ сукна, что у насъ бабы себѣ на юбки ткутъ. Не правли, какъ оригинально?... Но онъ не докончилъ. Первый гость смотрѣлъ на него какъто выжидательно. Такую же позу имѣлъ и генералъ. — Послѣ кофею, обратился хозяинъ къ нимъ обоимъ: — былобы очень интересно. Вы намъ, графъ, обѣщали свою записку... Nous comptons sur vous... И вы также, генералъ. — Я исправенъ-съ. И въ рукахъ генерала уже очутилась тетрадь. — Какъ заглавіе? кроткимъ шопотомъ полюбопытствовалъ братецъ. Онъ съ юнкерской шинели курилъ «mariland doux». — «Еще о воинскомъ духѣ»! — А ваше какъ, графъ? освѣдомился онъ влѣво отъ себя. — «Послѣднее слово о всесословной волости». Венедиктъ Венедиктовичъ вздохнулъ и присѣлъ въ тѣнь какого-то татищевскаго поставца. X. — Nicolas, скомандовала Раиса Сергѣевна, въ гостиной, военному сюртучку: — touchez quelque chose. Раиса Сергѣевна не видѣла вообще надобности мѣнять свой французскій діалектъ, а въ ея время барышни говорили по выходѣ изъ института «toucher du piano». Сюртучекъ и тутъ остался бозмолвенъ, тихо направился къ роялю, поднялъ крышку и заигралъ. Вы знаете, что онъ заигралъ. Вспомните только, по какимъ звукамъ узнавали вы соотечественницъ въ иностранныхъ таблъ д’отахъ. Какъ только раздавался «гавотъ», сочиненный яко бы королемъ Людовикомъ XIII, вы съ улыбкой, или съ гримасой, выговаривали: — Ахъ, Русскіе!... или: ну, Русскіе! Слушая гавотъ, Simon de Poupkoff перелистывалъ альбомъ ====page 29==== Раиса Сергѣевна прихлѣбывала кофей и слегка подувала на чашку. — Une valse! заказала она, не возвышая голоса, но такъ внятно, что пьянистъ остановилъ «гавотъ» и потеръ себѣ немного переносицу. По гостиной стали разноситься сластолюбивые и удалые звуки Штраусовыхъ: «Geschichten aus dem Wiener Wald». Первое колѣно прошло благополучно; но на второмъ, сюртучекъ споткнулся: сыграетъ три-четыре такта и начнетъ бродить. — Nicolas, qu’est ce que vous avez? Nicolas два раза почесалъ себѣ переносицу и рѣшительно не зналъ, какъ ему выкарабкаться, а взглядъ троюродной тетушки онъ чувствовалъ въ своей спинѣ, сквозь темнозеленый драпъ своего вицкафтана. Не знаю, чтобы онъ сталъ дѣлать, еслибъ въ эту минуту у рояля не очутилась фигура Венедикта Венедиктовича. Изъ кабинета заслышалъ Венедиктъ Венедиктовичъ звуки «Geschichten aus dem Wiener Wald» и не могъ не унестись далеко отъ того, что его окружало, отъ записки генерала Середкина «о воинскомъ духѣ», отъ мебели татищевской фабрики, отъ всесословной волости... Вѣдь и онъ также родился въ Аркадіи, и въ его жилахъ текла куда не лимфатическая кровь. Передъ нимъ пронеслись: теплый майскій вечеръ, Volksgarten, черные усики и бѣлые панталоны Эди Штрауса и роскошный шиньонъ пепельныхъ волосъ Леопольдины. Словомъ, онъ, какъ сильфъ, выпорхнулъ изъ кабинета, переполненнаго дымомъ сигаръ и папиросъ mariland doux, кавказскими афоризмами и «землевладѣльческимъ зубовнымъ скрежетомъ», какъ бы выразился какой-нибудь неблагонамѣренный публицистъ. — Вамъ не памятна мелодія? нѣжно спросилъ онъ растерявшагося племянника троюродной, но авторитетной тетки. Тихо, но въ тоже время чрезвычайно отчетливо и вѣрно, сталъ онъ подпѣвать сюртучку мелодію. Память окончательно измѣняла пьянисту, по части басовъ; дальше четвертаго такта второго колѣна онъ не шелъ. Глаза его просительно уставились на обликѣ Венедикта Венедиктовича. «Выручите меня изъ бѣды, умоляли они, а то тетушка совсѣмъ засрамитъ». Венедиктъ Венедиктовичъ понялъ это, и скромнымъ, ловкимъ движеніемъ замѣстилъ пьяниста на табуретѣ. Мелодія, подъ его бойкими, гибкими и очень нервными пальцами, полилась свѣжей волной съ особымъ пошибомъ, доступнымъ только дѣтямъ жизне- ====page 30==== обильной Вѣны. Даже Раиса Сергѣевна встрепенулась и поставила чашку, а Simon удивленно поглядѣлъ по направленію къ роялю. Ни она, ни онъ ничего подобнаго не ждали отъ гостя, который такъ ежился за столомъ. «Вотъ такъ докторъ философіи», одобрительно подумала Раиса Сергѣевна, и по ея грузному и точно молотками убитому тѣлу пошли пріятныя мурашки. Слегка покачиваясь и подаваясь назадъ, игралъ Венедиктъ Венедиктовичъ, и въ глазахъ его прыгали огоньки, по которымъ не трудно было бы догадаться, на какія «G’schichten» сочинилъ Штраусъ свою танцовальную поэму. Минутъ черезъ пять, увлеченный и мелодіей, и ритмомъ, и колебаніемъ своего тѣла на табуретѣ, Венедиктъ Венедиктовичъ закрылъ совсѣмъ глаза, и въ этой добровольной темнотѣ цѣлостно наслаждался... Но вотъ онъ поднялъ свои длинныя рѣсницы и, оканчивая послѣднюю мелодію вальса, заново восхищенный, широко раскрылъ глаза. Предъ нимъ, облокотясь на пюпитръ рояля, стояла, или нѣтъ, не стояла, а трепетала, какъ золотистый мотылекъ, свѣжая, пышная, благоухающая, облитая какимъ-то чарующимъ холодкомъ барынька. Ея круглое съ маленькимъ носикомъ личико, локоны за ушами, рожки на лбу, обсыпанные чуть-чуть пудрой, ея жемчужное коллье, ея высокая грудь, цуть виднѣющаяся изъ подъ четырехъ-угольнаго кружевнаго вырѣза, ея тяжелое свѣтлое платье, затканное букетами, укутывающее ее въ неожиданныя и скульптуральныя складки — все это такъ обдало Венедикта Венедиктовича, что онъ, быть можетъ, противъ воли остановился. — Ah! monsieur, залепетала по херувимски барынька: — continuez, de grâce. Ah! que c’est jolie! C'est du Strauss, n’est ce pas? Que vous avez du chic! Ah! quel toucher! И пальцы ея пухленькой правой руки начали обдергивать перчатку лѣвой, обнаженной до локтя, внутри полуоткрытаго рукава, на которой сидѣло столько пуговицъ, сколько дней въ недѣлѣ. — Ахъ! Ахъ!.. продолжала она ахать, какъ будто уже по русски, и ея головка, точно у фарфоровой кошечки, вертѣлась безпрестанно. Какъ же было Венедикту Венедиктовичу не продолжать. Онъ заигралъ уже отъ себя «Wiener Blut» и, смѣю васъ увѣрить, даже жилки Раисы Сергѣевны пошли ходуномъ; хоть она и сидѣла въ томъ же креслѣ и все также строго поглядывала на своего троюроднаго племянника. Весь бюстъ блистающей и благоуханной барыньки выяснился передъ Венедиктомъ Венедиктовичемъ, въ нѣсколькихъ вершкахъ ====page 31==== отъ него. Отъ нея шелъ еще холодокъ, который она привезла съ собой, щечки ея нащипалъ морозъ, грудь трепетала отъ внезапнаго удовольствія и ножка, пухленькая, крошечная, съ крутымъ подъемомъ, въ золотистыхъ туфляхъ съ стальными пряжками, выставилась безпечно и задорно, дразня ажурнымъ шелковымъ чулкомъ тѣлеснаго цвѣта. Господи!.. Не одинъ докторъ Цыбулька захлебнулся бы отъ сознанія, что эта говорящая куколка преисполнилась чисто «вѣнскаго» трепета отъ его вдохновенныхъ пальцевъ. Онъ все игралъ, все игралъ, и въ ушахъ его все раздавался безконечный рядъ «аховъ», и кошачья головка вертѣлась на своемъ невидимомъ шарньерѣ. Но и у «Wiener Blut» есть свой конецъ. Раиса Сергѣевна почувствовала, должно быть, потребность промяться. Голосъ ея вызвалъ Венедикта Венедиктовича изъ грезы и заставилъ его вскочить съ табурета когда она произносила: — Господинъ Цыбулька... желаетъ помочь намъ въ живыхъ картинахъ... Madame Petreus. Еслибъ Венедиктъ Венедиктовичъ могъ только знать, почему Раиса Сергѣевна не сразу выговорила его фамилью, онъ бы зардѣлся, при всемъ своемъ самообладаніи; но онъ еще не на столько проникъ въ особенности русскаго зубоскальства. Фамилія его казалась ему безупречной въ звуковомъ отношеніи. А Sophie Petreus въ жизнь свою не могла никогда вспомнить того, что вы ей сказали за три секунды. Она въ этотъ мигъ была вся въ вальсѣ. — Continuez, шелестила она, какъ шаловливый вѣтерокъ: — de grâce, encore cette valse... Quel brio... Ахъ, ахъ!.. Душечка Раиса Сергѣевна, que c’est entrainant!.. J’ai tant de choses à vous dire, душечка, mais c’est plus fort que moi!. «Wiener Blut» еще бѣшенѣе понесся по всемъ покоямъ Кауровской квартиры. XI. И братецъ Модестъ Аполлосовичъ не устоялъ противъ притягательной силы звуковъ, проникавшихъ изъ салона въ кабинетъ. Онъ очутился около Sophie Petreus, и обглядывалъ ее стыдливомасляными глазками. На Венедикта Венедиктовича посыпались ахи и благодарности фарфоровой куколки, какъ только онъ доигралъ свой «Wiener Blut». Его начали просить сыграть «quelque chose de Chopin». ====page 32==== Подъ томно нервные переливы какого-то ноктюрна, Sophie начала «causerie» съ Модестомъ Аполлосовичемъ. Она шелестила и кидала словами. Онъ тянулъ и мазалъ, какъ кормилица, отъѣвшаяся на сладкихъ барскихъ харчахъ: — Madame Napta-al, растягивалъ онъ: — que je la, regrette... Elle était si-i bien, si-i bien. — Et Pasca? лепетнула Sophie. — Oui... elle est bien, très bien… mais madame Napta-al. Ah! Je n’oublierai jamais madame Napt-a-al... — Ah, Worms! заахала Sophie и задергала пуговку лѣвой перчатки. — Oui-i et Worms aussi.. mais madame Napta-a-al! Это критическое дуо длилось во весь ноктюрнъ, который Sophie и не думала слушать. Да и можно-ли ей сосредоточить себя на чемъ нибудь болѣе десяти минутъ. Самъ докторъ Цыбулька немедленно понялъ это и безъ всякой горечи смолкъ. Никто его и не поблагодарилъ. Но когда онъ вышелъ на средину комнаты, нѣсколько затрудняясь, какую повести бесѣду и съ кѣмъ именно, съ хозяйкой раскланивался новый гость. Венедиктъ Венедиктовичъ оглядѣлъ его широкое, какъ блинъ, курносое лицо, вывернутое впередъ животомъ туловище и обнаженный черепъ. Сразу онъ однакожь не съумѣлъ опредѣлить, «изъ какихъ» былъ этотъ новый гость. Вамъ я не стану его спеціально отрекомендовывать. Вы не можете не знать артиста Изидора Квашнина. Вы, быть можетъ, спросите меня: почему я называю его «Изидоромъ» когда онъ: Сидоръ Андреевичъ? Тутъ я, отклоняя отъ себя всякую отвѣтственность, напомню вамъ, что «Изидоромъ» зовутъ его уже давно, съ тѣхъ самыхъ поръ, когда онъ въ Парижѣ, посѣтивъ впервые всѣ сценическія знаменитости, увлекалъ изъ Мабиля «самое Ригольбошъ» и (подумайте, что это можетъ быть чистѣйшей клеветой!) не только расписался въ въ книгѣ привратника «Père Lachaise», когда навѣстилъ могилу Тальмы, но (злоязычіе идетъ и до этихъ предѣловъ!) начерталъ перочиннымъ ножемъ свое имя на самомъ надгробномъ монументѣ. Съ тѣхъ поръ, онъ «Изидоръ», и Раиса Сергѣевна считаетъ его авторитетомъ по части «полушубной игры». Онъ уже который годъ ставитъ ея спектакли. Она обстоятельно и неспѣшно назвала его Цыбулькѣ; а Цыбульку отрекомендовала Изидору, какъ ученаго брата славянина, готоваго бросить свѣтъ своихъ познаній на задуманную картину, гдѣ Sophie Petreus должна была облечься въ виссонъ и багряницу. Не прошло минуты, какъ Изидоръ взялъ уже Венедикта Ве- ====page 33==== недиктовича подъ руку, отвелъ его къ окну и заахалъ съ такимъ обнаженіемъ своего темперамента, что докторъ тотчасъ-же началъ поглаживать бороду. Порода, къ которой принадлежитъ Изидоръ, была ему не безъизвѣстна, и онъ, какъ истый естествоиспытатель, любовался даже чистотой видовыхъ признаковъ этой особи. — И у васъ тамъ въ Прагѣ раскусили, батюшка, что такое нашъ Александръ Николаичъ! Пора, батюшка, давно пора... Я думаю не на шутку побывать у васъ и сыграть свой репертуарчикъ... Чай, можно было-бы сейчасъ-же перепереть что еще не переведено: я по русски, ваши тамъ по своему. Вотъ какъ у насъ Айра Ольриджъ игралъ... — Всеконечно, шепталъ Венедиктъ Венедиктовичъ. — Я, можетъ, и махну будущимъ лѣтомъ, по дорогѣ въ Карльсбадъ. Меня же на воды второй годъ шлютъ... кто-то мнѣ сказывалъ, что игра-то у васъ ужъ больно плохондрасовата... «Грозу» до сихъ поръ не раскусили.. Не хорошо, господа! И Добчинскаго съ Бобчинскимъ не умѣете одѣть какъ слѣдуетъ... Сказывалъ мнѣ одинъ пріятель: какими-то Ѳилатками-Мирошками ихъ выпускаете.. Вѣдь на что-же мы братья.. Такъ ли, батенька! — Всеконечно, опять шепнулъ Венедиктъ Венедиктовичъ. — Диви-бы артистовъ у насъ не было, знающихъ дѣло... милости просимъ! Словечко черкнете — мы всей душой рады; и распишемъ все, и рисунки пришлемъ, и распланируемъ сцену, все сдѣлаемъ. Я первый готовъ хлопотать и такъ и этакъ... Если нужно что къ Александру Николаевичу.. или тамъ на счетъ авторскихъ правъ. Да мы развѣ стоимъ за это?.. Валяйте даромъ, только не посрамите земли русской!. Вы къ намъ на долго? — По времени... уклонился Венедиктъ Венедиктовичъ. — Вотъ бы вы и перевели что нибудь... Изъ хроникъ надо... Я съ великимъ удовольствіемъ. Вотъ мой адресъ. По утрамъ каждый день, когда не репетиція... Право бы этакъ составить репертуарчикъ, да цѣлой бы труппой... на лѣтніе мѣсяцы... я готовъ... И комитетъ будетъ польщенъ, и у васъ тамъ узнаютъ русское искусство. Мы вѣдь, батюшка, люди на распашку! Венедиктъ Венедиктовичъ давно уже замѣтилъ, что Изидоръ совсѣмъ распахнулъ свой халатъ, хотя и былъ во фракѣ. — Monsieur Квашнинъ! окликнула Раиса Сергѣевна: — пожалуйте-ка сюда. Изидоръ закачался на своихъ бедрахъ по направленію къ хозяйкѣ дома; а Венедиктъ Венедиктовичъ собрался съ духомъ и подошелъ къ парѣ, уже истощившей весь запасъ корифзевъ михайловскаго театра. Т. COXIII. – Отд. I. ====page 34==== — Ah! встрѣтила его Sophie, опять вернувшаяся къ музыкѣ: — que vous avez du brio! душечка Раиса Сергѣевна! c’est monsieur qui va me donner des conseils? — Oui, оттянула Раиса Сергѣевна, продолжая въ полголоса держать конференцію съ Изидоромъ. — Ah monsieur! я право не рѣшаюсь... Мнѣ предложили... се sujet... je dois poser en reine... — Vous serez si bien, запѣлъ Модестъ Аполлосовичъ. — Позвольте-съ, тявкнулъ на весь салонъ Изидоръ, покончивши съ Раисой Сергѣевной: — это дѣло надо обсудить по порядку.. Докторъ Цыбулька будетъ такъ добръ, дастъ свои указанія по части аксессуаровъ; а все таки надо сначала расчесть сколько персонажей понадобится и какую вообще обстановку. Мадамъ Петреусъ, пожалуйте сюда, а то этакъ уйдетъ много времени; у насъ еще ничего не рѣшено по спектаклю; а это не порядокъ-съ. Изидоръ шмыгнулъ носомъ и разсмѣялся. Вѣроятно, отъ довольства своимъ авторитетомъ у самой Раисы Сергѣевны. XII. Венедиктъ Венедиктовичъ скромно приблизился къ креслу, на которое указалъ ему Изидоръ, какъ бы вступившій уже въ пользованіе правами и преимуществами самой Раисы Сергѣевны. — Такъ какъ-же-съ, мадамъ Петреусъ? началъ спрашивать онъ, желая предварительно разглядѣть всю плѣнительность «перваго сюжета». — Вы, значитъ, будете изображать эту самую Любушу? Вѣдь такъ докторъ? — Такъ есть, откликнулся Венедиктъ Венедиктовичъ, сдерживая свое желаніе заглянуть за четырехугольную вырѣзку, сдѣланную въ корсажѣ Sophie Petreus. — Ахъ!.. Monsieur Kwachnine.. я, ей Богу, не знаю... я боюсь. — Да чего-же вы боитесь, съ вашими-то данными... Какъ вамъ не стыдно! Братья славяне, вѣрьте моему слову, будутъ отмѣнно довольны... Иль не правда, докторъ? — О! вырвалось у Венедикта Венедиктовича. Безпрестанныя обращенія къ нему Изидора уже значительно раздражали его нервы. Но онъ такъ хорошо взялъ грудью это «О», какъ бы; конечно, не сдѣлалъ ни Модестъ Апаллосовичъ, отретировавшійся въ кабинетъ, ни два молодыхъ родственника Раисы Сергѣевны, совершенно исчезнувшіе въ тѣни ея кресла. Sophie одарила Ве- ====page 35==== недикта Венедиктовича улыбкой и повела своими (ей-ей, чуть замѣтно) подведенными бровями. Мнѣ кажется, что съ цѣлью заявленія своего удовольствія отъ этого «О!» она такъ какъ-то повернулась въ креслѣ, что ея тяжелое, чуть не въ обтяжку платье поднялось лубкомъ и ажурный чулокъ стало видно... до такой черты, которую Раиса Сергѣевна не допустила-бы, еслибъ тотчасъ-же замѣтила. Но прошу васъ вѣрить, что все это произошло совершенно неумышленно. — Вы у насъ будете такая Любуша, что хоть еще славянскій съѣздъ устраивай! разливался Изидоръ, а Венедиктъ Венедиктовичъ считалъ наивыгоднѣйшимъ вторить ему чуть-чуть вспыхивающими взглядами. — Ну, а обстановка? направила Раиса Сергѣевна разговоръ, чувствуя, что онъ поворачиваетъ не въ должную сторону. — Да вотъ докторъ насъ просвѣтитъ.. Вѣдь эта Любуша была царица... ну значитъ тутъ парчевое что нибудь.. примѣрно изъ того времени, когда у насъ почти что такъ одѣвались... убрусъ что ли? — Смѣю замѣтить, повысилъ голосъ Венедиктъ Венедиктовичъ: — что эпоха, въ коей Любуша... — Ну да, ну да, соглашался съ нимъ заранѣе Изидоръ: — мы знаемъ, это такъ и придется... въ допетровское, словомъ, время.. — Раньше, остановилъ его опять Венедиктъ Венедиктовичъ и всталъ съ кресла: — царь Крокъ... — Да вѣдь мы, любезнѣйшій докторъ, не о царѣ Крокѣ теперь бесѣду ведемъ!.. — Но кто-же самая есть Любуша? уже вопросительно и съ улыбочкой выговорилъ Цыбулька. — Мы знаемъ-съ, съ нѣкоторымъ какъ бы шипѣньемъ отвѣтилъ Изидоръ. — Царица была... вы намъ лучше соизвольте разъяснить: въ чемъ же вся суть-то тутъ будетъ? Судъ! Мы это понимаемъ. Но какъ судъ и почему? Въ родѣ суда царя Соломона что-ли или просто такъ апоѳеозу сдѣлать и посрединѣ на тронѣ эта самая Любуша? Хоругви тутъ, разумѣется, нужны; только церковное не совсѣмъ удобно на сценѣ. Венедиктъ Венедиктовичъ уже гораздо рѣшительнѣе улыбнулся; но съ кротостью младенца проговорилъ: — Ничего не потребуется... религійнаго. Крокъ былъ по сказанію на царствѣ до династіи Пшемысла и до проповѣди христіанства. Изидоръ было рванулся возражать, но встрѣтилъ недоумѣвающій взглядъ Раисы Сергѣевны и вскинулъ только носомъ. — Не угодно-ли вамъ все намъ объяснить, пригласила Вене- ====page 36==== дикта Венедиктовича хозяйка, а Sophie Petreus, громко переведя духъ, прошептала: — Continuez, c’est si intéressant. Венедикту Венедиктовичу предстояла чуть не цѣлая лекція. Онъ вспомнилъ объ «умальцѣ» и «хвили» и сердце у него ёкнуло. Ну, какъ онъ и передъ этой живой царицей Любушей сдѣлаетъ какой нибудь кляксъ. Говорить было надо, и онъ заговорилъ. Разсказъ шелъ медленно, точно будто Венедиктъ Венедиктовичъ пробирался по хрупкому льду между полыньями... Изидоръ порывался, нѣсколько разъ, подсказывать ему слова и термины; но взглядъ Раисы Сергѣевны каждый разъ останавливалъ его. Sophie силилась слушать, и замѣняла внимательность самыми игривыми поворотами своей головки. И этого было слишкомъ достаточно Венедикту Венедиктовичу; не для нея ли онъ больше и напрягалъ свою память и сообразительную способность, дѣйствуя на «россійскомъ языкѣ»? Затруднился-бы я сообщить вамъ, что удержала Sophie изъ разъяснительной бесѣды доктора Цыбульки; но она все таки узнала, что изображать будетъ царицу, что стоять должна на тронѣ и что ей предоставленъ будетъ выборъ жениха. Любуша взяла себѣ мужика отъ сохи; Sophie распорядилась-бы иначе. Она даже въ жизнь свою не видала вблизи мужицкаго лаптя, который, по увѣренію доктора Цыбульки, долженъ былъ фигюрировать и въ картинѣ; но вѣдь не она надѣнетъ этотъ лапоть. Она уже обдумала себѣ сандаліи à la Deweria и завтра же пошлетъ за своимъ fournisseur’омъ Léon Àuclaire — на большой Морской. Раиса Сергѣевна все твердо запомнила, хотя это и неотносилось, такъ сказать, къ ея вѣдомству и даже въ головѣ ея сложился такой вѣскій силлогизмъ: «Ну какъ же не цыцарцы. Царей имѣли отъ сохи и заставляли ихъ потомъ на коронаціи въ лапти обуваться... Прямые цыцарцы!» Изидоръ, затаивъ въ сердцѣ своемъ нѣчто противъ доктора Цыбульки, за вопросъ: «кто была Любуша?» приготовлялся, завтра-же, въ уборной, ошарашить помощника режиссера вопросомъ: — Да ты слыхалъ-ли братецъ кто была царица Любуша? Слыхалъ? Ну, это братецъ всякій гимназистъ знаетъ теперь? А царь Крокъ? А Пшемыслъ? И зачѣмъ чешскіе короли короновались въ лаптяхъ? Вотъ и выходитъ, милый человѣкъ, что ты ростомъ-то выросъ, а ума не вынесъ. Когда всѣ археологическія и легендарныя свѣдѣнія были внѣдрены въ умы его слушателей, Венедиктъ Венедиктовичъ взялся ====page 37==== зa шляпу, желая, вѣроятно, стушеваться въ самый выгодный для него моментъ. Раиса Сергѣевна его не удерживала. Только отпуская его, сказала съ оттяжечкой: — Милости прошу... въ другой разъ. Низкій поклонъ Венедикта Венедиктовича показалъ, какъ онъ намѣренъ воспользоваться ея гостепріимствомъ. — Петербургъ какъ вамъ пришелся, докторъ? освѣдомился Изидоръ, протягивая ему пухлую ладонь. — По части морозцевъ-то? — Благодареніе Богу, отвѣтилъ плавно Венедиктъ Венедиктовичъ: — страдалъ кроху на груди; но теперь... здоровъ. Sophie разслышала «на груди» и повернула головку; Раиса Сергѣевна повела слегка лѣвымъ усомъ, а Изидоръ шутливо потрепалъ доктора по плечу. — Труденъ нашъ языкъ, небось?... Вы чисто ужъ изъясняетесь — ничего; а все еще не безъ погрѣшностей — хе-хе-хе! Венедиктъ Венедиктовичъ сдѣлался алымъ, а смѣхъ Изидора едва ли пришелся ему слаще «битвы подъ Пильзеномъ». Онъ до того предался малодушію, что совсѣмъ закрылъ глаза, и, сдѣлавъ еще разъ общій поклонъ, скрылся изъ гостиной. Оставаться еще хоть минуту онъ не могъ; но его вдругъ озарила надежда, что въ кабинетѣ онъ загладитъ свой промахъ. Все шло такъ прекрасно, во всемъ разсказѣ о Любушѣ — ни одного «клякса», и вдругъ, «на груди»! Въ кабинетѣ, сквозь сгустившійся дымъ, видна была фигура генерала Середкина, размахивающаго руками и его голосъ рѣзалъ дымныя волны сильнѣе всѣхъ другихъ голосовъ. — А тамъ и конецъ! А тамъ и конецъ! И до національной гвардіи дойдетъ! Пока этотъ разбойникъ — профессоръ... Онъ остановился, увидя входящаго Венедикта Венедиктовича, которому захотѣлось тотчасъ же, простившись съ хозяиномъ, сказать что-нибудь, совершенно подходящее, и немножко язвительное. — О матерьяхъ важныхъ? обратился онъ къ хозяину, довольно смѣло протягивая ему руку: онъ вѣдь дѣлалъ цитату изъ Грибоѣдова. — Генералъ шутить не любитъ! пояснилъ ему Иванъ Аполлосовичъ. — Inter pocula! отчетливо выговорилъ Венедиктъ Венедиктовичъ и нѣкоторый страхъ тотчасъ же объялъ его. Но всѣ четыре собесѣдника разомъ выпучили на него глаза: ни одинъ не понялъ его римскаго сарказма. ====page 38==== Венедиктъ Венедиктовичъ почти бѣгомъ скрылся изъ кабинета. ХIII. Чуть не на десять градусовъ упала температура противъ Кауровской квартиры въ той воздушной средѣ, въ которой двигался Венедиктъ Венедиктовичъ. Ему нужно было пересѣчь Невскій, по направленію къ Большой Мѣщанской. Лицо его продолжало горѣть отъ внутреннихъ упрековъ. Поднявъ барашковый воротникъ своего пальтеца, онъ шелъ усиленно, не обращая ни на что вниманія. А въ другое время, онъ не оставлялъ безъ наблюденія ни одной подробности петербургской уличной жизни; утромъ, въ развалъ ли дня, или вечеромъ, его пытливое око проникало всюду и чуткое, любознательное ухо прислушивалось ко всѣмъ оттѣнкамъ великороссійской рѣчи. О! Венедиктъ Венедиктовичъ прекрасно могъ объясняться съ извощиками и оцѣнивалъ всю энергію браннаго жаргона саешниковъ у Гостинаго двора. По звуку, онъ могъ уже, зажмуря глаза, отгадывать, кто дѣлаетъ окликъ: генералъ, околодочный, городовой, простой обыватель или бѣлая офицерская фуражка. Онъ находилъ даже, что въ «русскѣ» все это чрезвычайно удобно устроено, и не нужно вступать съ человѣкомъ въ продолжительныя сношенія, чтобы сейчасъ же распознать, кто онъ таковъ. Повторяю еще; на этотъ разъ, онъ замкнулся въ самомъ себѣ и у него въ головѣ и ушахъ звенѣли двѣ только фразы: «на груди», «inter pocula». Онъ произнесъ ихъ про себя, поднимаясь по лѣстницѣ въ третій этажъ, въ двери, на которой прибита была небольшая бѣлая вывѣска меблированныхъ комнатъ. Обыкновенно Венедиктъ Венедиктовичъ звонилъ и входилъ въ корридоръ съ довольной миной. Ему дома, т. е. въ комнатахъ Эрмины Францовны Бетефи, было вовсе не плохо. Надо вамъ сообщить, что къ Эрминѣ Францовнѣ Венедиктъ Венедиктовичъ явился съ письмомъ отъ ея вѣнской «Kaffeeschwester», Ильки Ракоши, такой же, какъ и она честной мадьярки. Илька такъ отписала объ немъ своей «Kaffeeschwester», что Эрмина Францовна не захотѣла ни за что отпустить его искать другую квартиру. Herr Doctor Zybulka сейчасъ оговорился, что ему нужно тратить въ Петербургѣ такой «minimum», который не подходилъ, по его мнѣнію, къ благоустройству номеровъ Эрмины Францовны. Но Эрмина Францовна (не пріятнѣе ли просто: Эрмина?) объявила, что она видитъ насквозь ====page 39==== Herrn Doctorà, знаетъ, что онъ пріѣхалъ въ Россію съ хорошими цѣлями, а потому открываетъ ему широкій кредитъ. Я долженъ поспѣшить занесеніемъ того факта, что пансіонеръ Эрмины воспользовался ея великодушіемъ съ умѣренностью. Онъ выбралъ себѣ угловой, узенькій, въ одно окно, номерокъ, ходившій: съ мужчинъ — по 18 рублей, съ незамужнихъ особъ независимой жизни по 25. Обѣдалъ Венедиктъ Венедиктовичъ очень рѣдко за маленькимъ, такъ сказать, семейнымъ табель-д’отомъ хозяйки; а питался больше дома сайками съ чаемъ, и въ теченіи первыхъ же двухъ недѣль изучилъ всѣ «Македоніи», «Ѳессаліи» и «Эпиры» вплоть до менѣе оріентальнаго заведенія Мильбретта. Не слѣпая судьба, а всевидящее и попечительное провидѣніе послало Венедикта Венедиктовича съ письмомъ Ильки Ракоши къ пріятельницѣ ея Эрминѣ Бетèфи. Ничто не могло такъ поддержать вѣры въ душѣ Венедикта Венедиктовича, на первыхъ же порахъ пребыванія его въ Петербургѣ, какъ это знакомство съ Эрминой и званіе ея постояльца. Стоило ему оглядѣть ее и послушать немного, чтобы сообразить: чѣмъ могла бы быть эта самая Эрмина примѣрно хоть въ Вѣнѣ, и чѣмъ она стала въ Петербургѣ? Вѣдь вотъ напримѣръ ея Kaffeeschwester — Илька Ракоши и помоложе ея будетъ, и покрасивѣе, а перебивается, кромѣ сдаванія комнатокъ студентамъ и дѣвицамъ, путешествующимъ по Грабену, и еще кое-чѣмъ, чего я не стану сообщать читателю... И все таки она перебивается, и ничего больше. Да что она! Та самая Леопольдина, съ которой докторъ Цыбулька сошелся въ квартирѣ Ильки Ракоши, развѣ она Эрминѣ Францовнѣ чета по своему благолѣпію! Да вѣдь въ самомъ Пештѣ нѣтъ такой другой косы и такихъ млечно-мраморныхъ формъ. А и она перебивается, ужъ конечно больше хозяйки своей! А Эрмина? Ей ужь за тридцать, на лбу у ней морщины, волосы порѣдѣли; бюстъ правда, точно у какой Марьянки изъ Шумовскихъ горъ; но больше ничего особенно аппетитнаго и не осталось. Она и горбится немного, и голосъ у ней такой рѣзкій, что Венедиктъ Венедиктовичъ каждый разъ, какъ она кричитъ въ кухнѣ, вздрагиваетъ за своимъ рабочимъ столомъ. И не взирая на все это, Эрмина — барыня и живетъ барыней. Въ докторѣ Цыбулькѣ, послѣ знакомства съ Раисой Сергѣевной Кауровой, еще крѣпче засѣло убѣжденіе въ томъ, что Эрмина дѣйствительно живетъ барыней. Ему дѣла нѣтъ до того, чрезъ какія житейскія испытанія перешла Эрмина съ водворенія своего въ Петербургѣ. Мало ли что бываетъ въ судьбѣ честной мадьярки, отправляющейся въ какую-нибудь иноземную столицу: всего не только не перескажешь, но и не выслушаешь. Довольно того, что ====page 40==== Эрмину величаютъ Эрминой Францовной Бетефи, что комнаты ея обмеблировались на славу, и во второмъ нумерѣ такой салонъ, что только какому нибудь турецкому attaché въ немъ стоять; она дачу нанимаетъ въ Полюстровѣ, и надняхъ купила себѣ подержанную карету, которую собирается заново отдѣлать, а къ веснѣ обзавестись лошадками для ѣзды на дачу и обратно. У ней трое людей: дипломатъ Степанъ, баба-козырь Марья (кухарка и главная ея наперстница) и горничная Лиза, хоть и съ архангельскимъ «оканьемъ», но очень пріятнаго этнографическаго облика, по замѣчанію самого Венедикта Венедиктовича. Все это Эрмина, повидимому, пріобрѣла самымъ законнымъ, неоспоримымъ путемъ, и пользуется всѣмъ этимъ прочно, со вкусомъ, пышетъ здоровьемъ, ѣстъ по четыре бивштекса, выпиваетъ по двѣ бутылки вина въ день, получаетъ, чуть не ежедневно, даровые билеты то въ маскарадъ, то въ художественный клубъ, то въ театръ Берга, катается на тройкахъ, словомъ пиршествуетъ; но дѣла своего не запускаетъ и съ восьми часовъ утра ея раскатистый, хозяйскій голосъ уже слышится Венедикту Венедиктовичу, живущему противъ кухни. И что бы она была въ Вѣнѣ по части обхожденья? Мадьярской кашей, съ комическимъ нѣмецкимъ языкомъ, надъ которой каждый жидокъ изъ мѣняльной лавочки подтрунивалъ бы «у Шперля», гдѣ она выпрашивала бы у него порцію «Paprika-Huhn». А здѣсь ея нѣмецкій языкъ пріобрѣлъ лифляндскую чистоту, она даже очень грамотно пишетъ счеты жильцамъ, рѣжетъ безъ запинки и на россійскомъ языкѣ, такъ и пересыпаетъ французскими фразами, въ которыхъ хоть и нѣтъ связи между подлежащими и сказуемыми; но она все-таки издали смахиваетъ на «француженку» — ну хоть для ямщиковъ троечныхъ саней. Венедиктъ Венедиктовичъ вотъ до сихъ поръ не рѣшается ротъ открыть на французскомъ діалектѣ, а хозяйка его такъ и сыплетъ, такъ и сыплетъ и съ четой старыхъ престарыхъ французовъ Draget, и съ камеръ-юнкеромъ Клещевицинымъ, проводящимъ свой петербургскій вице-губернаторскій отпускъ всегда у Эрмины Францовны. Самая фамилія ея уже поднялась въ цѣнѣ, здѣсь на Вознесенскомъ проспектѣ. Если кто съ ней столкнется изъ образованныхъ, то приметъ, пожалуй, за родственницу мадьярскаго поэта Петёфи; а изъ петербургскихъ искателей веселаго житья, каждый вклеплется въ нее, какъ въ родственницу же, не менѣе знаменитаго танцора Бекèфи. Стало быть «мужайся и вѣруй»! Вотъ что каждый день Эрмина Бетèфи, всей своей житейской обстановкой, говорила доктору Цыбулькѣ; вотъ почему онъ готовъ былъ, до поры до времени, задолжать ей изрядную сумму, только бы ея живой при- ====page 41==== мѣръ не исчезалъ съ глазъ его; а тутъ же подъ бокомъ и практика французскаго прононса съ колченогой, но ухъ! какой рѣчистой и забавной madame Draget, особливо когда она пропуститъ крошечную рюмочку коньячку. XIV. Корридорнаго Степана «дипломатомъ» прозвалъ самъ же Венедиктъ Венедиктовичъ. И на этотъ разъ, въ отворившуюся половинку двери, выглянуло его бѣлокурое, женоподобно одутлое лице и опрятный бѣлый галстухъ при фракѣ. Венедиктъ Венедиктовичъ едва ли не одинъ изъ всѣхъ жильцевъ Эрмины, за исключеніемъ развѣ Марьи, зналъ, что Степанъ, послѣ часу по полуночи предается забвенію на англійскій манеръ, въ одиночку, за то въ службѣ онъ — лакей «сверхъестественный», по аттестаціи камеръ-юнкера Клещевицына, лакей такой сладости и внимательности, какую вы развѣ увидите въ гайдукахъ какого-нибудь герцога Бедфордскаго, если имѣли счастіе гостить у него въ одномъ изъ замковъ. Венедиктъ Венедиктовичъ отвѣтилъ поклономъ на сахарную улыбку Степана и пошелъ въ конецъ корридора. — Самоварчикъ не прикажете? спросилъ въ слѣдъ ему предупредительный до удушья Степанъ. — Покорно благодарю, уныло отвѣтилъ Венедиктъ Венедиктовичъ и не поглядѣлъ даже на тотъ уголъ корридора, который madame Draget назвала почему-то «le coin des voluptés». Степанъ внесъ въ узкую комнатку Венедикта Венедиктовича маленькую керосиновую лампочку, не истребляющую горячаго матерьяла болѣе, чѣмъ на три копейки въ вечеръ. По уходѣ Степана, Венедиктъ Венедиктовичъ началъ меланхолически снимать съ себя, послѣ пальто, всѣ части фрачной одежды. Онъ никогда еще такъ не падалъ духомъ. Дѣло, конечно, поправимое; но какъ же такъ провраться, и по русски, и по латыни?! Съ нескрываемымъ негодованіемъ взглянулъ Венедиктъ Венедиктовичъ на ломберный столъ, служившій ему письменнымъ. Онъ былъ покрытъ всевозможными листками, брошюрами, вырѣзками изъ газетныхъ столбцевъ. Вѣдь шутка сказать, Венедиктъ Венедиктовичъ, сидя въ комнаткѣ у Эрмины Францовны, переносился воображеніемъ то въ Зару, то въ Львовъ, то въ Прагу, то въ Бѣлградъ, то въ самый Видинъ, помѣчая этими городами свои длинныя-предлинныя корреспонденціи, которыя, или отно- ====page 42==== сились на Литейную, или отправлялись на Страстной бульваръ и въ другія улицы Москвы. И обратно, «дописовательское» его перо исписывало почтовыя странички и слало ихъ въ Прагу, въ Львовъ, въ Зару или другой какой очагъ славянскаго духа. Почему же онъ такъ гнѣвно взглянулъ на этотъ столъ, на эти газеты, дававшія ему возможность быть за разъ во всѣхъ центрахъ восточной Европы? Да все эта злосчастная фраза: «на груди». Пожалуйста, не торопитесь называть моего доктора философіи мелочнымъ и злючкой. Правда, онъ человѣкъ съ темпераментомъ. Но развѣ вы желали бы, чтобъ я замѣнилъ его какой-нибудь вяленой рыбой? Да, онъ умѣетъ негодовать, но не безъ причины, не изъ каприза; а, навѣрно на какихъ-нибудь фактическихъ основаніяхъ. И въ этомъ случаѣ основанія были. Еще дорогой, около Ломбарда, на Большой Мѣщанской, Венедиктъ Венедиктовичъ спросилъ себя: откуда онъ извлекъ это злосчастное выраженіе: «на груди»? Самъ сочинилъ? Нѣтъ. Привыкъ такъ говорить съ дѣтства? Еще менѣе. Откуда же? Онъ и теперь еще недоумѣвалъ, но нѣчто смутное, изъ запаса его памяти, подсказывало ему, что тутъ вотъ за столомъ и не такъ давно, можетъ быть, вчера, третьяго дня, онъ прочелъ, своими собственными глазами прочелъ: «на груди». Но гдѣ? — А! вдругъ вскрикнулъ онъ и можно сказать ринулся къ кучѣ газетныхъ нумеровъ, сложенныхъ, иные въ доль, другіе поперегъ. Онъ не долго искалъ. Въ рукахъ его была та «сокроментская газета», которая заставила его, благодаря его острой памяти, такъ испортить эффектъ своей объяснительной бесѣды о Любушѣ и женихѣ ея Пшемыслѣ. Дрожащими отъ нервности руками Венедиктъ Венедиктовичъ взялъ эту «яко бы россійскую газету» и съ улыбкой, неизмѣримо ядовитой, сталъ смаковать ея прозу. Да, онъ и теперь собственными глазами читалъ рекламу о Revalescière Du Barry, нацѣлившей самого непогрѣшимаго папу. Вотъ какой-то «слушатель купеческаго заведенія въ Вѣднѣ» даетъ «цертификатъ», гдѣ говоритъ, что онъ «уже три мѣсяцы страдалъ на груди и нервы», да еще не на «груди», а на «груды». Что было бы, еслибъ Венедиктъ Венедиктовичъ хватилъ не груди, а груды?! — Donnerwetter! Parapluie! Было отъ чего задрожать и пальцамъ и губамъ доктора, хотя бы и философіи. И съ нескрываемымъ злорадствомъ началъ онъ прочитывать эти «цертификаты» и наслаждаться чистотой ихъ россійской діалектики. Тутъ были и «желудковая болѣзнь» и ====page 43==== «нестравность» и «на дорозѣ получтенія» и «водная пухлина» и «блѣдачка». Онъ не выдержалъ и полуистерически расхохотался на какихъ-то «почтовыхъ переказахъ». Но вдругъ припадокъ его прошелъ и онъ почувствовалъ себя на тысячу футовъ выше всей этой инородческой мизеріи... Совсѣмъ уже спокойно развернулъ онъ листъ той же газеты съ цертификатами и сталъ небрежно просматривать рубрику мелкихъ извѣстій. Вотъ рядъ приглашеній къ занятію священническихъ мѣстъ. Сколько тамъ разныхъ убогихъ питомцевъ «сѣменищь» облизываются, читая эти приглашенія; а нашъ докторъ почти съ улыбкой состраданія выговариваетъ про себя: «Отецъ Викентій Самотворскій, приходникъ въ Сучьей Рудѣ новомѣстскаго повѣта Недомышльской епархіи упокоился дня 2 (14) ноября текущаго года». — Ну и Богъ съ нимъ! воскликнулъ Венедиктъ Венедиктовичъ вслухъ и по русски. «Опорожненный тотъ приходъ, продолжалъ онъ, какъ бы хихикая внутренно, съ дочерями въ Дубиновѣ и Черносливцахъ числитъ 1,430 душъ, презентуетъ п. Людвикъ Кринскій: 35 морговъ 378 квадр. саж. поля въ житной почвѣ, 6 морговъ 1,005 кв. саж. сѣножатей, выдающихъ солодкое сѣно и капиталъ въ 100 зр. въ инд. облигаціяхъ, доходъ годичный обчисленъ на 168 зр., а религійный фондъ доплачуетъ ежегодно 123 зр. И покрываетъ всѣ приходскіе податки и додатки». — Wie miserabel! вырвалось у него уже по нѣмецки. Чѣмъ прельщаютъ питомцевъ «сѣменищь»? Тридцатью моргами «житной почвы», доходомъ въ 168 гульденовъ, грошовыми «додатками» и «податками». Эрмина платитъ больше жалованья своему Степану; а у Кауровыхъ съѣли и выпили сегодня за обѣдомъ больше, чѣмъ дадутъ въ годъ 6 морговъ и 1,005 кв. сажень «солодкого» сѣна. Изъ узкаго двадцатирублеваго номерка Венедикту Венедиктовичу показалось такою нищенскою вся эта «хлопская» земля, гдѣ надо брать поповскихъ дочерей, разсчитывая, сколько за ней морговъ солодкаго сѣна. Стоитъ ли объ этихъ подачкахъ и думать вотъ здѣсь въ «Петроградѣ», гдѣ только лѣнивый не заполучаетъ того, что ему хочется заполучить... Венедиктъ Венедиктовичъ сладко задумался. Всѣ испаренія вауровскаго обѣда, переливы свѣта въ хрусталѣ, пирожное на ананасномъ соку, флорентинскія вазы гостинной, кофе, встряхивающій разомъ нервы, и она... эта барынька, вся сотканная изъ парфюмеріи, кружевъ, розоваго трико и пудры... съ ея шелестомъ и ====page 44==== ахами. Все это точно изъ за блестящей дымки то поднималось откуда-то, то мелькало тутъ и тамъ. Но если это и была сладкая греза, Венедиктъ Венедиктовичъ не могъ бы заснуть. Чрезъ дверь и стѣну, его комнатка наполнялась говоромъ, дребезжаньемъ фортепьянъ и пѣньемъ въ нѣсколько голосовъ. Онъ прислушался, и почему-то началъ одѣваться въ домашній костюмъ. Вотъ запѣли: Robinson, Robinson Flog in einem Luftballon, In die Hôh, in die Hôh! Mit der Jungfrau Salomè! Нужды нѣтъ, что кто-то фальшиво взвигнулъ подъ конецъ куплета: Венедиктъ Венедиктовичъ все-таки пріятно встрепенулся. Онъ зналъ, что пируютъ въ одномъ изъ номеровъ угла, прозваннаго madame Draget: «le coin des voluptés». Тамъ проживала нѣкая Іозефина, или Юзя, какъ угодно, шляхетная «Цурка», воспитавшаяся въ Ригѣ, нрава подмывательнаго и бѣлизны кожи изумительной. Разъ за табель-д’отомъ Венедиктъ Венедиктовичъ сидѣлъ рядомъ съ ней и подъ конецъ обѣда оба сдѣлались алые, точно женихъ съ невѣстой, которыхъ заставляли все цѣловаться. Не знаю, что было потомъ, но Іозефина, хотя и очень довольная тѣмъ контористомъ съ Вас. Острова, котораго провидѣніе еще въ Ригѣ послало ей, стала то за спичками, то за тѣмъ: который часъ? захаживать къ доктору. Это не разстраивало нисколько добрыхъ отношеній постояльца къ хозяйкѣ. Эрмина съ прямотой истой мадьярки не разъ уже заявляла доктору, что приближать къ себѣ постояльцевъ: «Das ist so zu sagen eine Schweinerei»; съ чѣмъ онъ и поспѣшилъ согласиться. Къ Іозефинѣ ходила и нѣкая Норма... но зачѣмъ буду я отдергивать завѣсу, за которую Венедиктъ Венедиктовичъ быть можетъ и не проникалъ никогда. Дверь съ шумомъ отворилась и Юзя въ новомъ свѣтло-сиреневомъ платьѣ, вся въ бантахъ, красная какъ піонъ, съ блестящими сѣрыми глазами и влажными губами, влетѣла съ бокаломъ шампанскаго. — Душка Doctorchen, gratuliren sie mich, s’ist mein Geburtstag... trinken sie rasch. Ему почти вылили весь бокалъ. Онъ не успѣлъ поблагодарить съ обычнымъ своимъ джентльменствомъ, какъ Іозефина, увлекая его за рукавъ, въ три секунды облила его потокомъ словъ. — Kommen sie, so wie sie sind... Wir haben eine Vôlkerschmo- ====page 45==== rung... Herr Staatsrath Kleschtewizin ist auch bei mir!.. Spielen sie uns «An der schönen blauen Danau!» Gott! wie sie es spielen! Prachtvoll! Она совсѣмъ закатила глаза, и ея пылающія щеки пахнули въ лицо Венедикта Венедиктовича. Онъ, врядъ ли, собирался упорствовать, ибо, не потушивъ даже лампы, далъ себя утащить и скрылся за угломъ «des voluptés». Не произносите только надъ нимъ скороспѣлаго приговора!... Въ пресбитерѣ. I. Зачѣмъ, право, бываютъ такія несоразмѣрно большія комнаты въ казенныхъ квартирахъ? Никакой мебели не хватитъ, чтобы наполнить всѣ простѣнки и углы одной какой нибудь залы или гостиной. Вѣдь не поставить же рядомъ съ репсовой привозной мебелью чистѣйшаго стиля «Louis XV» апраксинскія издѣлья? И сколько нужно потратить на порядочный, хотя бы и енгалычевскаго производства коверъ, чтобы покрыть весь этотъ неизмѣримый паркетъ, за который плати каждую субботу полотерамъ; а тѣ только пачкаютъ, да оставляютъ послѣ себя духъ на цѣлый день… Который разъ думаетъ на эту домостроительную тему Васса Андреевна, засѣвши въ одно изъ креселъ «Louis XV» и осматривая свою «чортушку-гостиную» (она такъ называетъ ее только про себя). Ну, вонъ поставили въ простѣнокъ Донъ-Кихота подъ бронзу, а все сарай-сараемъ. Въ углу жардиньерка торчитъ; но отъ нея ни тѣни, ни красы, ни прикрытія — все таже яма... Вечеръ. Отъ абажура высокой фарфоровой лампы ложится унылый сумракъ на всю гостиную. Вдоль стѣнъ, обклеенныхъ бѣлыми съ золотомъ обоями, выступаютъ темныя пятна мебели. А какъ ее освѣтить, эту чортушку? Люстры нѣтъ, не пять же лампъ зажечь? Канделябры — было бы черезъ-чуръ парадно. Вассу Андреевну душитъ. Вотъ уже двадцать минутъ, какъ она вернулась отъ всенощнаго бдѣнія. Ея пухлое, совсѣмъ кубическое тѣло заклеено въ тугое, какъ лубокъ, синее платье съ тюлевымъ вышитымъ воротничкомъ. Только полусвѣтъ мѣшаетъ намъ, въ этотъ разъ, вполнѣ разглядѣть, какъ подмалевала природа ея почтенный обликъ, особливо около носа и на подбородкѣ съ ямкой, и какой навела на все это лакъ. Ямка на подбородкѣ, скажете вы, несомнѣнный признакъ доброты. Не спорю; но поду- ====page 46==== майте только объ исключеніяхъ — больше я, пока, ничего не скажу. Чтобы сдѣлать опытъ, не угодно ли вамъ назвать Вассу Андреевну прямо въ глаза: — Матушка!.. Вотъ мы тогда съ вами и поговоримъ о ямочкахъ на подбородкѣ. А кажется, что для женщины слаще имени матери? По этому, позвольте мнѣ звать ее не иначе, какъ Вассой Андреевной. Бѣлые, бѣлые волосы ея съ коками на лбу еще совсѣмъ лишены сѣдинъ, да Васса Андреевна и не думаетъ записываться не только въ «матушки», но даже и въ матери, хотя она уже года три, какъ бабушка. А то зачѣмъ бы бантъ пришпиливать къ груди, зачѣмъ къ ушамъ брильянтики подвѣшивать? Душитъ Вассу Андреевну. — Который часъ? спрашиваетъ она прерывающимся голосомъ. — Да никакъ ужь десятый, отвѣчаетъ ей Арсеній Павловичъ, прохаживающійся взадъ и впередъ по гостинной въ козловыхъ сапогахъ съ тоненькими каблуками и съ легкимъ скрипомъ. — Никого не будетъ! — Морозъ лютый сегодня. Арсеній Павловичъ поглядѣлъ на обмерзшія снаружи стекла средняго окна и продолжалъ ходить. Его мы и въ полусвѣтѣ достаточно разсмотримъ. Подмосковное село родило его, и вотъ теперь, пятидесяти слишкомъ лѣтъ, онъ всѣмъ своимъ обликомъ чествуетъ свою родину. Если вы ѣзжали на сдаточныхъ или въ коровинскихъ дилижансахъ, а то и на перекладной, вы знаете этотъ обликъ, вы видите, не выходя отъ себя, и это широкое, крупногубое, крупноносое, румяное лицо, и эти сѣрые глазки, и эти густыя брови и кудрявые отъ рожденья волосы съ просѣдью и подстриженную бородку. — Ну, какъ, братъ, Вавилычъ, говорите вы: — по прежнему попрыгиваешь?.. Кубышка-то гдѣ хоронится?.. Ишь какъ разжирѣлъ. — Шутники вы, баринъ, отвѣчаетъ вамъ Вавилычъ, встряхивая своими кудрями и охорашиваясь въ новенькомъ полушубкѣ со строчкой изъ мурашкинской овчины. — Ну, дай, братецъ, мнѣ чарочку спеціальной, только смотри безъ дурману. — Во здравіе!.. напутствуетъ вашу чарку Вавилычъ и сдаетъ вамъ съ трехъ рублей двѣ такія бумажки, что у васъ ихъ за негодностью ни на одной станціи не возьмутъ. Трудно ли замѣнить воображеніемъ мурашкинскій полушубокъ другой благовидной одеждой, гдѣ пріятное сочетаніе синяго и гранатнаго цвѣтовъ свидѣтельствуетъ о совмѣстномъ вкусѣ Арсенія Павловича и супруги его Вассы Андреевны. ====page 37==== Остальное все вы знаете; но знаете, такъ сказать, въ прототипѣ. Прошу только не увлекаться сравнительнымъ методомъ, который и намъ-то дозволяется употреблять съ размышленіемъ. Изъ столовой, гдѣ также тускло горѣла висячая лампа, раздавался стукъ чашекъ. — Chère Настасья Ѳоминишна, нервно крикнула туда Васса Андреевна: — ne vous dépéchez pas... пожалуйста! Я бы, для вѣрности звука, сталъ записывать французскія фразы Вассы Андреевны гражданскими буквами русскаго алфавита; но къ чему такая язвительная точность. Лѣтъ двадцать пять передъ тѣмъ, Васса Андреевна и никакого иностраннаго звука издать не могла. Слѣдственно, до всего она дошла своимъ умомъ и понятливостью. Да и она ли одна произноситъ: «депешè-па». Цѣлыми годами принимала она у себя не какихъ нибудь худородныхъ замухрышекъ, а настоящихъ барынь съ титулами и безъ титуловъ; а иныя, право, «депешèe» выговаривали не очень-то лучше ея, хоть и воспитывали ихъ француженки. Арсеній Павловичъ нисколько не препятствовалъ Вассѣ Андреевнѣ практиковаться и находилъ даже, что она «барынь нашихъ принимать умѣетъ съ тономъ». Въ душѣ свой прононсъ она считала гораздо чище прононса Арсенія Павловича, но, конечно, на ученость его не посягала. Записокъ она никому не писала — на то Богъ благословилъ ее цѣлымъ букетомъ дѣвицъ. II. Душитъ Вассу Андреевну. Давно ли, кажется, это было?.. Возвращалась она плавно отъ всенощнаго бдѣнія, входила въ свой салонъ. Ту гостиную точно можно было назвать «салономъ», не то, что эту — чортушку. А тамъ ждало ужь ее цѣлое общество. Сама старушка Кулуцкая, старожилка всей «колоніи», шла къ ней на встрѣчу и такъ сладко называла ее: — Mon excellente madame Podgoreloff... Точно тамъ за рѣкой, въ родовитыхъ салонахъ, куда Васса Андреевна никогда, впрочемъ, не заглядывала. Чай разливала тоже Настасья Ѳоминишна; но и Настасья Ѳоминишна была не та-же — тамъ она была «professeur de langues modernes», a здѣсь чуть не на вакансіи прихлѣбательницы... Въ десятомъ часу гудятъ разговоры такимъ благоприличнымъ гуломъ, подаютъ чай съ бріошами, изъ кабинета Арсенія Павловича доносятся мужскіе голоса, тамъ разсуждаютъ о такихъ высокихъ предметахъ... Къ роялю садится какая нибудь изукрашенная талантами со- ====page 48==== отечественница. Салонъ! Какъ есть салонъ!.. А несчастныя Щипушковы зеленѣютъ отъ злобы и зависти и прячутъ въ углу свои короткія, обдерганыя юбочки... Щипушковы! Да это цѣлая поэма... И не поэма даже, а героическая эпопея, въ которой побѣда ежедневно, ежесекундно оставалась за Вассой Андреевной и ея дѣвицами. Щипушковы безконечно давились отъ своей безсильной злобы и не могли не давиться. Ихъ помѣстили на верху, подъ крышей, въ «табакеркѣ», какъ выражалась не безъ юмора сама Васса Андреевна. И ходъ къ нимъ былъ задній, мимо кухни, откуда кухарка обдавала помоями ступеньки ихъ лѣстницы. А онѣ-то пыжились, онѣ-то пыжились и въ шляпкахъ являлись къ обѣднѣ!! Васса Андреевна плыветъ черезъ дворъ съ своими дѣвицами и, войдя въ церковь, обдѣляетъ благосклонными поклонами разступающихся благорожденныхъ соотечественниковъ. Вотъ ея кресло на лѣво, на дамской половинѣ. Дѣвицы становятся вокругъ нея вѣеромъ и расправляютъ хвосты, давая подъ юбками толчки то правымъ, то лѣвымъ каблукомъ точь въ точь, какъ m-lle Fargueil въ комедіи «Maison neuve». Выходитъ отецъ дьяконъ, сознавая, какою онъ обладаетъ представительностью, и начинаетъ неспѣшно свои воззванія: «О плавающихъ, путешествующихъ, недугующихъ, страждущихъ, плѣненныхъ и о спасеніи ихъ, Господу помолимся». Дѣвицамъ, кажется, не трудно представить себѣ ужасы морскихъ переѣздовъ; еще вчера читалъ имъ Арсеній Павловичъ о гибели парохода «Eagle»; но есть ли имъ время креститься за «плавающихъ». Не прогнѣваются и «путешествующіе» вмѣстѣ съ «недугующими», а «плѣненныхъ» между ихъ знакомыми и очутиться никто не можетъ, развѣ въ домѣ Тарасова. Онѣ еще третьяго дня получили вѣсть, что княгиня Трескевичъ подарила шляпку презрѣнной Bibi Щипушковой. И ужь вѣрнѣе смерти, Bibi напялитъ на себя эту шляпку и явится къ херувимской. И гдѣ куплена эта шляпка? У madame André. У Бибишки Щипушковой — шляпка отъ madame André!.. Есть отъ чего оборвать каблуками всѣ оборки туго накрахмаленныхъ юбокъ. А отецъ дьяконъ взываетъ: «Дня сего совершенна, мирна и безгрѣшна у Господа просимъ». Васса Андреевна дѣлаетъ довольно отчетливое крестное знаменіе. За ней и дѣвицы пальцами проводятъ по своимъ корсажамъ. Но развѣ имъ можно думать о «мирномъ» и «безгрѣшномъ днѣ», когда вотъ, вотъ ввалится Бибишка Щипушкова. — Les voilà! шепчетъ одна изъ дѣвицъ. Всѣ три, толкъ ногой въ юбки à la Fargueil, и разомъ при- ====page 49==== щуривъ глава, обращаютъ боковой взглядъ назадъ къ проходу. Но это не Щипушковы, это мать-дьяконица. Не многимъ она слаще. Видите вы ея ужасную манерность, какъ она извивается и кутается въ свою шаль, что это за шлейфъ, чуть не въ три аршина, и неизбѣжное черное шелковое платье... Скажите пожалуйста! улыбается мосье Сучкову, а мосье Сучковъ и вниманія на нее не обращаетъ! Кто же не знаетъ, какъ она выражается и о дѣвицахъ и о ихъ maman? Она имъ въ пику ходить сама на рынокъ съ такими-то шлейфами! И ничего-то она не покупаетъ, а только за тѣмъ ходитъ, чтобы называть ихъ бѣлоручками и барышнями. Ну, да, онѣ барышни, а она!.. О! еслибъ maman только хотѣла, онѣ и сами бы съумѣли поразсказать кое-что!.. Лучше на рынокъ не ходить, чѣмъ... «Прощенія и оставленія грѣховъ и прегрѣшеній нашихъ...» Приглашаетъ отецъ дьяконъ. Но тревога дѣвицъ и удары въ юбки усиливаются по мѣрѣ приближенія херувимской. Неужели онѣ не увидятъ шляпки? Не можетъ быть! Биби полуживая, да притащится «Яко до царя!..» — Она! шепчутъ разомъ дѣвицы и уже не въ полъоборота, а въ упоръ впиваются въ голову Бибишки Щипушковой. Вся вереница Щипушковыхъ подпрыгиваетъ гуськомъ, переминаясь съ ножки на ножку: за Bіbі — Lili, за Lili — Sophie, за Sophie — Nini. Всѣ въ свѣтленькихъ poiles de