====page==== ====page==== БАБА РОМАНЪ. ====page==== ====page==== ДМИТРІЙ МУРАВЛИНЪ БАБА РОМАНЪ С.-ПЕТЕРБУРГЪ Типографія С- Добродьева, Троицкій пер., д. 32 1885 ====page==== ====page==== Моему другу, моему учителю Александру Константиновичу Шеллеру ====page==== ====page==== ГЛАВА I. — Станція Журавли! Поѣздъ стоитъ три минуты! Кондукторъ пошелъ вдоль поѣзда, отворяя дверцы вагоновъ и автоматично повторяя свой возгласъ. Изъ вагона третьяго класса медленно выкарабкалась старуха крестьянка, таща за собой рогожный кулекъ и, вышедши, съ недоумѣніемъ посмотрѣла на поѣздъ, покачала головой, вздохнула и вошла въ станцію, шлепая босыми ногами по сырымъ доскамъ платформы. Больше никто не высаживался. Кондукторъ пошагалъ, пошагалъ и ушелъ въ телеграфное отдѣленье. Все затихло. Небыло ни движенья, ни шума. Только у домика начальника станціи, шагахъ въ пятидесяти отъ полотна дороги, судорожно выступалъ пѣтухъ, поклевывая на право и на лѣво и встряхивая свои перья, намоченныя дождемъ. Слышалось однозвучное паденье капель съ крыши, гдѣ то заржала лошадь и больше ничего, ничего... Поѣздъ застылъ, станція застыла, а кругомъ растилалось безжизненное широкое поле, разбитое на зеленыя и черныя десятины. Въ концѣ поѣзда кто-то затянулъ пѣсню, но сейчасъ же затихъ... Изъ окна вагона перваго класса высунулось заспанное лицо бѣлокураго молодого человѣка. ====page 8==== — Журавли, прочиталъ онъ вполголоса, — еще двѣ станціи... Потянувшись и встряхнувъ пальто, онъ вышелъ на платформу. Онъ былъ роста немного выше средняго, съ красивымъ, задумчивымъ или, вѣрнѣе, томнымъ лицомъ. Короткая, раздвоенная бородка и голубые глаза придавали его физіономіи нѣкоторое сходство съ лицомъ Спасителя, но не русскихъ иконъ, а другого, болѣе нѣжнаго, изящнаго, котораго часто видишь въ картинахъ иностранныхъ мастеровъ. Щегольское пальто сидѣло на немъ безупречно и весь костюмъ свидѣтельствовалъ о привычкѣ его обладателя заботиться о себѣ, о своемъ наружномъ видѣ. Это былъ Ѳедоръ Александровичъ Гремухинъ, помѣщикъ Ивановскаго уѣзда, отправлявшійся въ первый разъ въ свое родовое имѣніе. Да, въ первый разъ. Впрочемъ, какимъ бы образомъ попалъ онъ туда раньше? Пока онъ былъ въ училищѣ, то ѣздилъ проводить лѣтнее время къ отцу, а отецъ никогда терпѣть не могъ черноземной полосы Россіи и пребывалъ всегда въ другомъ имѣніи, около Вязьмы. Окончивъ курсъ въ училищѣ, молодой Гремухинъ провелъ года три самымъ безалабернымъ образомъ: зимой въ кругу золоченой молодежи, лѣтомъ отчасти также, то въ разъѣздахъ по загороднымъ ресторанамъ, то въ Трувилѣ, въ Остенде, въ Монако... вотъ особенно часто въ Монако, онъ чувствовалъ слабость къ рулеткѣ и проигрывался въ эту игру не одинъ разъ. Въ Петербургѣ, въ теченіи послѣдней зимы, онъ проигралъ на игорныхъ вечерахъ графини Талухиной тысячи три. А доходовъ вовсе не такъ много, чтобъ бросать деньги на вѣтеръ. Наконецъ, ему все это почти надоѣло. Въ самомъ ====page 9==== дѣлѣ, все одно и тоже. Парижъ, Борель, Монако, Аркадія... Надо было взяться за что нибудь новое и, главное, жить экономно. Тутъ онъ вспомнилъ о своемъ имѣніи и сейчасъ же рѣшилъ туда поѣхать, въ началѣ мая, какъ разъ въ то время, когда онъ обыкновенно уѣзжалъ за границу. Къ тому же, денежныя дѣла портились, да и не мудрено, ими никто не занимался. Ѳедоръ Александровичъ даже никогда не читалъ ежемѣсячныхъ отчетовъ прикащика, то есть разъ онъ хотѣлъ было за это взяться, но увидѣлъ только столбцы съ заголовками «кредитъ», и «дебетъ» и ничего не могъ понять. Деньги присылали ему довольно акуратно, два раза въ годъ, но съ каждымъ годомъ сумма уменьшалась, прикащикъ жаловался на неурожаи, указывалъ на необходимость новыхъ хозяйственныхъ построекъ... Короче, Гремухинъ рѣшилъ, что въ деревню слѣдуетъ ѣхать не только для развлеченья, но и для того, чтобы серьезно заняться имѣньемъ, все хорошенько посмотрѣть, завести новые, болѣе современные порядки, увеличить свои доходы. — Хорошо, что имѣнье лично мое, а не отцовское, думалъ онъ, плавно прохаживаясь вдоль вагоновъ, — онъ бы его, навѣрно, прокутилъ. Его отецъ успѣлъ уже промотать три имѣнья, но каждый разъ выручало его полученіе какого нибудь наслѣдства и онъ снова обзаводился землей въ любимомъ Вяземскомъ уѣздѣ. Онъ находилъ, что тамъ «les gens ne sont pas aussi crassement barbares, que dans la contrée du tchernosem»*. — Да, да, размышлялъ Гремухинъ, — мнѣ будетъ ------- *Люди не такъ дики, какъ обитатели черноземной полосы. ====page 10==== хорошо въ деревнѣ. Но хорошо ли тамъ? Я даже не-знаю, гдѣ я помѣщусь, приличенъ ли домъ?.. впрочемъ, это пустяки. Первое время какъ нибудь проживу гдѣ попало, а потомъ велю выстроить все, что будетъ нужно. Вотъ и прикащикъ пишетъ, что необходимо построить многое заново, многое починить. Можетъ быть, онъ вретъ, хочетъ меня надуть? Не надуетъ. Отъ меня ни малѣйшая подробность не ускользнетъ. Я буду вставать очень рано, часовъ въ пять. Въ деревнѣ такъ всегда надо. Я выпишу побольше сельскохозяйственныхъ книгъ, узнаю, какъ что лучше дѣлать; потомъ, во всякомъ же случаѣ, я больше понимаю, чѣмъ этотъ дуракъ прикащикъ, который все время сидитъ въ деревнѣ, въ глуши. Я вѣдь былъ заграницей, видѣлъ, какъ тамъ управляютъ имѣніями. О! Доходовъ у меня будетъ много, непремѣнно. Вѣдь русскій человѣкъ невыносимъ: застрянетъ на какой нибудь системѣ и не идетъ дальше. Я все это измѣню. Напримѣръ, я сейчасъ же воспользуюсъ тѣмъ, что у насъ лѣтомъ очень жарко. Прикащикъ писалъ, что бываетъ иногда сорокъ градусовъ тепла. При такой температурѣ можно, вмѣсто овса и пшеницы, сѣять совсѣмъ другое, что подороже; можно, пожалуй, завести дешевый сортъ винограда. Это, говорятъ, очень выгодно. Мужики необразованы, вотъ почему у насъ все такъ плохо. Я выстрою имъ школу, найму учителей. Наконецъ, я самъ могу. Вѣдь я въ училищѣ не хуже другихъ учился. Мнѣ даже разъ Гродовскій поставилъ двѣнадцать балловъ. За что это, бишь? Ахъ! да, за первый департаментъ сената. Ну вотъ... такъ и пойдутъ дѣла прекрасно. Лѣтъ черезъ пять мое имѣніе будетъ первое въ губерніи и будетъ приносить громадный доходъ. Шутка сказать, двѣ тысячи десятинъ, ====page 11==== а десятина, должно быть, большая мѣра, въ родѣ нѣмецкаго іоха. Бѣда только въ томъ, что въ началѣ будетъ трудно все заводить, машины очень дороги, и я непремѣнно хочу, чтобъ у меня были машины: все дѣлается гораздо скорѣй, остается свободное время, — а время деньги. Кстати, надо будетъ написать знакомымъ въ Англію, чтобъ они мнѣ посовѣтовали. Англичане молодцы. Я, пожалуй выпишу сюда англичанина въ управляющіе... или нѣтъ, я буду самъ своимъ управляющимъ, это вѣрнѣй. Потомъ, когда у меня будетъ много денегъ, я буду жить зимой въ Петербургѣ или заграницей, а лѣтомъ въ деревнѣ. Къ тому времени, тамъ будетъ хорошо. Домъ можно будетъ выстроить въ родѣ французскаго chateau, будетъ pelouse для crocket, красивая лодочка на рѣкѣ или, еще лучше, миніатюрный пароходикъ. Это дастъ громадный толчекъ впередъ всему мѣстному населенію. Я помню, тамъ что то въ этомъ родѣ говорится въ политической экономіи. Ахъ чертъ возьми! а вдругъ тамъ нѣтъ совсѣмъ рѣки!.. Это я все увижу. Въ земствѣ я служить не буду. Теперь некогда, потомъ увидимъ. Вообще, не слѣдуетъ браться за все разомъ. Римляне говорили: festina lente. Кажется, такъ... Гремухинъ съ удовольствіемъ смотрѣлъ на разстилающееся передъ нимъ поле. Вдругъ ему бросилась въ глаза черная полоса проселочной дороги, извивающейся громаднымъ дождевымъ червякомъ. — Черноземъ! чуть не вскрикнулъ онъ, — вотъ онъ наконецъ! Тому назадъ двѣ станціи, дороги были желтыя, а теперь онѣ черныя, это черноземъ. Вотъ источникъ моего будущаго богатства. Но какой онъ черный... я никакъ не думалъ. Въ Германіи такая земля называется ====page==== — 12 Gartenerde, я тамъ ее только въ клумбахъ видѣлъ, а у меня двѣ тысячи десятинъ такой земли. У меня одного, вѣдь мать мнѣ завѣщала. Она, кажется, тоже ни разу здѣсь не была, такъ, что я первый. Ну, тѣмъ лучше. Почва дѣвственная больше поддается, такъ сказать. Теперь меня всѣ въ Осиповкѣ ожидаютъ, толкуютъ обо мнѣ. Вчера, я думаю, прикащикъ сильно удивился, когда получилъ мою депешу изъ Москвы. Еще больше удивится, какъ я стану заводить новые порядки и когда онъ увидитъ, что я не изъ тѣхъ, которыхъ легко обмануть. Слава Богу, не дуракъ же я, видѣлъ, какъ хозяйствомъ управляютъ, не даромъ всю Европу изъѣздилъ... Гремухинъ посмотрѣлъ на часы: — Какъ? Половина третьяго?! Мы здѣсь полчаса стоимъ, вмѣсто трехъ минутъ. Что это значитъ? Надо спросить... Ѳедоръ Александровичъ увидѣлъ начальника станціи, разговаривающаго на платформѣ съ оберъ-кондукторомъ и подошелъ къ нему. — Позвольте васъ спросить, сказалъ онъ, приподнявъ шляпу, — отчего мы такъ долго здѣсь стоимъ? — Телеграфъ не дѣйствуетъ, быстро проговорилъ начальникъ станціи и, повернувшись къ Гремухину спиной, продолжалъ разговоръ съ оберъ-кондукторомъ. Удивительно, какъ невѣжливы служащіе на русскихъ желѣзныхъ дорогахъ! подумалъ Гремухинъ, не понимаю, при чемъ тутъ телеграфъ. Онъ подошелъ къ станціонному сторожу и повторилъ свой вопросъ. — Телеграфъ не дѣйствуетъ, сказалъ тотъ болѣе привѣтливымъ тономъ, чѣмъ это сдѣлало высшее начальство. ====page 13==== — Ну, такъ что-же? — Да вотъ неизвѣстно, вышелъ ли встрѣчный поѣздъ изъ Ананьева, а путь у насъ одна — столкнуться можно. — Такъ мы будемъ ждать, пока онъ придетъ? — Ждать будете. — А можетъ быть онъ насъ ждетъ въ Ананьевѣ точно также, какъ мы его ждемъ здѣсь, въ Журавляхъ! съ досадой проговорилъ Гремухинъ, — такимъ образомъ мы, пожалуй здѣсь переночуемъ... — Нѣтъ, эфтому никакъ быть нельзя. — Отчего? — На ту станцію верховой посланъ. — Верховой?? До Ананьева двадцать верстъ! — Двадцать семь, равнодушно поправилъ сторожъ и сталъ водить носкомъ сапога по лужѣ дождевой воды, накопившейся у входа въ станцію. — Хороши у васъ порядки! со злобой сказалъ Ѳедоръ Александровичъ. — Порядки какъ есть, отвѣтилъ сторожъ и, повернувшись, забарабанилъ пальцами по водосточной трубѣ. Гремухинъ сталъ быстро расхаживать по платформѣ, стиснувъ зубы и ежеминутно отплевываясь въ сторону, что онъ всегда дѣлалъ въ минуты гнѣва. — Хорошо, нечего сказать! бормоталъ онъ себѣ подъ носъ, — часа на три непремѣнно опоздаемъ. А мнѣ еще надо ѣхать двадцать верстъ на лошадяхъ. Будетъ темно, когда я къ себѣ пріѣду; я ничего не увижу. Хороши порядки въ Россіи, хороши служащіе. А публика то, публика, Боже мой! Въ Англіи, если поѣздъ лишнихъ двѣ минуты на станціи простоитъ, такъ всѣ пасажиры высовываются изъ оконъ и требуютъ объясненій; а тутъ имъ хоть колъ на головѣ теши, все равно. У! ====page 14==== Бараны! И рожи у нихъ какія! По однимъ рожамъ видно, что имъ все равно, сколько здѣсь пробыть, три минуты или три дня. А думаютъ про себя, что они люди! Тьфу! Во второмъ классѣ храпятъ какія-то двѣ купчихи, а въ третьемъ одно мужичье. Вотъ съ кѣмъ придется теперь дѣло имѣть... Прошедшись разъ двадцать вдоль поѣзда, Гремухинъ остановился съ недоумѣніемъ передъ своимъ вагономъ. Онъ не зналъ, что ему дѣлать. Ходить онъ усталъ, скучно. Читать нечего, а въ этой глуши, понятно, газеты не достанешь. Спать не хочется. Чтоже дѣлать наконецъ? Онъ вошелъ въ вагонъ, въ пустое отдѣленіе перваго класса и сѣлъ у окна. Тусклый день непривѣтливо освѣщалъ однообразную равнину, мрачную станцію и узенькія дорожки станціоннаго садика, пропитаннаго дождемъ. Пахло сыростью въ воздухѣ точно висѣли дождевыя капли. Зеленыя десятины овса, озимаго хлѣба и темные четырехугольники пара лежали на полѣ громадной, неправильной шахматной доскою. Между ними крючковато, точно неумѣло, виляла дорога, полоса черной грязи, разрѣзанная глубокой колеей. Направо и налѣво отъ станціи, вдоль рельсоваго пути, тянулась изгородь кое-какъ составленная изъ кривыхъ полосъ перевязанныхъ, какъ будто, на скорую руку. И нигдѣ, на всемъ пространствѣ двухцвѣтнаго поля, не видно живого существа. Тутъ, на станціи, всѣ ходятъ пасмурно, лѣниво, сонно; точно боясь шума, боясь зашумѣть. Эта картина отвратительно подѣйствовала на Гремухина. Его имѣніе представилось ему такимъ же непривѣтливымъ, какъ ====page 15==== все окружающее; такимъ же мрачнымъ, грязнымъ, безлюднымъ, какъ то, что было передъ его глазами. Вдругъ, имъ овладѣло отчаяніе- Къ чему онъ уѣхалъ изъ Петербурга? Что за фантазія у него явилась поѣхать въ деревню, вмѣсто того, чтобы отправиться въ Неаполь или въ Тироль, благо деньги на это были. Очень нужно ему было ѣхать въ Осиповку устраивать дѣла, строить скотные дворы, тонуть въ навозѣ! Денегъ хватитъ и безъ всякихъ нововведеній. Наконецъ, имѣніе можно было продать, не пріѣзжая туда. Теперь вся сила въ капиталѣ; лишь бы умѣть имъ распоряжаться. Движимый капиталъ оставляетъ человѣка свободнымъ. Захотѣлъ, поѣзжай въ Парижъ; захотѣлъ, въ Америку поѣзжай. — Годъ тому назадъ, ровно въ это время, подумалъ Гремухинъ, — я былъ въ Швейцаріи, въ Лозаннѣ. Я изъ окна видѣлъ передъ собой блестящую гладь Женевскаго озера и Савойскія горы, а теперь изволь любоваться грязью, русской грязью. Ничего бы мнѣ не мѣшало и. теперь тамъ быть, а я чертъ знаетъ куда вздумалъ забраться. Это просто глупо лишать себя пріятнаго, залѣзать въ глушь, когда можно прожить хорошо, весело, заграницей... Онъ всталъ и зашагалъ поперегъ вагона, поворачиваясь послѣ каждыхъ четырехъ шаговъ. — Нѣтъ, это не возможно, рѣшилъ онъ, — проживу я въ деревнѣ два дня, выругаю всѣхъ отъ перваго до послѣдняго и, вернувшись въ Петербургъ, немедленно возьму паспортъ и поѣду въ Швейцарію. Такимъ образомъ, я тамъ буду черезъ десять дней. А если я только одинъ день проведу въ деревнѣ, то буду тамъ черезъ девять. Съ паспортомъ задержки не будетъ, мнѣ всегда на второй день выдавали. Черезъ девять дней... ====page 16==== ...Глупости! Я въ деревню не поѣду. Я прямо отсюда, съ этой станціи, покачу назадъ въ Петербургъ и черезъ недѣлю буду въ Женевѣ. Гремухинъ схватилъ путеводитель, чтобы справиться,·когда идетъ обратный поѣздъ, потомъ, раздумавъ, бросилъ книжку на полъ. — Лучше спрошу кого нибудь, проговорилъ онъ и вышелъ на платформу. На душѣ у него было почти весело. Тоска, которая нѣсколько минутъ передъ тѣмъ щемила ему сердце и стѣсняла дыханіе, внезапно исчезла. — Когда идетъ поѣздъ на Москву? спросилъ онъ кондуктора. — Пассажирскій? Въ одиннадцать часовъ утра... — Въ одиннадцать! Теперь уже четвертый часъ! съ отчаяніемъ вскрикнулъ Гремухинъ, — развѣ не будетъ другого поѣзда? — Не будетъ, на распѣвъ отвѣтилъ кондукторъ. — А тотъ встрѣчный поѣздъ, котораго мы ждемъ... — Товарный. Гремухинъ стиснулъ кулаки въ карманахъ пальто и снова зашагалъ взадъ и впередъ, отплевываясь и проклиная желѣзно-дорожные порядки. Приходилось поневолѣ ѣхать въ Осиповку, не почевать же на станціи! Тутъ, чего добраго, клопы есть, да и спать негдѣ. Здѣсь, пожалуй, и ѣсть ничего не дадутъ, а Гремухинъ начиналъ быть голоднымъ. Послѣдній буфетъ былъ въ 10 часовъ утра, да и то въ торопяхъ ничего съѣсть не пришлось. По росписанію, слѣдующій буфетъ въ Ивановѣ, отсюда полтора часа ѣзды, да неизвѣстно, сколько здѣсь простоятъ... Гремухинъ закурилъ папиросу, потомъ сейчасъ же ====page 17==== вторую, третью, но это не помогало, аппетитъ все увеличивался, все упорнѣй заставлялъ думать объ ѣдѣ. Проходя мимо двери, ведущей въ залъ третьяго класса, Ѳедоръ Александровичъ увидѣлъ, что тамъ стоитъ что-то въ родѣ буфета, а на немъ какія-то бутылки, пирожки. — Хоть бы этого поѣсть, а то бѣда чистая... И онъ, вошедши, подошелъ къ старушкѣ мѣщанкѣ, передъ которой, на грязномъ столѣ, были разставлены тарелки съ пыльными пирожками и крутыми яйцами, бутылка водки, бутылка наливки и еще третья съ надписью «Лисабонъ». Сперва Гремухинъ нерѣшался, ему очень грязнымъ все это показалось; потомъ онъ сообразилъ, что яйцо самая безопасная пища въ этомъ отношеніи, потому что запачкать его никакъ нельзя и обратился къ старушкѣ: — Хороши яйца? — Хороши, батюшка, хороши, покушай. Вотъ, я тебѣ самыхъ свѣжихъ дамъ. Хлѣбца, что-ли? Вотъ у меня тутъ все. Пирожковъ не угодно-ли... Ѳедоръ Александровичъ съѣлъ сразу четыре яйца, стоя у прилавка, и утолилъ ими голодъ, но за то явилась сильная жажда. Сельтерской воды у старушки не оказалось, въ графинѣ же вода была мутна, едва прозрачна. — Ты-бъ, батюшка, водки выпилъ, предложила она Гремухину, — пройдетъ. Гремухинъ выпилъ рюмку. — Это великое свинство, подумалъ онъ, — пить водку послѣ ѣды. Но, въ самомъ дѣлѣ, стало легче, а то проклятыя яйца дышать не давали. Выпить еще? Никого нѣтъ, а то было бы совѣстно, право... За первой рюмкой послѣдовала вторая. Гремухину ====page 18==== стало совсѣмъ легко. Онъ расплатился, закурилъ папиросу и снова принялся за хожденье по платформѣ. — Теперь, думалъ онъ, — можно подождать до Иванова. А погода точно разгулялась. Если солнце выглянетъ, то, навѣрно, будетъ хорошо. Жить, во всякомъ случаѣ, вездѣ можно. Самое важное для человѣка, это дѣло, занятіе. Въ деревнѣ я буду занятъ, у меня будетъ цѣль жизни. Положимъ, я застану все въ ужасномъ безпорядкѣ, въ грязи, но я возьмусь за дѣло, все передѣлаю. Можно будетъ создать себѣ прелестный уголокъ, просто чудо и, когда я женюсь, никогда не захочется оттуда выѣзжать. А о невѣстѣ, въ самомъ дѣлѣ, подумать не мѣшаетъ. Мнѣ бы хорошенькую, умненькую и добренькую... Рѣшено! Ѣду въ Осиповку и остаюсь тамъ. Что это за дурь пришла мнѣ въ голову ѣхать назадъ. Вѣкъ заграницей жить невозможно: вѣдь я русскій, я долженъ сближаться со всѣмъ русскимъ, а въ Россіи много хорошаго. Я, на станціи, здѣсь, въ глуши, насытился и выпилъ... я никакъ не думалъ, что стану такъ пить водку. Вообще, я слишкомъ энергиченъ, слишкомъ рѣшителенъ. Вотъ сейчасъ я чуть глупость не сдѣлалъ, а вѣдь не дуракъ, нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ. Когда я пріѣду въ Осиновку, то я имъ покажу, что я не дуракъ. Положимъ, я разныхъ подробностей, мелочей сельскаго хозяйства еще не знаю, но это придетъ со временемъ, стоитъ только отдаться дѣлу серьезно. А что касается до остального, такъ я, слава Богу, видѣлъ, какъ люди живутъ. Понемногу всѣ печальныя мысли покидали Гремухина; все, казалось ему, было въ наилучшемъ состояніи. Даже продолжительная стоянка на пасмурной станціи перестала его бѣсить. Онъ снова вернулся къ той мысли, что ему слѣдуетъ ѣхать въ деревню, что онъ ====page 19==== въ Осиновкѣ найдетъ цѣль жизни, которой у него до сихъ поръ не было. Онъ сталъ вспоминать свою прежнюю жизнь и ему стало совѣстно передъ самимъ собой, такъ показалось ему его прошлое гадко и пусто. Что онъ дѣлалъ въ училищѣ и по окончаніи курса? Ничего или хуже, чѣмъ ничего. Тратилъ свою молодость, силы, деньги на глупыя затѣи, на потѣхи достойныя дикаго самодура. Какіе люди его до сихъ поръ окружали? Фаты, хлыщи, бездѣльники. Когда онъ подумалъ о нихъ, у него явился приступъ сильнѣйшей злобы на этихъ людей. — Ресторанная сволочь, процѣдилъ онъ сквозь зубы и плюнулъ. Онъ вспомнилъ минуту отъѣзда изъ Петербурга и передъ нимъ вильнула дрянная фигурка Кханникова. Гремухинъ мысленно повторилъ его послѣднюю прощальную фразу: «et quand tu en auras assez du мужикъ, reviens t’amuser avec nous»*. — Вотъ дрянь, прошепталъ Ѳедоръ Александровичъ, — каждый мужикъ лучше его во всякомъ случаѣ. Эти господа, небось, теперь вспоминаютъ обо мнѣ, жалѣютъ... ослы! Я счастливѣе ихъ, я знаю, для чего я живу, у меня отнынѣ есть дѣло, а они ничего незнаютъ, кромѣ Бореля, Самарканда и Кафе-шантановъ. Я имъ черезъ нѣсколько лѣтъ покажу, кого надо жалѣть. Если бы я еще пробылъ съ ними года два, то пришлось бы заложить имѣнье. Слава Богу, вырвался! Гремухинъ посмотрѣлъ на часы. Четверть пятаго. Скорѣй бы уѣхать отсюда, прибыть въ Осиновку, приняться за работу, чтобъ доказать другимъ и самому себѣ свою способность къ серьезному труду. ------- * Когда мужичье надоѣстъ, пріѣзжай къ намъ веселиться. ====page 20==== Онъ поискалъ глазами сторожа. Его не было. Оказалось, что онъ, по распоряженію начальства, влѣзъ на крышу станціи и смотритъ оттуда, не идетъ ли встрѣчный поѣздъ. Ѳедору Александровичу это понравилось. Простота нравовъ начинала его прельщать; онъ заразился спокойствіемъ прочей публики, мирно сидящей или мирно спящей въ ожиданіи дальнѣйшаго движенья. — Ничего не видно? крикнулъ Гремухинъ сторожу. Тотъ лѣниво, нехотя, посмотрѣлъ на него. — Дорога видна, отвѣтилъ онъ. Ѳедору Александровичу даже отвѣтъ сторожа понравился. Совсѣмъ не такъ глупъ русскій народъ, подумалъ онъ. Вотъ этотъ человѣкъ тотъ же мужикъ, а попробуй съ нимъ связаться, онъ съумѣетъ за себя постоять. А все таки здѣсь скучно... Чѣмъ бы позаняться? Вмѣстѣ съ нимъ ходили по платформѣ начальникъ станціи, два кондуктора, жандармъ и, прохаживаясь, равнодушно смотрѣли на поѣздъ, на Гремухина, на окружающую природу. Гремухинъ тоже присмотрѣлся къ.