chèvre. Бантиковъ-то, бантиковъ, ленточекъ-то, ленточекъ, голубенькихъ, красненькихъ, сѣренькихъ! Дрянцо съ пыльцой! Въ одно мгновеніе ока, шляпка Bibi мысленно разорвана на столько частей, сколько стоитъ вокругъ Вассы Андреевны дѣвицъ; каждый кусокъ раздернутъ по ниточкамъ, распластанъ по цвѣточку, по лепестку, по зернышку... Соломенная, изъ настоящей итальянской соломы, съ ползучими растеніями и васильками. Очень мила!.. Но развѣ на ней можетъ быть что нибудь мило?! — Попрошайка! шепчутъ дѣвицы и каждая докладываетъ матери глазами: «вотъ-де знаменитая шляпка, полюбуйтесь, maman! И какъ бы вы думали: эта самая шляпка такъ имъ вскружила голову, что онѣ имѣли дерзость... Лучше не вспоминать! И кто бы имъ послѣ того сталъ кланяться? Но развѣ эти «carotteuses» имѣютъ какое нибудь чувство собственнаго достоинства? Не кланяться цѣлыхъ полгода и потомъ залебезить. Изъ зa чего? Изъ за того только, чтобы ихъ пустили поглядѣть на приданое Praskévie! А потомъ что онѣ разсказывали? Будто приданое не изъ полотна, а изъ шертинга, а батиста совсѣмъ нѣтъ; есть только кисейные пеньюары! Подумайте! И кто же имъ повѣритъ, что за Бабишку сватался богатый англичанинъ, а она не пошла Т. ССХІII. — Отд. I ====page 50==== за него, потому, видите ли, что не хотѣла разставаться съ матерью. Скажите, пожалуйста, какая нѣжность! Ужъ не англійскій ли лордъ! Но стоитъ ли вспоминать о Щипушковыхъ, коли все стекалось въ салонъ съ репсовой мябелью и самыя эти Щипушковы, когда допускались туда, торчали въ уголку и общипывали оборочки своихъ коротенькихъ юбочекъ. Господи! Теперь и Щипушковымъ обрадовалась бы Васса Андреевна. Но онѣ тамъ, и имъ дарятъ шляпки, и онѣ являются гуськомъ къ херувимской, и дьяконица распускаетъ свой хвостъ, а на лѣво, на креслѣ Вассы Андреевны, сидитъ другая! И вотъ теперь, каждую субботу, каждое воскресенье надо оглядывать углы этого пустого сарая, гдѣ бы и ста человѣкамъ было просторно! III. Арсеній Павловичъ еще разъ поглядѣлъ на стѣнные часы и молвилъ: — Чайку бы... ждать-то, видно, нѣкого, и самъ пошелъ въ столовую. Васса Андреевна проводила его продолжительнымъ взглядомъ. Развѣ ей не ясно, что его раздираютъ еще лютѣйшія фуріи, чѣмъ ее? Онъ, разумѣется, не станетъ хныкать, и даже не перестанетъ балагурить, особливо съ новымъ знакомымъ; можетъ ли онъ быть доволенъ тѣмъ, что ему здѣсь предоставили. Ужь не этой ли чортушкой гостиной восхищаться? Тамъ и здѣсь. Кто знаетъ Арсенія Павловича здѣсь? Тамъ же онъ былъ все! И все ему было доступно, на все онъ посягалъ, и все вкушалъ. Кажется долго ли было до... (духъ захватываетъ у Вассы Андреевны) ну да, до святыя Анны первой степени! И ему ее дали бы, а теперь, вонъ, жди здѣсь почета. Другой получилъ же тамъ. Кто у насъ умѣетъ обращать? А Арсеній Павловичъ обратилъ! Все это здѣсь пошло прахомъ. Кого обращать? Ужь не этого ли потихоню доктора философіи какого-то? Экая, подумаешь, сласть! Ныньче здѣсь и жидовъ-то ужь не перекрещиваютъ! — Агнія! придетъ Парменъ Лукичъ: что бы ты что-нибудь протвердила. Слова эти были сказаны Вассой Андреевной одной изъ ея дѣвицъ Агніѣ Арсеньевнѣ, второй по счету съ тѣхъ поръ, какъ Прасковья Арсеньевна сочеталась бракомъ и сдѣлалась уже матерью троихъ дѣтей. Нѣтъ ничего мудренаго, что Васса Андреевна имѣетъ болѣе нѣжное родительское попеченіе о второй своей дѣвицѣ. Арсеній ====page 51==== Павловичъ не даромъ зоветъ ее «брюссельскимъ изданіемъ» ея матери. Представьте себѣ Вассу Андреевну, нѣсколько растянутую въ длину — и вы получите Агнію Арсеньевну. Тоже окрашиваніе щекъ, таже ямочка, тѣже свѣтло-сѣрые глаза и крутые взлизы бѣлесоватожелтыхъ волосъ. Такое повтореніе всегда сладко родительскому сердцу, и безъ него мы бы съ вами скептически относились къ теоріи наслѣдственности. Агнія Арсеньевна и цвѣта платьевъ предпочитаетъ материнскіе, разумѣется, смягчая ихъ оттѣнокъ. Такъ, напримѣръ, синій переходитъ въ голубой, темносѣрый въ gris de perles. Но не забѣгаю ли я впередъ? Мы еще не мало будемъ говорить объ этомъ чадѣ пресбитера. На этотъ разъ довольно намъ знать и то, что Агнія Арсеньевна, войдя въ гостиную въ разгаръ скорбныхъ думъ матери, и услыхавъ ее приглашеніе, направилась къ роялю, открыла крышку и заиграла съ большимъ усердіемъ и акуратностью. — Ахъ не то! откликнулась чрезъ пять минутъ Васса Андреевна: — совсѣмъ не то. — Hein? спросила Агнія, какъ бы по иностранному, и остановила свое упражненіе — Не то; это ты тотъ «Cascade» играешь? — Да, отвѣтила сосредоточенно Агнія, и въ ея свѣтлосѣрыхъ глазкахъ сталъ лучиться короткій и сухой огонекъ. — Ну гдѣ же тутъ вода? Никакой воды нѣтъ... Надо, чтобы такъ и текло, а у тебя ни одной капельки воды не выходитъ! Какъ почтительная дочь, Агнія ничего не возражала, даже не повела плечами, хотя любая бы повела ими, да еще при ея температурѣ. Вѣдь ей прекрасно извѣстно, что «maman» ея ни до одной фортепьянной клавиши дотронуться не умѣетъ, что единственную пьесу узнаетъ maman, это какъ разъ тотъ злополучный «Cascade» Пауфа, который заиграла она въ настоящую минуту, но и то почему? Потому что Агнія Арсеньевна играетъ его съ тринадцатилѣтняго возраста, т. е. цѣлыхъ восемь лѣтъ. Нечего грѣха таить, любимое чадо Вассы Андреевны достигло не только относительнаго, но и абсолютнаго совершеннолѣтія. — Нѣтъ воды! Никакой! волновалась Васса Андреевна. Но Агнія начала невозмутимо выдѣлывать струи каскада, казавшіяся ея матери безводными. Будь на ея мѣстѣ одна изъ младшихъ сестеръ, конечно, вышла бы легкая стычка, быть можетъ, даже съ пролитіемъ слезъ; но Агнія стояла положительно выше этого. Она не допускала себя до какихъ бы то ни было столкновеній даже и тогда, когда изъ ея каскада maman не хотѣла извлечь ни одной капли воды. ====page 52==== Вода худо ли, хорошо ли лилась, а Васса Андреевна, какъбудто помирившись съ неискуснымъ подражаніемъ дочери, принялась думать о томъ, что дѣвичьи годы текутъ быстрѣе всякаго каскада. Давно ли «Анинька» (такъ она и до сихъ поръ въ нѣжныя минуты зоветъ Агнію), вся въ букляшкахъ и въ короткихъ кальсончикахъ заставляла Щипушкова-père разсказывать ей сказку про Василія Царевича и Анету прекрасную и такъ прелестно картавила, говоря ему: — Ѳомичъ, возьми меня на руки. Ѳомичъ, я тебя очень люблю, хоть ты и дурачекъ. Какъ она тогда была мила! И давно ли это было! Вотъ уже цѣлыхъ пять лѣтъ, какъ она могла бы сдѣлаться достойнѣйшею супругою такого человѣка, который далъ бы ей возможность открыть салонъ, не хуже, чѣмъ какой былъ у Вассы Андреевны. И являлись желающіе. Но въ жилахъ ея течетъ материнская кровь. Что ей предлагали? Развѣ она могла согласиться быть просто «матушкой». Можно ли охуждать ее за зто? Она ждала, и знала, почему она ждетъ. Она и теперь ждетъ. И Господь Богъ услышитъ молитву ея матери. Что же мудренаго, что она страдаетъ? Она не можетъ не страдать. Ей скучно, она тоскуетъ! Неужели она близка къ отчаянію? Но зачѣмъ же около нея сердце матери? Развѣ оно не обливается кровью, глядя на этотъ пустой сарай? Къ чему же Арсеній-то Павловичъ заботился о своей, можно сказать, европейской репутаціи, если онъ никого не можетъ привлечь въ эту чортушку гостиную? Правда, Парменъ Лукичъ овдовѣлъ. Видный мужчина, и на губахъ его, такъ сказать, дрожитъ признаніе, которое онъ сдѣлаетъ сначала ей — матери, а потомъ и Агніи. Онъ и съ Листомъ говоритъ, что игрывалъ; но развѣ это партія для Агніи? Вѣдь ее учили дѣвицы изъ Sacré-Coeur. А кто онъ? Тѣмъ же промышляетъ, какъ и любой шарманщикъ. Сегодня сытъ, завтра — зубы на полку. Конечно, зачѣмъ его отталкивать. Пристроить и его можно. Онъ же перстни получалъ съ изумрудами отъ высокихъ особъ. «Чтожь это, Господи! Даже онъ нейдетъ!» Эту фразу разомъ, не сговариваясь, повторили мать въ креслахъ, и дочь у рояля, только Агнія безъ восклицательныхъ знаковъ и съ неизмѣримо большимъ достоинствомъ. Повторилъ бы ее и самъ Арсеній Павловичъ, сидя около Настасьи Ѳоминичны Кобылкиной, налившей ему «покрѣпче» съ лимономъ; но его рѣдко оставляло подмосковское балагурство, конечно тамъ, гдѣ оно не противорѣчило его званію. Дѣвица Кобылкина изнываетъ въ Петербургѣ не менѣе Вассы Андреевны. Она тщетно печатается во всѣхъ газетахъ, начиная ====page 53==== съ полицейскихъ, и предлагаетъ даже себя въ учительницы стенографіи, но желающихъ нѣтъ. Она готова броситься и въ объятія Фребелевской системы; но Арсеній Павловичъ уничтожаетъ ее завѣреніемъ, что въ каждомъ кварталѣ разведено по десяти и больше садовъ, и въ нѣкоторыхъ сами садовницы, за неимѣніемъ питомцевъ и питомокъ, должны распѣвать пѣсенки, чтобы не забыть ихъ. А между тѣмъ дѣвица Кобылкина не утратила ничего, ни изъ прежней своей приличности, ни изъ облика своего, самой природой отмѣченнаго педагогической печатью. Даже шиньона она не мѣняетъ вотъ уже пять лѣтъ и, разливая чай, не ошибется ни въ одномъ кускѣ сахара. Она разливаетъ его іота въ іоту такъ, какъ тамъ, въ той столовой, откуда былъ видѣнъ настоящій салонъ, а не «сарай» Вассы Андреевны! — Въ Ташкентъ надо совершить поѣздку, балагуритъ съ нею Арсеній Павловичъ и его сѣдоватые кудри искрятся отъ блеска самовара. — Почему жь въ Ташкентъ? спрашиваетъ пугливо Настасья Ѳоминична, предчувствуя что нибудь «такое». — Прямой разсчетъ-съ; мужскаго пола изобильно, женскаго — скудно: законный бракъ. — Вы все шутите! съ упрекомъ въ пестрыхъ глазахъ говоритъ Настасья Ѳоминична. Раздается звонокъ. — Кого-то Богъ несетъ! крякнулъ Арсеній Павловичъ и всталъ съ мѣста со стаканомъ въ рукахъ. IV. Васса Андревна всѣмъ корпусомъ своимъ вздрогнула отъ звонка въ передней, но не поднялась, конечно. Агнія только на одно мгновеніе прервала теченіе каскада. Остальныхъ двухъ дѣвицъ не было еще въ гостиной: онѣ никогда не могли одѣться въ одно время съ ней, такъ какъ она овладѣвала всецѣло ихъ общей и единственной камеръюнгферой Калеріей; а maman требовала отъ нихъ такой же безупречности въ туалетѣ, какъ отъ Агніи. Мелюзга въ видѣ долгоносой Полиньки съ книжкой, сонливенькаго Митюши, и пузатенькаго Ванюши уже примостились къ матери. Ванюша — Веніаминъ Вассы Андреевны — какъ прибѣжалъ, такъ и бухнулся въ ея колѣци, заявляя при этомъ свои желудочныя потребности передъ отходомъ ко сну. Въ передней по субботамъ и воскресеньямъ пребывалъ мальчикъ разсыльный, которому Васса Андреевна порывалась сшить ====page 54==== ливрею, но онъ продолжалъ носить какую-то долгополую чуйку, которая только при двойственномъ мерцаніи керасиновой лампочки, смахивала какъ будто на что-то напоминающее ливрею. Арсеній Павловичъ не очень-то довѣрялъ расторопности своего разсыльнаго и всегда старался самъ освѣдомляться, кто вошелъ, въ переднюю. Онъ и на этотъ разъ направился туда, но на порогѣ Ѳедосей вручилъ ему письмо. — Отъ кого? спросилъ Арсеній Павловичъ. — Не могу знать, фамиліи не разобралъ-съ. Человѣкъ тутъ дожидается отвѣта. — Да ко мнѣ или къ барынѣ? освѣдомился Арсеній Павловичъ, уже плохо читавшій безъ очковъ, да еще въ полуосвѣщенной комнатѣ. — Посыльный называетъ ваше высоко... — Что такое? перебилъ Ѳедосея голосъ Вассы Андреевны! Она приподнялась. Чуть замѣтно привстала и Агнія, но не переставая играть. Записка показалась Вассѣ Андреевнѣ совершенно несвоевременной. Что за записка такая! Ну, не желаете ходить, такъ и сидите себѣ дома, а не заставляйте людей бѣгать по этакому морозу, обрывать звонки и смущать по напрасну. На вопросъ Вассы Андреевны, Арсеній Павловичъ не далъ никакого отвѣта, а подошелъ къ столу, присѣлъ на кресло и надѣлъ pince-nez въ золотой оправѣ. Свѣту подъ лампой было слишкомъ достаточно, чтобы онъ явственно прочелъ адресъ. Письмо въ узкомъ конвертѣ съ синимъ ободочкомъ было адресовано ему. Вассу Андреевну такъ и подмывало заглянуть на конвертъ; но она слишкомъ хорошо знала, что супругъ ея этого не любитъ. Прочитавъ адресъ, Арсеній Павловичъ, почему-то не вскрылъ письма, а тотчасъ же всталъ и крикнулъ въ переднюю: — Пускай подождетъ. Довольно усиленнымъ шагомъ отправился онъ къ себѣ въ кабинетъ, куда мы за нимъ послѣдуемъ. Васса Андреевна хотѣла повторить: «да отъ кого же это?» — но воздержалась. На сколько это можно было въ полусвѣтѣ гостиной, мать съ дочерью переглянулись. Я бы сказалъ «многозначительно переглянулись», еслибъ не зналъ, какъ злоупотребляютъ этимъ нарѣчіемъ повѣтствователи всѣхъ вѣковъ и націй. Была же, въ самомъ дѣлѣ, причина, въ силу которой Арсеній Павловичъ не вскрылъ тутъ, въ гостиной, полученное имъ письмецо? Конечно была, но зачѣмъ же намъ забѣгать впередъ? ====page 55==== — Ѳедосей! крикнула Васса Андреевна. — Ахъ! Анинька, полно тебѣ играть! Агнія сдѣлала себѣ внутренно выговоръ за то, что допустила себя до крика матери. Ѳедосей предсталъ на порогѣ. — Отъ кого принесли письмо? тихо, но ясно выговорила Васса Андреевна. — Не разслышалъ-съ. — Поди распроси. — Позвольте мнѣ? вызвалась Агнія, тономъ полной увѣренности въ томъ, что ее поблагодарятъ за такое предложеніе. — Спроси, мой другъ. Агнія, не закрывая рояля, прошла къ дверямъ въ переднюю. Тамъ стоялъ посыльный, въ короткомъ пальто, перетянутомъ ремнемъ и съ холоду переминался въ своихъ большихъ смазныхъ сапогахъ. — Вы отъ кого? выговорила Агнія такъ, чтобъ въ кабинетѣ не было слышно ея голоса, но съ соблюденіемъ полнаго декорума. — Изъ отеля «Бель-Вю-съ», скороговоркой доложилъ посыльный. — Отъ кого же? настоятельно спросила Агнія и сдвинула брови, чему мы не будемъ придавать особаго психологическаго значенія. — Изъ номера 25-го-съ, отъ пріѣзжихъ. — Отъ дамъ? какъ-то вскользь, но чрезвычайно отчетливо освѣдомилась Агнія. Зачѣмъ она это сдѣлала — я не могу вамъ сказать; прошу только отвѣтить мнѣ, положа руку на сердце: какая же почтительная дочь, дѣйствуя отъ имени своей матери, не предложила бы этого естественнаго вопроса. — Мнѣ горничная выносила-съ. Дальше не ловко было оставаться въ передней, и Агнія, не раздвигая бровей, ретировалась, и неспѣшно передала матери все содержаніе своего разговора съ посыльнымъ. — Отъ какихъ же пріѣзжихъ? освѣдомилась и Васса Андреевна. — Отъ барынь что-ли? — Онъ не говоритъ, отвѣтила Агнія, но взглядъ ея столкнулся со взглядомъ Вассы Андреевны и эти четыре свѣтлосѣрыхъ глаза обмѣняли все, что могло только быть обмѣнено, въ подобномъ случаѣ, между цѣломудренной матерью и не менѣе цѣломудренной ея дѣвицей. — Мама, чаю! запросилъ Веньяминъ. ====page 56==== — Поди, ангелочекъ! Настасья Ѳоминична тебя напоитъ... Дѣти! идите пить чай! Долгоносая дѣвочка и сопливенькій Митюша послѣдовали за болѣе предпріимчивымъ Ванюшей. Агнія опять принялась за свои струи, но Вассѣ Андреевнѣ было уже не до воды. V Еще звонокъ, но ни мать, ни дочь уже не позволили себѣ никакого движенія. Не записка явилась на порогѣ гостиной, а цѣлый гость. Не для него ли Агнія Арсеньевна готовила свой «Cascade?». Не его ли Васса Андреевна, въ припадкѣ материнской тоски, приравнивала къ шарманщику? Но она уже улыбается гостю. И почему не улыбаться ей? Она же сама называла его виднымъ мужчиной. И въ самомъ дѣлѣ, великорусская порода вылила его въ такую же крупную форму, какъ и самого Арсенія Павловича, надѣлила такими же выпуклостями лица, а сознаніе артистическаго сана удлиннило его волосы (я чуть было не сказалъ кудри) и разметало ихъ по могучимъ плечамъ. Знаю, вы сейчасъ готовы придраться къ этимъ волосамъ и найдете, что это старомодно, смѣшно, отзывается доморощеннымъ Паганини, но будьте же справедливы, согласитесь, что подъ гребенку остриженнаго виртуоза вы врядъ-ли видали. — Парменъ Лукичъ! протянула благосклонно Васса Андреевна въ отвѣтъ на почтительный поклонъ гостя, который сейчасъ же подошелъ къ ручкѣ. Агнія встала изъ-за рояля и, двигаясь къ столу, довольно энергически пожала руку артисту. Артистъ сѣлъ къ столу. Лампа облила его широкое скуластое лицо, въ которомъ вы только по предубѣжденію не признали бы ничего итальянскаго. Но прежде, нежели онъ обратился съ какой-нибудь фразой къ дамамъ (Агнія присѣла на диванъ), его грудь испустила продолжительный, я бы сказалъ, богатырскій вздохъ; но къ чему стану я подвергать соотечественника уколамъ вашего скетпцизма! — Дунюшки моей нѣтъ, началъ онъ, запуская всю кисть руки въ свои черные волосы. —Еще вчера подошелъ ко мнѣ жужутка, смотритъ на меня, такъ жалко смотритъ и на глазахъ слезы... хоть и звѣрь, а понимаетъ меня. А сегодня, каналья собачникъ, стащилъ его въ восемь часовъ! ====page 57==== — Ахъ! вздохнули разомъ дамы, и на лицо Вассы Андреевны спустилось облако. Кого ей было жаль: жужучки, гостя или его Дунюшки? И жужучку и Дунюшку знала Васса Андреевна. Жужучка былъ очень навязчивый, кривой и шершавый кобелекъ, котораго Парменъ Лукичъ пріобрѣлъ тоже больше посредствомъ увода. Дунюшка была безобидная, сырая, расплывшаяся и, если хотите, «дорогая» половина Пармена Лукича. Давно ли эта Дунюшка прибѣгала къ покровительству Арсенія Павловича, показывала ему цѣлую прядь своихъ каштановыхъ волосъ, извлеченныхъ съ корнями Парменомъ Лукичемъ. Арсеній Павловичъ не мало увѣщевалъ его, но была ли то послѣдняя супружеская расправа? Васса Андреевна за это не поручится: но зачѣмъ же ей выражать на лицѣ своемъ вопросительный знакъ? Она слишкомъ дама, чтобы позволить себѣ подобную выходку. И Агнія Арсеньевна знаетъ всю подноготную про «незабвенную Дунюшку», но она еще менѣе заявитъ свой протестъ, хотя ей и слѣдовало бы побольше углубиться въ эти супружескія антецеденціи господина Мычкова. — Являлась она мнѣ! удушливо выговорилъ гость и, протянувъ разомъ обѣ руки обѣимъ дамамъ, съ блистающими отъ умиленія глазами воскликнулъ: — не оставляйте меня!... Я не могу жить въ такомъ одиночествѣ! Былъ жужучка, и того украли!... Пролетѣла торжественная минута. Въ теченіи всей этой минуты, гость не выпускалъ рукъ матери и дочери. Его львиная голова, откинувшись назадъ, право, была живописна. Васса Андреевна сказала про себя: «Надо его приберечь», а Агнія положительно подумала: «Кто скажетъ, что ему ужь за сорокъ». — Помилуйте, Парменъ Лукичъ, прервала молчаніе Васса Андреевна: — вы были всегда вхожи въ нашъ домъ, и впередъ — милости просимъ... такимъ же манеромъ. Агнія ничего не сказала, но ея брови значительно раздвинулись и она намекнула взглядомъ на то, что готова поддержать мать свою въ такомъ заявленіи чувствъ. — Благодарю! вырвалось у господина Мычкова и грудная перепонка его дрогнула отъ внутреннихъ слезъ. — Да, продолжалъ онъ, у васъ только и нахожу я пріютъ и сочувствіе. Къ чему стремился я сюда? Что дастъ мнѣ столица тундръ? что? — Ахъ, ужь и не говорите! воскликнула Васса Андреевна, и кресло крякнуло подъ ней, хотя и было заграничной работы. — Что? повторилъ господинъ Мычковъ. — Всѣ мы любимъ родину; она сулитъ намъ золотыя горы; бросаешь все, и кромѣ равнодушія, и зубоскальства — ничего!... Я не ремесленникъ! Я — ====page 58==== артистъ. И какой артистъ — русскій! Я нейду по избитымъ дорожкамъ... Но къ чему безпокою васъ моими жалобами... — Говорите, изрѣкла строго Агнія, и мнѣ кажется, голосъ ея также отдался въ грудной перепонкѣ: — что ваше сочиненіе? — Вы хотите спросить про мою «Мордовскую». Да тоже-съ... Надо ходить клянчить, добиваться чести быть исполненнымъ какими-нибудь, извините меня, гунявыми нѣмцами... Да и русскіе то не уразумѣли еще... преклоняются передъ свѣтилами... Кто говоритъ, — пускай свѣтила сверкаютъ! я самъ готовъ ихъ признать... Ну что-жь изъ того, что Глинка оставилъ камаринскую, а Даргомыжскій — чухонскую? А Парменъ Мычвовъ такой же русскій человѣкъ, какъ и они, оставитъ послѣ себя — Мордовскую?... Да, оставитъ, не услыхавъ ее при жизни! Онъ стукнулъ по столу но сдержанно, такъ что Вассѣ Андреевнѣ нечего было бояться за цѣлость лампы — стукнулъ и всталъ, какъ бы не справившись съ внутреннимъ волненіемъ. Встала и Агнія, а мать ея поглядѣла на широкую спину композитора, завѣщающаго потомству свою «Мордовскую» и, быть можетъ, подумала: «Все то ты брешешь и отъ мордовскихъ твоихъ я не разчувствуюсь. А ты бы вотъ лучше первую скрипку въ театрѣ игралъ; такъ это хоть жалованье». Я сказалъ, что Васса Андреевна, быть можетъ, подумала все это; какъ могъ я иначе выразиться: вѣдь она — дама, а такая опредѣленность идей и выраженій — уже черезчуръ мужское дѣло. — Вамъ угодно просмотрѣть? спросила Агнія у господина Мычкова, въ тѣни того угла, гдѣ стоялъ рояль. — Что такое? растерянно откликнулся онъ. — Мой exercice... — Ахъ, да!... Пожалуйте. Я готовъ. Но только не изсушайте вы себя этой нѣмецкой наукой. Если въ васъ искра, — будете творить. Что даютъ намъ всѣ эти контрапункты и генералъ-басы? Что?! Агнія отыскала на этажеркѣ нотную тетрадку и, подойдя къ господину Мычкову, сказала ему дружественно: — Просмотрите тамъ въ столовой... Настасья Ѳоминична нальетъ намъ чаю. Она глядѣла на него не восторженно — о нѣтъ! — но взглядъ ея, казалось, говорилъ: «Если твоя «Мордовская» достойна памяти потомства, то мужайся, тебя поймутъ; только съумѣй заставить заговорить о себѣ въ Петербургѣ». Но артистъ былъ слишкомъ погруженъ въ самого собя, чтобы понять эту безмолвную фразу. ====page 59==== VI Мы не безпокоили Арсенія Павловича, не врывались къ нему въ кабинетъ, не заглядывали черезъ его плечо въ записку, написанную имъ въ отвѣтъ на полученное письмецо. Мы дождались спокойно его возвращенія въ залу. Онъ вернулся съ той же усмѣшечкой, которая, по замѣчанію этнографовъ, не оставляетъ великорусскаго «большака» — почти ни въ какихъ случаяхъ жизни. Въ залѣ находилась одна Васса Андреевна. Агнія удалилась съ гостемъ подъ гостепріимный паръ томпаковаго самовара и образцовую внимательность Настасьи Ѳоминичны. Дѣвицы втораго и третьяго нумера все еще не пришли къ заключительному аккорду въ подкалываніи своихъ «панье». Мелюзга услана была на покой. Васса Андреевна довольно таки смѣло взглянула на супруга. Мы съ вами ничего бы на лицѣ его не прочли; но она должна была прочесть. Губы сжались и съ оттѣнкомъ, не поддающимся скорому опредѣленію, она вымолвила: — Отъ пріѣзжихъ какихъ цидулочка? Зачѣмъ она употребила слово «цидулочка?» Развѣ она не могла сказать: «письмо!» Вѣроятно не могла, ибо Арсеній Павловичъ, какъ бы съ полнымъ пониманіемъ этого оттѣнка отвѣтилъ: — Такъ, пустяковая... И, перевернувшись на своемъ тоненькомъ каблукѣ, спросилъ: — Никакъ кто-то есть у самовара? Что же оставалось Вассѣ Андреевнѣ выговорить, какъ не односложное: — Да. У самовара завязался общій разговоръ. Видя, что она принуждена будетъ вопіять въ пустынѣ, если останется еще дольше въ гостиной, Васса Андреевна подчинилась ядовитой необходимости и тоже перешла въ столовую. — Панъ Цыбулька не жаловалъ еще? обратился къ ней Арсеній Павловичъ, какъ будто онъ не зналъ прекрасно, что въ гостиной никого не было. — Ты вѣдь оттуда же пришелъ, откуда и я, отвѣтила Васса Андреевна и, протянувъ голову въ сторону Настасьи Ѳоминичны, распорядилась: — пожиже мнѣ, пожалуйста. Въ присутствіи господина Мычкова она, вообще, мало стѣснялась. ====page 60==== — Долженъ явиться и доложить сегодня, говорилъ поспѣшно Арсеній Павловичъ, подувая на свое блюдечко. — Я его спосылалъ къ Раисѣ Сергѣевнѣ Кауровой... Небось, чай его тамъ и покормили. А имъ онъ всякую штуку поди поразсказалъ насчетъ живыхъ картинъ... Вы, Парменъ Лукичъ, что же, кормилецъ, плошаете съ вашей симфоніей? Вѣдь дѣло-то совсѣмъ полажено. И день ужь взятъ для вечера и билеты никакъ печатаются. Докторъ Цыбулька свою лепту внесъ, пора и вамъ свою вложить... — Я готовъ-съ служить славянскому дѣлу! откликнулся господинъ Мычковъ и тряхнулъ головой. — Но и тутъ безъ нѣмцевъ не обойдется... Ужъ повѣрьте, будь вашъ протеже — прямой русакъ — и онъ бы ни кому не пригодился! Въ словахъ артиста слышалось, какъ вы, конечно, замѣтили, нѣчто, смахивающее на раздраженіе противъ нашего доктора. Господинъ Мычковъ видѣлъ его раза два въ гостиной Вассы Андреевны и братъ-славянинъ выказывалъ ему такое вниманіе, что, право, грѣшно было бы питать къ нему что-либо злостное. Венедиктъ Венедиктовичъ чуть не прослезился, узнавъ, что господинъ Мычковъ — «панъ Капельникъ», и только и горѣлъ, кажется, желаніемъ услыхать его «гудьбу». Но сердце русскаго гудебника было тревожно, какъ финалъ его «Мордовской». — Да-а, протянула Васса Андреевна: — должно быть, нашелъ другихъ покровителей... Вотъ что-то и носу не кажетъ. — Придетъ, [успокоительно замѣтилъ Арсеній Павловичъ. — Вѣдь пословица-то не даромъ сложена: ласковый теленокъ двухъ матокъ сосетъ. Агнія Арсеньевна сжала цѣломудренно губы въ тѣни самовара: парабола отца смутила ее своей реальностью. — Ужь сладости онъ непомѣрной. Прямой цыцарецъ!... замѣтила Васса Андреевна. Какъ видите, нашъ докторъ вызывалъ одинаковый образъ въ представленіяхъ Раисы Сергѣевны и Вассы Андреевны. Только что первая выговарила въ умѣ, то вторая произносила вслухъ. — Ха-ха-ха! раздался жирный смѣхъ господина Мычкова. — Цыцарецъ! Какъ мѣтко! Знаете, что съ мышеловками-то ходятъ, въ узкихъ портянкахъ. — Ну, ужь вы моего будущаго духовнаго сына доѣзжаете, вступился Арсеній Павловичъ. — Съ мышеловками-то, отецъ, словаки ходятъ, а онъ какой же словакъ... — А ты почемъ знаешь, спросила, тоже дуя на блюдечко, Васса Андреевна: — кто онъ такой? Цыцарецъ или перекрестень какой изъ жидковъ? ====page 61==== — Потому и говорю, что знаю... Онъ-то ужь настоящій братъ. Такой-же русскій, какъ и мы всѣ, здѣ сидящіе. Вѣдь ихъ тамъ только австріяки окрестили въ Рутеновъ какихъ-то. А какіе такіе Рутены? Просто — хохлы, такіе хе, какъ и у насъ подъ Полтавой. Что говорятъ-то они съ польской примѣсью, такъ они въ томъ неповинны. И законъ-то имъ облыжнымъ манеромъ навязанъ, полулатинскій, а они — искони единовѣрцы наши... Такъ-то, матушка!... Васса Андреевна чуть не кокнула чашки: такое сильное непроизвольное движеніе заставило ее сдѣлать слово «матушка», которымъ Арсеній Павловичъ закончилъ свое толкованіе. Онъ не употреблялъ этого ненавистнаго слова, даже и такъ, какъ въ настоящую минуту, т. е. какъ фамильярность. Но Васса Андреевна прекрасно и, при томъ, мгновенно поняла, почему онъ употребилъ его. Не очевидно-ли было для нея, что Apcенiй Павловичъ воспользовался защитой своего «цыцарца» затѣмъ только, чтобы подавить ее и воспрепятствовать дальнѣйшему объясненію о таинственной цыдулкѣ, полученной имъ. Стерпѣть-же ей было не подъ силу, даже и при гостѣ. — Это онъ все говоритъ, мужественно возразила она, и точно переглянулась и съ Агніей, и съ гостемъ. — Мало-ли какихъ является художниковъ. Тоже вѣдь не больно трудно нагородить: изъ Ерусалима-молъ, батюшка, и Афонскихъ угодниковъ сподобился посѣтить... вотъ и крестики кипарисные, не угодно-ли по полтинничку крестикъ, и маслице-молъ изъ виѳлеемской часовни... А глядишь, окажется кантонистомъ какимъ; ни-то, и не токма что въ Ерусалимѣ, да и у Тихона Задонскаго не бывалъ!... Вы, быть можетъ, придете въ недоумѣніе, услыхавъ такой потокъ бытовой рѣчи, съ такими словами, какъ «нагородить» и «не токма что», послѣ того, что вы уже слышали: сколь Васса Андреевна благородно выражается, не только по русски, но и на иностранномъ діалектѣ. Но возьмите въ соображеніе: какъ страстный аффектъ можетъ вызывать къ жизни все, что кроется въ глубинахъ нашего «я». Весь пожаръ вспыхнулъ изъ-за «матушки». Матушка и всплыла наружу... — Вздоръ изволишь говорить, вздоръ, урезонивалъ Арсеній Павловичъ. — Крестики продавать и бѣглый солдатъ съумѣетъ; а ученые дипломы даются только тому, кто науку прошелъ. Мы вѣдь тоже мальчики дошлые; насъ на кривой-то не объѣдешь... Настасья Ѳоминична! соблаговолите-ка еще полстаканчика въ угрызочку. Идти дальше въ воинственномъ тонѣ было бы рискованно. Вѣдь Вассѣ Андреевнѣ нельзя-же было пускаться въ ученый ====page 62==== споръ съ Арсеніемъ Павловичемъ. А отъ гостя ей поддержка была малая. «Эхъ ты, космачъ! обозвала она тутъ же, про себя, господина Мычкова. — Только ломаться умѣешь; а когда нужно — ни швецъ, ни жнецъ!...» — Мосье Цыбулька, вдругъ отозвалась Агнія Арсеньевна, точ-прислушиваясь къ своему голосу: — очень тонкій человѣкъ. Онъ далеко уйдетъ... Ужь не знаю: принялъ-ли это на свой счетъ господинъ Мычковъ, только онъ, съ дрожью въ голосѣ, и глядя на Агнію вкось, замѣтилъ: — У насъ всѣмъ дорога-съ, кромѣ тѣхъ, у кого есть... Но стулъ Арсенія Павловича съ шумомъ отодвинулся, и его веселый, масляный голосъ крикнулъ на встрѣчу входящему доктору: — Domine! Ѵіг doctissimus, sapientissimus! Стаканчикъ горяченькаго... Съ пылу!... VII. Венедиктъ Венедиктовичъ былъ, конечно, польщенъ такимъ шумнымъ привѣтствіемъ и гостепріимнымъ приглашеніемъ; но онъ не измѣнилъ своей скромной и доброй манерѣ. Вѣдь не даромъ вдумчивая Агнія Арсеньевна выдала ему аттестатъ «тонкаго человѣка». Онъ остановился въ дверяхъ — свѣжій, тщательно причесанный, со шляпой въ рукахъ (не смотря на лютый морозъ), въ черномъ, степенномъ, но не старомодномъ сюртукѣ. Вы видѣли его въ барскихъ покояхъ Раисы Сергѣевны. Стало быть, вамъ легче было бы разглядѣть теперь, что Венедиктъ Венедиктовичъ держитъ себя съ гораздо большимъ спокойствіемъ, хоть его и не покидаетъ пріятное на видъ смиренномудріе. Врядъ-ли бы какой петербуржецъ могъ потягаться съ нимъ въ искусствѣ приспособлять себя къ окружающей атмосферѣ. Право, не знаю, почему это Васса Андреевна такъ не довѣряла его личности и славянскому происхожденію; но не только ей, даже Настасьѣ Ѳоминичнѣ не на что было пожаловаться. Докторъ и Настасьѣ Ѳоминичнѣ успѣлъ заявить просвѣщенное сочувствіе, сказавши разъ, что она не оцѣнена по заслугамъ... — Добрый вечеръ! мягко выговорилъ Венедиктъ Венедиктовичъ, низко кланяясь всему обществу. Васса Андреевна молча поклонилась. Ея поклонъ, но уже въ болѣе обязательной формѣ, повторила Агнія. Настасья Ѳоминич- ====page 63==== на съ пріятностью улыбнулась новому гостю; а господинъ Мычковъ протянулъ ему широкую ладонь и спросилъ: — Что, пане Цыбулька? Небось бардзо зимно на дворѣ? Былъ-ли умыселъ въ этомъ смѣшеніи русскаго съ инородческимъ? Мы съ вами не особы прокурорскаго надзора и проникать въ умыслы намъ не такъ удобно. Довольно намъ и того, что докторъ не счелъ нужнымъ придавать значеніе умыслу, если таковой и заключался во фразѣ артиста. Онъ у Арсенія Павловича чувствовалъ себя, по части чистоты русской рѣчи, совсѣмъ иначе, чѣмъ у Кауровыхъ. Если у него и прорывались кое-какія словечки, то онъ не пугался ихъ: онъ вѣрилъ въ благожелательство Арсенія Павловича, который самъ могъ засвидѣтельствовать его солидные успѣхи. — Щиплетъ немножко, отвѣтилъ онъ съ улыбочкой и такимъ акцентомъ, что хоть-бы самому господину Мычкову. — Садитесь — гостемъ будете. Настасья Ѳоминична, погорячѣе герръ-доктору!... А мы вамъ здѣсь только что косточки промывали. Ужь вы не вздумали-ль въ бѣгахъ состоять?... Который день — и слѣдъ простылъ! Все это хозяинъ кидалъ гостю такимъ ободряющимъ тономъ какъ будто гость выслушалъ изъ гостиной, какъ его обработывала Васса Андреевна. Но еслибъ онъ даже и слышалъ что-нибудь, врядъ-ли его нужно было ободрять. Ему, сдается мнѣ, выгоднѣе было-бы знать на чистоту, какія чувства имѣетъ къ нему супруга Арсенія Павловича. Венедиктъ Венедиктовичъ сѣлъ между господиномъ Мычковымъ и Агніей, еще разъ раскланявшись съ ней почти незамѣтно для остальныхъ присутствующихъ; эта повторенная вѣжливость вызвала на бѣловатыхъ губахъ дѣвицы нѣчто въ родѣ улыбки. Только Венедиктъ Венедиктовичъ умѣлъ такъ безмолвно приводить въ благодушное настроеніе сосуды дѣвичьяго оцта... Творецъ «Мордовской» какъ будто не остался доволенъ тѣмъ, что докторъ Цыбулька очутился на этомъ именно мѣстѣ. Онъ даже рѣшился было повернуть къ нему свою спину, да побоялся Агніи Арсеньевны. — Ну какъ же тамъ у Раисы Сергѣевны? заговорилъ Арсеній Павловичъ: — какъ васъ чествовали?... Устроили что-нибудь? Обстоятельно разсказалъ докторъ, какъ его почтили приглашеніемъ къ обѣденному столу, какія особы тамъ были, и какую конференцію держалъ онъ о Судѣ Любуши. Слѣдуетъ-ли прибавлять, что онъ ни единымъ намекомъ не далъ почувствовать ни тѣхъ патріотическихъ испытаній, чрезъ какія прошелъ во время обѣ- ====page 64==== да, ни тѣхъ художественныхъ грёзъ, которыя навѣяла на него Sophie Petreus. Онъ позволилъ себѣ только сказать: — Дама, имѣющая представить Любушу, обладаетъ довольнымъ благообразіемъ. И тотчасъ же перешелъ къ другимъ подробностямъ, и даже о знакомствѣ съ Изидоромъ Квашнинымъ выразился, какъ «о пріятной оказіи». Если бы онъ вдался въ болѣе восторженный описательный тонъ, особенно на счетъ убранства покоевъ Раисы Сергѣевны, или жемчуговъ Sophie Petreus — онъ не преминулъ бы вызвать въ сердцахъ матери и дочери бурные аффекты, столь противные (по увѣренію многихъ моихъ пріятелей) женской натурѣ. Но его разсказъ, напротивъ, видимо успокоилъ ихъ, или, по крайней мѣрѣ, оставилъ ихъ, какъ иные мои собраты выражаются, индиферентными. Всѣ, за исключеніемъ развѣ господина Мычкова, съ невольнымъ интересомъ выслушали повѣствовательное изложеніе доктора. Имъ были всѣ настолько поглощены, что появленіе дѣвицъ втораго и третьяго нумера осталось незамѣченнымъ до того момента, пока — вторая по счету — Иродита Арсеньевна не попросила Настасью Ѳоминичну налить ей чашку чаю. Тутъ только кавалеры раскланялись съ ними издали; васъ-же я не думаю вовсе отвлекать описаніемъ этихъ двухъ, столь-же воспитанныхъ, сколь и молчаливыхъ, при гостяхъ, дѣвственницъ. Не знаю: по натурѣ, или по согласію съ видами своей мамаши, но обѣ сестрицы Агніи Арсеньевны держали себя такъ, чтобы ни одно существо, способное имѣть брачныя идеи, не могло обратить на нихъ преимущественнаго вниманія и тѣмъ нанести ущербъ старшей сестрицѣ. Такъ шло до сихъ поръ; и будетъ, вѣроятно, идти до той минуты, когда Агнія Арсеньевна перемѣнитъ фамилію. Если же вы любите во всемъ статистическую точность, то не трудно будетъ сообщить вамъ по порядку перечень всего «колѣна Левитова», какъ любитъ балагурить папенька. За Прасковіей слѣдовала Агнія, за Агніей — Иродита, за Иродитой — Глафира; а тамъ уже мелюзга: Полинька, Митюша и Ванюша. VIII. Бесѣдовать слишкомъ долго у самовара казалось Вассѣ Андреевнѣ непорядочнымъ, и она воспользовалась вторымъ стаканомъ чаю, поданнымъ доктору Настасьей Ѳоминичной, чтобы перевести все общество изъ столовой въ гостиную, рискуя тѣмъ охладить связность и оживленіе бесѣды. ====page 65==== Но Арсеній Павловичъ держалъ въ рукахъ своихъ ключъ къ оживленію: онъ, видимо, любилъ поиграть на горделиво-чувствительной душѣ артиста Мычкова и умѣлъ контрастомъ своего подмосковнаго балагурства съ паѳосомъ артиста доводить его «до градуса». — Поздравляю, поздравляю, заговорилъ онъ, ходя по гостиной съ пустымъ стаканомъ чаю, и кивая на Венедикта Венедиктовича, сидѣвшаго по одной сторонѣ стола, противъ артиста. Васса Андреевна съ Агніей заняли диванъ, а остальныя дѣвицы слились съ тѣнью того угла гостиной, который маменька ихъ называла «ямой». — Вы, значитъ, у нихъ за режиссера будете? одобрялъ Арсеній Павловичъ. — Барыньку эту... мадамъ Петреусъ я видалъ. Сюжетецъ — мое почтеніе... Смотрите, дружище, не очень усердствуйте! Ужь вы бы вотъ и благопріятеля нашего, Пармена Лукича, поддержали!... «Благопріятель» весь выпрямился и тревожно оглядѣлъ Арсенія Павловича. — Ему бы такъ желательно въ славянскомъ концертѣ свою чухонскую... али какъ-бишь ее?... мордовскую что-ли симфонію исполнить; да вишь нѣмцы заѣдаютъ, ходу не даютъ нашему брату-русаку... Парменъ Лукичъ покраснѣлъ и повелъ глазами. — Позвольте-съ, остановилъ онъ говорившаго: — я не думаю никѣмъ обязываться. Найду и самъ честную дорогу!... Создать что-нибудь свое, народное потруднѣе будетъ, чѣмъ поставить живую картинку... На это у насъ балетмейстеры и машинисты есть... тоже изъ нѣмцевъ!... — Да что-жь вы все нѣмцы, да нѣмцы... Вѣдь вамъ-бы надо, отецъ, полегче на счетъ ихъ брата прохаживаться. Кто у васъ набольшій? Моцартъ. Вѣдь такъ, али нѣтъ? Кажись такъ, докторъ? Венедиктъ Венедиктовичъ кивнулъ головой и чуть слышно разсмѣялся. — Моцартъ! вскричалъ господинъ Мычковъ, и я боюсь, что въ эту минуту онъ былъ уже доведенъ до градуса. — Для меня Моцартъ — весь въ операхъ; а остальнаго я не признаю. Оперы онъ писалъ итальянскія. Итальянцы сдѣлали его композиторомъ... Я вѣдь читалъ, я знаю!... Кто понялъ его Донъ-Жуана, его первое и геніальнѣйшее твореніе?... Вопросъ этотъ грозно вылетѣлъ изъ покраснѣвшихъ устъ Пармена Лукича. За нимъ послѣдовалъ-бы потокъ другихъ неотразимыхъ доводовъ, еслибъ докторъ вдругъ не облилъ артиста холодной струей одного лишь звука: Т. СOХІІІ. — Отд. I. ====page 66==== — Чехи!... — Кто-о-съ? уже съ кипѣніемъ грознаго чувства крикнулъ артистъ. — Чехи, повторилъ отчетливо Венедиктъ Венедиктовичъ, и глаза его, смягченные длинными рѣсницами, забѣгали отъ дивана къ тому мѣсту, гдѣ находилась двигающаяся въ перевалочку фигура Арсенія Павловича. — Это что еще такое-съ? Ужъ не желаете-ли вы доказать, пане Цыбулька, что самъ Моцартъ былъ чехъ? — Но ежели пану композитору угодно производить Моцарта въ итальянцы, да не постыдно будетъ отнести его и къ славянскому роду. На это есть солидныя уваги фактичности. Однако я не намѣреваюсь ставить вопросъ на этотъ фундаментъ. Панъ композиторъ соизволитъ отвѣтить мнѣ: гдѣ Донъ-Жуанъ обрѣлъ наивысшую аппробацію? У какого народа, въ какомъ мѣстѣ? Венедиктъ Венедиктовичъ употребилъ тотъ-же пріемъ, какъ и два дня передъ тѣмъ, въ диспутѣ съ Изидормъ Квашнинымъ. Но Изидоръ, несмотря на сангвинизмъ, присущій соперникамъ Тальмъ и Превилей, сохранялъ инстинктъ, не допускающій до полнаго провала въ трапы самомнѣнія; артистъ-же Мычковъ таковой инстинктъ давно утратилъ. — Въ Италіи-съ! гаркнулъ онъ (иначе я не могу выразиться о его интонаціи). — Въ Италіи... въ Миланѣ... мы вѣдь, тоже, читали-съ!.. — Прискорбно мнѣ, полилась охлаждающая рѣчь Венедикта Венедиктовича: — прискорбно доложить пану артисту, что Донъ-Жуанъ презентованъ былъ, въ самый первый разъ, въ Прагѣ, столицѣ короны Чешской, октября 29 дня 1787 года... То правда есть, что починъ былъ того представленія на языкѣ итальянскомъ, ибо я памятую имена: — синьоры Сапорити, для партіи Донны-Анны и синьора Басси, для самого Донъ-Джованни, но чехи такъ любовно приняли это великое твореніе, что тѣмъ-же часомъ спѣвогра дана была и по чешски, а въ Вѣднѣ, дальнѣйше, аппробаціи столь мало имѣла, что самъ цизаржъ германскій изволилъ выразиться такимъ способомъ: «твореніе то богуподобно; но не для моихъ Вѣденцовъ оно написано !есть». Чехи-же, почитая Моцарта за своего компатріоту и чуя его геніусъ чрезвычайный, до адораціи доходили... Докторъ остановился. Остановился посрединѣ гостиной и Apcенiй Павловичъ. Дамы переглянулись. Господинъ Мычковъ вскочилъ съ мѣста. — Все это прекрасно, пане Цыбулька; не вы одни изволили ====page 67==== читать книжки... Я все тоже скажу: не чехи, а итальянцы научили Моцарта такъ написать свою первую оперу... — Счетомъ первую? остановилъ его докторъ. — Ну, да! — А Фигарова Свадьба, а Ухищеніе серальское, а Идоменей? Панъ артиста имѣетъ духъ все сіе не ставить на счетъ генiусу? Ай-ай!.. А все сіе Моцартъ писалъ первѣе донъ-Жуана? — Проврался, отецъ, проси пардону! разразился Арсеній Павловичъ, и захлопалъ въ ладоши. Вы, конечно, не желали бы быть въ кожѣ творца «Мордовской». IX. Но если вы знаете, къ какой породѣ соотечественниковъ принадлежитъ Парменъ Лукичъ Мычковъ, то не станете удивляться тому, что онъ не только не смягчилъ своего тона, а напротивъ, еще мужественнѣе выступилъ противъ побѣдившаго его «папа», какъ онъ и въ явь, и про себя звалъ доктора. Облокотясь о спинку кресла, онъ другую руку засунулъ за жилетъ чуть не по самый локоть, и почти громоносно пустилъ: — Меня ученостью никому не удивить!.. Какъ-бы тамъ ни было, а геній національности не имѣетъ! Не могу вамъ доподлинно доложить: откуда господинъ Мычковъ вычиталъ эту истину; но она ему, какъ видите, пригодилась. Думаю такъ потому, что онъ точно вынырнулъ изъ какой бездонной хляби: лицо его озарилось торжествомъ. — А коли оно такъ есть, что и совершенная есть истина, отвѣчалъ ему докторъ: — то на какой-же конецъ панъ артиста такъ нудить себя вступать въ контроверсію о размаитыхъ народностяхъ? Видитъ Богъ, не разумѣю! Скажу на прикладъ: у васъ въ Петроградѣ есть наизнакомитѣйшій артиста Антоній Рубинштейнъ... — Наизнакомитѣйшій! Наизнакомитѣйшій! перебилъ господинъ Мычковъ. — Это еще старуха на двое сказала. Что такое фортепьянная игра? Тапёрство!. — Iesus Maria! воскликнулъ докторъ, всплеснувъ руками и даже не замѣтилъ, что его восклицаніе врядъ-ли подходило къ сану «оглашеннаго». — Таперство! Ежели-бъ я могъ содѣяться такимъ таперомъ! Отдалъ-бы десять лѣтъ житья своего! — Вольному воля-съ, спасеному рай! Съ нами, съ русскими музыкантами такіе знакомитѣйшіе музикусы ничего общаго не имѣютъ! ====page 68==== — Да вѣдь панъ композитёръ мувилъ, что для геніуса національности непотребно, да и не ладно есть пытать: якого роду артиста — нѣмецъ, жидовинъ, альбо инаго племени, въ тенъ-часъ, коли его Россія вскормила и вспоила. По таланту онъ всему свѣту принадлежитъ, а по своему животу онъ не меньше русскій, якъ и панъ композитёръ! Никакими логическими баттареями нельзя было сбить господина Мычкова. Онъ бы, навѣрно, началъ выдѣлывать то самое, чему предается разъяренное животное, которому три пикадороса уже всадили въ бока по три удара пики, а четыре бандрильероса по парѣ желѣзныхъ крючковъ въ загривокъ. Онъ непремѣнно бы наскочилъ на тонкое лезвіе самаго «спады», еслибъ тотъ подзадорилъ его красной тряпкой... Но «спада» ограничился тѣмъ только, что весело оглядѣлъ сидѣвшихъ за столомъ; шапки-же въ воздухъ (по обычаю торреросовъ обѣихъ Кастилій и Андалузіи) не кинулъ. Его улыбка достаточно свидѣтельствовала о его побѣдѣ; а усмѣхающіеся глазки хозяина подсказывали ему о томъ-же. Венедиктъ Венедиктовичъ всталъ съ своего мѣста. Остановился и Арсеній Павловичъ, и крикнулъ ему. — Ты побѣдилъ, Галилеянинъ!.. По хріямъ срѣзалъ Парменато Лукича. Только вы ужъ очень-то, герръ-докторъ, не усердствуйте. Пройдемтесь ко мнѣ, тамъ и воскурить можно; а господинъ артистъ при барыняхъ останется. Вмѣшательство хозяина пришлось очень кстати. «Господину артисту» ничего больше не оставалось, какъ вскинуть волосами и энергически двинуть своимъ кресломъ, что онъ и выполнилъ. Дамы прошли молчаніемъ маневръ родителя и супруга; а докторъ, сдѣлавъ что-то въ родѣ боковаго поклона, удалился за хозяиномъ. Агнія должна-бы была (какъ вамъ, вѣроятно, кажется), если не словомъ, то взглядомъ ободрить господина Мычкова; но она почему-то нагнулась надъ столомъ, желая снять со скатерти какую-то шелчинку. — До будущаго раза, пане добродзею! вдругъ, по прошествіи цѣлой длинной минуты, крикнулъ артистъ. Даже Васса Андреевна двусмысленно улыбнулась неожиданности этого апострофа, послѣ котораго Парменъ Лукичъ съ шумомъ всталъ во весь ростъ. — Охота вамъ спорить съ этимъ... не договорила Васса Андреевна, уходя въ себя, какъ во дни былаго величія. — Онъ всѣхъ хочетъ сразить своею ученостью. — Только не меня-съ! ====page 69==== Еслибъ Парменъ Лукичъ попристальнѣе взглянулъ на Агнію, онъ бы подмѣтилъ, вѣроятно, игру губъ, которая врядъ ли бы его особенно утѣшила; но онъ очнулся только тогда, когда Агнія приподнялась и приблизилась къ нему съ нотной тетрадью въ рукахъ. — Мосьё Мычковъ, мягко и отчетливо выговорила она: — вы хотѣли просмотрѣть... — Ахъ, да!.. Простите великодушно!.. Ваше упражненіе... Съ величайшимъ удовольствіемъ... Позвольте карандишика... — Un crayon! распорядилась Васса Андреевна въ ту сторону, гдѣ ютились младшія дѣвицы. Одна изъ нихъ тотчасъ же стушевалась. Карандашъ былъ принесенъ мигомъ. Вооружившись имъ, Парменъ Лукичъ присѣлъ опять къ столу. Агнія облокотилась о его кресло и слѣдила за движеніями карандаша. Ея мать, полу-озабоченно, полу-любовно, оглядывала группу, закусывая нижнюю губу. Младшія дѣвицы притаили дыханіе. Настасья Ѳоминична что-то прошептала и точно испугалась неумѣстности своего шопота. — Это, пояснила Агнія Пармену Лукичу: — des partimenti... — Разумѣю-съ, разумѣю... аккорды къ басовымъ нотамъ. Что-жь... все это — въ порядкѣ... — Очень она трудится, сообщила Васса Андреевна, и ея материнская мысль заиграла на тему упражненій Агніи Арсеньевны. И въ самомъ дѣлѣ, надо же дѣвицѣ ощутить въ сердцѣ своемъ нѣкоторое паденіе надеждъ, чтобы предаться сладостямъ генералъ-баса и контрапункта. Много, охъ, какъ много развелось теперь барышенъ, просиживающихъ цѣлыя ночи надъ этой тарабарской граматой. Васса Андреевна сильно склоняется къ тому мнѣнію, что онѣ наживаютъ себѣ чахотку въ чаяніи все того же... Но имѣетъ ли генералъ-басъ прямое отношеніе къ судьбѣ воспитанной дѣвицѣ? Это еще вопросъ, и какой вопросъ!.. Агнія и тамъ еще начала ставить точечки на нотныхъ линейкахъ и теперь ставитъ ихъ; но кому это нужно?.. Даже самому господину Мычкову врядъ ли особенно сладко будетъ поправлять женѣ своей какіе-то тамъ «партименты». — Весьма исправно! раздался возгласъ Пармена Лукича, прервавшій думу Вассы Андреевны. — Et les quintes? чуть слышно спросила Агнія, нагнувшись надъ плечомъ его. — Вы спрашиваете насчетъ квинтъ? И квинты какъ слѣдуетъ. Можете хоть пану Цыбулькѣ показывать. Авось и онъ свое шляхетное одобреніе положитъ. Агнія поблагодарила глазами, и нотной тетради со стола не взяла. ====page 70==== «Ни къ чему-то все это не поведетъ!» выговорила про себя Васса Андреевна и откинула голову въ сторону. Ей показалось, что вошли въ гостиную изъ кабинета Арсенія Павловича. Ея материнскія думы пересыпались затаенными, но ѣдкими побужденіями того, что вульгарно называется любопытствомъ. Ну, что, въ самомъ дѣлѣ, могутъ они говорить тамъ въ кабинетѣ? О какихъ такихъ секретахъ шептаться?.. Не поученія же читать будетъ Арсеній Павловичъ своему духовному сыну? Такого «цыцарца» нечего поучать. Онъ — прожженый!.. Или, можетъ, порученіе какое даетъ?.. Поди, такъ. А то не зачѣмъ было и тащить его въ кабинетъ... X. Посмотрите, какъ докторъ сидитъ противъ хозяина на диванѣ. Позвольте обратить ваше вниманіе исключительно на нихъ и не задерживать васъ описаніемъ кабинета, гдѣ Арсенію Павловичу бываетъ и сыро, и холодно, и неприглядно. Онъ употребляетъ то же слово «сарай», какъ и его супруга, когда, въ сердцахъ, оглядываетъ свое мужское помѣщеніе... Такой ли кабинетъ былъ у него тамъ?.. Развѣ вы не находите, что позы и лица обоихъ собесѣдниковъ заключаютъ въ себѣ нѣчто особенное, какое-то взаимное разумѣніе, при которомъ люди могутъ и безъ словъ разговаривать... Венедиктъ Венедиктовичъ, конечно, сохраняетъ свою скромную внѣшность, но не такую, какую мы видѣли у него не только въ салонѣ Раисы Сергѣевны, но даже и въ «чортушкѣ» Вассы Андреевны. Онъ также часто опускаетъ рѣсницы, но въ промежуткахъ этихъ зрительныхъ движеній, глаза его игриво сталкиваются съ сѣрыми свѣтлячками Арсенія Павловича и поза его становится, каждый разъ, непринужденнѣе. Мнѣ кажется, что авгуры должны были въ публикѣ такъ поглядывать другъ на друга. Но при всемъ томъ, Венедиктъ Венедиктовичъ не преступалъ извѣстнаго предѣла, за который могъ бы весьма легко перешагнуть, еслибъ хотѣлъ чаще отвѣчать на заигрыванія своего руководителя. Единственная вещь, бросившаяся бы въ глаза каждому, кто началъ бы изучать нашего доктора, это — полная свобода, съ какой онъ изъяснялся въ домѣ Арсенія Павловича на своемъ смѣшанномъ нарѣчіи. Мы уже видѣли, что онъ ни мало не смущается, употребляя такія слова и рѣченія, за которыя господинъ Мычковъ прозвалъ его «панъ добродзѣй». Но зачѣмъ же бы онъ сталъ стѣсняться обиліемъ «шляхетныхъ» словъ, когда Арсеній Павло- ====page 71==== вичъ достаточно увѣровалъ въ его несомнѣнно-русское происхожденіе и даже съ авторитетомъ пояснялъ Вассѣ Андреевнѣ, что доктору нельзя иначе объясняться, какъ на смѣси украинскаго діалекта съ языкомъ того племени, которое обратило его народность въ латинское плѣненіе. — Воскурите, отецъ, воскурите, предложилъ хозяинъ гостю. — Я дымокъ-то люблю, особливо по вечерамъ, хотя самъ и раскольникъ. — По сану имѣете быть, въ куреніи, схизматикомъ, игриво отвѣтилъ ему гость. — Ну, съ саномъ-то еще можно бы поладить, да такой привычки не взялъ; а подчасъ и завидно, на курильщиковъ глядя, особливо въ дорогѣ. Гость вкусно такъ раскурилъ папиросу; а Арсеній Павловичъ отмахнулъ на себя струю дыма. — Вы важно отдѣлали нашего паренька. Больно ужъ онъ наскокомъ хочетъ взять, а книжекъ, какихъ надо, не просматривалъ. И такихъ-то здѣсь въ Петербургѣ свистуновъ — ушатомъ загребай. Только вы, герръ докторъ, очень-то порохъ на нихъ не тратьте. Иной разъ и такой «гудебникъ» пригодится. — Всеконечно, отвѣтилъ докторъ и глазами докончилъ фразу. Арсеній Павловичъ прочелъ въ нихъ, какъ ему показалось, слѣдующее: «Я бы и не сталъ вступать въ диспутъ, еслибъ мнѣ не желательно было подрѣзать его при барыняхъ». — Оно точно, продолжалъ хозяинъ: — форсъ-то съ него и надо было сшибить въ этомъ именно разѣ... при Агніи Арсеньевнѣ. Не знаю ужь почему она его уважаетъ такъ. Дѣвушка, какъ видите, съ разумомъ... Онъ, поди, и цифирь-то ея музыкальную зря поправляетъ. Вы бы, дружище, заглянули когда въ ея тетрадки... Не скажутъ ли, что отецъ Агніи Арсеньевны не спроста завелъ такую рѣчь объ ней и господинѣ Мычковѣ. Не сомнѣваетесь и вы въ томъ, что собесѣдникъ мгновенно проникъ въ намѣреніе отца и сообразилъ все, что ему нужно. Да и почему же было Арсенію Павловичу раздѣлять предубѣжденіе своей супруги противъ «цыцарца»? Честь свою онъ способенъ соблюсти ужь никакъ не меньше супруги. Онъ готовъ бы устроить брачныя узы Агніи въ самыхъ высшихъ сферахъ, на какія только могли посягать — и онъ, какъ отецъ, и она, какъ дочь; но... недугъ разборчивости уже наложилъ на нее свое клеймо. Кто знаетъ, скоро ли явится тотъ... Ну, да вы знаете остальное. А докторъ — «со звѣздочкой», какъ опредѣлялъ его Арсеній Павловичъ. Онъ на дорогѣ; изъ всего, даже изъ его полулатинства можно извлечь кругленькій дивидендъ. Такіе люди нужны матушкѣ-Руси... ====page 72==== — Музыкой вы много у нашихъ барынь выиграете, ласково вымолвилъ хозяинъ, подсаживаясь поближе къ гостю. — Я вамъ не хотѣлъ тамъ въ гостиной говорить... Эта барынька — Петреусъ, что вы у Кауровой-то видѣли, вы походите около нея. Валяйте ей нальцеры, и въ живой-то картинѣ такой ей придумайте уборъ, чтобъ она могла всѣмъ взять. У ней вамъ надо повидать Балдевича, Вячеслава Ѳаддѣича... помните, я про него вамъ сказывалъ... — А! высоко вздохнулъ докторъ. — Онъ вѣдь у всѣхъ барынь свои повѣсти читаетъ, и на счетъ стиховъ тоже. Ужъ вы съумѣете, какъ съ нимъ обойдтись. Онъ же, при случаѣ, закинетъ словечко и насчетъ вашего присоединенія, хотя онъ и по-днесь, кажется, латинскаго толка. Оба собесѣдника разомъ разсмѣялись и глаза ихъ заиграли во всѣ стороны. — Не умѣю вымолвить, какъ ласкавость ваша... началъ-было Венедиктъ Венедиктовичъ, наклоняясь къ хозяину и прикладывая лѣвую руку къ сердцу. — А вы не торопитесь благодарствовать-то. Дайте сначала синицу вамъ въ руки вложить... Вотъ что я объ васъ пишу нужному человѣчку... Арсеній Павловичъ всталъ и подошелъ къ столу. За нимъ вскочилъ и Венедиктъ Венедиктовичъ. XI. Но зачѣмъ станемъ мы проникать въ ихъ конфиденціальную бесѣду? У насъ довольно времени впереди, чтобы узнать въ чемъ тутъ дѣло и кто, какъ въ древнихъ сказкахъ, окажется и мудрѣе, и «таланливѣе». Лучше вернемтесь опять въ гостиную, гдѣ господинъ Мычвовъ собрался распрощаться съ дамами. Воинственность его замѣнилась, какъ будто, желаніемъ уйдти съ поля битвы, «съ оружіемъ и багажемъ». Только онъ все мялся на мѣстѣ, соображая: идти ли ему прощаться и въ кабинетъ, или же удалиться такъ, по французски? Но какъ могло чувство достоинства не подсказать ему, что такой маневръ покажется, пожалуй, постыдной слабостью духа... — Рискуя нарушить пріятный разговоръ, произнесъ онъ наконецъ, покрививъ нижней губой (высшій предѣлъ физіономической ироніи у господина Мычкова): — направлюсь на минутку къ Арсенію Павловичу. — Куда же вы такъ рано? благосклонно спросила Агнія. — Благодарю за вниманіе. Я ныньче веду жизнь аскетическую: ====page 73==== встаю съ пѣтухами, ложусь съ курами. Въ моей одинокой долѣ нужна строгость жизни. Ни мать, ни дочь не возражали. Но когда гость скрылся въ дверяхъ кабинета, онѣ обмѣнялись взорами. Много было въ этихъ взорахъ особой, имъ однѣмъ понятной тоски... Неужели придется схватиться за вдовство Пармена Лукича? Онъ, конечно, не даромъ о немъ упоминаетъ въ такихъ жалостныхъ звукахъ и сопоставленіяхъ. Онъ ищетъ новой подруги... И опять образъ «незабвенной Дунюшки» всплылъ передъ ними вмѣстѣ съ легендой о клокѣ ея волосъ... — И объ чемъ это только Арсеній Павловичъ шепчется со своимъ протеже, вымолвила, тяжело вздохнувъ, Васса Андреевна. — Ужъ каковъ онъ ни есть... этотъ (она кивнула на дверь), все же онъ хоть свой человѣкъ, хоть справки можно навести о томъ, что онъ имѣетъ за душой; а тотъ... Но она не докончила. Въ дверяхъ кабинета опять показался г. Мычковъ, не покинувшій физіономической черты презрѣнія. Онъ воскликнулъ вполголоса: — А вѣдь я точно помѣшалъ... какимъ-то бумажнымъ секретамъ!.. Агнія отдѣлилась отъ стола и подошла къ печкѣ. На этомъ мѣстѣ протянулъ ей руку Парменъ Лукичъ и строго такъ выговорилъ: — Мнѣ надо съ вами обширно побесѣдовать... въ другой разъ... А работа ваша — первый сортъ. И онь вышелъ. Дошли или нѣтъ его слова до материнскаго уха, только Васса Андреевна, по возвращеніи Агніи къ столу, поглядѣла на нее бокомъ и спросила такъ, чтобы въ углѣ дѣвицъ (все еще безмолвно сидѣвшихъ тамъ) нельзя было отчетливо разслушать: — О чемъ это? — Я не знаю, maman, солидно отвѣтила Агнія и задумчиво взяла со стола свою нотную тетрадь, названную Парменомъ Лукичемъ — «работой — первый сортъ». Васса Андреевна не стала допытываться, а только ушла головой въ плечи и уныло оглядѣла гостиную. И въ самомъ дѣлѣ, въ эту минуту было нѣчто до трагизма тоскливое въ этой казенной, безлюдной, минорно-освѣщенной комнатѣ... Одинадцать часовъ только-что пробило, а надо уже собираться на боковую. Кого и чего же еще ждать? Не того же «цыцарца», что болтаетъ съ Арсеніемъ Павловичемъ въ кабинетѣ? И это — вечеръ! Это — пріемъ! Это — значеніе и вѣсъ въ столицѣ, послѣ того... Вассу Андреевну стало такъ душить, что трудно было бы от- ====page 74==== вѣтить за ея кровеносную систему, еслибъ не раздались голоса на порогѣ кабинета. — Удалился композиторъ? весело и немножко даже задирательно спросилъ Арсеній Павловичъ. — Ты видишь, отвѣтила Васса Андреевна и высвободила свое туловище изъ обхватовъ кресла. Не желала ли она этимъ показать гостю, что она «его не удерживаетъ»? Венедиктъ Венедиктовичъ имѣлъ, дѣйствительно, намѣреніе взяться за шляпу; но Арсеній Павловичъ, обратившись къ Агніи, крикнулъ: — Ты это что держишь въ рукахъ? Музыкальную цифирь свою? — Да-съ, выговорила Агнія, не упускавшая случая дать почувствовать родителю, какъ его тонъ шокируетъ ее. — Герръ докторъ, просмотрите-ка... Не больно-то я довѣряю кропанью моей Агніи Арсеньевны. — Парменъ Лукичъ, осадила его Васса Андреевна: — довольно ужь просматривалъ аничкину экзерцицію и не нашелъ ни одной ошибки... — Ничего! Нашъ-то русачёкъ боекъ про Мордовскую свою растобарывать, а твердъ ли въ грамотѣ, я про то не знаю; въ Венедикта Венедиктовича, за то, вѣру имѣю... — Зачѣмъ же такой экзаменъ? позволилъ себѣ Венедиктъ Венедиктовичъ съ наклоненіемъ головы и улыбкой въ сторону Агніи. — Тутъ экзамена никакого нѣтъ, мосье Цыбулька, возразила ему находчивая дѣвица: — я начинаю только, и буду очень рада, если вы скажете ваше мнѣніе... — Вотъ такъ-то оно лучше! крякнулъ Арсеній Павловичъ. И всѣ сгруппировались вокругъ стола. Даже двѣ младшія дѣвицы съ Настасьей Ѳоминичной подошли тихонько и стали позади кресла Агніи. Взявши тетрадь, Венедиктъ Венедиктовичъ наклонился надъ лампой, съ карандашемъ въ рукахъ, поданнымъ ему Агніей, хранившей такой серьезный видъ, точно въ самомъ дѣлѣ будетъ рѣшаться вопросъ ея композиторской каррьеры. — Прошу не почитать меня профессоромъ гармоніи, началъ было докторъ, быстро пробѣгая глазами по линейкамъ вверхъ и внизъ аккордовъ. — То правда, я троху штудировалъ... — Да полно вамъ Лазаря-то пѣть, остановилъ его Арсеній Павловичъ. — Одно слово — капельникъ. И Васса Андреевна уставила на экзаменатора свои бѣлесоватые глаза, какъ бы желая, заранѣе, показать ему «фигу». ====page 75==== — Вы мало еще штудировали? осторожно спросилъ докторъ у Агніи. — Всего какихъ нибудь два мѣсяца... Васса Андреевна не стала, конечно, поправлять дочь. — Весьма ладно... но панъ композиторъ уже ревизовалъ это partimento? — Какъ же-съ, какъ же-съ! съ замѣтнымъ раздраженіемъ пояснила Васса Андреевна. — Тутъ сряду... двѣ квинты... Iesus!.. и три, и четыре... И вашъ учитель аппробовалъ это? — Свиснулъ!.. Я такъ и зналъ! вырвалось у Арсенія Павловича. А Венедиктъ Венедиктовичъ показывалъ карандашемъ не на шутку смутившейся Агніи, гдѣ «четыре квинты сряду» красовались въ ея упражненіи. Хотя никто изъ присутствующихъ не могъ вникнуть въ глубину этого гармоническаго проступка, но впечатлѣніе вышло чрезвычайное. Даже на лбу Вассы Андреевны точно запечатлѣлось восклицаніе: «четыре квинты сряду!» — Какъ же это? удушливо выговорила она. — Est-ce que je sais, maman?! дала отпоръ Агнiя; но она не злобно, а съ нѣкоторымъ, точно, удивленіемъ взглянула на доктора. — Какъ же это? подцѣпилъ, безъ всякаго милосердія, Арсеній Павловичъ. — Видно, Мордовскую-то легче сочинить, нечѣмъ буки-азъ-ба знать. Переваривать свое торжество докторъ не захотѣлъ. Онъ тотчасъ же стушевался, оставивъ послѣ себя какъ бы благоуханіе свѣта и правды... Настасья Ѳоминична переглянулась почти въ ужасѣ съ младшими дѣвицами. Агнія, подъ акомпаньементъ одобрительнаго смѣха Арсенія Павловича, успѣла наградить уходящаго отчетливымъ: — Merci, cher monsieur. Васса Андреевна совсѣмъ увязла въ креслѣ, ни дать, ни взять, какъ запоздалый сенаторъ на картинѣ Жерома: «Смерть Юлія Цезаря». XII. Всякое содержаніе выжато было изъ субботняго «пріема» Вассы Андреевны. Но ей, въ особенности, прискорбно видѣть, что Арсеній Павловичъ какъ бы не сознаетъ всего униженія такого «пріема». Неужели онъ уже мирится съ своей теперешней долей? И чему онъ радъ? Чѣмъ нашелъ восхищаться?... — Настасья Ѳоминична, разразился Арсеній Павловичъ: — каково приплюснулъ нашего геніала панъ Цыбулька? ====page 76==== — Большія свѣдѣнія имѣетъ, уклончиво отвѣтила дѣвица Кобылкина и стала прощаться съ Вассой Андреевной. — Посидите, машинально выговорила Васса Андреевна, перенесшись, должно быть, воображеніемъ въ прежній салонъ, когда столькимъ нужно было сказать изъ приличія: «посидите еще». А то зачѣмъ же ей надобна была дѣвица Кобылкина? Являясь разливать чай, она, вопервыхъ, выпивала лишнюю порцію, а вовторыхъ, растравляла воспоминаніями и безъ того растерзанную душу Вассы Андреевны. За разливательницей чая, двѣ младшія дѣвицы поцѣловались съ папенькой и маменькой и беззвучно выплыли изъ гостиной. Агнія имъ даже не кивнула головой, что, повидимому, нисколько не удивило ихъ. — Отомстилъ за себя проходимецъ-то! Что скажете, Васса Андреевна? балагурилъ Арсеній Павловичъ. — Видно не одни крестики съ Аѳонской горы продавать можетъ? Онъ и въ музыкальной премудрости собаку съѣлъ... А?! — Ахъ, ужъ полно тебѣ, Арсеній Павловичъ!.. Съ этими словами Васса Андреевна окончательно поднялась и въ послѣдній разъ оглянула гостиную. Агнія подставила ей лобъ и произнесла: — Bonne nuit, maman. Тоже произвела она и съ отцомъ. Онъ и ее спросилъ все тѣмъ же тономъ: — Собаку съѣлъ? А?! — Я ужь вамъ сказала, что мосье Цыбулька очень тонкій человѣкъ. Трудно было сразу распознать, въ какомъ духѣ и направленіи похвалила Агнія Венедикта Венедиктовича. Но отецъ два раза поцѣловалъ ее въ лобъ, а мать съ недоумѣніемъ поглядѣла ей вслѣдъ. Супруги остались одни. — Ѳедосей! крикнулъ Арсеній Павловичъ: — туши лампу въ столовой! А потомъ и здѣсь потушишь... — Очень стоитъ освѣщать комнаты! вслухъ возроптала Васса Андреевна. — Одинъ расходъ!.. — А то какъ же, матушка? Въ потьмахъ что-ли принимать станешь? — Кого принимать-то? Развѣ это гости? — Дай срокъ, набѣгутъ. Вотъ великій постъ подойдетъ. Дѣватъся-то будетъ некуда, а теперь все въ Буффъ валитъ, да по клубамъ. Такъ что-же ты для приманки маркизу де-Kо, по себѣ Патти, не позовешь? Пропѣть что нибудь. Талантами Настасьи Ѳоминичны не привлечешь публики. ====page 77==== И Apcенiй Павловичъ, широко и музыкально зѣвнувъ, прикрылъ ротъ рукой и выговорилъ полушопотомъ: — Господи, помилуй мя грѣшнаго и недостойнаго!... — Патти, Патти! не унималась Васса Андреевна. И могла-ли она уняться, когда вмѣсто елея, мужъ ея вливалъ ей въ сердце чуть не растопленную смолу. — Ты только и мастеръ балагурить... по семинарски!... Самъ-то ужь не чувствуешь, должно быть, какъ тебя сократили? Въ заштатныхъ очутился и всякую амбицію сейчасъ потерялъ! У тебя вѣдь три дочери на рукахъ... На Агнію вчужѣ больно глядѣть... А ты тутъ съ какимъ-то перекрестнемъ возишься!... — Матушка, Васса Андреевна! Не вамъ-бы говорить, не мнѣбы слушать! Не вы-ли мнѣ еще давеча намекали, что въ колодезь-молъ не плюютъ, надо и такихъ призрѣвать, какъ Парменъ Лукичъ Мычковъ... А вѣдь онъ — притча во языцѣхъ выходитъ! — Экая важность, что ошибку сдѣлалъ, да мы съ тобой и судитъ-то не можемъ... — Ну, а про что вы судить можете — хорошенько-бы про то и узнавали. Ему цѣна — алтынъ! И помяни ты мое слово: онъ развернется во мнѣ въ кабинетъ и денегъ будетъ просить, хоть лиловенькую... Такъ ты ужь меня, матушка, выручи!... Ѳедосей всталъ въ дверяхъ столовой и соннымъ голосомъ прервалъ назрѣвающій диспутъ: — Лампу убрать прикажете? — Погоди! крикнула на него Васса Андреевна. — Что-жь мы въ потьмахъ что-ли останемся? — Бери, братъ, бери, распоряжался Арсеній Павловичъ. — Иди, матушка; а я только въ кабинетъ пройду. Мгла воцарилась въ пріемныхъ покояхъ пресбитера. Но въ опочивальнѣ родителей еще гудѣлъ обмѣнъ сужденій, которому не рѣшаюсь сразу дать названіе перебранки... — Спать мнѣ хочется! покончилъ Арсеній Павловичъ, поворачиваясь лицомъ къ ночному столику. — Дѣвку ты изволила перековеркать такъ, что она отъ своего «парле-франсе» совсѣмъ помутилась. Я вотъ погляжу-погляжу, да всѣ эти салоны закрою. Какой подѣльнѣе будетъ магистръ въ выпускѣ — за того и иди! У насъ, сударыня, четыре еще штуки. И магистровъ-то не хватитъ, пожалуй; а прынцевъ-то, пускай не прогнѣвается, еще намъ съ ней не припасено!... И Арсеній Павловичъ задулъ свѣчу. — Страдалица моя! прошептала Васса Андреевна, и тотчасъ же притворилась спящей — въ пику мужу. Она знала, что ему надо еще минутъ двадцать поворачиваться съ боку на бокъ. ====page 78==== Умолкло все въ опочивальнѣ родителей. Давно спали дѣти, разметавшись подъ ватными одѣялами. Смиренно дышали обѣ младшія сестрицы на кроваткахъ, поставленныхъ глаголемъ одна къ другой — въ комнатѣ потѣснѣе и куда поплоше той, которую материнское сордце отвело подъ свою избранницу... Тутъ стоялъ полусвѣтъ отъ ночничка; но духъ Агніи Арсеньевны бодрствовалъ, не смотря на поздній часъ. Она никакъ не ожидала, чтобы въ эту ночь, послѣ такого невзрачнаго вечера, налетѣло на нее столько думъ... Ужъ кого другого, а ее никто, кажется, не упрекнетъ въ пустой мечтательности и дѣвичьемъ малодушіи. Но она не виновата, что все говоритъ ей о болѣе изящныхъ потребностяхъ ея натуры — все: и ея французское произношеніе, и школа, пройденная въ салонѣ... въ томъ, въ настоящемъ, и уроки опыта, въ лицѣ ея сестры Прасковіи... Прасковія совсѣмъ не такъ была воспитана. Она съ дѣтства готовилась къ своей долѣ. Для нея не могло быть другого назначенія, какъ сдѣлаться «матушкой», родить каждый годъ, охать и ахать о томъ, что мясная провизія и молоко вздорожали, что у Манечки высыпалъ ячмень, а кухарка Пелагея по воскресеньямъ испиваетъ. Вѣдь это она могла такъ, съ перваго-же раза, удовлетвориться, когда ея «нарѣченный» явился на показъ... Хорошъ онъ былъ, нечего сказать!... Еще потомъ, когда облекся въ шелковыя одежды, все на что-то сталъ похожъ!... Вотъ тогдато Агнія Арсеньевна и сказала: «за такого — никогда!» Но салонъ не далъ ей никого. За Биби Щииушкову, хоть по слухамъ, да сватался англичанинъ; а за нее — никто!... А здѣсь вѣдь, съ такими-то «пріемами», кого-же дождешься, какъ не нарѣченнаго, имѣющаго смѣнить суконное одѣяніе «краткаго» образа на шелковое образа удлинненнаго? Лучше ужъ было рискнуть счастіемъ «незабвенной Дунюшки»... Такъ думала Агнія Арсеньевна еще вчера; но сегодня — тотъ, кого maman заклеймила именемъ «цыцарца» — всталъ вдругъ во весь ростъ... У этого человѣка есть будущность!... Рука объ руку съ такой подругой, какъ она — онъ взберется на какую угодно гору. Да и внѣшность его... Вольно же Вассѣ Андреевнѣ не обращать вниманія на овалъ его лица, на его пышныя рѣсницы, на ротъ... Какого же еще лучше аттестата годности, какъ не обращеніе съ нимъ Арсенія Павловича? И зачѣмъ, послѣ заключительныхъ словъ Агніи о докторѣ, отецъ два раза поцаловалъ ее въ лобъ? Зачѣмъ? Сжатыя губы Агніи Арсеньевны отвѣтили беззвучно на этотъ вопросъ, и она забылась ровно въ два часа. Петръ Боборыкинъ. ДОКТОРЪ ЦЫБУЛЬКА. Рапсодіи въ трехъ книгахъ. ------- КНИГА ВТОРАЯ. ------- Докторъ побѣждаетъ. I. Скажите, что вы чувствуете, когда попадете вдругъ въ шквалъ зимней жизни на Невскомъ, около Старо-Палкина, отъ двухъ съ половиной до четырехъ съ половиной по полудни? Не кажется ли вамъ, особливо съ наступленіемъ сумерекъ, что вы на какой-то санной Вальпургіевой ночи? Паръ, съ искорками инея и снѣга, клубится вокругъ разгоряченныхъ рысаковъ, вздувающихъ своими рьяными спинами синія, красныя и бѣлыя сѣтки. Сани ухаютъ въ ухабы: зловѣще раздается лошадиный сапъ, дышла сверкаютъ, пристяжки крутятся и взбиваютъ побурѣлый снѣгъ, кучерскіе крики стоятъ какимъ-то трагическимъ стономъ въ тяжеломъ, густомъ воздухѣ. Все стремится, давитъ, сокрушаетъ невидимыя преграды. Тибетскія мѣха дамскихъ шубокъ, собольи шапки, ильковые воротники, бѣлыя фуражки много бѣлыхъ фуражекъ!... бѣлые вязаные платки, расшитые золотомъ башлыки, мелькая, мчатся; и гнѣвно, и безсмысленно, и необузданно, и страшно!... И куда?.. Неужели только до Аничкова, чтобы снова гнать вверхъ къ Полицейскому?... Но отвѣта вамъ нѣтъ изъ всего этого коловорота. Глядите на него изъ подъ вашего кашне, перебѣгайте чрезъ боковыя улицы, трепещите и укрывайтесь въ глубь вашего ничтожества, если вамъ негдѣ взять помела и ринуться на немъ въ тотъ же не человѣческій шабашъ. А споткнетесь... попадете и въ Елисейскія... «Vœ victis!» прошепталъ нашъ докторъ, во-время осадивши себя передъ переходомъ черезъ Малую Садовую. Сѣрый въ ябло- Т. ССХІII. — Отд. I. ====page 234==== какъ обдалъ его снѣгомъ и даже на щекѣ своей почувствовалъ онъ струю пара, вылетѣвшую изъ разгоряченной ноздри животнаго. — Осторожнѣй! пискнулъ отрокъ въ красной фуражкѣ съ желтымъ кантомъ, неизвѣстно на что намекая кучеру: на то ли, чтобы онъ не давилъ народъ, на то ли, чтобы не обломалъ оглобли о грудь пѣшаго обывателя. Но не чувство страха играло на щекахъ Венедикта Венедиктовича, подрумяненныхъ острымъ морозомъ. Онъ сдѣлалъ уже подъемъ вверхъ по Невскому и неспѣшно, сторонясь отъ сабель, пробирался къ Литейной. Онъ любилъ додумывать свои планы на воздухѣ. И теперь онъ додумывалъ проэктъ визита къ прелестной Софи Петреусъ... Проснувшись, онъ еще не имѣлъ совершенно опредѣленнаго намѣренія отправиться съ визитомъ къ Любушѣ-in spe. Онъ проснулся съ головой, необычайно, въ это утро, наклонной къ производству всякихъ выкладокъ и ариѳметическихъ дѣйствій. Не подумайте, чтобы онъ сталъ считать стеариновые огарки и стаканы кофею, доставляемые ему въ кредитъ Эрминой Бетефи. Венедиктъ Венедиктовичъ, не измѣняя ни на одну iоту, своей бедуинской умѣренности и осторожности горнаго проводника, не любилъ заниматься тѣмъ, что «miserabel», когда нужно заняться тѣмъ, что «profitabel»... Такъ и на этотъ разъ. Онъ безъ малѣйшаго малодушія, съ зондомъ въ рукахъ, началъ добираться до дна того, что онъ называлъ своей «россійской квестіей». Не увлекается ли онъ миражемъ? Не тѣшитъ ли себя прибаутками? Не теряетъ ли время на обнюхиваніе обывателей, совершенно не годящихся въ его особую, для него только существующую коллекцію? А вдругъ какъ окажется, что въ итогѣ-то ничего еще стоющаго нѣтъ? Вотъ онъ уже нѣсколько мѣсяцевъ въ Петербрргѣ. Въ Москву онъ не поѣхалъ, хотя у него по сіе время лежитъ цѣлыхъ три письма на Страстной бульваръ. Онъ зналъ, и до пріѣзда, что тамъ — Гога и Магога. Онъ не увлекся однакожъ этими миѳическими образами. Почему? Или не достаточно вѣрилъ въ свое знаніе «суффиксовъ» и «аористовъ»? Или не могъ поддержать получасовой бесѣды о «схоліастѣ» съ тѣмъ, кто и въ ученіи о Зевсѣ-громовержцѣ, и въ искусствѣ усчитывать наборщиковъ, дошелъ до помрачающей глубины? Или боялся увлечься подробностями комментарій на сатирика Марціала, помните въ томъ мѣстѣ, гдѣ?... О нѣтъ! Ничѣмъ этимъ Венедиктъ Венедиктовичъ не смущался. Онъ вѣровалъ въ то, что у него филологіи хватитъ на два русскихъ царства; вѣра, быть можетъ, немножко юная, немножко кичливая, но не потерявшая своей силы отъ пребы- ====page 235==== ванія въ Петербургѣ. Въ Москву онъ не поѣхалъ по какому-то наитію, по тому нюху, который дается не многимъ. Тамъ — Гога и Магога; но здѣсь — та пуговка, которая, «бывъ пальцемъ ткнута», звонитъ во всѣхъ направленіяхъ. Вкушать можно и тамъ, но посягать и достигать надо здѣсь. Разъ утвердившись на этомъ выводѣ, Венедиктъ Венедиктовичъ уже не порывался больше на Страстной бульваръ и ограничился письменными сношеніями, результатомъ которыхъ была отправка по разнымъ адресамъ въ городъ Москву корреспонденцій, помѣченныхъ всѣми центрами славянской культуры; что мы и видѣли. Онъ набилъ себѣ руку, и ужь куда лучше писалъ, чѣмъ говорилъ; заполучилъ онъ и малую толику гонорара; а остальному велъ обстоятельный счетъ, вырѣзывая свои «дописи», размѣчая карандашикомъ каждыя десять строкъ и умножая это число, когда на двѣ, когда на три, а когда такъ и на четыре копейки. На крейцеры-то оно выходило, иной разъ, изрядно. Москва осталась, словомъ, въ запасѣ. Но что же добыто было въ «Петроградѣ»? Пора приступить и къ формальному испытанію. А можетъ ли онъ положиться на свои таланты, находчивость и память? Вѣдь и черезъ полгода хватишь, пожалуй, передъ зеленымъ столомъ экзаменатора что нибудь похожее на «груди» или «хвилю». Стало быть, тутъ дѣло не въ безусловномъ знаніи, которое и аѳинскимъ мудрецомъ отвергнуто досконально; а о подготовленіи, въ нѣкоторомъ родѣ, древне-трагическаго «хора». Все вѣдь дѣло въ хорѣ. Одобряетъ онъ героя, борющагося съ рокомъ — хорошо. Не одобряетъ — плохо. Экзаменъ же рока для всѣхъ равный. Стало быть, надо составить хоръ. А много ли у Венедикта Венедиктовича «хорифеевъ»? II. Онъ началъ ихъ считать по пальцамъ, прихлебывая изъ стакана жидкость, которую Эрмина старалась дѣлать какъ можно болѣе сходной съ вѣнской «Mélanche». Первымъ старцемъ оказался, разумѣется, Арсеній Павловичъ. А вторымъ? На второмъ Венедиктъ Венедиктовичъ запнулся. Были двѣ-три особы, удостоившія его своимъ вниманіемъ; но ихъ нельзя включить въ разрядъ хорифеевъ. Онѣ могли попасть въ хоръ только посредствомъ другихъ ходатайствъ и занимать въ немъ особое, высшее мѣсто. Вѣдь не включать же и Раису Сергѣевну Каурову съ Иваномъ Аполлосовичемъ и его гостями; по крайней мѣрѣ сейчасъ, въ эту минуту, на основаніи пережитыхъ фактовъ? Генералъ Середкинъ слишкомъ переполненъ своей оппозиціей какому-то «разбойнику-профессору». Къ графу Обвалову не съумѣешь съ какой стороны и подойти, кромѣ вопроса о крупномъ землевла- ====page 236==== дѣніи; а въ этомъ вопросѣ Венедиктъ Венедиктовичъ не пріобрѣлъ еще должной наметанности. Всего больше еще надежды было бы на самое Раису Сергѣевну, но она, принимая довольно живое участіе въ театральныхъ забавахъ, — не поддается ни какому полету въ высь горнюю и даже «этимъ комитетомъ», какъ она выразилась, очень мало интересуется. Ея «Jean» — увѣсистый земскій человѣкъ, и пріурочить его куда не безполезно; но спервоначалу надо все таки имѣть въ рукахъ «цертификатъ», а этотъ цертификатъ добывается въ другихъ административныхъ Палестинахъ; тамъ, гдѣ именно и нужно взять двоякимъ естествомъ своимъ: и славянскимъ, и древнеклассическимъ. «Кто же второй хорифей?» вторично спросилъ себя Венедиктъ Венедиктовичъ, и ему припомнился совѣтъ все того же Арсенiя Павловича: непремѣнно побывать у «этой самой барыньки Петреусъ». Онъ тогда еще записалъ и фамилію того Балдевича, который можетъ оборудовать подготовленіе нужнаго числа хорифеевъ для цертификата и для вкушенія всѣхъ, оттуда истекающихъ благъ. И вотъ уже прошло два дня, а Венедиктъ Венедиктовичъ медлилъ идти къ госпожѣ Петреусъ. Что же заставляло его медлить? Ни что иное, какъ французскій языкъ, этотъ личный врагъ Венедикта Венедиктовича съ тѣхъ поръ, какъ онъ выѣхалъ изъ «Ракауска» т. е. изъ Австріи, какъ ни удивитъ васъ такое превращеніе одного звука въ другой. Ужъ онъ ли не корпитъ надъ грамматикой Октавія Мильчевскаго, гдѣ собраны всѣ шикарные французскіе идіотизмы въ самомъ толковомъ ихъ разъясненіи обще-славянскому мозгу; онъ ли не балагуритъ съ madame Draget? Не дальше какъ вчера, по совѣту Эрмины, раскошелился онъ на цѣлую полубутылку бургонскаго «Beaujolais» отъ самого Рауля, цѣною въ 45 копеекъ, и подчивалъ ее дважды. И все таки онъ не можетъ увѣренно рта раскрыть ни въ одномъ салонѣ. Поздно, да и не съ его мудростью, громить такой постыдный обычай, въ силу котораго нѣтъ человѣку ранга въ хорошемъ обществѣ, коли онъ не болтаетъ, хотя бы на смѣшеніи «французскаго съ нижегородскимъ» (Венедиктъ Венедиктовичъ не только узналъ это выраженіе, но онъ всѣ тирады Чацкаго уже вытвердилъ наизусть). Онъ и въ корреспонденціяхъ своихъ о «россійской культурѣ, — въ Загребъ, Черновцы и другія мѣста — позволялъ себѣ, на первыхъ порахъ, одни только полуязвительные штрихи, говорящіе больше о чувствѣ сожалѣнія, чѣмъ о бурномъ негодованіи. Онъ, съ сокрушеніемъ сердца констатировалъ фактъ, и въ концѣ его разсужденій выходила все таже облюбленная имъ фраза: «фактумъ е фактумъ, а пунктумъ-достъ». ====page 237==== Но второй персть правой руки все еще не былъ опущенъ, значитъ второго настоящаго хорифея не оказывалось въ дѣйствительности. Это заставило Венедикта Венедиктовича встать и, сдѣлавши нѣсколько энергическихъ шаговъ по нумеру, присѣсть къ столу съ непоколебимымъ рѣшеніемъ идти къ госпожѣ Петреусъ. И тотчасъ же соображенія успокоительнаго свойства забороздили его «sensorium commune». Конечно, будь онъ коренной русскій молодой человѣкъ, ни «Wiener Blut», ни ноктюрны Шопена, ни его археологическія познанія, ни даже «G’schichten aus dem Wiener Wald» не спасли бы его отъ большаго или меньшаго посрамленія въ салонѣ такой петербургской барыни. Но вѣдь онъ «братъ». Вѣдь у него и овалъ лица другой, и акцентъ своеобычный, и самыя его «прорухи» по части чистоты русскаго языка могутъ придавать ему оригинальность. Стало быть, чѣмъ особенно смущаться? А тутъ еще «ахи» фарфоровой барыньки по поводу его «toucher»; они непремѣнно явятся, объ чемъ же ей больше и говорить? А детали костюма, съ разными даже манипуляціями... Венедиктъ Венедиктовичъ усмѣхнулся во весь ротъ, заперъ на ключъ ящикъ скептицизма и началъ выбирать самую лучшую свою рубашку. О фракѣ онъ и не подумалъ. Онъ обсудилъ скромный туалетъ, въ которомъ темно-табачная визитка играла главную роль. Завязывая галстухъ передъ зеркаломъ и расправляя бантъ не безъ искусства, Венедиктъ Венедиктовичъ сообразилъ только: въ которомъ часу всего вѣрнѣе застать госпожу Петреусъ. Судя по ея внѣшности, врядъ ли и существовалъ часъ, въ который можно бы было навѣрно застать ее; развѣ для такихъ «метеоровъ», какъ онъ про себя выразился, мыслимы рамки или программы дня? Чѣмъ раньше, тѣмъ лучше. Разумѣется не сейчасъ; но въ такой моментъ, когда она соберется выпорхнуть... Степанъ, постучавшись на иностранный манеръ, вошелъ въ комнатку Венедикта Венедиктовича съ затаенной дипломатической усмѣшкой и съ письмецомъ на тарелкѣ, (вотъ какую школу проходилъ онъ у Эрмины Францовны!). — По городской-съ, доложилъ онъ своимъ жиденькимъ, вкрадчивымъ голоскомъ: — Премного благодаренъ, проговорилъ ему въ отвѣтъ Венедиктъ Венедиктовичъ, не желавшій никогда уступить Степану въ обходительности. Послѣ чего Степанъ удалился, видимо польщенный. Письмецо пришло дѣйствительно по городской почтѣ. Адресъ Венедиктъ Венедиктовичъ нѣсколько разъ оглядѣлъ: рука была неизвѣстная, но ему сдавалось, что она — женская и даже отъ очень тонкой особы. ====page 238==== «Неужели отъ нея?» могъ бы спросить себя Венедиктъ Венедиктовичъ, но не спросилъ; онъ былъ слишкомъ сдержанъ, и обманываться въ разсчетахъ считалъ большой неприличностью. IIІ. Пакетецъ былъ вскрытъ. Венедиктъ Венедиктовичъ присѣлъ къ столу и, безъ труда разбирая продолговатый почеркъ, извѣстный у калиграфовъ подъ именемъ «англезы», прочелъ слѣдующее: «Cher docteur», «J ’ai à vous adresser une prière: ayez l’extrême obligence de me procurer un manuel d’harmonie de votre choix, car vos observations judicieuses m’ont prouvé que je suis bien ignorente» «Vous verra-t-on d’ici à quelques jours? Demain, peut-être?» «Recevez mes meilleurs sentiments». «Agnès Podgoréloff». Да, это была записка, хотя не отъ «нея», но все таки отъ особы женскаго пола, отъ самой Агніи Арсеньевны Подгорѣловой. Пришлась ли она по сердцу доктору? Судя по блеску глазъ его — да. Въ запискѣ слишкомъ ясно выражено было то уваженіе, какое любимая дочь Вассы Андреевны почувствовала къ нему, послѣ преній съ творцемъ «Мордовской» и спокойнаго уличенія его въ пропускѣ четырехъ квинтъ сряду. Побѣда одержана безъ всякихъ усилій или притязаній со стороны Венедикта Венедиктовича. Этого нельзя ему было не записать на активъ. Да одна ли дочь тутъ побѣждена? Развѣ самъ Арсеній Павловичъ не говорилъ ему въ кабинетѣ въ такомъ тонѣ, который... Записка Агніи Арсеньевны была тщательно сложена, водворена опять въ свой пакетецъ и помѣщена въ небольшомъ красномъ портфельцѣ вѣнской работы, гдѣ Венедиктъ Венедиктовичъ хранилъ свои документы. Это была еще первая, истинно лестная записка, полученная имъ въ Петербургѣ, и что-то нашептывало ему: «тебѣ писали безъ согласія родителей, но ты этимъ не смущайся». Венедиктъ Венедиктовичъ тотчасъ же обратился къ дѣловой сторонѣ записки. Въ ней вѣдь говорилось, чтобы онъ «добылъ» цѣлое руководство къ гармоніи по своему вкусу. Добылъ, т. е. пріобрѣлъ бы и поднесъ въ даръ. А сколько такое руководство можетъ стоить? Бывало у него когда-то въ рукахъ французское руководство Франсуа Базена, такъ оно цѣлыхъ двадцать франковъ стоило. Какое нибудь изъ нѣмецкихъ попроще? Но презентовать ли вообще? Онъ приложилъ палецъ къ губамъ, закрылъ на три секунды глаза и рѣшилъ, что нужно презентовать, даже если и будутъ ====page 239==== допрашивать, что онъ заплатилъ, при чемъ дальше пяти гульденовъ не идти, мѣняя ихъ мысленно на три кредитныхъ рубля. И въ этомъ, почему же не сдѣлать себѣ маленькаго дисконта? Покончивъ съ этими разсчетами, нашъ докторъ надѣлъ свое пальтецо съ опушкой и поспѣшной поступью двинулся по направленію къ Невскому. Въ головѣ его опять уже мелькалъ образъ Софи Петреусъ и онъ подкрѣплялъ себя послѣдними доводами по вопросу о французскомъ языкѣ. Но онъ никогда не бывалъ разсѣянъ и очень хорошо зналъ, что идетъ въ музыкальный магазинъ искать для Агніи Арсеньевны учебникъ гармоніи получше и подешевле. Онъ и пошелъ прямо къ тому подъѣзду, гдѣ увидалъ вывѣску магазина. Не мѣшаетъ, быть можетъ, сообщить, что Венедиктъ Венедиктовичъ въ иностранныхъ магазинахъ не употреблялъ иного языка, кромѣ того, который русскіе злоязычники прозвали «обще-славянскимъ». Руководство онъ посвоему вкусу нашелъ не сразу; пришлось побывать въ двухъ, трехъ мѣстахъ; но все таки онъ нашелъ (обстоятельно разсмотрѣвъ содержаніе каждаго руководства) то, какое счелъ самымъ подходящимъ для Агніи Арсеньевны, и изъ пяти гульденовъ не вышелъ, сдѣлалъ даже небольшую экономію. Тетрадь онъ не взялъ съ собою, а попросилъ послать ее на домъ, при чемъ далъ адресъ квартиры Арсенія Павловича, и на пакетѣ собственноручно написалъ по французски «à M-lle Agnès» и внизу: «отъ доктора Цыбульки» — уже по русски. Увѣренъ, что вы не удивитесь такой тонкости со стороны нашего доктора. Ужъ если было изъ чего доходить до пяти гульденовъ экстренныхъ расходовъ, то слѣдовало выказать себя дѣйствительно такъ, чтобы и сама Эрмина Бетефи воскликнула: — Was für ein feiner Mann!. Что же мудренаго, если Венедиктъ Венедиктовичъ шелъ внизъ по Невскому съ сознаніемъ того, какъ онъ умѣетъ увеличивать свой активъ, посредствомъ такихъ пріемовъ, которые и въ самомъ Петербургѣ не отзываются ничуть какимъ-нибудь «цыцарцемъ». Онъ, конечно, не употребилъ, и даже не зналъ этого слова, но отчего же не помочь ему, невидимо, для вразумленія читателя? Отъ Малой Садовой до Литейной не угрожало доктору никакой опасности со стороны четвероногихъ. Онъ чувствовалъ, по какому-то инстинкту, что наступалъ тотъ часъ, когда надо заставать Любушу. Еще полчаса, и она упорхнетъ, и очутится посреди этихъ мчащихся расшитыхъ башлыковъ, собольихъ шапочекъ и вязаныхъ пуховыхъ платковъ... Вотъ и Аничковъ мостъ. Вотъ и Ново-Палкинъ. Венедиктъ ====page 240==== Венедиктовичъ только что хотѣлъ было загибать на Литейную, какъ взоръ его упалъ на фигуру длиннаго образа въ обширной одеждѣ, на лисьемъ мѣху и въ большой шапкѣ изъ кошки подъ куницу. Изъ за приподнятаго мѣховаго воротника выглядывала широкая и рѣдкая борода рыжеватаго оттѣнка съ замерзлыми концами усовъ. Венедиктъ Венедиктовичъ узналъ того, кто въ эту минуту былъ ему непріятнѣе, чѣмъ когда-либо. Онъ узналъ Хрисанфа Самогитскаго, живущаго съ Арсеніемъ Павловичемъ въ одномъ домѣ и занимающаго мѣсто, на которое онъ не имѣетъ никакихъ естественныхъ правъ, ибо лишенъ баса, и всякое его голосовое упражненіе повергаетъ хоръ въ великое смущеніе по отсутствію какой либо возможности попадать съ нимъ въ тонъ. Венедиктъ Венедиктовичъ столько-же времени знакомъ съ Хрисанфомъ Самогитскимъ, какъ и съ Арсеніемъ Павловичемъ и сразу увидалъ, какъ этотъ человѣкъ можетъ отравить ему сладости его надеждъ и успѣховъ въ городѣ Петербургѣ. Надо-ли вамъ знать, что Хрисанфъ Самогитскій не получилъ, послѣ выпускнаго экзамена, того позолоченнаго украшеньица, безъ котораго нѣтъ быстрой дороги въ высшія сферы людямъ его спеціальности; но онъ воспиталъ въ себѣ убѣжденность, чуть не бросавшую доктора въ жаръ и холодъ. Хрисанфъ не на шутку метилъ въ обратители и распространители и выбралъ своей будущей ареной тѣ именно края, откуда прибылъ Венедиктъ Венедиктовичъ. Онъ не удовольствовался тѣмъ, что ему о Венедиктѣ Венедиктовичѣ сообщилъ Арсеній Павловичъ, какъ бы ему слѣдовало, нѣтъ! онъ сталъ каждый разъ зондировать неофита, при чемъ въ довольно таки скептическомъ духѣ относился къ дѣятельности своего принципала, о чемъ Венедиктъ Венедиктовичъ, только по великодушію чувствъ, не доводилъ до свѣденія Арсенія Павловича. IV. — Мое высокопочитаніе, послышалось Венедикту Венедиктовичу изъ подъ шапки и приподнятыхъ бортовъ воротника. Надлежало остановиться. — Кланяться честь имѣю, проговорилъ Венедиктъ Венедиктовичъ, дѣлая движеніе, какъ-бы показывающее, что онъ спѣшитъ. — Вы на Литейную? спросили его. — Такъ есть. — Пройдемтесь немного, давно не приводилось съ вами бесѣдовать... Я больше для моціону. И мѣховая одежда вернулась вспять. Надлежало и Венедикту Венедиктовичу пойдти въ ногу съ сохраненіемъ улыбки на губахъ. ====page 241==== — Кхе-е, сплюнулъ Хрисанфъ Самогитскій: — давно ли изволили посѣтить Арсенія Павловича? — Въ субботу имѣлъ удовольствіе. — То-то... Я потому собственно спрашиваю, что на литургіи не замѣтилъ васъ... Или, можетъ, благолѣпіемъ иныхъ храмовъ привлечены и партеснымъ пѣніемъ также? «Сакраменскій хляпъ» чуть не отвѣтилъ про себя Венедиктъ Венедиктовичъ; но вслухъ у него никакой фразы не вышло, онъ только передернулъ слегка плечами и отдѣлилъ правую руку отъ туловища. — А вечера какъ изволите проводить? Въ приготовленіяхъ къ вступленію въ наше лоно?.. Неизвѣстно мнѣ, Арсеній Павловичъ указуетъ ли вамъ на всѣ источники... Помимо догматическаго толкованія, важность имѣетъ и историческое изслѣдованіе... Вамъ, какъ просвѣщенному человѣку, оно вразумительно въ достаточномъ размѣрѣ... Венедиктъ Венедиктовичъ долженъ былъ остановиться, потому что рука въ широкой замшевой сѣрой перчаткѣ, высунувшись изъ рукава, взяла его за одну изъ пуговицъ пальто. Это случилось какъ разъ у того мѣста, гдѣ начинается рядъ извощичьихъ каретъ. — Такъ, такъ, лепеталъ онъ почти съ интонаціей Софи Петреусъ и готовъ былъ-бы порхнуть вдоль по Литейной, еслибъ это было сколько нибудь сообразно съ званіемъ неофита. — Теперь, возьмите вы хоть личность Ипатія Поцѣя.. На него обратите преимущественное вниманіе ваше, хотя онъ и упоминается, всегда, вторымъ. — Рачьте! вырвалось у Венедикта Венедиктовича, почувствовавшаго, что еще минута, и Софи улетитъ на сѣрыхъ или караковыхъ. — Вѣдь этого не достаточно, смѣю думать, когда заявляется одно хотѣніе возвращать, такъ сказать, въ истинное лоно. Для сего и другое безотлагательно необходимо. Да вѣдь мало-ли что необходимо! А у насъ находятся дерзающіе возлагать на себя великій санъ распространителей древняго и всецѣлаго ученія въ земляхъ славянскихъ; а между прочимъ лица эти не обладаютъ даже простыми географическими свѣдѣніями. Не продерзостно ли это, смѣю спросить васъ? Мѣховой воротникъ завернулся и сухощавое, не совсѣмъ чтобы чистое буроватое лицо выставилось оттуда, вопросительно и настойчиво глядя на Венедикта Венедиктовича. Заныло подъ ложечкой у нашего доктора. Онъ склонилъ голову и почти растерянно смотрѣлъ, какъ извощикъ, завернувъ ====page 242==== кафтанъ и показывая изъ подъ него засаленный полушубокъ, поилъ лошадей, обходясь съ ними противно уставу «Общества покровительства животныхъ». Докторъ считалъ мысленно минуты и чувствовалъ, что вотъ-вотъ испытующій собесѣдникъ заведетъ его въ такія трясины, гдѣ нельзя будетъ не провалиться. Онъ рѣшился издавать только звуки, похожіе на одобреніе, но ни къ чему его не обязывающіе. — Мнѣ желательно-бы произслѣдовать съ вами этотъ вопросъ, чреватый поучительными примѣрами, возвышающій духъ служителя истины... Вы сами знаете, каково было, во времени отпаденія, братство Львовское? «Ай-ай!» какъ-бы пискнулъ про себя Венедиктъ Венедиктовичъ. Трясина дрогнула подъ его ногами. — Но ежели Гедеонъ Балабанъ... Промчались сани съ пристяжкой близко-близко къ тротуару. Венедиктъ Венедиктовичъ мгновенно обернулся: лиловая шубка съ бѣлымъ мѣхомъ и крошечная шапочка мелькнули передъ нимъ. «Она, или нѣтъ?»... А изъ подъ мѣховаго воротника текла медленно глухая рѣчь съ оттягиваніемъ слоговъ и вразумительной интонаціей: — Ежели Гедеонъ Балабанъ, говорю я, и помирился съ братіей, то можно ли почитать это искреннимъ покаяніемъ? Подвергаю это сомнѣнію... Мы видимъ, что и Михаилъ Рагоза ослабъ духомъ, подъ прельщеніемъ Поцѣя и Терлецкаго? Не такъ-ли слѣдуетъ разсуждать? — Будьте ласковы... совершенно безпомощно шепталъ докторъ, даже не замѣчая, на какомъ нарѣчіи онъ выражается. Съ Хрисанфомъ Самогитскимъ онъ, рѣшительно, терялъ свое самообладаніе. — Ну, да, весьма мнѣ то пріятно, что и вы раздѣляете мои сомнѣнія. Но есть еще одинъ вопросъ, разрѣшеніе коего подброшу сейчасъ-же вашему вниманію... Венедиктъ Венедиктовичъ слегка дрогнулъ и выпрямился. Не могу даже не прибавить, что на взоры его налетѣла какая-то пелена. — Кто тотъ лютый звѣрь, кто какъ голодный волкъ грызъ исконную святыню и возмущалъ покой мирно усопшихъ въ могильныхъ ихъ пристанищахъ? Имя это долженствуетъ быть на устахъ вашихъ!.. — Всеконечно! вырвалось радостно у Венедикта Венедиктовича. — Но вамъ должно быть не безъизвѣстно теперь то досто- ====page 243==== вѣрное свидѣтельство, что оный лютый звѣрь, осквернивъ себя всякими злодѣйствами въ Полоцкѣ, восхотѣлъ сугубо безчинствовать и въ Витебскѣ, гдѣ народъ, видя себя до отчаянія доведеннымъ, посягнулъ на жизнь его, дабы избавиться тѣмъ отъ лютаго преслѣдователя... — А!.. вскричалъ Венедиктъ Венедиктовичъ съ такой искренностью, что собесѣдникъ его не могъ не крякнуть одобрительно. Венедиктъ Венедиктовичъ въ первый разъ въ жизни слушалъ эту исторію и находился, при томъ, въ полномъ невѣдѣніи, про кого и про что тутъ разсказывается. — И не безъизвѣстно вамъ, продолжалъ, мрачно одушевляясь, его просвѣтитель: — что латинство не такъ давно сопричислило его къ лику? — О! И этотъ возгласъ былъ не менѣе чистосердеченъ, чѣмъ первый: Венедиктъ Венедиктовичъ никакъ ничего подобнаго не ожидалъ. — Спрашиваю я васъ: признало-ли и ваше заблудшее стадо такое соблазнительное сопричисленіе? Я почелъ-бы себя вамъ премного обязаннымъ, еслибъ вы соблаговолили сообщить мнѣ все извѣстное вамъ о Іосафатѣ Кунцевичѣ... При этомъ имени Венедиктъ Венедиктовичъ такъ ужаснулся необходимости дать «точное показаніе», что рванувшись отъ собесѣдника, все еще державшаго его за пуговицу, крикнулъ: — Имѣю потребу!.. До другого раза! И кинулся вдоль по Литейной. V. Еслибъ Венедиктъ Венедиктовичъ уже зналъ русскую поговорку: «родиться въ сорочкѣ», онъ конечно примѣнилъ бы ее къ себѣ, когда ему сухощавый унтеръ-офицеръ въ отставномъ гвардейскомъ мундирѣ доложилъ, что: «Мадамъ Петреусъ еще не уѣзжали; но сейчасъ уѣдутъ». Никакія смущенія не бороздили его души, когда онъ взбѣгалъ на площадку второго этажа: онъ съ необычайной даже стремительностью вручилъ человѣку, ушедшему совсѣмъ въ скунксовый воротникъ синей ливреи, свою карточку и началъ, не дожидаясь его возвращенія, растегивать пуговицы пальто. Ему нужно было застать ее, и онъ не сомнѣвался въ томъ, что застанетъ. Только что человѣкъ, показавшись опять въ прихожей, выговорилъ: — Пожалуйте-съ. Венедиктъ Венедиктовичъ чуть не съ проворствомъ жонглера ====page 244==== сбросилъ съ себя пальто и, кинувъ бѣглый взглядъ на столовую, черезъ которую лежалъ его путь, смѣло раздѣлилъ правой рукой опущенныя портьеры будуара. Онъ остановился на порогѣ. Передъ его глазами запестрѣло такое шаловливое, неожиданное переплетеніе нѣжныхъ цвѣтовъ и оттѣнковъ. Городъ Мюльгаузенъ доставилъ этому будуару свои изящнѣйшіе кретоны: полосы, цвѣты, разводы, амуры, все это въ пріятныхъ, игривыхъ полутонахъ смотрѣло не только съ портьеръ, гардинъ, мебели, но и со стѣнъ. Съ рисунками кретона то сливались, то сталкивались слегка, контурами и красками, севрскіе и саксонскіе фарфоры на такихъ-же консоляхъ. Пастушки и пастушки, смѣющіеся болванчики и пузатенькіе горшечки пестрѣли и точно двигались въ этой коробочкѣ, сверху которой спускался фонарикъ съ розоватымъ стекломъ. А вправо и влѣво на подзеркальникахъ, бѣлыхъ съ золотомъ, стояли жардиньерки изъ руанскаго imitation, съ такими фіалками, левкоями и мохнатыми листьями, которые мы съ вами, въ простотѣ душевной, навѣрное приняли-бы за живые. Живыя-же «музы» и «трацены» выглядывали своими барскими листьями изъ cache-pots съ бронзовыми цѣпочками; а въ одномъ углу, въ видѣ жертвенника, охорашивался трехногій столикъ съ расписнымъ фарфоровымъ блюдомъ, гдѣ, поверхъ кучи визитныхъ карточекъ, положена была и карточка доктора Цыбульки... Прямо противъ входа, тоже въ драпировкѣ портьеры, онъ увидалъ Софи. Не только нашъ докторъ, но и болѣе искушенный въ анализѣ дамскихъ туалетовъ петербуржецъ затруднился-бы начертать, въ нѣсколько штриховъ, полный обликъ того, во что облечена была «мадамъ Петреусъ». Главное затрудненіе состояло бы въ томъ, чтобы опредѣлить, чего тутъ не было? Ряды пуговицъ и венгерскіе брандебуры, тесьма и мѣхъ, стальныя пряжки, длиною въ добрую четверть, и махровые извивы темныхъ кружевъ... кажется сколько разнокачественныхъ предметовъ, но далеко не исчерпанъ ихъ перечень! Голова напоминала своимъ уборомъ злосчастную королеву Марію Стюартъ, но только не трагическій конецъ ея. Надъ извилистымъ бархатнымъ бортомъ примостилась какая-то райская птичка и, казалось, потряхивала распущенными на половину крылышками. Что-же мудренаго, если Венедиктъ Венедиктовичъ, сдѣлавъ два шага впередъ, зажмурилъ глаза. Быть можетъ, онъ, по своей художественности, пожелалъ ярче вобрать въ себя образъ, по которому самъ великій портной Ворсъ увидалъ-бы, что, и внѣ его мастерскихъ, создаются творенія декоративнаго искусства... ====page 245==== Софи стояла въ полъ-оборота, говоря кому-то въ портьеру. На ея нѣсколько выпуклый лобъ свѣсилась одна буколька, намѣренно полуразвитая, какъ разъ надъ переносицей. Въ этой буколькѣ сидѣлъ весь «chic» ея обаянія, по крайней мѣрѣ въ эту минуту; по крайней мѣрѣ такъ казалось нашему доктору... Но надо-же было приготовить первую фразу. Онъ объ ней и не подумалъ, такъ стремительно проникъ онъ въ этотъ будуаръ. И неужели первая фраза будетъ по русски, а то и на томъ рискованномъ нарѣчіи, какое Венедиктъ Венедиктовичъ, право, употреблялъ не для своего удовольствія. На какомъ-же иначе? Больше не оказывалось въ запасѣ. — Міlі! раздался голосокъ Софи: — Міlі! повторила она. «На какомъ языкѣ?» мысленно спросилъ Венедиктъ Венедиктовичъ и весь выпрямился въ струну, притаивъ дыханіе. — Zu dienen! откликнулся женскій молодой и густой голосъ, отъ котораго Венедиктъ Венедиктовичъ слегка вздрогнулъ. Да и было отъ чего! Онъ слышалъ нѣмецкіе звуки, и какіе еще, не просто нѣмецкіе, а вѣнскіе, оттуда, прямо изъ Josefstadt’a, гдѣ онъ такъ недавно проживалъ, по выраженію поэта: «Младой и вдохновенный!» Только вѣнская «Міlі» могла отвѣтить такъ «zu dienen», или онъ ни чего не смыслитъ въ вѣнскомъ нарѣчіи, или онъ все забылъ и не въ состояніи отличить этихъ колыханій и переливовъ въ произношеніи отдѣльныхъ слоговъ, превращающихъ, напримѣръ, въ устахъ вѣнки, слова: «keine spur» въ «kàaspoa». А имя? Гдѣ-же имя Мili такъ популярно? Развѣ оно не напоминаетъ сейчасъ-же (и не только ему; но и каждому русскому, плодотворно проведшему въ Вѣнѣ, хоть одинъ мѣсяцъ) ту вѣчно бодрствующую, дерзновенно-посягающую, жизнеобильную, никогда не старѣющуюся Fiaker-Mili? Что дѣлать, Вѣна — не Парижъ! То, что для Парижа была Cora Реаrl или Anna Deslions (да не возмутится прахъ послѣдней), то для Вѣны — Fiaker-Mili. — Die Handschuhe, bitte! Da liegen sie auf der Schachtel! «О!» крикнулъ беззвучно докторъ и послѣ того широко и обильно перевелъ духъ. Цѣлая фраза, и съ какой бойкостью лифляндскаго акцента была выговорена, и кѣмъ-же? Ею, самой Любушой! Рухнули стѣны Іерихона! Нѣтъ болѣе противной преграды: этого салоннаго «цертификата», безъ котораго каменѣютъ уста самаго находчиваго кавалера. Найденъ, и такъ неожиданно найденъ блистательный способъ выдти изъ ненавистнаго лабиринта!... Въ который разъ приходилось благословлять этотъ междуславянскій языкъ... да и одному-ли доктору Цыбулькѣ? Не подошелъ, а почти подлетѣлъ онъ къ Софи, и прежде, не- ====page 246==== жели она испустила первый «ахъ», уже открылъ цѣлый перекрестный огонь діалоговъ, — сладко, на чисто-австрійскій манеръ, выговоривъ однимъ духомъ: — Madame scheint des Deutschen sehr māchtig zu sein?! Она не оторопѣла, a только выказала свои зубки и буколька ея на лбу чуть дрогнула. Послѣ двухъ-трехъ аховъ, явились нѣмецкіе звуки такіе же чистые, отчетливые, лифляндскіе, какъ и приказаніе, отданное Мили на счетъ перчатокъ. Нѣтъ, вы не можете понять того, до какой степени Венедиктъ Венедиктовичъ почувствовалъ себя въ благоуханной, тепловатой ваннѣ, полной нѣги и сладкаго щекотанья. Вы можете понять только вторую половину его ощущенія. Вспомните, чѣмъ казался вамъ каждый нѣмецкій разговоръ, начатый съ красивой женщиной, въ какой-бы то ни было обстановкѣ. Нашъ докторъ, перекидываясь игривыми «doch» и «sogar», и «es kommt darauf an», уже черезъ пять минутъ перенесся мыслію къ обществу Ильки Ракоши и незабвенной Леопольдины, а потомъ незамѣтно и къ сосѣдкѣ своей, Юзѣ. Но виноватъ-ли онъ? Таково магическое дѣйствіе нѣмецкаго языка. Преклонимся передъ нимъ... VI. Вошла и Мили: это была дѣйствительно законная дочь города Вѣны, завезенная въ Петербургъ какой-то статской совѣтницей, ѣздившей проживать свои рубли въ лечебномъ заведеніи Гебры. Статская совѣтница оставила въ заведеніи много рублей, но вернулась съ тѣми-же, какъ она выражалась, «бутонами» на лбу. Но Мили оказалась для нея «черезчуръ модна», за то Sophie нашла ее совершенно по своему вкусу. Такою-же нашелъ ее и нашъ докторъ, когда она подавала барынѣ перчатки и боковымъ движеніемъ лѣваго глаза не то что подмигнула, а кивнула гостю. Бюстъ ея, перехваченный шелковымъ фартучкомъ, и громадный шиньонъ, и пышный румянецъ, и контральтовые звуки голоса — все это тѣшило доктора и дѣлало его еще болѣе рѣчистымъ и развязнымъ. — Міlі! вздохнула вслухъ Софи и досказала остальное конфиденціально. Субретка, ловко повернувшись