этой картинѣ и, жаждая развлеченія, пошелъ осматривать внутренность станціи. Въ залѣ перваго класса стояли: обязательный диванъ и четыре кресла, обтянутые пыльнымъ краснымъ бархатомъ, столъ испещренный царапинами, фильтръ наполненный застоявшейся вонючей водой, кривое зеркало, да по стѣнамъ были прибиты и приклеены объявленія, желѣзнодорожныя правила. Въ простѣнкѣ,противъ зеркала, красовалась конторка, заключающая жалобную книгу. — Заграницей совсѣмъ не такъ, подумалъ Гремухинъ, — напримѣръ, въ Австріи... ====page 21==== Въ немъ на одно мгновенье проснулось чувство стремленья за границу, но онъ его сейчасъ же заглушилъ. — Безхарактерность! прошепталъ онъ, — кончено, рѣшено, я ѣду въ деревню и ничто меня не заставитъ раздумать. Помимо другихъ причинъ, долженъ же я, наконецъ, узнать Россію. Россія не въ Петербургѣ, а въ провинціи, объ этомъ даже писали. Отчего провинція — глушь? Потому что мы туда не ѣздимъ, живемъ праздно, глупо, подло, какъ господинъ Кханниковъ. Человѣкъ созданъ для того, чтобъ сознательно создавать и, чѣмъ раньше онъ это пойметъ, тѣмъ лучше. Дѣлать нечего, я промоталъ двадцать пять лѣтъ своей жизни, бросилъ на вѣтеръ также, какъ бросалъ деньги на пустяки. Спеціальности у меня нѣтъ, я ничего твердо, основательно не знаю, но у меня еще есть время, чтобъ поправить свои ошибки, подвинуть себя впередъ. Во первыхъ, я, какъ только пріѣду въ Осиновку, сдѣлаю себѣ росписаніе времени. По утрамъ буду изучать теорію сельскаго хозяйства. Я выпишу книгъ, да и въ Осиновкѣ, навѣрно, есть библіотека. Досадно, что мать умерла, когда мнѣ было только пять лѣтъ. Поживи она дольше, мы бы съ ней, безъ сомнѣнья, побывали въ имѣніи... Гремухинъ оперся на подоконникъ, провелъ рукой по красивымъ ровнымъ усамъ и, насколько позволяли это дѣлать стекла, носившія слѣды прошлогоднихъ мухъ, взглянулъ на безотрадную картину среднероссійской природы. Матовое сѣрое небо, пропитанное сыростью, сплошной тучей заграждало путь солнечнымъ лучамъ и придавало всему пейзажу угрюмый, тоскливый видъ. — Нечего говорить, сознался Ѳедоръ Александро- ====page 22==== вичъ, — тяжело мнѣ будетъ первое время. Потомъ я привыкну. Дождливые дни, надо полагать, невыносимы въ деревнѣ... Да, для того, которому нечего дѣлать... такой человѣкъ будетъ скучать въ Петербургѣ и Парижѣ, а я буду занятъ съ утра до вечера. Если даже пойдетъ дождь, я не обращу на это вниманія и все таки пойду по хозяйству. Скорѣй, скорѣй въ Осиновку. Сегодня то мнѣ, навѣрно, ничего увидѣть не придется. Будетъ темно. Но завтра встану пораньше и сразу возьмусь за дѣло. Энергія и рѣшительность важнѣе всего. А у меня того и другаго достаточно. Другой бы на моемъ мѣстѣ поступилъ совершенно иначе. То есть, на него произвела бы ужасное впечатлѣніе здѣшняя грязь, дикость нравовъ и онъ сейчасъ же бы отказался отъ своихъ намѣреній, предпочитая сибаритствовать заграницей и управлять имѣніемъ заочно. А, подумаешь, большинство такъ смотритъ на дѣло. За то я, отъ нынѣ, буду богатѣть, здоровѣть на вольномъ воздухѣ, укрѣплять себя здоровымъ трудомъ, а они, мои милые товарищи, разорятся и одряхлѣютъ раньше времени. Осиновка, если я захочу, будетъ для меня раемъ земнымъ. А когда я женюсь! Вотъ будетъ чудесно! Тогда я приглашу къ себѣ въ гости всю Петербургскую дрянь, Кханникова и компанію и заставлю ихъ сознаться въ томъ, что они дураки, жалкіе дураки... Ждать надо долго до тѣхъ поръ, пока цѣль будетъ достигнута, — вотъ единственное несчастье. Ну, ничего, я буду терпѣливъ, не буду выѣзжать ни на шагъ изъ Осиновки, чтобъ не терять ни минуты. Къ чему мнѣ Петербургъ, Трувиль, Италія! У меня будетъ лучше, чѣмъ у всякаго другого помѣщика; даже лучше, чѣмъ во всякомъ другомъ мѣстѣ, потому что я, какъ художникъ, пересоздамъ забытую Осиновку... ====page 23==== Гремухинъ прошелся въ волненіи по комнатѣ, потомъ перешелъ въ багажное отдѣленіе, а оттуда вышелъ на заднее крыльцо. Передъ самымъ крыльцомъ грязь была размягчена колесами и ногами, слѣды которыхъ такъ и впились въ нее. Ѳедоръ Александровичъ остановился въ нерѣшительности, но въ немъ, отъ нравственнаго возбужденья, такъ сильна была потребность ходить, что онъ, не обращая вниманія на черныя лужи, пошелъ къ садику, отворилъ желтую досчатую калитку, и сталъ топтаться по короткимъ и узкимъ аллейкамъ. Пѣтухъ, замѣтивъ его приближенье, шарахнулся въ сторону и испугалъ Гремухина. — Это пѣтухъ, подумалъ онъ, — у курицы нѣтъ такой красной штуки на головѣ, une crête de coq, и такого хвоста тоже нѣтъ. Изъ оконъ домика начальника станціи выглядывали глиняные горшки съ чахоточными растеніями. Одна штора была спущена и на ней красовался швейцарецъ-пастухъ, окруженный красными коровами. — Дураки́, усмѣхнулся Гремухинъ, — они думаютъ, что это похоже на Швейцарію и весь вѣкъ свой проживутъ, будутъ такъ думать. Нѣтъ, невѣжество еще страшно сильно въ Россіи и въ томъ виноваты мы, да, мы, помѣщики абсентеисты... Кажется, такъ говорятъ, аб-сен-теисты... Да, вѣрно. Еще, помню, Кханниковъ думалъ, что это происходитъ отъ слова absinthe. — Поѣздъ идетъ! закричалъ съ крыши сторожъ. — Наконецъ! вздохнулъ Гремухинъ и посмотрѣлъ на часы. Былъ шестой часъ въ началѣ. — Ну, расчиталъ онъ, — я буду въ семь часовъ въ ====page 24==== Ивановѣ, a въ Осиновкѣ въ девять. Кажется, два часа ѣзды на лошадяхъ. Онъ вернулся къ себѣ въ вагонъ и сталъ заблаговременно приводить въ порядокъ вещи, завязывать ремнемъ плэдъ, запирать сакъ-вояжъ и т. п. На станціи всѣ какъ будто засуетились. Даже трое крестьянъ вышли изъ вагона посмотрѣть, какъ это поѣздъ идетъ. Минутъ черезъ пять раздался страдальческій гудокъ локомотива и вскорѣ остановился передъ «Журавлями» новоприбывшій поѣздъ, вереница темныхъ ящиковъ съ надписью: 40 человѣкъ, 8 лошадей. — Давай второй звонокъ! крикнулъ начальникъ станціи. Звонокъ задребезжалъ и замолкъ, оставивъ въ воздухѣ неопредѣленный, слабѣющій стонъ. — Третій! Раздались свистки. Вагоны дрогнули, стукнулись буферами и медленно двинулись впередъ, постепенно ускоряя движенье. — Прощайте, Журавли! сказалъ Гремухинъ, — порядкомъ вы мнѣ надоѣли. По бокамъ мелькали уже другія десятины, другія черныя, грязныя дороги. Направо, вдали, показалось село съ хатами изъ сѣраго камня крытыми почернѣвшей соломой, съ развалившимися изгородями. Издали не было видно людей, и... — Неужели тамъ живутъ! мелькнуло въ головѣ у Гремухина, — несчастные! Какъ у нихъ должно быть грязно... Черезъ нѣсколько времени показалась на лѣво такая же деревня, совершенно похожая на первую. Только безъ церкви. Вмѣсто нея потягивалась вѣтряная мельница. ====page 25==== — Эти мужики, должно быть, практичнѣе, улыбнулся Ѳедоръ Александровичъ и, потянувшись, зѣвнулъ. Ему сильно хотѣлось спать послѣ двухъ ночей проведенныхъ въ вагонѣ. — Поспать-бы... Нѣтъ, я еще, чего добраго, просплю Ивановъ. Здѣсь поѣздная прислуга такъ глупа, что не догадается разбудить. Вотъ скандалъ будетъ. Онъ сѣлъ плотпо въ уголъ къ окну, стараясь заинтересовать себя мимолетнымъ пейзажемъ, но, къ несчастью, чередовались все тѣже однообразныя десятины, все тѣже телеграфные столбы, сонливость усиливалась все болѣе и болѣе и Гремухинъ, наконецъ, заснулъ. Простоялъ поѣздъ три минуты въ Ананьевѣ, три минуты въ Свиридовѣ, а Гремухинъ все спалъ, вытянувъ ноги на противуположную скамейку. — Пожалуйте вашъ билетъ, разбудилъ его вдругъ громкій, грубый голосъ. — А? что? Ѳедоръ Александровичъ приподнялся и съ недоумѣніемъ смотрѣлъ на оберъ-кондуктора. — Вы до Иванова ѣдете? спросилъ тотъ. — Да, да, до Иванова, спохватился Гремухинъ и вскочилъ, — мы пріѣхали? — Нѣтъ еще. Сейчасъ будемъ. Пожалуйте билетъ. Оставшись одинъ, Гремухинъ торопливо поправилъ измявшуюся шляпу, надѣлъ ее, провелъ маленькой карманной гребенкой по усамъ и по бородѣ, застегнулъ пиджакъ и сѣлъ, держа въ одной рукѣ саквояжъ, въ другой плэдъ, съ нетерпѣніемъ глядя въ окно. Уже темнѣло. Наконецъ, онъ разглядѣлъ кучу домиковъ, потомъ купола церквей, еще кучу домиковъ, и его глазамъ представился городъ Ивановъ, лежащій ====page 26==== на двухъ холмахъ, между которыми проходитъ почти безводная рѣчка Ивановка, притокъ Тихой Сосны. — Вотъ онъ, мой теперешній городъ, грустно прошепталъ Гремухинъ. У него послѣ сна голова разболѣлась, давила тяжесть надъ бровями и глаза, сонные, плохо могли разсмотрѣть Ивановъ, ежесекундно скрывавшійся за вагонами, стоявшими на запасныхъ путяхъ. Наконецъ, поѣздъ остановился передъ деревяннымъ большимъ вокзаломъ, выкрашеннымъ въ коричневую краску. — Ивановъ! Поѣздъ стоитъ пятнадцать минутъ! Буфетъ! ====page==== ГЛАВА II — Лошади изъ Осиновки здѣсь? спросилъ Гремухинъ носильщика. — Здѣсь-съ. Поѣздъ опоздамши, такъ часа три дожидаются. Ѳедоръ Александровичъ приказалъ отнести вещи въ экипажъ и пошелъ въ залъ перваго класса, пока носильщикъ получалъ багажъ по квитанціи. Гремухина непріятно поразило то, что прикащикъ не выѣхалъ его встрѣтить. А, можетъ быть, и выѣхалъ? Ни Гремухинъ его, ни онъ Гремухнна въ лицо не знаетъ. Вотъ дурацкое положеніе! Нѣтъ, это невозможно: носильщикъ сказалъ бы ему, что прикащикъ тутъ; да, наконецъ, самъ прикащикъ, увидѣвъ, что несутъ вещи въ экипажъ, догадался-бы, съ помощью носильщика, узнать барина въ толпѣ, наполняющей столовую. Народу было много. Ѳедоръ Александровичъ брезгливо всматривался въ окружающихъ. Большинство состояло изъ купцовъ, пріѣзжающихъ на станцію, какъ въ ресторанъ. Тутъ были жирные затылки, переливающіеся черезъ воротники длиннополыхъ синихъ сюртуковъ; красныя крючковатыя руки, выглядывающія либо изъ подъ цвѣтныхъ манжетокъ, либо непосред ====page 28==== етвенно изъ подъ засаленныхъ лоснящихся рукавовъ; лица налитыя чаемъ и водкой; бороды клиномъ, бороды лопатой; глаза сонные или шмыгающіе изъ угла въ уголъ, какъ бы ловя повсюду малѣйшіе признаки барыша. Говоръ слышался безпрерывный, но не въ формѣ, разговора, а въ видѣ какого-то безконечнаго сцѣпленія восклицаній въ родѣ: — Ей ты, Абнодій Павлычъ! Безшабашная твоя голова! Во! Ишь ты! Смотри въ оба! А я ей въ шею! Покажутъ тебѣ Кузькину мать! Семенъ Семеновичъ! По четвертой! Вѣдь строится изба о четырехъ углахъ! Грѣхи, одно слово! Безстыжьи твои глаза! Два купчика по цивилизованнѣй, у которыхъ культура выражалась въ клѣтчатыхъ широкихъ брюкахъ и куцыхъ пиджакахъ, чопорно сторонились отъ остального общества и любезничали съ рыжей буфетчицей, угловато перегибаясь, въ подражанье заѣзжающимъ въ Ивановъ странствующимъ актерамъ jeune-premiers. Буфетчица такъ и заливалась хохотомъ, угощая ихъ рюмками коньяка и бутербродами съ высохшей икрой. Тутъ разговоръ былъ слегка игриваго содержанья и служилъ какъ бы протестомъ противъ употребленія купеческихъ прибаутковъ и крѣпкихъ восклицаній. Очевидно, эти молодые люди составляли часть Ивановской золотой молодежи. Желтый свѣтъ керосиновыхъ лампъ (пасмурный день приходилъ къ концу) лѣниво отражался въ стаканахъ мутнаго чая и въ порціяхъ ѣды сомнительнаго свойства. Скатерть, измятая, испещренная жирными пятнами, покрывала длинный столъ, занимавшій середину комнаты и уставленный бутылками разныхъ величинъ, прейсъ-курантами и разбросанными приборами. Воздухъ былъ пресыщенъ запахомъ ѣды приготов ====page 29==== ленной на садѣ и ѣдкимъ дымомъ плохого табака. Желтый потрескавшійся потолокъ, грязный оплеванный полъ и стѣны пропитанныя сыростью составляли рамку достойную картины. Гремухинъ былъ не въ духѣ. «Его» городъ встрѣчалъ его непривѣтливо, гадко. Ѳедоръ Александровичъ чувствовалъ, что онъ начинаетъ ступать въ грязь, въ грязь не замазанную столичными бѣлилами и румянами. Ему становилось душно въ этой табачной, кухонной атмосферѣ, но онъ все топтался между столами, не рѣшаясь выходить до появленія носильщика. — Пусть сперва, экипажъ подадутъ, разсуждалъ онъ, — а то не ловко: выйду и своего же кучера не узнаю. И отчего болванъ — управляющій не выѣхалъ встрѣчалъ? Гораздо бы лучше было. Онъ ощущалъ на себѣ удивленные, недоумѣвавшіе взгляды публики. Она, по весьма естественной причинѣ, разсматривала его съ любопытствомъ, зная всѣхъ мѣстныхъ жителей, помѣщиковъ въ лицо. Въ сущности, онъ былъ присутствующимъ непріятенъ, какъ нѣчто новое, еще не выясненное. Кто бы это былъ? задавали они себѣ вопросъ. Дальше ѣхать, повидимому, не собирается. Ужь не къ намъ ли въ городъ? А то въ уѣздъ? — Должно быть, въ гости къ кому нибудь пріѣхалъ... — Да нѣтъ же! Тогда бы выѣхали его встрѣчать. Одинъ изъ купцовъ не выдержалъ, всталъ и пошелъ справляться въ багажное отдѣленіе. Тамъ онъ узналъ, что пріѣхалъ Осиновскiй помѣщикъ, Ѳедоръ Александровичъ Гремухинъ. Онъ вернулся и вѣсть мигомъ облетѣла всѣхъ сидѣвшихъ за столомъ. У нихъ какъ-то легче стало на душѣ, покойнѣе. Не то, чтобъ они чего ====page 30==== нибудь боялись, нѣтъ, но непріятно не знать, кого видишь передъ собой. — Надумалъ, пріѣхалъ, шепнулъ одинъ купецъ другому, — долго ли пробудетъ... — Извѣстное дѣло: ихъ братъ наѣдетъ, наберетъ денегъ по хозяйству и обратнымъ маршемъ въ Питеръ. — Туда и дорога. Толка отъ нихъ никакого... Носильщикъ явился и доложилъ, что все готово. Гремухинъ далъ ему на чай и нерѣшительно вышелъ на крыльцо, передъ которымъ стояла недурная кораковая тройка, запряженная въ узкій тарантасъ. — Мой ли это? помялся Ѳедоръ Александровичу — еще въ чужой сядешь, скандалъ! Онъ замѣтилъ свой чемоданъ, привязанный сзади и ручной багажъ, брошенный въ кузовъ. — Слава Богу, сомнѣнія быть неможетъ. Кучеръ, рослый дѣтина съ широкой черной бородой, снялъ круглую шляпу, украшенную павлиньими перьями, и поклонился. Онъ сразу сообразилъ, что передъ нимъ стоитъ его, Осиновскiй, баринъ. — Съ пріѣздомъ, сдержаннымъ голосомъ проговорилъ онъ. — Здравствуй, братъ, конфузливо сказалъ Гремухинъ, садясь въ тарантасъ, — какъ тебя зовутъ? — Степаномъ-съ. — Ну, поѣзжай, Степанъ, да поскорѣй, пожалуйста... Противны улицы Иванова. Ухабистая дорога такъ и подбрасывала экипажъ, и Гремухинъ нѣсколько разъ оглядывался, тутъ ли чемоданъ, не сползаетъ ли онъ, но, видно, носильщикъ его крѣпко привязалъ. Подъ горой, колокольчикъ отрывисто болталъ языкомъ, точно заикался или отбивалъ тактъ уродливаго мотива. Огней на улицахъ не было, да и въ домахъ ихъ ====page 31==== — 31 — не горѣло почти вовсе. По бокамъ чередовались однообразныя, покосившіяся строенья; изрѣдка обрисовывалась колокольня, потомъ, при поворотѣ, исчезала и снова показывалась съ другой стороны. Кривые переулки безцѣльно виляли между домами, удлинняя путь изгибами, точно судорогами, стянувшими ихъ съ прямой дороги. Вотъ и деревянный мостъ черезъ рѣчку Ивановку. Степанъ съ трудомъ удержалъ лошадей на крутомъ спускѣ, и тройка, согласно съ предписаніемъ прибитымъ къ столбу, шагомъ переправилась черезъ ненадежный трясущійся мостъ. Внизу Ивановка безъ волнъ, даже безъ зыби, ползла по мягкому илу, покорно поддаваясь неправильнымъ изгибамъ истоптаннаго берега. За рѣкой лошади помчались въ гору и, добравшись до улицы, снова стали бороться съ мостовой. Тамъ была торговая часть города. Дома, большей частью каменные, двухъ этажные, съ мезонинами, крытые желѣзомъ, тянулись по обѣимъ сторонамъ, передавая одинъ другому темную полосу вывѣсокъ. Гремухинъ смотрѣлъ съ тоской, почти со злобой. Онъ думалъ прежде, что Ивановъ лучше, оживленнѣй. Есть же заграницей ничтожные городишки полные жизни, а тутъ никого не видно на улицѣ... положимъ, уже восьмой часъ на исходѣ, темно, но все таки... Впрочемъ, надо будетъ сюда днемъ какъ нибудь пріѣхать; можетъ быть и лучше покажется. Наконецъ, тройка миновала городъ и Гремухинъ выѣхалъ на большую дорогу, широкое шоссе обсаженное по бокамъ деревьями или, вѣрнѣй, пнями, потому что большинство деревьевъ давно уже было срублено сосѣдними крестьянами для хозяйственныхъ цѣлей. ====page 32==== — Эй вы голубчики! крикнулъ Степанъ. Лошади, почуявъ кнутъ, рванулись впередъ и такъ быстро помчались, что звонъ колокольчика превратился на время въ сплошной стонъ. — Кончено, я въ глуши, подумалъ Гремухинъ и откинулся въ глубину тарантаса. Темнота окутала окрестность. На небѣ не было ни звѣздъ, ни луны; воздухъ былъ холодный, сырой. Ѳедоръ Александровичъ застегнулъ пальто, поднялъ воротникъ и, засунувъ руки въ карманы, расположился вкось экипажа. — Долго еще ѣхать? спросилъ онъ кучера. — Часа полтора, не больше, отвѣтилъ Степанъ и стегнулъ лошадей. — Полтора часа въ тарантасѣ! Это убійственно, подумалъ Гремухинъ, — я непремѣнно куплю коляску, а то по здѣшнимъ дорогамъ шею себѣ сломаетъ. Тарантасъ ежеминутно перекатывался изъ одной колеи въ другую и подпрыгивалъ, точно въ судорогахъ. Ѳедоръ Александровичъ не могъ заснуть: толчки были слишкомъ часты и рѣзки. Передъ нимъ, на темно-сѣромъ небѣ, вырисовывалась неуклюжая крѣпкая фигура Степана, прикрикивавшаго на лошадей. Пни и деревья, окаймлявшія дорогу, терялись въ темнотѣ, и Гремухинъ былъ лишенъ всякаго понятія о направленіи и быстротѣ ѣзды. Становилось все темнѣе и темнѣе. Попадавшіяся дорогой деревни и усадьбы казались громадными, неясными, черными массами заграждавшими путь. Близость жилья выражалась каждый разъ въ злобномъ лаѣ собакъ, вылетавшихъ стремглавъ на середину дороги и пытавшихся перекусать ноги пристяжнымъ. Степанъ, въ этихъ случаяхъ, только погонялъ тройку, отвѣчая полнымъ рав ====page 33==== нодушьемъ на нападенье. Иной разъ, какая-нибудь собака привяжется и проводитъ далеко за черту деревни, перебѣгая отъ одной пристяжной къ другой, забѣгая впередъ къ кореннику, лая до хрипоты, взвизгивая, чуть не попадая подъ колесо. Гремухинъ сердился и нѣсколько разъ вытягивалъ изъ экипажа руку вооружонную тросточкой, нанося удары на угадъ, но это ни къ чему не приводило. Черезъ нѣсколько времени дорога стала немного лучше, ухабы не такъ часто встряхивали Ѳедора Александровича. Онъ прислонился поудобнѣй и заснулъ. Когда онъ проснулся, тарантасъ стоялъ неподвижно, колокольчикъ молчалъ. Гремухинъ протянулъ машинально руку: Степана не было на козлахъ. — Что такое? Степанъ! Гдѣ ты? крикнулъ онъ. Оказалось, что кучеръ поправлялъ дугу, съѣхавшую на сторону. Ѳедоръ Александровичъ вздохнулъ. Слава Богу, а то, одно мгновенье, онъ испугался. Минуты черезъ двѣ, тройка снова помчалась впередъ. — Отчего я его не выбранилъ? подумалъ Гремухинъ, — вѣдь слѣдовало выругать за то, что онъ не съумѣлъ укрѣпить дугу... Теперь онъ, пожалуй, смѣется въ душѣ надо мной; думаетъ, что я ничего не понимаю. Постой-ка, я тебѣ завтра утромъ задамъ. Я найду, къ чему придраться и проберу тебя, чтобъ ты не полагался на мою доброту... Вѣдь этихъ людей только распусти, они и руки сложатъ. — Скоро пріѣдемъ? спросилъ онъ какъ можно болѣе суровымъ и рѣзкимъ голосомъ. — Двѣ версты, баринъ, всего осталось. Эхъ вы, голубчики! ====page 34==== Лошади, почуявъ близость мѣста отдыха, дружно помчались. Гремухинъ встряхнулся и, нагнувшись, сталъ жадно всматриваться впередъ, страстно желая поскорѣй уловить какую нибудь черту, скорѣй имѣть хоть какое нибудь понятье о своемъ имѣньи, своемъ домѣ, своемъ углѣ. Скоро, въ отдаленьи, мелькнули огоньки. Осиновка, догадался Ѳедоръ Александровичъ и сталъ почему-то торопливо натягивать перчатки. Онъ по огонькамъ замѣтилъ, что тарантасъ сдѣлалъ два или три поворота, потомъ вдругъ на лѣво выросло какое-то зданье, на право другое, огромное; наконецъ, Степанъ круто повернулъ на лѣво и Ѳедоръ Александровичъ Гремухинъ въѣхалъ во дворъ, вѣрнѣе, въ середину Осиновской усадьбы. У крыльца одноэтажнаго каменнаго дома стояли нѣсколько человѣкъ безъ шапокъ, съ фонарями въ рукахъ. Когда Степанъ осадилъ лошадей, одинъ изъ нихъ, въ сюртукѣ (это былъ лакей, нанятый въ городѣ, по случаю пріѣзда барина), бросился высаживать Гремухина, между тѣмъ, какъ другой, прикащикъ, въ синей поддевкѣ и широкихъ шароварахъ засунутыхъ въ смазные сапоги, почтительно кланялся, нагибая мохнатую голову. — Здравія желая, ваше высокоблагородье, сказалъ прикащикъ, когда баринъ, вышедши изъ тарантаса, остановился передъ крыльцомъ, разминая ноги. — Здравствуй, отвѣтилъ Гремухинъ, — ты... вы прикащикъ? Онъ не зналъ, какъ съ нимъ быть, на ты или на вы. ====page 35==== Онъ рѣшилъ, что на вы лучше, вѣдь это прикащикъ, главный послѣ него самаго, надо же его отличать. — Такъ точно, прикащикъ вашего высокоблагородія, Иванъ Александровъ Гамакинъ... Отставной военный, подумалъ Ѳедоръ Александровичъ, это хорошо: онъ, навѣрно, привыкъ къ дисциплинѣ. — Проведите меня, я вовсѣ еще своего дома не знаю, замѣтилъ онъ насколько могъ развязно. Прикащикъ первый поднялся по каменнымъ ступенькамъ крыльца, но у дверей остановился и почтительно пропустилъ мимо себя Гремухина. Лакей, успѣвшій уже съ помощью конюховъ внести вещи барина, стремительно кинулся стаскивать съ него пальто. Ѳедоръ Александровичъ съ удовольствіемъ посмотрѣлъ на переднюю. Въ ней были вѣшалки, столъ, зеркало, висѣла простая керосиновая лампа, однимъ словомъ, все было въ порядкѣ. Если все такъ, подумалъ Гремухинъ, то можно будетъ жить. Въ первой комнатѣ стояла тяжелая сафьяновая мебель, большой столъ изъ чернаго дерева (на немъ горѣли свѣчи въ старинныхъ бронзовыхъ подсвѣчникахъ) и длинный одностворчатый шкапъ. Ни портьеръ, ни занавѣсокъ не было. Гремухинъ рѣшилъ, что здѣсь будетъ его кабинетъ. Слѣдующая комната оказалась гостинной. Мебель, обтянутая темнокраснымъ штофомъ съ желтымъ рисункомъ, была разставлена симметрично, правильно, вдоль стѣнъ, оклеенныхъ газетной бумагой. По срединѣ стояла рояль изъ краснаго дерева. На стѣнѣ, по бокамъ камина, висѣли овальныя зеркала, а на право, у двери, ведущей въ кабинетъ, портретъ дѣдушки Гремухина въ охотничьемъ костюмѣ и съ бѣлымъ сетеромъ на колѣняхъ. ====page 36==== — Очень хорошо, очень хорошо, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ, — меня удивляетъ, что у васъ все такъ сохранилось. — Пока вашего высокоблагородія не было, домъ былъ запертъ. Вчера, значитъ, пообчистили немного, разставили мебель покрасивѣй, топили, провѣтрили, а то сыро было. — Отлично. А гдѣ столовая? — Пожалуйтесь. Вотъ здѣсь. Прикащикъ пошелъ впередъ со свѣчкой въ рукахъ и отворилъ дверь. Тамъ былъ накрытъ столъ къ ужину. Противъ прибора стояла бутылка краснаго вина и графинъ водки. — Простите, ваше высокоблагородіе, коль не потрафили; потому намъ было неизвѣстно. Гремухина обрадовалъ видъ накрытаго стола. Ему снова хотѣлось ѣсть. Тѣмъ не менѣе, онъ осмотрѣлъ еще обѣ спальни, комнаты для прислуги, буфетъ, кухню, однимъ словомъ, весь домъ и остался очень доволенъ. Освоившись съ мѣстностью, онъ услалъ прикащика, сказавъ, что завтра поговоритъ о дѣлахъ, а теперь усталъ и сѣлъ ужинать. Городской лакей съ ухарскими трактирными манерами ему не понравился. Надо будетъ найти другаго, подумалъ Гремухинъ, доѣдая второй бифштексъ и запивая его стаканомъ весьма сомнительнаго Нюи. Но объ этомъ можно послѣ позаботиться, а теперь нужно заняться главнымъ, доходнымъ хозяйствомъ. Я завтра же утромъ осмотрю усадьбу, постройки, потомъ поѣду посмотрю, хорошо ли хлѣбъ ростетъ, это очень важно. Потомъ... много ли у меня лошадей, коровъ и такъ ====page 37==== лѣе? Все это интересно и займетъ много времени, работать, работать надо. Работать, работать надо, повторилъ онъ, засыпая на дѣдушкиной кровати и, послѣднимъ усиліемъ разсудка, стараясь собрать въ одно впечатлѣнія минувшаго дня. Усталость одолѣла его и онъ заснулъ крѣпкимъ, пріятнымъ сномъ. — Свѣтло было, когда онъ на другой день проснулся. — Господи! Десять часовъ. Онъ призадумался надъ однимъ вопросомъ: какой костюмъ избрать? Для деревни вѣдь нужно что нибудь легкое, веселое и, вмѣстѣ съ тѣмъ, прочное... Ему удалось найдти въ своемъ чемоданѣ подходящій пиджакъ и Гремухинъ, взявъ изъ рукъ лакея шляпу и тросточку, приказалъ ему призвать прикащика. Ему было неловко выходить одному, ему все казалось, что на него, какъ на новичка, будутъ пальцемъ показывать. А что, если, въ самомъ дѣлѣ, мужики начнутъ надъ нимъ потѣшаться! Вѣдь ничего съ ними подѣлать нельзя. Погода была ясная, солнечная и Гремухинъ, закуривъ сигару, съ удовольствіемъ ходилъ все утро вмѣстѣ съ прикащикомъ по усадьбѣ. Въ конторѣ Ѳедору Александровичу не понравилось: онъ нашелъ, что она мало похожа на контору. Онъ тутъ же объяснилъ прикащику, какъ нужно измѣнить, гдѣ поставить шкапъ съ бумагами, рѣшетку, несгораемый шкапъ, конторки, скамейки для ожидающихъ очереди въ случаѣ толпы. Онъ давалъ всѣ объясненья съ довольной, веселой улыб ====page 38==== кой и былъ радъ тому, что нашелъ, о чемъ безъ страха говорить съ прикащикомъ. Тутъ то онъ могъ разсуждать долго не перевравъ ни одного термина. Гремухинъ даже потребовалъ листъ бумаги, карандашъ, и тутъ же набросалъ планъ, объяснилъ рисункомъ необходимость перемѣны обстановки. — Какъ же вы, Иванъ Александровичъ, не понимаете, говорилъ онъ, — вѣдь это контора, такъ должно быть на контору похоже. Нѣтъ, вы, пожалуйста, распорядитесь, чтобъ было поскорѣй сдѣлано. Вообще, я считаю необходимымъ приняться за все то, что требуетъ ремонта. Теперь пойдемте дальше... Здѣсь больше нечего смотрѣть? Все въ порядкѣ? — Вотъ, ваше высокоблагородіе, надо