на одномъ каблукѣ, исчезла за портьерой. Разговоръ продолжался. Вы не заставите меня передавать его отечественной прозой. Формы нѣмецкой любезности неуловимы. Довольно и того, если вы въ состояніи выносить ихъ въ качествѣ посторонняго наблюдателя. На моей обязанности, пожалуй, лежитъ одно: объяснить, какъ такой субботній цвѣтокъ Михай- ====page 247==== ловскаго театра, какъ Софи Петреусъ, могла участвовать въ діалогѣ, гдѣ все было также «lustig und fidel», какъ на любомъ пикникѣ Куллерберга. Софи училась въ такомъ пансіонѣ, гдѣ и думаютъ, и дышатъ на французскомъ языкѣ; но папаша ея родился и умеръ на лифляндской мызѣ, стяжавши чины, пенсіи и аренду въ томъ-же благородномъ краю, а мамаша приходилась двоюродной сестрой папашѣ, и въ ея жилахъ текла такая-же благородная курляндская кровь, какъ въ его жилахъ лифляндская. И папаша, и мамаша отошли уже въ вѣчность, но жили довольно, чтобы передать своей дочери и чистоту остзейскаго акцента, и полную свободу діалектики на языкѣ, если не отечественномъ, то, по крайней мѣрѣ... родовомъ. За то Петербургъ Невскаго, Морскихъ и Караванной жестоко отомстили папашѣ и мамашѣ, превративъ дочь ихъ въ существо, сотканное изъ ліонскихъ шелковъ, валансьенскихъ кружевъ и палерояльской «bijouterie». И едва-ли не одному только Венедикту Венедиктовичу, въ качествѣ молодого человѣка, выпала доля завести съ ней нѣмецкій разговоръ. Онъ все еще нанизывалъ бисерную нитку нарѣчій и междометій, какъ Мили вернулась опять въ будуаръ, держа въ рукахъ что-то цвѣтное, что Венедиктъ Венедиктовичъ не съумѣлъ даже сразу опредѣлить. Но Софи взяла это «нѣчто» въ свои прозрачныя руки и спросила его: «Какъ находитъ онъ сандаліи, изготовленныя поставщикомъ ея, Леономъ Оклеромъ, для живой картины?» Докторъ сначала не смѣлъ дотронуться до этихъ крошечныхъ туфелекъ съ переплетцами, гдѣ ножка ея будетъ держаться, Богъ знаетъ, на чемъ и какъ! Мили такъ на него посмотрѣла, что онъ чуть-чуть не приложился губами къ сандаліямъ; но мнѣ кажется, что у него вышло что-то смахивающее на воздушный поцѣлуй... Глаза его не могли оторваться отъ сандалій; а одна изъ нихъ перешла изъ рукъ Мили въ ручки ея барыни. Онъ видѣлъ, какъ выставилась одна ножка изъ подъ платья, быстрымъ движеніемъ скинула съ себя туфлю и очутилась въ шелковомъ чулкѣ съ огненными и черными полосами. Потомъ ручка приблизила къ ножкѣ сандалію и стала надѣвать ее; а изъ подкрашенныхъ (чуть-чуть) губокъ вылеталъ дѣтскій смѣхъ, которому Венедиктъ Венедиктовичъ не могъ не вторить. Засмѣялась и Мили, и этому тріо смѣха точно вторило и эхо фарфоровыхъ фигурокъ, вазъ и горшечковъ, покрывавшихъ стѣны. Да, въ докторѣ дрожалъ жизнью каждый фибръ его существа и никогда еще онъ такъ не чувствовалъ себя «кавалеромъ», какъ въ эту минуту. Смѣлость все больше и больше окрыляла ====page 248==== его. Онъ не опускалъ рѣсницъ, а, напротивъ того, оглядывалъ съ улыбкой истаго любителя пластики эти контуры ноги, обутой въ золотистую сандалію, сквозь которую всѣ линіи и колебанія изящныхъ мышцъ, такъ сказать, трепетали... — Sind sie zufrieden, Herr Doctor? спросили его, и смѣхъ чуть-чуть подкрашенныхъ губокъ опять отдался эхомъ въ вазочкахъ и фигуркахъ. — Famos!... крикнулъ докторъ, и опять, точно изучая древній антикъ, сталъ созерцать, какъ таже прозрачная ручка снимала сандалію и таже нервная ножка юркнула въ туфлю. Только но уходѣ Мили вспомнилъ Венедиктъ Венедиктовичъ, что не затѣмъ убѣжалъ отъ Хрисанфа Самогитскаго, чтобы предаваться такому разгулу подмывательныхъ ощущеній. А цертификатъ? А новые хорифеи? А господинъ Балдевичъ? Но не успѣлъ онъ сдѣлать себѣ внутренно надлежащій выговоръ, какъ Софи пролепетала уже по французски (дольше она не выдержала): — Cher Docteur! Venez un de ces soirs! Mon costume sera pret pour samedie. И она встала, обдергивая свою шляпку. Онъ тоже поднялся. — Un ami à moi... Monsieur Baldevitch désire beaucoup faire votre connaissance. Il viendra voir le costume. Онъ явственно разслыхалъ имя Балдевича. Объ чемъ-же ему больше хлопотать? Софи начала тревожиться на одномъ мѣстѣ и заохала. Видно было, что она торопится на Невскій засвѣтло. — Geniren-sie sich nicht, Madame! вывелъ ее докторъ изъ затрудненія. — Ich empfehle mich, — und auf Wiedersehen! Ему протянули ручку со смѣхомъ и кинули въ дверяхъ: — А samedi! Ретируясь задомъ, какъ дѣлаютъ посланники и царедворцы въ балетахъ, а можетъ и не въ однихъ балетахъ, докторъ только въ передней пріобрѣлъ свою степенность. На площадкѣ, передъ дверью, онъ укутался хорошенько и тутъ только на металлической доскѣ прочелъ: «Алексѣй Лонгиновичъ Петреусъ». Его не смущало соображеніе, что это долженъ быть супругъ. Да не смущаетъ доска и васъ: супругъ не нарушитъ теченія нашего разсказа. Онъ раздѣляетъ спеціальность госпожи Бенуатонъ. Когда у Софи спрашиваютъ: — Et monsieur Petreus? — Monsieur est sorti! отвѣчаетъ она съ сіяющимъ личикомъ. ====page 249==== VII. Въ тотъ самый моментъ, когда нашъ докторъ вступилъ на тротуаръ Литейной и повернулъ къ Невскому, отъ узкой двери отеля «Бель-вю» спустилась по ступенькамъ рослая фигура въ благообразной хорьковой шубѣ, крытой свѣтло-коричневымъ сукномъ. Воротникъ не на столько былъ приподнятъ, чтобы мы не могли размотрѣть крупныхъ выпуклостей лица Арсенія Павловича. Остановившись подъ навѣсомъ подъѣзда, онъ поглядѣлъ на право и на лѣво, слегка прищурился и махнулъ рукой на двоихъ извощиковъ, бросившихся къ нему съ предложеніемъ своихъ услугъ. Онъ направился пѣшкомъ внизъ, къ Аничкову мосту, и пошелъ медленно, даже опустивъ немного свою кудрявую голову, которую онъ, обыкновенно, держалъ прямо, если не закидывалъ ее нѣсколько назадъ. Вы-бы сказали, пожалуй, что какой-то налётъ не то задумчивости, не то торжественности лежалъ на его лицѣ. Не лучше-ли сказать — степенности? И чтожь въ этомъ удивительнаго? Вѣдь нельзя-же ему сохранять на улицѣ то выраженіе, какое онъ позволяетъ себѣ, балагуря за самоваромъ съ Настасьей Ѳоминишной, или когда подзадориваетъ, ходя по гостинной, супругу свою и господина Мычкова? Но можно согласиться отчасти съ тѣмъ, что, кромѣ степенности, былъ видѣнъ легкій налётъ грусти на лицѣ Арсенія Павловича. О чемъ грустить ему? Объ утраченномъ величіи? Не столько о величіи, сколько о томъ воздухѣ обаянія, какое онъ когда-то производилъ, въ другой обстановкѣ, на чувствительныя души. Вамъ, разумѣется, все это чуждо; но если-бы вы ощутили то, что ощутилъ Арсеній Павловичъ, какихъ нибудь полчаса передъ тѣмъ, въ 25-мъ нумерѣ отеля «Бель-вю», вы-бы поняли его безъ всякихъ сухихъ и скептическихъ вопросовъ. Давно-ли, кажется, онъ входилъ въ салонъ достаточнаго благолѣпія, съ коврами и золочеными рамами зеркалъ и, погладивъ свою бороду, внятно и торжественно произносилъ: «Миръ вамъ!» Давно-ли? Тоже самое могъ онъ произнести и полчаса тому назадъ; но не произнесъ. Еслибъ было можно, онъ и не заглянулъ-бы больше въ этотъ 25-й нумеръ отеля «Бель-вю». Цѣлая полоса жизни канула, цвѣточки съ нея оборвались; остался сухой вѣнокъ, отзывающійся не розами, а запахомъ лежалаго сѣна. Несомнѣнно даже, что чѣмъ скорѣе перерѣзать затянувшуюся нитку, тѣмъ лучше. Не изъ боязни, конечно, подозрительныхъ взглядовъ и распросовъ Вассы Андреевны, а просто — пора... Т. CCXIII. — Отд. I. ====page 250==== Арсеній Павловичъ только что хотѣлъ повернуть въ Литейную, какъ и передъ нимъ предстала шапка изъ кошки подъ куницу и обмерзлые усы рыжеватаго оттѣнка; а глухой голосъ, отъ котораго Венедикта Венедиктовича такъ болѣзненно всего поводило, выговорилъ съ такимъ же ритмомъ: — Мое высокопочитаніе. Врядъ-ли пріятнѣе было и Арсенію Павловичу встрѣчаться съ Хрисанфомъ Самогитскимъ. Между ними не было еще никакого прямого столкновенія, но внутренно Арсеній Павловичъ чувствовалъ, что его подручный питаетъ какое-то худо скрываемое фрондерство, какой-то протестъ серьезности, совершенно антипатичный натурѣ его принципала. Въ каждомъ словѣ убѣжденнаго «обратителя» Арсеній Павловичъ слышалъ упрекъ, или иносказательное осужденіе, или намекъ на то, какъ-бы слѣдовало такимъ-то и такимъ-то людямъ, жить, говорить и дѣйствовать. Не даромъ-же Арсеній Павловичъ далъ ему прозвище «Никиты Пустосвята» и съ нимъ однимъ только и не позволялъ своему подмосковному юмору проявляться на свободѣ. — Честь имѣю кланяться, выговорилъ Арсеній Павловичъ, точно нарочно перефразируя привѣтствіе Венедикта Венедиктовича. — Гулять изволите, или отъ пріятныхъ гостей возвращаетесь? — Какое тутъ, гулянье, спѣшу домой. Счастливо оставаться. Тѣмъ, бесѣда и покончилась. Лицо Арсенія Павловича сдѣлалось еще сумрачнѣе, и навѣрно вышла бы въ пресбитерѣ какая нибудь супружеская, какъ онъ называлъ, «поероха», еслибы черезъ пятьдесятъ шаговъ дальше, и опять, какъ разъ у того мѣста, гдѣ начинается рядъ извощичьихъ каретъ, другая встрѣча не заставила его вскричать: — Благопріятель! Откуда летите на всѣхъ парусахъ? И въ самомъ дѣлѣ, Венедиктъ Венедиктовичъ шелъ раскидисто, почти жестикулируя правой рукой, румяный и улыбающійся, и даже со шляпой, нѣсколько наклоненной въ лѣвый бокъ. Онъ чуть не обнялъ Арсенія Павловича, и схватилъ его за одинъ изъ обширныхъ рукавовъ обѣими руками. — Victoria! воскликнулъ онъ. — Кого-же побѣдили? Вы не отъ барыньки-ли? Экой вы шустрый! Но Венедиктъ Венедиктовичъ успѣлъ уже сдержать свое побѣдное настроеніе. — Поступилъ по вашей инструкціи, и могу сказать: имѣю все, мною пожеланное, выговорилъ онъ солиднѣйшимъ тономъ. — Ужь больно что-то скоро! ====page 251==== Смѣхъ Арсенiя Павловича заставалъ собесѣдника его чуть замѣтно улыбнуться. — Получилъ зазывъ на вечернюю бесѣду. — Ай-да докторъ! — И обо мнѣ говорено будетъ господину Балдевичу, а самого имѣю видѣть на текущей недѣлѣ. — И всего этого сразу добились?!.. Ну, не даромъ-же васъ кое-кто такимъ политиканомъ прозвалъ. — А кто? а кто? съ живостью освѣдомился Венедиктъ Венедиктовичъ. — Вотъ ужь вамъ все и разсказывай. Сами догадаетесь, небось. Правый глазокъ Арсенія Павловича такъ при этомъ подмигнулъ, что всякій на мѣстѣ его собесѣдника увлекся-бы разными самолюбивыми соображеніями, но Венедиктъ Венедиктовичъ не любилъ отгадывать загадокъ прежде, нежели онѣ не давались ему сами. — Якій-же я дипломатъ! возразилъ онъ, слегка пожимая плечами. — Каковъ ни на есть, намъ съ такимъ единоплеменникомъ не большая трудность столковаться... И Арсеній Павловичъ одобрительно потрепалъ Венедикта Венедиктовича по правому плечу. — До дому изволите? спросилъ его докторъ съ обычною ужь скромностью. — До дому, дражайшій, и вы-бы зашли; или ужь вечеркомъ — милости просимъ, кое о чемъ покалять; а то больно ужь морозъ за носъ хватаетъ. Сообразивъ что-то мгновенно, Венедиктъ Венедиктовичъ наклонилъ голову въ знакъ благодарности за приглашеніе, и выговорилъ: — Съ позволенія вашего — вечеромъ. На этомъ пріятели и разстались, крѣпко пожавъ другъ другу руку. Назвать ихъ «пріятелями» врядъ-ли рисковано, по крайней мѣрѣ, въ этотъ моментъ ихъ знакомства. Ни съ той, ни съ другой стороны мы съ вами не имѣемъ повода предполагать какое либо присутствіе заднихъ мыслей. Они понимали другъ друга но кто изъ нихъ больше и глубже проникалъ въ другого, къ этому да позволено будетъ, до поры, до времени, поставить скромный знакъ вопроса?... VIII. Арсеній Павловичъ, попрощавшись съ докторомъ, опять точно опустился на дно какихъ-то не то воспоминаній, не то сообра- ====page 252==== женій. Походка его становилась все медленнѣе и голова то и дѣло покидала свое перпендикулярное положеніе. Но все-таки встрѣча съ Венедиктомъ Венедиктовичемъ направила его мысли нѣсколько иначе. Раза два улыбка появлялась на его губахъ, и какъ будто въ его воображеніи слагался какой нибудь тонкій и остроумный планъ. Онъ даже обернулся на углу Пантелеймонской, точно его мысли хотѣли догнать предметъ свой, рефлексъ, подтвержденный всѣми опытными психологами. Конецъ дороги онъ шелъ уже видимо веселѣй, откинувъ сзади воротникъ шубы, а лѣвая рука его пришла въ качательное движеніе. Голова также поднялась, и на лѣстницу пресбитера онъ поднялся съ обычной широкой развязностью. Онъ нашелъ въ гостиной супругу свою на присвоенномъ ей мѣстѣ у стола, а бокомъ къ нему виднѣлась обширная спина съ длинными волосами — господина Мычкова. Бесѣда не должна была блистать особеннымъ оживленіемъ. Господинъ Мычковъ явился передъ тѣмъ минутъ за десять и пожелалъ видѣть Арсенія Павловича. Ему сказали, что Арсеній Павловичъ не будетъ раньше трехъ часовъ. Онъ пожелалъ дождаться, и Васса Андреевна вышла въ гостиную занимать его. Агнія Арсеньевна сидѣла въ столовой, откуда слышенъ былъ голосъ Пармена Лукича; но она въ гостиную не показалась и мать ее не вытребовала. На вопросъ объ ней гостя, Васса Андреевна вымолвила только, что она занимается. Артиста, на этотъ разъ, какъ будто покинула его развязность. Онъ, видимо, что-то хотѣлъ сказать, и не рѣшался, или выжидалъ болѣе удобной минуты. Васса Андреевна начала предчувствовать какое-то торжественное объясненіе и смутилась своей неприготовленностью къ солидному отвѣту. Ни съ мужемъ, ни съ дочерью она не имѣла никакого «рѣшительнаго» разговора. Лично она не чувствовала, конечно, большой радости отъ возможности объясненія со стороны господина Мычкова; но съ какой же стати было и отказывать на отрѣзъ; надо было отвѣтить какъ слѣдуетъ, т.-е. ни то, ни сё, съ соблюденіемъ достоинства. Въ другой день Васса Андреевна не затруднилась бы такимъ упражненіемъ; но (быть можетъ, виноватъ былъ понедѣльникъ?) она находилась, на этотъ разъ, въ непріятнѣйшей тревогѣ. Эту тревогу не, прервалъ, но нѣсколько облегчилъ приходъ Арсенія Павловича. Васса Андреевна сейчасъ же указала на него гостю рукой и съ вздохомъ облегченія вскричала: — Да вотъ и мужъ! Арсеній Павловичъ успѣлъ поморщиться прежде, чѣмъ гость обернулся къ нему лицомъ; отъ того ли, что супруга назвала его ====page 253==== слишкомъ свѣтски «мужъ», отъ другой ли какой причины. Глаза супруговъ тоже успѣли встрѣтиться до той минуты, когда гость совершенно обернулся и всталъ. Кажется, Васса Андреевна поняла мину и взглядъ своего супруга и даже будто улыбнулась. Господинъ Мычковъ съ меланхолической искренностью протянулъ широкія ладони къ Арсенію Павловичу и какимъ-то особымъ движеніемъ скинулъ со лба свои волосы. Хозяинъ отвѣтилъ на пожатіе весьма умѣренно и изъ сочныхъ губъ его вышло вдругъ нежданное: — Миръ вамъ. Васса Андреевна еще разъ взглянула на супруга. — Прогуливались? мягко-мягко освѣдомился господинъ Мычковъ и даже, почему-то, захихикалъ тоненькимъ голоскомъ. Почти вся тревога уже вышла изъ скованнаго синимъ платьемъ дрябловолокнистаго тѣла Вассы Андреевны и видимо стала овладѣвать гостемъ, въ удвоенномъ градусѣ. — По этакому-то морозу, отвѣтилъ рѣчистымъ, но не балагурнымъ тономъ Арсеній Павловичъ. — Горячій вы какой баринъ — я погляжу. Въ другое время, какъ мнѣ кажется, артиста бы нѣсколько повело отъ эпитета «баринъ» и, вообще отъ слишкомъ большой непринужденности въ обращеніи съ нимъ хозяина; но тутъ онъ все это проглотилъ и откликнулся дальнѣйшимъ хихиканьемъ. — Парменъ Лукичъ, пояснила Васса Андреевна: — желалъ видѣть тебя. По дѣлу, вѣроятно, добавила она въ сторону гостя съ нѣкоторою уже торжественностью. — Что-жь, я къ его услугамъ, съ новой какой-то дѣловой интонаціей выговорилъ Арсеній Павловичъ и, указывая гостю на дверь въ кабинетъ, спросилъ: — privatim угодно побесѣдовать, т.-е. въ моей свѣтелкѣ, или publice, т.-е. здѣсь въ присутствіи Вассы Андреевны?.. — Нѣтъ ужь позвольте на два слова просить васъ въ кабинетъ, вымолвилъ опять меланхолически господинъ Мычковъ. — Милости прошу. Лѣвой рукой указалъ Арсеній Павловичъ гостю путь въ кабинетъ, куда тотъ прошелъ какъ-то бокомъ, поклонившись съ кислой улыбкой Вассѣ Андреевнѣ, на что не было прямой необходимости. Пропустивъ его впередъ, хозяинъ не то что шепнулъ, а сказалъ «въ сторону», какъ пишутъ въ пьесахъ: — Я тебѣ говорилъ!.. Эти три слова были не сказаны, а скорѣе кинуты въ лицо Вассы Андреевны. Она встала мгновенно и устремила взглядъ на захлопнувшуюся за Арсеніемъ Павловичемъ дверь. Щеки ея ====page 254==== также мгновенно сдѣлались алы. А parte — поразило ее. Что значили слова Арсенія Павловича? Что онъ говорилъ? О видахъ на Агнію? Да это она сама раньше его знала. Значить, и онъ того же ожидаетъ. Такъ за что же было такъ ядовито пускать ей въ лицо: «Я тебѣ говорилъ»? Стало быть, минута наступила. И онъ можетъ отказать на отрѣзъ, не посовѣтовавшись съ нею! Но слѣдуетъ ли отказывать? Агнія не даромъ же писала свои музыкальныя каракульки!.. «Агнія!» хотѣла было шепнуть Васса Андреевна и остановилась. Она заслушала гулъ разговора, приподнялась нѣсколько на цыпочки, на сколько позволяло это ея широкое тѣло, и подошла къ двери... Я затрудняюсь подобрать подходящее слово къ слуховому упражненію Вассы Андреевны. Могу засвидѣтельствовать лишь тотъ фактъ, что глазки ея выразили сначала недоумѣніе, потомъ какъ-то особенно мигнули; потомъ губы сжались, она выпрямилась, прильнула еще разъ къ скважинѣ, еще три секунды, и съ шумомъ своего шелковаго платья влетѣла въ кабинетъ. Извините, что забѣжалъ впередъ и долженъ теперь «ретроспективно» возстановить отчетъ о діалогѣ, происшедшемъ въ кабинетѣ. — Присядьте и изложите, началъ Арсеній Павловичъ, подходя къ шкафу и растегивая верхнюю свою одежду. — Вы меня извините: я при васъ что лишнее сниму съ себя... Курить не предлагаю вамъ — всѣ папироски-то накакъ вышли... — Не безпокойтесь, нѣсколько мужественнѣе откликнулся Парменъ Лукичъ. — Я на двѣ минуты и отрывать васъ отъ занятій не смѣю. Собственно я потому рѣшился обратиться къ вамъ, что въ вашемъ семействѣ нахожу я такой, можно сказать, родственный пріемъ... «То или это?» спросилъ себя Арсеній Павловичъ, освободившись отъ верхней одежды, и чуть-чуть нахмурилъ брови. — Въ жизни художника, вы сами знаете, все идетъ прыжками... надежды и испытанія... Возьмите вы хоть и свое положеніе, уважаемый Арсеній Павловичъ... Сколько вы потеряли по переселеніи вашемъ сюда, въ эту столицу тундръ... Что-жь мудренаго если артистъ... русскій человѣкъ! окажется, временно, въ положеніи, нуждающемся въ поддержкѣ... Какъ ни храбрился господинъ Мычковъ, но голосъ его оборвался и онъ даже вынулъ носовой платокъ. «То», рѣшилъ Арсеній Павловичъ, тихо пододвигаясь къ дивану, гдѣ сидѣлъ гость. — Для организаціи концерта, началъ переведя духъ артистъ: — а концертъ мнѣ необходимъ, чтобъ показать всей этой нѣмчурѣ, ====page 255==== съ чѣмъ я вернулся изъ-за моря — мнѣ понадобилось... все тоже... все тотъ же презрѣнный металлъ! — «То, то!» съ нѣкоторымъ ужасомъ воскликнулъ про себя Арсеній Павловичъ и такъ вдругъ воззрился на дверь, будто онъ взглядомъ своимъ хотѣлъ ее отворить или пустить сквозь нее электрическій токъ къ кому-то, находящемуся тамъ, позади ея, у замочной скважины, или продольной щели. — Да-съ! уже съ живописнымъ жестомъ вскричалъ Парменъ Лукичъ, завозившись на своемъ диванѣ. — Все тотъ же презрѣнный металлъ, который нужно вырывать силою у пошлой массы. Мы вырвемъ его; но той же нѣмчурѣ надо заплатить за репетиціи. А для моей Мордовской, написанной на берліозовскій оркестръ, ихъ потребуются — цѣлые десятки... Онъ всталъ и голосъ его дрогнулъ; онъ былъ почти величественъ въ эту минуту. Но взоры хозяина не покоились на немъ. Они еще сильнѣе впились въ дверь и тревожно, почти сумрачно, почти гнѣвно приказывали ей раствориться. — Арсеній Павловичъ! пустилъ артистъ густымъ баритономъ и голубой шарфъ, лежавшій въ шапкѣ взлетѣлъ на воздухъ энергическимъ движеніемъ его руки. — Ваше благородное сочувствіе... Дверь съ трескомъ рванулась на своихъ петляхъ и вся алая, какъ бы съ дрожаніемъ губъ вкатилась Васса Андреевна и задыхающимся голосомъ кинула въ лицо супруга: — Арсеній Павлычъ! за тобой прислали изъ комитета... сейчасъ просятъ явиться!.. Лицо супруга мгновенно просіяло. Электричество сдѣлало свое дѣло. Понялъ ли это господинъ Мычковъ или нѣтъ, но когда Арсеній Павловичъ благодушно и торопливо сказалъ ему, отправляясь опять въ шкафъ: — Прошу извинить. До другого раза. Онъ сверкнулъ глазами, также покраснѣлъ, какъ и Васса Андреевна, и выговорилъ не безъ язвительности: — Желаю всякаго благополучія. Супруги обмѣнялись нѣмымъ діалогомъ глазъ, а господинъ Мычковъ, уходя, хлопнулъ дверью. IX. Васса Андреевна все еще стояла у двери. Арсеній Павловичъ, держась за ручку шкафа, не то хмурился, не то усмѣхался. Пролетѣло нѣсколько секундъ антракта. — Что я тебѣ говорилъ? спросилъ съ удареніемъ Арсеній ====page 256==== Павловичъ, запирая окончательно шкафъ и выходя на средину кабинета. — Ну такъ что-жь? возразила супруга не особенно миролюбиво: — кажется, онъ не залѣзъ тѳбѣ въ карманъ? Ныньче, батюшка, на даровщинку-то никто не станетъ пороги обивать... Придется другой разъ и сотенную вынуть, коли сбываешь дочь съ рукъ... Мнѣ ужь эти комедіи-то надоѣли!.. Вы, конечно, обратили вниманіе на слово, «батюшка». Оно должно было вызвать своего дружку. — Ладно, матушка, протянулъ Арсеній Павловичъ и, зѣвнувъ, сдѣлалъ шагъ къ письменному столу, куда намѣревался примоститься. — То-то же, заключила Васса Андреевна, взялась было за ручку двери, да остановилась и, сдѣлавъ два, три шага впередъ, выговорила: — однако, надо бы на этотъ счетъ рѣшить чѣмъ-нибудь, Арсеній Павловичъ. — Это на какой такой счетъ? откликнулся Арсеній Павловичъ съ немалой долей того самообладанія, которое всего сильнѣе уязвляло Вассу Андреевну. — Видимое тутъ дѣло, что человѣкъ не ныньче завтра предложеніе сдѣлаетъ на счетъ Анички. — Нако-поди, онъ вѣдь не совсѣмъ безмозглый... Точно онъ не догадался сейчасъ, какъ ему коляску подали. — Ничего онъ не догадался, да и опять это другое совсѣмъ дѣло — денегъ взаймы просилъ... — Ужь коли я ему четвертной не далъ, такъ дочери и подавно. — Однако, повысила голосъ Васса Андреевна: — вы, Арсеній Павлычъ, никакъ совсѣмъ за животную безсловесную меня считаете. Дочь — моя. Извѣстное дѣло, такая партія для нея — не находка, но должна же я, какъ мать, имѣть свой голосъ и знать, по крайности, какъ мнѣ разговаривать, коли кто обратится ко мнѣ въ разсужденіи руки Аненьки. Вѣдь, пожалуй, и вашъ любимецъ разлетится... Какой же я должна ему отвѣтъ дать? — Объ этомъ не извольте, сударыня, безпокоиться... Коли бы мой любимецъ что нибудь помыслилъ такое, онъ ко мнѣ придетъ а не къ вамъ; я съ нимъ и разговаривать буду, а не вы. Выговоривъ все это, Арсеній Павловичъ съ выразительнымъ шумомъ двинулъ кресло, сѣлъ въ него, и тотчасъ же началъ перебирать кипу дѣловыхъ бумагъ, въ синей форменной обложкѣ. За его спиной Васса Андреевна сдѣлала не менѣе выразительное движеніе лѣвой рукой и вышла почти также порывисто, какъ и вошла. ====page 257==== Слѣдуетъ ли добавлять, что верхняя одежда Арсенія Павловича осталась покоиться въ шкафѣ, и что про посланца изъ какого-то «комитета» не было издано ни единаго звука кѣмъ-либо изъ супруговъ. Напрасно искалъ этого посланца и Парменъ Лукичъ, одѣваясь въ передней. Еслибъ вы могли видѣть, какъ сжались его губы! Вообще, презрительная и уничтожающая мимика вошла въ плоть и кровь господина Мычкова. Онъ такъ вбивалъ свои ноги въ ботики съ мерлушчатой опушкой, точно хотѣлъ внутри ихъ отрясти прахъ ногъ своихъ, уходя изъ пресбитера. Но на лѣстницѣ презрительная усмѣшка уже перешла въ какое-то злорадное ликованіе, точно будто артистъ одержалъ надъ лютыми врагами своими всесокрушающую побѣду. Такъ ужь онъ былъ устроенъ. Встрѣться съ нимъ на улицѣ «хорошій человѣкъ», онъ нисколько бы, кажется мнѣ, не затруднился запѣть: «Громъ побѣды раздавайся!» и безъ всякаго приступа повести рѣчь о своемъ молодечествѣ; но судьбѣ угодно было произвести троекратное столкновеніе нашихъ знакомцевъ съ фигурой Хрисанфа Самогитскаго. На этотъ разъ онъ возвращался домой и встрѣча произошла у самаго почти подъѣзда. — Мое высокопочитаніе! И господинъ Мычковъ не нашелъ другого отвѣта на это привѣтствіе, какъ: — Имѣю честь кланяться! Должно быть, фигура Хрисанфа Самогитскаго вызывала роковымъ образомъ одинъ и тотъ же отвѣтный возгласъ. Артистъ, оглядѣвъ повстрѣчавшагося съ нимъ, какъ бы мгновенно понялъ, что не только можно, но слѣдуетъ дать ходъ своему гражданскому чувству. — Изъ бель-етажа? спросилъ Хрисанфъ, ядовито перекосивъ губы. Слово «стажъ» вышло у него чѣмъ-то даже похожимъ на шипѣніе. — Да-съ, отъ нищихъ духомъ и безсребренныхъ его обитателей, отвѣтилъ ему въ тонъ Парменъ Лукичъ. — Самъ-то изволилъ вернуться отъ сильныхъ прельщеніемъ князя міра? — И даже вытребованъ куда-то княземъ-Невидимкой!.. Господинъ Мычковъ не выдержалъ напора чувствъ и разразился смѣхомъ нѣсколько истерическаго свойства. Завторилъ этому смѣху и его собесѣдникъ, да такъ, что у самого артиста пошли мурашки по спинѣ: еслибъ онъ только ====page 258==== могъ съ кѣмъ-нибудь сравнивать свою особу, онъ бы сознался, что по темпераменту долженъ уступить пальму убѣжденному Хрисанфу. И вдругъ прервавъ свое мрачное эхо, Хрисанфъ остановилъ и смѣхъ артиста словами: — Темна вода во облацѣхъ... Какимъ же, смѣю спросить, княземъ-невидимкой? — А вотъ какимъ, почтеннѣйшій Хрисанфъ... Никандровичъ... Коли не ошибаюсь! — Такъ точно. — Такъ вотъ какимъ-съ! Ежели вы, отъ чего да хранитъ васъ пресвятая владычица, будете находиться на краю бѣдствія и отъ этой самой гибели можетъ васъ спасти какой-нибудь единый сребрянникъ — не тратьте по напрасну драгоцѣннаго времени, не ходите къ изукрашенному добродѣтелями Арсенію Павловичу... Только что вы разинете ротъ, какъ дверь отворится съ трескомъ, и дражайшая его половина, какъ угорѣлая, прибѣжитъ и завопитъ гласомъ веліимъ: «курьеръ за тобой изъ комитета присланъ!..» Вотъ этотъ-то самый комитетъ и есть князь-невидимка! — Изрядно!.. Изрядно!.. нервически заколыхался Хрисанфъ, издавая грудью звуки сочувственнаго глумленія. — Страха ради іудейска выходитъ!.. — Именно, дражайшій, именно!.. Попомните мои слова — не тратьте попусту времени... — А что-жь псалмопѣвецъ-то сказалъ? Или запамятовали?.. На сѣдалищѣ грѣшныхъ нѣтъ мѣста тому, кто видитъ путь твердый... хотя бы и на краю гибели. Благодарю за сообщеніе столь вразумительной притчи... — Не стоитъ благодарности. И собесѣдники размашисто пожали другъ другу руку. — Ха, ха!.. разразился еще разъ господинъ Мычковъ. — Хо, хо!.. отозвался Хрисанфъ. «Долгогривая порода! всѣхъ бы васъ на одну...» Господинъ Мычковъ не договорилъ этого пожеланія на углу какой-то поперечной улицы и только сплюнулъ. А Хрисанфъ, поглядѣвъ ему въ слѣдъ, обтеръ замерзлые концы усовъ клѣтчатымъ бумажнымъ платкомъ и молвилъ съ сугубымъ ядомъ: — Своя своихъ не познаша... Послѣ чего, приподнялъ полу своей шубы и сталъ подниматься очень высоко, бросивъ взглядъ, полный чувствъ, не совсѣмъ одобряемыхъ псалмопѣвцемъ, на помѣщеніе «белъ-этажа». Въ внутренностяхъ же господина Мычкова, сѣвшаго въ изво- ====page 259==== щичьи сани, произошло дрожаніе, отозвавшееся и въ центрѣ его мышленія: — «Не далъ денегъ — нечего приступать и къ прочему! Я-жь ихъ!» Таковъ былъ результатъ этого психическаго процесса. X. — Monsieur Mytchkoff est parti? Какъ-то всколзь освѣдомилась Агнія у матери, вошедшей энергически въ столовую, гдѣ ея любимица сидѣла у окна съ книжкой. — Я думала, онъ съ настоящимъ дѣломъ, а то, видите-ли, точно къ закладчикамъ какимъ разлетѣлся, деньги понадобились сейчасъ!.. Въ разъясненіи Вассы Андреевны было столько презрительнаго чувства, что дочь ея могла себѣ позволить игру физіономіи, состоящую въ легкомъ выпячиваніи нижней губы. — Онъ за этимъ... выговорила она, какъ бы тономъ соболѣзнованія. — Пустельга!.. Ну да и прочіе-то наши гости тоже хороши, нечего сказать. Агніи не трудно было понять: кто эти «прочіе». Она не возразила ничего; только отвернулась немного къ окну. Совершенно неожиданно для дочери, Васса Андреевна опустилась на стулъ противъ нея, протянула ей руку и колыхнула всѣмъ своимъ короткимъ бюстомъ. По первымъ звукамъ ея голоса, каждый благожелательный слушатель заключилъ бы, что она намѣрена говорить «съ чувствомъ». — Аничка, начала она: — отецъ поступаетъ во всемъ по своему... Ничего-то онъ не скажетъ, ни моего мнѣнія какъ слѣдуетъ узнать не желаетъ... А вѣдь я мать!... Я вижу, какъ ты мучишься отъ этой самой неизвѣстности... — Я, maman? удивленно переспросила Агнія Арсеньевна и, положивъ книжку на подъоконникъ, вскинула на мать желтыми рѣдкими рѣсницами. — Ты, Аничка, ты! — Вы ошибаетесь, maman, холодкомъ пахнулъ отвѣтъ вдумчивой дѣвицы: — я и не думаю страдать. Изъ за чего же, скажите Бога ради? Что papa не очень дорожитъ месье Мычковымъ и все подсмѣивается надъ нимъ? Qu’est ce que ça me fait?... Dieu des dieux!.. Настоящимъ «Sacré-Coeur»’омъ отзывались интонаціи послѣднихъ двухъ иноземныхъ фразъ, и материнское сердце, конечно, екнуло отъ удовольствія, почувствовавъ всю тонкость воспитанія ====page 260==== своей любимицы; но тревожно-суровыя морщины что-то не сходили съ лоснящагося лба Вассы Андреевны. — Mais comment donc, нашла она необходимымъ возразить, съ особымъ упираніемъ въ слово «donc». — Mais si, maman, небрежно кинула Агнія и выровняла движеніемъ плечъ свой корсетъ, старенькій, но все-таки отъ «Vertus-soeurs». — Mais comment donc! повторила мать съ еще сильнѣйшимъ упираніемъ на слово «donc». — Mais si! уже строго выговорила Агнія и внушительно поглядѣла на Вассу Андреевну, какъ бы желая пристыдить ее за такое излишнее усердіе. — Qu’est ce que ça me fait! Вы напрасно думали, maman, что я особенно интересуюсь мосье Мычковымъ. Если papa его такъ третируетъ, то и я не маленькая... Я понимаю людей. «Ну, а для кого же ты каскадъ-то проливала?» могла бы спросить Васса Андреевна, но не спросила: не такой «стихъ» владѣлъ ею въ эту минуту. — Знаю, знаю, громко вздохнувъ подтвердила она: — твой отецъ долженъ, кажется, видѣть, какую онъ дочъ имѣетъ въ тебѣ... Да Арсеній Павлычъ развѣ, кромѣ своего хотѣнія, чего нибудь слушается? — Mon père ne m’impose personne, горделиво и вмѣстѣ съ тѣмъ степенно вымолвила Агнія Арсеньевна. «А за долгогриваго желаешь?» могла бы справиться Васса Андреевна; но и объ этомъ не справилась. — Да вѣдь надо же хоть кого ни на есть имѣть въ предметѣ!.. уже безъ всякой сдержанности воскликнула мать. Губы Агніи Арсеньевны брезгливо оттопырились. Выраженіе «имѣть въ предметѣ» слишкомъ ужь отзывалось Арсеніемъ Павловичемъ въ домашнемъ обиходѣ. — Vous suis-je à charge? все также степенно спросила Агнія и встала. — Бога ты не боишься, Аничка!.. — Pas de nerfs, maman. — Однако-же, нѣсколько обиженно возразила Васса Андреевна: — должна же я, какъ мать, спросить тебя: кого ты имѣешь въ предметѣ... Если папенькѣ твоему угодно носиться съ этимъ... Рѣчь Вассы Андреевны была прервана появленіемъ горничной, остановившейся на порогѣ. Въ волненіяхъ бесѣды, Васса Андреевна не слыхала въ передней звонка. — Что такое? прищуриваясь спросила Агнія и увидала в рукахъ горничной объемистый пакетъ. ====page 261==== — Прислали-съ изъ магазина. — Изъ какого? какъ бы радостно вскричала Васса Андреевна и грузно обернулась на своей оси. Но радостный оттѣнокъ тотчасъ же смѣнился тревожнымъ. — Это что еще! Кому? — Мальчикъ сказалъ: въ нашу квартиру-съ. Но Агнія, уже подошедшая къ горничной, взяла въ руки пакетъ, прочла его адресъ и вся какъ-то обдернулась. — Кому? переспросила ее мать. — C’est à moi, сухо вымолвила Агнія и указательнымъ перстомъ провела по тому мѣсту, гдѣ рукой Венедикта Венедиктовича было написано: à M-elle Agnès. — Ступай! поспѣшно распорядилась Васса Андреевна въ сторону горничной. Агнія развязала снурокъ пакета. — Отъ кого? все еще тревожно освѣдомилась Васса Андреевна. — Ayez patience, maman, остановила ее Агнія, не покидавшая, точно нарочно, иностраннаго діалекта, котораго, въ иныхъ случаяхъ, маменька ея внутренно не долюбливала. Бѣлесоватые глазки Вассы Андреевны такъ и бѣгали вслѣдъ за движеніемъ рукъ Агніи. Изъ подъ оберточной бумаги высвободилась тетрадь. — C’est fort aimable, точно про себя, но съ видимымъ довольствомъ выговорила Агнія. — Тебѣ что-ли прислалъ кто? — Ну да, мнѣ. Вы видите написано: à M-elle Agnès. — Такъ это отъ того, отъ заемщика!.. «Нѣтъ, это отъ доктора» выговорила про себя Агнія; но помолчавъ спросила вслухъ: — Vous croyez? — Онъ подъѣзжаетъ... — Ахъ, maman!.. не допустила Агнія конца бытовой фразы. — На послѣднія деньжонки, поди, раскошелялся! — Mais de qui parlez vous? съ тонкой гадливостью окликнула Агнія. — Кому же, кромѣ Мычкова?! — Vous êtes dans l’erreur, ma mère... le docteur m’a trouvé si ignorante qu’il m’a envoyé un traité d’harmonie. И Агнiя указала на стоявшую подъ французскимъ адресомъ русскую строчку: «Отъ доктора Цыбульки». Вѣкъ Агнія Арсеньевна не опустила, говоря это но въ лицѣ ея матери что-то подернулось; даже переносица у ней дрогнула. ====page 262==== — Это что еще за финты?.. Кто этого цыцарца просилъ подъѣзжать къ вамъ, Агнія Арсеньевна, съ презентами?.. И какъ это онъ вдругъ догадался?!. Нѣсколько томно перелистывала Агнія руководство къ гармоніи, облокотясь о подзеркальникъ и не удостоивала даве боковаго взгляда вскипѣвшую было родительницу. Ея улыбка шла обыкновенно нѣсколько вкось; но когда намъ самимъ пріятно, не все-ли равно въ какую линію складываются наши губы? Она такъ отдалась разглядыванію тетради, что и Васса Андреевна, остановивъ вдругъ наплывъ материнскихъ вопросовъ, поинтересовалась ею: — Тебѣ развѣ нужно это? — Oui, maman, кинула Агнія въ пространство. — Тетрадь-то толстая... И не разрѣзана, никакъ... значитъ купилъ... Скажите пожалуйста, какія нѣжности отъ нашей бѣдности!.. Во что обойдется такая, ты какъ думаешь Аничка? — Est ce que je sais! — Рубля въ три, или больше?.. За хлѣбъ за соль Арсенія Павловича могъ бы и на другое что подороже раззориться... И безъ записки прислалъ? — Un vrai gentleman, maman!.. — Ну ужъ!.. Васса Андреевна сдѣлала два шага и остановилась у двери. — Агнія Арсеньевна! окликнула она глухо и не безъ дрожанія гласныхъ. — Hein? — Не больно мнѣ по сердцу эти шуры-муры... Слышите… Ежели Арсеній Павловичъ какого красавца приведетъ въ родѣ Хрисанфа, я за васъ не заступница, коли вы сударыня вздумаете бросаться на шею всякому перекрествю! — Voilà les quintes! съ оттѣнкомъ грусти выговорила Агнiя Арсеньевна и погрузилась въ тайны гармоніи. Родительница скрылась. XI. Насталъ вечеръ. Агнія ждала... Въ ней не было никакого боязливаго смущенія. Она ждала не запрещеннаго плода, не тайнаго свиданія: самъ Арсеній Павловичъ, за трапезой, сообщилъ во всеуслышаніе, что «вечеркомъ обѣщалъ забѣжать герръ докторъ». Но Агнія все-таки ждала. И съ приглашеніемъ родительскимъ можно ждать. Не думайте, однако, что она проявляла это какой нибудь особой тревогой или изысканностью своего туалета. О ====page 263==== нѣтъ! Во внѣшности ея сказывалось даже больше степенности и вдумчивости, чѣмъ обыкновенно. Шиньонъ она понизила и лобъ открыла, отчего все лицо сдѣлалось строже и стало походить выраженіемъ на обликъ Вассы Андреевны въ минуты высшихъ салонныхъ соображеній — во дни оны... Въ душѣ ея загорѣлся огонекъ особаго соревнованія. Переносясь мечтой къ тому, кто такъ тонко и любезно прислалъ ей руководство къ гармоніи, она пожелала, съ особой настойчивостью, не только облегчить ему путь достиженія всего, на что онъ былъ способенъ, но и одушевить его еще высшимъ рвеніемъ къ проложенію себѣ этого пути; она желала показать ему, не теряя времени и поводовъ, въ какой степени она считаетъ себя достойною быть поддержкой человѣка дерзающаго... Но кто же проникнетъ до дна той глубины сердца, которую прикрывалъ, въ данномъ случаѣ, дѣвственный, хоть и старенькій корсетикъ отъ Vertus soeurs? Къ чему опережать теченіе событій, хотя бы и ничего въ себѣ грандіознаго не заключающихъ? Часы пробили восемь. Въ залѣ стояла темнота и красноватый огонекъ одной свѣчки мерцалъ во мглѣ черезъ-чуръ пространной и прохладной комнаты. Арсеній Павловичъ еще опочивалъ. Васса Андреевна какъ бы не выражала желанія показываться изъ своей спальни. Младшія дѣвицы шептались у себя, лежа въ кроваткахъ, мелюзга сидѣла въ дѣтской за уроками. Въ передней не было Ѳедосея. Горничная не получала приказа отъ барыни зажечь столовую лампу. Агнія и не распоряжалась отъ себя на счетъ лампы. Ее мгла не смущала. Она, при мерцаніи стеариноваго огарка, перелистывала подарокъ доктора, отъ времени до времени поглядывая на дверь въ прихожую. Кто ждетъ, тотъ и дождется, сказалъ бы я, еслибъ владѣлъ «лапидарнымъ» стилемъ. Но всѣмъ ли данъ этотъ стиль?! Выражаясь проще, въ пять минутъ девятаго раздался звонокъ и Агнiя, тотчасъ же поднявшись со стула (на которомъ она сидѣла у рояля), перешла гостиную и мужественно вступила въ переднюю, гдѣ тоже горѣлъ полу-стеариновый огарокъ. «Вы-злѣчно?!» чуть было не вырвалось у Венедикта Венедиктовича, когда онъ увидалъ, что сама Агнія отворила ему наружную дверь; но болѣе русскіе звуки раздались изъ устъ его. — Много милости! вскричалъ докторъ, засуетившись около вѣшалки: — не извольте взять простуды!.. — Человѣкъ нашъ ушелъ.. Я была въ залѣ... Soyez le bienvenu... Мнѣ, право, такъ совѣстно... Послѣднія слова были произнесены уже на порогѣ гостиной. ====page 264==== Рука Венедикта Венедиктовича была пожата дѣвицей такъ основательно, что онъ разсудилъ удержать нѣсколько влажную ладонь въ своихъ мягкихъ, ласкающихъ рукахъ. — Съ чего вамъ совѣстно? точно въ полголоса спросилъ онъ. — Votre envoi d’aujourd’hui... — Ce n’est rien... развязно выговорилъ докторъ, и вдругъ покраснѣлъ и запнулся, что Агнія и замѣтила. Они были уже, въ эту минуту, около хвоста рояля. — Послушайте, Венедиктъ Венедиктовичъ, начала Агнiя: — я вамъ хотѣла сказать одну вещь — для васъ. Я знаю, вы такъ умны, что не возьмете этого въ обиду. — Рачьте! — Такой человѣкъ, какъ вы, можетъ сдѣлать блестящую карьеру... до всего дойти... но здѣсь въ Петербургѣ il faut le jargon... — Le jargon! догадался Венедиктъ Венедиктовичъ и громко вздохнулъ. — Vous comprenez? — Oui! еще разъ вздохнулъ онъ. — Вамъ надо, какъ можно скорѣе выучиться свободно говорить... по французски. — О, да!.. Это есть корень всему! Онъ почти съ изумленіемъ взглянулъ на мудрую дѣвицу, такъ вѣрно и быстро попавшую въ самое больное мѣсто его сѣтованій и упованій. — C’est à prendre ou à laisser, почти строго выговорила Агнiя. — Правда... и я такъ тружусь, такъ тружусь... — Je me permets, cher docteur, de vous proposer... Parlez-moi français... Voulez-vous que nous ayons des heures fixes? — Merci! вскричалъ докторъ отъ полноты души. — У васъ такой акцентъ!.. — Oui, je n’ai pas d’accent, одобрительно вымолвила Агнiя. — Вотъ теперь... à partir de ce moment, la langue russe est bannie?.. — О! позвольте, хоть на сей разъ! просительно прошепталъ Венедиктъ Венедиктовичъ. — Мнѣ такъ любезно видѣть въ васъ... Интеллектъ превысокій, который все пытаетъ... О! русская дѣвица — великую душу имѣетъ!.. — Я не знаю, отвѣтила Агнія краями своихъ бѣловатыхъ губъ... — Но у насъ дѣвушкѣ со вкусомъ и съ amour-propre... вы понимаете?.. — О! разумѣю. — Надо много переносить и быть capable, очень capable. Но ====page 269==== вы видите, cher docteur, что васъ я поняла... Вы, пожалуйста, ne faites pas grand cas de l’humeur de ma mère. — Родительницы?.. И Венедиктъ Венедиктовичъ стыдливо опустилъ длинныя свои рѣсницы. — Oui, elle est journalière... — Перемѣннаго гемюту, сказать желаете? — Soyez comme par le passé... Mon père fait grand cas de vous. — Родителю вашему... — Ne dites pas: родителю... Ça pent le parler de notre... diacre... On dit père, mère, отецъ, мать, ou bien papa, maman. И Агнiя даже нахмурилась, но тотчасъ же косая линія губъ возвѣстила объ улыбкѣ, которую Венедиктъ Венедиктовичъ успѣлъ разсмотрѣть въ полусвѣтѣ. — Pardon, скромно прервала себя дѣвица и протянула руку. «So bist du», сказалъ про себя докторъ, и уже крѣпче, чѣмъ въ первый разъ, пожалъ концы полувлажныхъ пальцевъ. — Je sais, продолжала не то шопотомъ, не то въ сторону Агнія: — maman sera contre nos études... de français, mais mon père approuvera... — Это есть главное! чуть слышно разсмѣялся Венедиктъ Венедиктовичъ, не выпуская пальцевъ изъ своей руки. Онъ чувствовалъ, что въ нихъ есть какая-то игра, впрочемъ лишенная для него всякаго электричества. — Et vous me direz tout! уже нервнѣе вымолвила дѣвица, наклоняясь къ нему. — Tout! повторилъ докторъ съ оттѣнкомъ нѣкоторой боязни. — Oui, tous vos plans, tous vos projets, votre carrière enfin... N’est ce-pas? «Da stehen die Oxen am Berge!» подумалъ докторъ, но этой не славянской пословицы переводить, конечно, не сталъ. — Такая симпатія!.. вздохнулъ онъ. — Я маленькій человѣкъ, и вы такъ ласковы... Послѣднее слово скользнуло по дѣвственнымъ ушамъ Агніи, но не вызвало въ ней ничего похожаго на гримасу. — Je vous propose mon amitié, плавно пронеслись слова ея: — j ’en suis digne, monsieur. — О! вырвалось y доктора, и пышныя его губы приложились къ рукѣ дѣвицы. Она не отпрянула. Только черезъ двѣ-три секунды, отдѣлившись отъ рояля, на четыре тона громче сказала: — Vous êtes bien aimable, docteur, de m’avoir procuré ce traité d’harmonie... Je vais donner des ordres... Здѣсь такъ темно!.. T. CCXIII. — Отд. I. 18 ====page 270==== И она пошла давать приказаніе Глашѣ принести лампу; а потомъ заглянула въ спальню родительницы и кинула ей: — Papa dort, je ne puis donc pas rester seule avec le docteur qui est au salon. И прихлопнула дверь, произведя въ Вассѣ Андреевнѣ сангвиническое сотрясеніе, послѣ котораго она сейчасъ же стала растирать себѣ виски уксусомъ пополамъ съ оде-колономъ. «So bist du!» повторялъ Венедиктъ Венедиктовичъ, стоя спиной къ ролю и поглаживая свою бородку. Глаза его проникали сквозь полусвѣтъ гостиной въ разныхъ направленіяхъ. Голова работала на всѣхъ парахъ. Онъ не ожидалъ такой «дипломаціи» со стороны дѣвицы пресбитера, хотя и замѣчалъ въ ней то, что онъ опредѣлялъ растяжимымъ словомъ «темпераментъ». Это не Софи Петреусъ! Не одними ахами вѣетъ отъ нея. Отъ нея, собственно, не вѣяло для доктора ничѣмъ соблазнительнымъ. Эти волосы, глаза, скулы, рѣсницы, ротъ, фигура, холодныя руки, почти болѣзненно дѣйствующія на художественную нервность Венедикта Венедиктовича... Но какъ она мѣтко попала въ его больное мѣсто!.. Какъ полезны ему будутъ эти «frazônsische Stunden!» Какъ она понимаетъ его и какіе благіе подаетъ совѣты насчетъ родителей!... И Венедиктъ Венедиктовичъ выговорилъ про себя, тоже безъ перевода: «In der Nacht sind aile Katzen grau». И съ благодарностью поглядѣлъ на презентованную имъ тетрадь... Внесли лампу; а слѣва изъ дверей кабинета раздались здобная зѣвота и привѣтствіе: — Добро пожаловать!.. Перепустилъ я храповицкаго!.. Половица столовой дрогнула и подъ Вассой Андреевной по пути въ гостиную. На зачѣмъ же намъ слѣдовать за ней? То, что случилось, случилось безъ нея. Галилеянинъ побѣдилъ! Высь горняя. I. Не пора ли заглянуть и въ 25-й нумеръ «Бель-Вю?» Въ 25-й нумеръ нѣсколько уже поздно: — тѣ, кто стояли въ немъ, перебрались этажемъ повыше и заняли номерокъ съ перегородкой, хотя и дворянскаго вида, но самый дешевенькій, какой только оказался въ корридорѣ — съ двумя кроватями. Двѣ свѣчи лѣниво мерцаютъ на столѣ передъ диваномъ. На диванѣ сидитъ дама постарше, на креслѣ — дама помоложе, но она — дѣвица и дочь дамы, сидящей на диванѣ. Обѣ нагнулись ====page 271==== и пишутъ записки, каждая на своемъ бюварикѣ. Оба бюварика старенькіе, да и дамы, каждая въ своемъ родѣ, не новѣе бювариковъ. Въ матери все также неуловимо по своей тревожности, какъ и въ дочери; но въ дочери сохранились еще остатки безкровнаго благообразія, насколько можетъ его удержать пожелтѣлая лежалая литографія съ подписью «Laure» или «Mathilde». Вы, конечно, видали такія литографіи на почтовыхъ станціяхъ. Въ матери мелкія черты, изрытыя морщинками, собрались въ какой-то грецкій орѣшекъ, поверхъ котораго развѣвались пыльные съ просѣдью волосики. Въ дочери, всѣ линіи изломаны вдоль, и высохшій обликъ принялъ очертанія удлиненнаго овала съ тоненькимъ носомъ, также съ кончика приподнятымъ, какъ и у матери. У обѣихъ глаза развились точно въ ущербъ другимъ частямъ лица, и вѣки, покраснѣвшія отъ душевныхъ терзаній, хронической тоски или иныхъ причинъ, почему-то ежесекудно подергивались, раскрывая весь бѣлокъ глаза; а зрачекъ, тѣмъ временемъ, уходилъ совсѣмъ подъ верхнее вѣко. Занимайтесь вы спеціально «выразительными движеніями», вы право бы не могли найдти лучше экземпляровъ для этого мимическаго упражненія. И ротъ у обѣихъ дамъ находился въ непрестанномъ, чуть не электрическомъ сообщеніи съ глазами. Онъ то раскрывался, вздрагивая губами, то замывался съ не менѣе нервной стремительностью; и то и дѣло задержанные вздохи вылетали изъ него. Вздохнувши, обѣ дамы взглядывали другъ на друга и потомъ опять опускали головы надъ листками почтовой бумаги. Глаза матери давно ужь потихоньку слезились, дочь находилась въ самомъ близкомъ разстояніи отъ того же отправленія глазныхъ желѣзъ. Правая рука каждой изъ нихъ, съ худыми, тонкими, изъ однихъ косточекъ состоящими пальцами, судорожно водила перомъ, болтаясь въ манжеткѣ. И тѣло ихъ, такое же сочное какъ и руки, неменѣе свободно обращалось въ сѣромъ платьѣ (онѣ были одѣты одинаково) съ пелериночкой и строгимъ полотнянымъ воротничкомъ вокругъ шеи. Раздавался скрипъ перьевъ и ритмическій полетъ вздоховъ. Одна писала мелко и кругло съ усиками и росчерками. Другая длинными вытянутыми, чуть замѣтными буквами, порывающимися куда-то, буквами-стрѣлами, лишенными всякой плоти. Но вотъ дама на диванѣ встрепенулась, перо упало на бюварикъ, глаза закрылись... Дама на креслѣ, въ тоже мгновеніе, бросила и свое перо и очутилась на колѣняхъ. Черезъ секунду обѣ уже стояли колѣнопреклоненныя. Глаза ихъ крупно слезились и были устремлены ropè, руки лежали на плечахъ одна у другой... Потомъ онѣ обнялись. ====page 272==== — Maman, воскликнула, глотая слезы, младшая дама: — ты не имѣешь права убивать себя!.. А я зачѣмъ?... Я все вынесу, все!.. — Нѣтъ, Нина, отвѣтила ей въ тонъ пожилая дама, — гдѣ у тебя силы?.. Ты и безъ того вся, въ добрѣ, вся въ добрѣ!.. Souffrance et abnégation... — C’est toi, maman! — C’est toi, mon enfant! — Non! — Oui! И опять обнялись, все еще стоя на паркетѣ своего дешевенькаго номерка съ дворянскимъ убранствомъ. — Встань! — Я встану... Дочь подняла мать и онѣ взяли свои перья и начали еще нервнѣе дѣйствовать ими по почтовой бумагѣ, взглядывая другъ на дружку еще чаще и безнадежнѣе. — Нина! — Maman! — Что же ты ему пишешь? — А ты что? — Я не знаю... это такъ ужасно: какъ онъ говорилъ, этотъ адвокатъ? — Объ чемъ? — Объ томъ, что можетъ... ожидать... Аркадія... — Сейчасъ припомню. Онѣ подняли ручки перьевъ къ губамъ и прикрыли глаза половиной верхняго вѣка. — Въ мѣста? въ мѣста?... не договаривала мать. — Oui maman... въ мѣста — не столь отдаленныя. — Такъ, такъ, я прекрасно вспомнила, въ мѣста не столь отдаленныя... Но отъ чего, Нина, не столь отдаленныя, оть чего?... — Mais d’ici maman, de Petersbourg... — Ахъ мы какія съ тобой!.. ничего мы не знаемъ... а я была такъ поражена этимъ словомъ: «не столь»... Я въ первый разъ его слышу... но гдѣ же это, Нина? Въ какихъ... губерніяхъ... — Тамъ! Младшая дама указала рукой вправо и вверхъ и точно на лишенномъ плоти обликѣ ея отразился отблескъ ужаса. — Тамъ! повторила старшая и нѣсколько секундъ оставалась съ закрытыми глазами. — Oui — прошептала первая. — Seigneur!.. чуть слышно воскликнула вторая. ====page 273==== У ногъ ея очутилась дочь и легла головой въ ея колѣна. — Mais Dieu est juste!., вырвалось y матери: — только надо же знать, Нина, гдѣ это, вотъ сейчасъ же знать!.. Я пишу Аркадію... объ этомъ, вѣдь какъ же скрыть отъ него... Ты тоже объ этомъ пишешь? — Объ этомъ, maman. — И мы не знаемъ... а надо сейчасъ отправить съ посыльнымъ... не лучше ли телеграмму? — Y penses-tu, maman? Тамъ вѣдь могутъ распечатать... — Тамъ... dans cet enfer!.. — Cet enfer!.. повторила глухо младшая дама, все еще не оставляя своего положенія у ногъ матери. — У насъ нѣтъ такой книги... календарь спросить... — Къ чему!.. И обѣ дамы бросили общій взглядъ на книжки, лежавшія тутъ на столѣ и тамъ — на подзеркальникѣ. Но развѣ онѣ могли въ нихъ найдти «мѣста не столь отдаленныя». Книжка съ золотымъ обрѣзомъ, въ черномъ англійскомъ переплетѣ, глядѣла корешкомъ своимъ въ глаза младшей дамы. Золотыя буквы складывались въ два слова: «Holy Bible». А немного подальше лежалъ томикъ изъ коллекціи Таухница; на подзеркальникѣ какія-то «Слова и рѣчи? рядомъ съ книжкой «Manuel du Spiritisme? И съ брошюрой «Vie de Marie Alacoque». И въ нихъ тщетно было бы искать «мѣстъ не столь отдаленныхъ». — De ce coté? спросила мать. — De quoi, maman? — De l’Oural? — Je ne sais!.. И общій вздохъ соединилъ ихъ; онѣ уже обнимались на полу. — Я буду работать, шептала та, которую пожилая дама звала Ниной. — Я не боюсь работы... Было время, когда я мечтала... Je voulais me faire une réputation... все это я бросила; но теперь... — Ахъ! перебила пожилая дама: — припомнимъ, опишемъ все, что говорилъ этотъ адвокатъ... — Запишемъ, maman. — Неужели онъ — une célébrité? — Il parait que oui... — Но вѣдь онъ это выговорилъ... avec une indifférence: въ мѣста не столь отдаленныя... comme, s’il s’agissait de rien du tout... c’est cinique!.. — Это духъ вѣка, maman... такое время!... — А... гонораръ... такъ вѣдь онъ говорилъ? ====page 274==== — Такъ. — Онъ употребилъ слово... соотвѣтственный — кажется? — Да, maman. — Сколько же это?.. Nous sommes si pauvres!... Слезы полились, на этотъ разъ, въ четыре ручья. — Уничтожатъ, шептала черезъ минуту Нина, уже рядомъ съ матерью на диванѣ: — всѣ говорятъ... въ газетахъ пишутъ... — Когда же? — Къ Новому году. — Охъ не вѣрю я! — Et Clichy?... Il n’y a plus de Clichy, maman. — Нина! дитя мое — тутъ не то... развѣ ты не понимаешь?.. — Но это одно... подозрѣніе... — Не знаю я, не знаю!.. И опять оба пера заскрипѣли; но первая страничка не была еще написана, какъ обѣ дамы вразъ остановились и съ тревогой поглядѣли на дорожные бронзовые часы, стоявшіе на столѣ, въ кожаномъ красномъ футлярѣ. — Il est huit heures et demi!... точно съ недовѣріемъ выговорила мать. Дочерью овладѣла особая тревога: она не то, что зардѣлась — цвѣтъ лица препятствовалъ тому, но выказала смущеніе, которое въ особахъ другаго тѣлеснаго склада вызвало бы яркій румянецъ. — Viendra-t-il? беззвучно откликнулась она. — Que sommes nous pour lui?.. спросила мать, глядя вдаль. Глаза Нины избѣгали встрѣчи и голова низко-низко опустилась надъ бумагой. Бронзовые часики въ футлярѣ пробили половину девятаго. Вторая страничка еще не была исписана. Тревога писанія смѣшивалась въ обѣихъ съ томительнымъ ожиданіемъ того, кто былъ нуженъ имъ, въ эту минуту, какъ другъ и руководитель. И вотъ уже три четверти девятаго, а его все нѣтъ. Онъ еще ни разу не заходилъ съ тѣхъ поръ, какъ произошло ихъ переселеніе изъ 25-го нумера. А онѣ такъ убѣдительно просили его, почти слезно умоляли поддержать ихъ, наставить, вразумитъ передъ визитомъ адвоката... Адвокатъ пришелъ, какъ громъ раздались слова: «въ мѣста не столь отдаленныя», а кто ихъ наставилъ, кто поддержалъ, кто приготовилъ?!. Что писать Аркадію? Какъ измѣрить глубину пропасти, разверзающейся передъ ихъ любящими сердцами?.. Обѣ дамы начали третью страничку... Вотъ сейчасъ-сейчасъ пробьетъ девять. Вздохи смолкли... Сперлось дыханіе и у той, и у другой. ====page 275==== — Госпожа Хвостикова видно не стойтъ ужь въ двадцать пятомъ нумерѣ? раздалось внизу на весь корридоръ. Намъ съ вами знакомъ этотъ голосъ. Узнали бы его и тѣ, кто въ эту минуту мучительно ждалъ, но звукъ не могъ долетѣть до нихъ. — Корридорный! спрашиваю я: въ которомъ номерѣ теперь Мадамъ Хвостикова? Изъ двадцать пятаго? — Више пожалуйте, отвѣчалъ гарсонъ касимовской расы. Но пять минутъ, нужныя для того, чтобы подняться въ верхній этажъ, могутъ перейти въ цѣлую вѣчность для страждущихъ душъ... II. Быть можетъ, въ эти именно пять минутъ цѣлый рядъ образовъ промелькнулъ передъ обѣими дамами, увеличивая горечь ихъ тревоги и ожиданія. Не всегда лицо матери похоже было на грецкій орѣшекъ, не всегда пыльные волосики такъ убого развѣвались надъ лбомъ, потерявшимъ всякое подобіе живой растительности. Но она не вспоминаетъ давно объ этихъ минутахъ тѣлеснаго благоустройства... Ей было семнадцать лѣтъ. Три слова предстали передъ ея духовными очами: «Le beau, le bien, le vrai». Гдѣ она ихъ вычитала? Гдѣ услыхала? Не все ли равно. Она спросила себя: «Qu’est-ce le beau?» И вмѣсто отвѣта, стала волноваться. Она спросила себя: «Qu’est ce le bien?» И волненія ея усилились. Она спросила себя: «Qu’est се le vrai? И душа ея переполнилась черезъ край такой тревогой, что судьба сжалилась надъ ней и подвела ей того, кого она цѣлыхъ десять лѣтъ звала: «Léonidas». У Леонидаса были чалые глаза на выкатъ, грудь — горой, затылокъ съ двумя складками, въ плечахъ — косая сажень. «C’est le beau», сказала она: не могла же она ждать, когда идеалъ требовалъ немедленнаго примѣненія. Надо было тотчасъ же примѣнять и «le bien». И за этимъ дѣло не стало. Леонидасъ для всего остального человѣчества былъ отставной штабъ-ротмистръ и членъ англійскаго клуба; но для нея онъ былъ — импульсъ, источникъ, цѣль, фетишъ, все, на чемъ, вплоть до появленія чадъ, исключительно покоились херувимы, окружающіе «lе bien», тамъ, въ выси горней... ====page 276==== Леонидасъ же связывалъ область «du bien» съ областью «du vrai». Ему надо было посвятить себя всю; но онъ самъ началъ съ перваго же года уклоняться изъ храма, гдѣ ему возведенъ былъ жертвенникъ. Въ пикетѣ и палкахъ, да на рысистыхъ состязаніяхъ жила не только душа его, но и вещественная ея оболочка. Туда же уходили и стяжанія всѣхъ тѣхъ многочисленныхъ и уже ревизскихъ душъ, которыя Леонидасъ получилъ вмѣстѣ съ ея рукой. Область «du vrai» манила ее въ эти промежутки супружескаго культа. Истина была вездѣ, въ каждой книжкѣ, написанной вдохновеннымъ языкомъ, а она могла читать на четырехъ языкахъ. Она начала примирять все: англійское съ французскимъ, французское съ нѣмецкимъ, нѣмецкое съ русскимъ. И теперь вы видите около нея: «Слова и рѣчи» рядомъ съ «Vie de Marie Alacoque». Но вспомните: кто, какой философъ написалъ подъ рядъ эти три слова: «le beau, le bien, le vrai» — и вы примете ея примирительный зудъ за нѣчто предопредѣленное, хотя она и не знала, что конкурируетъ съ творцомъ цѣлой системы... Леонидасъ варьировалъ пикетъ съ ухой на шампанскомъ, таборъ Ильюшки съ бѣговыми пари; но развѣ онъ не даровалъ ей «ангела?» Родилась Нина. Всѣ три области слились въ двухъ существахъ. Одно больше отсутствовало и наполняло своими возгласами отдѣльныя помѣщенія Ново-Троицкаго, но за то другое сладостно пищало до полутора года, сюсюкало до трехъ, лепетало до шести и уже порывалось во всѣ три области съ восьми лѣтъ. Двѣ души держали ея материнскую и супружескую душу въ сладкихъ цѣпяхъ, а тѣмъ временемъ, другія болѣе реальныя души, числившіяся въ какой-то тамъ губерніи въ количествѣ пятисотъ или около того, перемѣнили владѣльца путемъ распорядительности Опекунскаго Совѣта. Но когда же ей было думать объ этихъ «душахъ»? А Леонидасъ, а Нина, а примиреніе французскихъ книжекъ съ русскими, и русскихъ съ англійскими? Уже не одинъ ангелъ начиналъ серію голосовыхъ упражненій. Второй слетѣлъ въ тотъ самый день, когда Леонидасова полукровная кобыла «Разлапушка» (отъ «Визапура» 3-го и «Безпечной»), выиграла серебрянный жбанъ, который и былъ влитъ въ утробу Леонидаса тутъ же на бѣгахъ, при богатырскомъ галдѣньи всей «чернокнижной» комнаты. Но второй ангелъ — Аркаша — проходя серію голосовыхъ упражненій, не столько пищалъ, сколько ревѣлъ, не столько сюсюкалъ, сколько плевался, не столько лепеталъ, сколько свисталъ и щелкалъ, взявъ объектомъ своей антрополической звукоподражательности краснопёраго «попку», отъ ====page 277==== котораго онъ съ необычайной отчетливостью выучилъ фразу, заимствованную попугаемъ отъ самого Леонидаса. — «Египетская дура! Носъ расквашу!..» Но съ каждымъ днемъ выясняющіяся черты второго ангела говорили о его кровномъ единствѣ съ типомъ Леонидаса и поддерживали связь между всѣми тремя областями. Когда его пятилѣтняя душа уже воспринимала добро въ формѣ коломенской постилы и наливки сливянки, которой Леонидасъ поилъ его за обѣдомъ, еще нѣкоторое количество ревизскихъ душъ перемѣнило владѣльца, все стараніемъ того же кредитнаго учрежденія. Что бы сталось съ остальными, еслибъ одна изъ безпощадныхъ сестеръ, прядущихъ наше бытіе, не перерѣзала нитку Леонидасовой жизни въ тотъ моментъ, когда его кровеносная система была взбудоражена страстнымъ участіемъ въ санномъ рысистомъ бѣгѣ?... Леонидасъ въ бекешѣ на распашку стоялъ у столба. Его жеребецъ «Вахлакъ» (отъ «Гусыни» и «Утѣшительнаго») состязался съ «Яхонтомъ» (отъ «Пострѣла» и «Плаксы»). Одинъ кругъ онъ пробѣжалъ побѣдоносно, да и гдѣ же было Яхонту тягаться съ нимъ? Но на второмъ кругѣ Вахлакъ пошелъ ни съ того, ни съ сего, «танцмейстеромъ», а наѣздникъ Купидоновъ видимо его задергиваетъ. Глаза Леонидаса уже налились. Онъ пожираетъ ими Купидонова. Еслибъ только онъ могъ перелетѣть черезъ барьеръ и впрыгнуть въ санки — Боже! что бы досталось загривку Купидоновъ хоть онъ «бестія!» и приписался къ гильдіи съ нескрываемою цѣлью охраненія своей неприкосновенности. Но возможно ли это?! Вотъ Яхонтъ настигаетъ, настигъ; вотъ еще десять саженъ и — столбъ!.. — Купидоновъ, ракалія! рявкнулъ Леонидасъ: — Ѳилька! Запорю, запорю!.. Поддужный Ѳилька, въ черкесской папахѣ, чувствуя предвкушеніе конюшни, на всемъ скаку сваливается подъ копыта Вахлака и ломаетъ себѣ два ребра. Морда Яхонта совмѣщается со столбомъ... Леонидаса поднимаютъ замертво. Область «du beau» пріяла его въ вѣчное нераздѣльное пользованіе, уже не подлежащее случайностямъ рысистаго бѣга и задергиваніямъ наѣздника Купидонова... Не стало Леонидаса, но онъ продолжалъ жить для нея въ лицѣ двухъ ангеловъ. Ропотъ не могъ овладѣть ея душой. Она сразу, съ первыхъ шаговъ своихъ на пути къ безконечному, воспріяла неувядаемую способность ежесекундно тревожиться, бояться всякихъ бѣдъ и невзгодъ для обожаемыхъ существъ, если ====page 278==== не для себя, внутренно перебирать всѣ мизеріи націего бреннаго тѣла, нашей земной юдоли, всего случайнаго, роковаго и возмутительнаго въ своей неизбѣжности и также легко выплывать изъ нѣдръ своего душевнаго оханья съ готовыми восклицаніями, по которымъ выходило, что такъ надо, что лучше быть не можетъ, что она никогда и не думала смущаться хрупкостью всего сущаго... Этой сладостной эквилибристики хватило ей вплоть до того момента, въ какой мы застали ее съ перомъ въ рукахъ и съ новой тревогой въ сердцѣ. Первый «ангелъ» выходилъ весь въ нее до малѣйшихъ побужденій и позывовъ, но второму она не смѣла не придать образъ и подобіе отца. Портретъ масляными красками изображалъ Леонидаса «бирюзовымъ гусаромъ». Какже было не расчистить путь къ этой бирюзѣ Аркашѣ, въ которомъ даже двѣ раннихъ складочки на затылкѣ указывали на предопредѣленіе свыше? Такъ и потекла самоотверженная жизнь воспитательницы-матери, гдѣ каждый дѣтскій помыселъ и каждый дѣтскій прыщъ становится предметомъ жгучихъ заботъ и безконечныхъ врачеваній. Нина не рвалась никуда изъ подъ крыла матери: но Аркаша, какъ только попалъ на первый рысистый бѣгъ, то уже нюхомъ какимъ-то началъ распознавать и отличать полукровныхъ четвероногихъ отъ чистокровныхъ; за упраздненіемъ же «бирюзовыхъ» поступилъ просто въ «голубые съ серебромъ» и столь преуспѣлъ въ короткое время въ десятомъ томѣ, что убѣдилъ мать свою въ тяжести матерьяльныхъ заботъ и несогласимости ихъ съ ея «святой жизнью». Издали ангельскій чинъ Аркаши оставался чистымъ и неприкосновеннымъ, да и никто въ мірѣ не могъ бы, въ глазахъ ея, набросить какую-либо тѣнь на свѣтлые лики дѣтей ея Леонидаса. И къ чему ей съ Ниной было входить во что нибудь матерьяльное, когда души ихъ уже трепетали вмѣстѣ отъ лучезарнаго сіянія «du beau, du bien et du vrai». Учителя Нины, одинъ послѣ другого, дѣлались сосудами ихъ общей нѣжности, такой прозрачной, что сквозь нее онѣ видѣли себя духовно, такой благоухающей и бѣлоснѣжной, какими бываютъ только ландыши въ первые дни весенняго приволья. А тамъ возникали все вопросы: пошли столы вертѣться, всплылъ откуда-то Сведенборгъ, Пій IX задумалъ новый догматъ, заѣзжая англичанка привезла такую книжку, что мать съ дочерью три ночи не спали. Послѣ «Писемъ» Муравьева поглощались «Soirées de St.-Petersbourg» Жозефа-де-Местра, а тамъ все перемѣшалось, перепуталось; учителя Нины замѣнились другими «учителями», которые призываемы были для примиреній и указаній пути; но ====page 279==== примиреній и указаній внушаемо было: «ждать свыше!» Нина заперлась... Она нашла призваніе. Она не спала ночей, она отдавалась вся восторгамъ творчества. Она должна была возвѣстить жаждущимъ душамъ дѣвственно-вдохновенное слово... То была повѣсть: «Вѣтка геліотропа». III. Нина долго хоронила отъ посторонняго глаза и уха это произведеніе, все сотканное изъ млечной бѣлизны и дѣвственныхъ сокровеннѣйшихъ порываній. Даже передъ матерью не рѣшалась она сразу обнажить свою «Вѣтку геліотропа». Сначала небольшими отрывками дѣлилась она съ ней и потомъ уже произошло чтеніе подрядъ, въ герметически-закупоренной комнатѣ, съ опущенными даже сторами, въ полголоса и съ непроизвольными перехватами дыханія. Но чтица все одушевлялась и одушевлялась. Матерью охватило не меньшее волненіе. Еще до половины не дошло чтеніе, какъ онѣ уже лежали въ объятіяхъ одна у другой, обливаясь слезами восторга. — C’est beau!.. вскричала тогда мать. А за этимъ восклицаніемъ послѣдовало и второе: — C’est bien! И третье: — C’est vrai! Но поймутъ ли, оцѣнятъ ли? Предавать ли тисненію? Пришелъ ли часъ возвѣстить міру о появленіи новаго словеснаго фіала? Онѣ бы долго обдумывали этотъ торжественный шагъ, еслибъ тогда на Руси не открылись съ трескомъ шлюзы просвѣтительнаго слова, еслибъ подъ рукой у нихъ не основался такой именно пріютъ, гдѣ женское творчество находило себѣ преимущественное пристанодержательство. Развѣ онѣ не читали уже и сельскую идиллію: «Лиловая лента», и подмосковную хронику: «Семейство Мордашкиныхъ», и драматическій эпизодъ: «Въ предчувствіи чего-то», и психологическую эпопею: «Соничка Пшикъ?» Развѣ это не поощряло ихъ? Но скромность Нины, ея смиренное самоуничиженіе, ея трогательная погоня за самоотверженной неизвѣстностью подсказали имъ: послать «Вѣтку геліотропа» не иначе, какъ анонимно. Мужественно стали онѣ ждать... Ждали мѣсяцъ, два, полгода, годъ. Нина безъ ропота несла крестъ свой. Сколько бы еще прождали онѣ — извѣстно только всевидящему провидѣнію, но въ числѣ ихъ знакомыхъ случился благообразный и благоуханный джентльменъ по имени Вячеславъ Балдевичъ; онъ и тогда уже тайно рвался къ литературѣ, хотя и состоялъ «при», какъ выражаются ныньче въ шаткихъ окраинахъ. Въ томъ ====page 280==== пріютѣ женскаго творчества, куда Нина послала анонимно свою «Вѣтку геліотропа», у него уже были связи, на него даже возлагали надежды, какъ на будущаго дѣятельнаго сотрудника. Онъ проникъ въ тайну молча-страдающей дѣвицы и поспѣшилъ въ пріютъ, гдѣ разъяснилъ, что рукопись, погребенная въ «убліеттахъ» зеленыхъ картоновъ, принадлежитъ не какой-либо «замухрышкѣ», а дочери того самого Хвостикова, котораго замертво подняли при состязаніи «Вахлака» съ «Яхонтомъ». Вся «чернокнижная» комната была тутъ, нѣкоторымъ образомъ, замѣшана, хотя она, быть можетъ, игнорировала, временно, рожденіе на свѣтъ «Вѣтки геліотропа». Дѣло принимало характеръ не одного поощренія дѣвственныхъ упражненій въ благородствѣ помысловъ и благовоніи штиля; но и констатированія духовныхъ стремленій даже въ женскихъ отпрыскахъ того рода, въ которомъ «бирюзовые» штабъ-ротмистры и состязатели рысистыхъ бѣговъ не переводились, да съ помощью Божіей и не имѣютъ переводиться. Органу, бдящему не только надъ поддержаніемъ, но и надъ пересозданіемъ нашего «джентри», нельзя было взглянуть съ верху въ низъ на «Вѣтку геліотропа». Такъ направилъ дѣло Вячеславъ Балдевичъ и въ разгаръ праздника природы, во дни распусканія всякаго злака и цвѣтка, въ іюльскомъ ливрезонѣ появилась «Вѣтка» съ полнымъ благорожденнымъ именемъ, повитымъ самыми свѣтлыми страницами изъ анналъ чернокнижной комнаты. Нина, какъ весталка, цѣною неприкосновенности своей, купила чечевичную похлебку писательской славы!.. Не прошло и двухъ мѣсяцевъ, какъ въ разныхъ «артикляхъ», которые были доставлены ей тѣмъ же обоюдоострымъ Балдевичемъ, ея «Вѣтка» была избрана мишенью глумленія. Разодрать покрывало весталки, осквернить себя гласностью и читать въ фельетонѣ презрѣннаго фолликюлера: что Вѣтка геліотропа — «миндальное печенье, изготовленное какой-то безнадежной дѣвой». — Abomination de la désolation! вскричали мать и дочь, и обнялись. Съ этой минуты имъ стало душно въ предѣлахъ отечества. Неуловимая, но неугомонная жажда чего-то необъятнаго, вселенскаго, внѣ всякаго опредѣленія стоящаго, овладѣла ихъ душами. Гдѣ-же искать этого «нѣчто»? Заграничные паспорты опустились до пяти рублей, а тутъ еще надо входить въ какiя-то «уставныя граматы», въ какое-то «улучшеніе быта», въ устройства какихъ-то «временно-обязанныхъ». Омерзеніе отъ житейскихъ дрязгъ одолѣло ихъ. Аркаша явился «ангеломъ хранителемъ». Онъ писалъ: «Уѣзжайте, maman, съ Ниной поскорѣе и дайте мнѣ довѣренность, какъ можно пополнѣе. — Я все устрою и нашимъ ====page 281==== пейзанамъ нарѣжу такой землицы, что они будутъ помнить эмансипацію». Горячо возносились онѣ моленіями о томъ, чтобы «братъ не всталъ на брата» и чтобы «все это поскорѣе кончилось». Долго-ли коротко-ли онѣ мыкались; но Нина первая обрѣла то «нѣчто», которое такъ несмолкаемо гвоздило ихъ. И вотъ онѣ на лучезарномъ верху! Сколько явилось наитій, порываній, великихъ задачъ, сколько зажглось передъ ними свѣточей!. Онъ пришелъ къ нимъ тогда, когда онѣ, испробовавъ всего, уже сочиняли планъ мученичества среди туземцевъ, поклоняющихся «au petit dieu Michapou» Да, онѣ воспылали священной ненавистью къ этому «Michapou». Онѣ остановились на немъ послѣ экскурсій во всѣ стороны экзотическаго подвижничества. Имъ представился выборъ между: «Michapou» и судьбами вновь обращенныхъ «petits Patagons». Довольно долго склонялись онѣ на сторону «des petits Patagons»; но «Michapou» одолѣлъ. Съ нимъ предлежало немедленно вступить въ смертельный бой... И онъ явился въ такую-то роковую минуту... — Миръ вамъ! произнесъ онъ, принося внезапно успокоеніе мятущемуся ихъ духу этими двумя словами. Обѣ разомъ возвели его въ такой идеалъ, гдѣ «le beau, le bien и le vrai», уже сливалось въ неразрывное цѣлое. Вся жизнь распалась въ ихъ глазахъ на двѣ половины: до встрѣчи съ нимъ и послѣ встрѣчи. Les petits Patagons скрылись въ мракъ океана, le petit dieu Michapou представился театральнымъ истуканомъ изъ оперы «Африканка», медовыя книжки примирительнаго «Michel Nicolas» сошли съ полки, ибо въ нихъ указанъ былъ тайный и даже очевидный ядъ и соблазнъ. Воочію видѣли онѣ существо, не только не колеблющееся ни отъ чего, но такое, которое само «обращаетъ» другихъ. Все привыкли онѣ обожать вдвоемъ прозрачно и безплотно; но отчего-же Нина въ обожаніи его стала проявлять какую-то свою, особую духовность? Она расцвѣла, безсмѣнная улыбка блуждала на ея устахъ, она вступила въ блаженное созерцаніе чего-то несказуемаго человѣческимъ словомъ; все это такъ; но она все рѣже и рѣже изливала свою душу въ материнское лоно. Могло-ли это не означить чего-нибудь необычайнаго?.. Распросы, пытанія, слезы, а потомъ упреки, успокоенія, мольбы, какъ потокъ лавы понеслись, увлекая ихъ на самое дно пропасти взаимныхъ терзаній... — Придите въ разумъ! сказалъ онъ имъ въ новую роковую минуту. И онѣ пришли въ разумъ. Потекли недѣли, мѣсяцы, годы сладчайшаго бытія. Ихъ свѣтлый уголокъ былъ устроенъ около ====page 282==== прекраснаго вертограда, гдѣ онѣ проводили часы отдохновенія. Около этого парка сосредоточилось все, чѣмъ онѣ жили. А чѣмъ жили онѣ? Каждый мѣсяцъ нисходило свыше новое наитіе; если не предстояло надобности примирить что-либо въ области непримиримаго, созидались планы на тему «du petit dieu Michapou», но уже въ иныхъ формахъ, съ главнѣйшимъ участіемъ отечественнаго элемента. Нельзя-же было не облекать и во что-нибудь осязательное своихъ безконечныхъ стремленій. Аркаша, хотя и не безъ почтительнохозяйственныхъ внушеній, слалъ «треты»; а треты переходили въ посильныя приношенія. Уже создался совсѣмъ проэктъ основанія «убѣжища», на которое потребовалось-бы... онѣ не знали сами сколько, да и когда-же имъ было считать, какъ вдругъ «ангелъ хранитель ихъ» — Аркаша выглянулъ изъ подъ облаковъ и напустилъ градъ и жупелъ на ихъ райскій уголокъ. IV. Аркаша давно уже снялъ съ себя ментикъ, голубой съ серебромъ и, въ штатскомъ платьѣ, продолжалъ поддерживать традицію своего родителя. Въ его непосредственномъ завѣдываніи находилось не только устройство временообязанныхъ душъ, но и всѣ угодья, принадлежавшія той, кто носилъ его когда-то подъ сердцемъ. Леонидасъ, тотчасъ послѣ женитьбы, освободилъ себя лично отъ всякихъ вещественныхъ слѣдовъ родоваго достоянія. Поэтому, Аркашѣ, и по достиженіи совершеннолѣтія, нечего было наслѣдовать. Но довѣренность «пополнѣе» замѣнила ему всякое наслѣдство. Доходили до «вертограда» назойливые слухи о какихъ-то дѣлахъ въ «крестьянскомъ присутствіи» и въ «правительствующемъ сенатѣ», затѣянныхъ этими «неблагодарными» временообязанными, которыхъ Аркаша будто бы посадилъ на пески и сдиралъ съ нихъ за базарныя площади, нѣсколько разъ окупленныя ихъ сельскими обществами; но все это, какъ плескъ волны, шумѣло тамъ гдѣ-то, у подножія той лучезарной горы, гдѣ онѣ жили въ очарованныхъ чертогахъ... И вдругъ: градъ и жупелъ!.. По полной довѣренности, Аркаша (переѣхавъ изъ Москвы въ Петербургъ), воспользовался минутой банковаго возрожденія и наводнилъ «рынокъ» продолговатыми бумажками, которыя подмахивалъ въ качествѣ уполномоченнаго. Какой-то «другъ дома» уже извѣщалъ разъ его довѣрительницу о слишкомъ быстромъ выпускѣ этихъ кредитныхъ знаковъ; но развѣ она могла заподозрить своего Аркашу? Правда, въ доставленіи заграничныхъ третъ ====page 283==== начали чувствоваться довольно продолжительныя задержки; но развѣ это могло поколебать вѣру въ «ангела-хранителя?» И въ тотъ самый часъ, когда жупелъ наполнилъ смрадомъ ихъ вертоградъ, онъ внезапно простился съ ними. Его не стало, онъ уѣхалъ туда, въ ту страну, откуда пришла и грозовая туча. Все разлетѣлось: порывы, наитія, грандіозные планы обращеній и примиреній. Рванулись и онѣ за нимъ вслѣдъ; но ихъ задержали... да, задержали и подвергли захвату всю радостную обстановку ихъ гнѣздышка. Даже изъ книгъ уцѣлѣли только тѣ пять книжекъ, которыя доѣхали теперь до отеля «Бель-Вю». Очутившись въ гарни, онѣ употребили не одинъ мѣсяцъ на томительнѣйшее ожиданіе какого-нибудь кредитнаго знака, который далъ бы имъ возможность двинуться въ путь, въ страну скорбей и житейскихъ дрязгъ. Сначала онѣ получали еще утѣшительныя письма отъ него, конечно, безъ всякихъ вещественныхъ вложеній (развѣ онѣ могли писать ему о такихъ суетныхъ вещахъ?), но потомъ онъ смолкъ, абсолютно смолкъ... Всѣ слезы, какія накопились въ нихъ, вылиты были въ этотъ промежутокъ времени. А что еще предстояло тамъ, въ этомъ ужасномъ городѣ, куда онѣ прибыли, наконецъ, въ самые лютые морозы. То, съ чѣмъ они двинулись, было едва ли не все, что осталось имъ въ земной юдоли, послѣ аркашиныхъ кредитныхъ операцій; а онѣ все-таки остановились въ отелѣ «Бель-Вю». Тѣнь Леонидаса возмутилась бы, видя ихъ въ какихъ нибудь семигривеиныхъ комнатахъ на Лиговкѣ. Но изъ 25-го нумера онѣ поднялись, когда почувствовали, наконецъ, хотя все еще смутно чрезъ что предлежало имъ пройдти... Аркашу нашли онѣ пансіонеромъ дома въ 1-й ротѣ измайловскаго полка, правда, во цвѣтѣ мужественной силы и даже за карточнымъ столомъ; но сердце матери разодралось на части, и никто въ мірѣ не могъ бы ее завѣрить, что сынъ ея Леонидаса не жертва людской алчности и коварства, еслибъ не сговоренный, за «соотвѣтственный гонорарій», повѣренный Аркаши не представилъ ей списка кредитныхъ знаковъ, выданныхъ Аркашей отъ имени своей довѣрительницы. Тогда произошло переселеніе изъ 25-го нумера въ номерокъ съ перегородочкой, скромнѣе котораго уже не оказалось въ корридорѣ. Но повѣренный (та самая célébrité, которая сейчасъ только оставила ихъ) какъ бы конфиденціально сообщилъ о возникающихъ яко бы сомнѣніяхъ: не существуетъ ли на «рынкѣ» еще такого же количества кредитныхъ знаковъ, пущенныхъ имъ же, Аркашей, но подписанныхъ уже не имъ, какъ довѣреннымъ распорядителемъ, а самой виновницей дней его?.. ====page 284==== Сначала ни одна изъ дамъ не поняла сразу самаго «существа» этого факта. — Вы изволили выдавать документы? спрашиваетъ «célébrité», раскуривая папиросу и поглядывая какъ-то вкось. — Des procurations, подсказываетъ Нина матери. — Des procurations? повторяетъ довѣрительница Аркаши. — Нѣтъ, то статья особая; а документы долговаго характера, по просту векселя? — Jamais! воскликнули обѣ дамы. — Такъ-съ, оттягиваетъ «célébrité» и слегка поникаетъ головой. — Дѣло становится нѣсколько... И толстый указательный палецъ, совершая въ воздухѣ кругъ, пополняетъ фразу адвоката. Но дамы ее не понимаютъ. — Какіе документы? растерянно спрашиваетъ довѣрительница. — Векселя-съ, какъ я уже имѣлъ честь объяснить, вами лично, а не по вашей довѣренности подписанные... — Jamais! повторили опять обѣ дамы, и руки ихъ схватились подъ столомъ. — Есть, однако, указанія... И тутъ адвокатъ началъ процѣживать слова, поджаривая обѣихъ дамъ на медленномъ огнѣ своей иносказательной діалектики. Онѣ такъ отстали отъ новѣйшаго отечественнаго языка, что только внутреннее чутье ихъ схватывало сокровенный смыслъ адвокатскаго тонкаго вразумленія. Ихъ взгляды одни могли выразить весь ужасъ, внезапно овладѣвшій ими. Какъ онѣ ни парили, какъ ни выше стояли надъ тѣмъ муравейникомъ, гдѣ всѣ мы грѣшные копошимся, но видно инстинктъ охраненія родичей почувствовали разомъ: что это такое, когда существуютъ «на рынкѣ» документики, яко-бы одною изъ нихъ подписанные, когда такихъ документиковъ она никогда и въ глаза не видывала и даже не знала хорошенько, на какой онѣ пишутся бумагѣ. Отрицать — значитъ «обнаруживать возможность преступленія», какъ выразился въ дальнѣйшей объяснительной рѣчи господинъ ходатай. А восклицаніе «jamais» уже два раза вылетѣло изъ коллективныхъ устъ. Третьяго «jamais» не раздалось болѣе. Довѣрительница смолкла, и когда адвокатъ еще разъ спросилъ на счетъ «дачи» документовъ, лично ею подписанныхъ, она выговорила уже: — Peutêtre... На что адвокатъ замѣтилъ, что въ такомъ случаѣ надо поскорѣе «изъять эти документы изъ обращенія», послѣ чего и раздалась фраза Эвменидъ: «въ мѣста не столь отдаленныя» — на ====page 285==== тотъ случай, еслибъ дѣйствительно оказалось, что довѣрительница Аркаши не только никакихъ кредитныхъ знаковъ не подписывала, но и находилась въ совершенномъ невѣдѣніи того, что бланки съ текстомъ можно купить въ любой литографіи для сокращенія времени, буде предстоитъ ихъ пустить «на рынокъ» въ солидномъ количествѣ. Затѣмъ, адвокатъ ушолъ, давъ понять, что не мѣшало-бы имъ войти въ соглашеніе съ пансіонеромъ дома Тарасова и, будучи вполнѣ убѣжденъ, что ни одна изъ дамъ и не вообразитъ себѣ, что онъ дѣйствовалъ по инструкціи самого Аркаши... И вотъ онѣ, какъ на необитаемомъ островѣ, даже безъ тѣхъ обломковъ, изъ которыхъ Робинзонъ добылъ себѣ больше добра, чѣмъ имъ нужно было въ эту минуту. Но все это — тлѣнъ передъ тѣмъ фактомъ, что его нѣтъ, и не было ни вчера, ни третьяго дня, не было цѣлую недѣлю. Онѣ-бы давно пустили въ ходъ не только всю артель посыльныхъ, но и телеграфъ, еслибъ онъ не сказалъ имъ, въ единственный визитъ свой, чтобы онѣ «не безпокоили себя записочками». Но если онъ и придетъ, какъ погрузить его въ болото грязныхъ обвиненій, тяготѣющихъ надъ Аркашей, какъ просить его совѣтовъ, когда онъ и отъ невещественныхъ порываній ихъ духа точно отвратилъ лицо свое?... Часики въ футлярѣ простучали девять. — А-ахъ! вскричали вдругъ обѣ дамы, и почти въ изнеможеніи откинулись назадъ Кто-то щелкнулъ ручкой двери. V. — Высоконько-таки изволили перебраться, выговорилъ супругъ Вассы Андреевны, снимая съ себя хорьковую шубу и расправляя свои волосы — Совсѣмъ задохнулся. Обѣ онѣ стояли передъ нимъ, переступая съ ножки на ножку, не зная, предлагать-ли ему садиться, или помочь сначала въ разоблаченіи отъ мѣховой одежды. — Намъ такъ совѣстно, рѣшилась прошептать Нина. Онъ протянулъ имъ обѣ руки. — Сюда, на диванъ, пригласила мать, убирая поспѣшно свой бюварикъ. — Сядемъ, сядемъ; объ чаѣ не безпокойтесь — пилъ дома. Вы это что-же, Анна Леонтьевна, такъ въ личикѣ измѣнились? Больно ужъ смущаетесь духомъ; этого не слѣдуетъ-съ, и Аграфену-то Матвѣевну еще пуще только разстраиваете. Т. ССХIII. — Отд. I. ====page 286==== Не приходите въ удивленіе отъ того, что «Нина» вдругъ превратилась въ «Анну», да еще «Леонтьевну». Анной она нарѣчена была, дѣйствительно, при св. крещеніи; но въ былое время и Арсеній Павловичъ звалъ ее Ниной Леонтьевной: Леонтьевной потому, что Леонидасъ только для супруги былъ Леонидасомъ, а для прочаго человѣчества, а также и по метрическому свидѣтельству, числился Леонтьемъ Дмитріевичемъ. Кое-что значило и то, что прежде тотъ-же Арсеній Павловичъ называлъ мать Нины Агрипиной Матвѣевной, слѣдуя не столько модѣ, сколько настоящему календарю; а теперь это имя въ устахъ его демократизировалось и перешло въ «Аграфену». И мать, и дочь смутились, точно уличенныя на мѣстѣ преступленія. — Да, не ладно это, продолжалъ, отдуваясь отъ подъема на лѣстницу, Арсеній Павловичъ: — кромѣ малодушія ничего изъ этого путнаго выдти не можетъ... Мужаться надо — и благо вамъ будетъ. — Мы такъ слабы... вымолвила съ глубокимъ сокрушеніемъ Аграфена Матвѣевна, и опустила голову. Нина вздохнула и сдѣлала тоже движеніе. — Дѣйствуйте. Что въ эту-то недѣлю надѣлали хорошенькаго? Небось, чай, слезами да воздыханіями пробавлялись; такъ это, сударыни мои, не резонъ, повѣрьте мнѣ. Свѣтъ не клиномъ сошелся, также и городъ Петербургъ. И мать, и дочь, полузакрывъ глаза, слушали: раздавался тотъ-же голосъ, вѣщавшій имъ, столько разъ, глаголы, ведущіе къ постиженію несказуемыхъ истинъ, но развѣ такъ звучалъ этотъ голосъ, развѣ такія слетали съ устъ его слова и рѣчи? Мы-же спросимъ, выражаясь нѣсколько попроще: развѣ такимъ тономъ бесѣдовалъ съ ними когда-то нашъ знакомецъ? — Если-бы вы знали! вырвалось у матери. Она придвинулась къ гостю и ротъ ея нервно вздрогнулъ. Потокъ словъ готовился хлынуть; но звукъ замеръ на губахъ. — Говорите, говорите. Я вѣдь не духъ всевѣдущій. Обѣ дамы растерянно переглянулись, и ни одна не рѣшалась начать первая. — L’avocat, промолвила съ усиліемъ Нина. — Что, авока? подхватилъ, вкусно зѣвая, Арсеній Павловичъ: — у васъ былъ что-ли какой повѣренный? — Да, отвѣтила мать, и не могла не воскликнуть: — Боже! этотъ адвокатъ совсѣмъ безъ сердца! — Хе, хе, хе! раздался ядрёный смѣхъ Арсенія Павловича: — чего захотѣли — сердца! Вы изъ отечества-то десяточекъ лѣтъ, а ====page 287==== то и съ лишечкомъ, пожалуй, отсутствовали. Вотъ въ это-то самое время и народилось у насъ на Руси цѣлое сословіе-съ. Вамъ-бы теперь вѣдомости побольше почитывать, ужь если Господу угодно было наслать вамъ такое испытаніе. Изъ вѣдомостей, по отдѣлу судебной хроники, многому-бы научились... — Онъ сказалъ гонораръ... заикнулась стыдливо Нина. — На счетъ этого, перебилъ Арсеній Павловичъ: — сугубо дошли они, и преимущественно по двумъ статьямъ: подлогу во всѣхъ его видахъ, на счетъ-ли завѣщаній, или опять векселей... — Векселей! разомъ вскричали обѣ дамы и смертельно поблѣднѣли. — Да, векселей и всего прочаго... и еще по одной такой сектѣ... я вамъ ее не стану называть... изъ такъ называемыхъ вредныхъ... вотъ здѣсь больше въ мѣняльной торговлѣ процвѣтаетъ... Эти двѣ статьи такъ имъ въ прокъ пошли, что они и на всю-то прочую практику смотрятъ по этому все масштабу. Да кто-жѳ у васъ такой былъ? — Une célébrité, доложила Нина. — По фамиліи-то какъ, спрашиваю? — Аркадій, продолжала чуть слышно мать: — самъ прислалъ его — фамиліи онъ не называлъ. — Это оттуда-то? Арсеній Павловичъ повелъ головой и весьма замѣтно усмѣхнулся. — Оттуда, чуть дыша, отвѣтила мать. — Да вы что-же это, Аграфена Матвѣевна, со мной такъ все скрытничаете? Достоинство свое соблюдаете, что-ли? Такъ это напрасно. Или я вамъ нуженъ, и въ этомъ случаѣ вы-бы мнѣ всякую штуку разсказали безъ лишнихъ деликатностей, или-же вы меня только такъ, для пріятныхъ разговоровъ, видѣть желаете? Вмѣсто отвѣта обѣ дамы зарыдали, и долго раздавались ихъ всхлипыванія. На Арсенія Павловича это хотя и не очень подѣйствовало, но немного онъ все-таки какъ будто поразмякъ и, взявши мать за худые пальчики лѣвой руки, проговорилъ: — Да вы полноте, грѣшно меня, старика, такъ волновать... Эхъ, женское дѣло!... А все отъ чего? Отъ того, что книжки безпутныя читаете. Вонъ у васъ я, намедни, какую-то французскую дрянь видѣлъ... Пора-бы все это бросить. Вѣры нѣтъ; въ законѣ не тверды; вотъ что-съ; а прочее — все дѣло рукъ не нашихъ, стало — надо смириться. — Надо, надо! прошептали обѣ вразъ, и подняли глаза кверху. ====page 288==== — Пора бы, вразумлялъ гость: — всѣ эти глупости-то изъ головы выкинуть... Жалости достойно про какую-нибудь Мари Алякокъ читать! — Да мы... начала было Нина. — Нечего вывертываться-то, барышня, нечего... Я вѣдь грамотѣ французской наученъ... Вы-бы еще тамъ посидѣли, такъ и совсѣмъ бы сбились съ пути... Кто такая есть Мари Алякокъ?.. Ихніе же газетчики надъ всей этой комедіей потѣшаются... Отъ истерики помутилась старая дѣвка... Арсеній Павловичъ не замѣтилъ даже, что обѣ дамы какъ-то особенно всколохнулись отъ двухъ послѣднихъ словъ. — Съ какого шута, прости Господи моему согрѣшенію, станутъ вдругъ здоровому человѣку видѣнія являться?... Да это еще бы куда ни шло. — А то она комедіянскій себѣ нарядъ сшила, да въ немъ по полямъ ночью бѣгать начала, какъ шалая, да ребятишекъ-свинопасовъ какихъ-то пугала, про картофель имъ пророчила. Это ужь не Алякокъ, а правильнѣе а ля Поль де Кокъ выходитъ! Какъ вкусно засмѣялся опять Арсеній Павловичъ и какое страдальческое смущеніе являли лица обѣихъ дамъ! — Только стоитъ себя попустить, безжалостно донималъ ихъ гость: — и во вся тяжкая ударишься... Чай не такъ давно вы изволили распѣвать: Вьержъ, нотръ эсперансъ, Вьержъ, нотръ бонёръ, Совъ, совъ ля франсъ, Паръ лё сакре-хёръі Иль это я выдумалъ?! Хе, хе, хе! Тоже и опять случится, коли суемудрію предаваться станете. Вы вникните-ка: чего нынче всѣ взыскуютъ... Они тамъ пускай съ своими сакре-керами морочатъ скорбныхъ главою. Ужь кажется какой былъ праздникъ послѣ объявленія непогрѣшимости? Анъ что же выходитъ? — Вы-бы вѣдомости больше почитывали, благо и по нѣмецки и по англійски знаете. У нѣмцевъ только и гудятъ: какъ бы къ древнему ученію обратиться... Этотъ, какъ бишь его, баварскій-то профессоръ, докторъ... ну Господь съ нимъ, въ другой разъ припомню, совсѣмъ отдѣлился. Старовѣры и у нихъ теперь, только не такіе, какъ наши, тѣ стоятъ за резонное дѣло. Сколько, какъ я припомню, у васъ умиленій всякихъ было, во дни оны, надъ этимъ самымъ перомъ Гіацинтомъ! Ужь на что столбъ былъ? И монашествующему сану посвятилъ себя по гробъ живота, Анъ, глядь, читаешь, что «мосье молъ и мадамъ Луазонъ имѣютъ честь извѣстить, что Господь Богъ даровалъ ====page 289==== Имъ чадо, мѣсяца и дня такого-то!» И этотъ мосье Луазонъ священствуетъ въ городѣ Женевѣ — и есть онъ не кто другой, какъ вашъ бывшій перъ Гіацинтъ — такъ-то-съ! — Да, да, раздался коллективный шопотъ. — И англичане тоже тронулись. Куда ихъ тянетъ? Вникните. А вы про Мари Алякокъ побасенки читаете!.. Ну да это въ сторону. Вотъ скрытничать со мной на счетъ житейскаго-то не слѣдуетъ — опять скажу, и гоноръ свой дворянскій надо оставить втунѣ. — Мы не смѣли! вздохнула мать и, съ паузами душевнаго волненія, начала скорбную повѣсть о томъ: какимъ операціямъ предавался Аркаша, и какія непонятныя «якобы» вытекали изъ устъ повѣреннаго вплоть до фразы Эвменидъ. Всего не могла въ должной связи изложить Аграфена Матвѣевна; Нина нѣсколько разъ спѣшила ей на помощь; но и она съ трудомъ поддерживала нить разсказа, такъ что Арсеній Павловичъ то и дѣло подталкивалъ звукомъ: Ну-те, ну-те. VI. Кончилась исповѣдь новыми потоками слезъ, отъ которыхъ Арсеній Павловичъ морщился точь въ точь, какъ отъ дождя съ вѣтромъ, когда петербуржецъ неосторожно выйдетъ погулять безъ зонтика. Между послѣднимъ нервнымъ вздохомъ и рѣчью гостя вышла значительная пауза, во время которой ни матери, ни дочери не пришло на умъ — поглядѣть гостю прямо въ глаза: быть можетъ, онѣ увидѣли бы, чего имъ ждать отъ своего друга и руководителя. — Дебри, дебри непроходимыя! изрѣкъ, наконецъ, Арсеній Павловичъ и повелъ плечами. — Тутъ надо не слезы проливать, а всѣ пороги оббить... И поскорѣе вамъ, Аграфена Матвѣевна, слѣдуетъ въ вѣдомостяхъ пропечатать, что вы отъ себя никакихъ долговыхъ документовъ не выдавали. — Но вѣдь адвокатъ, осмѣлилась перебить Нина: — говорилъ, что Аркадій можетъ... — Отъ этого матушкѣ вашей не легче будетъ, что братецъ немножко раньше, немножко позднѣе отправится вояжировать... Я мужикъ простой и на прямки это говорю. Надо спасти то, что можно еще. Вѣдь не Христовымъ именемъ содержать себя будете!.. Мать закрыла лицо руками. — Первое дѣло, строго спросилъ Арсеній Павловичъ, обра- ====page 290==== щаясь въ ея сторону: — уничтожили вы довѣренность, выданную сынку? — Довѣренность? переспросила Аграфена Матвѣевна, и въ недоумѣніи поглядѣла на Нину. — Oui... non, вспомнила Нина. — Ха, ха, ха! Да вы ей-ей совсѣмъ съ собой порѣшить хотите! Чего же вы ждете? Чтобъ Аркадій вашъ еще на полмилліончика векселей отъ вашего имени выпустилъ? — Наставьте! — Мудреная статья!.. Вы, прежде всего, узнайте, какой такой у васъ ходатай былъ... Мнѣ сдается, что тутъ не безъ подвоха... ужь вы меня извините: я буду на чистоту выражаться. — Имя моего мужа!.. — Полноте сударыня, дѣло-то врядъ ли до того дошло, чтобъ сынъ вашъ сталъ упражняться въ каллиграфіи, а онъ попугиваетъ васъ. Мужчина тутъ нуженъ, мужчину вамъ надо... — Мужчину? какъ бы про себя спросила Нина. — Да, вы однѣ совсѣмъ пропадете... Радъ бы пособить вамъ, да вы согласитесь сами: не то мое положеніе, чтобы въ казусы этого рода входить... опять же и дѣлъ всякихъ — страсть. Однако, неужели у васъ здѣсь въ Питерѣ никого знакомыхъ нѣтъ, чтобы былъ въ чинахъ и въ надлежащемъ званіи?.. — Мы знали въ Москвѣ monsieur Балдевича, вспомнила Нина: — онъ здѣсь кажется... — Здѣсь, здѣсь... и теперь въ гору пошелъ... женился на богатенькой... вы его по сочинительству что-ли знали? спросилъ Арсеній Павловичъ Нину. — Да, онъ тогда хлопоталъ о моей... — Объ «Вѣткѣ»... чего бишь? помню, вы мнѣ сказывали... А я къ тому это спросилъ, что вѣдь и онъ нынче въ изящную словесность пустился. Ну, да это онъ такъ, зря балуется, хотя и за такое баловство деньги платятъ. Малый онъ на всѣ руки и все-таки особа, да совсѣмъ по другому вѣдомству... Вамъ не то нужно... Вы-бы однако съѣздили къ нему, Аграфена Матвѣевна, или Анну Леонтьевну послали бы по старой памяти... и сочинительству. — Ахъ, нѣтъ! застыдилась Нина. — Ну это какъ вамъ будетъ угодно... И Балдевичъ для васъ, пригодиться можетъ, а главная вещь: нуженъ вамъ человѣкъ, который бы во всякомъ житейскомъ дѣлѣ вамъ услужилъ... какой-нибудь, не важный, не особа, а чтобъ толковый былъ... Есть, у меня одинъ человѣчекъ на примѣтѣ... И мать и дочь просительно взглянули на Арсенія Павловича, ====page 291==== — Вы вотъ всякими пустяками занимались на своемъ вѣку, а братьевъ-славянъ небось не пригрѣвали. — Братьевъ-славянъ? спросила Нина. — Ну да, эта статья стоитъ Мари Алякокъ... По крайней мѣрѣ, единоплеменники... а многіе — такъ и единовѣрцы... Вотъ здѣсь одинъ такой братъ проживаетъ... Философіи докторъ, малый молодой, со всякими талантами, на счетъ музыки и другихъ художествъ. Мы его на настоящую дорогу вывести желаемъ. Дѣла у него тоже — по горло: экзамены сбирается сдавать; ну да ужъ для меня пожертвуетъ собой. Даромъ, что вновь здѣсь, а онъ всякую штуку знаетъ... Вотъ первое дѣло — квартирку вамъ найдти и къ Аркадію-то вашему лишній разъ сбѣгать, разузнать про всякую тамъ его операцію... вѣдь еслибъ вамъ такого человѣка на жалованьи имѣть, такъ онъ съ васъ сотню, а то и двѣ рублей въ мѣсяцъ стребуетъ. — Неужели? наивно удивилась Аграфена Матвѣевна. — А вы какъ бы думали? Нынче, сударыня, съ тѣхъ поръ, какъ могарычи стали гонораріемъ называть, куда какъ поднялась цѣна на всякихъ штукарей... Двѣсти рублей какъ пить дать... а я вамъ доктора философіи, да еще съ музыкой, безвозмездно доставлю — ха, ха, ха! Дамы какъ будто повеселѣли, но тревожныя улыбки говорили про смутность ихъ чувствъ. — Прислать что-ли брата? спросилъ Арсеній Павловичъ, кладя обѣ руки на столъ. — Мы такъ... délaissées! вскричала Аграфена Матвѣевна. — Вотъ затѣмъ-то я и пришлю его; а вы ужь будете довольны... Спервоначалу вамъ не очень-то будетъ вразумительно, на какомъ онъ діалектѣ изъясняется — это обойдется... Посмотрите, какой хватъ... Ну-съ! Разболтался я съ вами, а мнѣ еще въ засѣданіе надо!.. Гость сталъ подниматься. Дамы вскочили съ мѣстъ, не смѣя его удерживать. — Прощенія просимъ. Когда же къ вамъ слать брата-славянина? — Мы каждый день дома, откликнулась Нина. Арсеній Павловичъ совсѣмъ поднялся и взялъ шапку съ сосѣдняго кресла. «Vous verra-t-on?»... жаждали спросить и мать и дочь, но не рѣшались — Квартирку-то вамъ бы гдѣ нибудь въ полкахъ; оно и отъ плѣнника вашего поближе будетъ. Да это мой докторъ все вамъ справить живымъ манеромъ. ====page 292==== Хорьковая шуба была водворена на плечахъ Арсенія Павловича не безъ помощи дамъ; за что онѣ получили благосклонный кивокъ головой. Ни одна изъ нихъ не спросила его, однакожъ, о здоровьи Вассы Андреевны, Агніи Арсеньевны и прочихъ чадъ, да и самъ гость ни слова не проронилъ про свое семейство. Какъ могло это произойдти? Для полнаго, обстоятельнаго отвѣта на этотъ тонкій вопросъ, слѣдовало бы переворачивать слишкомъ многое изъ прошлаго обѣихъ дамъ, уже и безъ того удрученныхъ рокомъ. Одно только несомнѣнно — это взаимное уклоненіе обоихъ женскихъ лагерей отъ возможности непосредственныхъ встрѣчъ. Остальное додѣлала житейская снаровка того, кто и доктора Цыбульку считалъ, не болѣе, какъ своимъ «ученичкомъ». Арсеній Павловичъ ушелъ, сказавши на прощанье, что только русскія барыни умѣютъ такъ «втюриваться», великодушно намекая на материнскій мартирологъ госпожи Хвостиковой. — Не уявися что будетъ! выговорилъ онъ и, по обыкновенію своему, крякнулъ. VII. Нина остановилась посреди комнаты и поникла головой. Мать подошла къ ней сбоку, обняла лѣвой рукой вокругъ шеи и прилегла щекой къ ея щекѣ. Такъ онѣ простояли съ минуту. — Pauvre martyre! прошептала Аграфена Матвѣевна, заглянувъ въ лицо Нины: abandonnées que nous sommes! — Maman! не говори этого. Онъ добръ! Онъ придетъ еще. Il est brusque, mais généreux... Взглядъ Нины ушелъ куда-то очень далеко. — Maman! окликнула она. — Mon enfant? — Онъ говорилъ: братъ-славянинъ... Помнишь, мы читали, давно, повѣсть... гдѣ какая-то... Елена, такъ кажется, да. И болгаринъ, вѣдь это оттуда же? — Помню, Нина, помню... это что-то изъ Тургенева. — Да, я вспомнила какъ его звали... — Какъ? — Инсаровъ. — Инсаровъ, повторила мечтательно Аграфена Матвѣевна. Почему-то онѣ обѣ грустно улыбнулись. Не представилось ли имъ обѣимъ столько эпизодовъ ихъ собственной жизни, когда онѣ жаждали паломничества и даже судьбы страстотерпицъ? ====page 293==== Развѣ не всегда, въ ихъ воображеніи, хозяйничалъ какой-то Инсаровъ, не тотъ, что ходилъ въ картузѣ съ ушами, а собирательный, общій, безплотный, указывающій путь и предѣлъ?.. «Братъ-славянинъ», проговорила про себя Нина, запечатывая письмо къ Аркашѣ, остававшееся еще недописаннымъ. «Докторъ съ музыкой» вспомнились и Аграфенѣ Матвѣевнѣ веселыя слова Арсенія Павловича, и она улыбнулась, проводя кончикомъ языка по бортамъ конверта. Она тоже еще не успѣла запечатать своего письма Аркашѣ. Онѣ поспѣшно надписали адресъ, налѣнили марки и позвонили. Гарсонъ пришелъ съ хмурымъ лицемъ, взялъ у нихъ письма и ушелъ, почти не дослушавъ ихъ просьбъ, тотчасъ же опустить въ ящикъ. А имъ не малаго усилія стоило не смутиться, отдавая ему письма. На адресѣ видно было, въ какое они адресованы убѣжище. Чаю онѣ не спросили и спать имъ не хотѣлось. Номерокъ остылъ и сдѣлался какъ-то еще тоскливѣе. Брошюрка, гдѣ повѣствовалось о похожденіяхъ Мари Алякокъ, приглашала развернуть ея страницы на сонъ грядущій; но имъ сказано было сейчасъ, что такое суемудріе можетъ повести Богъ знаетъ куда. Нина прислонилась лбомъ къ окну и смотрѣла, сквозь запотѣвшее стекло, на мелькающіе внизу газовые рожки фонарей. Къ окну вѣдь всегда прислоняется всякая дѣвственная душа, когда въ ней снова загорится огонекъ идеала... Какъ же это, въ самомъ дѣлѣ, такъ случилось, что она переступила за черту, названную злоязычными французами: «lе сар de la quarantaine», а никогда не подумала о томъ, что есть на свѣтѣ «братья-славяне» и даже съ музыкой, и даже съ тѣлеснымъ благообразіемъ? И они имѣютъ неотъемлемое право на сердечное сочувствіе, такъ объяснилъ и тотъ, кому она привыкла вѣрить столько лѣтъ. — Ты простудишься, Нина! проговорила Аграфена Матвѣевна, подходя къ дочери и беря ее за талію. — Maman! — Mon enfant? — Онъ спасетъ насъ!.. — Кто? — Этотъ... братъ-славянинъ! — Espérons-le! Рукопожатіе сопровождало этотъ возгласъ. Нина повернулась спиной къ окну и положила руки на плеча матери. Ихъ глаза явственно говорили: «espérons-le». И каждая, не чувствительно для себя, пустила полетъ фантазіи въ какія-то ====page 294==== неизвѣданныя палестины, гдѣ еще не виталъ ихъ духъ. Имъ точно представилось, что вся повѣсть ихъ земнаго бытія, съ Аркашей включительно, только вступленіе въ новую свѣтлую полосу, гдѣ на право и на лѣво, сверху и снизу, будутъ все вставать передъ ними свыше указанные имъ «братья»; а онѣ станутъ переходить отъ одного брата къ другому, пока не достигнутъ обѣтованной земли, гдѣ мятущимся душамъ ихъ пріуготовано сладкое ложе... Не въ такихъ безплотныхъ сферахъ виталъ духъ Арсенія Павловича, когда онъ давалъ окончательную санкцію плану, зародившемуся въ немъ еще послѣ перваго визита въ отель «БельВю». Планъ нравился ему чрезвычайно и, въ тоже время, представлялъ новыя перспективы успѣха для его любимца: докторъ Цыбулька, былъ какъ разъ человѣкъ, котораго точно сама судьба посылала для освобожденія Арсенія Павловича отъ обузы «шалыхъ». Такъ онъ, увы! называлъ Аграфену Матвѣевну съ Анной Леонтьевой. Не случись доктора, пришлось бы тошновато, а то и вовсе неудобно. Вѣдь какъ бы ни были эти «шалыя» безобидны и, кротки, все таки и онѣ могли «куксить», быть можетъ даже озлиться или получить наклонность къ ехиднымъ упрекамъ. Такіе примѣры бывали, да и въ каждой женщинѣ сидитъ тайный червь ропота и возмущенія. Оно все бы ничего, еслибъ эти самыя «шалыя» сохранили какіе нибудь обломки прежняго благоденствія; а то вѣдь дѣло можетъ дойдти до иносказательныхъ, а потомъ и до явныхъ обращеній во вкусѣ послѣдняго визита господина Мычкова. Направивъ же на нихъ доктора, все можно будетъ узнавать заблаго временно, и, когда явится надобность совсѣмъ скрыться въ облакахъ, то удобно будетъ передать и свою послѣднюю волю чрезъ такое третье лицо. Словомъ, какъ ни кинь, все выходитъ плѣнительно. «Втюрится дѣвка въ брата-славянина», посмѣивался про себя авторъ плана, но и отъ этой возможности не ощущалъ никакого безпокойства. Неужели (спросите, пожалуй, вы) не подумалъ онъ объ Агніи? Положимъ, что и подумалъ, но все таки не отказался бы отъ своего плана. Онъ слишкомъ высоко цѣнилъ сообразительныя способности доктора Цыбульки. Коли на то пошло, доктору можно было бы разрѣшить всякія платоническія и иныя узы съ шалыми... Но доказательствомъ того, что никакое сомнѣніе не смущало Арсенія Павловича, нельзя не привести его краткаго разговора ====page 295==== съ дочерью, случившагося въ тотъ же вечеръ передъ отходомъ ко сну. — Papa, сказала Агнія Арсеньевна, поглядывая на него нѣсколько изъ подлобья: — вы ничего не имѣете противъ того, чтобъ Венедиктъ Венедиктовичъ занимался со мной? — Чѣмъ это? весело спросилъ Арсеній Павловичъ. — Французскими діалогами. — Уроки бы бралъ что ли? — Да-съ. — Учи, ему пригодится. — Я боюсь, что maman... — Пустяки. У меня въ кабинетѣ болтайте, я подъ всякій говоръ могу спать и дѣло дѣлать. Агнія поцѣловала руку отца. Онъ погладилъ ее по пробору и вымолвилъ съ оттяжечкой: — Только прошу разума не терять. Да тебѣ, кажется, нечего объ этомъ расписывать — не маленькая. VIII. Довольно раннимъ утромъ позвонилъ Арсеній Павловичъ у двери, на которой Эрмина Бетефи прибила привлекательную вывѣску: «Chambres meublées — съ ванной и всѣми удобствами». Вы, конечно, не станете допрашивать, почему Арсеній Павловичъ не вызвалъ доктора къ себѣ, а разсудилъ навѣстить его самъ. Дверь ему отворила кухарка Марья. Убѣжище Эрмины Францовны находилось, временно, безъ служителя мужского пола. Сладкій дипломатъ Степанъ, будучи зачѣмъ-то потревоженъ хозяйкой во второмъ часу ночи, предсталъ передъ ней въ состояніи невмѣняемости и вступилъ въ такой діалогъ и въ такомъ діапазонѣ, что всѣ постояльцы, и въ томъ числѣ Венедиктъ Венедиктовичъ присутствовали, лежа въ своихъ кроватяхъ, при бурной сценѣ въ корридорѣ, гдѣ, однако, Эрмина выказала всю свою мадьярскую энергію и даже неустрашимость. Степанъ былъ, на другой же день, устраненъ и, до пріисканія служителя, женская команда ворчливо исполняла невыясненную подробность ея обязанностей: отворяніе наружной двери. Только что Арсеній Павловичъ вступилъ въ корридоръ, какъ изъ одной двери въ другую пересѣкла ему дорогу сама Эрмина въ утреннемъ полуприборѣ, т.