бы подъ крышей пару стропилъ перемѣнить, а то больно плохи, того и гляди свалятся. Ѳедоръ Александровячъ вдругъ покраснѣлъ. Онъ не зналъ слова «стропила» и боялся выказать свое незнанье. — Хорошо, хорошо, сказалъ онъ, — это потомъ; а, впрочемъ, можете перемѣнить... Прикащикъ насмѣшливо переглянулся съ конторщикомъ, высокимъ напомаженнымъ дѣтиной изъ поповичей, и послѣдовалъ за бариномъ. Въ людской было пусто. Только кухарка ворочалась около печки, распространяя вокругъ себя запахъ недопеченнаго тѣста. Увидавъ Гремухина, она поправила платокъ на головѣ и, нагнувъ красное, морщинистое лицо, медленно проговорила: — здравствуйте, съ пріѣздомъ васъ... — Здравствуй. Здѣсь грязно, нехорошо, обратился Ѳедоръ Александровичъ къ Гамакину, — въ окнахъ ====page 39==== стекла едва держатся, разбиты; надо перемѣнить. Впрочемъ, мы выстроимъ новую людскую, а пока надо эту держать въ чистотѣ. Что, печка хороша? Спросилъ онъ кухарку. — Хороша, кормилецъ, очень хороша. — Ну, и слава Богу. Конюшни и скотный дворъ были осмотрѣны такимъже образомъ. Гремухинъ на каждомъ шагу убѣждался въ своемъ полнѣйшемъ незнаніи сельскаго хозяйства. Это его бѣсило. Всему научусь, рѣшилъ онъ, буду зубрить, какъ въ училищѣ, но научусь всему. Сколько хитрости онъ долженъ былъ употребить на то, чтобы скрыть свое невѣжество отъ Гамакина! Въ амбарахъ, на гумнѣ, онъ просто не зналъ, что говорить, что дѣлать. Раза два онъ замѣтилъ почтительную, но снисходительную улыбку прикащика. А! онъ смѣется надо мной, внутренно вскипѣлъ Гремухинъ, подожди, братъ, мы тебя заткнемъ за поясъ. Я вотъ сейчасъ не отличилъ ржи отъ пшеницы, но, дайка срокъ, получше всякихъ прикащиковъ буду свое дѣло знать... — Все это ни къ чему не годится, грозно сказалъ онъ Гамакину, — необходимо завести жнеи, паровую молотилку, косилку, конные грабли и такъ далѣе. Машины быстро окупятся и облегчатъ, увеличатъ добыванье доходовъ. — Оно точно-съ, согласился прикащикъ, — но цѣна имъ большая, надо полагать, да и народъ у насъ глупый, не приспособится къ машинамъ. — Ну, это мы увидимъ, сказалъ Гремухинъ и направился дальше. Прикащикъ пожалъ плечами. — Ишь ты, какой прыткій! Все тебѣ по новому надо. ====page 40==== Рыжій ключникъ Гаврила и тотъ былъ непріятно пораженъ. — Нѣшто это баринъ! пробормоталъ онъ, звяки увъ замкомъ, — нѣ-ѣтъ, баринъ такой не бываетъ... А Гремухинъ былъ доволенъ тѣмъ, что ему удалось блеснуть свѣдѣніями, почерпнутыми въ случайно прочитанномъ каталогѣ склада сельскохозяйственныхъ машинъ. Цвѣтовъ здѣсь нѣтъ, да и не надо, подумалъ онъ. отъ нихъ дохода нѣтъ. Фруктовый садъ запущенъ, тѣмъ лучше; я люблю когда такъ... дико, это поэтично. Жаль, что домъ на казармы похожъ. Впрочемъ, это ничего не значитъ, лишь бы было удобно въ немъ жить. Церковь черезъ дорогу, это хорошо. Рѣчка плоха, это скверно. За то запружена и мельница есть. Весь день прошелъ у Гремухнна въ ознакомленіи съ деревней. Послѣ обѣда онъ ѣздилъ съ прикащикомъ въ поле, на бѣговыхъ дрожкахъ, осмотрѣлъ свои владѣнья, осторожно задавалъ вопросы и еще осторожнѣй отвѣчалъ, когда Гамакинъ просилъ разрѣшенья такъ или иначе распорядиться. Нѣтъ, это просто пытка, подумалъ онъ, не буду ни во что вмѣшиваться, пока не научусь. Я даже не поѣду завтра смотрѣть на посѣвъ гречихи, неравно опять глупость скажу. Festina lente, festina lente. Пріѣздъ барина произвелъ сильное впечатлѣніе на всѣхъ служащихъ при Осиновской экономіи. Даже священникъ прислалъ вечеромъ работника узнать, что молъ баринъ, каковъ? Также поступилъ и арендаторъ мельницы, купецъ Ефремовъ, богобоязненный человѣкъ. Бурмистру, ключнику и конторщику было тоже очень интересно узнать, въ чемъ дѣло, и Гамакина одолѣли со всѣхъ сторонъ вопросами. ====page 41==== — Убирайтесь вы всѣ къ лѣшему! крикнулъ онъ сердито на нихъ, — подождите, сами увидите, каковъ. Пошли вонъ! Вотъ народъ! Покоя не даютъ... Гамакинъ былъ не въ духѣ. Баринъ его пугалъ. Охъ! надоѣстъ онъ намъ, право-слово надоѣстъ. Авось успокоится. Въ началѣ они всѣ прыткіе. Самковскій баринъ тоже, когда пріѣхалъ, всѣхъ прытью напугалъ, да двухъ мѣсяцевъ не выжилъ, опять въ Питеръ укатилъ. Тамъ имъ и мѣсто. Вошла конторская кухарка. — Что-жъ, Иванъ Александрычъ, спросила она, — ужинать теперича будешь? Гамакинъ кивнулъ головой: — Давай. Хорошая баба Алена, подумалъ онъ, никогда не зазнается. Вотъ пойди-ка свяжись съ другой, такъ сейчасъ прикащицей быть захочетъ, а не то, чтобъ въ кухаркахъ остаться. Хорошая баба Алена, хоть и не красавица... Дѣйствительно, Алену никакъ нельзя было назвать красавицей. Она была большого роста, широка въ плечахъ. сложена, однимъ словомъ, крѣпкимъ мужикомъ. Рябое красное лицо ровно ничего не выражало. Глаза смотрѣли глупо, упорно, почти зло, но опускались при появленіи Ивана Александрова. Этотъ шутить не любилъ и потакать былъ не охотникъ. Вотъ уже три года, какъ она у него въ кухаркахъ, знаетъ его нравъ. Крутенекъ нравъ-отъ! Мужъ куда податливѣй, да что подѣлаешь, коль мужа въ солдаты взяли... ====page 42==== — Гремухинъ, утомленный. разбитый, еще въ тотъ же вечеръ написалъ въ Петербургъ, чтобъ ему выслали побольше всевозможныхъ руководствъ къ сельскому хозяйству и легъ спать, приказавъ послать рано утромъ въ городъ, на почту. Деревня ему понравилась. Онъ рѣшилъ, что въ ней надо подольше прожить. Новая жизнь. Первые дни протекли незамѣтно. Ѳедоръ Александровичъ, не выѣзжая изъ предѣловъ Осиновки, наталкивался ежеминутно на что нибудь новое. Понемногу онъ пріучился, привыкъ къ осторожности въ сельскохозяйственныхъ разговорахъ и, порой, умѣлъ казаться свѣдущимъ тамъ, гдѣ аза въ глаза не смыслилъ. То-то была радость, когда прибыли книги. Вѣдь въ Осиновкѣ никакой библіотеки не оказалось и, минутами, становилось скучно. Въ тѣ мрачные дни, когда дождевыя капли безпрерывно стучали въ окно, заслоняя даль сѣрой, сгущающейся сѣткой, такъ гадко бывало на душѣ. Но и чтенье не долго утѣшало Гремухина. Почти на каждой строкѣ попадались незнакомые термины, техническія выраженья, предъ которыми онъ становился въ туникъ. Оказывалось, помѣщику надо знать физику, химію, хотя бы поверхностно. Гремухинъ, тѣмъ не мѣнѣе, упорно читалъ, стараясь найдти точки соприкосновенія между книжными теоріями и Осиновскими работами. Тяжело было въ началѣ. Впослѣдствіи, по немногу, ====page 43==== становилось легче и легче, яснѣе, онъ сталъ отдавать себѣ отчетъ въ томъ, что читалъ и обрадовался, какъ человѣкъ, поборовшій непреодолимое до тѣхъ поръ препятствіе. Гамакину уже не приходилось внутренно смѣяться надъ бариномъ. Напротивъ, прикащикъ безпокоился, дѣло принимало для него дурной оборотъ. Баринъ прикрѣплялся къ землѣ, къ Осиновкѣ, мѣшалъ ему своимъ присутствіемъ, надоѣдалъ неожиданными вопросами, изводилъ его. Даже Алена не могла утѣшить Ивана Александрова. Да и какое отъ бабы утѣшенье! Вскорѣ была призвана артель Рязанцевъ-плотниковъ, каменщики, печники и закипѣла работа но всѣмъ концамъ усадьбы. Гремухинъ сжигалъ свои корабли. Онъ тратился на Осиновку, чтобъ лишить себя возможности выѣхать изъ нея. Весь день онъ проводилъ на работахъ. Его интересовало, какъ на намѣченномъ мѣстѣ выростало зданье, придавая болѣе оживленный, полный видъ усадьбѣ. Впрочемъ, ему скоро надоѣло. Онъ опять взялся за чтеніе, но книги валились изъ рукъ. Настали теплые, потомъ жаркіе дни и отбивали охоту ко всякому труду, умственному и физическому. Гремухинъ, все таки, не переставалъ играть роль дѣятельнаго хозяина, показывался ежедневно вездѣ, на всѣхъ работахъ, но не на долго. Ему, порой, становилось досадно на себя за то, что онъ связалъ себя работами въ Осиновкѣ. Не надѣлать же долговъ для того, чтобъ уѣхать! Да у кого занять? онъ еще ни съ кѣмъ не познакомился. У него, впрочемъ, былъ однажды гость: явился Ефремовъ, горбатый арендаторъ мельницы, съ поздравленьями по случаю пріѣзда и громадной коробкой окаменѣлыхъ конфетъ. По нимъ можно было догадаться, ====page 44==== что мельникъ давно уже, заблаговременно, приготовился къ пріѣзду барина. Для Ѳедора Александровича этотъ визитъ былъ просто мученьемъ. Мельникъ сѣлъ только послѣ четвертаго приглашенья, предварительно трижды перекрестившись и проговоривъ: — Еще разъ здравствуйте-съ. Гремухинъ рѣшительно не зналъ, о чемъ съ нимъ говорить. Попробовалъ о мельницѣ, разговоръ не клеится; о хозяйствѣ, самъ запнулся и едва не покраснѣлъ. Мельникъ, наконецъ, самъ перевелъ разговоръ на божественное и, между прочимъ, сообщилъ, что былъ въ Іерусалимѣ. Ѳедоръ Александровичъ обрадовался, сталъ его распрашивать, но только того и добился, что «въ Туретчинѣ мельница не такая, какъ у насъ въ Рассеи». Ефремовъ, не смотря на такую скудость повѣствовательныхъ средствъ, пробылъ у Гремухина часа полтора, ежеминутно подергивая свою русую бороду, закидывая назадъ волосы и поглаживая длиннополую поддевку. Говорилъ онъ странно, какъ будто скрытая усмѣшка сдавливала ему горло. — Ну, что вы думаете насчетъ урожая? Спросилъ Ѳедоръ Александровичъ, сдерживая зѣвоту. — Что урожай! Урожай, пожалуй, ничего будетъ; это какъ Господь Богъ захочетъ, а напередъ ничего сказать нельзя. Въ прошломъ году господа помѣщики съ полей большихъ доходовъ ожидали, по погодѣ то есть и по всходамъ, а потомъ вышло, что вмѣсто хлѣба, почесть одну лебеду скосили... — Что вы? Одну лебеду! — То есть, это я такъ сказалъ, для примѣру, да и то не бѣда, что родилась лебеда, а вотъ узнали бы бѣды, какъ не было ни ржи не лебеды... ====page 45==== — Ну, усмѣхнулся Гремухинъ, — этого авось не будетъ, да и не бывало у насъ, кажется, до сихъ поръ. — Это точно-съ, не бывало-съ, да мало ли чего не бывало, а случиться можетъ. Живали дѣды, не знали бѣды, остались внуки на всѣ муки. Неоткажите пожаловать ко мнѣ на мельницу, прибавилъ онъ, вставши и низко поклонился. — Какъ-же, какъ-же! Непремѣнно зайду... — Скучный человѣкъ, проговорилъ Ѳедоръ Александровичъ, когда Ефремовъ ушелъ, а надо къ нему сходить. Все веселѣй, чѣмъ одному сидѣть. Вообще, слѣдуетъ составить себѣ кругъ знакомыхъ. На дняхъ, я поѣду въ городъ продавать оставшуюся рожь и, навѣрно, познакомлюсь. Говорятъ, въ провинціи знакомятся очепь легко. Но изъ деревни я не уѣду, нѣтъ. Я пріѣду въ Петербургъ только послѣ достиженья здѣсь результатовъ. Не хочу быть лишнимъ человѣкомъ. Въ ожиданіи новыхъ знакомствъ, Гремухинъ прибѣгалъ ко всякому средству, могущему разсѣять тоску одиночества. Однажды, ему пришла фантазія заняться музыкой. Онъ почти цѣлый день не отходилъ отъ стариннаго бабушкина фортепіано и за неимѣніемъ нотъ, по слуху подбиралъ знакомые мотивы. Слухъ-то былъ у него плохъ, только одинъ мотивъ онъ и подобралъ, да и то деревенскій, раздававшійся почти каждый вечеръ подъ окнами барскаго дома: Груня, Груня, Груня, ягода моя Веселая голова За что любишь Ивана? Я за то его люблю: Головушка съ кудрями, Черная шляпа съ махрами, и т. д. ====page 46==== Тьфу! Что за тоска! Скорѣй бы настала настоящая рабочая пора, молотьба, уборка. Тогда, должно быть, весело. — Разъ, зашедши въ кухню, Гремухинъ замѣтилъ маленькую, бѣленькую собачку, мохнатую, лопоухую, жадно грызущую кость подъ столомъ. — Что эта за собачка? спросилъ онъ повара. — Моя-съ. Мнѣ Иванъ Александрычъ позволили ее въ кухнѣ держать. Она, ничего-съ, смирная. — Какъ ее зовутъ? — Минерва-съ. — Смѣшное имя. Послушай, я у тебя ее куплю... Въ этотъ же день Минерва была переведена на жительство въ комнаты и быстро свыклась со своей новой жизнью. Она была изъ разряда тѣхъ собакъ, которымъ рѣшительно все равно, кому ни принадлежать, лишь бы кормили. Апетитъ у нея былъ ужасающій и она ровно ни передъ чѣмъ не отступала. Мясо и огурцы съ горчицей пожирались ею съ одинаковымъ удовольствіемъ. Она лакала вино, уксусъ, водку, хотя съ явнымъ отвращеньемъ, но все таки лакала, не упуская никогда случая наполнить себѣ желудокъ. При своемъ ничтожномъ ростѣ, она была такъ толста, что казалась круглый годъ въ интересномъ положеніи. Характера она была сварливаго, постоянно ворчала, какъ истая старая дѣва. Дѣло въ томъ, что ей никакъ не могли найти подходящаго супруга, и сама Минерва отложила объ этомъ всякое попеченье. Она быстро ====page 47==== уразумѣла, что, перешедши въ комнаты, стала занимать высшій чинъ въ собачей табели о рангахъ и важничала чрезвычайно. За обѣдомъ и за ужиномъ, она сидѣла рядомъ съ Гремухинымъ, на отдѣльномъ стулѣ, и безпрерывно глотала, хотя изъ чувства собственнаго достоинства никогда не просила подачки. Когда Гремухинъ ходилъ по хозяйству, то она бѣжала за нимъ бочкомъ, вытянувъ мохнатый хвостъ въ сторону, и рычала на большихъ дворовыхъ собакъ. Тѣ, изъ вѣжливости къ барину, притворялись, что боятся ея и при приближеніи Минервы, умильно ложились на спину, хлопая себя хвостомъ по животу. Минерва медленно подойдетъ, начальственно обнюхаетъ ихъ, приподнявъ переднюю лапку, и бѣжитъ дальше. Ея высокое положенье не мѣшало ей зайти въ контору, въ людскую, въ молочную и слопать все, что плохо лежало. — Ишь, барыню себѣ завелъ, шутила дворня про Гремухина, завидя его издали, идущаго съ Минервой, — барыня и есть! Ты только тронь ее, такъ енъ тѣ задасъ. Въ сущности, хозяйство вовсе лучше не шло отъ присутствія Ѳедора Александровича. Гамакинъ скоро убѣдился въ томъ, что большой помѣхи отъ барина нѣтъ; поваръ тоже. А баринъ браниться-то-бранится часто, да брань на вороту не виснетъ. — Надоѣлъ таки онъ порядкомъ, жаловался кучеръ въ людской, — то-ись кажинный магоментъ зайдетъ къ тебѣ и ругается. Не чисто, говоритъ; то нехорошо, то грязно. Почистилъ бы самъ лошадиные хвосты. Прытокъ! Одинъ кухонный мальчишка Ефимъ былъ доволенъ. Его избавили отъ Минервы. Она, прежде, постоянно таскала у него то хлѣбъ, то лепешку, припасенную на всякій случай. Этотъ Ефимъ попалъ въ милость къ ====page 48==== Гремухину. Вотъ какимъ образомъ: однажды, Ѳедоръ Александровичъ, сидя вечеромъ въ палисадникѣ, нечаянно подслушалъ доносившійся изъ кухни разговоръ о политикѣ. — Нѣтъ, ты сперва послушай, говорилъ Афанасій, поваръ, — потому агличанинъ турку милуетъ, это я доподлинно знаю... Лакей Капитонъ презрительно мычалъ: — Турка! Это что, турка! — А ну-ка, скажи, какъ по твоему? Что турка? — Извѣстное дѣло... утрируетъ. Гремухину это слово понравилось. Онъ и пріучилъ Ефима на вопросъ «Ефимъ, что ты думаешь на счетъ Турціи? отвѣчать: «утрируетъ», Ѳедоръ Александровичъ». Этотъ вопросъ задавался разъ двадцать въ день. Ефимъ, круглолицый мальчишка съ выпуклымъ лбомъ, проникся той мыслью, что этотъ отвѣтъ составляетъ главнѣйшую изъ его обязанностей. Скучно становилось порой Гремухину, а уѣзжать изъ Осиновки не хотѣлось. Кромѣ того, много денегъ уходило на постройки. Одного кровельнаго желѣза онъ выписалъ на крупную сумму. Необходимо, чтобы новый амбаръ былъ крытъ желѣзомъ, людская тоже. Въ церковь онъ пошелъ только разъ. Ему не понравилось: иллюзіи никакой. Дьяконъ чуть ли не сморкается во время эктеньи, а у священника такой глупый видъ, что грустно дѣлается. Онъ тоже пришелъ къ Гремухину въ гости, посидѣлъ съ часъ и нагналъ тоску на цѣлый день. — Что за люди! думалъ Ѳедоръ Александровичъ, — неужели легче живешь, будучи скучнымъ человѣкомъ! Изъ упрямства, Гремухинъ никому не сознавался въ томъ, что ему скучно. Отецъ пророчилъ ему тоску. ====page 49==== Онъ писалъ къ Ѳедору Александровичу, узнавъ о его внезапномъ переселеніи въ деревню: cet engouement pour la campagne ne sera, je l’espere, que passager et j'ai mes raisons pour le penser, car je te sais trop facile a blaser sur toute chose pour te croire capable de passer ta vie dans un trou pareil*. Ѳедоръ Александровичъ написалъ въ отвѣтъ, что Осиновка для него рай земной, что онъ трудится съ утра до вечера, улучшаетъ, строитъ, проводитъ время прекрасно. Тоже самое писалъ онъ и всѣмъ своимъ знакомымъ, приглашая ихъ даже къ себѣ, но они на его зовъ не откликались, либо отвѣчали съ благодарностью и отказывались отъ приглашенья. Однажды, Гремухинъ замѣтилъ, что поле, разстилавшееся передъ окнами его кабинета, по другую сторону дрянной Осиновской рѣченки, начинаетъ желтѣть. Онъ обрадовался: приближалась настоящая рабочая пора. Слава Богу, а то онъ совсѣмъ облѣнился. Въ самомъ дѣлѣ, въ полѣ ничего интереснаго нѣтъ, постройки подвигаются вяло, каждый уголокъ усадьбы извѣстенъ, всѣ лица опротивѣли. — Осѣлъ нашъ баринъ, говорилъ прикащикъ Аленѣ, — вся ихъ порода такая безтолковая, право. Въ жаркіе іюньскіе дни Гремухинъ чувствовалъ себя совсѣмъ безсильнымъ. Никуда идти не хотѣлось; ни на что не хотѣлось смотрѣть. Въ домѣ мухи одолѣвали; на воздухѣ пыль, солнце изводили, гнали назадъ въ домъ. Чистое мученье! Апетитъ пропадалъ, къ тому же Афанасій слишкомъ жирно готовилъ, ѣсть даже про ------- *Это увлеченье деревней, надѣюсь, временно, и у меня есть основанье это думать, потому что знаю, что тебѣ все быстро надоѣдаетъ и что ты неспособенъ долго прожить въ глуши. ====page 50==== тивно. Въ такіе дни Гремухинъ сонно переходилъ отъ одного дивана къ другому, отъ кресла къ постели, чувствовалъ себя мягкимъ, лишеннымъ мускуловъ, воли. Громадныя кружки холодной воды спасали отъ жажды только на пять минутъ. Минерва тоже страдала. Высунувъ языкъ и судорожно храпя, она лежала подъ кресломъ и, въ просонкахъ, щелкала зубами, ловя надоѣдливыхъ мухъ. Вечеромъ за то бывало хорошо. Ѳедоръ Александровичъ любилъ ходить, когда стемнѣетъ, по запущенному фруктовому саду, особенно по окаймлявшимъ его аллеямъ акацій. Остывшій воздухъ пахъ листьями, травой, дикими цвѣтами и дѣйствовалъ почти одуряющимъ образомъ. Лучи мѣсяца, пробиваясь сквозь мелкіе листья, ложились яркимъ кружевомъ на черную, слегка сырую землю вѣчно тѣнистыхъ аллей. Тишина была полнѣйшая. Одинъ сторожъ Неѳедъ стучитъ въ чугунную доску. Усадьба спитъ. Нѣтъ ни малѣйшаго шелеста. Гремухинъ одинъ, среди неподвижной природы, застывшей, какъ красавица, случайно ставшая въ эфектную позу и не желающая ее измѣнить... Въ такія минуты, въ Гремухинѣ пробуждалась вся совокупность болѣзненныхъ, условно поэтическихъ чувствъ, порожденныхъ въ былое время дѣтскими книжками и окрѣпшихъ, вмѣстѣ съ тѣмъ огрубѣвшихъ, подъ вліяніемъ чтенія романтичныхъ сальностей, бывшихъ въ училищѣ въ большомъ ходу. Луна, ночь, деревья, тишина, все это были для него поводы къ нездоровому экстазу, который онъ мысленно называлъ своимъ воодушевленьемъ. Конечнымъ пунктомъ этого воодушевленья являлась всегда женщина, женщина идеальная, чудной красоты, ====page 51==== граціи, ума, но красоты раньше всего. Энергія, спавшая днемъ, просыпалась въ Гремухинѣ вечеромъ, настойчиво навязывалась, рисуя передъ нимъ дивные образы, не имѣвшіе ничего общаго съ окружавшей его дѣйствительностью. Болѣзненное настроеніе духа принимало по немногу острый характеръ, томило его, овладѣвало имъ вполнѣ. Безсонница разстраивала его окончательно. Онъ переставалъ понимать. — Надо жениться, разсуждалъ Гремухинъ, но гдѣ? На комъ? Необходимо видѣть людей. Господи! Въ какую глушь я попалъ, какіе уроды меня окружаютъ! Надо поѣхать куда нибудь, провѣтриться. Куда? Понятно. не въ Петербургъ. На это нѣтъ ни денегъ, ни времени. Не могу же я бросить Осиновку, только что взявшись за нее. Въ тяжеломъ настроеніи возвращался онъ съ подобныхъ прогулокъ. Минерва съ нимъ по вечерамъ не гуляла. Она предпочитала стоять вплоть до ужина, уткнувшись въ какой нибудь уголъ мордой, выжидая скребущихъ подъ карнизомъ мышей. — Я на дняхъ поѣду въ городъ, сказалъ Гремухинъ прикащику. — тамъ я, можетъ быть, встрѣчу кого нибудь, придется пригласить, такъ вы распорядитесь, чтобъ домъ почистили. Посмотрите, мухи всѣ стекла запачкали... — Соскучился, мысленно рѣшилъ Гамакинъ, — пойдутъ теперь пиры на всю усадьбу. — Алена, приказалъ онъ, — завтра съ утра ступай въ домъ окна мыть. — Вокна? сонно переспросила она. — Да, вокна. Чего глаза вытаращила? Баринъ, слышь, глянецъ наводить хочетъ. ====page 52==== — Лучше кого другого пошли, Иванъ Александрычъ, - а то стряпать-то кто будетъ? — Другого? Пошлешь другую, такъ еще что нибудь схапаетъ, да потомъ и возись. Нѣтъ, я завтра въ людской пообѣдаю, а ты въ домъ ступай. — Что за смѣшной баринъ, разсуждалъ Гамакинъ, ложась спать, — и съ чего это онъ здѣсь живетъ? На работы не смотритъ, въ полѣ съ недѣлю не былъ, а понимать, какъ будто понимаетъ... ====page==== ГЛАВА III. Гремухинъ еще спалъ, когда Алена съ ведромъ и тряпками забралась въ господскій домъ. Она начала работу съ гостинной, подобрала краевую панёву, влѣзла босыми ногами на подоконникъ и принялась тереть загрязненныя стекла. Тряпка визжала, скользя по стеклу, и капли мутной, грязной воды медленно стекала внизъ, сливаясь на крашеной рамѣ. Солнце било Алену въ лицо. Она, жмурясь, отворачивалась, точно съ гримасой сильнаго отвращенья. Экую глупую работу выдумалъ баринъ! Все равно, мухи опять загадятъ. И сколько этихъ самыхъ мухъ развелось! Съ каждымъ годомъ ихъ становится больше, право. Хоть бы не мѣшали окна мыть... Нѣтъже, залѣзаютъ въ уши, въ носъ, а другая прямо подъ тряпку сунется, раздавишь ее, потомъ отмывай подлую... наказанье, просто. — А! Ты уже здѣсь, замѣтилъ Ѳедоръ Александровичъ, идя изъ спальни въ столовую. — Здѣ-ѣсь, баринъ, отвѣтила Алена и еще пуще стала тереть. Гремухинъ мелькомъ посмотрѣлъ на ея голыя, здоровыя ноги и пошелъ разливать себѣ чай въ приго ====page 54==== товленные стаканы. Онъ никогда не пилъ чая сидя за столомъ, а наливалъ себѣ стакана три чуть ли не пополамъ со сливками, разставлялъ ихъ въ разныхъ комнатахъ, накрывалъ отъ мухъ блюдечками и, расхаживая изъ одной комнаты въ другую, останавливался то здѣсь, то тамъ и отпивалъ глотокъ. — Здоровая баба, подумалъ онъ, взглянувъ на Алену, — а въ сущности, ноги у нея не дурны, только отчего она ихъ не моетъ? Русскій народъ удивительно нечистоплотенъ... впрочемъ, итальянцы тоже. Минерва поворчала на Алену, находя неприличнымъ ея присутствіе въ гостинной, и сѣла близь столика, на которомъ стоялъ стаканъ чая, вытянувъ морду вверхъ и храпя. Жиръ сдавливалъ ей горло. — На, Минерва, на, сказалъ Гремухинъ и отлилъ ей чая на блюдечко. Она лѣниво, съ видомъ полнаго пресыщенья, вылакала все до чиста и пошла спать подъ кресло. — Минерва, Минерва, позвалъ Ѳедоръ Александровичъ, — хочешь еще? Ахъ ты, сонная. Всю ночь спала и теперь уже храпитъ. Вотъ, погоди, я другую собаку заведу, а тебя опять на кухню отдамъ. Угроза не дѣйствовала. Ничего не подѣлаешь съ такимъ глупымъ животнымъ. Гремухинъ поднялся съ корточекъ, поставилъ блюдечко на мѣсто и сталъ снова ходить, изрѣдка поглядывая на Алену. Ея голыя икры его смущали, почти конфузили. И какъ ей не совѣстно, думалъ онъ. Она либо меня, либо себя ни во что не ставитъ. Надо будетъ сказать прикащику: его кухарка, его дѣло учить ее благопристойности... Первое окно было вымыто. Алена тяжело ступила на полъ, при чемъ обнажила правую ногу до колѣна и пошла выливать ведро грязной воды. ====page 55==== — Ты куда? спросилъ Гремухинъ. — У кухню. Воды чистой увзять надо-ть, отвѣтила она, конфузливо улыбнувшись. Гм... какіе у нея хорошіе зубы, замѣтилъ Ѳедоръ Александровичъ, — это удивительно, вѣдь они никогда зубовъ не чистятъ. А молодецъ она, въ самомъ дѣлѣ, окно такъ и сверкаетъ. Онъ даже провелъ по стеклу пальцемъ. Онъ всегда любилъ чистоту. Въ деревнѣ трудно ея придерживаться: пройдешься по скотному двору, такъ отъ всякой чистоты придется отказаться. Алена вернулась. Минерва съ лаемъ кинулась на нее. — Цыцъ, Манерка, чаво брешешь! Ишь ты, не узнала, проговорила Алена и влѣзла на другой подоконникъ. — Минерва, на мѣсто! крикнулъ Гремухинъ, — несносная собака! Минерва равнодушно посмотрѣла на него и вскочила на диванъ, гдѣ тотчасъ же захрапѣла. Гремухину стало досадно. Никакого удовольствія нѣтъ отъ этой собаки: только и знаетъ, что ѣстъ и спитъ — Ты не испугалась? спросилъ онъ Алену. Та улыбнулась во весь ротъ, показывая рядъ огромныхъ зубовъ. — Нѣту. Не толи ее, коли Хвингалъ залаетъ, я и то не убоюсь. — Какая ты храбрая! Онъ засмѣялся и нарочно продолжалъ свой смѣхъ. Ему было отъ чего-то неловко. Онъ досадовалъ на себя за заданный глупый вопросъ. Точно эту бабу что нибудь проберетъ! Это мужикъ настоящій. Ноги, ноги какія у нея! Точно мраморныя. Вотъ гдѣ сила-то! ====page 56==== Въ сущности, она не дурна, разсуждалъ онъ. Она много теряетъ отъ того, что такъ уродливо одѣта. Она сложена прекрасно, зубы превосходны... Удивительные зубы. Лицо у нея не глупое. Я увѣренъ, она развита... по своему, понятно... Однако, это ни на что не похоже, ходить и смотрѣть на бабьи ноги... Онъ надѣлъ шляпу и сталъ искать тросточку. Наканунѣ онъ ее бросилъ на диванъ, а теперь ея нѣтъ. Ну, ничего, и безъ тросточки можно. — Минерва, проснись! Идемъ гулять, гулять! Минерва уткнулась носомъ въ заднюю лапу и ни за что не хотѣла вставать. Гремухинъ замѣтилъ, что Алена смѣется. — Надъ чѣмъ ты смѣешься? спросилъ онъ съ досадой. — А ты, баринъ, ее ткни, чтобъ она внизъ сигнула (прыгнула), тогда она пойдетъ, посовѣтовала она. Вотъ тебѣ на, она мнѣ ты говоритъ, удивился Ѳедоръ Александровичъ, — замѣчательная простота нравовъ. Однако, она не дурна, когда смѣется, право. Онъ машинально снялъ шляпу и, положивъ ее на столъ, снова сталъ шагать изъ угла въ уголъ. Странная баба, странная женщина, тихо бормоталъ онъ. — Послушай, ты здѣшняя? спросилъ онъ, остановившись позади ея, такъ что видѣлъ всю ея плотную фигуру, вырисовывающуюся среди солнечныхъ лучей. — Я-то? Здѣшняя... отвѣчала она, не отрываясь отъ дѣла. — Изъ какой деревни? — Съ Чурилова. — Съ Чурилова? Гм... Гремухинъ отошелъ къ другому окну. ====page 57==== — Мужъ y тебя есть? спросилъ онъ, разсѣянно глядя въ даль, на волнистую, желтѣющую рожь, — Есь. Яво въ солдаты взяли. — Давно? — Давно-о. У Казанской четыре года будетъ. Алена искоса посмотрѣла на барина: она не понимала, зачѣмъ ему это знать. — Что, твой мужъ тоже Чуриловскій? спросилъ Гремухинъ, по прежнему глядя въ окно. Тьфу! Подумалъ онъ, къ чему я объ этомъ спрашиваю! Ему было страшно неловко, жарко, трудно дышать. — Енъ-то? Енъ Рѣшковскій. Гремухинъ приложилъ лобъ къ вымытому, горячему стеклу. — Гдѣ это Рѣшково? въ полголоса проговорилъ онъ. — А обанолъ (около) Чурилова... Сусѣднія значитъ. Обаноль, сигнулъ, мысленно повторилъ Ѳедоръ Александровичъ, какъ она странно говоритъ. Никогда я такой женщины не видѣлъ. Сила-то какая! Ноги, зубы... — Минерва! крикнулъ онъ вдругъ, — пойдемъ гулять; иди, подлая! Онъ сбросилъ собачку на полъ, надѣлъ шляпу и быстро вышелъ изъ комнаты. Минерва, потянувшись и зѣвнувъ раза два, неуклюже побѣжала за нимъ. Алена проводила ихъ взглядомъ полнымъ недоумѣнья, какъ будто она совсѣмъ не того ожидала. Часа полтора ходилъ Ѳедоръ Александровичъ по хозяйству, шагая безъ отдыха по жарѣ. Онъ зашелъ въ людскую, въ каретный сарай, въ птичную, даже пошелъ за чѣмъ-то на гумно, въ другой конецъ усадьбы, гдѣ ровно нечего было дѣлать. Птичницу онъ крѣпко выругалъ за то, что у нея ====page==== много цыплятъ дохнетъ; пробралъ встрѣтившагося водовоза за течь, оказавшуюся въ новой бочкѣ, а въ конюшнѣ даже потрясъ Степана за шиворотъ, все изъ-за тѣхъ же лошадиныхъ хвостовъ. Раза два обошелъ онъ весь садъ. — Ни за что, ни за что! бормоталъ онъ, — это глупо, грязно.. Что я, какъ мальчишка, въ самомъ дѣлѣ... Выдержки ни малѣйшей нѣтъ. Онъ вернулся весь въ поту, усталый, прожженный на сквозь почти вертикальными лучами солнца, съ первыми признаками головной боли, съ пересохшимъ ртомъ. Поспать надо до обѣда, рѣшилъ онъ и отправился въ спальню, но на порогѣ съ изумленьемъ остановился: Алена, вымывъ всѣ окна въ гостинной, стояла въ спальнѣ на подоконникѣ и мѣрно проводила мокрой тряпкой по стеклу. Услышавъ шаги Гремухина, она обернулась къ двери и среди ея широкаго, краснокожаго лица, заблисталъ рядъ зубовъ, бѣлыхъ, здоровыхъ... — Когда Алена вернулась въ контору, ея лицо было сурово задумчиво. Видно было, что она со всей силы напрягала непривычныя мысли, стягивала ихъ въ одну точку. Вечеромъ, прикащикъ, вернувшись съ поля, засталъ ее за приготовленіемъ ужина. — Не поспѣла еще! съ неудовольствіемъ замѣтилъ онъ, — когда же ты мнѣ ужинать дашь? — Будетъ готово, тогда скажу, — небось живъ останешься... ====page 59==== Гамакинъ удивленно посмотрѣлъ на нее. Его поражалъ тонъ Алены. Она еще никогда не возражала ему такимъ образомъ. — Ты чего это? спросилъ онъ. — Бѣлены объѣлась что-ли? — Чаво бѣлены! Нешто у меня дѣла мало... — Алена! Прикащикъ подошелъ къ ней съ поднятой нагайкой. Алена инстинктивно, привычнымъ движеньемъ, нагнулась и, исподлобья, бросила на Гамакина рѣзкій насмѣшливый взглядъ. — Бей, бей, проговорила она, — свои, небось, люди; сочтемся. Гамакинъ положилъ ей руки на плечи. — Больно ты сегодня храбра, сказалъ онъ, — кабы потомъ плакаться не стала. — Навдаку (наврядъ ли), проговорила Алена и вывернулась изъ подъ его руки. Гамакинъ посмотрѣлъ на нагайку, потомъ пожалъ плечами и задумался, нахмуривъ лобъ. — Ты сегодня въ домѣ окна мыла, сказалъ онъ вдругъ. — Мыла. Самъ знаешь. Самъ посылалъ. — Такъ-то, Алена, слышь, что я скажу, проговорилъ насмѣшливо прикащикъ, опершись на край плиты и заглядывая Аленѣ въ лицо, — кнутъ и кулакъ про тебя найдется. Рыла ты у меня къ верху не вороти, а то живымъ манеромъ всю спѣсь собью. Не на такого ты напала и смотри, чтобъ не проштрафиться. Голосъ его, по немногу, становился угрожающимъ. Алена перестала усмѣхаться и нерѣшительно взглянула на него. Въ это время вошелъ конторщикъ: ====page 60==== — Иванъ Александрычъ, баринъ за вами прислалъ, спрашиваетъ, вернулись ли съ поля. — Скажи, что сейчасъ иду. Гамакинъ сердито встряхнулся, застегнулъ поддевку на всѣ крючки и вышелъ, сердито крикнувъ Аленѣ, чтобъ она поторопилась съ ужиномъ. — Дуракъ же нашъ баринъ, какъ есть дуракъ, думалъ онъ, идя къ господскому дому, — ну, какая ему охота... точно клиномъ міръ сошелся... изъ своей же усадьбы брать... Гремухинъ сидѣлъ въ кабинетѣ, у стола, и съ озабоченнымъ видомъ перебиралъ какія-то бумаги. Когда вошелъ прикащикъ, Ѳедоръ Александровичъ еще болѣе нагнулся надъ столомъ, притворяясь сильно занятымъ. Ему было неловко передъ Гамакинымъ. Онъ не зналъ, какъ заговорить. Прикащикъ, постоявъ минуты двѣ на порогѣ, вѣжливо кашлянулъ въ руку. — А! вы здѣсь! сказалъ Гремухинъ, — да... мнѣ нужно... вотъ я хотѣлъ приказать... то есть мнѣ надо васъ спросить... скажите, когда же мы рожь косить начнемъ? — Надо полагать, черезъ двѣ недѣли, ваше благородіе, потому около пятнадцатаго Іюля, думается. Время подойдетъ, повѣстимъ... — Да, да... повѣстить... это необходимо... Потомъ, скажите, тотъ присяжный повѣренный, которому я писалъ изъ Петербурга, Лашевичъ, вы знаете-же... я ему поручилъ дѣло выкупа... онъ теперь въ городѣ? — Въ городѣ-съ. — Я на дняхъ туда поѣду. Кстати, мнѣ нужно и его повидать. Вѣдь онъ писалъ, что выкупъ будетъ готовъ въ началѣ Августа. Слѣдовательно, всего мѣсяцъ остался, а онъ ничего не даетъ знать. Вѣдь мнѣ ====page 61==== же придется получать деньги. Удивительно, какъ дѣла тянутся, а теперь еще выкупъ обязательный... — Такъ точно-съ, ваше благородіе, съ перваго января объявили, а пойдетъ съ будущаго. — Ну, вотъ видите... такъ... что я еще хотѣлъ вамъ сказать? Да... эта женщина... Гремухинъ сталъ усердно рыться въ ящикѣ письменнаго стола. — Эта женщина, продолжалъ онъ, — что приходила мыть окна... она, кажется, у васъ кухаркой? Да? Ее, кажется, зовутъ Еленой или Аленой? Да? Это... она хорошо работаетъ, старается... я думаю, что... Гремухинъ запнулся. Прикащикъ смотрѣлъ на него съ тайной усмѣшкой. — А ну,—ка, выговори, думалъ онъ. Вдругъ Ѳедоръ Александровичъ всталъ и, глядя Гамакину въ лицо, сказалъ быстро и рѣшительно: — Съ завтрашняго дня Алена поступитъ въ домъ. Она будетъ помогать Капитону. Вы жъ себѣ найдете другую кухарку. Можете идти. Дуракъ, право слово дуракъ нашъ Ѳедоръ Александрычъ, разсуждалъ прикащикъ, возвращаясь въ контору. Никакъ, въ самомъ дѣлѣ, связаться вздумалъ. Положимъ, намъ отъ того убытка не будетъ, да хорошаго мало. Онъ остановился, осѣненный счастливой мыслью. — Постой, постой, проговорилъ онъ, — мы еще не то тебѣ покажемъ. Такъ и есть. Ай-да Алена! Будетъ отъ нея прокъ. Кто ее зналъ! — Что, ужинъ готовъ? спросилъ онъ, столкнувшись съ Аленой на порогѣ. — Готовъ. — Приди-ка сюда. Мнѣ съ тобой поговорить надо-ть... ====page 62==== Онъ взялъ ее за руку и, заперевъ за собою двери, посадилъ ее силой за столъ, на которомъ дымился плотный ужинъ. — Былъ я сейчасъ у барина, началъ Гамакинъ, глядя Аленѣ въ глаза, — онъ приказалъ, чтобъ ты завтра перешла въ домъ. Служить, значитъ, ты тамъ будешь, Капитону помогать... понимаешь? Алена ничего не отвѣтила и смотрѣла на него глупымъ, застывшимъ взглядомъ. — Показалось, значитъ, барину, что ты баба хорошая. продолжалъ прикащикъ, — хочетъ онъ, чтобъ ты у него въ домѣ жила. Оченно ужь ты хорошо, надо полагать, въ домѣ окна скоблила... Алена сидѣла, какъ чурбанъ, вытянувъ на столѣ руку въ томъ положеніи, какъ бросилъ ее Гамакинъ. — Хорошо, слышь, говорю, ты въ домѣ окна скоблила... — Вѣстимо хорошо, проговорила она, оправившись, — чаво пристаешь. — Алена! пригрозилъ прикащикъ, — говорю тебѣ, носа не задирай. Ты съ другими важничай, да не со мной; не на того напала. Знаю я, очень понимаю, что сегодня было... молчи... и дѣло, значитъ, я хочу одно съ тобой уладить. Будешь зазнаваться, такъ я тебя за волосы, да на дворъ и при всей дворнѣ кнутомъ отхлестаю. Алена зло улыбнулась. — Знаю, знаю, продолжалъ Гамакинъ, — мнѣ за это сладко не будетъ, да и тебѣ капутъ придетъ. Хороша барина полюбовница! Прикащикъ ее арапельникомъ стегалъ! Подь-ка сюда, поближе, слышь, что я скажу... Долго говорилъ прикащикъ, по нѣсколько разъ повторяя одно и тоже, вколачивая ей свои мысли въ ====page 63==== голову. Алена слушала внимательно, не возражая, но иногда враждебно взглядывая на него. — Такъ ты и дѣлай, сказалъ онъ въ заключенье, — а мужа ты не бойся. Вернется онъ черезъ годъ съ лишкомъ... много воды утечетъ. Со мной - же ты того, остерегайся. Плетка у меня всегда подъ рукой и проучить мы тебя съумѣемъ, коль понадобится... Поняла? — Нѣшто трудно, улыбнулась Алена, — дѣло простое. Чаво не понимать-то! — — Слава Богу, кончено, проговорилъ Гремухинъ послѣ ухода прикащика, — я думалъ, что никакъ не рѣшусь сказать. Такимъ образомъ, все будетъ прекрасно. Алена славная женщина, кажется. Она глупа, не граціозна, да не въ Ментенопши она мнѣ нужна. Послѣднее дѣло. Какія, однако, иногда глупыя мысли въ голову лѣзутъ! Я вообразилъ, что, можетъ быть, прикащикъ живетъ съ Аленой, а онъ и глазомъ не моргнулъ, когда я приказалъ переселить ее въ домъ. Удобно чрезвычайно и не за чѣмъ изъ Осиновки выѣзжать. Лучшаго не надо. Понятно, не надо. Если гнаться за лучшимъ, быть вѣчно недовольнымъ тѣмъ, что имѣешь, такъ тогда невозможно жить въ деревнѣ. Теперь надо будетъ объ одномъ только позаботиться: чтобъ люди не догадались. Нехорошо, если они узнаютъ. Гамакинъ, пожалуй, понялъ... Ну, онъ не скажетъ. Онъ, кажется, мнѣ очень преданъ. Иначе, развѣ бы онъ сталъ такъ трудиться, разъѣзжать съ утра до вечера по полямъ? Я хоть самъ помѣщикъ, да этого не дѣлаю. ====page 64==== Ѳедоръ Александровичъ принялся ходить взадъ и впередъ по кабинету, задѣвая по дорогѣ Минерву, выжидавшую въ углу, у дивана, мышей. Постоявъ нѣсколько минутъ, она нетерпѣливо чихнула, тряхнула ушами и вспрыгнула на кресло, гдѣ долго вертѣлась, пока, наконецъ, не легла, уткнувшись носомъ въ мохнатый хвостъ. Черезъ минуту она мучительно захрапѣла и не слышала, какъ Гремухинъ пошелъ въ садъ совершать свою обычную прогулку передъ ужиномъ Вечеръ быль чудесный. Холодные лучи тонувшаго въ тучкахъ мѣсяца, пронизывали листву, рисуя причудливые узоры на росистой травѣ и на черныхъ, мягкихъ аллеяхъ запущеннаго сада. Силуэты яблонь и грушевыхъ деревьевъ протягивали къ небу узловатыя, темныя вѣтви, какъ будто просили о чемъ-то. Изрѣдка между ними возвышались столѣтнія липы и дубы, молчаливые добродушные великаны, едва замѣтно кивавшіе одинъ другому, точно напоминая другъ другу о минувшихъ событіяхъ, о всемъ томъ, что имъ за сто лѣтъ видѣть пришлось. Теплый вѣтерокъ скользилъ между листьями тихо, почти безшумной, правильной волной, украдкой приталкивая листъ къ листу, играя стариннымъ садомъ, проносясь среди деревьевъ, какъ среди струнъ громадной Эоловой арфы. Сонныя птицы, услышавъ шелестъ листьевъ, или легкій трескъ сухой вѣтки, быстро перелетали на другую вѣтвь, испуганно хлопая крыльями и вскрикивая каждая на свой ладъ. Тамъ затрещалъ дроздъ, съ другой стороны отрывисто закаркала ворона, а вдали, на кладбищѣ, раздавалась плаксивая нотка сыча — однообразный упорный стонъ покинутаго ребенка. Сквозь плотный рядъ акацій, по другую сторону полуразвалившейся земляной насыпи, окружающей ====page 65==== садъ, виднѣлись бѣлыя стѣны риги и овиновъ, очертанія которыхъ таяли, расплывались въ матовыхъ лучахъ луны. Густой лай собакъ, выпущенныхъ на ночь, и трещетка сторожа слышались, то съ однаго то съ другого конца усадьбы, швыряя грубую поту въ тихую гармонію задремавшихъ силъ природы. Осиновка застыла. Только въ одномъ углу господскаго дома, въ кухнѣ, былъ слышенъ говоръ да стукъ и звонъ посуды. Въ конторѣ огни были погашены. Гамакинъ спалъ богатырскимъ сномъ. Алена, завершивъ день долгой молитвой и земными поклонами, легла уже давно. Людская притихла. Во всѣхъ ея углахъ слышался храпъ работниковъ, спящихъ тѣмъ здоровымъ сномъ, который не знаетъ сновидѣній. Царила тишина на скотномъ дворѣ и въ конюшняхъ. Внизу, подъ горой, застыло колесо мельницы, роняя въ рѣчку капли впитавшейся въ него воды. Церковный сторожъ и тотъ заснулъ. Поворачиваясь во снѣ, онъ задѣвалъ веревку, протянутую къ его изголовью отъ маленькаго колокола церкви, и, соннымъ, безсознательнымъ движеньемъ, раскачивалъ его, дробя великую тишину однозвучнымъ стономъ чугуна. Гремухинъ долго ходилъ по аллеямъ, перебирая все тѣ же знакомыя думы, переходя отъ одной мысли къ другой, какъ монахъ перебирающій четки. Однако, на каждомъ, такъ сказать, поворотѣ мысли, выросталъ новый образъ, крѣпкая фигура Алены съ блестящими зубами и подобранной поневой. Всѣ идеальныя мысли Гремухина заканчивались ею, какъ чѣмъ-то конкретнымъ, осязательнымъ. Это его даже разсердило. Становилось невыносимымъ ея появленіе на концѣ каждой мысли. Онъ при ====page 66==== зывалъ на помощь другіе образы, воспоминанія прежнихъ дней, но они оказывались безсильными. Онъ самъ сталъ отталкивать ихъ отъ себя. Больно ужъ пошлы они были... — Все это гадость! шепталъ онъ, — просто совѣстно вспомнить. Пусть онѣ останутся въ наслѣдство Кханникову и личностямъ достойнымъ его. Положимъ, что Алена... нѣтъ, она, все таки, славная женщина... Я не понимаю, чѣмъ она хуже какой-нибудь Альфонсинки или Henriette, у которой весь Петербургъ перебывалъ. Она простая крестьянка... ну, такъ что-же? Не герцогинь же искать въ Ивановскомъ уѣздѣ. О! Если бы отецъ узналъ, онъ пришелъ бы въ ужасъ. Гремухинъ-отецъ, дѣйствительно, ужаснулся бы, будучи убѣжденнымъ поклонникомъ француженокъ. Одинъ видъ Алены вызвалъ бы у него брезгливую гримасу. Унаслѣдовавъ темпераментъ отъ отца, Ѳедоръ Александровичъ не удержалъ его на уровнѣ Бореля. — А напрасно я не сказалъ, чтобъ Алену перевели въ домъ сегодня, подумалъ Гремухинъ послѣ ужина. — Капитонъ удивился, когда, на другой день, у него оказалась неожиданная помощница. Онъ былъ недоволенъ. — И что съ такой тумбой сдѣлаешь! Разсуждалъ онъ, — только и знаетъ, что тарелки бить, право. Одно слово — деревня!.. Дѣйствительно, тарелки и стаканы не держались въ неповоротливыхъ пальцахъ Алены. ====page 67==== Капитонъ жаловался барину. — Ее бы лучше на кухню, докладывалъ онъ, — пусть тамъ кастрюлями ворочаетъ. Гремухинъ послалъ его къ черту. — Ишь ты, ворчалъ лакей, — нравится, должно быть, ему, что посуду бьютъ! Нѣшто баба можетъ служить! Извѣстное дѣло — баба. — Да ты, дядя, самъ опомнясь тарелку разбилъ, посмѣивался Ефимъ. — Молчи, мелюзга, то совсѣмъ другого сословья. А баба дрянь, что ни говори... Алена сразу замѣтила нерасположенье къ ней Капитона, но нисколько не смутилась. Она притворялась, что не слышитъ его насмѣшекъ и только злобно щурила сѣрые глаза. Мало по малу она пріучилась къ новой работѣ, была осторожнѣй въ движеньяхъ, но никакъ не могла справиться со своими пальцами. Право, точно палки, — не согнешь ихъ. Ѳедоръ Александровичъ проходилъ иногда черезъ буфетъ, но не глядѣлъ на Алену, ему было неловко. Онъ боялся догадливости прислуги и принималъ мѣры предосторожности. Красная деревенская понёва непріятно дѣйствовала на него съ тѣхъ поръ, какъ Алена перешла въ домъ, но онъ стѣснялся распорядиться, чтобъ выдали ей на платье. — Я увѣренъ, она тогда будетъ лучше, думалъ онъ, — только надо подождать. Впослѣдствіи, можно и вышлифовать ее, не трудно. Примѣры есть. Я даже читалъ, кажется, да, въ «Отцахъ и дѣтяхъ» есть Ѳеня... я помню, Тургеневъ ее хвалитъ, если не ошибаюсь. Лишь бы не знали люди, а въ этомъ самомъ нѣтъ ничего худого. Понятно, вся та компанія была бы рада поднять меня насмѣхъ! Да развѣ на такихъ пошляковъ ====page 68==== слѣдуетъ обращать вниманіе! Я лучше ихъ, занимаюсь, дѣло дѣлаю, стараюсь зарабатывать свои доходы, а они только небо коптятъ. Работа, въ сущности, больше не привлекала Гремухина. Въ поле онъ ѣздилъ рѣдко. Что тамъ хорошаго! Духота затрудняетъ дыханье, а лучи солнца пронизываютъ на сквозь. Да и работы настоящей нѣтъ. Только и дѣлай, что смотри, какъ рожь желтѣетъ, а пшеница принимаетъ понемногу коричневый оттѣнокъ. Вотъ, когда начнутъ косить хлѣбъ, возить его на гумно, ставить скирдами, молотить, тогда совсѣмъ другое дѣло будетъ. А пока гораздо пріятнѣй ограничиваться одной усадьбой. Постройки одна за другой возвышаются. Стропила (теперь Гремухинъ зналъ значенье этого слова) затягиваются желѣзомъ, усадьба съ каждымъ днемъ принимаетъ болѣе оживленный видъ, широкій степной горизонтъ мало по малу заслоняется и не томитъ, не давитъ своей безпредѣльной величиной. Скоро можно будетъ призвать священника, чтобъ онъ освятилъ новыя зданья, и съ осени все пойдетъ на новый ладъ. Радужныя мысли посѣщали Гремухина каждый день послѣ обѣда, во время котораго онъ осушалъ почти цѣлую бутылку крымскаго вина. Все ему казалось прекраснымъ, онъ былъ доволенъ своей судьбой. Осиновка преображалась по его желанію, Алена ему нравилась. Гамакинъ былъ тоже доволенъ. Хорошая баба, разсуждалъ онъ, никакой въ ней такой, значитъ, глупости нѣтъ. Да и барина лучше желать нечего, съ другимъ еще не такъ измучаешься. Не смотря на всѣ старанья Гремухина, прислуга кое-что замѣтила. Афанасій и Капитонъ мѣнялись на досугѣ впечатлѣніями... Нечего сказать, пошла Алена ====page 69==== въ гору... отъ прикащика, да къ самому барину. Выходитъ, значитъ, она теперь барыня... Толки усилились, когда Алена появилась въ ситцевомъ платьи, въ ботинкахъ и съ новымъ платкомъ на головѣ. Всѣ эти вещи были доставлены заѣзжимъ венгерцемъ, торгующимъ краснымъ товаромъ. Алена не сразу привыкла къ новому туалету, онъ стѣснялъ ее, но это продолжалось не долго. Она даже принаровила походку къ своему новому платью, ступала мягче, съ развальцемъ. — Какъ есть пава! ехидно замѣтилъ Капитонъ, — ишь ты, ишь ты. Разжирѣла на барскихъ-то хлѣбахъ, рожа такъ и лоснится. Ну, и красавица, можно сказать... На что только господа не прельстятся! Ефимъ, а Ефимъ! Ты что думаешь насчетъ Алены? — Утрируетъ, ухмыльнулся малчишка. Капитонъ заливался хохотомъ. Ловкую штуку онъ выдумалъ! Баринъ про Турцію, а онъ про Алену... Гремухинъ не замѣчалъ ничего. До него не доходилъ гулъ лакейскаго смѣха. Дѣло въ томъ, что Капитонъ сдерживался при Аленѣ. Надоѣла она ему крѣпко, да надо подождать, что еще будетъ впереди, не то на такую штуку нарвешься, что долго помнить будешь. Алена же молчала. Она видѣла, что къ ней относятся враждебно, но рѣшила терпѣть до поры до времени, не чувствуя еще себя крѣпко сидящей на мѣстѣ. Всѣ ея мысли были прямолинейно направлены къ цѣли, указанной Гамакинымъ, и грубая рабочая сила, напирая въ одну точку, неохотно уклонялась въ сторону. Ничего не выражало ея широкое лицо. При видѣ Гремухина она улыбалась. Сказалъ же баринъ, что зубы у нея хороши. — Славная женщина, думалъ Ѳедоръ Александро ====page 70==== вичъ, глядя на нее, — какое простое, откровенное лицо! Она чужда всякаго городского ломанья, не манерничаетъ, ничего изъ себя не строитъ, а такъ и остается нетронутой природой. Гремухинъ все откладывалъ поѣздку въ городъ. Присидѣлся онъ какъ-то, принаровился къ чисто физической жизни, втянулся въ нее, а теперь приходилось вырваться на цѣлый день, предпринимать скучную поѣздку. Неужели денегъ совсѣмъ не осталось, что прикащикъ настаиваетъ на немедленной продажѣ прошлогодней ржи? Онъ просмотрѣлъ отчеты принесенные Иваномъ Александровымъ и его взяло сомнѣнье. Тутъ были помѣчены расходы, о которыхъ онъ и понятья не имѣлъ. Развѣ, въ самомъ дѣлѣ, была на дняхъ куплена пара рабочихъ лошадей? Не помнилось что-то. Можетъ быть, это произошло въ одинъ изъ тѣхъ жаркихъ дней... Надо справиться, но у кого? Не у конторщика же и не у бурмистра! Это только повредитъ ему: поднимутъ на смѣхъ, увидятъ, что онъ не постоянно слѣдитъ за хозяйствомъ и будутъ воровать безъ стѣсненья. Счастливая мысль пришла на помощь Гремухину: надо спросить Алену. Она - то ему предана и скажетъ правду. Ѳедоръ Александровичъ пошелъ къ ней; она убирала у него въ спальнѣ. — Послушай, Алена, спросилъ онъ, — развѣ прикащикъ покупалъ на этой недѣлѣ лошадей, рабочихъ? Я что-то не помню. Тутъ у него написано: пятьдесятъ цѣлковыхъ. Алена задумалась, точно вспоминала. — Купилъ, сказала она, — каракавенькихъ, какъ-же... нешто вы, Ѳедоръ Александровичъ, не видали? Гремухинъ пріучилъ ее къ вѣжливому обращенію. ====page 71==== — Когда же это было? — Тагды, улыбаясь отвѣтила Алена и рѣзко взглянула ему въ глаза. Онъ сконфузился и пошелъ въ кабинетъ. — Совсѣмъ природа, безъ всякихъ прикрасъ, думалъ онъ, — но, благодаря ей, я не совершилъ глупости. Отнынѣ я буду слѣдить за хозяйствомъ, какъ слѣдуетъ. Завтра ѣду въ Ивановъ. — Часовъ въ десять утра, къ крыльцу подъѣхала тройка, и Гремухинъ отправился, наконецъ, въ городъ, запасшись совѣтами прикащика, къ какимъ купцамъ обращаться, какимъ образомъ произвести это, и захвативъ обращикъ прошлогодней ржи. Сперва дорога тянулась косогоромъ. Внизу змѣилась рѣчка, разрывающая зеленый лугъ на двѣ неровныя части. Изрѣдка виднѣлись кучки деревьевъ, намеки на вырубленныя рощи, остатки тѣхъ непроходимыхъ лѣсовъ, гдѣ нѣкогда скрывался со своей шайкой знаменитый разбойникъ Иванъ Косолапъ, основатель, какъ говоритъ мѣстное преданье, города Иванова. Чередовались дорогой деревни, двойные ряды покосившихся хатъ, окаймленные рядомъ узкихъ разноцвѣтныхъ полосокъ зрѣющаго хлѣба, овса и конопли. Ребятишки со вздутыми животами валялись на порогахъ и присоединяли свой пискливый плачъ, крики, къ лаю собакъ враждебно встрѣчавшихъ тройку. Въ жаркіе и рабочіе дни никого кромѣ нихъ не видно на улицѣ, развѣ свинья какая нибудь упорно чешетъ спину ====page 72==== о колесо телѣги, да пьяный взъерошенный писарь выглянетъ изъ окна волостного правленья. Гремухинъ, смотря на право и на лѣво, не относился уже такъ брезгливо къ окружающему, какъ въ день своего пріѣзда въ деревню. Онъ уже сроднился со всѣмъ этимъ, сроднился черезъ Гамакина, черезъ Ефима и, понятно, главнымъ образомъ, черезъ Алену. Минутами, его охватывала хандра, но онъ даже передъ самимъ собой не захотѣлъ бы въ этомъ сознаться и быстро отгонялъ назойливую мысль, щемящую сердце и наводящую тоску. Онъ рѣшилъ не отступать, идти до конца намѣченной дорогой, во чтобы то ни стало добиться своего. Тѣ безсвязныя планы, которые роились въ его головѣ въ день пріѣзда въ Осиновку, частью разсѣялись, частью приняли болѣе осязательную, живую форму подъ вліяніемъ подходящей среды. Гамакинъ, за послѣднее время, какъ будто понялъ Гремухина. онъ не только покорялся, какъ подчиненный, преобразовательнымъ замысламъ Ѳедора Александровича, но даже сталъ еще отъ себя уговаривать его вкладывать побольше денегъ въ имѣніе, строить, перестраивать, заводить машины, улучшать. Переговоривъ съ нимъ, Гремухинъ рѣшилъ, что осенью выпишетъ всѣ нужныя машины, жнеи, косилки и т. д. Безъ сомнѣнья, Гамакинъ ему преданъ; онъ честенъ, и Ѳедоръ Александровичъ краснѣлъ за свое мимолетное явившееся въ немъ подозрѣнье, вызванное покупкой пары рабочихъ лошадей. Хорошо, что Алена тутъ оказалась. Это славная женщина, хоть и крестьянка. Впрочемъ, развѣ нельзя будетъ устранить это самое «крестьянство»? Алену можно научить всѣму. Она, навѣрно, не глупа. ====page 73==== За косогоромъ послѣдовала широкая полоса большой дороги, соединяющей Ивановъ съ Ефремовымъ. Встрѣчались длинныя вереницы скрипучихъ подводъ, порой тарантасы, коляски. Жизни туда больше попало, но эта не та жизнь, которая будитъ, а тихій заглушенный шумъ, располагающій ко сну. Кое-гдѣ, по бокамъ дороги, крестьяне начали уже косить хлѣбъ, автоматично сбрасывая его на земь волнообразными рядами. Вдали, на выгонахъ, пестрѣли пасущіяся стада, покрывая бурыми и свѣтлыми пятнами зеленое пространство. Порой обрисовывался помѣщичій домъ высовывающій яркую крышу изъ толпы хозяйственныхъ построекъ. Послѣ почти двухъ часовой ѣзды по пыльной дорогѣ, подъ колючими лучами солнца засверкали впереди купола Ивановскихъ церквей, возвышающихся на двухъ неровныхъ холмахъ и окруженныхъ плотной массой деревянныхъ, каменныхъ домиковъ и домовъ. Скоро тройка стала карабкаться въ гору по тряской Ивановской мостовой. Гремухинъ увидѣлъ городъ въ пору оживленья, суетни, въ сравнительномъ смыслѣ этого слова. На порогахъ мучныхъ лабазовъ стояли толстобрюхіе купцы, напудренные съ ногъ до головы мукой смѣшанной съ пылыо. Въ окнахъ, подъ кривыми вывѣсками лавокъ, виднѣлись пухлыя, тѣстоподобныя лица обывателей, а на улицѣ сцѣплялись осями телѣги-рыдванки, телѣги-ящики, отвратительно скрипя и съ трудомъ переваливаясь черезъ выдающіеся камни неровной мостовой. Поддевки, армяки и рубашки чередовались съ клѣтчатыми пиджаками, сталкиваясь и расходясь на узкихъ полуразрушенныхъ тротуарахъ вдоль сѣрыхъ деревян ====page 74==== ныхъ заборовъ и желтыхъ, облупившихся каменныхъ стѣнъ. — Какая тоска, подумалъ Гремухинъ, и его потянуло, но не въ Петербургъ, не подальше отъ Иванова, а въ Осиновку. Рядъ шорныхъ лавокъ насыщалъ раскаленный воздухъ острымъ запахомъ кожи и дегтя, изъ бѣлыхъ харчевень вырывались струи удушливой атмосферы, пропитанной запахомъ тяжелаго сырого хлѣба и грязныхъ съѣстныхъ припасовъ. Надъ всѣмъ этимъ, среди голубого, почти безоблачнаго неба, свѣтило яркое солнце. Его лучи отталкивались отъ свѣтлыхъ стѣпъ, отъ грязныхъ окопныхъ стеколъ и упорно кололи глаза. Жара, пыль охватывали все тѣло, стѣсняли дыханье, давили мысль. Ѳедоръ Александровичъ, забившись въ уголъ тарантаса, торопилъ Степана: — Скорѣй, скорѣй! говорилъ онъ. Солнце и тряска измучили его. Ноги ломило отъ продолжительнаго согнутаго положенья, спина болѣла, въ горлѣ пересохло. Безсмыслѣнно смотрѣлъ онъ на чередовавшіяся по бокамъ вывѣски, машинально читая ихъ, не вдаваясь въ ихъ значенье. — Староѣловъ, портной для военныхъ и партикулярныхъ, бормоталъ онъ. — Агановъ, парикмахеръ изъ Воронежа. Круль, [часовыхъ дѣлъ мастеръ; Мадамъ Петрова, моды... мадамъ Петрова, мадамъ Петрова... а! очнулся онъ вдругъ, — какъ это глупо! Какая нибудь Хавронья Харлампьевна, неимѣющая понятья о французскомъ языкѣ, называетъ себя мадамой. А Ивановцы повторяютъ за ней «мадамъ Петрова» и очень довольны... какъ это противно! Толи дѣло въ Осиновкѣ! Тамъ не увидишь подобной карикатурности. Никогда ====page 75==== я больше въ Ивановъ не поѣду. Сегодня, понятно, мнѣ надо было пріѣхать самому, чтобъ познакомиться кое съ кѣмъ, а отнынѣ, пусть Ивановъ ко мнѣ ѣдетъ, если хочетъ, а я къ нему не приду... Вывѣска цирюльника его разсердила: румяный господинъ съ острой эспаньолкой и дугообразными бровями сидѣлъ въ бѣломъ балахонѣ на стулѣ, упирающемся въ пустое пространство. Около него изящный парикмахеръ, неправдоподобно перегнувъ станъ и высовывая впередъ замѣчательно симметрично расчесанную физіономію, держалъ двумя пальцами огромныя синія ножницы. Сверху была надппсь: «Здѣсь стригутъ, бреютъ и ставлю піявки». — Дуракъ! плюнулъ Гремухинъ, — воображаетъ, что красиво, изящно... Господи! тутъ еще больше глушь, чѣмъ въ Осиновкѣ... Прохожіе апатично смотрѣли на него, держа руки козырькомъ. — Осиновская тройка ѣдетъ, соображали они, завидя плотную фигуру Степана. — анъ и Осиновскiй баринъ сидитъ. Осиновскiй баринъ былъ для нихъ еще чѣмъ-то въ родѣ аксессуара. Только среди купцовъ появились, незадолго передъ тѣмъ, слухи о Ѳедорѣ Александровичѣ, какъ о самостоятельно существующемъ лицѣ. Слышно было о томъ, что онъ затѣялъ много построекъ, даже знали, что онъ собирается завести сельскохозяйственныя машины. Но это новаторство мало тревожило Ивановское купечество. — Всѣ съ того начали, толковали они, — всѣ тѣмъже кончатъ. А, впрочемъ, лишь бы хлѣбъ къ намъ въ городъ сбывалъ, а на остальное наплевать. ====page 76==== Степанъ завернулъ направо и Гремухинъ увидѣлъ передъ собой красное двухъ этажное зданье гостинницы Ардальонова, съ надписью надъ воротами «гостинница» и, неизвѣстно для чего, «Gasthaus». Наконецъ то, доѣхали! ====page==== ГЛАВА IV. Блѣдный, пухлый коридорный повелъ Гремухина на верхъ по крутой лѣстницѣ, стонавшей подъ ногами. Во всей гостинницѣ оказалась свободной только одна комната или, вѣрнѣе, конура, носившая названіе номера на томъ оспованіи, что снаружи къ двери была прибита дощечка съ неуклюжимъ изображеньемъ арабской цифры. Направо стояла желтая, желѣзная кровать, покрытая сѣрымъ байковымъ одѣяломъ, изъ подъ котораго виднѣлся розовый приплюснутый тюфякъ. Углы подушки враждебно торчали во всѣ стороны, выбиваясь изъ пожелтѣвшей наволочки. Прямо противъ дверей раскаленныя солнцемъ стекла пыльнаго окна, видъ на сѣрую крышу постоялаго двора и на лоскутокъ желтаго поля, высовывающагося изъ за черты Иванова. На лѣво стоялъ красный, мѣстами облысѣвшій, бархатный диванъ, передъ нимъ черный круглый столъ, покрытый зелепой суконной скатертью и небольшой низкій столикъ изъ некрашеннаго дуба, изображавшій умывальникъ. На немъ красовался огромный желтоватый тазъ и графинъ, наполненный пыльной водой, вмѣсто рукомойника. Обои, сморщенные и разбухнувшіе въ углахъ около карниза, ====page 78==== повторяли со всѣхъ сторонъ изображенье темно-сѣрой розы на свѣтло-сѣромъ фонѣ. Красный полъ, испещренный бѣлыми царапинами, скрипѣлъ при каждомъ шагѣ и приводилъ въ трепетъ оба стола. — Лучше нѣтъ? брезгливо спросилъ Гремухинъ. — Все занято-съ, а то у насъ еще отдѣленья, такъ въ тѣхъ много свободнѣй... — Отдѣленья тоже зяняты? — Тоже-съ. Потому время такое. Много изъ Ефремова и изъ Ельца пріѣзжаютъ. Гремухинъ досталъ изъ кармана пальто кусокъ мыла, завернутый въ полотенце, щетку, гребенку и сталъ снимать съ себя дорожную пыль. — Какая гадость! отсутствіе всякаго комфорта, морщился онъ, — хорошъ городъ, въ которомъ даже нельзя толкомъ вымыться. Изъ сосѣдней комнаты, справа, доносился правильный шумъ чьего то храпа. Съ другой стороны было совсѣмъ тихо, но съ низу откуда-то долетали урывками крики, хохотъ, звонъ посуды, и вообще то, что нельзя назвать иначе, какъ столовымъ гамомъ. Кухонный запахъ проникалъ въ номеръ Гремухина, сгущая воздухъ, придавая ему отвратительный вкусъ. Ѳедоръ Александровичъ задыхался. Онъ отворилъ окно, продолжая вытирать руки полотенцемъ, и нагнулся впередъ, ища чистаго воздуха. Запахъ конюшни, вылитыхъ помоевъ такъ и стоялъ на дворѣ, подымаясь къ верху, на встрѣчу надоѣдливому солнцу. Кучера въ безрукавкахъ сонно слонялись подъ навѣсомъ сарая, а оттуда, изъ подъ крыши постоялаго двора, слышалось какое-то оживленье, скрипъ колесъ, звонъ бубенчиковъ, лай собакъ, раздавались крѣпкія русскія ====page 79==== слова, гнусливые звуки гармоники, отрывки сиплой пѣсни. Все это сливалось въ болѣе или менѣе правильное урчанье, сплеталось въ одинъ продолжительный стонъ. Гремухинъ прислушивался. Ему показалось, что подъ этой сѣрой крышей скрывается кусокъ деревни, что то не Ивановское, не городское. Вдругъ, изъ сплошного стона выдѣлился рѣзкій звукъ пьянаго голоса и, подъ акомпаниментъ гармоники, пропѣлъ, растягивая слова: Отчего я тебя, сволочь, Такъ ужасно полюбила, Что любого бъ подмастерья На тебя бъ не промѣняла! — Нѣтъ! Это Ивановъ, а не Осиновка... Гремухинъ сердито захлопнулъ окно. Въ Осиновкѣ онъ такихъ пѣсенъ не слышалъ, да тамъ и не поютъ такихъ, развѣ въ кабакахъ. Но онъ въ нихъ не бывалъ и мало ли чего тамъ не увидишь. Онъ сталъ соображать, что ему слѣдуетъ сдѣлать въ городѣ: во первыхъ, поѣсть чего нибудь, хоть и нѣтъ апетита, и поѣхать къ присяжному повѣренному Лашевичу, потомъ къ купцу Мощееву, а если съ нимъ сойдтись не придется, то къ Вудылину. Надо сказать лакею, чтобъ онъ нанялъ извощика. Объѣхавъ всѣхъ, можно будетъ вернуться домой въ Осиновку. Гремухинъ размышлялъ такимъ образомъ, какъ вдругъ раздался стукъ въ дверяхъ и вопросъ: можно войдти? — Войдите, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ. На порогѣ показался высокій, худой, лѣтъ тридцати пяти, блѣдноволосый господинъ съ жиденькой эспаньолкой и мягкими висячими усами. Блѣдные щеки покрытые мелкими морщинами, яркіе свѣтло-голубые гла ====page 80==== за, крючковатый носъ, сильно окрашенный къ концу, и длинные желтые зубы составляли непріятную физіономію съ особеннымъ «всматривающимся» выраженьемъ. — Простите, сказалъ вошедшій, — я узналъ, что вы здѣсь и счелъ долгомъ познакомиться съ вами. Позвольте представиться, — присяжный повѣренный Лашевичъ. — А! Это вы! почти радостно проговорилъ Гремухинъ, — очень радъ, садитесь, пожалуйста. — Вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ ваше дѣло находится въ моихъ рукахъ, а я до сихъ поръ не имѣлъ удовольствія васъ видѣть, сказалъ Лашевичъ, садясь на диванъ. Гремухинъ поискалъ глазами стула и, ненашедши его, сѣлъ рядомъ съ Лашевичемъ. — Да, отвѣтилъ онъ. — я въ первый разъ здѣсь и, вообще, я до сихъ поръ въ деревнѣ не бывалъ. Позвольте васъ спросить, какимъ образомъ вы узнали, что я здѣсь? — Мы, видите-ли, тутъ сидѣли цѣлой компаніей, внизу, въ кафешкѣ и смотрѣли, какъ вы пріѣхали. Прислуга узнала отъ кучера, кто вы и я поспѣшилъ къ вамъ. Вамъ, можетъ быть, и нужно было со мной переговорить. — Какже, какже, я къ вамъ собирался и очень радъ, что вы пришли. Скажите, пожалуйста, когда Осиновскiй выкупъ можно будетъ получить. — Мѣсяца черезъ два, не раньше. — Мѣсяца черезъ два? Помилуйте! Судя по вашему письму, я думалъ, что получу его въ августѣ. — Вѣрно, вѣрно, но, вы знаете, дѣла въ Россіи тянутся, особенно въ провинціи. ====page 81==== — Какая досада! сказалъ Гремухинъ, — мнѣ бы такъ хотѣлось получить денги скорѣй... цѣлыхъ сорокъ тысячъ! — Трудно, трудно, покачалъ головой Лашевичъ. — поторопить-то, копечно. можно. Вотъ вы, когда будете въ Петербургѣ, зайдите раза два въ выкупное учрежденіе; знаете, на Казанской, это можетъ помочь... — Да я не собираюсь въ Петербургъ; я хочу здѣсь остаться, въ деревнѣ, заняться хозяйствомъ. — Слышалъ, слышалъ-съ... Тогда дѣлать нечего, придется потерпѣть. Ужь вы повѣрьте, я дѣлаю все возможное. Понятно, вамъ деньги нужны. Кому деньги не нужны, особенно въ молодости! Гремухина точно укололо. — Вы думаете, сказалъ онъ, — что мнѣ деньги нужны на кутежи, на забавы? Нѣтъ! я хочу ихъ употребить въ дѣло! Онъ всталъ и, быстро прохаживаясь по комнатѣ, началъ разсказывать о своихъ планахъ, радуясь тому, что нашелъ, съ кѣмъ о нихъ говорить. — Деньги нужны на хозяйство, на раціональное хозяйство, говорилъ онъ и развивалъ свою мысль, прибѣгая къ терминамъ, вычитаннымъ въ спеціальныхъ книгахъ. Трехполье надо замѣнить многопольемъ, завести машины, увеличить доходность имѣнья, не расходуя его производительныхъ силъ, а умножая ихъ. Теперь вся сила въ землѣ. Пора отбросить въ сторону молочное хозяйство и скотоводство. Со временемъ можно будетъ снова къ нимъ вернуться, когда почва подъ ногами окрѣпнетъ, когда всѣмъ операціямъ будетъ данъ солидный фундаментъ. По всѣмъ концамъ Осиновки выростутъ хутора, чѣмъ облегчится равномѣрное и повсемѣстное унаваживаніе земли. Уже теперь ====page 82==== приступилъ онъ къ постройкѣ хутора, среди стодесятинной чрезполосицы. Ѳедоръ Александровичъ говорилъ съ увлеченьемъ, размахивая руками, воодушевляясь собственною рѣчью. Лашевичъ уставился не него, но не слушалъ. Слова «интензивный», «экстензивный», «раціональный» проскальзывали мимо его ушей, не задѣвая мысли. Онъ смотрѣлъ на Гремухина, удивлялся его пылу и скучалъ, будучи, по своимъ занятіямъ, чуждымъ всякихъ плантаторскихъ азартовъ. — Да, да, сказалъ онъ, когда Гремухинъ кончилъ, — вы правы, это очень хорошо. Ѳедоръ Александровичъ понялъ по тону Лашевича, что тотъ въ высокой степени равнодушенъ къ его планамъ, и тогда ему сразу стало съ нимъ скучно; онъ не зналъ, о чемъ говорить. Лашевичъ, желая блеснуть современностью, перевелъ разговоръ на политику, но Гремухину было все равно, происходятъ ли въ Египтѣ безпорядки или нѣтъ. Онъ даже не зналъ въ точности, кто этотъ Араби-Паша и чего онъ хочетъ. Онъ выписывалъ «Новое Время», но не читалъ его, находилъ, что скучно, и зналъ о политикѣ только то, что сообщалось въ юмористическихъ журналахъ. — Вы надолго въ городъ? спросилъ, наконецъ, стосковавшійся Лашевичъ. — Нѣтъ, я черезъ нѣсколько часовъ поѣду назадъ, только къ Вудылину заѣду. — Къ Вудылину? Вы хотите его видѣть? — Да. А что? — Да онъ здѣсь, внизу, въ кафешкѣ. Пойдемте, я васъ съ нимъ познакомлю. У васъ, вѣроятно, къ нему дѣло есть, такъ тутъ и покончите, предложилъ Лаше ====page 83==== вичъ, повеселѣвъ отъ внезапно представившейся возможности прервать скучную бесѣду. — Въ кафешкѣ, вы говорите. — Да, въ кафешкѣ, въ ресторанѣ, чтоль, у насъ такъ называется. Такъ желаете? — Хорошо, я согласенъ, сказалъ Гремухинъ. У него не было ни малѣйшей охоты разъѣзжать по городу. — Въ нижнемъ этажѣ, въ такъ называемой кафешкѣ, толпились у билліарда франтоватые молодые люди въ клѣтчатыхъ брюкахъ и чуть ли не розовыхъ пиджакахъ съ щедро припомаженными висками, съ широкими бѣлыми проборами и не то кривыми, не то просто глупыми лицами. Они съ азартомъ играли въ пирамиду, ложась поочередно на биліардъ, жонглируя кіями: сыпали другъ другу за шиворотъ пепелъ толстыхъ ѣдкихъ папиросъ; говорили громко, на весь домъ, топали ногами, опрокидывали стаканы пива, и, въ своемъ стремленіи изобразить нѣчто чрезвычайно аристократическое, доходили благополучно до уровня столичныхъ лакеевъ. Они производили впечатлѣнье неумытыхъ людей, надушенныхъ крѣпкими духами и повалявшихся спьяна на грязномъ полу. Это были купчики послѣдней формаціи, будущая гордость Иванова. Сонный, оборванный маркеръ слонялся между ними, лѣниво давая совѣты и вынимая шары изъ лузъ. Гремухинъ взглянулъ на нихъ съ отвращеньемъ и ====page 84==== быстро пошелъ за Лашевичемъ. мимо, въ слѣдующую комнату. Тамъ, за двумя небольшими столами, сидѣли четыре человѣка, развалившіеся въ хромыхъ креслахъ и разговаривавшіе въ ожиданіи обѣда, для котораго уже накрывали столъ, противъ средняго окна. Обстановка была совсѣмъ такая-же, какъ на станціи, въ буфетѣ, только было немного грязнѣй и воздухъ былъ еще тяжелѣй, почти жирный. Одинъ изъ сидѣвшихъ грузно откинулся назадъ, подобравъ подъ кресло короткія, неповоротливыя ноги. Поминутно поднося ко рту папиросу, онъ другой рукой теребилъ рыжую, жидкую клинообразную бородку, заканчивавшую угломъ его полную физіономію съ узкими заплывшими жиромъ глазами и широкимъ вздернутымъ носомъ. Изъ подъ щетины взъерошенныхъ, короткихъ усовъ выглядывали дрянные зубы, плохо скрывавшіеся за толстыми блѣдными губами. Длиннополый черный сюртукъ бороздилъ складками его плотное туловище, постоянно отталкиваемое назадъ толстымъ животомъ. Звали его Вудылинымъ, Степаномъ Степановичемъ. — Нѣтъ, ты поживи лѣтъ тридцать, вотъ какъ я живу, говорилъ онъ, — тогда и толкуй о нихъ. Слава Богу, я весь уѣздъ хорошо знаю, а въ Бутыркахъ, кромѣ дряни, ничего нѣтъ. Его собесѣдникъ презрительно качалъ косматой головой. Это былъ Иванъ Ивановичъ Грулевъ, владелецъ ста десятинъ, помѣщикъ сорви-голова, вѣчно пьяный, помѣшавшійся на киргизскихъ лошадяхъ и извѣстный громаднымъ количествомъ безчинствъ, произведенныхъ въ два года, съ тѣхъ поръ, какъ, окончивъ курсъ въ Елецкомъ городскомъ училищѣ, онъ поселился въ подгородномъ имѣніи, полученномъ послѣ смерти отца. ====page 85==== Увлеченный русскимъ духомъ, онъ постоянно ходилъ и разъѣзжалъ въ красной рубашкѣ, плисовьгхъ шароварахъ и высокихъ смазныхъ сапогахъ, такъ что пріѣзжіе его часто принимали за франтоватаго конюха и, встрѣтившись съ нимъ въ корридорѣ гостинницы, куда онъ пріѣзжалъ ежедневно напиваться, обращались къ нему съ приказаньями въ родѣ: «эй ты, братецъ, позови-ка моего кучера», либо: «сбѣгай-ка за извощикомъ». Впрочемъ, всякое подобное недорозумѣніе разрѣшалось мордобитіемъ. — Степанъ Степановичъ, вотъ я вамъ свѣжаго человѣка привелъ, сказалъ Лашевичъ, взявъ Гремухина за руку и толкая Вудылина въ плечо. Тотъ, при видѣ незнакомаго господина, всталъ и нагнулся впередъ. — Васъ, Ѳедоръ Александровичъ, продолжалъ Лашевичъ, — имѣю удовольствіе познакомить съ самымъ блестящимъ представителемъ Ивановскаго купеческаго сословія, Степаномъ Степановичемъ Вудылинымъ; лучше, покладистѣй онаго въ городѣ не ищите, ибо не обрящете, напередъ говорю, а вамъ, Степанъ Степановичъ, имѣю честь представить одного изъ самыхъ крупныхъ Ивановскихъ землевладѣльцевъ, Ѳедора Александровича Гремухина. Узкіе глаза Будылина радостно и дружелюбно засверкали. — Чрезвычайно пріятно, проговорилъ онъ, почтительно пожимая руку Гремухина, — чрезвычайно пріятно. Дальше этого онъ не пошелъ и снова опустился въ кресло, продолжая покрывать Ѳедора Александровича довольнымъ взглядомъ. Лашевичъ познакомилъ Гремухина съ Грулевымъ. Тотъ ухарски тряхпулъ головой и стукнулъ каблукомъ по полу, точно собираясь танцовать мазурку. Покло ====page 86==== нившись ему, Ѳедоръ Александровичъ вырвалъ руку изъ подъ локтя Лашевича. Ему не нравилось, что его водятъ, какъ диковиннаго звѣря. Онъ хотѣлъ сейчасъ же подсѣсть къ Вудылину и переговорить, но присяжный повѣренный былъ настойчивъ и познакомилъ-таки его съ двумя другими господами. Одинъ изъ нихъ былъ становой того именно стана, гдѣ лежала Осиновка. Евгеній Матвѣевичъ Кустовъ, маленькій человѣкъ съ длинной русой бородой, сильно окрашеннымъ лицомъ, оловянными глазами и лысиной во всю голову. Другого Лашевичъ не съумѣлъ сразу назвать. — Простите, сказалъ онъ, — я забылъ вашу фамилію. Вѣдь мы сегодня впервые встрѣтились. — Ничего! разсмѣялся тотъ, высокій, широкоплечій, толстый брюнетъ, на видъ лѣтъ двадцати-пяти. Моя фамилія Шалымовъ, поклонился онъ Ѳедору Александровичу и мягко пожалъ его руку. — Уфъ! кончено, подумалъ Ѳедоръ Александровичъ и, повернувшись спиной къ Шалымову, стремительно пошелъ къ Вудылину и сѣлъ съ нимъ рядомъ. — Мнѣ нужно съ вами поговорить, сказалъ онъ купцу. — Что прикажете? Къ вашимъ услугамъ, отвѣтилъ Вудылинъ и съ доброй улыбкой нагнулся въ его сторону. Какой славный, любезный человѣкъ, подумалъ Гремухинъ. — Я къ вамъ по дѣлу, хотѣлъ предложить вамъ, не купите ли вы у меня ржи. Я привезъ съ собой обращики. Если хотите, я за ними пошлю или, лучше, пойдемте ко мнѣ наверхъ, переговоримъ-те. ====page 87==== — Нѣтъ! Зачѣмъ же? расхохотался Вудылинъ, — вы думаете, очень весело обращики смотрѣть? — Значитъ вы не хотите покупать... — Что вы! Напротивъ, съ удовольствіемъ, хоть теперь такое время, что и цѣны настоящей нѣтъ. Много у васъ ржи-то осталось? — Пять сотъ четвертей. Да вы обращики посмотрите. Вудылинъ даже руками замахалъ. — Богъ съ вами! Я вѣдь Осиновскую рожь знаю. Ваша цѣна какая? Гремухинъ замялся. Прикащикъ совѣтовалъ ему не продавать дешевле, какъ за семь съ полтиной, а торговаться ему было совѣстно. — А ваша? отвѣтилъ онъ вопросомъ. — Я вамъ восемь рублей дамъ. Согласны? — Согласенъ. — Ну, значитъ, по рукамъ. Не забывайте насъ, когда нынѣшній урожай продавать будете. Двѣ тысячи я вамъ сейчасъ дамъ, а остальныя, когда доставите. Впрочемъ, если вамъ угодно, я сейчасъ же за все заплачу. Гремухинъ отказался. Вудылинъ вытащилъ изъ боковаго кармана толстый, темнозеленый бумажникъ, вынулъ изъ него двадцать сторублевыхъ и вручилъ ихъ Ѳедору Александровичу, но росписки отъ него не взялъ. — Охота возится. Точно я вамъ не вѣрю! Владѣлецъ Осиновки былъ пораженъ этимъ легкимъ отношеніемъ къ деньгамъ и особенно тѣмъ, что Вудылинъ даже не захотѣлъ посмотрѣть обращики. Онъ замѣтилъ это Степану Степановичу. Тотъ только засмѣялся. ====page 88==== — И