-е. съ распущенной косой, поверхъ шитой кофты. Она, не безъ любопытства въ своихъ круглыхъ глазахъ, оглядѣла всю широкую и длинную его фигуру и крикнула, по направленію къ кухнѣ: ====page 296==== — Слышишь: madame Драже сердитъ!.. «Вотъ здѣсь какія русалки водятся», сказалъ про себя Арсеній Павловичъ и благосклонно привѣтствовалъ Эрмину взглядомъ. — Герръ докторъ Цыбулька, въ самомъ углу? спросилъ онъ ее. — Туда у кухнь, звонко откликнулась Эрмина, встряхнувъ волосами. «Съ пріятностью поселился. Шустрый парень во всѣхъ дѣлахъ», добавилъ свое разсужденіе Арсеній Павловичъ, проходя въ глубь корридора. — Рачьте! засуетился Венедиктъ Венедиктовичъ, котораго гость засталъ уже за письменнымъ столомъ, хотя и не въ полномъ туалетѣ. — Экъ вы, дружище, куда забрались!.. Кто это у васъ съ власами распущенными? Глазастая такая? — Самая содержательница... — Ну, коли содержательница, такъ и взыскивать съ нея нечего; власть предержащая, значитъ. Безъ особыхъ источниковъ изобрѣтенія Арсеній Павловичъ разъяснилъ мотивъ своего визита, и Венедиктъ Венедиктовичъ тотчасъ уразумѣлъ, что лишнихъ вопросовъ тутъ задавать не слѣдуетъ, а надлежитъ только высчитать поскорѣе: что можетъ перепасть на его активъ. — Онѣ, видите ли, шалыя... говорилъ почесывая въ бородѣ Арсеній Павловичъ: — такихъ у насъ барынь и порода совсѣмъ выводится... Другому онѣ въ одну обузу; ну а вы вѣдь, дружище, не такъ, какъ иные, прочіе. Вы — на обухѣ рожь обучены молотить. — Много чести! — И тутъ перепадетъ кое-что, коли вникнуть. Прежде, въ Москвѣ у нихъ домъ былъ; супругъ-то большія денежки спустилъ на лошадиную потѣху, и на цыганскихъ дѣвицъ. Кое-кто изъ нужныхъ вамъ людей ихъ помнить... Балдевичъ былъ знакомъ... Онѣ теперь очень замотавшись, по милости сынка и братца, и ежели вы ихъ поддержите маленько, объ васъ добрая слава пойдетъ... куда слѣдуетъ... — Въ Москвѣ имѣютъ протекторовъ? — Знаютъ ихъ, знаютъ и на Страстномъ Бульварѣ, — я потому больше объ васъ и подумалъ. — А-а! — А первымъ дѣломъ, любезный другъ, вы, не вводя ихъ въ конфузъ, покажите сразу, что вамъ все отлично извѣстно на счетъ ихъ сынка и братца. Нѣтъ ли у васъ какого здѣсь въ номерахъ ====page 297==== штукаря, который бы въ долгушкѣ сиживалъ или съ тамошними пансіонерами знакомство водитъ? — Долгушка? внимательно переспросилъ докторъ. — Ну да, домъ призрѣнія неисправныхъ должниковъ, здѣсь, по питерски, Отель Тарасовъ прозывается. — Отель Тарасовъ! игриво вскрикнулъ докторъ. — Имѣю свѣдѣнія... — Ну, тѣмъ и лучше. Такъ вотъ бы вы подъ рукой и развѣдали про господина Аркадія Хвостикова, гусара отставного. Онъ и тамъ, поди, задаетъ себя знать... А если вамъ это въ скоромъ времени не удастся, вы все-таки отъявитесь отъ моего имени къ барынямъ, подыскавши имъ квартирку подешевле, тамъ въ полкахъ, въ Измайловскомъ, или на Царскосельскомъ Проспектѣ... Такъ рубликовъ за тридцать въ мѣсяцъ, двѣ чистыхъ комнатки. Все это отлично воспринялъ въ себя Венедиктъ Венедиктовичъ, и даже что-то видимо сообразилъ еще: улыбка его получила особый колоритъ. Но прежде, нежели гость поднялся съ диванчика, онъ спросилъ его, опуская рѣсницы: — Та особа юныхъ еще лѣтъ? — Куда, батюшка!.. Это вы про дѣвицу-то спрашиваете? Христова невѣста. На этакую-то не позаритесь... Да объ этомъ что же толковать... нешто я censor morum?.. Вы своего любомудрія не утратите, даже и въ вертепѣ... Я васъ такъ разумѣю... Что у васъ здѣсь и француженки, поди, водятся? — Престарѣлая особа есть... — Ой ли? — Съ парализомъ ногъ. — Ну коль съ парализомъ, такъ далеко съ ней неуйдешь. Арсеній Павловичъ остановился у двери и ласково вымолвилъ: — Мнѣ Агнія говорила, что ей желательно бы васъ во французскомъ наставлять, въ практикѣ. — Я не дерзаю утрудить... — Что-жь! Это хорошее дѣло. У ней парле франсе — ухъ какое... ни какимъ Сакре-Кёрамъ не уступитъ... съ Богомъ!.. Блѣднолицый образъ Агніи представился мысленно Венедикту Венедиктовичу и говорилъ ему въ эту минуту: «Что я тебѣ предсказывала! ты видишь! Вотъ я какая!» — Агнія Арсеньевна, позволилъ себѣ докторъ: — дѣвица великой души!.. — Со смекалкой, это правда, со смекалкой. Начинайте, только чуръ моихъ Хвостиковыхъ ублажить, и что можно, на счетъ гусара поразвѣдать. ====page 298==== Вамъ, быть можетъ, тонъ посѣтителя показался слишкомъ ужь яснымъ и опредѣленнымъ? Но къ чему же сталъ бы онъ маскировать свою игру передъ тѣмъ, кого онъ считалъ своимъ духовнымъ сыномъ? И Венедиктъ Венедиктовичъ не былъ на него въ претензіи. Онъ зналъ, что французская пословица (ее же такъ часто употребляла въ его присутствіи мадамъ Драже) гласить: «passe moi le séné, je te passerai la rhubarbe». Не даромъ же онъ воздержался отъ всякихъ лишнихъ распросовъ. Къ чему и Арсенію Павловичу было наказывать, чтобъ докторъ не разболталъ чего-нибудь въ салонѣ Вассы Андреевны про какихъ-то Хвостиковыхъ? Глазки Арсенія Павловича договаривали все, что нужно было читать между строками. Еслибъ даже Венедиктъ Венедиктовичъ позволилъ себѣ предположить, что гость его не прочь, со временемъ, вручить ему, доктору Цыбулькѣ, судьбу своей Агніи, то и тогда дѣло о Хвостиковыхъ нисколько не мѣняло своей сущности. Родитель Агніи долженъ былъ знать и предвидѣть, что какъ бы докторъ ни поставилъ себя съ обитательницами «Бель-Вю», любомудрія своего онъ не утратитъ и Агнія можетъ смѣло стать рядомъ съ нимъ на полтора аршина розоваго атласа. Но не преждевременно ли было бы, для такого осторожнаго человѣка, какъ нашъ докторъ, входить въ подобныя комбинаціи?.. — Будьте благонадежны! выговорилъ Венедиктъ Венедиктовичъ, отворяя самъ наружную дверь Арсенію Павловичу. — Сдаю вамъ моихъ шалыхъ съ рукъ на руки. Оба засмѣялись вразъ и дверь захлопнулась. IX. Венедиктъ Венедиктовичъ, заперевъ наружную дверь, тотчасъ же постучался къ Эрминѣ. — Негеіn! крикнула зычнымъ голосомъ мадьярская дѣвица. Она, все еще съ распущенными волосами и въ кофтѣ, сидѣла у окна за ломбернымъ столомъ и завтракала. Бутылка краснаго вина была уже на половину пуста. Отъ кроваваго бифштекса оставались всего два маленькихъ кусочка. — Ah, lieber Freund! привѣтствовала хозяйка своего постояльца: — wollen sie einen Schluck?.. И она указала рукой на бутылку. Докторъ поблагодарилъ и, подойдя къ столу, сказалъ полутаинственно: — Wann Kommt dieser... wie heisst er doch... Tarassof-Hotel’s Abiturient? ====page 299==== — Ха, ха, ха! разразилась Эрмина, Abiturient... was bedeutet das?.. Ей позволительно было и не знать таюго академическаго термина. — Abiturient, пояснилъ ей съ тонкой преподавательской усмѣшкой докторъ: — Abiturient heisst auf gelerten Schulen Derjonege, welcher im Begriffe steht abzugehen. — So! xa, xa, xa... Sie sprechen vom Speranza? — Ja. — Weiss nicht! И она сдѣлала гримасу. Докторъ понялъ значеніе этой гримасы, но все-таки попросилъ ее припомнить, что ему нуженъ господинъ Сперанца на два слова. Вы, быть можетъ, догадываетесь, зачѣмъ понадобился доктору господинъ Сперанца. Вѣроятность и быстрота соображенія и тутъ не оставили нашего пріятеля. Не кто иной, какъ этотъ самый Сперанца, могъ просвѣтить его. «Абитурьентъ» (какъ его не безъ изящной язвительности обозвалъ Венедиктъ Венедиктовичъ) не былъ постояльцемъ Эрмины Францовны. Онъ только захаживалъ по старому знакомству, иногда обѣдалъ, безвозмездно или съ платою, про то вѣдала великодушная мадьярская природа дѣвицы Бетефи. Въ первый разъ докторъ увидалъ господина Сперанцу въ комнатѣ Эрмины. Онъ не могъ сразу опредѣлить: какой это обыватель, годится въ его категорію или нѣтъ, и откуда онъ, вообще, исходитъ? Что особенно поразило Венедикта Венедиктовича, это контрастъ внѣшнихъ оболочекъ господина Сперанцы и его блистательнаго французскаго жаргона... Жаргонъ просто даже кольнулъ его въ сердце. Передъ нимъ стоялъ какой-то «штукарь», по любимому выраженію Арсенія Павловича, въ потертомъ табачнаго цвѣта пиджачкѣ и такихъ-же испытанныхъ стихіями панталонахъ, съ мятымъ лицомъ и пыльными усами, въ цвѣтной поблеклой рубашкѣ. Отъ него шелъ какой-то воздухъ затхлаго и спертаго, не то кордегардіи, не то части, не то чулана; на всемъ его существѣ лежалъ слой чего-то остающагося отъ разныхъ мытарствъ, преимущественно сопряженныхъ съ дачею кредитныхъ знаковъ. Господинъ Сперанца вошелъ, и, обратившись къ Эрминѣ съ выразительнымъ жестомъ и не безъ юмора, вскричалъ: — Je n’ai pas de gîte!.. Sapristi! hébergez moi, ne fût-ce que pour une nuit! «Hè ма жита!» съострилъ тогда про себя Венедиктъ Венедиктовичъ; а господинъ Сперанца, дѣйствительно, въ тотъ день ====page 300==== не имѣлъ ни «жита» въ питательномъ смыслѣ, ни «gîte’a» въ смыслѣ крова. Эрмина эбержировала его цѣлыхъ двое сутокъ, въ теченіи которыхъ докторъ узналъ, что господинъ Сперанца вовсе не итальянецъ (какъ бы можно было предполагать по фамиліи), а петербуржецъ благороднаго происхожденія, рожденный отъ родителей, завѣщавшихъ ему, кромѣ блистательнаго французскаго жаргона, и всякаго рода имущество, въ движимости и недвижимости состоящее. Но это бы еще не заключало въ себѣ ничего особеннаго для наблюдательности Венедикта Венедиктовича. Съ чѣмъ онъ никакъ не могъ помириться, такъ это съ тѣмъ фактомъ, что «Абитурьентъ Отеля-Тарасовъ» вышелъ первымъ кандидатомъ, да еще съ золотою медалью, (ее уже давно въ металлѣ не существовало!) и что онъ нѣсколько лѣтъ проходилъ служеніе въ такомъ министерствѣ, о которомъ доктору никогда и во снѣ не снилось. Онъ былъ когда-то «трансляторомъ». Jnde — ни отъ чего не исчезающій апломбъ и діалектика, изяществомъ и блескомъ превосходящая все, слышанное докторомъ на обѣдѣ у Кауровыхъ. Одиссея господина Сперанцы способна была-бы даже смутить доктора въ его «россійской квестіи», еслибъ онъ былъ хоть немножко повпечатлительнѣе... Вѣдь вотъ и родовые петербуржцы, съ золотыми медалями и транслятерскимъ жаргономъ» да кончаютъ тѣмъ, что не имѣютъ «жита»... Съ тѣхъ поръ Венедиктъ Венедиктовичъ не безъ любознательности оглядывалъ, каждый разъ, господина Сперанцу. Ему очень хотѣлось брать у него уроки французскаго прононса; но осторожность превозмогла; связываться съ такими абитурьентами было, по его мнѣнію, рисковано, да пожалуй и убыточно. Даже сама Эрмина желала-бы какъ можно рѣже оказывать гостепріимство тому, кого, она знавала еще «dans d’autres drapa, saperlotte!» какъ восклицалъ не безъ удовольствія господинъ Сперанца. Уже разъ было сказано, что нашъ докторъ родился въ сорочкѣ: вечеромъ того-же дня, у его рабочаго стола, за стаканомъ чаю, сидѣлъ эксъ-транслятёръ, точно кѣмъ-то нарочно посланный къ Эрминѣ Бетефи. — Cher monsieur, говорилъ онъ, сжимая губы также внушительно, какъ любой attaché: — я вамъ могъ-бы сдѣлать эскизъ нашего Clichy!.. Я тамъ проводилъ у знакомыхъ препріятнѣйшіе вечера. Господинъ Спераца никогда не сообщалъ, что, быть можетъ, не у однихъ знакомыхъ проводилъ онъ тамъ не только вечера, но и цѣлыя недѣли. — Давно это было? всколзь освѣдомился докторъ. ====page 301==== — Нѣтъ, я и теперь захожу... On а des amis — on s’entr’aide, sabre de biche!.. Mais je ne fréquente que des gens bien... Вы понимаете, можно всю свою комнату съ гостями des co-prisonniers спаивать и быть все-таки... Жесть рукой достаточно объяснилъ доктору, чѣмъ можно быть и при такой широтѣ натуры. — Есть кавалеры индустріи? — C’est ça, c’est ça!.. Да вотъ на той недѣлѣ разсказали мнѣ забавную исторію про одного такого détenu, le nommé Хвостиковъ, un ancien lieutenant de huzards... — Правда? радостно спросилъ докторъ и протянулъ гостю папиросу. — En voilà une canaille! Венедиктъ Венедиктовичъ изобразилъ на лицѣ своемъ мину сожалѣнія. — Мать его жила безвыѣздно за границей... Une vielle folle, je ne sais... Онъ, частью по довѣренности, но больше отъ себя надавалъ векселей... à faire sauter un comptoir d’escompte... еслибъ какая нибудь контора захотѣла учитать всѣ его векселя... Но это еще въ порядкѣ вещей... Мина сожалѣнія перешла на лицѣ Венедикта Венедиктовича въ мину согласія съ послѣднимъ мнѣніемъ собесѣдника. — Ne voilà-t-il pas que le nommé Хвостиковъ, чтобы совсѣмъ опутать свою мать, подсылаетъ ей un faiseur de bas étage... — Бакъ изволите? — Ну, этакого мизерабля, изъ постояльцевъ-же дома Тарасова, и выдаетъ его за извѣстнаго адвоката, pour une célébrité du barreau. — На какой конецъ? уже не безъ собственнаго любопытства спросилъ Венедиктъ Венедиктовичъ. — На какой конецъ? элегантно повторилъ господинъ Операнда. — А на тотъ, чтобы этотъ мизерабль намекнулъ матери: monsieur votre fils а fait émission de fausses lettres de change. Докторъ это понялъ безъ объясненій и не могъ не разсмѣяться. — Потомъ? выговорилъ онъ. — La chose va de soi, cher monsieur; l’infortunée mère такъ испугалась, что готова будетъ раззориться окончательно и платить за сына, еслибъ даже и появились векселя съ ея подписями. — Сынкомъ сфабрикованные? — Vous у êtes!.. Господинъ Сперанца отхлебнулъ чаю и выпустилъ длинную струю дыма. Т. ССХIIІ. — Отд. I. ====page 302==== — Je ne me mets pas sur le dos, воскликнулъ онъ съ неподражаемымъ достоинствомъ: — une crapule de cet acabit! Докторъ прислушивался къ его «акценту» и змѣйка зависти проползла къ нему подъ жилетъ. Очень ужъ наряденъ былъ «акцентъ», не взирая на убогость внѣшнихъ оболочекъ гостя. — И уже сфабриковали такихъ векселей извѣстную долю? спросилъ онъ. — Сбираются, кажется. L’affaire est vite bâclée. Тамъ нѣтъ недостатка въ артистахъ, en calligraphie imitatrice... — Ахъ, какъ это достойно штудій! заявилъ вдругъ Венедиктъ Венедиктовичъ, какъ бы внезапно одушевляясь. — Qu’à cela ne tienne, mon cher monsieur!.. Sacrifiez une de vos après-midi на визитъ въ этотъ récéptacle de vicissitudes humaines. Я къ вашимъ услугамъ. J’y suis avantageusement connu. Посѣтимъ кого нибудь изъ моихъ пріятелей — des gens bien... Un slave de distinction, docteur en philosophie, bigre! mes amis seront flattés!.. Докторъ сейчасъ-же назначилъ и день и часъ, а господинъ Сперанца, протянувъ ему ладонь, вскричалъ: — Va pour jeudi! Tapez-là. Не хотите-ли заглянуть и на женскую половину? Il у а des types!.. je ne vous dis que ça! И онъ приложилъ щепоть въ губамъ, но не мѣняя внушительности выраженія. Не могъ не пожалѣть докторъ, глядя на него, что такая дипломатическая выдержка расходовалась въ предѣлахъ комнатъ Эрмины Бетефи и окрестностей Отеля-Тарасовъ. Онъ готовъ былъ бы, въ другихъ обстоятельствахъ, предложить господину Сперанцѣ какое нибудь сотрудничество. Но въ настоящемъ дѣлѣ гость и безъ того сотрудничалъ ему. Первая операція уже дала весь сокъ, какой только можно было выжать изъ этого фрукта. Остальное предстояло додѣлать въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ Арсеній Павловичъ препоручилъ ему подъисвать для «шалыхъ» и квартирку въ тридцать рубликовъ. — А jeudi? спросилъ, выпрямляя грудь, абитурьентъ. — А jeudi! позволилъ себѣ отвѣтить докторъ, и въ ту-же минуту подумалъ: «а статься можетъ, практика съ нимъ обойдется дешево, только бы усвоить его акцентъ». Хотя господина Сперанцу трудно было бы сравнивать съ цвѣткомъ; за то нашъ докторъ, какъ неутомимая пчела, снималъ медъ съ каждаго смертнаго... ====page 303==== X. Аркаша еще разъ присылалъ свою «célébrité» къ обитательницамъ отела «Бель-Вю»; но и на этотъ разъ, ни одна изъ дамъ не рѣшилась спросить: съ кѣмъ онѣ имѣютъ удовольствіе бесѣдовать? Никакого припечатанія въ вѣдомостахъ тоже не было еще сдѣлано. За то корреспонденціа съ Аркашей усилилась. Во второмъ часу пополудни, когда обѣ дамы сидѣли опять съ перьями въ рукахъ, надъ своими старенькими бювариками, имъ подали карточку, гдѣ онѣ, одна послѣ другой, прочли: «Венедиктъ Венедиктовичъ Цыбулька. — Докторъ философіи». Хотя ихъ туалетъ былъ всегда безукоризненъ во всей своей смиренности; но онѣ переглянулись и обдернули воротнички и маншетки. Нина встала и поправила волосы передъ зеркаломъ. Мать ея припрятала куда-то все еще лежавшую на подзеркальникѣ исторію Мари-Алякокъ. — Docteur en philosophie, maman, почти трепетно прошептала Нина. — Espérons, mon enfant, espérons! откликнулась Аграфена Матвѣевна и присѣла къ столу въ позѣ хозяйки. Стоило Венедикту Венедиктовичу, войдя, оглянуть обѣихъ дамъ, чтобы мгновенно провѣрить и подтвердить характеристику Арсенія Павловича. Тутъ онъ могъ (не такъ какъ передъ Раисой Сергѣевной Кауровой) вымолвить про себя: «Онѣ парятъ». Но фраза: «Frères, il faut mourir» появилась на его благообразномъ обликѣ въ смягченной формѣ, съ оттѣнкомъ ласкающей благосклонности и деликатнѣйшаго вниманія. Все это и почувствовали обѣ дамы. Точно какой тихій геній осѣнилъ ихъ крыльями. Не прошло и пяти минутъ, какъ уже согласное тріо раздавалось въ ихъ номеркѣ. Пестрый діалектъ посѣтителя ни мало не смущалъ ихъ. Онѣ обѣ нашли въ этомъ говорѣ привлекательное сочетаніе родственныхъ звуковъ, дотолѣ ими нигдѣ и никогда не слыханное. Разомъ распустились ихъ души, какъ цвѣтки, послѣ долгаго прозябанія въ мрачномъ простѣнкѣ. Давно, ужасно давно не изливали онѣ никому всего, что накопилось въ глубинахъ ихъ непорочнаго «я», столько лѣтъ порывающагося къ свѣтлому пристанищу духовности... — Шановныя дамы, остановилъ вдругъ теченіе сладкой бесѣды «не отъ міра сего» самъ докторъ: — позвольте подвергнуть вашей апробаціи то, что я имѣю въ предметѣ для вашего жилища въ 1-й ротѣ Измайловскаго полка. ====page 304==== И онъ, при этомъ, такъ улыбнулся, что завѣса сразу была разодрана; но какъ тонко и великодушно!.. Онъ отыскалъ ужь имъ квартирку и, однимъ указаніемъ на адресъ ея далъ имъ понять, что ему извѣстенъ источникъ ихъ злосчастій. Аграфена Матвѣевна не могла удержать симпатическаго движенія руки, по направленію къ доктору. Онъ тотчасъ же поцѣловалъ ее, съ оттѣнкомъ сыновняго почтенія. Духовно протянула ему руку и Нина, сидѣвшая черезъ столъ. Отъ квартирки въ 1-й ротѣ не далекъ былъ переходъ и къ нѣкоторому «Отелю» въ той же ротѣ. Но надо было видѣть, какимъ ореоломъ окружилъ докторъ это зданіе и всѣхъ обитателей его. Выходило и трогательно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, успокоительно. Все трагическое отошло вдругъ на задній планъ, остались только лучи провидѣнія, насылающаго временныя испытанія для того, чтобы потомъ воздать сторицею... Чрезъ нѣсколько фразъ дамы услыхали и о какомъ-то отставномъ титулярномъ совѣтникѣ Выдрыгайло-Ястребецкомъ, который, по знакомству съ Аркашей, присвоилъ себѣ званіе знаменитости петербургской адвокатуры. Онѣ даже не успѣли испустить никакого звука изумленія, такъ быстро и мягко разодралъ докторъ и эту завѣсу. А за ней съ тѣмъ же искусствомъ разодрана была и еще завѣса на тему объ имѣющемся въ проектѣ выпускѣ кредитныхъ знаковъ съ подписью вдовы штабъ-ротмистра Аграфены Хвостиковой. Онѣ увидали у ногъ своихъ зіяющую пропасть; но бѣлая рука съ нервными пальцами удерживала ихъ на самомъ краю этой бездны, и голосъ, идущій прямо въ сердце, говорилъ: — Все это тамъ назади; а теперь вамъ нечего смущаться — обопритесь на мою руку. Только что благодарность хлынула было изъ устъ ихъ потокомъ возгласовъ, какъ докторъ вынулъ осьмушку почтовой бумаги и предложилъ бросить взглядъ на изображенныя имъ строки и «опробовать» ихъ содержаніе. Строки эти были текстъ заявленія для вѣдомостей, отъ имени вдовы штабсъ-ротмистра Аграфены Хвостиковой, касательно умыванія ею рукъ во всѣхъ операціяхъ поручика Аркадія Хвостикова и неучастія ея въ какихъ-либо подписяхъ, вмѣстѣ съ уничтоженіемъ довѣренности. — Maman! вскричала Нина, хватаясь за лобъ: — mais si le malheur a eu lieu — nous le perdons! Мать растерянно взглянула и на нее, и на генія-искупителя, но геній-искупитель, понявъ смыслъ тревожнаго крика Нины, припомнилъ «шановнымъ дамамъ», что вѣдь отставной титулярный совѣтникъ Выдрыгайло-Ястребецкій только по инструкціи ====page 305==== поручика Хвостикова пускалъ свои «яко-бы» вплоть до указанія на «мѣста не столь отдаленныя», и что калиграфа, необходимаго для приведенія этихъ намековъ въ дѣйствительность, еще не найдено. Это была уже послѣдняя завѣса. Послѣ того потекли рѣчи, не имѣющія ни прямого, ни косвеннаго касательства къ поручику Хвостикову и отставному титулярному совѣтнику Выдрыгайло-Ястребецкому. Двухчасовой визитъ показался дамамъ чуть не мгновеннымъ. Мать жила сладкими ощущеніями дочери, дочь откликалась на упованія матери. За пять минутъ до своего ухода, докторъ стоялъ съ Ниной у окна, куда онѣ отвлеклись какимъ-то невидимымъ токомъ, и говорилъ ей: — У васъ акцентъ, какъ у обитательницы самаго Парижа. Счастливымъ себя почту занять нѣчто отъ вашего знанія. — О! вздохнула Нина.. Трудолюбивая пчела, въ ожиданіи другихъ благъ, уже начала сбирать свой медъ. Одна даровая учительница — хорошо; но двѣ — еще лучше. Аграфена Матвѣевна, услыхавъ объ этомъ соглашеніи, взяла доктора за руку и, глядя на Нину, промолвила: — Mon enfant — voici notre sauveur! Стыдливо и быстро удалился докторъ, и когда дверь затворилась за нимъ, когда обѣ дамы пришли немного въ себя, протѣснивъ свое сознаніе сквозь всѣ разоблаченія, какія онъ дѣлалъ такъ незамѣтно и чудодѣйственно, онѣ опустились на колѣни одна передъ другой, даже не на коверъ, а на вощеный полъ. — C’est lui! выговорила Нина. — C’est lui! повторила Аграфена Матвѣевна. — Chérissons son envoyé!... — Chérissons-le, mon enfant! Кого больше обняли онѣ любящимъ и смущеннымъ духомъ своимъ: того-ли, кто послалъ; того-ли, кто былъ посланъ? Но не все-ли это равно: передъ ними опять заблистали три слова, одинаково примѣнимыхъ и къ Леонидасу, и къ Аркашѣ, и къ пославшему, и къ посланному... ====page 453==== ДОКТОРЪ ЦЫБУЛЬКА. Рапсодіи въ трехъ книгахъ. ------ КНИГА ТРЕТЬЯ. ----- Съ вѣтки на вѣтку. I. Блёстки, блёстки, гипюры и біе, сверху и снизу «plissé» — справа и слѣва — «chicorée frisée» — все это искрилось извивалось, шуршало и ласкало благоуханныя формы Софи Петреусъ... Надъ ней висѣлъ фонарчикъ, проливая опаловый полусвѣтъ на синюю зелень трельяжа, сквозь которую и тутъ, и тамъ по салону виднѣлись группы шиньоновъ, турнюръ и плечъ съ фрезами. Салонъ отливалъ сризовымъ штофомъ. Съ потолка смотрѣло небо, полное амуровъ и гирляндъ, съ полу — коверъ, полный гирляндъ и букетовъ. Матовые шары лампъ стыдливо прятались за драпри и экраны. Въ воздухѣ колыхалось что-то тепло-освѣжающее и тонко-благовонное... Докторъ глотнулъ этого воздуха въ дверяхъ салона, зажмуривъ глаза, и мгновенно почувствовалъ, какъ его защекотало сладостное смущеніе и какъ ноздри его нервно раскрылись. Раскрылись затѣмъ и оба глаза, и были тотчасъ же привлечены уголкомъ, гдѣ трепетала Софи Петрусъ на козеткѣ, поднявши свою головку съ буколькой и тревожно обдергивая и перчатки, и колье, и пряжку тюники, и море разбросанныхъ по платью «chicorées frisées». Передъ ней наклонился, выставивъ аршинный пластронъ своего жилета, Карлуша Крацъ-Крицъ. Еслибъ необходимо было представлять вамъ его особо, то пришлось бы говорить, обстоя- ====page 454==== тельно говорить о томъ, какъ онъ, осьмнадцати лѣтъ отъ роду, выбралъ перо, когда чинъ фельдфебеля, пріобрѣтенный на школьной скамьѣ, звалъ его къ инымъ лаврамъ; какъ онъ въ канцеляріи пять лѣтъ «дешифрировалъ» и тѣмъ приготовлялся къ составленію депешъ; но до сихъ поръ еще ихъ не составляетъ, готовя себя къ еще высшей ступени — къ составленію «нотъ»; какъ онъ, на первыхъ же шагахъ своего «дешифрированія», украсился розеткой ордена «Кимвровъ и Тевтоновъ»; какъ незамѣтно на груди его зацвѣла цѣлая гирлянда украшеній вплоть до командорскаго креста «Темносиняго Ястреба» или «Осмотрительности». Нужно было-бы выдавать вамъ и милый недугъ Карлуши — подновленіе и перекраиваніе «des petits mots pour rire». Про это всѣ знаютъ, кромѣ Софи Петреусъ. Она хоть и не можетъ никогда, по воздушности своей, схватывать Карлу шины «вицы» мгновенно, но онъ ей коментируетъ ихъ, и она каждый разъ смѣется. Вотъ и теперь, когда докторъ остановился, любуясь ея дымчато-блестящимъ образомъ, Карлуша кончилъ свой анекдотъ о Фуадъ-Пашѣ и секретарѣ британскаго посольства. Давненько заимствовалъ онъ «mot» этого анекдота, когда еще впервые заказывалъ въ Лондонѣ, у Пуля, свой первый «dress-coat». Потомъ, въ вагонѣ, какой-то зубной врачъ изъ Франкфурта, шармируя при немъ дамъ, на французскомъ діалектѣ, разсказывалъ имъ про тотъ же дипломатическій «вицъ», между Вюрцбургомъ и Киссингеномъ. Карлуша и изъ этой редакціи взялъ кое-что. — N’oubliez pas que vous n'êtes accrédité qu’à la Porte, выпустилъ въ четвертый разъ Карлуша, и его жирныя, точно малиновымъ сокомъ вымазанныя щеки заколыхались. — А la porte? повторила растерянно Софи. — Le mot est bien trouvé!... — N’est-ce pas, Madame? — Oui, oui!... залепетала Софи: — ah, ah, ah!... Въ эту минуту, все еще проникнутый сладостнымъ смущеніемъ, приблизился докторъ. Софи привстала, улыбнувшись ему двойнымъ рядомъ своихъ маленькихъ зубковъ, и прежде, чѣмъ онъ открылъ ротъ, уже познакомила его съ Карлушей. — Monsieur le docteur... — имя она позабыла: — Monsieur le baron de Schleppenhausen... Карлуша полнымъ титуломъ именовался: баронъ Карлъ Зигфридовичъ Крацъ-Крицъ цу-ундъ-фонъ-Шлеппенгаузенъ. Карлуша обратилъ свой пластронъ на доктора, а Софи вспорхнула и оставила ихъ подъ тѣнью трельяжа. — Herr Baron, привѣтствовалъ Венедиктъ Венедиктовичъ, ====page 455==== почуявъ, что передъ нимъ находится чистокровная отрасль крыжатиковъ. Карлуша не пренебрегалъ роднымъ идіомомъ, хотя и употреблялъ въ частной и публичной жизни тотъ французскій языкъ, которымъ изъясняются лонъ-динеры въ однихъ первоклассныхъ швейцарскихъ и рейнскихъ отеляхъ. Онъ благосклонно оглядѣлъ Венедикта Венедиктовича и спросилъ его такимъ же чистѣйшимъ лифляндскимъ акцентомъ, какимъ Софи отдавала приказанія своей Мили: — Herr doctor?... — Zybulka, подсказалъ тотчасъ же Венедиктъ Венедиктовичъ, и прибавилъ: — aus Lodomerien. Не сразу разобралъ Карлуша, откуда это: въ тѣхъ депешахъ, какія ему приводилось дешифрировать, о такой странѣ не упоминалось. Вѣроятно, фамилія доктора заставила его умозаключить, что онъ имѣетъ дѣло съ туристомъ (быть можетъ, на подкладкѣ тайной миссіи?) изъ странъ славянскихъ, почему онъ и произнесъ, поправивъ свои бакенбарды: — Herr Doctor studirt Russland im Interesse des Slaventhums? Фраза превзошла ожиданія самого Карлуши, такъ она у него ловко вылилась и красиво завернулась кренделемъ. Онъ даже подперъ себя сзади своимъ chapeau-gibus на свѣтлосиреневой атласной подкладкѣ. Отвѣтъ не замедлилъ вылиться изъ устъ доктора, на соотвѣтственной высотѣ тона, и черезъ три минуты собесѣдники уже выкладывали другъ передъ другомъ свои формулярные списки. Гирлянда иноземныхъ украшеній на широкой груди Карлуши привлекла особенное вниманіе доктора, который съумѣлъ облечь свою любознательность въ самую лестную для Карлуши форму. Всѣ украшенія, начиная съ «Кимвровъ и Тевтоновъ» вплоть до «Темносиняго Ястреба» или «Осмотрительности», были обстоятельно коментированы Карлушей. Докторъ узналъ и то, что Карлуша могъ бы быть теперь украшенъ другими лаврами, еслибъ самъ не захотѣлъ взять пера вмѣсто меча; узналъ, сколько лѣтъ Карлуша дешифрировалъ, и какую школу проходитъ онъ, ожидая того вожделѣннаго момента, когда и его назначатъ куда нибудь, гдѣ и онъ будетъ давать другимъ Карлушамъ дешифрировать. Въ заключеніе, Карлуша заявилъ доктору, что если ему нужно для своихъ «Untersuchungen» какія либо свѣдѣнія, которыя можетъ достать только онъ, Карлуша, то благоволилъ бы Herr Doctor завернуть въ его «Office»... Какимъ британскимъ звукомъ, съ сжатіемъ губъ, вылетѣло у Карлуши это слово «Office»!... И вдругъ памяти Венедикта Венедиктовича представилась фи- ====page 456==== гура господина Сперанцы, не такъ давно состоявшаго на государственной службѣ по близости этого самого «Office». Почуялъ нашъ докторъ, что «абитурьентъ» куда будетъ попрытче Карлуши, да и жаргонъ у него чрезвычайный. А что онъ? И не погибъ ли онъ навсегда не только для «Темносиняго Яетреба», но и для болѣе скромныхъ «Кимвровъ и Тевтоновъ»? Доктору сдѣлалось даже грустно. II. Онъ не успѣлъ еще высвободиться изъ подъ облачка грусти, какъ въ двухъ шагахъ отъ него выяснилась, на фонѣ ковра и сризовой штофной мебели, фигура въ такомъ же почти пластронѣ, какой былъ и у Карлуши, но необычайно внушительныхъ размѣровъ и очертаній. Столь благообразнаго обывателя еще не заносилъ докторъ Цыбулька въ свою коллекцію. Высоко поднятая голова украшалась сѣдыми волнистыми волосами съ двумя воками, какъ носили изящные остроумцы эпохи 2-го декабря, когда Дюма-фисъ повѣствовалъ, въ назиданіе потомству, о «Дамѣ съ перлами». Въ солидныхъ воротникахъ слегка вздрагивали щеки, если и не свѣжія, то не утратившія какой-то сребровидной розоватости и выпуклости породистыхъ мышцъ. Говорю «породистыхъ», ибо обладатель ихъ смотрѣлъ и на свою особу, и на все остальное человѣчество сквозь призму «породы». Брюшко уж тайно образовалось, но еще не заявляло себя для ролей благо родныхъ отцовъ. Весь станъ еще держался въ позитурѣ Чацкаго, когда онъ восклицаетъ: «Дождусь ее и вынужу признанье!...» И давно ли, въ самомъ дѣлѣ, было это? Какихъ нибудь пятнадцать, двадцать лѣтъ... Но мало ли что тогда было? Венедиктъ Венедиктовичъ не могъ думать на эту тему, и мы обязаны забѣжать назадъ и схватить его впечатлѣнія въ тотъ моментъ, когда изъ за пластрона Карлуши онъ увидалъ другой, болѣе внушительный пластронъ. Что-то ему подсказало: «Держись!» Благолѣпный гость медленно приближался къ нему, слегка покачиваясь — походка той-же эпохи 2-го декабря, первообразъ которой будто-бы пущенъ въ ходъ (по свидѣтельству нѣкоторыхъ этнографовъ) артистомъ Самаринымъ въ роли «Испанскаго Дворянина». Вдругъ откуда-то пронесся лепетъ Софи: — Monsieur Baldévitch!... voici le docteur... ====page 457==== И докторъ почувствовалъ, что къ нему благосклонно протянулась пухлая рука и духи «Spring-ftowers» пахнули на него изъза жилета. Это былъ онъ, тотъ самый Балдевичъ, къ которому такъ стремилась душа его. — Весьма радъ! раздался хриповатый и нѣсколько съ присвистомъ голосъ «à la Laferrière»: — добро пожаловать въ наши края... Monsieur le baron — je vous salue. Поклонъ относился къ Карлушѣ. Тѣмъ временемъ докторъ приготовилъ фразу и распустился послѣ мгновеннаго сжиманія, какое онъ почувствовалъ во всемъ существѣ своемъ. «Markante Persönlichkeit, aber doch», подумалъ онъ и, принявъ почтительную позу, ждалъ дальнѣйшихъ ободряющихъ рѣчей господина Балдевича. — Весьма радъ, повторилъ еще разъ предметъ стремленій доктора: — я много объ васъ наслышался. — Ваше превосходительство, выговорилъ Венедиктъ Венедиктовичъ однимъ духомъ: — такъ ласковы. Хотя титулованіе генеральскимъ званіемъ и не совсѣмъ подходило къ обстановкѣ, но быстрота и масляность звука «пшество», въ которомъ докторъ уже много преуспѣлъ, вызвали на уста господина Балдевича почти родительскую усмѣшку благоволенія. — Наша прелестная хозяйка, продолжалъ онъ: — показывала мнѣ костюмъ, сдѣланный по вашимъ указаніямъ. Очень, очень мило!.. Cher baron, vous n’êtes pas des tableaux vivants? Карлуша выпятилъ слегка губы, представивъ на лицѣ своемъ вопросъ: совмѣстимо ли было бы такое пластическое пребываніе въ пространствѣ съ ношеніемъ на груди «Темносиняго ястреба»? — Поздравляю нашихъ западныхъ братьевъ, сборъ будетъ блистательный! провозгласилъ господинъ Балдевичъ, точно на трибунѣ, такъ что двѣ тихо щебечущихъ группы обернулись. Въ одной изъ этихъ группъ виднѣлся Simon de Poupkoff, въ другой — военный сюртучекъ, спасенный докторомъ за роялемъ у Раисы Сергѣевны Кауровой. Оба ея родственника состояли на лицо, и ее самое, съ возрастающею нервностію, ждала Софи. Раиса Сергѣевна отдавала ей визиты; но на вечеръ еще не соизволила. Вы уже знаете, что Софи принадлежитъ къ крылатымъ, и не въ состояніи даже добиваться, во что бы то ни стало, чтобъ такая-то непремѣнно въ ней пріѣхала, на что способна всякая женщина; но и у ней достало маккіавелизма, чтобы тронуть живую струнку Раисы Сергѣевны. — Chère, умильно прилыгала она: — monsieur Baldeviteh admire votre talent... Il voudrait monter «Горе отъ ума»... Il parait qu’il y a ====page 458==== un rôle magnifique pour vous. — (Какая роль, Софи не могла знать, даже еслибъ ее спросили объ этомъ, послѣ представленія комедіи). — Et puis vous savez, monsieur Baldevitch lit à merveille... il voudrait se faire produire devant vous. Раиса Сергѣевна повела правымъ усикомъ, но обѣщала двойственно — «если будетъ возможно». Она и отъ спеціальности художественной чтицы не отказывалась въ глубинѣ души своей, и чтенія Балдевича ей еще не приводилось слышать... А тутъ вдобавокъ роль Хлестовой... И чтеца настроила Софи, потряхивая своими крылышками. — Elle désire tant vous entendre, не менѣе умильно прилыгала она: — je vous en prie, ne faites pas le difficile! Часовыя стрѣлки дошли ужь до четверти одинадцатаго, а Раисы Сергѣевны не показывалось на фонѣ сризовой мебели. Софи ежесекундно оборачивала головку къ двери. Еще немного, она бы зажмурила глаза и стала бы гадать на пальцахъ: «viendra-t-elle, ne viendra-t-elle pas?» Вотъ, наконецъ, и она, но не Раиса Сергѣевна, а Матрёша, розовая отъ морозу, улыбающаяся, но какъ бы слегка грустящій. — Et madame Kaouroff? съ біеніемъ сердца вскрикнула Софи. — Ma belle-soeu-eur, запѣлъ Модестъ Аполлосовичъ: — est déso-lée, est desolée-éel.. Онъ приставилъ правую руку къ пухленькой и гладкой, какъ крымское яблоко, щекѣ и, намекнувъ приличной чину гримасой на жестокій флюсъ, закончилъ: — Comme-ça-a, comme-ça-a, со вчерашняго вечера... Ничего не помогаетъ: ни опіумъ, ни припарки!.. Simon и военный сюртучекъ почти въ испугѣ переглянулись; не съ большимъ мужествомъ бросила и Софи взглядъ на чтеца. — А vos ordres!.. возгласилъ господинъ Балдевичъ, и добавилъ въ сторону доктора: — вы знаете нашу поговорку: семеро одного не ждутъ. — Такъ есть! радостно шепнулъ докторъ. III. Водворилось молчаніе. Чтецъ оглядѣлъ аудиторію. Выдающимися пунктами были: сладкіе усы Модеста Аполлосовича, малиновыя щеки Карлуши и буколька Софи. За движеніемъ головы чтеца слѣдили скромные, но пытливые, взоры доктора. Онъ впервые присутствовалъ на такой модной «бесѣдѣ». Ему сдавалось даже, что, не смотря на возможность ====page 459==== имѣть «а parte» съ Софи и Карлушей на обще-славянскомъ языкѣ, онъ врядъ ли имѣлъ какія нибудь точки соприкосновенія со всѣми этими элегантными особами мужскаго и женскаго пола. О своихъ музыкальныхъ талантахъ онъ, къ сожалѣнію, не подумалъ — имъ все еще владѣло смущенье, сродни тому, какое уроженецъ города Тетюшъ ощутилъ бы, попавши вдругъ на представленіе феріи «La biche au bois». Спору нѣтъ, въ столовой и въ гостиной Раисы Сергѣевны Кауровой все отзывалось столбовымъ довольствомъ, невозмутимымъ сознаніемъ того, что Венедиктъ Венедиктовичъ иногда выражалъ поговоркой: «мэ-смэ-мэ», (по русски это значило бы, въ менѣе изящномъ варьянтѣ: «мы сами съ усами»); но здѣсь, у крылатой Софи, было по другому — весьма и весьма плѣнительно... Еслибъ только не этотъ сакраментскій французскій жаргонъ, то, кажется, и не вышелъ бы изъ такого преемника цвѣтовъ и благоуханій!.. Тетрадь большого формата, пополамъ перегнутая, вздрогнула слегка въ правой рукѣ чтеца. Онъ поднялъ голову и, обращаясь съ породистой усмѣшкой въ сторону группы шиньоновъ, четко и съ пѣвучестью Бертона-пеpa прочелъ: — Donner et retenir ne vaut! Глаза его, вслѣдъ за тѣмъ, прищурились, остановившись посереди: сначала на Софи, потомъ на другихъ дамахъ. Дамы переглянулись въ миломъ недоумѣніи. Военный сюртучекъ почему, то застыдился. Карлуша откликнулся одобрительнымъ звукомъ. — Proverbe en un acte, en prose, продолжалъ господинъ Балдевичъ съ той же пѣвучестью. «Hat er’s selbst verfasst?» спросилъ себя не безъ удивленія Венедиктъ Венедиктовичъ. — Pardon! всплылъ поверхъ общей тишины голосъ Карлуши: — je me permettrai d'adresser une petite question à monsieur l’auteur. «Собственной композиціи» уже на смѣшанномъ діалектѣ добавилъ про себя докторъ. — Faites, благосклонно оттянулъ авторъ. — Est-ce un proverbe? Est-ce un terme de palais? Освѣдомился Карлуша, слушая, какъ у него это хорошо и важно выходитъ. Simon’a de Poupkoff даже сочувственно подернуло, вѣроятно, по принадлежности къ одному вѣдомству съ Карлушей. — Et l’un et l’autre, cher baron, не смутившись нимало, пояснилъ авторъ провербы. Гирлянда дамъ чуть слышно встрепенулась отъ дуновенія такъ изящно проявленной эрудиціи. — «De palais — beim Criminal»,вольно перевелъ про себя докторъ. — Personnages, читалъ господинъ Балдевичъ: — la princesse T. ССХІѴ. — Отд. I. ====page 460==== Joulikoff. Le baron Nik-Nak. Un domestique. La scène se passe à Sokolniki. Гирлянда дамъ уже радостно шелохнулась. Фамилія барона пришлась, кажется, не совсѣмъ по вкусу Карлушѣ; но онъ поглядѣлъ на миніатюрную эмблему «Темносиняго Ястреба», и успокоился. Больше уже никто не прерывалъ чтенія проверба. Каждое слово своей иноземной прозы господинъ Балдевичъ точно обливалъ, такъ что доктору легко было слѣдить за содержаніемъ драматическаго діалога. Онъ усердно вникалъ въ узорную канву, гдѣ княгиня хочетъ, чтобы баронъ забылъ какое-то даяніе, разъ ею совершенное, и оставался около нея въ однихъ пріятныхъ разговорахъ, игнорируя даже самый фактъ своего мгновеннаго великодушія. Баронъ же, съ акуратностью ливонца, сохранилъ въ памяти всѣ прямыя и косвенныя улики, по которым княгиня не можетъ отрицать разъ совершеннаго даянія и приводитъ ее, наконецъ, къ сознанію, объяснивъ болѣе, чѣмъ обстоятельно, что даровать и отнимать не слѣдуетъ. Сначала, княгиня энергически отрицаетъ, потомъ сама убѣждаетъ, потомъ колеблется, потомъ опять отрицаетъ и, наконецъ, приходитъ какъ будто къ заключенію, когда авторъ вдругъ опускаетъ занавѣсъ, позади котораго всякая развязка допустима, и въ томъ и въ другомъ направленіи... Сколько ни пріучалъ себя докторъ, въ послѣдніе два мѣсяца, къ тому «фактуму», что въ «Русскомъ» полнаго ходу нѣтъ, безъ этого сакраментскаго жаргона, туда, гдѣ свѣтло, благовонно сытно и раззолочено, но, все-таки, не сразу помирился съ дѣйствительностью, разстилавшейся въ эту минуту передъ нимъ. Почему же «proverbe», а не національная «веселогра». Владѣй онъ хоть двумя десятками фразъ во вкусѣ кавалера Сперанцы, онъ бы, пожалуй, не вытерпѣлъ и излилъ бы кое-что на эту тему. Но онъ ими, къ счастію, не владѣлъ и уже къ концу чтенія сообразилъ, что «провербъ»-то собственно и есть національная «веселогра», ибо передъ нимъ сидѣли и живая princesse Joulikoff, и живой baron Nik-Nak. А на какомъ же діалектѣ, какъ не на діалектѣ проверба, изъяснялись бы они хоть въ этомъ, примѣрно, сризовомъ салонѣ? «Wie dumm bin ich, Herr Jé!» изволилъ репримандировать себя Венедиктъ Венедиктовичъ, сознавая, что, вплоть до этого самообличенія, онъ все еще отдавалъ дань наивнымъ какимъ-то абсолютамъ, врядъ ли согласимымъ съ его званіемъ аргонавта. Карлуша захлопалъ звонкими и медленными ударами, высоко поднявъ руки; всѣ дамы прихлынули къ автору; Модестъ Апол- ====page 461==== лосовичъ вдругъ вскинулъ миндальными глазами на Софи и промолвилъ: — Ахъ, madame Petreus... какая бы вы были прекрасная Елена... voilà-à un rôle pour vous... magni-fi-ique! Софи рѣшительно не нашлась отвѣтить на это внезапное сценическое предложеніе, а тутъ еще ей надо было «complimenter» автора. Во время чтенія одинъ и тотъ же вопросъ прыгалъ въ ея головкѣ, подъ разными формами: «Долго-ли будетъ онъ читать?.. Что дѣлать послѣ: танцовать или causer... или играть въ secrétaire? Ah mon Dieu! какъ это трудно занимать гостей!... Pourvu que le temps passe vite... ничего не придумаешь!..» — Oui-i, продолжалъ Модестъ Аполлосовичъ, поглядывая элегически и въ сторону доктора: — elle est morte!.. Іа Прекрасная Елена... Aimiez vous la Ля-я-дова?... Наша была русская... И что-то скатилось по щекѣ Матрёши. «Dieu!.. je ne trouve rien»!, отчаянно шептала про себя Софи, и около букольки микроскопическій брильянтикъ заблисталъ на лбу ея, просвѣчивая сквозь самый легонькій слой «Veloutine Fay».. «Que proposerai-je!» Она уже была передъ авторомъ проверба и почти изнеможенно прошептала: — Ah! que vous êtes aimable! И вдругъ она вся зардѣлась: passe-temps былъ найденъ. — De grâce, молніеносно добавила она: — arrangez une charade... — А vos ordres! отвѣтилъ неизмѣнно благосклонный современникъ Дюма-фиса и, обернувшись къ доктору, сообщилъ: — мы придумаемъ что-нибудь... de circonstance. Софи тотчасъ же оповѣстила дамъ о томъ, что будетъ шарада. Господинъ Балдевичъ, что-то такое быстро сообразивъ, отобралъ къ себѣ въ труппу хозяйку, Модеста Аполлосовича съ военнымъ сюртучкомъ и трехъ дамъ. Остальные гости составили публику. Ихъ аранжеръ пригласилъ удалиться въ другія комнаты. Докторъ пугливо недоумѣвалъ: что это такое творится и попятился было къ двери; но распорядитель удержалъ его, окликнувъ: — Васъ-то намъ и нужно! IV. И не въ такихъ салонахъ приводилось автору проверба «Donner et retenir ne vaut» ставить шарады. Онъ, правда, не ====page 462==== видалъ въ отправленіи той же изящной должности покойнаго сенатора Мериме, но врядъ ли и въ самомъ авторѣ «Gousslia» было столько пластичности, на подкладкѣ ничѣмъ не стѣсняющейся изобрѣтательности, когда онъ забавлялъ своими внѣсенаторскими талантами хозяевъ и гостей Компьеня и Біаррица. Вотъ развѣ по части джентльменскаго ехидства пришлось бы уступить другу графини Монтихо, быть можетъ, и по части художественной эрудиціи. Ничего этого нашъ докторъ опять таки ни знать, ни думать не могъ; онъ почувствовалъ себя въ какихъ-то заколдованныхъ чертогахъ, куда его заперли вмѣстѣ съ тремя сильфами и четырьмя сильфидами... Распорядитель показалъ себя. Изъ трельяжа и ширмъ онъ тотчасъ же состроилъ нѣчто въ родѣ сцены съ кулисами и даже съ занавѣсомъ. Послѣ декоративной обстановки, потребовались бутафорскія вещи. Докторъ опять увидалъ роскошный станъ Мили. Она нанесла цѣлый ворохъ мантилій, шубокъ, куафюръ и всякихъ дамскихъ уборовъ. Принесены были, для чего-то, лакейская ливрея вмѣстѣ съ лакейской шляпой и военной шинелью Матреши. Мили только чуть слышно фыркала, переглядываясь съ выѣзднымъ своей барыни. Дамы встрѣчали сдержаннымъ смѣхомъ каждый транспортъ всѣхъ этихъ бытовыхъ костюмовъ. — Ну, любезный докторъ, обратился распорядитель къ Венедикту Венедиктовичу: — васъ я избираю героемъ шарады. Вы, конечно, читали «Наканунѣ» Ивана Сергѣевича? Въ послѣдній визитъ къ Хвостиковымъ, Венедиктъ Венедиктовичъ услыхалъ отъ Нины тотъ же вопросъ. Онъ ей сознался, что какъ-то просмотрѣлъ это произведеніе Тургенева. Она ему разсказала про исторію Елены и Инсарова, при чемъ впервые сказала ему, почти съ глубокимъ сокрушеніемъ, какъ ей жаль столькихъ годовъ, въ теченіи которыхъ она никогда не подумала о томъ, что есть на землѣ братья-славяне... — Читали? переспросилъ господинъ Балдевичъ. — Знаю фабулу, не безъ уклончивости отвѣтилъ докторъ. — Вотъ вы-то и будете Инсаровъ. Mesdames, продолжалъ распорядитель: — entrons en répétition... La charade est de quatre tableaux. И началась репетиція. Публика успѣла, въ это время, вкусить отъ всѣхъ «mots» и «вицовъ», пущенныхъ Карлушей. Было даже съѣдено двойное количество конфектъ. Но вотъ подняли портьеру гостиной, и всѣ зрители нашли для себя мѣста на креслахъ и стульяхъ, уставленныхъ противъ импровизированной сцены. Занавѣсъ раздвоился, какъ это дѣлалось въ шекспировское ====page 463==== время. Изъ трельяжа вышелъ самъ распорядитель въ шляпѣ и, отдавъ приказаніе ливрейному служителю (въ лицѣ военнаго сюртучка), сталъ декламировать: «Ну, вотъ и день прошенъ...» Безъ сладкаго воспоминанія о Чацкомъ ему слишкомъ трудно было обойтись. Проговоривъ всю прелюдію (въ которой дамы силились понять первое слово шарады, подкрѣпленныя справа Симономъ, слѣва Карлушей), распорядитель скрылся опять въ полусвѣтъ трельяжа, а изъ за ширмы выбѣжалъ тотъ же дальній родственникъ Раисы Сергѣевны и довольно таки старательно крикнулъ: — «Карета Горича!» Тотчасъ, все изъ за того же трельяжа показалась чета Горичей: Софи въ бархатной шубкѣ на тибетскомъ баранѣ и въ бальной куафюрѣ съ виноградными листьями въ локонахъ... («à croquer!» по мгновенному замѣчанію Карлуши), подъ руку съ Модестомъ Аполлосовичемъ, закутаннымъ въ свою собственную шинель съ нахлобученной на лобъ мѣховой шапкой. Врядъ ли когда-либо изображалъ кто, съ такой святой правдой, крѣпостную зависимость несчастнаго супруга, какъ сдѣлалъ это безвозмездно beau-frère Раисы Сергѣевны. Неподражаемой нотой запѣлъ онъ: «Балъ — вещь хорошая; неволя-то горька». На этомъ стихѣ упалъ занавѣсъ. Вы, быть можетъ, скажете, что порядокъ явленій былъ произвольно измѣненъ — съ этимъ трудно не согласиться; но еслибъ пустить сначала Горичей, а потомъ Чацкаго, то стихъ, начинающійся словомъ «баль», прошелъ-бы, не произведя надлежащаго дѣйствія. Произвелъ-ли онъ его и въ такомъ видѣ?... — Hein! крикнулъ Карлуша Симону, съ одного края партера на другой... — Avez vous le mot? Симонъ развелъ только руками. — Je vous le dirai, madame, прошепталъ Карлуша, наклоняясь надъ ухомъ дамы, сидѣвшей съ краю. — C’est: champignon. — Champignon? съ изумленіемъ переспросила дама. — Il est évident que la charade est russe — je connais la pièce. C’est «Горе отъ ума». Son auteur a nom — Griboiédoff. Prenez la première syllabe: C’est champignon — грибъ. — Ah! обрадовалась дама и шопотомъ-же прибавила: — Taisez-vous... ne le dites à personne. Карлуша расправилъ пластронъ. Опять занавѣсъ. Впереди, въ лѣвомъ углу, стоить Софи съ приподнятой юбочкой и оглядывается... Позади ея гуськомъ три пары. Послѣдняя пара двигается разомъ и всѣ кричатъ: — Гори, гори!... ====page 464==== Занавѣсъ, падаетъ, оставляя публику въ волненіи. — C’est un peu neuf!... усмѣхнулся Карлуша. — Le mot est jeu — игра, en russe. — Ce qui ferait avec le premier mot? спрашиваетъ его сосѣдка. — Грибъ — игра... выговариваетъ Карлуша и, подумавъ, добавляетъ: — à moins que cela ne soit: incendie — пожаръ. Опять занавѣсъ. На креслѣ сидитъ Модестъ Аполлосовичъ въ какомъ-то балахонѣ и съ огромными бумажными воротничками. Въ рукахъ у него пучекъ розогъ. Направо, въ углу, военный сюртучекъ, на колѣняхъ, въ дурацкомъ колпакѣ, съ ушами. На скамейкѣ четыре дѣвицы въ фартучкахъ. Публика разражается одобрительнымъ смѣхомъ. Фигура Матрёши опять таки «tout ce qu’il у а de plus réussi», какъ тотчасъ-же опредѣлилъ Карлуша. — Краснохвостова? весьма правдоподобно шамкаетъ Модестъ Аполлосовичъ. — Я! И одна изъ дамъ поднимается съ мѣста. — Бѣлохвостова? — Я! — и тотъ-же маневръ. — Криволапкина? — Я! — Косолапкина? — ЯІ Занавѣсъ. Карлуша мгновенно объявляетъ, что это ровно ничего не значитъ. Симонъ съ нимъ соглашается. Дамы не могутъ никакъ сообразить, какое слово должно изъ всего этого выдти: русское или французское. Заключительная картина потребовала болѣе пяти минутъ для своей постановки. За то она вышла куда эффектнѣе другихъ. Распорядитель превратилъ сцену въ цѣлый вертоградъ. Показались пары. Дамы всѣ разомъ переглянулись, завидѣвъ ими еще незамѣченную, но весьма живописную мужскую фигуру. Это и былъ нашъ докторъ — герой шарады, припасенный господиномъ Балдевичемъ «pour la bonne bouche». Его облекли въ какой-то не сразу опредѣляемый костюмъ, въ которомъ публикѣ предоставлялось распознать славянскій колоритъ. На головѣ Венедикта Венедиктовича очутилось даже что-то въ родѣ тюрбана. Онъ шелъ подъ руку съ Софи. Впереди одна изъ дамъ, тоже подъ руку съ кавалеромъ; позади — третья пара съ сюртучкомъ, въ уста которому на этотъ разъ вложено было толкованіе всей шарады. ====page 465==== Софи, укутанная для чего-то газомъ, спрашиваетъ своего кавалера: — А какъ по вашему называется незабудка? Кавалеръ отвѣчаетъ что-то членораздѣльное, но крайне оріентальное. — А бабочка? И бабочка выходитъ не музыкальнѣе. Тутъ сюртучекъ, одѣтый въ свѣтлое пальто и соломенную шляпу, съ неожиданной бойкостью восклицаетъ, указывая на Софи и ея кавалера: — Болгарія! Занавѣсъ окончательно падаетъ. Публика чувствуетъ замѣтное облегченіе отъ всего того умственнаго труда, какой выпалъ на ея долю въ теченіе цѣлаго получаса. Карлуша довольно шумно поднялся съ мѣста, и, окинувъ взглядомъ весь партеръ, строго такъ спросилъ: — Qu’est ce qu’ils veulent dire avec leur Болгарія? J’y perds mon latin! Simon выразилъ на лицѣ своемъ, что и онъ потерялъ, если не латинскую, то транслятёрскую премудрость. По латыни-то, откровенно говоря, и Карлуша, какъ питомецъ марціальнаго разсадника государственныхъ мужей, не обучался; но не могъ-же онъ перемѣнить французскую поговорку, столь кстати въ данномъ случаѣ примѣненную?.. V. Спектакль кончился. Публика и актеры должны были слиться воедино. Но предлежало, первѣе того, разгадать загадку. Какъ ни много было потрачено остроумія и находчивости особами обоего пола, никто не могъ доставить на столько правдоподобнаго толкованія трехъ звуковъ частей шарады, чтобы изъ общаго вышло что-либо, имѣющее хоть какой нибудь человѣческій смыслъ. Когда распорядитель предсталъ въ качествѣ депутата отъ господъ артистовъ, исполнявшихъ шараду, парламентеромъ со стороны разрѣшавшихъ явился, разумѣется, Карлуша. — Mais ça n’a ni queue, ni tête! выразился онъ не безъ молодого пыла. — En êtes vous bien certain, cher baron? спросилъ его съ усмѣшкой самообладанія распорядитель. — Voyons... déclinons les tableaux! Дамы столпились кучкой. ====page 466==== — Déclinons, повторилъ распорядитель. — Premier tableau — балъ... Il est bien entendu que le mot de la charade est russe. — A! послышался звукъ облегченія въ женскомъ хорѣ. — Oui, c’est — балъ! — D’accord! перебилъ съ возрастающимъ пыломъ Карлуша: — votre premier est — балъ. Mais votre- second, s’il vous plait? — Гори!.. — Oui, oui! заволновался женскій хоръ, кивая шиньонами. — Va pour — гори; mais votre troisième, nom d’un petit!.. Карлуша совсѣмъ было разрѣшилъ на шикарный «juron», но воздержался. — Notre troisième est — я! — Oui, oui! заволновался опять женскій хоръ, лишая поддержки своего протестующаго вожака. — Juxtaposons les mots, изящно резюмировалъ распорядитель: — et nous aurons: Балъ — гори — я. — Mais ça ne veut rien dire! въ послѣдній разъ рванулся Карлуша. — Ça veut dire Болгарія, et rien de plus, нѣсколько отечески пояснилъ ему господинъ Балдевичъ. — Et le dernier tableau est une page du roman «Наканунѣ»... Всѣ какъ-бы присѣли подъ вѣсомъ этого неоспоримаго толкованія. Пылъ Карлуши все еще, однако, не унялся. Онъ позволилъ себѣ сказать съ легкимъ подергиваніемъ праваго плеча: — Décidément, c’est sublime de simplicité. — Comme l’oeuf de Colomb, обратился въ его сторону господинъ Балдевичъ. Весь этотъ перекрестный огонь былъ выслушанъ докторомъ, стоявшимъ въ тѣни трельяжа. И въ его душѣ возникли было çoмнѣнія на счетъ того, выйдеть-ли изъ трехъ словъ: Баль-гори-я, слово «Болгарія»; но онъ не замедлилъ разсудить; что тутъ въ замыслѣ шарады участвовалъ фонетическій способъ правописанія, имѣющій также своихъ защитниковъ въ ученомъ мірѣ. Ему, кромѣ того, нѣсколько жутко было въ то время, какъ онъ шелъ подъ руку съ Софи, и отвѣчалъ ей якобы по болгарски. Все это отзывалось чѣмъ-то, напоминавшимъ обѣдъ у Кауровыхъ и разсказъ Ивана Аполлосовича. Но минута раздумья пронеслась по душѣ его, не оставивъ никакого горькаго слѣда. Напротивъ, онъ весело улыбнулся, и еще отчетливѣе прежняго созналъ, что въ этой «Болгаріи» заключается новый символъ его россійской квестіи. Все тутъ дѣло не въ логической, а въ фонетической орѳографіи, въ игривомъ отраженіи какихъ-то будтобы идей и стремленій въ граненомъ хрусталѣ пріятныхъ забавъ. ====page 467==== Онъ задалъ себѣ даже зарокъ: ни къ чему уже рѣшительно не относиться съ какой-бы то ни было нудой разума или иныхъ духовныхъ функцій своихъ... Пока докторъ думалъ, прикрывая думу блуждающей улыбкой, распорядитель объявилъ зрителямъ шарады, что теперь ихъ очередь занять сцену. Но зрительницы, не взирая на убѣжденія Карлуши, отъ шарады наотрѣзъ отказались. Глаза хозяйки начали растерянно прыгать отъ неодушевленныхъ предметовъ къ одушевленнымъ существамъ обоего пола, ищя какого-нибудь вдохновенія на вопросъ: «Que proposerai-je?» Попорхавъ нѣсколько секундъ вокругъ жардиньерки, стоявшей на консоли, глаза Софи перескочили къ фигурѣ доктора. Сейчасъ-же въ ушахъ ея беззвучно раздались звуки «Wiener-Blut» и «G’schichten aus dem. Wiener Wald», и она вспорхнула съ стремительностью, которая не укрылась ни отъ Карлуши, ни отъ господина Балдевича. — Cher docteur!., умоляющимъ шопотомъ заговорила Софи, подлетѣвъ къ доктору. Онъ сладостно вздрогнулъ и даже взялся за рѣшетку трельяжа: такъ неожиданно заблисталъ передъ нимъ образъ хозяйки. — Zu dienen, отвѣтилъ онъ, какъ-бы подражая интонаціи Мили. — Une valse! Au nom de Dieu!... Черезъ минуту Карлуша — точно его встряхнула электрическая батарея — привскочилъ и бурно устремился къ Софи. Охвативши ея талію, онъ понесся такимъ вихремъ, что въ самомъ господинѣ Балдевичѣ возбудилъ подмывательныя воспоминанія о томъ времени, когда только что начали вальсировать «à deux temps». Ритмъ вальса рѣшительно не давалъ ему покоя. Такъ простой тапёръ не могъ играть. Онъ взглянулъ въ сторону рояля и изъ за рѣзной доски пюпитра распозналъ курчавый верхъ головы Венедикта Венедиктовича. Тотчасъ-же соблаговолилъ онъ подойти къ нему и пролилъ на него елей своего одобренія. — Виборне, любезный братъ, виборне... Да вы мертвыхъ заставите вальсировать; пожалуй, и я пущусь! — Почиталъ-бы себя столь счастливымъ! отозвался Венедиктъ Венедиктовичъ, почтительно кивнувъ головой въ сторону, но не прерывая бурнаго потока удалыхъ звуковъ. Весь сризовый салонъ заколыхался передъ нимъ въ радужныхъ краскахъ дамскихъ тюникъ, въ роскошныхъ бюстахъ, въ ботинкахъ, порхающихъ тамъ и сямъ. И ему-бы, пожалуй, хотѣлось ====page 468==== завертѣться бокъ-о-бокъ съ Карлушей; но онъ удовольствовался болѣе великодушнымъ наслажденіемъ: видѣть, какъ отъ его игры вся «бесѣда» пошла ходуномъ. «Да, вотъ это настоящее дѣло», шепталъ ему въ ухо тотъ духъ-практикъ, который все сильнѣе и сильнѣе овладѣвалъ его наблюдательностью. «Это вотъ настоящее россійское дѣло». Благодарственные возгласы посыпались на великодушнаго артиста изъ нѣдръ всего дамскаго хора. Карлуша, пышащій точно паровозъ, подлетѣвъ къ роялю, хотѣлъ, вѣроятно, выпустить какое-нибудь восторженное «mot», но не смогъ, и опять ринулся въ вихрь вальса. Въ кадрили не устоялъ и господинъ Балдевичъ, а потомъ раздались и звуки мазурки, которую докторъ заигралъ такъ, какъ будто въ немъ самомъ загорѣлось желаніе пройдтись, что твой Кшесинскій, въ Балетѣ «Веселье въ Ойцовѣ». Народившееся уже брюшко не помѣшало автору «Donner et retenir ne vaut» показать молодымъ людямъ, «какъ надо танцовать мазурку». Это не былъ просто «деми-характерный танецъ», какъ-бы выразился передъ своими учениками, Стуколкинъ; нѣтъ, это было цѣлое «profession de foi» національно-государственнаго характера! И Венедиктъ Венедиктовичъ какимъ-то высшимъ чутьемъ понялъ это... «Смотрите на меня, говорило все въ живописно-колеблющейся фигурѣ господина Балдевича: — вотъ я весь тутъ. Я несомнѣнно шляхетскаго рода и даже «набоженьства» своего я не разсудилъ трогать; но я развѣ не примиренъ; развѣ я не вкусилъ отъ всѣхъ благъ добраго сына государства своего; развѣ я не облитъ, такъ сказать, благоуханіемъ версальскаго pois de senteur’a? И все это вы видите въ колебаніяхъ моихъ чреслъ и въ томъ, какъ я отдѣляю дравую ногу отъ лѣвой и отбиваю каблукомъ, вертя мою даму. Карлуша ничего этого не распозналъ, но нашъ докторъ прочелъ до послѣдней строчки. Не мудрено, что въ слогахъ новаго протектора, сказанныхъ ему съ легкой одышкой: — Да мы васъ не выпустимъ изъ Петербурга! Онъ услыхалъ что-то, оставляющее позади себя всѣ его заботы и волненія. «Цертификатъ» сталъ радужно переливать передъ его глазами. И безъ всякаго снисхожденія къ своимъ мышцевымъ силамъ, онъ возвѣстилъ алчущимъ котильона, что готовъ играть до разсвѣта!.. ====page 469==== V. Вечеръ — «fantaisiste» у Софи Петреусъ, разсѣявъ столь многія сомнѣнія въ душѣ нашего доктора, не могъ не сдѣлать его гораздо бодрѣе (но не самоувѣреннѣе), когда онъ въ первый разъ отправился къ Вячеславу Ѳаддѣевичу Балдевичу. Съ этимъ новымъ и уже высшимъ «протекторомъ» ему было также почти удобно, какъ и съ Арсеніемъ Павловичемъ Подгорѣловымъ, хотя тонъ предстоящей бесѣды долженъ былъ значительно измѣниться противъ того, какой имѣли бесѣды въ кабинетѣ пресбитера. Менѣе страстно обозрѣвалъ Венедиктъ Венедиктовичъ и обстановку помѣщенія, занимаемаго Вячеславомъ Ѳаддѣевичемъ. Онъ уже попривыкъ къ бронзамъ, коврамъ и трельяжамъ. Когда фрачный лакей ввелъ его въ кабинетъ новаго покровителя, онъ не ощутилъ уже ни малѣйшаго смущенія. Но вѣрный своей наблюдательной натурѣ, онъ оглядѣлъ этотъ кабинетъ также обстоятельно, какъ и будуаръ Софи Петреусъ, и нашелъ, что все тутъ пахло изящной словесностью и высшимъ бюрократическимъ комфортомъ. Онъ распозналъ даже бюсты Грановскаго и Тургенева, а противъ нихъ портретъ, во весь ростъ, масляными красками, самого Вячеслава Ѳаддѣевича. Хозяинъ принялъ его въ полосатой фланелевой курточкѣ съ цвѣтнымъ фуляромъ на шеѣ, въ воротникахъ «à l’enfant» и башмакахъ съ бантиками. Его любезно посадили въ спокойное кресло и начали тотчасъ же разъяснять то, чѣмъ ему, по мнѣнію господина Балдевича, въ первую голову слѣдовало проникнуться. Слушать Венедикту Венедиктовичу было всегда пріятнѣе, чѣмъ говорить... — Вотъ видите, мой милый, началъ пѣвучей нотой господинъ Балдевичъ: — я васъ долженъ оріентировать немножко по части нашей литературы. Вы, конечно, составляете корреспонденціи для славянскихъ листковъ? Докторъ полустыдливо наклонилъ голову. — Весьма полезна такая дѣятельность — я этого не отрицаю; но важнѣе всего установить точку зрѣнія... Не правда ли? — Правда! грудью откликнулся докторъ. — Слѣдуетъ вамъ знать, что есть у насъ двѣ литературы... Я не стану толковать о славянофилахъ и западникахъ. Все это старо и всѣмъ пріѣлось. И здѣсь, въ Петербургѣ есть двѣ литературы — Москву я оставляю въ сторонѣ... Въ Москвѣ мы толь- ====page 470==== ко печатаемъ; но пишемъ мы здѣсь... Я говорю мы... Не объ себѣ я, конечно, выражаюсь во множественномъ числѣ... И щеки говорившаго слегка заколыхались. — Я говорю мы, потому что насъ цѣлая Плеяда… и она все ростетъ и будетъ... Конецъ фразы какъ-то не выходилъ у члена Плеяды. — И будетъ сіять на небосклонѣ, подсказалъ докторъ. Ему хотѣлось спросить: какъ же эта самая Плеяда будетъ рости, когда она должна состоять всего изъ семи звѣздъ? Но онъ не воспользовался своимъ знаніемъ звѣзднаго неба. Господинъ Балдевичъ одобрительно усмѣхнулся. — Съ помощью Божьей — надѣюсь. Все, что есть почтеннаго и даровитаго — принадлежитъ въ нашей плеядѣ. Остальное — разночинцы, оскверняющіе самое имя литературы! При этомъ, Вячеславъ Ѳаддѣевичъ такъ презрительно повёлъ губами, что докторъ ощутилъ невольный стыдъ за русскую словесность. — Предостерегаю васъ отъ всѣхъ этихъ кружковъ, что собираются по полпивнымъ. Вы, человѣкъ чужестранный, легко можете... donner dans le piège... И тогда вся ваша каррьера пропала! Стыдъ смѣнился на лицѣ доктора выраженіемъ ужаса. — Во мнѣ вы найдете то сочувствіе, какого достойны питомцы классическаго образованія... Такъ торжественно произнесъ это протекторъ, что Венедиктъ Венедиктовичъ разсудилъ даже немного приподняться. — Вы, конечно, еще мало знакомы съ произведеніями нашей плеяды. Смѣло рекомендую ихъ вамъ. Они васъ охранятъ отъ кощунствующаго реализма и нашей демагогіи... отъ всѣхъ этихъ воздыхателей зипуна и мастеровщины... доморощенныхъ Джоржъ-Эліотовъ, Эмилей Золя, Рошфоровъ и Браддо!.. Внутреннее волненіе проявилось краской на щекахъ краснорѣчиваго члена «Плеяды». Онъ, видимо, упивался своими филиппинами; но, увы! не могъ сохранять гётевскаго самообладанія, на которое тайно посягалъ во всѣхъ случаяхъ жизни. — Рошфоръ! вырвалось у доктора, и онъ поблѣднѣлъ. — Ха, ха, ха!.. разразился вдругъ господинъ Балдевичъ. — Да какіе Рошфоры и Золя! Тѣ, по крайней мѣрѣ, въ коллегіяхъ учились и, если попадали въ тюрьму, то по проступкамъ печати; а наши геніи демагогическаго реализма больше все изъ почтальоновъ и кабацкихъ подносчиковъ... и въ юныхъ лѣтахъ по острогамъ за воровство-мошенничество отсиживали... Я вамъ доставлю ихъ біографіи — полюбуйтесь!.. ====page 471==== «Къ чему такъ досконально?» спросилъ было себя докторъ; но, конечно, не дерзнулъ выговорить это вслухъ. — У меня къ вамъ маленькая просьба, вдругъ началъ совершенно другимъ тономъ грозный изобличитель какихъ-то литературныхъ почтальоновъ. Докторъ поднялся и отвѣсилъ поклонъ. — Романы мои уже знакомы западной публикѣ... Я получилъ даже предложеніе издать ихъ въ Лондонѣ... въ извлеченіи, знаете, въ видѣ «Selected novels»... Но мнѣ бы хотѣлось поручить ихъ переводъ по чешски и на другіе славянскіе языки. — Благоволите приказать! прошепталъ полу-таинственно докторъ. — Когда у васъ будетъ время... вотъ и у насъ вѣдь переводили Божёну Нѣмцову. Я вамъ доставлю всѣ мои романы и повѣсти... Мы сдѣлаемъ выборъ. А до тѣхъ поръ позвольте, любезный докторъ, прибѣгнуть немного къ вашимъ филологическимъ познаніямъ... Мнѣ бы хотѣлось передѣлать одну вещицу... но по гречески я, къ стыду своему, совсѣмъ почти забылъ... Мое школьное время было, увы! не нынѣшнее время неутомимыхъ попеченій объ успѣхахъ классицизма... Оба: и гость и хозяинъ разомъ взглянули вверхъ, какъ бы преисполнившись внезапнаго благоговѣнія... — Намъ нужна классическая наука западныхъ братьевъ, и мы широко открываемъ имъ двери; пускай всѣ стучатся — и всѣмъ найдется мѣсто!.. — Всѣмъ? переспросилъ Венедиктъ Венедиктовичъ съ неяснымъ выраженіемъ не то радости, но то страха. — Всѣмъ! подтвердилъ господинъ Балдевичъ и гордо поднялъ голову, точно онъ бросалъ перчатку дерзкимъ противникамъ эллинской грамоты. — Пускай презрѣнные скрибы и бумагомазилки издѣваются надъ лицами, пополняющими, среди государственныхъ заботъ, пробѣлы въ классическомъ образованіи, — мы станемъ на бреши его!.. Докторъ воинственно протянулъ руку вслѣдъ за ораторомъ. Ихъ позы были, въ эту минуту, по истинѣ, выразительны. — Коли на то пошло! воскликнулъ ораторъ: — я публично начну съ греческихъ азовъ, и мы посмотримъ: кто осмѣлится глумиться надо много?.. Увѣрять ли мнѣ васъ, что въ Венедикта Венедиктовича проникалъ все сильнѣе и сильнѣе священный огонь, которымъ разогрѣвался Вячеславъ Ѳеддѣевичъ Балдевичъ? Онъ самъ въ эту минуту съ трудомъ бы разрбрался въ своихъ помыслахъ и ощущеніяхъ. Одно наполняло его: сознаніе того, что «цертификать» ====page 472==== есть уже не болѣе, какъ «еіп uberwundener Standpunkt», по выраженію германскихъ мыслителей. А остальное слишкомъ срослось со всѣмъ существомъ его, чтобы онъ могъ представить себѣ родъ человѣческій иначе, какъ взывающимъ, заткнувъ уши: Substantiva sunt іn is Masculini generis: Panis, piscis, crinis, ignis... Игривое воображеніе художника вызвало передъ нимъ, тутъ же, фигуру Вячеслава Ѳаддѣевича съ колыхающимся торсомъ и ухарски дѣйствующими каблуками. И боецъ классицизма, и мазуристъ слились въ одно цѣлое, и дали вкусить Венедикту Венедиктовичу всю реальность живого типа, который всего больше подходилъ подъ его идеалы... Аудіенцію свою докторъ не затягивалъ; но съ нимъ бесѣдовали очень охотно и на прощаньи сказали ему: — Вамъ нечего смущаться насчетъ экзаменовъ и прочихъ формальностей. А потому, vous n’aurez que l’embarras du choix... Только не забывайте никогда, что пока вы въ Петербургѣ, надо открещиваться отъ всякихъ разночинцевъ... Весьма радъ буду ввести васъ въ настоящій кружокъ... Заверните ко мнѣ на той недѣлѣ — я вамъ дамъ un petit mot... Венедикту Венедиктовичу протянули руку. На порогѣ кабинета остановили его: — Мнѣ сообщалъ Арсеній Павловичъ Подгорѣловъ, что вы приняли участіе въ этихъ... несчастныхъ Хвостиковыхъ... Такая жалкая исторія!.. Я когда-то зналъ ихъ и готовъ былъ бы... Это дѣлаетъ честь вашему сердцу... Но я, право, не знаю, чѣмъ я могу быть полезенъ... Тутъ докторъ кратко изъяснилъ, что Нина Леонтьевна возлагаетъ надежды на свое давно забытое писательство. Вячеславъ Ѳаддѣевичъ снисходительно усмѣхнулся, вспомнилъ даже «Вѣтку Геліотропа» и, еще разъ пожавъ руку доктору, наставительно сказалъ: — Это бѣдныя женщины хорошей фамиліи. А породу надо уважать, любезный докторъ. Благодарю васъ за моихъ соотечественницъ, передайте имъ мой поклонъ. «Породу надо уважать», повторилъ про себя Венедиктъ Венедиктовичъ, очутившись за дверью кабинета, гдѣ въ полчаса онъ поднялся на самую крутизну своего перехода, откуда было уже такъ весело смотрѣть въ даль... ====page 473==== VIL. Мудрено ли, что получа приглашеніе на одинъ изъ вечеровъ, гдѣ собиралась «Плеяда», нашъ докторъ шелъ на него, какъ на пріятный дивертисментъ, не больше. Вникать ему глубже не хотѣлось, изумляться онъ пересталъ, тревожиться не предстояло надобности. Ему желательно было: сколзить отъ одного умственнаго воспріятія къ другому... Онъ и скользилъ. Передъ нимъ, какъ во снѣ, проходили картинки. Вотъ онъ вступилъ въ переднюю, гдѣ много виситъ и лежитъ шубъ и пальто. Говоръ доносится и изъ столовой налѣво, и изъ гостиной прямо, и изъ кабинета направо. Хозяинъ жметъ ему руку и долго водитъ его по комнатамъ, представляя то тому, то другому... Есть и дамы. Слышится ему и тутъ «сакраментскій жаргонъ». Бесѣдуетъ онъ съ какой-то высокой-высокой дѣвицей о языкѣ Гуцуловъ, но ему ужасно хочется заполучить свободу и скользить отъ одной кучки бесѣдующихъ къ другой. Ему удается, наконецъ, высвободиться изъ-подъ надзора нѣжнаго хозяина. Въ углу кабинета сидитъ трое собесѣдниковъ. Одинъ говоритъ глухимъ голосомъ. — Недоразумѣніе, кровавое недоразумѣніе... Венедикту Венедиктовичу не хочется даже разгадывать, о чемъ идетъ рѣчь. — Великое знаменіе — отвѣчаетъ ему въ тонъ второй собесѣдникъ. — Безумная травля исторіи! рѣшаетъ третій. Венедиктъ Венедиктовичъ примощается къ другой группѣ. Тутъ очень шумно. Среди штатскихъ костюмовъ виднѣется кавалерійское одѣяніе съ голубыми махровыми отворотами. — Этакъ нельзя господа! поджигаетъ какой-то очень шустрый среднихъ лѣтъ мужчина. — Нужна стачка романистовъ, воля ваша. — Нужна! повторяетъ кавалеристъ, сплевываетъ и дергаетъ щекой свой монокль. — Наши редакторы дѣлаютъ подписки, а мы сиди на шестидесяти рубликахъ, это ни съ чѣмъ несообразно! И въ эту тему, обѣщающую очень многое, не желаетъ проникать Венедиктъ Венедиктовичъ. Онъ скользитъ дальше. — Одинъ только князь! горячатся въ третьей группѣ: — одинъ только князь и постоялъ за нравственность! Помилуйте-съ! на- ====page 472==== искосокъ водружаютъ памятникъ Великой Россійской женѣ, а эта, съ позволенія сказать, Бланшъ Гандонъ!.. — Однакожъ, мировой судья?.. Мимо, мимо! Тема еще пикантнѣе; но Венедиктъ Венедиктовичъ продолжаетъ скользить и попадаетъ въ тихую, прохладную комнату, освѣщенную такимъ же фонарикомъ, какой онъ видѣлъ у Софи Петреусъ. Онъ опускается на кресло и смотритъ въ дверь на амфиладу двухъ комнатъ. Ему такъ очень пріятно. Но кто-то садится сбоку на диванѣ. Онъ оборачивается: — и этому господину уже представлялъ его хозяинъ; только онъ не удержалъ въ памяти его фамиліи. Венедиктъ Венедиктовичъ счелъ нужнымъ поклониться еще разъ и уже внимательнѣе оглядѣть гостя, удалившагося отъ оживленныхъ бесѣдъ гостиной. Наружность его заставила Венедикта Венедиктовича нѣсколько подтянуться. Въ ней было что-то отзывающее «первымъ гостемъ» — на обѣдѣ у Кауровыхъ — графомъ Обваловымъ, только въ болѣе молодой и нѣсколько женоподобной формѣ. Глаза его свѣтились и тонкія губы чуть-чуть усмѣхались. Венедиктъ Венедиктовичъ нашелъ, что молчаніе начинаетъ быть тягостно и первый его нарушилъ: — Прошу простить, началъ онъ, наклоняя голову: — имѣлъ честь быть рекомендованъ... Рачьте... достойное имя ваше? — Докторъ правъ, Чечевицынъ, послышался мягкій и нѣсколько картавый отвѣтъ, и бѣлая, почти женская рука отдѣлилась отъ сухощаваго, нервнаго туловища. «Э-э»! воскликнулъ про себя Венедиктъ Венедиктовичъ и еще сильнѣе подтянулся. Новое и довольно жгучее любопытство овладѣло имъ. Что-то прошептало вслѣдъ затѣмъ: «не суйся, не суйся»; но любопытство превозмогло. Онъ «сунулся». Черезъ четверть часа, онъ уже зналъ и чувствовалъ, какого полета птица бесѣдовала съ нимъ. Да, это былъ несомнѣнно докторъ правъ, носившій не такъ давно званіе профессора, по просвѣщенности своей благорожденной натуры, а не по мизерабельнымъ пекуньярнымъ разсчетамъ. Тутъ пахло не Иваномъ Аполлосовичемъ, не генераломъ Середкинымъ, не Арсеньемъ Павловичемъ, даже не Вячеславомъ Ѳаддѣевичемъ. Тутъ что-то отшибало самимъ Гизо, на подкладкѣ чуть не самого Гнейста: такъ, по крайней мѣрѣ, показалось нашему доктору. Незамѣтно, деликатно, но упруго, безъ всякихъ смягченій; перешелъ благорожденный ученый къ темѣ объ основахъ славянской культуры. Венедиктъ Венедиктовичъ больше, конечно, для ====page 473==== сохраненія видимости, заикнулся было о вѣковомъ учрежденіи общины, въ которой и проч... — Совершенно напрасно, началъ отчеканивать его собесѣдникъ: — совершенно напрасно повторяете вы общее мѣсто, выдуманное нашими народолюбцами. Все это создала власть, и одна власть. Онъ такъ вывернулъ слово «власть», что у Венедикта Венедиктовича пошли мурашки по спинѣ, а глаза и губы русскаго Гизо продолжали джентльменски усмѣхаться. Попытался было Венедиктъ Венедиктовичъ сдѣлать диверсію въ сторону самостоятельности «Короны Чешской». И тутъ встрѣтилъ онъ язвительную усмѣшку вмѣстѣ съ доводами, по тону своему, нетерпѣвшими возраженій. — Все это псевдо-патріотическія мечтанія, отчеканивалъ господинъ Чечевицынъ, играя перчаткой: — и безъ государства они разлетаются въ пухъ и прахъ... А гдѣ же тутъ задатки государства?.. Можно, въ видѣ политической антиноміи, но не болѣе, остановиться на идеѣ федераціи; смотрѣть же на нее серьезно... дѣтская забава. «Не суйся!» раздалось опять въ ушахъ Венедикта Венедиктовича. Онъ и замолчалъ, но собесѣдникъ его самъ началъ родъ лекціи, гдѣ «всѣмъ сестрамъ» пришлось «по серьгамъ». Не было тутъ, правда, ни колоколовъ генерала Середкина, ни салфеточекъ Ивана Аполлосовича, ни его поговорки о щахъ; все лилось плавно, высокоприлично, въ тонѣ академической рѣчи — и каждая-то фраза схватывала за сердце слушателя и обдавала это ретивое сердце особымъ, еще имъ неиспытаннымъ нытьемъ. Вотъ тутъ-то кстати бы пришлись всѣ труднопереводимыя рѣчи, которыми Венедиктъ Венедиктовичъ отводилъ себѣ душу у Кауровыхъ, но ему было не до нихъ. — Гдѣ нѣтъ прочныхъ элементовъ государственности, слышалось Венедикту Венедиктовичу (у него уже давно стучало въ вискахъ): — какая страна при мелкой территоріи искусственно развила въ себѣ умственный пролетарьятъ — исходъ одинъ: пріуроченіе ея къ большому и сильному политическому тѣлу... И чѣмъ скорѣе это наступитъ, тѣмъ лучше. Въ горлѣ у Венедикта Венедиктовича совсѣмъ пересохло и онъ удушливо закашлялся. — Что-же значитъ, спросилъ его съ тонкой улыбочкой, господинъ Чечевицынъ: —эмиграція славянскихъ педагоговъ въ предѣлы Россіи? И весьма наивно заблуждаются эти педагоги, если думаютъ, что наше государство — для нихъ нѣчто въ родѣ золотого руна, что они вливаютъ въ насъ какія-то новыя народно- ====page 474==== соціальный идеи?.. Ихъ дѣло — помогать своимъ личнымъ нуждамъ, до тѣхъ поръ, пока въ этомъ чувствуютъ у насъ надобность... а затѣмъ власть, своей могучей централизаціей, создаетъ изъ всего ихъ междуславянскаго муравейника то, что ей предлежитъ создать сообразно своимъ функціямъ. Лекторъ всталъ, обдернулъ свой жилетъ и, сдѣлавъ Венедикту Венедиктовичу чуть замѣтный поклонъ, удалился, какъ ни въ чемъ не бывало. Его фигура давно уже скрылась за портьерой двери, а нашъ докторъ все еще сидѣлъ съ понурой головой. Когда онъ очнулся, то досталъ судорожно платокъ и началъ имъ обтирать голову. Тутъ только вырвалось у него вслухъ стремительно, сочно и вкусно: — Сакраментскій хляпъ! И все, по чему онъ скользилъ съ такими радужными надеждами, вдругъ помутилось. Такъ все улыбалось, блистало, порхало, такъ все было легко, привольно, удобоисполнимо и привѣтливо. И вотъ одинъ новый «обыватель» могъ погрузить своей лекціей на дно какого-то колодезя, гдѣ и холодно, и сыро, и мрачно. Довольно одного такого «Гизо», чтобы разрушить всякое благоденствіе, даже и при «цертификатѣ». Нѣтъ!.. Тутъ не выѣдешь на мелодіяхъ Штрауса, на греческой антологіи и лаптяхъ Пшемысла. Никуда не скроешься отъ методическаго возведенія какой-то вавилонской башни, подавляющей всѣ «муравейники» съ тѣми, что тамъ копошится. Холодный потъ все выступалъ и выступалъ на лбу нашего доктора. Онъ прошелся взадъ и впередъ по пустой комнатѣ. Духъ-практикъ удержалъ его, однако, на краю горькихъ сомнѣній. «Ты припомни-ка, шепталъ ему духъ, кто этотъ благорожденный докторъ правъ? Вѣдь онъ не у дѣлъ. Ты съ нимъ и не столкнешься больше. Вѣдь не въ его рукахъ «золотое руно». Ну, и пускай его возводитъ государственную машину, а ты тѣмъ временемъ держись своихъ обывателей, съ ними и выплывешь». — Выплыву! смѣлѣе воскликнулъ Венедиктъ Венедиктовичъ, и продолжалъ скользить... И тутъ и тамъ. I. Apcенiй Павловичъ опочивалъ. Еслибъ кто полюбопытствовалъ подойдти къ двери, ведущей въ кабинетъ и припасть къ замочной скважинѣ, то услыхалъ-бы легкое посапываніе, прерываемое бы- ====page 475==== стрыми порывами храпа: — несомнѣнное доказательство того, что Арсеній Павловичъ лежитъ на спинѣ и видитъ что-нибудь «неудобосказуемое», какъ онъ въ этихъ случаяхъ выражается. Васса Андреевна не опочивала, но будировала. Она сидѣла у себя въ спальнѣ и вязала рогулькой синій снурокъ. Такое механическое упражненіе предпринималось ею крайне рѣдко, въ минуты раздумья, близкаго въ потерѣ всякой путеводной нити изъ лабиринта умозаключеній и мѣропріятій... Она знала, что въ столовой подъ висящей лампой сидитъ ея любимица, а рядомъ съ ней ненавистный «цыцарецъ», что сидятъ они тамъ уже добрыхъ сорокъ пять минутъ, подъ предлогомъ занятій французскимъ языкомъ. Ей-бы, конечно, слѣдовало перенести рогульку, а съ ней вмѣстѣ и всю свою особу въ ту-же столовую, или, по крайней мѣрѣ, въ гостиную, откуда было-бы кое-что и видно и слышно. Но она этого не хочетъ дѣлать и не дѣлала съ того самаго послѣ обѣда, когда Арсеній Павловичъ, «отъ своего превеликаго разума», разрѣшилъ и одобрилъ «эти ни съ чѣмъ не сообразные уроки»... Она умыла въ нихъ руки, какъ Понтійскій Пилатъ; но каждое послѣ обѣда, когда являлся Венедиктъ Венедиктовичъ, принималась за рогульку, и пестрые ряды одно съ другимъ сталкивающихся умозаключеній роились въ ея головѣ. Иногда она прибѣгала даже къ компрессамъ изъ «Vinaigre de toilette». Еще въ первые три-четыре урока Арсеній Павловичъ помѣщалъ «дѣтей» (такъ онъ называлъ ихъ чуть не въ присутствіи доктора) у себя въ кабинетѣ и садился въ кресло съ газетой, для прикрытія своей дрёмы. Но потомъ онъ такъ «врѣзался» въ своего духовнаго питомца, что предоставилъ «дѣтямъ» столовую; а самъ ложился на диванъ и спалъ, какъ всегда, добрыхъ два часа. Положимъ, онъ уже говорилъ Вассѣ Андреевнѣ, и даже не разъ: — Ты, матушка, поглядывай за парочкой... Агнія дѣвка со смысломъ, да вѣдь онъ тоже парень не промахъ. Васса Андреевна умыла руки... и засѣла въ спальнѣ, гдѣ ей было и душно и темно, и непомѣрно скучно. Положимъ также, что дѣвицы 2-го и 3-го номера упражнялись, поочередно, въ салонѣ; но съ табурета, стоявшаго передъ роялью, ничего не было видно; а звуки ихъ экзерцицій только заглушали всякій разговоръ не педагогическаго характера. Еслибъ дѣло шло не объ Агніи, Васса Андреевна съумѣла-бы направить наблюдательность ея младшихъ сестрицъ такъ, чтобы невидимо присутствовать и въ гостиной, и въ столовой; но достоинство Агніи охраняла она всего сильнѣе передъ этими «замарашками», ко- ====page 476==== торымъ предстояло пріобрѣсти большія права тогда только, когда онѣ станутъ на очереди и будутъ ждать гостя, грядущаго «воедину отъ субботъ». Ея личная наблюдательность ограничилась изученіемъ лица Агніи по окончаніи уроковъ. Не укрылись отъ Вассы Андреевны какіе-то новые штрихи, появившіеся Округъ рта и глазъ дѣвицы и указывавшіе на необычную душевную возбужденность. Допрашивать дочь она опять-таки не хотѣла. Ее предупредили. Кротко и серьёзно, но съ упорнымъ выражаніемъ сѣро-наслѣдственныхъ глазъ, дочь сказала ей, въ первое же послѣ обѣда, по переселеніи изъ отцовскаго кабинета въ столовую: — Гдѣ вамъ угодно, maman, чтобъ мы занимались? — Не у меня-же въ спальнѣ, отвѣтствовала горячо Васса Андреевна, и тѣмъ закрыла себѣ окончательно ходъ ко всякимъ интимнымъ внушеніямъ друга-матери. Слишкомъ достаточно жила Васса Андреевна на этомъ свѣтѣ, чтобы знать, чѣмъ должны кончаться всякіе уроки между молодыми людьми. Исходъ былъ неизбѣженъ, а помириться съ нимъ она, до сихъ поръ, не могла. Всякое послѣ обѣда, перебирала она одни и тѣже рrо и contra, и такъ была поглощена этимъ, что до сегодня не нашла подходящей минуты поставить Арсенію Павловичу категорическій вопросъ: — Чѣмъ-же, сударь, все это должно кончиться — и когда? Въ спальнѣ теплилась одна лампадка. Васса Андреевна дѣйствовала рогулькой наизусть, и не нуждалась въ болѣе яркомъ освѣщеніи. Дверь слегка скрипнула. — Кто тутъ? окликнула Васса Андреевна. — Я, мама, причмокивая выговорилъ Веніаминъ Вассы Андреевны, пузатенькой Ванюша, и въ развалочку подкатился къ ея юбкѣ. — Тебѣ что, ангелокъ? — Такъ... — Ты гдѣ былъ? — Тамъ! Ванюша говорилъ очень вкусно, но кратко; а когда добирался до съѣстного, то и вовсе не говорилъ, а только сопѣлъ и сладко изъ подлобья улыбался. — Въ столовой? спросила мать точно немного потише. — Да. — Кто тамъ? Эти два слова вышли у Вассы Андреевны необычайно какъ простодушно. — Аня съ цыцарцемъ цѣлуются. ====page 477==== — Что?! Васса Адреевна воспрянула. Рогулька упала на полъ. Ванюша нагнулся и сталъ ее поднимать и разсматривать въ совершенной темнотѣ того угла, гдѣ сидѣла мать. Щеки ея запылали. Она даже развела въ разныя стороны свои короткія ручки. Десятокъ краткихъ и цѣлесообразныхъ вопросовъ жгли ей уста; но она удержалась. Младенческая душа Ванюши была для нея слишкомъ священна. Но какъ это онъ могъ такъ опредѣленно сказать своимъ пухлымъ язычкомъ: «цѣлуются съ цыцарцемъ»? и тутъ же она вспомнила, что при дѣтяхъ, за столомъ, отъ нея другого и прозвища не было доктору, какъ «цыцарецъ». Одинъ только вопросъ вылетѣлъ изъ дрожащихъ устъ Вассы Андреевны: — Ты тамъ сидѣлъ? Сдѣлать его надо было: вѣдь если они дошли до такого «безпутства», что цѣлуются при младенцѣ, то... кончить у ней не хватило духу. — Нѣтъ, отвѣтилъ Ванюша, поднимаясь кокнулся лбомъ объ уголъ кресла и весьма добросовѣстно и отчетливо заревѣлъ. Васса Андреевна кинулась къ нему и, не взирая на его многократный протестъ, въ видѣ указанія на синякъ, нахлопала его ладонью съ небывалой стремительностью. Ванюша замолчалъ и принялся за рогульку. Васса Андреевна рванулась въ столовую, но только на порогѣ спальни увидала, что она въ кофтѣ. Она едва-едва не расплакалась и, выгнавъ «сквернаго мальчишку», заметалась по комнатѣ, хватаясь за разныя части туалета и швыряя ихъ то направо, то налѣво. Чаша переполнилась... II. На колѣняхъ у Венедикта Венедиктовича, сидящаго на стулѣ, въ позѣ мальчика съ книжкой, лежитъ «Русскій Календарь Суворина», въ переплетѣ съ золотымъ тисненьемъ. Облокотясь о дубовый столъ, лицомъ къ своему ученику, Агнія нагнулась и говоритъ тихо и вдумчиво. — Voyez la page cent-quarante-neuf. Докторъ аккуратно развернулъ календарь на страницѣ 149-й, началъ читать медленно и какъ-бы съ большимъ недовѣріемъ къ содержимому: ====page 478==== «Первый изъ народовъ тотъ, у котораго лучшія школы; если онъ сегодня не первый, то будетъ первымъ завтра». И, сдѣлавъ передышку, въ видѣ поясненія дочёлъ: — Жюль Симонъ. То есть motto... или эпиграфъ. — Ce n’est pas ça, откликнулась Агнiя и пренебрежительно повела пальцами правой руки. Voyez plus loin... les détails sur les gymnases... Перелистовавъ нѣсколько дальше, Венедиктъ Венедиктовичъ выговорилъ: — Среднія учебныя заведенія въ Россіи, и вопросительно поглядѣлъ на Агнію. — C’est ça... donnez moi le livre. Онъ подалъ и сталъ уже слегка улыбаться. Агнія окинула быстрымъ взглядомъ страницу 160-ю и прочла не безъ нѣкотораго раздраженія. — «Въ Ж. М. Н. П... ça veut dire: журналѣ «Министерства Народнаго Просвѣщенія», mon père me l’a expliqué, говорится, что недостатка въ учителяхъ по древнимъ языкамъ нѣтъ, ибо выписано изъ Австріи, изъ славянскихъ земель 60 учителей, да выпущено изъ историко-филологическаго института 13, итого 73». Qu’en dites vous? Вопросъ своей интонаціей заставилъ доктора опустить обѣ ноги съ перекладины стула. — Qu’en dites vous? переспросила Агнія и сжала свои бѣлесоватыя вѣки. — Ce n’est rien, произнесъ докторъ, чрезвычайно отчетливо выговаривая каждое слово. Глаза его улыбались. — C’est très grave, поправила его уже очень серьезно учительница, и приблизила къ нему свой стулъ: — Ecoutez, cher Bénédicte, продолжала она не то, чтобы шопотомъ, а конфиденціальнымъ звукомъ: vous êtes si capable... Вы все поймете... Il s’agit de bien choisir. Qu’est-ce au fond un учитель?.. C’est très peu de chose. Губы Венедикта Венедиктовича почти соглашались съ тѣмъ, что учитель — не Богъ знаетъ какая птица. — Vous voyez comme on s’exprime. Вотъ и въ календарѣ... le ministère enfin, печатаетъ: «ибо выписано изъ Австріи, изъ славянскихъ земель...» Prenez ce mot: выписано. Est ce qu’il ne choque pas votre dignité? Венедикту Венедиктовичу стало дѣлаться не совсѣмъ ловко; и онъ повторилъ только: — Ce n’est rien. — On dit, настаивала учительница: — выписать мебель, выпи- ====page 479==== сать гувернантку, faire venir une toilette de Paris... Moi, ça me vexe!.. И она энергически отодвинула ни въ чемъ неповинный календарь Суворина. — Ce n’est rien, глухо повторилъ уже въ третій разъ ученикъ, еще куда не богатый французскими вокабулами. — Soixante treise учитель, выговорила съ суровой грустью Агнiя: — et c’est le calendrier qui le dit!.. — Много званыхъ, мало избранныхъ, нравоучительно произнесъ докторъ и сладко повелъ рѣсницами. Суровость начала сходить съ лица Агніи. — Vouz aurez une place, ça, c’est certain... Mais il faut que vous aspiriez à quelque chose de mieux... Вы читали, кто былъ у насъ въ Россіи Сперанскій? Наклоненіе, головы доктора показало, что имя Сперанскаго ему извѣстно. — Eh bien, наставительно говорила Агнія, все ниже и ниже наклоняя голову: — се Сперанскій... былъ изъ духовнаго званія... Mon père nous contait bien souvent sa biographie... Il a commence par être учитель... — Такъ высоко возноситися... началъ было докторъ, но не докончилъ, встрѣтивъ сосредоточенный взглядъ сѣрыхъ глазъ. — Il faut aspirer! съ силою выговорила Агнія Арсеньевна и, взялась опять лѣвой рукой за календарь Суворина. Вышла пауза. Ученикъ тоже приблизилъ свой стулъ и, опустивъ слегка голову, взялъ свободную правую руку учительницы. — Милая Агнеса, началъ онъ спокойно и точно про себя: — вашъ духъ благородный паритъ весьма, и я вижу сколь достойной подругой имѣете вы быть человѣку съ амбиціей... И я не отказуюсь отъ фортуны, а ищу ее, какъ нашъ разумъ намъ повелѣваетъ то. Вы сказали: самое рѣченіе учитель въ васъ вексацію производитъ... Но есть россійское народословіе... а впрочемъ и безъ него я идею свою выразить попытаюсь. Съ напряженнымъ вниманіемъ слушала Агнія предисловіе доктора. Она не потребовала, чтобъ онъ упражнялся на этотъ разъ по французски, такъ ей хотѣлось добраться до глубины души своего «Бенедикта». Сдѣлавъ передышку, Венедиктъ Венедиктовичъ продолжалъ: — Учитель... это одинъ есть casus... претекстація... Сперанскимъ я не мню быть; но знаю документально, какъ въ Россіи проходятъ по розмаитымъ путямъ — къ предѣлу, его-же всякій членъ интеллигенціи себѣ поставлять желаетъ... ====page 480==== «Членъ интеллигенціи», сообразила въ головѣ Агнія, и еще сосредоточеннѣе сдвинула брови. — Ваша родительница... — Dites: мать, поправила Агнія. — Мать ваша негодуетъ на всю столицу имперіи, яко-бы здѣсь никому и ходу нѣтъ. Такъ-ли оно есть въ реальности? Здѣсь премногіе ходы... но совсѣмъ не тамъ, гдѣ ихъ по малому интеллекту ищетъ тотъ, альбо иной ревнитель фортуны... Еслибъ я нудилъ себя чрезвычайно, на все видалъ боящееся око, все принималъ бы... въ серьёзную увагу... видитъ Богъ! пребылъ-бы на одномъ градусѣ... Первѣе всего люди, и какъ ихъ пріурочить, а за ними уже и все, отъ людей исходящее... Посему, имѣйте вѣру въ того, кто позналъ вашъ духъ благородный, и фортуна не покажетъ намъ тылу своего... Агнія повела ладонью правой руки по выпуклому лбу и перекосила губы свои въ видѣ улыбки. — J'ai saisi votre idée, сказала она и одобрительно кивнула головой. — И аппробаціи удостоили? — Oui, mais le temps presse! Докторъ пожалъ руку, остававшуюся въ его владѣніи, во время всей исповѣди, и беззвучно прикоснулся къ ней своими теплыми губами. — Achevons la leçon, cher Bénédicte, заговорила Агнія, выпрямляя свой корсетикъ и подавая ученику томикъ въ желтой обложкѣ: — vous prononcez mal le mot: chenapan. — Che-na-pan, старательно и осторожно процѣдилъ Венедиктъ Венедиктовичъ. — Non: c’est chnapan et non che-na-pan qu’on doit prononcer. III. Но гдѣ же поцѣлуи, запечатлѣвшіеся на младенческой душѣ Ванюши? Мы слышали, правда: «Cher Bénédicte» и «милая Агнеса», мы видѣли даже беззвучнее прикосновеніе губъ ученика къ рукѣ учительницы; но все это еще на почтенномъ разстояніи отъ лобзаній. Неужели младенческая душа настолько уже пала, что могла выдавать образы своей фантазіи за факты дѣйствительности? Или, быть можетъ, Ванюша не настолько еще развилъ свою діалектическую способность, чтобы различать поцѣлуи въ тѣсномъ смыслѣ отъ прикосновеній къ рукѣ своей сестрицы со стороны «цыцарца». ====page 481==== Къ чему всѣ эти нескромности? Не лучше ли довольствоваться тѣмъ, что мы видѣли и слышали? И «cher Bénédicte», и «милая Агнеса» уже сами по себѣ — какъ бы вещественныя доказательства того, что уроки французскаго языка привели болѣе или менѣе къ результату, о которомъ скорбно помышляла, каждое послѣ обѣда, Васса Андреевна... Агнія Арсеньевна (я уже это сказалъ) никому не уступала въ выдержкѣ, ни же самому доктору Цыбулькѣ, но безъ «cher Bénédicte» французскіе уроки ни на одну черточку не двинули-бы ее къ разрѣшенію дѣвическихъ думъ и стремленій. Точно также и Венедиктъ Венедиктовичъ, наблюдая за собою неустанно, разрѣшилъ на «милую Агнесу» и на прикосновенія къ рукѣ по стольку, по скольку это соотвѣтствовало словамъ «cher Bénédicte». Сомнѣваюсь, чтобы такой-же спокойный анализъ могъ руководить Вассой Андреевной, еслибъ она на порогѣ столовой услыхала и увидала хотя бы только то, что мы съ вами видѣли и слышали. Ее влекла органическая сила инерціи, она вся преисполнена была убѣжденія въ томъ, что какъ только она отворитъ дверь, глазамъ ея представится зрѣлище, засвидѣтельствованное невиннымъ младенцемъ, и никакое другое. Дверь она, вопреки всякой предосторожности соглядатая, растворила съ шумомъ; но растворила бы она ее и безъ малѣйшаго звука, она все равно увидала бы, какъ Агнія, облокотись объ столъ однимъ локтемъ, съ сильно наморщеннымъ лбомъ, водила карандашемъ по столу и слушала, въ какой мѣрѣ ученикъ ея старается вырабатывать себѣ прононсъ. — Non, врѣзалось въ ухо Вассѣ Андреевнѣ, остолбенѣвшей въ дверяхъ: — le mot chenapan vous reussit mal. — Che-na-pan, усердствуетъ Венедиктъ Венедиктовичъ. — Chnapan, et non che-napan!.. Васса Андреевна хотѣла что-то крикнуть, что-то двинуть, кого-то испепелить негодованіемъ; но у ней вышли два вопроса: — Не довольно-ли, господа? Пора, кажется, и Арсенія Павловича будить? И такъ ей стало вдругъ обидно, такъ нестерпимо обидно, будто кто подвергнулъ ее точь въ точь такой экзекуціи, какой она, десять минутъ передъ тѣмъ, подвергла лаконическаго Ванюшу. Она стала глотать слезы и тутъ же у двери присѣла на соломенный стулъ вѣнской фабрикаціи, рѣшительно не зная, что ей дальше дѣлать и говорить. Докторъ, заслышавъ ея голосъ, тотчасъ же всталъ и вызвался ====page 482==== пойдти въ кабинетъ Арсенія Павловича прервать его послѣ обѣденное отдохновеніе. И на это ничего не замѣтила Васса Андреевна; а только поводила рѣсницами, уперевъ взглядъ въ колпакъ висячей лампы. Венедиктъ Венедиктовичъ вышелъ — Агнія стала убирать книжки, а потомъ расправляться передъ зеркаломъ. Сдержанный, цѣлую минуту таившійся вздохъ вылетѣлъ изъ груди ея матери. Она въ полъоборота поглядѣла на нее. — Что съ вами, maman? Выраженіе, съ какимъ выговоренъ былъ этотъ вопросъ, еще назойливѣе дало почувствовать Вассѣ Андреевнѣ всю глубину ея обиды и безпомощности. — Владичица!.. Что-жъ это?.. Проходимецъ!.. Я... Арсенію Павловичу! Больше ничего не вышло. Агнія приблизилась къ ней и строго спросила: — De quoi s’agit-il? — Негодница!.. вдругъ крикнула Васса Андреевна, привскочила со стула и, заперевъ дверь въ столовую, стала спиной къ ней, держась за ручку. Агнія тихо, но явственно разсмѣялась. — Цѣловаться въ домѣ родительскомъ!.. съ ужасомъ шепнула Васса Андреевна, и опять упала всѣмъ своимъ грузомъ на ближайшій стулъ. Агнія Арсеньевна не смутилась близостью своей родительницы къ какому-нибудь внезапному разстройству кровеносной или нервной системы. Она сложила руки на груди и, подойдя къ Вассѣ Андреевнѣ, отрывисто и глухо спросила: — Вы это обо мнѣ? — И она еще спрашиваетъ! — Вы меня видѣли? — Ванюша... младенецъ... нешто будетъ лгать?.. — A-а, протянула Агнiя: — c’est du propre, вы подсылаете ребенка шпіонить!.. — Лопни мои... — Фи, maman, abstenez vous de grâce... Мнѣ довольно-съ... Вы позволили себѣ такую выходку... Я иду къ отцу!.. — Куда? удушливо пискнула Васса Андреевна и даже схватилась за бортъ стула. — Туда, въ кабинетъ... тамъ же и Венедиктъ Венедиктовичъ. — Съ ума ты сошла? Васса Андреевна схватилась обѣими руками за платье Агніи. ====page 483==== — Laissez moi, gardez au moins votre dignité de mère!.. Пустите мена! Бурный потокъ слезъ Вассы Андреевны прервалъ рѣчь Агніи Арсеньевны, протянувшей руку съ видимою цѣлью отстранить отъ своего прохода въ гостиную наступательное движеніе матери. Слезы мѣшались съ отрывочными восклицаніями, восклицанія съ просьбами, просьбы съ жалобами. Агнiя Арсеньевна разсудила присѣсть къ столу; но глаза ея говорили, что она все еще на пути къ кабинету. Черезъ пять минутъ Васса Андреевна горькимъ шопотомъ выговорила: — Такъ ты и впрямь женой его хочешь быть? — Когда онъ меня объ этомъ спроситъ, maman, тогда я ему и отвѣчу. — Ты и отцу такимъ-же манеромъ отрѣжешь? — Отцу я пойду и скажу сейчасъ-же, maman, что если вы еще разъ позволите себѣ... — Господи!.. заревѣла чуть не благимъ матомъ Васса Андреевна и стала прижимать къ своей безформенной груди костлявыя формы сильно упиравшейся дѣвицы. А въ дверь изъ корридора выглядывала кудрявая головка виновника сцены. Глаза Ванюши уже ухмылялись послѣ слезъ и въ рукахъ его торчала рогулька. Онъ принесъ ее матери, разсчитавъ, что это былъ самый лучшій предлогъ къ примиренію и къ двойной порціи манной каши... Рогулька выпала у него изъ рукъ, такъ поразило его зрѣлище плачущей Вассы Андреевны. IV. Онъ незамѣтно выползъ изъ столовой, поднялъ съ полу свою находку, обошелъ корридоромъ въ гостиную и сталъ потихоньку отворять дверь въ кабинетъ, схватившись не за ручку, а за нижній уголъ двери. Она съ трудомъ уступала его усиліямъ. Ему захотѣлось предъявить непремѣнно кому-нибудь изъ родителей найденную имъ рогульку и получить нѣкоторое преимущество передъ Митюшей и Полинькой за вечерней ѣдой. Просунулъ онъ голову и сталъ смотрѣть и прислушиваться. Слезъ и возгласовъ тутъ не было; но Ванюша все-таки не разсудилъ проникать совсѣмъ въ кабинетъ. Арсенія Павловича онъ побаивался на сто градусовъ больше Вассы Андреевны. А въ ====page 484==== эту минуту, отецъ показался ему не въ такомъ настроеніи, чтобы награждать его за находку рогульки. Въ самомъ дѣлѣ, по большой и почти мрачно освѣщенной комнатѣ ходилъ Арсеній Павловичъ, взадъ и впередъ, широкими шагами, (чего онъ обыкновенно не дѣлалъ) и сильно разводилъ руками. Фигура доктора еле-еле отдѣлялась отъ спинки дивана такъ онъ съёжился въ уголку. — Кажись, дружище, говорилъ полу-дружественно, полураздражительно Арсеній Павловичъ: — теперь-то бы надо было подумать и объ вашемъ обращеніи. Вы меня не со вчерашняго дня знаете: я усердствовать безъ толку не люблю, я не изувѣръ какой, въ родѣ вонъ Хрисанфа Никандрыча Самогитскаго; однакожъ не слѣдуетъ морочить народъ православный и комедію ломать. Такъ ли, асъ? — Всеконечно, прошепталъ Венедиктъ Венедиктовичъ, и еще сильнѣе съёжился. — Вчера и то меня чуть не на смѣхъ подняли; говорятъ: когда же, молъ, совершится возсоединеніе вашего духовнаго сына? Или, молъ, это только captatio benovolentiae?... Латыни, отецъ, вы обучены и параболу-то и безъ моего толкованія отлично уразумѣете. Въ темнотѣ угла непроизвольная усмѣшка губъ доктора прошла, конечно, незамѣченной Арсеніемъ Павловичемъ. — Captatio benevolentiae? повторилъ вслѣдъ за тѣмъ Венедиктъ Венедиктовичъ; но лицо его вдругъ точно подернулось газомъ. — То-то, captatio benevolentiae. У насъ народъ здѣсь дошлый. Не очень-то его проймешь одними жалобными словами. Ужъ воли вы на это шли и дѣло это мы съ вами обсудили, то теперь-то бы и надо пустить все полнымъ ходомъ. Вы поймите, кормилецъ, тутъ моя амбиція завязана. Мнѣ и то не больно вкусно, что всякая шушера, прости Господи моему согрѣшенію, регаліи первыхъ степеней на себя возлагаетъ, а я копти тутъ, точно мумія въ какомъ затхломъ чуланѣ!.. Какъ видите, благодушное балагурство Арсенія Павловича рѣшительно ушло куда-то въ глубь, а наружу выплыло нѣчто совсѣмъ иное. Онъ сталъ передъ диваномъ и подперъ себя въ бока обѣими руками. — Когда вы думаете по мытарствамъ-то своимъ отправляться? уже безъ всякой отеческой мягкости спросилъ онъ Венедикта Венедиктовича. — Вы на счетъ экзаменовъ? послышался тихій голосъ доктора. — Да, на счетъ экзаменовъ? передразнилъ хозяинъ произношеніе дорогого гостя. ====page 485==== — Дней черезъ десять. — И вы мнѣ ни гугу?... Это, батюшка, не порядокъ! Воля ваша, надо оповѣстить завтра же кого слѣдуетъ... Его высокопреосвя... — Рачьте, остановилъ его докторъ, и такимъ рѣшительнымъ звукомъ, что Арсеній Павловичъ даже отшатнулся и заложилъ волосы за уши быстрымъ движеніемъ обѣихъ рукъ. — Да ужъ нечего! вскричалъ было онъ, но примолкъ, увидавъ, что докторъ выставилъ къ свѣту свое напряженное лицо съ явственно нахмуреннымъ лбомъ. — Говорите — инъ, коли есть охота... — Я скажу, выговорилъ полунасмѣшливо неофитъ: — во всякомъ предпріятіи надлежитъ держать себя въ мѣрѣ... — А попроще? — Какъ же розуму вашему не ясно, что если моя конфессія имѣетъ быть передъ самымъ срокомъ экзаменовъ, это уже не есть только рѣченіе безъ фундамента, но настоящее captatio benevolentiae... И позвольте мнѣ изъ высокопочитанія къ вамъ и сану вашему на подобное не идти, а оставить дѣло религійное до испытанія моихъ штудій. Dixi, смѣю воскликнуть, et animam meam Іаvavі!.. Арсеній Павловичъ отдышался; потомъ сдѣлалъ два три конца по кабинету и, разсмѣявшись, громко вскричалъ: — Въ іезуитскомъ коллегіумѣ обучались вы, пане Цыбулька, хотя мнѣ объ томъ и не сообщали по пріятельству!.. Срѣзалъ меня отецъ. Нечего тутъ и толковать! Я погорячился... Пока онъ говорилъ, въ головѣ его слагалась, приблизительно, такая фраза: «Ужли ты и меня проведешь?.. Пусть будетъ по твоему, только смотри: на троихъ іезуитовъ, одного русака хватитъ». Оппонентъ Арсенія Павловича скромно опустилъ рѣсницы и подался назадъ къ спинкѣ дивана. Хозяинъ еще походилъ по кабинету, чуть-чуть разсмѣялся и молвилъ: — Такъ-съ, будь инъ по вашему. А Вячеславъ Ѳаддѣичъ Балдевичъ за васъ горой стоитъ... Съумѣли вы его ублажить... Только онъ больно что-то васъ рыцаремъ выставляетъ въ разсужденіи тѣхъ барынекъ... въ Измайловскомъ-то полку... Кивокъ головой и жестъ правой руки добавилъ смыслъ намёка. Венедиктъ Венедиктовичъ тихо улыбнулся. — Это, говоритъ, очень достойно со стороны Цыбульки, что онъ не оставляетъ несчастныхъ женщинъ хорошей фамиліи... Конечно, говоритъ, мадмуазель Хвостикова не первой молодости, но онъ можетъ ей дать со временемъ положеніе... Я съ своей ====page 486==== стороны постараюсь, говорить, обратить на это вниманіе его высоко... — Рачьте, перебилъ Венедиктъ Венедиктовичъ и всталъ. — Мой шаповный протекторъ не уразумѣлъ, быть можетъ... — Да, то-то мнѣ и сдается, что онъ васъ прямо въ нареченные прочитъ. Глаза Арсенія Павловича направились къ дивану и остановились на лицѣ доктора. Они встрѣтили игривый взглядъ, въ которомъ было нѣчто очень выразительное. Не значилось ли въ этомъ взглядѣ такого вопроса: «А развѣ я не по вашимъ инструкціямъ дѣйствовалъ?» Глазки отпрянули. — Вы у насъ дипломатъ превеликій... Опять же это такія шалыя, что имъ сейчасъ ни вѣсть что въ голову втемяшится... И то сказать... вы ихъ отъ полнаго разоренія спасли... Только онѣ Аркашу своего — дайте срокъ — выкупятъ... Надо бы, какіе у нихъ останутся животишки, подъ хорошій залогъ въ года отдать... Я объ этомъ подумаю. Опять взглядъ, но уже менѣе игривый, заставилъ глазки Арсенiя Павловича ретироваіься. Онъ прочелъ въ нихъ, приблизительно, слѣдующее: «Объ этомъ не извольте безпокоиться. И безъ васъ подумаютъ». Послѣ вторичнаго обмѣна нѣмыхъ взглядовъ, разговоръ какъто самъ собой оборвался. Докторъ первый почувствовалъ необходимость удалиться. Арсеній Павловичъ не сталъ его упрашивать поболтать «малую толику», какъ онъ это дѣлалъ каждый разъ. Оставшись одинъ, онъ почему-то засвисталъ, сталъ пощипывать бороду, нахмурилъ брови и даже схватился двумя пальцами лѣвой руки за нижнюю губу. Въ такихъ непроизвольныхъ движеніяхъ сѣлъ онъ въ качающееся кресло лицомъ къ двери и сталъ покачиваться, продолжая въ тоже время и посвистывать. Потомъ, онъ на нѣсколько секундъ зажмурилъ глаза, что обозначало у него большое раздумье. Когда онъ раскрылъ глаза, предъ нимъ точно выросла изъ земли грузная масса его супруги съ заплаканными глазами, помятой прической, съ руками, обращенными къ нему не то въ наступательной, не то въ умоляющей формѣ. — Что такое? почти испуганно вскрикнулъ Арсеній Павловичъ. — Ты ровно съ цѣпи сорвалась? Что случилось? — Она сюда прибѣжитъ!.. на меня жаловаться! зашептала стремительно Васса Андреевна. — Да кто она? — Агнія! ====page 487==== — За что жаловаться? — Судиться съ матерью... я, видишь, разобидѣла ее... какъ, молъ, смѣла сказать, что она съ цыцарцемъ цѣлуется?!. — Что-о? Apcенiй Павловичъ пересталъ качаться и всталъ съ кресла. — При Ванюшѣ... онъ младенецъ... Вы, Арсеній Павловичъ, своимъ баловствомъ... Я умыла руки. — Нишкни! крикнулъ зычно Арсеній Павловичъ и заходилъ такими же широкими шагами, какими онъ шагалъ въ началѣ объясненія съ докторомъ. — Или выгони этого проходимца, или пускай сватается!.. — Нишкни, говорятъ тебѣ!.. Волосы стали снопомъ на круглой головѣ Арсенія Павловича. Васса Андреевна опустилась на качающееся кресло. — Я молчу. — Ты и денно и нощно плакалась, что Агнія захирѣетъ, если ее выдать какъ и всѣхъ прочихъ нашихъ прынцессъ? — Развѣ я... — Да ты мнѣ отвѣть: ты это пѣла съ утра до ночи... или нѣтъ? — Я, какъ мать... — Ну, такъ чего-жь ты теперь мечешься, какъ угорѣлая?.. Человѣкъ со смёткой, дорогу себѣ сдѣлаетъ — это вѣрно, мнѣ обязанъ всѣмъ... трезвый, не мотъ, не сорванецъ... не ныньче, завтра съ мѣстомъ... Чего же тебѣ еще? — Да побойся ты Бога, цѣлуются при младенцѣ!.. — А я тебѣ что говорилъ, а?... Чье это дѣло за дѣвкой глядѣть?... Мое что ли?... Вотъ ты и довела себя до того, что она же тебя тащитъ на судъ ко мнѣ... ха, ха, ха!.. Васса Андреевна тоже встала. Приниженность ея прошла. Она впилась въ супруга долго назрѣвавшимъ въ ней категорическимъ вопросомъ: — Хочешь ты ихъ помолвить или дожидаешься, чтобы онъ тягу далъ?... — Насильно, что ли я его потащу? — Арсеній Павловичъ! воскликнула Васса Андреевна, отретировавшись къ двери: — я тебѣ даю срока до понедѣльника. Коли твой перекрестень будетъ также шляться, и ты его не вразумишь, я сама за него возьмусь. Вотъ тебѣ мой послѣдній сказъ. И дверь захлопнулась за ней прежде, чѣмъ Арсеній Павловичъ успѣлъ раскрыть ротъ. — Тьфу! плюнулъ онъ и сильно зачесалъ затылокъ. ====page 488==== V. Тихо все въ ротахъ Измайловскаго полка. Такая же тишина стоитъ и въ маленькой гостиной съ немногочисленными, но явственными намеками на общедворянское убранство. Тишина эта не абсолютна. Она настала въ краткую паузу между двумя упражненіями во французскомъ діалогѣ. Ученикъ тотъ же. Учительница другая. Она сидитъ не у стола, а на диванѣ, рядомъ съ ученикомъ и смотритъ на него глубоко и вдохновенно... Изъ другой, смежной комнатки доносится скромный скрипъ стального пера. Это Агрипина Матвѣевна пишетъ Аркашѣ и отъ времени до времени не тревожно, а скорѣе умиленно поглядываетъ черезъ открытую дверь на «дорогихъ дѣтей». Послушаемъ, что шепчутъ уста Нины, склонившей голову въ сторону доктора. Въ рукахъ ея томикъ Шатобріана. — Мои doux Benoit... je vous dois tout, tout! — Oh!... отмахивается докторъ движеніемъ головы. — Tout... vous m’avez ouvert un monde nouveau et resplendissant de verités célestes!.. — Enchanté, произноситъ докторъ не безъ развязности. Волненіе начинаетъ овладѣвать Ниной. Дыханіе почти спирается, рука, не занятая Шатобріаномъ, бродитъ и слегка вздрагиваетъ въ пространствѣ. — Je vous suivrai... partout... il n’y pas de sacrifice... — Très bien, успокоительно выговариваетъ Венедиктъ Венедиктовичъ и основательнымъ пожатіемъ руки старается утишить лихорадочность дѣвическихъ порывовъ. Нина вдругъ точно просыпается, вздрагиваетъ, вырываетъ руку и трепетно говоритъ: — Reprenons la lecture des «Martyres» de Chateaubriand... — C’est assez, шутливо отвѣчаетъ ученикъ, съ такимъ выраженіемъ губъ, которое каждый бы перевелъ: «хорошенькаго понемножку». Нина покорно потупилась. Докторъ весьма бойко поцѣловалъ у ней руку, сказавъ «merci bien» и, взявши со стола свою шляпу, перешелъ въ комнатку, гдѣ Агрипина Матвѣевна писала Аркашѣ. — Все туда посланія? спросилъ онъ ее, подсаживаясь съ нѣсколько шаловливой непринужденностью. Агрипина Матвѣевна покраснѣла и громко вздохнула. ====page 489==== — И я предрѣку вамъ, продолжалъ докторъ: — тему нѣжной эпистолы… — Онъ томится... прошептала Агрипина Матвѣевна. — Маменька... вы мнѣ свое разрѣшеніе дали такъ именовать васъ... и я вамъ говорю, какъ любовный сынъ... Это есть слабость... Онъ сидитъ... ну полгода... допускаю... но кредиторы, усмотрѣвъ, что онъ отъ васъ ничего ждать не имѣетъ... даруютъ ему свободу.. — Хоть что нибудь... — Ни единого крейцара!.. Венедиктъ Венедиктовичъ всталъ и нота строгаго гувернера зазвучала въ его вопросѣ: — Вы согласіе изъявили на перцентное заложеніе вашего капитала? — Да… — Ergo — я отвѣтствую... у васъ драгая сердцу вашему и столь достойная дочь... — Что-жь мнѣ дѣлать?.. Бѣлый платокъ прикоснулся къ глазамъ Агрипины Матвѣевны. — Быть консеквентной! рѣшилъ наставительно докторъ, поцѣловавъ у матери руку также звонко, какъ у дочери и, не вдаваясь въ дальнѣйшія объясненія, вышелъ. Въ прихожей кто-то шепталъ: «Oh! mon doux Benoit» — и еще какія-то нѣжно звучащія слова, до самого того момента, когда дверь захлопнулась за докторомъ. Порывисто перешла Нина изъ прихожей въ комнатку матери. Агрипина Матвѣевна положила перо и, поднявъ глаза на вошедшую дочь, протянула къ ней руки. Нина опустилась на колѣни и припала къ лону матери. Имъ не нужно было много словъ: онѣ понимали, какая борьба происходила въ душѣ каждой. — Il le veut, повторяла Нина, когда слезы облегчили грудь ея: — mais mon malheureux frère?!. — Et toi donc! воскликнула Агрипина Матвѣевна: — ты страдалица... Я — мать, я должна быть справедливой. Онъ указалъ мнѣ, гдѣ мой долгъ... Аркадій пойметъ это... — Pourvu qu’il ne haïsse pas notre doux Benoit!.. — Я пишу ему... вотъ погляди... Стоя на колѣнахъ, Нина, съ дѣтской простотой движеній, подняла голову надъ столомъ и начала слѣдить глазами за строчками письма, на которыя указывалъ ей палецъ матери. T. CCXIV. — Отд. I. ====page 490==== Одно слово заставило ее встрепенуться и стыдливо взглянуть на мать. — Tu le nommes... dans la lettre... mon... Она не досказала. — Oui, il l’est devant Dieu, sinon devant les hommes! почти вдохновенно выговорила Агрипина Матвѣевна. «Такъ назвалъ Елену Инсаровъ», подумала Нина и погрузилась было въ сладкую грёзу; но вдругъ съ испугомъ окликнула: — Maman! — Mon enfant? — Et lui? — Qui? также пугливо спросила Агрипина Матвѣевна. — Nous lui devons cette révélation... approuvera-t-il? Продолжительный взглядъ пояснилъ трепещущей матери, кого разумѣетъ дочь подъ этимъ «lui». — Nous n’existons plus pour lui... выговорила съ безконечной грустью Агрипина Матвѣевна. Но въ глазахъ Нины загорѣлся огонь особой гордости, знакомой только дѣвственнымъ душамъ, долго и тщетно искавшимъ пристанища, въ ту минуту, когда онѣ чувствуютъ, что вотъ, вотъ растворятся врата Эдема и онъ введетъ ихъ въ него, указывая на тѣнистыя и благоуханныя кущи... — Non, ma mère! воскликнула она тономъ, которому позавидовала бы и дѣвица Фаваръ: — je veux qu’il sache mon bonheur et qu’il l’approuve!.. Съ изумленіемъ глядѣла Агрипина Матвѣевна на дочь свою и внимала могучему звуку ея мужественной рѣчи. Она не вытерпѣла и не столь мужественно, сколько пламенно, откликнулась: — Qu’il est sublime! L’amour d’une chaste vierge!.. Руки Нины должны были бы (какъ вы, быть можетъ, полагаете) укрыть лицо ея; но онѣ не произвели этого движенія. Лицо, правда, покрылось румянцемъ, на сколько его оставалось въ жилахъ на случай душевныхъ волненій; но глаза какъ бы повторили: «Oui, il est sublime — l’amour d’une chaste vierge». — Ecrivons-lui! воскликнула она, поднимаясь на ноги. Письмо Аркашѣ было отложено. Два листка почтовой бумага появились передъ каждой и нервныя руки заводили быстро-быстро перьями; а мимика глазъ переливала содержаніе одного письма въ душу той, кто писалъ, въ это время, другое посланіе, и обратно такимъ же путемъ. Только въ одномъ мѣстѣ Нина поднесла листокъ свой къ глазамъ матери и шепотомъ спросила: ====page 491==== — Le puis-je, ma mère? — C’est ton droit, mon enfant. И перья заработали съ новой силой. VI. Подползло и воскресенье — канунъ того понедѣльника, который Васса Андреевна поставила предѣломъ своему долготерпѣнію... Арсеній Павловичъ поджидалъ въ субботу обычнаго посѣщенія доктора; но суббота прошла ужь совершенно «семейно». Послѣ десяти часовъ, съ Вассой Андреевной сдѣлалось нѣчто, заставившее ее удалиться въ спальню, такъ что дѣвица Кобылкина осталась въ тяжкой нерѣшительности, заваривать ей чай или нѣтъ? Въ тотъ же вечеръ Арсеній Павловичъ, вмѣсто всякаго визита, получилъ по городской почтѣ письмо, заставившее и его удалиться въ кабинетъ, вслѣдъ за уходомъ жены. Утромъ рано, послалъ онъ нарочнаго съ запиской въ меблированныя комнаты Эрмины Бетефи, и вотъ теперь ждетъ того, кому онъ писалъ, все на томъ же качающемся креслѣ, переминая въ рукахъ своихъ два листка почтовой бумаги, исписанныхъ двумя разными женскими почерками. Онъ уже не свиститъ, а только подергиваетъ какъ-то широкими плечами своими и то и дѣло поглядываетъ на часы. Кто-то взялся снаружи за ручку двери. Арсеній Павловичъ выпрямился и остановилъ ногой качку кресла. Брови его насупились, губы сжались, лѣвая рука передала правой оба скомканные листва. — Панъ докторъ? крикнулъ онъ, почти съ судорожной хрипотой. — Къ услугамъ вашимъ, раздалось въ отвѣтъ высокимъ и, особенно въ этотъ день, чистымъ теноромъ. — Не угодно ли полюбопытствовать? обратился Арсеній Павловичъ къ гостю, не подавая ему руки, а протягивая только оба почтовыхъ листка. — Секретные якіе документы?.. Тонъ у доктора былъ очень веселенькій. — Сами распознаете что. И широкая рука Арсенія Павловича сунула гостю сильно помятые листки. — Повелите читать къ ряду? — Много обяжете. Кресло опять закачалось. Венедиктъ Венедихтовичъ отошелъ ====page 492==== въ сторону, къ письменному столу, и сталъ не торопливо, но нѣсколько какъ бы нервно пробѣгать строки сперва одного, потомъ другого письма. Въ кабинетѣ слышно было только его учащенное дыханіе и что-то въ родѣ посапыванія Арсенія Павловича. По прочтеніи обоихъ «документовъ», докторъ акуратно сложилъ ихъ и, застегнувъ сюртукъ еще на одну пуговицу, возвратилъ хозяину. — Что скажете, государь мой? Вопросъ звучалъ такъ, что отдѣлаться шуточкой было бы совершеннымъ диссонансомъ. — Двѣ восторженныхъ петиціи... — Да-съ; но я желалъ бы знать: вы-то какую роль играть изволили въ этой чувствительной гисторіи? — Желаете? переспросилъ докторъ, и благообразные глаза его сверкнули не на шутку. — Отповѣдь моя будетъ краткой... — Можете и пространно, какъ вамъ угодно., — Что манифестуютъ эти письма? Развѣ не двѣ восторженныхъ петиціи къ вамъ... отъ двухъ дамъ, когда-то вѣру въ васъ имѣвшихъ, какъ бы въ небесную провиденцію?.. — Не обо мнѣ тутъ дѣло, прервалъ Арсеній Павловичъ, но очень тихо и поглядывая на дверь. — Объ васъ, досточтимый отецъ мой, абсолютно объ васъ... вы были властелинъ этихъ смутныхъ душъ и вотъ онѣ теперь просятъ вашей опробаціи... въ какомъ дѣлѣ?.. Тутъ мнѣ не приходится и апологію свою производить... Я дѣвицѣ Хвостиковой пропозиціи не дѣлалъ, а какія мечтанія она питаетъ — то есть фактумъ ея фантазіи... Голосъ Венедикта Венедиктовича все дѣлался выше и выше и онъ незамѣтно приблизился къ двери. — Фамиліи-то ихъ совсѣмъ тутъ незачѣмъ произносить, еще тише перебилъ его хозяинъ. — А почему нѣтъ? Фамилія — благорожденная. Дамы возвышенныя по духу своему... но троху, какъ вы изволили обозначать, шалыя. Въ томъ, альбо иномъ случаѣ, ихъ петиціи суть вѣнецъ дезидератовъ вашихъ, болѣе вамъ отъ нихъ не будетъ тревоги... Я миссію свою исполнилъ, и видитъ Богъ! не мнилъ, что отъ васъ такому допыту подверженъ буду... Въ голосѣ доктора заслышались патетическія ноты. Онъ стоялъ уже у самой двери, какъ бы съ намѣреніемъ взяться за ручку. — Да полно вамъ! вырвалось у Арсенія Павловича. — Коли вы сами не того, тогда иное дѣло... да присядьте!.. Экой вы амбиціонный какой! ====page 493==== Гость съ достоинствомъ повиновался и, присѣвъ на диванѣ, послѣ маленькой паузы, выговорилъ: — А я направлялся къ вамъ съ нарочитой думой... открыть вамъ сердце... Теперь же послѣ... — Да полно, дружище, къ шуту этихъ шалыхъ!.. обработывайте ихъ какъ знаете... Со мной нечего церемониться... Я для васъ — первый столбъ и опора. — Сладко вѣрить... Скажу такъ: тѣлесно я пребывалъ и тамъ... но духъ мой виталъ здѣсь... въ высокочтимомъ дому вашемъ... Крупныя уста Арсенія Павловича распустились и глазки забѣгали. Онъ положилъ обѣ руки на брюшко и, весело разсмѣявшись, крикнулъ: — Да нечего экивоки-то нанизывать, отецъ... ты объ моей Агніи что ли говоришь?.. — Вы сами назвать ее изволили... прошепталъ докторъ, и тоже положилъ свои изящныя руки пониже груди. — Декларацію, что ли, дѣлать хочешь по формѣ? А? Такъ это надо въ порядкѣ. — Нѣтъ, выговорилъ горячо Венедиктъ Венедиктовичъ и всталъ: — я не такъ это разумѣю... Соизвольте мнѣ даровать ваше родительское согласіе на то, чтобы я смѣлъ идти къ Агніи Арсеньевнѣ... — А будто и разговору у васъ не было раньше?.. Ахъ, пане Цыбулька!.. все ты съ вывертомъ. Смѣхъ Арсенія Павловича пронесся и въ гостиную. — Моя фортуна еще не консолидована... Я не дерзаю скомпрометовать дражайшую дѣвицу... — То-есть, ваше степенство желаетъ, до поры, до времени, келейно все устроить... имѣя опаску на счетъ своей фортуны... Что-жь, это не глупо... И дѣвицѣ-то будетъ не обидно, если вдругъ, чего Боже сохрани... — Свободной почитать себя должна Агнія Арсеньевна, воскликнулъ докторъ: — яко зефиръ воздушный... ежели сердце... — Ну это, отецъ, баловство... Сказала: любъ молъ, такъ и жди... Только допрежь ея, надо Вассѣ Андреевнѣ такимъ же порядкомъ. — Супруга ваша... — Скажешь: не долюбливаетъ тебя? Бабій зудъ, дружище, фанаберія материнская и больше ничего... вотъ увидишь. Не дожидаясь возраженій со стороны доктора, Арсеній Павловичъ шумно поднялся съ кресла, такъ же шумно отворилъ дверь и крикнулъ: — Васса Андреевна, пожалуйте сюда — къ спѣху! ====page 494==== Не знаю, подсказало ли Вассѣ Андреевнѣ сердце матери, что нужно ждать призыва въ кабинетъ, въ до-обѣденные часы, только на зовъ Арсеніа Павловича она появилась такъ мгновенно, что будто съ помощью какого балетнаго трюка. На сколько лицо мужа было возбуждено не совсѣмъ умѣстнымъ, быть можетъ, оживленіемъ, на столько лицо жены хранило печать чадолюбиваго достоинства. Всѣ долгіе годы царства тамъ, въ «настоящемъ салонѣ», наполнили Вассу Андреевну сознаніемъ, что теперь-то и нужно поддержать свой рангъ... — Венедиктъ Венедиктовичъ, объявилъ ей, въ упоръ, Арсеній Павловичъ: — проситъ руки Агніи и разрѣшенія переговорить съ ней объ этомъ предметѣ. — Я дочь неволить не желаю... отозвалась съ большой натугой Васса Андреевна, воротя голову въ сторону доктора, точно она у ней была на ржавыхъ пружинахъ. — Объ этомъ, матушка, и рѣчи нѣтъ. Докторъ ее тоже насильно брать не будетъ, да и мы не отдадимъ. Такъ, сдается мнѣ, надо говорить намъ, родителямъ, а теперь, дружище, отправляйтесь къ дѣвицѣ — это ужъ ваше дѣло. — Вы не имѣете ничего contra? спросилъ докторъ, подходя къ Вассѣ Андреевнѣ съ поклономъ. — У Анички — свой разумъ. — Съ Богомъ! крикнулъ Арсеній Павловичъ и самъ отворилъ доктору дверь. Родители остались вдвоемъ. — А обрученье будетъ? Этимъ вопросомъ Васса Андреевни точно выпалила въ мужа. — Дай срокъ, онъ еще иновѣрецъ. — Что-жь ты зѣвалъ? — Чу! никакъ онъ въ ручку чмокнулъ! разсмѣялся Арсеній Паловичъ. — Идемъ, матушка. Только смотри: все дѣло, пока, келейное. Я такъ хочу. Васса Андреевна только дохнула носомъ, и родители вошли разомъ въ гостиную. На утекъ отъ двухъ зайцевъ. I. По ступенькамъ широкой лѣстницы, ведущей къ преддверію весьма извѣстнаго въ столицѣ пріюта забавъ, во фракѣ и гофрированной рубашкѣ, поднимался нашъ докторъ... ====page 495==== Онъ былъ не одинъ. По лѣвую его руку, немного бокомъ, выступалъ господинъ Сперанца, значительно подчищенный и обновленный, въ нѣсколько просторномъ реденготѣ, за то съ грогреневыми лацканами. Затхлая атмосфера, которую всюду вносилъ съ собою «абитурьентъ», освѣжалась, на этотъ разъ, брызгами одеколона, великодушно ссуженнаго ему Венедиктомъ Венедиктовичемъ. Онъ же и предложилъ господину Сперанцѣ: развлечь себя на увеселительномъ вечерѣ, намекнувъ, что не прочь внести за него и установленную входную плату. Да и какъ же ему было не позволить себѣ такого порыва любезности, когда на душѣ его порхали, нѣкоторымъ образомъ, херувимы исполненныхъ жгучихъ желаній. Наканунѣ, онъ сдѣлался особой «въ Русскѣ»... Свѣтло и радостно глядѣлъ онъ направо, налѣво и вверхъ но лѣстницѣ. Вездѣ виднѣлись женскія головки, яркіе туалеты, обильные волосы благопріобрѣтенныхъ волосъ. Съѣздъ былъ очень оживленный. Венедиктъ Венедиктовичъ перебѣгалъ глазами отъ одного бюста къ другому и не разъ мимикой заявлялъ свое удовольствіе спутнику. Господинъ Сперанца гораздо холоднѣе относился къ женскому персоналу входящей публики. Онъ даже позволилъ себѣ à parte, когда оба они стояли уже на верхней площадкѣ. — Saperlipopette!.. Toutes ces élégances... C’est de la petite bière, mon cher monsieur. Венедиктъ Венедиктовичъ пропустилъ безъ возраженія бутаду, въ которой пріятель Эрмины пребылъ вѣренъ своему джентльменскому тону. Онъ улыбался въ это время своей хозяйкѣ, входившей смѣлою поступью и въ обильныхъ кружевахъ: у ней былъ, конечно, дамскій даровой билетъ. Она подмигнула любезному постояльцу и громко спросила его черезъ голову какихъ-то двухъ коротенькихъ сестрицъ въ зеленыхъ платьицахъ: — Bleiben sie soupiren, lieber Doctor? — Warum nicht! благодушно отвѣтилъ докторъ, подумавъ въ ту же минуту, что если ужинать, то не дурно бы было пригласить кого-нибудь позанимательнѣе милѣйшей Эрмины Францовны. Широкая фигура дѣвицы Бетефи скрылась въ двери, около которой отбирали билеты. — Avez vous des connaissances parmi les membres? Остановилъ въ передней доктора господинъ Сперанца. — Et pourquoi? откликнулся гостъ уже пофранцузски: на краткія рѣчи онъ разрѣшилъ и въ публикѣ. ====page 496==== — C'est un boui-boui au fond; mais ça se prévaut de réglements! Voyons, je dois connaître pas mal de membres... Je puis vous faire inscrire... Фраза вышла y посѣтителя отеля-Tarassoff такъ достолюбезна, по своей покровительственной интонаціи, что докторъ не могъ сдержать улыбки; но сейчасъ же остановилъ жаргонъ спутника, сказавъ ему успокоительно: — Не смущайте себя. Подходя къ столику, за которымъ сидѣлъ швейцаръ съ книгой, докторъ сначала ощутилъ маленькое безпокойство: найдется ли, полно, у него знакомый членъ; но вдругъ фамилія и весь образъ артиста Мычкова представились его духовному взору. Быть можетъ, въ другомъ настроеніи, онъ не воспользовался бы такимъ знакомымъ, но въ этотъ вечеръ онъ чувствовалъ себя рѣшительно выше всякихъ щекотливостей и дипломатическихъ соображеній... — Артиста Мычковъ имѣетъ быть членомъ? Основательно спросилъ онъ швейцара. Тотъ сначала чему-то изумился, но тотчасъ же отвѣтилъ: — Членъ-съ. — Запишите на его имя, строго распорядился спутникъ Венедикта Венедиктовича. — Докторъ Цыбулька, господинъ Сперанца, поспѣшилъ сообщить докторъ. — Voici votre billet, продолжалъ распоряжаться спутникъ и пошелъ къ двери, какъ бы вводя почетнаго иностранца, котораго онъ допустилъ заплатить за себя полтора цѣлковыхъ. Въ другомъ настроеніи, адъютантство господина Сперанцы непремѣнно бы начало раздражать нашего нервнаго доктора, но тутъ онъ только улыбался и благосклонно выслушивалъ потокъ все того же изумительнаго жаргона, до котораго ему, увы!.. никогда не предстояло доработаться. Сначала, они сновали изъ комнаты въ комнату среди цѣлыхъ вереницъ женскаго персонала. Потомъ перешли въ большой концертный залъ. И тутъ музыкальная нервность Венедикта Венедиктовича оставила его. Все, что передъ нимъ играли и пѣли, казалось ему «выборне», хотя и напоминало, быть можетъ, орнаментацію въ русскомъ вкусѣ квартиры Кауровыхъ, Никогда еще онъ такъ не хлопалъ, никогда такъ не кричалъ «bis». И немудрено. Его наполняло новое и сладкое сознаніе, что вся эта «гудьба» не есть что-либо для него чуждое, а одно изъ проявленій того чуднаго «подсолнечнаго царства», гдѣ онъ такъ скоро схватилъ кончикъ золотого руна, ожидая момента, когда удобно ====page 497==== будетъ ухватить... и все руно, предназначенное ему свыше. Какъ малый младенецъ глядѣлъ онъ и на живыя картины совершенно ему непонятнаго содержанія, и ни чуть не смущался возгласами господина Сперанцы: — C’est infecte... C’est du balagan!.. Онъ хлопалъ и биссировалъ картины, заставляя, вмѣстѣ съ остальной публикой, какихъ-то дородныхъ дѣвицъ напрягать свои мышцы въ неудобныхъ и даже опасныхъ для равновѣсія позахъ. Говорили ему, съ эстрады подъ музыку, ужасно, должно быть, остроумные куплеты. Онъ вторилъ громоноснымъ рукоплесканіямъ залы и кричалъ громче сосѣдей своихъ. «Смѣхъ! Смѣхъ!» находясь въ полномъ невѣденіи того, что это такое и будетъ оно сколько нибудь смѣшно или нѣтъ? Только къ концу увеселительнаго вечера господинъ Сперанца увелъ его немного провѣтриться... Да и то онъ неохотно удалялся подъ мелодію припѣва, приводившаго публику въ бѣшеный восторгъ. Онъ даже самъ началъ подпѣвать звукомъ, доносившимся въ прохладную и пустую гостиную: «Мнѣ не дорогъ твой подарокъ — «Дорога твоя любовь!» — Ouf!.. разразился въ гостиной господинъ Сперанца, обмахиваясь платкомъ не первой чистоты... Quelle bastringue! Au moins on respire ici!.. Докторъ могъ только улыбаться. Къ тому же его взыскательный спутникъ вдругъ провелъ рукой по его воротнику (они остановились около зеркала) и воскликнулъ: — Vous savez, cher docteur... vous aurez une broderie de VІ-ème classe... fichtre!.. Точно масломъ полили по внутренностямъ Венедикта Венедиктовича отъ одной этой фразы. Онъ поспѣшилъ пригласить господина Сперанцу въ столовую, позабывъ окончательно объ Эрминѣ Францовнѣ. — La cuisine de seans?! A faire reculer un limousin! Докторъ настоялъ и они вступили въ столовую, гдѣ какой-то сизый воздухъ разнообразныхъ испареній приправлялъ вкусъ яствъ. Еслибъ червонцы наполняли карманы доктора, онъ готовъ былъ бы, пожалуй (разумѣется, въ этотъ только вечеръ), угостить на свой счетъ всю публику, гудѣвшую въ концертной залѣ... Но и безъ его щедротъ публика угощалась на всѣхъ почти столахъ... — Oui, une broderie de sixiéme classe, повторилъ опять госпо- ====page 498==== динъ Сперанца, когда они пододвинулись къ дальнему концу столовой. Опять масло пролилось по внутренностямъ доктора. Онъ бросилъ взглядъ на ближайшій столъ, гдѣ сидѣла мужская компанія, какъ бы желая выразить въ этомъ взглядѣ: «неужели вамъ не весело за меня?» Но кого онъ увидѣлъ, въ двухъ шагахъ отъ себя? Парменъ Лукичъ Мычковъ съ раскинутыми по плечамъ кудрями, съ лицомъ кирпичнаго цвѣта, въ двубортномъ робеспьеровскаго покроя жилетѣ, поднялся изъ за стола, гдѣ уже значилось нѣсколько опорожненныхъ бутылокъ. — Господинъ капельникъ! промолвилъ деликатнѣйшимъ тономъ Венедиктъ Венедиктовичъ, наклоняя голову. — А!.. гаркнулъ артистъ: — добро пожаловать. Васъ-то намъ и нужно, пане Цыбулька. Миша, Ваня, Вася, рекомендую, это тоть самый есть выходецъ изъ странъ славянскихъ... помните?.. — Записали, комически сапнулъ Ваня, и вся компанія загоготала. Господинъ Сперанца вопросительно и съ большимъ достоинствомъ поглядѣлъ на доктора. — Позвольте, баринъ, продолжалъ артистъ, и могучая его длань протянулась къ пуговицѣ фрака Венедикта Венедиктовича. — На пару словъ. Вы это съ какого права на мое имя себя записали, а?.. — Pardon, monsieur, счелъ долгомъ заявить спутникъ доктора. — Васъ не имѣю чести знать... Повремените. Миша, Ваня и Вася разомъ прыснули. — Вы намъ, русакамъ, пакостные подвохи подводить, а потомъ за нашихъ пріятелей выдавать себя? А? Какова продерзость-то, братцы?.. Возвышенный діапазонъ Пармена Лукича не вызывалъ особаго смущенія въ столовой; но докторъ уже весь пылалъ и пламенно желалъ-бы перенестись куда нибудь невидимкой. — Я васъ знать не знаю, слышите... цыцарецъ вы этакой! Все воинственнѣе напиралъ артистъ: — извольте сейчасъ-же удалиться, а то я за старшиной пошлю! Вы думали, мы не раскусимъ такого штукмейстера... Господа! Вѣдь про этихъ вотъ дорогихъ братьевъ сложили въ газетахъ, что они на святой Руси чехіи пріѣзжаютъ устраивать... Нынче вѣдь не зовутъ: такое-то, молъ, по счету, заведеніе, а первая чехія, вторая чехія... — И прочая, дондеже не оскудѣетъ, закончилъ, къ общей утѣхѣ, Ваня. Миша и Вася опять прыснули. ====page 499==== — Protestez... вырвалось у господина Сперанца: — c’est un tas de voyoux!.. — Рачьте... прошепталъ, дрожа уже не одними губами Венедиктъ Венедиктовичъ, и долженъ былъ рвануться, чтобы высвободить пуговицу своего фрака изъ подъ пальцевъ Пармена Лукича. — Мышеловокъ намъ не нужно! — крикнулъ ему вслѣдъ артистъ. Компанія подняла опять хохотъ, который и въ корридорѣ долеталъ до красныхъ ушей доктора. Онъ такъ быстро удалялся, что спутникъ догналъ его уже въ швейцарской и воскликнулъ, нахлобучивая шляпу: — Protestez, monsieur!.. voulez-vous que je vous assiste?.. Но Венедиктъ Венедиктовичъ махнулъ рукой и началъ тыкать въ руки служителя номерокъ своего верхняго платья. II. Не прошло недѣли, какъ Венедиктъ Венедиктовичъ уже не во фракѣ, а въ пальто и съ дорожной сумкой и пледомъ также радостно входилъ по другой широкой лѣстницѣ, ведущей въ дебаркадеръ желѣзной дороги. Онъ былъ одинъ. Его никто не провожалъ; но это одиночество нисколько не навѣвало на него грусти. Напротивъ, онъ казался особенно счастливымъ отъ воздуха свободы, какимъ вы дышете тогда только, когда вамъ не нужно ни занимать вашихъ ближнихъ, ни жать имъ рукъ на прощаньи, ни выражать своихъ чувствъ. И у багажа, и въ пассажирской залѣ, и на платформѣ Венедиктъ Венедиктовичъ усиленно дышалъ этимъ особымъ воздухомъ свободы, и всѣ его движенія показывали, что онъ не ходитъ по землѣ, а какъ-бы плаваетъ въ пространствѣ. Вотъ раздался второй звонокъ; но онъ не торопится въ свой вагонъ втораго класса. Онъ облокотился о барьеръ платформы, и смотритъ на суетню глазами, полными вѣры въ свою звѣзду. Говоръ вновь прибывшаго общества пассажировъ заставилъ его обернуться... Онъ узналъ знакомые голоса. И въ самомъ дѣлѣ, вся семья Кауровыхъ въ сопровожденіи двухъ дальнихъ родственниковъ Раисы Сергѣевны, сгрупировалась противъ одного изъ вагоновъ перваго класса въ двухъ шагахъ отъ доктора. Эта встрѣча довольно пріятно защекотала его. Съ тѣхъ поръ, какъ онъ ставилъ картину, гдѣ Софи Петреусъ воплощала со- ====page 500==== бою Любушу, докторъ ограничивался одними визитами къ Раисѣ Сергѣевнѣ и, въ послѣдній разъ, не засталъ ее дома. Первый замѣтилъ его Модестъ Аполлосовичъ. — Мое почтеніе, запѣлъ онъ, кивая ему благосклонно головой съ краснымъ околышемъ. — А! господинъ докторъ! отозвалась и Раиса Сергѣевна, кончавшая какія-то инструкціи военному сюртучку. — Куда вы ѣдете? Почти съ замираніемъ сердца сообщилъ докторъ, куда онъ ѣдетъ и на какой постъ. Скулы Раисы Сергѣевны слегка приподнялись, а супругъ ея, протянувъ доктору два пальца правой руки, выговорилъ: — Поздравляю. Тогда Венедиктъ Венедиктовичъ позволилъ себѣ полюбопытствовать на счетъ цѣли путешествія четы Кауровыхъ. Толмачемъ явился братецъ Модестъ: — Jean, почти благоговѣйно объяснилъ онъ: — назначенъ въ N... Онъ даже не прибавилъ чѣмъ. — Hе у однихъ васъ, господа, заговорилъ и самъ Иванъ Аполлосовичъ: — по деревнямъ кофейни... и у насъ вездѣ чайныя будутъ. — О! откликнулся радостно докторъ. — Да-съ, уже съ азартомъ подтвердилъ Иванъ Аполлосовичъ: — чайныя-съ; но безъ газетъ... ха, ха, ха!.. Раиса Сергѣевна вращала желтоватыми бѣлками, въ которыхъ ни кому не возбранялось читать: «Ничего изъ этого не выйдетъ, водку всё равно будутъ пить». — Madame Petreus!.. вдругъ вскрикнулъ Модестъ и всплеснулъ ручками. Точно отвѣчая на прихотливое желаніе доктора, слетѣла откуда-то и крылатая барынька. Онъ только что передъ тѣмъ спросилъ: кого еще не достаетъ? — и отвѣтилъ: Любуши. Не дальше какъ два дня тому назадъ она звала его къ себѣ на лѣто, на берегъ моря... и ему хотѣлось, чтобъ она подтвердила это приглашеніе. — Chère Раиса Сергѣевна, bon voyage... Ахъ! я не опоздала... Cher docteur, bon voyage... En vagons, en vagons... Adieu, chère. Je suis toute entière à vos чайныя... Ah quelle idée!.. Всѣ эти перепархиванія фразъ и возгласовъ наполнили промежутокъ между вторымъ и третьимъ звонками. Рискуя остаться на платформѣ, докторъ успѣлъ таки пожать ручку Софи, и услыхать еще разъ: — Au revoir donc... sans faute! Благоразуміе заставило его наконецъ позаботиться о мѣстѣ. ====page 501==== Онъ сдѣлалъ еще одинъ общій поклонъ, и не безъ труда водворился въ тѣсномъ отдѣленіи второ-класснаго вагона. Но онъ не думалъ въ эту минуту о дорожномъ комфортѣ. Сидя у открытаго окна и устремивъ взоры свои на синее кепи дежурнаго жандарма, Венедиктъ Венедиктовичъ сладостно задумался. И до его ноздрей долеталъ запахъ «дыма», но онъ не сталъ уподоблять несшую его жизненную волну этому продукту желѣзнодорожной дѣятельности. Онъ памятью своей собиралъ, съ особымъ аппетитомъ, всѣ крупинки, изъ которыхъ выросъ у него цѣлый коровайчикъ. Давно-ли онъ явился съ карточкой Арсенія Павловича къ этой самой Раисѣ Сергѣевнѣ, а оттуда скокъ къ Софи; а отъ Софи скокъ къ Балдевичу; а параллельно съ этими маленькими скачками шли уроки у двухъ учительницъ. Прононсъ ему, по правдѣ сказать, не очень еще дался; но фундаментъ заложенъ, и вечернія занятія дали тоже свои цѣнныя крошечки. Давно-ли онъ собирался бороться, ворочать камни, изучать Маккіавелли и Лойоллу, и жизнь показала ему, что ничего этого не надо. — «У насъ все по простотѣ», слышится ему фраза какого-то русскаго краснобая, и онъ позналъ теперь, какъ глубоко-вѣрно это рѣченіе... И Москвы не понадобилось, и Гога и Магога остались тамъ гдѣ-то... въ заоблачномъ туманѣ. И совѣсть его чиста, нѣтъ ни соперниковъ, ни единоборства, ни коварной интриги... Обѣтованная земля!.. Конечно, не все одна удача. Ему извѣстны суворовскія слова: разъ удача, два удача, въ третій разъ хоть немного да умѣнья надо. Его и было пущено въ мѣру... Уѣхалъ-ли бы другой такъ тихо и спокойно, безъ лишнихъ проводовъ, оставляя по себѣ и тутъ, и тамъ столько надеждъ и упованій? Онъ и не разрушаетъ ихъ... Будущее не въ его рукахъ... Также и насчетъ его «возсоединенія»... Онъ убѣдилъ въ несвоевременности такого шага того, кому слѣдовало настаивать... Его-ли это вина? Куда ни полетитъ мысль и воображеніе — вездѣ круглыя щеки, могучіе затылки, вкусные обѣды; бѣлоснѣжные пластроны, кружевныя фрезы, танцовальные и иные способы ставить и рѣшать вопросы. — Просто-бы и не уѣхалъ изъ этого Петрограда!.. Правда, въ бочку меду капнули двѣ чайныхъ ложечки дегтю... Докторъ правъ Чечевицынъ... послѣдняя встрѣча съ артистомъ Мычковымъ... Но медъ остался медомъ... Искусными пальцами сняты съ его поверхности два черныхъ пятнышка... и вкусъ остался тотъ-же. Стоить-ли мечтать когда-либо о возвращеніи изъ этой обѣтованной земли? На послѣднемъ вопросѣ докторъ вдругъ схватился за боковой кар- ====page 502==== манъ и выбѣжалъ на платформу, какъ разъ въ моментъ третьяго звонка. Въ рукахъ его очутились два письма. — Имѣю времени опустить въ ящикъ? спросилъ онъ жандарма. — Нельзя-съ. — Jesus Maria!.. — Вамъ письма въ ящикъ? Спрашивала административная фуражка съ шитьемъ. — Будьте великодушны! полной грудью крикнулъ докторъ. — Сдѣлаю. Извольте садиться. Фуражка взяла письма и поглядѣла на адресы. Докторъ побѣжалъ занимать свое мѣсто, и когда поѣздъ двинулся онъ воскликнулъ было: — «Kennst du das Land, wo... » но смолкъ, по правдолюбію, сообразивъ, что какъ разъ лимонами-то природа и обдѣлила обѣтованную землю, по которой паровозу предстояло везти его не одни сутки. III. Не пожелаете-ли и вы, подобно административной фуражкѣ, полюбопытствовать: кому были адресованы два письма, чуть-чуть было не оставшіяся въ боковомъ карманѣ Венедикта Венедиктовича? Я могу познакомить васъ, если угодно, и съ содержаніемъ ихъ; но не лучше-ли будетъ поступить, слѣдуя хронологическому порядку? Въ тоже утро, но двумя часами раньше, было опущено въ два почтовыхъ ящика, на различныхъ концахъ столицы, два узкихъ письмеца, адресованныхъ на имя доктора, по мѣсту его назначенія. Вотъ первое: «Mon cher, Bénédicte! «Maman prétend que votre départ ressemble quelque peu à une fuite... Papa se tait la-dessus; mais le ton des conversations qui ont trait à vous me donne sur les nerfs. Une fois installé, vous me direz toute sorte de détails précis. Si le logement que vous occuperez, de part votre emploi, est convenable — je ne vois pas de raison pour trainer la chose. Vous devez comprendre, cher ami, que ma position devient de plus en plus délicate. «Papa dit que vous aurez un uniforme de VI classe — c’est joli, mais il faut aspirer toujours. ====page 503==== «Tous mes voeux vous accompagnent et vous porteront, certes, bonne chance. «Il faut que d’aujourd’hui en huit j ’aie une lettre de vous, et bien détaillée». «Agnès». A вотъ и второе: «Mon doux Bénoit! «Vous ne m’avez pas permis de vous accompagner à la gare... ni à maman non plus... Мы плачемъ и чувствуемъ, что ваша ангельская modestie не выноситъ никакихъ épanchements dans le public. Черезъ два часа, вы сядете въ вагонъ... Nos ardentes prières понесутся за вами... Oh! Bénoit!... Que vous êtes sublime d’abnégation... Vous renoncez à tout, чтобы предаться святому дѣлу... Que notre pays est heureux!.. Вы одни создадите une génération vouée au bien, au beau, au vrai! Je n’ose vous parler de mon âme... Non, я должна молчать. Если нужно, je saurai mourir pour ne pas vous détourner. Но я такъ жажду... Нѣтъ! Не слушайте меня!... je cache mes tourments à ma mère et nous nous unissons dans les mêmes voeux... О! Какъ она вамъ вѣритъ: à votre sagesse, à votre droiture... Si la довѣренность que vous avez d’elle ne vous suffit pas, она готова дать другую... Nous vous devons notre répos et notre honneur... Pourquoi donc ne ferions nous pas l’abandon de tout ce qui nous reste?... Но развѣ я смѣю говорить вамъ de ces misérables choses pécuniaires?... Ah, Bénoit!... Puisse votre coeur plonger dans l’ivresse que je ressens en contemplant votre divin image...» «Nina». На первомъ письмѣ, опущенномъ обязательной фуражкой въ ящикъ дебаркадера, стоялъ адресъ: Fraülein Leopoldine Kochsalz. Gisela-strasse, 11, 2 Тгерре, 4 Stock, Thüre № 20 Wien. Въ возможно вѣрномъ переводѣ на отечественный языкъ, содержаніе его представилось-бы любознательному читателю въ такомъ видѣ: «Сладкій ангелъ мой Леопольдина. «Если я долгонько молчалъ, значитъ, я ужасно стремился къ цѣли, и теперь достигъ ея. Но не думай, чтобы когда-нибудь ты отсутствовала въ сердцѣ моемъ. О, нѣтъ!... Твой Бенедиктъ во всей русской имперіи не найдетъ такихъ античныхъ формъ, какими природа надѣлила тебя, вмѣстѣ съ ликующимъ чувствомъ тѣлесности!... Даже теперь, когда я объ этомъ думаю, то забываю, что я не студентъ, а высокопоставленная, въ нѣкоторомъ смы- ====page 504==== слѣ, личность... Когда я вышлю тебѣ мою визитную карточку съ обозначеніемъ моего теперешняго званія, то ты придешь и въ восторгъ, и въ изумленіе. Оно такъ, дитя мое: въ этой странѣ все цѣнится на рубли, а у насъ на гульдены. Всему, стало быть, цѣна усиленная. Чтоже мудренаго, что и меня оцѣнили на рубли. Ты, разумѣется, справишься на счетъ моего финансоваго положенія. Оно теперь совершенно обезпечено; но увы! еще не на столько, чтобы дать тебѣ, мой сладкій ангелъ, возможность открыть въ Mariahilfer-strasse магазинчикъ принадлежностей мужского туалета и нѣкоторыхъ галантерейныхъ товаровъ. Повремени и воспользуйся предложеннымъ тебѣ на лѣто мѣстомъ «шприцъмамзели» въ шкапчикѣ минеральныхъ водъ на Рингѣ. Это всеже лучше, чѣмъ состоять постоялицей у Ильки Ракоши, которой ты отъ меня, своимъ чередомъ, поклонись. Русская имперія обильна невѣстами, особливо въ томъ краѣ, куда я отправляюсь. Отъ богатаго приданаго и на твой магазинчикъ кое-что можетъ перепасть. У меня уже и теперь есть два гешефта по части супружества, но больше въ видѣ выжидательныхъ операцій. Повремени, говорю тебѣ: не пройдетъ года, и я посѣщу единственный въ мірѣ имперскій городъ Вѣну. Знаю, что найду тебя все такой-же пышащей здоровьемъ и жизнерадостнымъ огнемъ. А пока цѣлую тебя. Адресъ ниже». «Твой Бенедиктъ». Переводъ втораго письма, адресованнаго: Herrn Bogumil Liliensohn. Alsergrund, Caffé Paff, Wien, раскрыло-бы тому-же читателю такое содержаніе: «Милый другъ, Богумилъ. «Теперь я смѣло могу звать тебя сюда, въ это царство, куда-бы, конечно, никто изъ насъ не ѣздилъ, еслибъ дома у насъ не было такъ чертовски трудно кормиться. Когда я подумаю, что ты пробиваешься на тридцать гульденовъ въ мѣсяцъ, а ужь никакъ не меньше меня имѣешь правъ на званіе славянина, мнѣ просто дѣлается совѣстно. Это «движеніе на востокъ» есть самое раціональное, и ему предстоитъ еще блестящая будущность, если только умѣть другъ друга поддерживать... Можетъ быть, я повелъ свои дѣла особенно удачно; но врядъ-ли кто изъ насъ (я разумѣю общихъ товарищей) не съумѣетъ здѣсь устроиться. Насколько тѣло наше бѣдствуетъ на родинѣ, настолько оно можетъ здѣсь добрѣть и благоденствовать. Иногда я чувствовалъ себя среди первобытныхъ богатырей до-исторической эпохи, въ одиночку уничтожающихъ по цѣлому жареному быку. Да, для плоти здѣсь роскошное царство. На счетъ-же духа надо подвергать себя нѣкоторому карантину. И если юморъ не поки- ====page 505==== нуль тебя, ты то и дѣло будешь потѣшаться, когда увидишь, что здѣсь составляетъ сущность, такъ называемой, «славянской идеи». Забудь также и про всякія гражданскія чувства. Не забывай только никогда одного факта изъ нашей вѣнской жизни. Помнишь обще-славянскій комершъ въ пивной «Большаго Чижика»? Послѣ разныхъ восторженныхъ спичей, гдѣ взывали къ великой странѣ, долженствующей пріять въ себя всѣ вѣтви славянскаго рода, какой-то братъ русскій, сидя на эстрадѣ и похлебывая изъ кружки дреэровское пиво, сказалъ: «Хотѣлъ-бы я послушать всѣхъ этихъ господъ тамъ... куда они такъ стремятся... Задали-бы имъ!» И тутъ онъ употребилъ народную пословицу, буквальный текстъ которой я не упомню, но знаю, что въ ней говорится о какомъ-то Макарѣ и о какихъ-то телятахъ. «На этомъ кончаю. Мужайся, и по первому моему зову двигайся на востокъ». «Твой Бенедиктъ» IV. Суббота вышла, наконецъ, на «что-нибудь похожей», по выраженію самой Вассы Андреевны. Были настоящіе гости. Это настроило ее по праздничному и на другой день, въ воскресенье, особливо въ тотъ моментъ, когда, сидя въ своемъ креслѣ, послѣ литургіи, она приказывала Ѳедосею подавать кофе. Все семейство, съ дѣвицей Кобылкиной включительно, разсыпано было по гостиной. Арсеній Павловичъ, тоже въ спокойной и важной позѣ, сидѣлъ противъ супруги черезъ столъ, а не шагалъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Агнія Арсеньевна занимала диванъ, и поглядывала то на отца, то на мать, какъ-бы говоря взглядами своими: «Что вы меня ни о чемъ не спросите? Какъ-же я проявлю свои умственныя способности?» — Въ какой бишь день отбылъ нашъ Венедиктъ? вдругъ спросилъ Арсеній Павловичъ. — По чемъ-же я знаю, откликнулась Васса Андреевна: — говорилъ, что во вторникъ уѣдетъ. — Ну, такъ онъ сегодня поди на мѣстѣ. Агнія обмѣнялась взглядомъ съ отцомъ и сжала губы. Выпивъ свою чашку, Васса Андреевна не то, чтобы сердито, но и не совсѣмъ мягко, заговорила: — Воля твоя, не понимаю я всѣхъ этихъ тонкостей... на счетъ хоть-бы его крещенія... T. ССХІV. - Отд. I. ====page 506==== — Какого крещенія, матушка?... Онъ не жидъ!... Агнiя подернула плечами и презрительно улыбнулась. — Не жидъ, не жидъ... Я и по сю пору не знаю, какой онъ вѣры... не слѣдовало-бы его выпускать, пока не покончилъ своего... обѣщанія... — Ah, maman... вырвалось у Агніи, и она сѣла спиной къ матери. — Ну, я молчу, молчу... пусть будетъ по вашему. — Toujours ces conversations, протестовала опять Агнія, все еще не глядя на мать. Въ передней раздался вслѣдъ за звонкомъ шумъ голосовъ. Всѣ притихли и оправились. — Chère Настасья Ѳоминишна, распорядилась шепотомъ Васса Андреевна: — чтобы кофей еще былъ... Вошло два гостя. Ихъ появленіе не вызвало особой радости въ хозяевахъ; но Арсеній Павловичъ гостепріимно крикнулъ имъ: — Дорогіе гости, не угодно-ли кофейку? Васса Андреевна степенно наклонила голову, Агнія прищурилась: Первый гость былъ Хрисанфъ Никандровичъ Самогитскій, весьма рѣдко посѣщавшій своего принципала. Второй — Парменъ Лукичъ Мычковъ, совсѣмъ не появлявшійся въ пресбитерѣ со сцены въ кабинетѣ. Артистъ улыбался во весь ротъ; подручный Арсенія Павловича глядѣлъ изъ подлобья, тоже съ чѣмъ-то въ родѣ усмѣшки. — Можно васъ поздравить? спросилъ безъ всякихъ прелеминарій Парменъ Лукичъ, подсаживаясь къ Вассѣ Андреевнѣ. — По какому случаю? возразила она, и переглянулась съ мужемъ. — И Агнію Арсеньевну тоже?.. Слова эти дошли до слуха дѣвицы. Она выпрямилась и, въ свою очередь, поглядѣла на отца. Арсеній Павловичъ понялъ этотъ взглядъ и, закладывая ногу на ногу, поспѣшно выговорилъ: — Поздравлять никому не возбраняется. Благодаримъ покорно. Вы вѣдь человѣкъ близкій. — Какже-съ! вскричалъ артистъ. — Я смотрю на ваше семейство, точно какъ на родное... По этому мнѣ и больно, когда такихъ достойнѣйшихъ людей вдругъ вводятъ въ постыднѣйшій обманъ... И отецъ, и мать, и дочь сдѣлали, въ одинъ разъ, жестъ большаго недоумѣнія. — И какъ это часто бываетъ! само, такъ сказать, провидѣніе ====page 507==== указываетъ путь, продолжалъ господинъ Мычковъ, точно смакуя каждое слово. — Я, признаюсь, съ своей стороны имѣлъ сильныя подозрѣнія... но вотъ многоуважаемый Хрисанфъ Никандрычъ встрѣчается со мной и сообщаетъ мнѣ... — Что, что такое? вполголоса, но уже по начальнически кинулъ Арсеній Павловичъ Хрисанфу, помѣстившемуся около него. — Я, откликнулся глухо тотъ: — по одному только пункту долгомъ почелъ вывести васъ, Арсеній Павловичъ, изъ заблужденія... Смѣю спросить: вы еще намѣреваетесь совершить надъ нарѣченнымъ зятемъ вашимъ обрядъ возсоединенія?.. — Ну-да. Да вамъ-то что за сухота пришла? — А изъ какого вѣроисповѣданія, смѣю спросить, происходитъ вашъ нарѣченный зять? — Да что вы все: зять, да зять... у него чай и имя есть!... — Представьте себѣ, перебилъ господинъ Мычковъ, что и по этому вопросу, мы съ Хрисанфомъ Никандрычемъ находимся въ большомъ затрудненіи... Еслибъ Агнія Арсеньевна была замужемъ, я бы, право, затруднился какъ именовать дочь вашу. Агнiя вскочила, съ видимымъ намѣреніемъ удалиться. — Сиди, приказалъ отецъ. Васса Андреевна движеніемъ головы удалила остальныхъ дѣвицъ изъ гостиной. — Говорите-инъ толкомъ! гнѣвно приказалъ Арсеній Павловичъ: — что за прибаутки такія. — Соблаговолите взглянуть, безстрастно отвѣтилъ Хрисанфъ, вынимая изъ за пазухи сложенный вчетверо листъ бумаги. Мнѣ пріятель подлинную выписочку сдѣлалъ... Арсеній Павловичъ впился глазами въ бумагу. Агнія, стоя за его кресломъ, читала еще жаднѣе. Васса Андреевна сидѣла, точно ее кто прихлопнулъ, съ напряженными жилами. — Вотъ теперь вамъ и вразумительно, гудѣлъ голосъ Хрисанфа: — почему я освѣдомлялся насчетъ вѣроисповѣданія... Какое же возсоединеніе было бы, ежели онъ и не былъ никогда уніатомъ!... — А былъ ли когда славяниномъ Цыбулькой? вдругъ разразился господинъ Мычковъ и откинулся на спинку кресла. Въ глазахъ Вассы Андреевны начало зеленѣть. — Qu’est-ce donc, mon père? значительно, но не малодушно спросила Агнія. — А развѣ ты читать не умѣешь... видишь: протестантскаго закона... изъ какого-то Вейскирхена родомъ... а шутъ его знаетъ, прости Господи, гдѣ это!... и титулуется онъ Эбергардъ Бенедиктъ Цвибель... ====page 508==== — Какъ? еле выговорила Васса Андреевна. — Цвибель, матушка, Цвибель... — Докторъ Цвибель, разразился опять Парменъ Лукичъ: — вотъ такъ имячко! — Mais qu’est-ce au fond! вдругъ раздался голосъ Агніи: — я не понимаю этихъ господъ! и она презрительно указала на обоихъ гостей: — ну-да, это его законный видъ... У него есть вѣра, у него есть дипломъ, у него есть имя... Выговоривъ эту тираду, сильная волей дѣвица отошла къ окну и предоставила родителямъ «sauver la situation». — Чего же вамъ еще надо, голубчики? вдругъ забалагурилъ Арсеній Павловичъ и заходилъ по гостиной. — Вѣдь и я тоже хорошъ... Фамилія другаяі.. Вздоръ: по-нѣмецки-то я маракую на столько... Что такое Цвибель? — Лукъ, а по хохлацки — Цыбуля... Вотъ онъ и назвался, временно, славянскимъ именемъ. А объ остальномъ прочемъ — просимъ васъ не безпокоиться. Гости примолкли. Слышно было въ воздухѣ тяжелое дыханіе Вассы Андреевны. — Однако, согласитесь, заговорилъ опять господинъ Мычковъ: — что все это смахиваетъ на какой-то анекдотъ... смѣхотворнаго свойства... — Не знаю, надъ кѣмъ тутъ смѣяться, возразилъ еще веселѣе Арсеній Павловичъ: — надъ пришельцемъ ли, или надъ туземцами?.. Онъ вотъ, батюшка, хоть и Цвибель... а прикатилъ теперь на готовенькіе харчи, мы же съ вами, все отъ превеликихъ талантовъ, грошоваго жалованьишка себѣ добыть не можемъ. Вамъ же вотъ что я скажу, Хрисанфъ Никандрычъ: какъ же вы это пропустили случай такого еретика возсоединить, коли онъ на то самъ шелъ. Не все ли вамъ едино: лютерской онъ вѣры или греко-латинской?... Гости молчали. Было ли хозяевамъ слаще, чѣмъ имъ? «Лукъ-Цвибель», прошептала про себя Васса Андреевна, и обтерла лобъ платкомъ. «Цвибель-цибуля» стучало въ виски Агніи. «Протестантъ изъ Вейскирхена» вертѣлось въ мозгу Арсенія Павловича. «Кто же онъ?» пронесся въ пространствѣ коллективный вопросъ. Я разсказалъ все, что зналъ... Петръ Боборыкинъ.