что толку въ обращикахъ! вмѣшался Грулевъ, — точно на нихъ надуть нельзя; въ прошломъ году одна помѣщица, Плеянова, ловко надула Мощеева: показала ему горстей пять чудной пшеницы, а доставила чуть ли не пополамъ съ рожью. — Чего не бываетъ! вздохнулъ Вудылинъ и обратился къ Гремухину: — я надѣюсь, вы не откажетесь съ нами отобѣдать. Ѳедоръ Александровичъ не зналъ, что отвѣтить. Любезность и довѣрчивость Вудылина его прельщали, но ему казалось не ловкимъ сидѣть за столомъ рядомъ съ красной рубашкой Грулева. — Я очень вамъ благодаренъ, началъ онъ... — И согласны, конечно, перебилъ Степанъ Степановичъ, — Вѣдь мы съ вами сейчасъ дѣло состряпали, а дѣло любитъ, чтобъ его вспрыснули. Гремухинъ не счелъ удобнымъ отказаться. Неравно пригодится, подумалъ онъ. — Василій Ивановичъ! Вѣдь дѣло любитъ, чтобы его вспрыснули? крикнулъ Вудылинъ Лашевичу, слушавшему какой-то разсказъ улыбавшагося Шалымова. — Любитъ, любитъ, отозвался тотъ, — только сегодня шабашъ, я пить не буду. — А что? Жены боишься? Она запретила? Всѣ расхохотались, кромѣ Гремухина. Онъ чувствовалъ себя какъ то не на мѣстѣ. Его безпокоила мысль о томъ, что безъ него дѣлается тамъ, въ Осиновкѣ. — Нѣтъ, отвѣтилъ Лашевичъ, — развѣ у меня такая жена! Да совѣстно, въ самомъ дѣлѣ, господа; я четыре дня подъ рядъ пьянымъ домой возвращался. Вѣдь у меня дѣла, заниматься надо. — Знаемъ мы ваши дѣла, сталъ дразнить Вудылинъ, — разбойниковъ защищаете, одно отъ васъ без ====page 89==== покойство честнымъ людямъ. Такъ вѣдь? кивнулъ онъ Шалымову, — вы человѣкъ у насъ новый, скажите, правду я говорю? Шалымовъ вѣжливо засмѣялся. — Нѣтъ, не разбойниковъ защищаю, вскочилъ Лашевичъ, — а заступаюсь за тѣхъ, которыхъ вы напрасно къ суду притянули. Вѣдь иной человѣкъ запутается, завертится и спасенья для него другого нѣтъ, какъ вашего брата, толстобрюхаго купца, нагрѣть. — Ладно, ладно, нѣтъ, пусть Николай Демьяновичъ скажетъ. Какъ по вашему, Николай Демьяновичъ? приставалъ Вудылинъ къ Шалымову. Тотъ снова засіялъ широкой улыбкой. — Все таки... дѣйствительно... хотя... весело проговорилъ онъ, проводя рукой по гладко выбритымъ толстымъ щекамъ. — А по моему, такъ и не надо васъ совсѣмъ, защитниковъ-то, рѣшилъ Грулевъ и оглянулся, скоро ли обѣдать подадутъ. — Что вы, Иванъ Ивановичъ, заговорилъ становой, — адвокаты, это, такъ сказать, борцы за идею... представители прогресса... Шалымовъ одобрительно кивнулъ. — Ну, понесъ нашъ Евгеній Матвѣевичъ! Протянулъ Вудылинъ, — и всегда это у него передъ водкой такіе слова являются. Шалымовъ тоже было кивнулъ, но спохватился и кашлянулъ. Лашевичъ загорячился. — Чтобы насъ не было совсѣмъ? закричалъ онъ, — такъ у васъ тогда въ Ивановѣ и жить нельзя бы было! Всякаго бы человѣка на каторгу услали. Вчера я насилу одного несчастнаго заставилъ оправдать. ====page 90==== — О! О! О! Онъ про прокурора! захохоталъ Вудылинъ. Грулевъ такъ и покатился. — Прокуроръ, прокуроръ! проговорилъ онъ, смѣясь. — Надо правду сказать, бестія этотъ прокуроръ, замѣтилъ Кустовъ, — надо правду сказать. Лашевичъ презрительно пожалъ плечами. Гремухинъ нашелъ, что ему слѣдуетъ вмѣшаться въ разговоръ, а то неловко такъ сидѣть. — Что это за прокуроръ? спросплъ онъ присяжнаго повѣреннаго, — вы, Василій Ивановичъ, разскажите. — Извольте. Вы со мной согласитесь, что совсѣмъ онъ не бестія. Пріѣзжаетъ къ намъ въ Ивановъ сельскій учитель, выписанный изъ Курска въ одну изъ здѣшнихъ сельскихъ школъ. Пріѣхалъ онъ поздно и переночевалъ на постояломъ дворѣ. На другой день, видите-ли, денегъ у него не хватило, чтобъ заплатить за конуру да тамъ за самоваръ, что-ли, такъ хозяинъ, купчина истый, понимаете, и отобралъ у него узелокъ съ вещами, книжками и вытолкалъ въ шею... да! Еще сапоги съ ногъ снялъ и взялъ себѣ... ступай, дескать, къ черту, много васъ такихъ ходитъ. — И прекрасно сдѣлалъ, подразнилъ Вудылинъ. — Нѣтъ, вы не перебивайте-съ. И такъ, вытолкали его въ шею, отобрали вещи за грошъ, да ни копѣйки у него, понимаете, въ карманѣ нѣтъ. А дѣло, видите ли, было зимой. Не идти же ему босому по снѣгу до мѣста назначенія, верстъ двадцать. Холодно стало человѣку. Понятное дѣло, пошелъ онъ въ кабакъ да и отдалъ свое пальтишко цѣловальнику, на, молъ, братецъ, возьми, да дай мнѣ пьянымъ напиться. Напился онъ согрѣлся, да и пошелъ по улицѣ въ одномъ куцомъ ====page 91==== пиджакѣ, а переночевать ему негдѣ. Что ему дѣлать? Пришла спьяна мысль такая въ голову, пошелъ парень изъ кабака въ кабакъ, да ну пьяному пароду разсказывать, что онъ московскій прокуроръ и просьбы отъ крестьянъ принимаетъ, чтобъ въ Петербургъ свезти, да кому слѣдуетъ показать. Понятное дѣло, народъ въ кабакахъ пьяный, кое-кто и повѣрилъ. Просьбы разныя писали, вручали ему, а за это подносили ему водки, а кто и денегъ давалъ. Набралъ онъ такимъ образомъ въ четыре дня тридцать семь копѣекъ, изволите видѣть, и притянули его за мошенничество къ суду. Ну, какъ по вашему? Неужели осуждать его? Вѣдь погибалъ онъ, мерзъ, голодалъ, обобрали его... — Да, да, согласился Гремухинъ, — понятно, не за что наказывать. Его оправдали? — Оправдали, но дѣло было не легкое. — Все вретъ! закричалъ Грулевъ, — мошенникъ этотъ прокуроръ. — Каналья, сказалъ Вудылинъ, кивая Шалымову на Лашевича. Шалымовъ умѣренно фыркнулъ, а становой скороговоркой проговорилъ: — мошенникъ, мошенникъ, мошенникъ! Хоть Василій Ивановичъ и понималъ, что къ нему пристаютъ ради шутки, онъ заспорилъ, называя Вудылина мошной разжирѣвшей, а тотъ его дразнилъ «брехуномъ». Становой толковалъ объ идеяхъ, Грулевъ стучалъ каблуками и у Гремухина голова разболѣлась отъ шума и духоты. Онъ подсѣлъ къ Шалымову, сдержанность котораго ему нравилась. — Вы тоже здѣсь въ первый разъ? спросилъ онъ, — ====page 92==== я, кажется, слышалъ, про васъ сказали, что вы недавно пріѣхали. — Совершенно вѣрно, отвѣтилъ Шалымовъ, — и напрасно я сюда пріѣхалъ. Глупый этакій случай вышелъ. Думаю завтра поѣхать назадъ въ Питеръ. Онъ сказалъ это и его лицо приняло столь печальное выраженье, что Гремухинъ не выдержалъ и спросилъ его, какой такой съ нимъ случай вышелъ. Шалымовъ разсказалъ слѣдующее: онъ вольнослушатель Академію Художествъ, бѣдный, очень бѣдный человѣкъ. Скопивъ немного денегъ, онъ пріѣхалъ сюда, въ Ивановъ, къ товарищу, погостить у него, пожить въ провинціи, посмотрѣть типы, поработать. Онъ и красокъ и всякихъ припасовъ привезъ было съ собой. Пріѣхалъ онъ, а товарищъ его, оказывается, наканунѣ уѣхалъ въ Москву, на выставку, и пробудетъ тамъ, какъ сказали Шалымову, недѣли четыре. — Какое несчастье! пожалѣлъ Гремухинъ, — что же вы теперь будете дѣлать? — Дѣлать нечего, мягко улыбнулся Шалымовъ, — я вчера да сегодня ходилъ по городу, осматривалъ, во всѣхъ церквахъ былъ, но все таки ничего нѣтъ интереснаго... хотя... Съ этими господами я познакомился здѣсь, вчера вечеромъ. — Настоящіе дикари, вполголоса сказалъ Ѳедоръ Александровичъ. Шалымовъ засмѣялся, быстро двигая привѣтливыми свѣтлыми гл азами. Какое у него хорошее, славное лицо! подумалъ Гремухинъ. — Слѣдовательно, вы завтра уѣдете? — Да! что же дѣлать! вздохнулъ художникъ, — назадъ въ пыльный Петербургъ; только даромъ истра ====page 93==== тился. А знаете, начинающимъ трудно деньги зарабатывать... Гремухину стало страшно жалко его. Ему нравилось круглое, простодушное лицо Шалымова и та простота, съ которой онъ разсказывалъ о своей неудачѣ. Un brave garçon,* рѣшилъ онъ. — Ѳедоръ Александровичъ. Николай Демьяновичъ! Пожалуйте кушать! весело крикнулъ Вудылинъ. Столъ былъ накрытъ на шесть человѣкъ. Рядомъ, на другомъ столѣ, была приготовлена закуска, стояли разноцвѣтные графинчики водки. Становой и Грулевъ принялись за нихъ съ удовольствіемъ, Вудылинъ тоже. Лашевичъ подумалъ, подумалъ, потомъ махнулъ рукой и опрокинулъ въ себя двѣ большія рюмки очищенной «вефь Попова», какъ говорилъ Грулевъ, бывшій какъ-то, во время краткосрочнаго пребыванія въ Москвѣ, цѣлый часъ знакомымъ съ веселой француженкой. — Чтожъ вы не пьете? обратился Степанъ Степановичъ къ Гремухину. — Для перваго знакомства! Онъ налилъ рюмку и показалъ на нее Ѳедору Александровичу. Тотъ выпилъ, подумавъ: съ волками жить, по волчьи выть. — А вы, Николай Демьяновичъ? — Нѣтъ, отвѣтилъ Шалымовъ, — водка эта нехороша, потому что въ ней такой духъ есть... — Какой тамъ духъ! Пейте, дружелюбно настаивалъ Вудылинъ. — Ни за что! Ни за что! Шалымовъ испуганно попятился. ------- *Славный малый. ====page 94==== — Ну, какой вы! Ничего съ вами не подѣлаешь. Гремухину за то пришлось выпить вторую рюмку. Водка на него дѣйствовала сразу, съ первой же минуты веселила его. Новая для него компанія показалась ему привлекательной. Простота, безъискуственное радушіе, думалъ онъ, это только въ такой средѣ и мыслимо. Нельзя разсчитывать на то, чтобъ и здѣшніе помѣщики были также обходительны. Ему нравился непьющій, скромный и вѣжливый Шалымовъ; нравилась добродушная рожа Вудылина, непринужденность Грулева, горячность Лашевича и отрывочное краснорѣчіе Кустова. Его не шокировало, что они говорили громко, ѣли неопрятно, чавкая. Сѣли за столъ. Шалымовъ по лѣвую руку Гремухина а Кустовъ по правую. Противъ него былъ Вудылинъ. Обѣдъ былъ изъ тѣхъ, лучше которыхъ въ городахъ въ родѣ Иванова и достать нельзя, за полнѣйшимъ отсутствіемъ спроса и предложенія. Гремухинъ ѣлъ много. Водка возбудила въ немъ аппетитъ, но онъ рѣшительно не могъ разобрать, что онъ ѣстъ. Телятина не телятина, да и на баранину не похоже, такъ было все безвкусно приготовлено. Вино Воронцовское, красное, пилось за обѣдомъ крѣпко. Шалымовъ не находилъ въ немъ такого духа, какъ въ водкѣ и часто прикладывался къ стакану. — А я думалъ, вы совсѣмъ не пьете, замѣтилъ Гремухинъ. — Да... все таки... хотя дѣйствительно... Вудылинъ снова сцѣпился съ Лашевичемъ. Къ первому присоединился Грулевъ, а ко второму пришелъ становой на помощь. Споръ, попятно, былъ шуточный и спорящіе это сознавали, но тѣмъ не менѣе вкла ====page 95==== дывали всю свою душу въ перекрестное словоизверженье. — Черное бѣлите, бѣлое черните, говорилъ Вудылинъ. — За грошъ брата родного продадите, съ жаромъ возразилъ Василій Ивановичъ. — Жуликамъ поддакиваете, сволочь разводите! яростно кричалъ Грулевъ. — Что-жъ, цивилизація! А общее благо! Вскрикивалъ становой, запивая каждый возгласъ стаканомъ вина. Шалымовъ и Гремухинъ смотрѣли съ недоумѣніемъ на спорящихъ. они боялись... чѣмъ это кончится? Больно ужъ лютъ былъ на видъ опьянѣвшій Грулевъ. Ѳедоръ Александровичъ, сдѣлавшійся смѣлымъ послѣ втораго стакана, дернулъ Кустова за рукавъ кителя, но безуспѣшно. Прислуживавшій грязный лакей стоялъ у притолки, заложивъ руки за спину и благосклонно глядѣлъ на обѣдающихъ. — Будетъ, господа. Довольно, сказалъ Вудылинъ. Всѣ сразу согласились, что довольно, и перестали спорить. Натѣшились. Гремухинъ воспользовался наступившимъ молчаніемъ. — Скажите, пожалуйста, спросилъ онъ, ни къ кому спеціально не обращаясь, много ли здѣсь живетъ помѣщиковъ въ уѣздѣ и что это за люди? Языкъ его начиналъ слегка заплетаться. Онъ замѣчалъ это и сердился. — Помѣщиковъ-дворянъ въ уѣздѣ мало, то есть большинство никогда къ намъ не заглядываетъ, отвѣтилъ Лашевичъ, — а что? — Я помѣщикъ. Чего ему еще надо? мрачно прохрипѣлъ Грулевъ, качаясь надъ своей тарелкой. ====page 96==== — Знакомиться хотите? спросилъ Будылинъ. — чтожъ, живетъ недалеко отъ васъ помѣщица Муфатова... — Да, я слышалъ, кажется, проговорилъ Гремухинъ. — Славная женщпна, замѣтилъ Василій Ивановичъ. — Эта та, которая со своимъ кучеромъ живетъ? спросилъ Грулевъ, — вѣдьма старая. Не вѣрьте имъ Такое рыло, что и взглянуть грѣшно. — Потомъ еще помѣщица есть, сказалъ Лашевичъ, — Незвездаковская, верстахъ въ десяти отъ Осиновки. — Толстая сплетница, повѣсить ее надо, отрѣзалъ Иванъ Ивановичъ, — не совѣтую съ ней знакомиться. — Это все помѣщицы, замѣтилъ Гремухинъ. — а помѣщиковъ развѣ нѣтъ? — Есть, есть, какъ не быть имъ! отвѣтилъ Вудылинъ. — только всѣ они по другую сторону Иванова живутъ, такъ что ихъ нельзя назвать сосѣдями. Ближній верстахъ въ пятидесяти отъ Осиновки. — Да и народъ такой... плюньте вы на нихъ, посовѣтовалъ Грулевъ. Гремухинъ много выпилъ. Лица собесѣдниковъ плавно качались въ его глазахъ, чокаясь съ бутылками и дружелюбно кивая имъ. Какой славный народъ, разсуждалъ онъ, съ трудомъ перебирая мыслями, — зачѣмъ мнѣ съ другими знакомиться, коль эти такъ хороши? Славные люди бываютъ во всѣхъ классахъ общества, эта старая истина или, какъ говорятъ, аксіома... или афоризмъ? Я умно поступилъ, уѣхавъ изъ Петербурга. Алена лучше всѣхъ петербургскихъ таксированныхъ красавицъ, Вудылинъ во сто разъ лучше Кханникова... другіе тоже. Буду я съ ними поддерживать знакомство, никого мнѣ больше не надо. Жаль, что Шалымовъ уѣзжаетъ. У него такіе добрые, милые глаза. Впрочемъ, онъ прі ====page 97==== ѣхалъ было сюда на долго, значитъ время у него свободное, можно его пригласить... Гремухинъ повернулся къ Шалымову. — Послушайте, Николай Демьяновичъ, — у меня до васъ большая, очень большая просьба. — Да? Какая? Шалымовъ придвинулъ къ нему свое широкое, лоснящееся отъ жары лицо. — Поѣдемте ко мнѣ, вѣдь вамъ ничего не стоитъ. Погостите у мепя. Въ Осиновкѣ вы можете рисовать, заниматься. Такимъ образомъ, выйдетъ, что вы не напрасно сюда пріѣхали. — Хорошо, съ удовольствіемъ, просто отвѣтилъ Шалымовъ и опустилъ свою широкую, жирную руку въ тонкіе пальцы Гремухина. — Вамъ будетъ очень хорошо, я васъ увѣряю, продолжалъ Ѳедоръ Александровичъ, — вы знаете, въ деревнѣ такъ удобно... вамъ будетъ очень хорошо. — Я вамъ очень благодаренъ. Непремѣнно поѣду... Гремухину такъ понравилась простота, съ которой было принято его предложенье, онъ такъ былъ тронутъ радостью, покрывшей лицо Шалымова, что почти обнялъ его, положивъ ему руки на плечи и придвигая къ себѣ его мощную фигуру. — Какъ я радъ, какъ я радъ! повторилъ онъ нѣсколько разъ. — Человѣкъ! Шампанское! крикнулъ расходившійся Вудылинъ. За бокалами снова начался споръ между нимъ и Лашевичемъ. Такое ужъ у нихъ было обыкновеніе, ничего не подѣлаешь. Это входило въ программу ихъ ежедневно повторявшейся жизни. Суть спора была та же, только выраженья споря ====page==== — 98 щихъ становились все болѣе и болѣе картинными. Они, такъ сказать, наглядно демонстрировали другъ друга. Спустя нѣсколько минутъ, Лашевичъ одержалъ верхъ. Дѣло въ томъ, что онъ, въ качествѣ присяжнаго повѣреннаго, держалъ Вудылина въ рукахъ, бывши раза два его защитникомъ на судѣ. Василій Ивановичъ зналъ кое-что о безчинствахъ Степана Степановича и теперь упомянулъ о какой-то исторіи изнасилованія, — исторіи, оставшейся неразъясненной. — Если бы не я тебя спасъ, кричалъ адвокатъ (дошедши до извѣстной точки, они всегда переходили на ты ), — если бы не я тебя спасъ, такъ тебѣ теперь не сладко бы было. — Полно, полно, перестань, бормоталъ Вудылинъ. Онъ не любилъ говорить объ этомъ фактѣ. — Понятно, перестаньте. Ишь! Нашли разговоръ, сказалъ Грулевъ. Иванъ Ивановичъ тоже терпѣть не могъ разсужденій на такія темы. — Дикость нравовъ... распущенность... великое зло! хрипѣлъ становой, бросая недовольные взгляды на пустыя бутылки. — Владиміръ Петровичъ идетъ, Владиміръ Петровичъ! крикнулъ Вудылинъ, высунувшись въ окно, — зайдите къ намъ на минутку. Ну, да идите, все васъ упрашивать надо... Идетъ! Идетъ! Человѣкъ! Еще шампанскаго... — Это здѣшній докторъ, Вербивинъ, милѣйшій человѣкъ, пояснилъ онъ Гремухину. — Докторъ, это хорошо... дѣйствительно, весело произнесъ полупьяный Шалымовъ. — Къ чему вы его призвали! сказалъ Лашевичъ, — человѣкъ вовсе не подходящій къ нашей компаніи. ====page 99==== — Вѣрно, вѣрно, поддержалъ Грулевъ — пить не пьетъ, а говоритъ такъ, что и нашему Василью Ивановичу за нимъ не угнаться. Лашевичъ хотѣлъ возразить, но пожалъ плечами и сталъ чекаться съ Кустовымъ. Вошелъ докторъ. — Господа! сказалъ онъ, снимая съ головы мягкую шляпу, — поспѣшность, съ которой я явился на зовъ многоуважаемаго Степана Степановича, служитъ вѣрнымъ признакомъ того, какъ мнѣ всегда пріятно васъ видѣть. Онъ проговорилъ это мягкимъ пѣвучимъ баритономъ, поднявъ немного кверху красивое лицо, окаймленное широкой русой бородой. На видъ было ему лѣтъ двадцать восемь. Мягкость манеръ, изящныя, изысканныя позы, красиво сшитый сюртукъ сразу бросались въ глаза при видѣ его высокой, стройной фигуры. Гремухину онъ не совсѣмъ пришелся по душѣ. Ѳедоръ Александровичъ уже отвыкъ отъ такихъ, отъ чистыхъ. Въ какой нибудь часъ онъ сошелся, сроднился съ Вудылиными и Кустовыми, напился съ ними, увлекся ихъ грубой отрывистой рѣчью, а тутъ явилось существо, нарушающее общую гармонію. — Нѣтъ, господа, я пить не буду, отказывался докторъ, — въ столь жаркіе дни, когда человѣкъ угнетенъ, находясь подъ вліяніемъ ощущенія жары, всѣ напитки, содержащіе въ себѣ хоть бы ничтожный процентъ алкоголя, только усиливаютъ то мученье, которое неизбѣжно испытываешь при высокой температурѣ. Виноватъ, я здѣсь знакомъ не со всѣми, замѣтилъ онъ, — и возьму на себя смѣлость представиться. Докторъ Вербивинъ, сказалъ онъ мягко Шалымову. Докторъ Вербивинъ, сказалъ онъ еще мягче Ѳедору Александровичу. ====page 100==== — Я вижу, господа, продолжалъ онъ, обращаясь ко всей компаніи, — что вы, не смотря на многократныя увѣщанія съ моей сторопы, продолжаете отравлять себя спиртными и шипучими напитками, припебрегая всѣми указаніями гигіены. Нехорошо, очень нехорошо. — Господи! Вамъ бы, Владиміръ Петровичъ, вмѣсто меня адвокатомъ быть! полушутливо, полусердито сказалъ Лашевичъ. — Потягайтесь-ка, чья возьметъ, насмѣшливо предложилъ Иванъ Ивановичъ. — Отчего? Можетъ быть, вы, многоуважаемый Иванъ Ивановичъ, находите, что я много говорю, что я слишкомъ часто пользуюсь даннымъ намъ въ отличіе отъ животныхъ даромъ слова, что я имѣю обыкновеніе выражать свою мысль ясно, но возможности, понятно и, такъ сказать, общедоступно, но, если вы будете принимать въ соображенье то... Такимъ образомъ говорилъ онъ цѣлыхъ пятнадцать минутъ, красиво играя своимъ голосомъ, снисходительно улыбаясь и поминутно проводя рукой по шелковистой бородѣ. Гремухину онъ страшно надоѣлъ. Воспользовавшись тѣмъ, что Вудылинъ задремалъ съ сигарой въ зубахъ, а остальные пьютъ и съ недоумѣніемъ смотрятъ на Вербивина, онъ вышелъ и приказалъ, чтобъ запрегли лошадей. Онъ не сразу вернулся въ столовую, а пошелъ къ себѣ въ комнату, вымылся, освѣжился и только минутъ черезъ двадцать пришелъ опять внизъ. Всѣ сидѣли по прежнему у стола, но безъ оживленья. Веселый періодъ пьянства прошелъ, наступила сонливость, взаимное отвращенье другъ къ другу. Разговоры были вялые, безсвязныя фразы прекращались въ самомъ ====page 101==== своемъ началѣ, терялись въ какомъ то мычаньи. Грулевъ насупился и не хотѣлъ ни на кого смотрѣть. Становой откинулся назадъ съ горькой улыбкой и, вытянувъ руку, съ разочарованнымъ видомъ барабанилъ ею по столу. Вудылинъ не то дремалъ, не то жевалъ сигару. Шалымовъ овладѣлъ Вербивинымъ и разсказывалъ ему о какихъ то своихъ болѣзняхъ, но такъ не ясно, что докторъ былъ въ недоумѣньи, но все таки улыбался, показывая красивые зубы. — Вы на видъ совсѣмъ здоровы, говорилъ онъ Николаю Демьяновичу, глядя на его полную физіономію. — Дѣйствительно... хотя... это только такъ кажется... но я вамъ сказалъ, что я чувствую. — Да, да. Вотъ что: вы мнѣ это напишите. Мысль, изложенная на бумагѣ, становится гораздо яснѣй, понятнѣй и, такимъ образомъ, ваша цѣль будетъ лучше достигнута... Шалымовъ помялся; онъ предпочиталъ словесныя объясненія. — Чтожъ, вы ѣдете со мной? спросилъ его Гремухинъ. — Лошади уже поданы. — Непремѣнно, какже, отвѣтилъ Шалымовъ и кинулся на верхъ собирать свои вещи. Передъ отъѣздомъ, по настоянію Вудылина, пришлось еще разъ выпить и, кромѣ того, со всѣми перецаловаться. Ѳедоръ Александровичъ разнѣжился и когда онъ сѣлъ съ Николаемъ Демьяновичемъ въ тарантасъ, ему жалко было покидать этихъ милыхъ людей. ====page==== ГЛАВА V. Было семь часовъ вечера, когда они выѣхали изъ Иванова. Жара спала. Гремухинъ лѣниво поддавался толчкамъ тарантаса, мягко переваливаясь то въ уголъ экипажа, то на толстое тѣло Шалымова. Николай Демьяновичъ вдыхалъ воздухъ со всѣхъ силъ, раскрывая огромный ротъ и даже разширяя ноздри. Онъ съ восторгомъ смотрѣлъ по сторонамъ и нѣсколько разъ собирался заговорить съ Ѳедоромъ Александровичемъ, но тотъ съ такой же блаженной улыбкой глядѣлъ въ другую сторону, мечталъ, и Шалымовъ не посмѣлъ нарушить молчанье. Гремухинъ мечталъ, безсвязно переходя отъ одной грезы къ другой. Онъ окончательно пришелъ къ убѣжденью, что ему въ деревнѣ будетъ очень хорошо, лучше, чѣмъ гдѣ либо на земномъ шарѣ. Поѣздка въ городъ ему это доказала. Съ такими людьми, съ такими чудными людми можно жить. Они, навѣрно, будутъ часто къ нему пріѣзжать: будутъ пить, какъ сегодня. Отнынѣ онъ не одинъ, съ нимъ Шалымовъ. Надо его уговорить подольше остаться въ Осиновкѣ. А что тамъ дѣлается въ настоящую минуту? Чѣмъ занята Елена? А Минерва? — Дайте срокъ, дайте срокъ, шепталъ онъ, — я буду ====page 103==== счастливѣе всѣхъ. Мнѣ не нужно ни кутежей, ни столичнаго веселья. Я хочу тихой, покойной, безпечной жизни и такую дастъ мнѣ Осиновка. — Ну что, вамъ нравится здѣшняя природа? спросилъ онъ своего спутника, показывая на грамадную скатерть хлѣба, раскинутую по обѣимъ сторонамъ дороги. — Чудо! Чудо! вскрикнулъ Шалымовъ, — что за воздухъ! Нѣтъ, знаете, лучше нѣтъ жизни, какъ въ деревнѣ. — Неправда-ли! радостно подхватилъ Гремухинъ, — я совершенно того же мнѣнья, здѣсь все такъ прелестно. Вы увидите Осиновку и, навѣрно, согласитесь долго тамъ прожить. Тамъ вы можете писать съ натуры; сверху чудный видъ на мельницу, на прудъ, потомъ типы найдутся... — Хорошо! радовался Шалымовъ, усердно вбирая въ себя воздухъ. — Отчего вы такъ дышете? съ любопытствомъ спросилъ Гремухинъ. — Помилуйте! деревенскій воздухъ, это такъ, здорово, полезно... — Развѣ вы больны? Ѳедоръ Александровичъ окинулъ взглядомъ могучую фигуру художника. — У васъ черезвычайно здоровый видъ. Шалымовъ поморщился. — Да, но, дѣйствительно... хотя, сказалъ онъ, — такъ кажется, потому что у меня жира много, оно нехорошо. — Въ такомъ случаѣ, вамъ бы слѣдовало поѣхать заграницу, полѣчиться. — О! заграницу! вскричалъ съ азартомъ Николай Демьяновичъ, — я, знаете, мечтаю туда поѣхать, но не ====page 104==== лѣчиться, а учиться, смотрѣть, какъ пишутъ итальянцы, испанцы, французы. Къ несчастью, у меня денегъ нѣтъ. Впрочемъ, я надѣюсъ получить золотую медаль зимой, на конкурсѣ, и деньги тогда Академія дастъ... хотя, дѣйствительно... потомъ, я иностранныхъ языковъ не знаю. — Не знаете? удивился Гремухинъ. Онъ думалъ, что всякій художникъ знаетъ иностранные языки. Какъ странно! я его буду учить, мелькнуло у него въ головѣ, это будетъ доброе дѣло. Шалымовъ продолжалъ говорить о своемъ желаньи побывать заграницею, потомъ о той картинѣ, которую готовилъ къ зимѣ. онъ уже набросилъ эскизъ и показывалъ одному изъ профессоровъ. Тотъ хвалилъ. — Какой сюжетъ? спросилъ Ѳедоръ Александровичъ. — Антикварій. Это знаете, сюжетъ прелестный. Сколько вещей можно по всѣмъ угламъ разставить! фарфоръ, золото, бархатъ, драгоцѣнности, шелкъ, статуи, картины. Вы увидите, какъ я буду работать. Если получу медаль, поѣду заграницу, а не получу, то дѣлать нечего, ѣхать не придется. Гремухинъ съ жалостью посмотрѣлъ на него. Какой у насъ несчастный народъ эти художники, подумалъ онъ. Впрочемъ, вездѣ такъ... Въ Парижѣ... les rapins... — А вы ненамѣрены скоро поѣхать заграницу! Вдругъ спросилъ Шалымовъ. — Нѣтъ, отвѣтилъ Ѳедоръ Александровичъ, — мнѣ здѣсь хорошо. А что? — Такъ, ничего... просто. Настало молчанье. Тарантасъ уже свернулъ съ большой дороги и катился по косогору, перепрыгивая изъ одной колеи, въ другую. Заходящее солнце ярко окрасило ====page 105==== часть горизонта и постепенно скрывалось за свѣтлой колокольней едва виднѣющейся вдали сельской церкви. — Какъ это красиво! сказалъ Гремухинъ, — я завидую вашему таланту. Еслибы я успѣлъ рисовать, то сейчасъ бы схватилъ эту картину. Какъ жаль, что меня не научили... Кстати, гдѣ вы учились? Вы, вѣроятно, были въ университетѣ? Художникъ замялся. — Нѣтъ, я нигдѣ не учился, сказалъ онъ и улыбнулся. — Нигдѣ?! Гремухинъ разинулъ ротъ отъ удивленья. Шалымовъ сталъ жаловаться на семью. Его никуда не отдавали учиться, даже въ гимназію не посылали. Онъ кое-какъ самъ научился читать, писать и попалъ въ Академію, благодаря тому, что его дядя былъ тамъ прежде натурщикомъ... Вотъ, на его братьевъ родители, небось, денегъ не пожалѣли, всему ихъ научили, а на него и смотрѣть не хотѣли. Хорошо, онъ годами ушелъ отъ всеобщей воинской повинности, а то страшно подумать, что съ нимъ стало бы при его слабомъ здоровьѣ... У него грудь слаба, частое головокруженье... — Вы ушли отъ военной службы? Сколько же вамъ лѣтъ? Гремухинъ съ недоумѣньемъ смотрѣлъ на его молодое лицо. — Тридцать три, отвѣтилъ Шалымовъ, — а вы служили? — Нѣтъ, я единственный сынъ. Не очень то молодой художникъ, подумалъ Ѳедоръ Александровичъ. Ну, все равно, человѣкъ хорошій; какое мнѣ дѣло до его карьеры! Николай Демьяновичъ разсказывалъ про семью, жа ====page==== ловался на братьевъ, говорилъ, что они носъ задрали, семьѣ не помогаютъ, хотя зарабатываютъ больше его, а онъ самый бѣдный, поддерживаетъ старуху-мать, не смотря на то, что она и покойный отецъ испортили его жизнь. Его братья тоже художники-баталисты, но у нихъ нѣтъ таланта. У него у одного талантъ настоящій. Онъ своего добьется. Положимъ, ему уже тридцать три года, но если онъ до сихъ поръ неизвѣстенъ, въ томъ виноваты родители, не давшіе воспитанья. Ему труднѣе приходится, чѣмъ другому. Тѣмъ не менѣе, онъ не унываетъ. Со временемъ, съ Божьею помощью, онъ будетъ зарабатывать большія деньги. — Дай Богъ, сказалъ Гремухинъ и крѣпко пожалъ ему руку. Шалымовъ ему положительно нравился. Въ немъ было что-то такое, что приходилось ему по душѣ. Не простота ли манеръ, безъискуственность рѣчи? Гремухину было жаль его. Онъ представлялъ себѣ его дѣтство, какъ родители безпричинно притѣсняли маленькаго Колю, били его, не позволяли учиться, сберегая всѣ деньги на воспитанье остальныхъ сыновей, отплачивающихъ имъ нынѣ черной неблагодарностью. Доброе сердце Ѳедора Александовича возмущалось. Онъ съ состраданьемъ смотрѣлъ на плотный силуэтъ задумавшагося Шалымова и искалъ на его лицѣ слѣдовъ мучительнаго дѣтства. Ему казалось, что онъ ихъ находитъ множество. Дѣло въ томъ, что пары вина, разсѣявшись, оставили послѣ себя какой-то осадокъ грусти, расположенья къ печальнымъ мыслямъ. Николай Демьяновичъ тоже увлекся своими собственными словами, онъ сталъ имъ вѣрить вполнѣ, забывъ, что его за лѣнь исключили изъ второго класса гимназіи и что онъ больше никуда, по причинѣ непреодолимой не ====page 107==== способности, поступить не могъ. Его братья казались ему извергами, а онъ самъ несчастнымъ пасынкомъ судьбы, жертвующимъ собой для блага своихъ прежнихъ мучителей — Полно! пріободрилъ его Ѳедоръ Александровичъ, — вся жизнь еще впереди, вы своего добьетесь... Шалымовъ сразу повеселѣлъ. — Непремѣнно, непремѣнно, сказалъ онъ, — но... дѣйствительно... хотя... — Я постараюсь, продолжалъ Гремухинъ, — чтобъ вамъ было удобно у меня заниматься. Можно выстроить мастерскую, если захотите... ничего не стоитъ, плотниковъ у меня теперь много. Я со своей стороны все сдѣлаю и убѣжденъ, что вамъ будетъ не хуже, чѣмъ заграницей. — Нѣтъ! Навѣрно не хуже, даже лучше! поспѣшилъ заявить покладистый Николай Демьяновичъ. — Только, если вы будете писать своего Антикварія, то у меня, пожалуй, не найдется тѣхъ роскошныхъ предметовъ, которыми вы хотите наполнить свою картину. Я поищу, въ кладовыхъ, можетъ быть, и окажется кое что. — Навѣрно, окажется. Въ деревнѣ, знаете, такъ много находится такихъ вещей, что... Шалымовъ окончилъ свою фразу мимикой. Словъ у него не хватило. — Кромѣ того, сказалъ онъ, черезъ нѣсколько времени, — въ деревнѣ очень здорово жить. — Здорово, здорово, подхватилъ Гремухинъ, — вы вылѣчетесь отъ всѣхъ недуговъ. — Да, да, у меня часто сердцебіеніе, потомъ вотъ тутъ подымаетъ, подымаетъ, какъ будто что то ростетъ. — Воздухъ хорошій у насъ, пройдетъ. ====page 108==== — Пройдетъ! Шалымовъ не считалъ возможнымъ противорѣчить такому славному человѣку, какъ Гремухинъ. За нѣсколько минутъ до Осиновки, Ѳедоръ Александровичъ сталъ неразговорчивъ, разсѣянно отвѣчалъ на вопросы и замѣчанья художника. Ему внезапно страшно захотѣлось скорѣй увидѣть Алену. Это такая добрая женщина. (Онъ не говорилъ больше «баба», думая о ней). — Погоняй! крикнулъ онъ Степану. Кучеръ стегнулъ лошадей, тройка рванулась и, вскорѣ, среди темноты засверкали огоньки Осиновскаго дома и обрисовалась темная масса усадьбы. — Вотъ мы и пріѣхали, съ удовольствіемъ проговорилъ Ѳедоръ Александровичъ, вылѣзая изъ тарантаса. — Какъ здѣсь хорошо! сказалъ Николай Демьяновичъ, неуспѣвшій еще ровно ничего разглядѣть. — Еще бы! Я вамъ говорилъ. Гремухину хотѣлось сейчасъ пойдти къ Аленѣ, посмотрѣть на нее, но, какъ гостепріимный хозяинъ, онъ долженъ былъ сперва заняться Шалымовымъ. Въ домѣ комнатъ было достаточно, но онѣ всѣ были такъ неудобно расположены, что въ нихъ нельзя было помѣстить болѣе или менѣе привередливаго гостя. Сперва Гремухинъ хотѣлъ ему отвести большую спальню, рядомъ со своей, потомъ рѣшилъ оставить ее на всякій случай, неравно гость поважнѣй пріѣдетъ. Наконецъ, для Шалымова очистили отъ ящиковъ просторную кладовую, поставили постель, столъ, стулья, и она превратилась въ высокую приличную комнату, отъ которой художникъ пришелъ въ восторгъ. ====page 109==== Онъ объявилъ, что она ему можетъ служить и мастерской, потому что окно было большое. — Прекрасно! одобрилъ Гремухинъ и вышелъ, приказавъ Капитону помочь новопріѣзжему барину вынуть вещи изъ чемодана. Устранивъ, такимъ образомъ, непріятнаго свидѣтеля, онъ тихо пошелъ въ буфетъ, боясь натолкнуться на Ефима. Онъ не сообразилъ, что никто не мѣшаетъ ему войдти открыто въ буфетъ и не увидитъ въ томъ ничего поразительнаго. Алена была одна. Она, старательно, хмуря брови, схватила дюжими пальцами три тарелки, собираясь нести ихъ въ столовую. — Здравствуй, Алена, сказалъ Гремухинъ. Алена вскрикнула и уронила тарелки на полъ. — Ой! Испужалась я, али въ жаръ бросило, проговорила она, раскраснѣвшись и переминаясь съ ноги на ногу среди осколковъ посуды. — Вонъ и за тарелки Капитонъ Михайлычъ забранится. — Не говори «испужалась», а испугалась, добродушпо замѣтилъ Гремухинъ. Алена улыбнулась и стала подбирать черепки съ пола. Ѳедоръ Александровичъ подошелъ къ ней, онъ хотѣлъ ей что-то сказать, но въ это время послышались шаги въ корридорѣ и онъ быстро вышелъ на заднее крыльцо. Проходя мимо кухни, онъ приказалъ Афанасію поторопиться съ ужиномъ и направился въ контору, осторожно ступая среди темноты. Добродушный водолазъ, Фингалъ, чуть не сшибъ его съ ногъ, кинувшись обнимать и лизать хозяина. — Здравствуй, здравствуй, Финушка, сказалъ онъ, — довольно, отстань. Ты добрый песъ, я знаю. ====page 110==== Но Фингалъ не унимался, прыгалъ вокругъ него, колотилъ его хвостомъ по ногамъ и такъ униженно ласкался къ барину, что тотъ не сталъ его больше гнать. — Что новаго? спросилъ Гремухинъ. вошедши къ прикащику. — Все благополучно-съ, ваше благородіе, отвѣтилъ тотъ, вставая со стула, — вотъ, значитъ, я сейчасъ насчетъ зароботковъ листы смотрѣлъ. Нонѣ я, значитъ, повѣстилъ, завтра выйдутъ на работу. — Хлѣбъ косить? — Такъ точно-съ. — Отлично. Ѳедоръ Александровичъ былъ въ такомъ настроеніи, что ему всѣхъ хотѣлось хвалить. Онъ разсказалъ Гамакину о продажѣ хлѣба, далъ ему полторы тысячи рублей. Прикащикъ заперъ деньги въ несгораемый шкапъ, наполненный бумагами, квитанціями и квитками. — Вудылинъ, кажется, человѣкъ хорошій, замѣтилъ Гремухинъ. — Оченно хорошій. Такого купца днемъ съ огнемъ не отыскать. Конторскіе часы пробили десять. Пора ужинать, подумалъ Ѳедоръ Александровичъ и, дружелюбно кивнувъ Гамакину, направился къ выходу. Прикащикъ пошелъ за нимъ. — Вы куда? спросилъ Гремухинъ. — Такъ, ничего, ваше благородіе, я, значитъ, хотѣлъ сказать вамъ... — О чемъ? Говорите. — Нѣтъ, ужь мы лучше выйдемъ, ваше благородіе, здѣсь неравно кто услышитъ... ====page 111==== Ѳедоръ Александровичъ встревожился. Навѣрно про Елену, мелькнуло у него въ умѣ. Они вышли изъ конторы. Фингалъ, поджидавшій барина у дверей, со свойственной водолазамъ любезностью, кинулся къ нему на грудь. — Пошелъ вонъ! крикнулъ тотъ съ нетерпѣньемъ. Фингалъ не унимался. Прикащикъ толкнулъ его ногой въ бокъ. Добрый песъ взвизгнулъ и медленно отошелъ, встряхивая ушами. — Въ чемъ дѣло? спросилъ Гремухинъ. — Дѣло пустое-съ и я не хотѣлъ васъ безпокоить, да все, думаю, лучше сказать, потому, значитъ, барину все знать надо. — Говорите, говорите. Ѳедоръ Александровича бѣсила медлительность Гамакина. — Сути, значитъ, никакой въ томъ нѣтъ, а слышалъ я сегодня, какъ Марфа птичница, въ людской толковала объ Аленѣ... не хорошо, значитъ, она про нее толковала... — Да что она говорила? — Солдатка, говоритъ, подлая, съ бариномъ снюхалася. Ужъ вы, ваше благородіе, простите, такъ она и сказала. Секлетея, значитъ, баба хорошая, ее и спрашиваетъ: а ты почемъ знаешь? А птичница говоритъ: знаю, потому видѣла, какъ баринъ ее, подлую, цаловалъ. Была я, говоритъ, вечеромъ въ палисадникѣ, цыпленка ловила, и, вижу, онъ въ горницѣ ее цалуетъ, а та такъ и смѣется, такъ и смѣется. Теперь, небось, въ ситцахъ ходитъ, барыня нашлась... — Марфа? Птичница? коротко переспросилъ Гремухинъ. Злость его душила. Онъ судорожно сжималъ ручку тросточки и раза два свиснулъ ею по воздуху. ====page 112==== — Такъ точно-съ. — Вонъ ее! Сейчасъ-же. Чтобъ духа ея въ усадьбѣ не было. Нанять другую. Проговоривъ это, онъ пошелъ быстрыми шагами къ дому. Прикащикъ насмѣшливо посмотрѣлъ ему вслѣдъ и, не откладывая дѣла въ долгій ящикъ, отправился приводитъ въ исполненье приказанье барина. Другую птичницу найти не трудно. Груша, сестра Алены, давно этой дожности добивалась, да раньше не къ чему было ее нанимать, а теперь все лучше, какъ свои люди кругомъ будутъ. — Подлый пародъ, дрянь народъ, шепталъ Гремухинъ, — только и знаютъ, что сплетничать, подсматривать. Небось, поймутъ, отчего Марфу разсчитали, и будутъ осторожнѣй канальи!.. Безсознательно Ѳедоръ Александровичъ подошелъ не къ парадному, а къ заднему крыльцу. Онъ услышалъ, шумъ, крики, женскій плачъ. Что это, подумалъ онъ, никакъ Капитонъ снова пьянъ напился! Это ни на что не похоже, я ему задамъ! Гремухинъ тихо вошелъ въ темныя сѣни и посмотрѣлъ сквозь стеклянную дверь въ буфетъ. Въ буфетѣ, спиной къ Гремухину, стоялъ Капитонъ и, размахивая руками, бранилъ Алену. — Ахъ, ты дрянь такая! кричалъ онъ, — три тарелки разбила. Да тебя, косолапую, нѣшто можно къ этому дѣлу допускать! Тебѣ землю пахать, вó-что! Я тебѣ задамъ. Деревня! Изъ за тебя меня баринъ будетъ ругать, а скажу я ему, что ты разбила, такъ къ черту пошлетъ. Очень ему твое рыло приглянулось. Алена, закрывшись передникомъ, не плакала, а однообразно выла. Афанасій и Ефимъ были зрителями и ====page 113==== съ интересомъ смотрѣли на дѣйствующихъ лицъ, при чемъ Ефимъ какъ то особенно старательно таращилъ глаза, а поваръ ехидно улыбался, кивками одобряя Капитона, съ видомъ знатока. Вдругъ дверь отворилась съ такой силой, что одно изъ стеколъ разбилось въ дребезги. Гремухинъ быстро вошелъ, блѣдный, съ выраженьемъ такой злости на лицѣ, что Ефимъ моментально исчезъ, а Афанасій инстинктивно нагнулся. Капитонъ, слегка пьяный, не могъ; сразу сообразить, въ чемъ дѣло, а Алена систематично продолжала выть. Ѳедоръ Александровичъ безмолвно схватилъ Капитона за шиворотъ, потрясъ его раза два съ нервной силой и вытолкалъ его въ сѣни. — Собирай свои вещи, сказалъ онъ прерывавшимся голосомъ, — маршъ въ контору за расчетомъ. Черезъ полчаса вонъ отсюда. — А вы по мѣстамъ, черти, не то я до васъ доберусь, крикнулъ онъ повару и Ефиму, вылѣзшему изъ подъ стола. Тѣ поспѣшили удалиться. — Не плачь, сказалъ Гремухинъ Аленѣ, — отчего ты мнѣ раньше не сказала, что онъ съ тобой такъ обращается. Сегодня ты будешь къ столу подавать! Ѳедору Александровичу хотѣлось еще съ ней поговорить, утѣшить ее, но онъ рѣшилъ, что лучше послѣ, и, сказавъ ей: «не плачь, послѣ придешь ко мнѣ, знаешь», пошелъ искать Шалымова. Когда баринъ ушелъ, Алена опустила передникъ и вытерла вспотѣвшее лицо. Она устала. Кабы баринъ промѣшкалъ, то у нея не хватило бы голоса выть. Молодецъ Иванъ Александровъ! Хорошую штуку онъ придумалъ... Гремухинъ засталъ Шалымова въ гостинной. Худож ====page 114==== никъ сидѣлъ, прижавшись къ углу дивана, блѣдный, грузно откинувшись назадъ. — Что съ вами? спросилъ Ѳедоръ Александровичъ. Никакъ заболѣлъ, подумалъ онъ, еще возись съ нимъ. — Ничего, ничего, проговорилъ Николай Демьяновичъ, — я, знаете, испугался, крики тутъ были, шумъ... Гремухина такъ разсмѣшила причина волненья Шалымова, что онъ расхохотался и гнѣвъ его почти прошелъ. — Какой вы боязливый! сказалъ онъ. — Да, я, знаете, трусъ, простодушно сознался тотъ, — у меня очень слабые невры, — Невры? Надо говорить «нервы»... Николай Демьяновичъ не смутился и едва замѣтно пожалъ плечами. — Говорятъ невралгія, значитъ невры, возразилъ онъ съ апломбомъ. — Ну, хорошо, пойдемте ужинать, мы сегодня опоздали, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ и повелъ своего новаго компаньона въ столовую. Минерва, съ часъ уже протосковавшая у накрытаго стола, яростно кинулась на Шалымова, хрипло лая и стараясь схватить его за толстыя икры. Художникъ снова исугался и торопливо отступилъ. — Минерва! На мѣсто! Крикнулъ Гремухинъ и придвинулъ ей стулъ. Она тотчасъ же успокоилась и заняла свой обычный постъ, рядомъ съ Ѳедоромъ Александровичемъ. Гремухину ѣсть не хотѣлось, но за то Шалымовъ и Минерва ѣли страшно много и быстро, такъ что Алена едва усиЬвала принимать одно блюдо за дру ====page 115==== гимъ, ежеминутно рискуя уронить что нибудь на полъ. Ѳедору Александровичу было пріятно на нее смотрѣть и, вмѣстѣ съ тѣмъ, ему жаль было ее. Бѣдная женщина, думалъ онъ, ее мучили, притѣсняли, а она и виду не подавала... Если бы не простая случайность!.. Онъ пилъ, постоянно доливая краснымъ виномъ, стоявшій передъ нимъ стаканъ. Уже Шалымовъ пересталъ ѣсть и Минерва, насытившись, захрапѣла подъ столомъ, а онъ все пилъ, безсознательно, съ какой-то потребностью не сидѣть смирно, двигать правой рукой, подносить стаканъ ко рту. Съ каждымъ глоткомъ становилась ему Алена милѣй, дороже. Ему захотѣлось выразить это кому-нибудь, подѣлиться съ кѣмъ бы то ни было тѣми чувствами, которыя, пожалуй, еще зарождались въ его душѣ, и, въ эту минуту, онъ увидѣлъ передъ собой веселые, добрые глаза вдоволь наѣвшагося Шалымова. — Вы видите, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ, — намъ подаетъ женщина, а не лакей, я лакея прогналъ. — А! прогнали, одобрительно произнесъ художникъ. — Да, я увидѣлъ, что онъ ее притѣсняетъ, а тотъ, кто притѣсняетъ женщину — подлецъ. — Да, да, подлецъ, поспѣшилъ согласиться Николай Демьяновичъ. — Особенно, когда эта женщина достойна уваженья, довершилъ свою мысль Гремухинъ, разгорячившись подъ вліяніемъ выпитаго вина. Шалымовъ чуть было не выразилъ удивленья, но спохватился, съ чувствомъ поддакнулъ и, внезапно сообразивъ, крѣпко пожалъ руку Гремухина. Ѳедоръ Александровичъ вдругъ увидѣлъ въ немъ ====page 116==== преданнаго друга, человѣка, понимающаго его чувства; онъ не могъ дольше выдержать и сразу разсказалъ ему все, украшая ореоломъ преданности, любви и мученичества неуклюжую фигуру Алены, ставшую для него идеальной. — Да, дѣйствительно это чудная женщина! воскликнулъ Шалымовъ, — вы прекрасно сдѣлали, что протурили Капитона. Знаете, я бы, на вашемъ мѣстѣ, сдѣлалъ ее ключницей, чтобъ не принуждать ее къ мужской работѣ. — Надо сперва найдти другого лакея... — Въ городѣ найдете, прикажите своему прикащику. — Отлично! Славный вы человѣкъ, Николай Демьяновичъ. Краснаго вина больше не было на столѣ, но бѣлаго хватило имъ на то, чтобъ выпить «на ты». — Сперва Алена призадумалась, узнавъ, что новый баринъ — Шалымовъ — останется долгое время въ Осиновкѣ, но скоро ея озабоченность исчезла: когда она обратилась къ Гремухину съ вопросомъ, знаетъ ли онъ Николая Демьяновича хорошо, не дурной ли это человѣкъ, «чего на свѣтѣ не видано», онъ ее успокоилъ, разсказалъ, что за милая личность Шалымовъ, какъ онъ горячо принимаетъ къ сердцу все то, что до нея относится. Изъ города былъ взятъ лакей Илья и домашняя жизнь пошла по прежнему подъ зоркимъ наблюденіемъ ====page 117==== новоиспеченной ключницы, Елены Савельевой Кузьмихиной. Наступила давно ожидаемая рабочая пора. Первые дни, Гремухинъ ѣздилъ раза по два въ полѣ, причемъ бралъ съ собою Шалымова. Художника не трудно было оторвать отъ импровизированной мастерской. Онъ говорилъ, что, все равно, въ жаркіе дни ничего не напишешь, мухи лѣзутъ въ глаза, на палитру... просто не даютъ работать. Обыкновенно, онъ, бросивъ кисти на стулъ, ложился на постель и засыпалъ сладкимъ сномъ часа на два, послѣ чего жаловался на головную боль и тому подобныя страданья. Антикварій плохо подвигался впередъ. Всѣ предметы, могущіе хоть кое-какъ служить аксесуарами для картины, были принесены въ комнату Шалымова и превратили ее въ какой-то безпорядочный базаръ. Ему было скучно разъѣзжать по полямъ съ Гремухинымъ, но онъ, по добротѣ, либо вслѣдствіе другого чувства, скрывалъ это и никогда не отказывался. Впрочемъ, и Ѳедору Александровичу это занятье скоро надоѣло. Въ самомъ дѣлѣ, нѣтъ ни малѣйшаго разнообразія, все одно и тоже. Говорить съ крестьянами онъ не умѣлъ. Алена тоже крестьянка, а съ ней, право, легче, совсѣмъ даже легко говорить. О! она умница, прекрасная женщина. Что за важность, что она мужичка. Въ Петербургѣ есть княгини не стоющія ее. Такъ разсуждалъ Гремухинъ и Николай Демьяновичъ съ нимъ соглашался вполнѣ, отъ всего сердца. Такой ужь былъ человѣкъ Николай Демьяновичъ. Сердечный. Онъ даже самъ говорилъ, что у него сердцебіеніе бываетъ потому, что онъ слишкомъ добръ. Гремухинъ ====page 118==== полюбилъ его толстое доброе лицо, испещренное слѣдами неуклюжаго бритья. — Отъ чего ты брѣешься? спросилъ онъ его однажды, — ты будешь гораздо лучше съ бородой, право. — Потомъ отпущу, многозначительно отвѣтилъ Шалымовъ. — Когда буду извѣстенъ; теперь неловко. Дѣйствительно, отпустивъ бороду, онъ бы пересталъ быть на видъ молодымъ художникомъ. Антикварій забавлялъ Гремухина. Онъ часто заходилъ смотрѣть, подвигается ли работа. Тогда Шалымовъ оживлялся, разсказывалъ о своемъ искуствѣ и, главнымъ образомъ, о своемъ талантѣ. Ѳедора Александровича занимала только анекдотичная сторона его разсказовъ; къ искусству онъ былъ почти равнодушенъ, считая его простой забавой, которою, пожалуй, можно заработать деньги, но только нашедши дурака, готоваго тратиться на покупку дорогихъ комнатныхъ украшеній. Однако, это нисколько не мѣшало ему проводить пріятно время съ Шалымовымъ. — Странное дѣло, думалъ Гремухинъ, — Николай Демьяновичъ ничему не учился, а я съ нимъ могу обо всемъ говорить... значитъ, у него много природнаго ума. Значитъ ты самъ ничего не знаешь, долженъ былъ онъ отвѣтить. Изъ училища онъ ничего не вынесъ, кромѣ знанья именъ великихъ мыслителей и заглавій ихъ сочиненій. — Онъ не любилъ ходить въ церковь, но Алена начала уговаривать его, твердя, что грѣхъ замаливать ====page 119==== 119 надо; тогда онъ сталъ появляться у обѣдни, но нехотя, съ тоской, и уходилъ съ запасомъ грусти на цѣлый день. Запахъ ладона разстраивалъ ему нервы, производилъ путаницу въ мысляхъ. Однажды Гамакину показалось, что баринъ облѣнился, мало двигается, часто жалуется на какія то барскія боли... Онъ предложилъ Гремухину поохотиться на прудѣ, пострѣлять дикихъ утокъ. Ѳедору Александровичу эта мысль понравилась, но, послѣ двухъ или трехъ неудачныхъ попытокъ, онъ отказался отъ охотничьихъ удовольствій. Ему пріятнѣй было бесѣдовать съ Шалымовымъ. Тотъ больше всего говорилъ о своихъ болѣзняхъ, совершенно непонятныхъ, приводилъ какіе то дикіе симптомы и, наконецъ, заразилъ своей маніей Гремухина. Тому тоже стало казаться, что онъ нехорошо себя чувствуетъ. Послѣ одной изъ подобныхъ бесѣдъ, Гремухинъ объявилъ, что онъ на дняхъ пошлетъ за докторомъ, за Вербивинымъ. — Да, да, сказалъ Шалымовъ, — докторъ это очень хорошо, хотя... дѣйствительно... Онъ тотчасъ же сѣлъ за работу: сталъ письменно излагать симптомы своей болѣзни, какъ его просилъ Вербивинъ. Писалъ онъ долго, часа два, поминутно ощупывая себя, нагибаясь то въ одну сторону, то въ другую, вздыхая, производя надъ собой различные эксперименты. Было рѣшено послать за докторомъ на другой день, тѣмъ болѣе, что и Алена стала жаловаться на тяжесть въ головѣ, неопредѣленныя боли, тошноту. — Однако, какъ бы она не... того? сказалъ Гремухинъ Шалымову съ озабоченнымъ видомъ. ====page 120==== — Гм.. да... дѣйствительно... если... когда... Подождемъ, что докторъ скажетъ. — Подождемъ. Но вѣдь это будетъ настоящее несчастье: ея мужъ возвращается въ будущемъ году. Бѣда, коль онъ застанетъ ее съ ребенкомъ. Народъ дикій, самъ знаешь... — Да, да... Шалымовъ задумался. Гремухинъ безпокоился. — Не могу же я ее такъ оставить, надо будетъ позаботиться о ней и о ребенкѣ, иначе будетъ безчестно... — Нечестно, да! произнесъ Николай Демьяновичъ съ внезапной энергіей, — да, это будетъ нечестно и, я знаю, ты этого не сдѣлаешь. Ты такой добрый, хорошій человѣкъ и она славная женщина... — Неправда-ли? Но какъ же сдѣлать? — Ничего, мы подумаемъ, найдемъ. Можетъ быть, ничего и нѣтъ. Ты бы ее распросилъ хорошенько. Была ли она беременна когда нибудь раньше? — Нѣтъ, въ томъ то и дѣло. она ничего не понимаетъ. Я, понятно, не высказалъ ей своихъ подозрѣній. Къ тому же мы, вѣроятно, ошибаемся. У насъ съ тобой нѣтъ ни женъ, ни дѣтей... — Нѣтъ, у меня есть дочь, двухъ лѣтъ, весело сказалъ Шалымовъ. — У тебя? Развѣ ты женатъ? — Нѣтъ, я такъ... живу съ одной... такая славная женщина... она въ Петербургѣ. Ѳедоръ Александровичъ былъ пораженъ: Шалымовъ уже двѣ недѣли жилъ съ нимъ въ одномъ домѣ и не словомъ не обмолвился до тѣхъ поръ о любимой женщинѣ, о своемъ ребенкѣ, не тосковалъ о нихъ. — Странный человѣкъ, подумалъ онъ, — всего не ====page 121==== дѣли три, какъ я живу съ Аленой, и я къ ней привязался, какъ будто нѣсколько лѣтъ съ ней прожилъ... Должно быть, я, въ самомъ дѣлѣ, очень добрый человѣкъ. Положенье Алены его сильно безпокоило. Онъ не зналъ, что дѣлать. Кромѣ того, онъ самъ чувствовалъ себя больнымъ. Въ головѣ тяжесть, ноги не ходятъ, апатія какая-то, апетита нѣтъ. Онъ не соображалъ того, что это происходитъ отъ почти полнаго отсутствія движенія. Вечеромъ пришелъ Гамакинъ съ обычнымъ докладомъ: «все обстоитъ благополучно». Гремухинъ сообщилъ ему о своихъ опасеніяхъ. Онъ уже давно пересталъ скрывать отъ него свои отношенія къ Аленѣ, вслѣдствіе потребности говорить о ней съ кѣмъ пибудь, пока Николая Демьяновича не было въ Осиновкѣ. Съ часъ совѣщались баринъ, прикащикъ и художникъ и ровно ни къ какому заключенью не пришли. Рѣшили только, что необходимо послать за докторомъ и какъ можно скорѣй. — Недурное дѣло, соображалъ Гамакинъ, возвращаясь въ контору, — недурное дѣло и все какъ есть по линіи идетъ. Чужой баринъ тоже, кажись, дуракъ, да и слава Богу. Съ Шалымовымъ у него никогда разговоровъ не было, но онъ понялъ, что съ этой стороны опасности нѣтъ. — Ужасное положенье, говорилъ Ѳедоръ Александровичъ, — пока докторъ не пріѣдетъ, я не буду покоенъ. Доброму Николаю Демьяновичу стало его жалко, да, къ тому же, онъ находилъ, что тяжелыя впечатлѣнія вредно вліяютъ на его собственное здоровье. — Послушай, сказалъ онъ, — нельзя такъ падать духомъ... хотя... тебѣ необходимо разсѣяться.. Ну, дѣ ====page 122==== лать нечего... если въ самомъ дѣлѣ... что докторъ скажетъ... тебѣ надо разнообразіе... и... — Какого тамъ разнообразія! нетерпѣливо перебилъ Гремухинъ. — Ну, хоть завтра въ городъ съѣздить, либо пригласить кого нибудь... — Ни за что! Я никого не хочу видѣть. — Да... дѣйствительно... хотя... такъ вотъ что: черезъ три дня, кажется, Успенскій постъ начинается, такъ можно бы до тѣхъ поръ деревню созвать, бабъ, чтобъ плясали, пѣли, понимаешь, сельскій праздникъ устроить... — Хорошо, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ, — я прикажу прикащику. Сельскій праздникъ, хорошій сюжетъ для жанровой картины, подумалъ Николай Демьяновичъ. Кончу Антикварія, возьмусь за него. Минерва и та была печальна. она, при своемъ почтенномъ возрастѣ, страдала отъ жаровъ и лѣниво слонялась по комнатамъ, высунувъ крючкомъ длинный розовый языкъ. — На другой день пріѣхалъ Вербивинъ, на лошадяхъ, посланныхъ за нимъ изъ Осиновки. — Я надѣюсь, сказалъ онъ, поздоровавшись, — что то обстоятельство, вслѣдствіе котораго вы сочли нужнымъ меня пригласить, не имѣетъ существенной важности и что здоровье васъ обоихъ находится въ идеально удовлетворительномъ состояніи, въ чемъ я убѣж ====page 123==== денъ, видя васъ на ногахъ, бодро расхаживающими и, повидимому, не нуждающимися въ медицинской помощи. — Дѣйствительно... хотя... все таки, улыбнулся Шалымовъ. — Нѣтъ, я болѣнъ, мы больны, сказалъ Гремухинъ. Безконечныя фразы доктора его бѣсили. — Больны? Въ такомъ случаѣ, будте увѣрены, я приложу всѣ свои старанія къ тому, чтобъ устранить причины, препятствующія пребыванію вашихъ организмовъ въ нормальномъ состояніи. — Начнемте теперь, предложилъ Ѳедоръ Александровичъ, — черезъ полчаса обѣдъ, отдѣлаемтесь до него. Осмотръ начался съ Гремухина. Оказалось, что онъ совсѣмъ здоровъ. — Ничего у васъ нѣтъ, сказалъ Владиміръ Петровичъ, — и я радъ, что мнѣ удалось уничтожить ваши опасенія, констатируя полнѣйшее отсутствіе ненормальныхъ явленій. Но вы нервны. Я вамъ пропишу бромистый калій. Ѳедоръ Александровичъ былъ очень доволенъ, но не совсѣмъ еще успокоился. — Видите ли, сказалъ онъ, — я еще хочу васъ попросить осмотрѣть одну женщину, ключницу. Она, кажется, больна. Вы не откажетесь? — Извольте, сладко произнесъ Вербивинъ, — моя обязанность облегчать физическія немощи и я всегда радъ быть полезнымъ, насколько мнѣ позволяютъ тѣ скудныя знанія, которыми я располагаю. Призвали Алену. Шалымовъ, въ ожиданіи очереди, съ волненіемъ просматривалъ свою рукопись. — Какой здоровый субъэктъ, замѣтилъ докторъ, — ну, милая, скажите, что съ вами? ====page 124==== Алена стала тумбой, вытянувъ руки, какъ солдатъ, и глупо глядѣла на Вербивина. — Говори-же, не бойся, пріободрилъ Ѳедоръ Александровичъ. Шалымовъ взглянулъ на нее съ усмѣшкой. Что за рыло?! подумалъ онъ, — вотъ ужь кому что нравится... — Что у васъ болитъ? спросилъ Владиміръ Петровичъ. — Не знаю, протянула Алена. — Какъ же вы не знаете! Ѳедоръ Александровичъ говоритъ, что вы жалуетесь на какую то болѣзнь... Господа, обратился онъ къ остальнымъ, — можетъ быть, она при васъ стѣсняется... — Ахъ, да! спохватился Гремухинъ и увелъ художника. — Ну, какая же болѣзнь? распрашивалъ Вербивинъ. Алена пріободрилась. — А кто-ё знаетъ! отвѣчала она, — либо нутренная, либо порченная, либо салптёръ. А подъ икону я лазала, не крючило... Докторъ прикусилъ губу. Послѣ нѣсколькихъ вопросовъ, онъ понялъ ея болѣзнь и отпустилъ Алену. — Ничего особеннаго, сказалъ онъ Гремухину, — она просто находится въ такъ называемомъ интересномъ положеніи... Ѳедора Александровича точно въ грудь толкнуло. — Неужели!? проговорилъ онъ. — Въ вѣрности поставленнаго мной, въ данномъ случаѣ, діагноза сомнѣнья быть не можетъ. Отъ этой болѣзни она оправится только мѣсяцевъ черезъ девять и никакое лѣченье не можетъ помочь, заявилъ докторъ, не замѣчая волненья своего собесѣдника, — а теперь позвольте мнѣ обратить все свое вниманье на ====page 125==== Николая Демьяновича. Онъ тоже, если не ошибаюсь, желаетъ со мной поговорить. Гремухинъ вышелъ въ другую комнату. Онъ былъ въ отчаяніи. Необходимо выручить несчастную... какимъ образомъ? Развѣ предложить доктору... но это опасно, вредно и, можетъ быть, онъ не согласится. Вѣдь это, кажется, запрещено... Владиміръ Петровичъ обратился къ Шалымову: — Вы тоже желаете со мной посовѣтоваться? — Да, дѣйствительно... вотъ я записалъ, какъ вы говорили... — Ахъ да, помню- Съ удовольствіемъ прочитаю. Докторъ взялъ записку художника и сталъ ее тихо читать, спотыкаясь о шероховатости ребяческаго слога и приходя въ недоумѣніе отъ орфографическихъ наивностей. Шалымовъ, блѣдный, смотрѣлъ на него, какъ человѣкъ, ожидающій тяжелаго приговора. Вотъ что онъ написалъ: «Постоянно я страдаю съ тесненнымъ дыханіемъ, которое объ наруживаеца темъ что иду ли я или сижу А еще тяжелѣй дышу если лѣжу, является у меня частое требываніе вздыхать глубже. Когда же стану набирать въ себѣ воздухъ то въ горле духъ захватоваетъ и восдухъ въ глубь быстро проникать неможетъ. Такимъ образамъ чтобы вдохнуть глубже при набиранія въ себѣ восдуха всегда я принужденъ бываю въ роту закрывать языкомъ. Безъ чего не могу и вздохнуть. Въ зимніе врѣмя свечера инагда въ горлѣ является хрипота а по начамъ чуствую жаръ при дыханіи же сухость иногда дѣлается шекотаніе и иногда является кашель. Днемъ же все ето проходитъ и, я ничево ни чуствую въ горле! Каждую ночь дѣлаится боль между лопатокъ въ прозвоночномъ сталбце. боль ====page 126==== ета всигда затихаетъ въ скоре какъ только встану я съ пастЬли и сделаю движенія Вставши же съ постѣли всегда дѣлается біеніе сердца очень учащеное при чемъ иногда нѣсколько сѣкунтъ чуствую тоску у серца. После обѣда спать совсѣмъ не могу если я лягу и какъ только задрѣмлю или даже если и такъ лежу то всегда бываетъ то что постояно какъ Бутто чего то пугаюсь и тотчасъ же дѣлаится тоже очень учащеное серцебіеніе. Такая серцебіеніе съ отдышкой дѣлаится тагда если я делаю какую-нибудь физическую работу въ скоре после обеда или чаю. Часто являится тоскливая росположеніе духа и сильная разъ дрожительность. Боль вгруди чуствую очень редко. Упадка силъ не замѣчаю не чуствую ихъ такіе же какіе имелъ до болезни. Телосложенье отъ природы имею не вполнѣ крепкое болезнь моя продолжается пятый годъ а отъ роду имею трицать три. При начале болѣзни боли я не чуствовалъ нигдѣ кроме какъ только вышеописанаго стесненнаго дыханья которымъ постояно страдаю и теперь. Апетитъ имею удовлетварительный. Жилудокъ постояно исправенъ». — Ну, что? съ трепетомъ спросилъ Шалымовъ, когда докторъ прочиталъ исторію его болѣзни. — Ничего отвѣтилъ Вербивинъ, слегка улыбнувшись, — у васъ нервы не въ порядкѣ, я вамъ пропишу бромату. Во всякомъ случаѣ, вамъ нечего безпокоиться, прибавилъ онъ, взглянувъ на широкую грудь и здоровую физіономію Николая Демьяновича. Обѣдъ прошелъ вяло. Шалымовъ, вообще, мало говорилъ за столомъ, обладая, по собственному выраженью, удовлетворительнымъ аппетитомъ, а Гремухинъ томился. Бѣдная Алена, думалъ онъ, изъ-за меня ты страдаешь и будешь страдать... я все сдѣлаю, чтобъ тебя спасти. ====page 127==== Черезъ часъ Вербивинъ уѣхалъ. — Такъ и есть, она беременна! сказалъ Гремухинъ, когда онъ остался вдвоемъ съ Николаемъ Демьяновичемъ. — Гм... что жъ дѣлать... мы такъ и думали. — Но я долженъ ее спасти! Мужъ ея въ будущемъ году вернется. Не могу я ее оставить при немъ съ моимъ ребенкомъ на рукахъ. она хорошая женщина, съ ней нельзя такъ обращаться. — Никакъ нельзя. Эта чудная женщина, не слѣдуетъ ее губить, горячо произнесъ Шалымовъ. — Какъ же сдѣлать?! — Какъ только родится ребенокъ, дай его намъ на воспитанье, то есть мы притворимся съ Настасьей Ѳадѣевной (эта та, съ которой я живу), что онъ нашъ. Это тебѣ дастъ возможность видѣть его, когда угодно, и мужъ ничего не будетъ знать... — Николай Демьяновичъ! Другъ мой! Вскрикнулъ Ѳедоръ Александровичъ и кинулся его цаловать. ====page==== ГЛАВА VI. Капитона и Марѳу прогнали изъ Осиновки и отъ этого все пошло немного лучше. Ефимъ и Афанасій вели себя съ новой ключницей осторожно, старались быть съ ней въ ладахъ, но въ глубинѣ души находили, что она «утрируетъ «. Понравилось имъ это слово. Алена вошла въ свою роль и важно бренчала ключами, расхаживая по барскому дому, стуча тяжелыми сапогами. Къ башмакамъ она привыкнуть не могла, какъ ни старался Гремухинъ. они такъ и слетали съ ея широкой ноги. Извѣстіе о родѣ ея болѣзни смутило ее немного, но не на долго. Она скоро пришла въ себя, успокоилась и, на этотъ разъ, безъ помощи Гамакина. Не глупая она была баба и, поставленная на извѣстную дорогу, могла по ней идти, не сбиваясь, прямолинейно напирая впередъ. Къ людскимъ толкамъ она была равнодушна, лишь бы не въ глаза ей говорили. А толки усиливались, даже Прасковья Семеновна, востроязычная попадья, стала какъ-то особенно въ нее всматриваться во время обѣдни. Мнѣ теперь совсѣмъ уѣзжать нельзя, думалъ Гремухинъ, это было бы нечестно съ моей стороны. И куда ====page 129==== мнѣ уѣзжать? Зачѣмъ? Развѣ мнѣ здѣсь нехорошо? Я самъ себѣ господинъ, у меня все подъ рукой, я живу безъ стѣсненья, какъ мнѣ хочется. Онъ вполнѣ свыкся съ деревенской, чисто физической свободой, заключающейся въ томъ, что захотѣлъ, — не надѣлъ галстука, захотѣлъ — иного чего нибудь не надѣлъ, благо никто осудить не можетъ. А тамъ въ Петербургѣ или заграницей, изволь слѣдить за собой, за каждымъ своимъ шагомъ, чтобъ не совершить и не сказать неприличнаго. Нѣтъ, нѣтъ, онъ больше не захочетъ вернуться къ подобной жизни. — Что твои Парижи и Флоренціи, Осиновка лучше, говорилъ онъ, когда Шалымовъ съ жаромъ толковалъ о своемъ желаніи поѣхать заграницу, въ Италію, — я безъ Осиновки съ тоски умру. Добрый Шалымовъ не противорѣчилъ, по обыкновенію. — Да, дѣйствительно, говорилъ онъ, — хотя... тебѣ слѣдовало бы туда поѣхать, для здоровья, полѣчиться. — Зачѣмъ? Вербивинъ сказалъ, что я здоровъ. — Конечно... конечно, хотя... — Эхъ, Николай Демьяновичъ, ты славный малый, только ты говоришь глупости, усмѣхнулся Гремухинъ и дружелюбно хлопнулъ его по плечу. — Ну, хорошо, мы потомъ поговоримъ объ этомъ. Пока, я тебя отъ всей души благодарю. — За что? спросилъ Шалымовъ съ самымъ простодушнымъ видомъ. — Какъ, за что? За Алену, понятно, за то, что ты согласенъ мнѣ помочь. — О! Ты про ребенка! Пожалуй, Ѳедоръ Александровичъ, я такъ радъ тебѣ услужить... потомъ Елена Савельевна такая славная женщина, она тебя любитъ. ====page 130==== Гремухинъ крѣпко поцаловалъ Шалымова. — Я поѣду въ поле, сказалъ онъ, — хочешь вмѣстѣ? — Нѣтъ, я лучше поработаю. А вечеромъ у насъ танцы? — Танцы, танцы! расхохотался Ѳедоръ Александровичъ и вышелъ. Хорошій малый Николай Демьяновичъ, думалъ онъ, деликатный, онъ ее даже Еленой Савельевной назвалъ. А не дурно — Елена Савельевна. Напрасно у насъ не даютъ имени Савелій. Когда у меня будетъ сынъ... Вдругъ онъ остановился... А ребенокъ, ребенокъ то... что съ нимъ послѣ дѣлать? Надо о немъ спеціально позаботиться. Я переговорю съ Шалымовымъ. Кучеръ подалъ шарабанъ — новое пріобрѣтеніе Гремухина — и баринъ поѣхалъ въ поле, за рѣку, въ прекрасномъ настроеніи духа. Шалымовъ пошелъ работать, то есть писать своего Антикварія. На полотнѣ уже обрисовалась фигура старичка въ фантастичномъ халатѣ, но она исчезла среди многочисленныхъ, почти дописанныхъ аксессуаровъ картины. Тутъ были и статуетки, и ковры, и золото, и мраморъ и, неизвѣстно почему, глиняные горшки съ цвѣтами. Нѣкоторые предметы, найдепные въ Осиновскомъ домѣ, повторялись но нѣскольку разъ, въ разныхъ видахъ, за скудостію матеріала. До сихъ поръ Шалымовъ окончилъ только одну часть картины: коверъ, покрывающій груду фоліантовъ. Онъ былъ замѣчательно хорошо написанъ, точно сфотографированъ. Шалымову удавалась мелочная отдѣлка, техническая сторона работы, а за остальнымъ онъ не гнался. — Кавказкій коверъ не очень то подходитъ къ картинѣ, замѣтилъ ему разъ Гремухинъ. — Ничего... все равно... лишь бы хорошо написать. ====page 131==== Черезъ полчаса онъ справился со статуеткой Купидона, стоящей на полкѣ, надъ головой Антикварія. — Уфъ! На сегодня будетъ! проговорилъ онъ и, потянувшись, побрелъ къ постели. Однако, мухи ему не дали спать. Въ концѣ Іюля у нихъ является особенная злость. Ефимъ говорилъ, что эта такая порода мухъ — «крючки «. Долго силился заснуть Шалымовъ, сердито отгоняя мухъ, прихлопывая ихъ широкой ладопью то къ щекѣ, то ко лбу. Всякое желаніе спать прошло вслѣдствіе порывистыхъ движеній, а Николай Демьяновичъ все валялся, лѣнясь встать съ послели. Въ этотъ день жара была особенно тяжела, какъ передъ грозой. Шалымовъ страдалъ даже въ своемъ легкомъ костюмѣ. На немъ ничего не было, кромѣ русской полотняной рубашки, перетянутой снуркомъ отъ портьеры, и слишкомъ длинныхъ парусиновыхъ брюкъ, почти закрывавшихъ концы нечищенныхъ башмаковъ. Илья не уважалъ художника, не видя въ немъ барина, и оставлялъ его обувь въ полномъ пренебреженіи. Наконецъ, Шалымовъ набрался силъ и вскочилъ на ноги. Поѣсть бы чего нибудь, подумалъ онъ, громко зѣвая и почесывая затылокъ, больше дѣлать нечего. Надо у Алены спросить, на то она и ключница... Она сидѣла въ своей узенькой комнаткѣ и, по мѣстному выраженью, занималась подсолнухами. Тоже дѣлала и Минерва, сидѣвшая у нея на подолѣ. Алена протягивала ей сѣмечки горстями, а прожорливая собачка жадно глотала ихъ, прихватывая кое-когда надоѣдливую муху. — А! Елена Савельевна! Вотъ вы гдѣ, а я за вами въ буфетъ ходилъ, сказалъ Шалымовъ. Алена встала или, вѣрнѣй, стала во фронтъ, какъ ====page 132==== широкоплечій, дюжій солдатъ. Минерва скатилась съ подола на полъ. — Чего-съ? проговорила она, потомъ поправилась: — чего прикажете? — Да мнѣ бы, Елена Савельевна, поѣсть чего-нибудь. У васъ въ шкапу навѣрно пастила есть. — Есь, и арѣшки есь. — Вотъ, вотъ, орѣшки, я ихъ очень люблю, больше пастилы. Она достала изъ шкапа бумажный мѣшокъ, наполненный орѣхами, и протянула его Шалымову. — Спасибо, Елена Савельевна, я здѣсь посижу, у васъ. Вѣдь я вамъ не мѣшаю? — Милости просимъ, протянула Алена и съ недоумѣньемъ посмотрѣла на него. — Да чего вы стоите, садитесь, сказалъ Николай Демьяновичъ. Она фыркнула. — Садитесь-же, а то я уйду. Алена сѣла. Она не понимала, чего отъ нея хочетъ Шалымовъ, къ чему онъ къ ней пристаетъ. — Вы не стѣсняйтесь, продолжалъ художникъ, грызите свои сѣмячки; мы съ вами посидимъ, потолкуемъ. Вѣдь вы меня не боитесь... — Чаво бояться. Нѣшто вы злой! Ей было смѣшно. — Вотъ что, говорилъ Шалымовъ, грызя орѣхи, — вамъ докторъ сказалъ про то, знаете, такъ вамъ слѣдуетъ любить Ѳедора Александровича, слѣдуетъ любить. — Я и такъ ихъ оченно люблю, отвѣчала Алена, набивъ ротъ сѣмячками. — Это я понимаю. Вы своего мужа не бойтесь. — Чаво бояться, когда его нѣту-ти. ====page 133==== — Я знаю, но когда онъ вернется, вы понимаете, ребенокъ то... мы отъ него спрячемъ. — Мнѣ баринъ говорилъ, я знаю, просто сказала Алена. Тумба же ты, подумалъ Шалымовъ, ну, ничего, мнѣ твоей благодарности не надо... и такъ обойдемся. — Вотъ ты гдѣ, Николай Демьяновичъ, — а я тебя искалъ. Ѳедоръ Александровичъ стоялъ на порогѣ съ недовольнымъ видомъ. — Пойдемъ, сказалъ онъ Шалымову, — мнѣ надо съ тобой поговорить. Николай Демьяновичъ пошелъ съ нимъ. — Что такое? спросилъ онъ Гремухина въ корридорѣ. Ѳедоръ Александровичъ замялся. — Ты, того, смотри, я ревнивъ, сказалъ онъ. Шалымовъ едва удержался отъ смѣха. Господи, кто бы могъ подумать! Ну, нѣтъ, что другое, только не то. — Что ты! За кого ты меня принимаешь. У меня, такъ сказать, семья, даю тебѣ честное слово. Гремухинъ успокоился. — Вечеромъ, по распоряженью прикащика, собрался народъ передъ конторой. Широкая, утоптанная площадь, упирающаяся однимъ концомъ въ кузню, а другимъ дотягивающаяся до гумна, запестрѣла цвѣтными рубахами и яркими панёвами. Собственно говоря, призваны были однѣ бабы ====page 134==== I да дѣвки, на томъ основаніи, что они горластѣй и веселѣй, но мужья сочли долгомъ явиться провожатыми и сгруппировались у конторской бочки въ позахъ угрюмыхъ, но исполненныхъ достоинства. Представительницы прекраснаго пола сновали изъ конца въ конецъ, толкая другъ дружку, взвизгивая, сбиваясь въ кучки или вытягиваясь длинными обрывающимися вереницами. Онѣ были рады случаю разгуляться и явились всѣ, не исключая старухъ. Гамакинъ рѣшилъ, что надо начать ихъ поить до прихода барина. Оська батракъ вынесъ ведро, наполненное водкой, а Иванъ Александровъ черпалъ изъ него чаркой и подносилъ каждой бабѣ по очереди, пока мужья и отцы томились въ ожиданіи. Бабы, особенно старухи, подходили смѣло и. выпивъ, покрякивали, какъ истые мужики, но дѣвки жеманились. — Ну, подходи, подходи, кричалъ прикащикъ. — Ишь-ты, Иванъ Лександрычъ, нѣшто можно. Она зашумитъ въ головѣ. — Ничего, тѣмъ лучше. Веселѣй будешь пѣть. — Иванъ Лександрычъ! Кричала другая. — ты ей не вѣрь, она ухъ какъ водку любитъ, страсть. Ты ё только пусти. — Ну, довольно, сказалъ Гамакинъ, — теперь за мужичками дѣло. Выпили и мужички. Унесли пустое ведро и принесли другое полное. Началась раздача жамушковъ (пряниковъ) и орѣховъ. — Ну, дѣвки! Начинай, да получше! крикнулъ Гамакинъ, — сейчасъ господа придутъ. Ванька шорникъ, завзятый гармонистъ, сталъ наигрывать однообразную «барыню «. Всѣ сбились около ====page 135==== него въ толпу, посреди которой остался пустой кругъ, нѣчто въ родѣ арены. Парни подергивали плечами, выпившіе дѣвки топтались на мѣстѣ, сложивъ руки подъ передниками, но никто не выступалъ. — Начинай, начинай-же! кричалъ прикащикъ. Шорникъ все наигрывалъ «барыню «, безсмысленно глядя на конецъ своего праваго сапога, и точно не замѣчалъ, что подъ его музыку никто не пляшетъ. Не разгулялись еще, ухарства нѣтъ. Явились Гремухинъ и Шалымовъ. Мужики сняли шапки, бабы раскрыли рты, а Ванька конфузливо опустилъ гармонику. — Здравствуйте, ребята, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ, — продолжайте, я вамъ не мѣшаю. Толпа насмѣшливо переглянулась. Гремухинъ и Николай Демьяновичъ сѣли на ступеньки конторскаго крыльца. Около нихъ сталъ Гамакинъ. — Чтожь они не пляшутъ? сросилъ Ѳедоръ Александровичъ. — Конпузятся, народъ глупый, тихо отвѣтилъ прикащикъ, — ну, вали-же! крикнулъ онъ, — еще водки поднесутъ. Эти слова подѣйствовали лучше всякихъ увѣщаній. Плавно подергивая плечами, быстро притаптывая почти на одномъ мѣстѣ, медленно выступила на середину круга молодая красивая баба, Герасиха. Тотчасъ же къ ней пресоединилась другая, курносый уродъ Ганька, и стали онѣ, подъ скрипучіе звуки гармоники, медленно огибать другъ дружку, нагибаясь, то впередъ, то назадъ, то въ бокъ, махая по воздуху платками и судорожно прикрикивая, не улыбаясь, съ суровымъ видомъ. ====page 136==== — Ѳедоръ Александровичъ, прикажете съ приговоромъ? тихо спросилъ прикащикъ. — Да, отвѣтилъ Гремухинъ, хоть и не понялъ вопроса. Прикащикъ пошелъ распоряжаться. Что это за штука — приговоръ? подумалъ Ѳедоръ Александровичъ. Обѣ бабы повторяли все тѣже движенья и только слегка кивнули, когда Гамакинъ сказалъ имъ какую-то короткую фразу. По приказанью Гремухина, толпу продолжали поить, поддерживая ея веселое настроеніе. Вдругъ Герасиха опустила руки, почти остановилась и не то проговорила, не то пропѣла: Ходи, барыня, смѣлѣй, Музыканты, веселѣй! Шалымовъ расхохотался. — Очень хорошо, сказалъ онъ Гремухину. Ходи, хата, ходи, печь, А хозяину негдѣ лечь, равнодушно отвѣтила Ганька. — Живѣй! Живѣй! кричалъ Гамакинъ. Ганька засѣменила какъ бѣсъ: На горѣ стоитъ дубъ, Распустилъ коренья. Если дѣвокъ не любить, Это разоренье. — О! О! О! О! отвѣтила Герасиха. — Такъ и надо! Такъ и надо! весело прибавила Ганька, хлопая въ ладоши. Толпа одобрительно смѣялась. — Не отставай, Герасиха! крикнулъ парень въ синей рубахѣ. ====page 137==== — А вѣдь смѣшно, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ Шалымову, — Еще бы! Презабавно. Полно, полно копевать. Приходи-ка ночевать, серьезно продекламировала Герасиха. — Э! Э! Э! Э! прокричала Ганька. — Такъ и надо! Такъ и надо! Герасиха продолжала: Пускай меня поведутъ Къ зеленому дубу, Пускай меня поцалуютъ, А я жива буду. — Э! Э! Э! Э! Такъ и надо! Такъ и надо! — Молодецъ баба! крикнулъ кто-то. Толпа фыркнула. — Однако, становиться... того, тихо замѣтилъ Гремухинъ своему сосѣду. — Ничего, отвѣтилъ Николай Демьяновичъ, — оно знаешь, лучше, когда такъ, если… хотя... дѣйствительно... Ганька не захотѣла отстать. Капуста моя. Широкія листья. Тебя любятъ мужики, Меня машинисты, протараторила она. Картошки цвѣтутъ И гармонисты идутъ. У меня только родни, Что гармонисты одни, живо возразила Герасиха. — О! О! О! О! Такъ и надо! Такъ и надо! ====page 138==== Шалымовъ хохоталъ, какъ съумасшедшій. Гремухинъ смѣялся меньше. Онъ, собственно, не зналъ, какъ ему, барину, относиться къ этому дѣлу. Положимъ, онъ ихъ для того и призвалъ, чтобъ ему весело было. Полно, полпо копевать, Приходи-ка ночевать. серьезно повторяла Герасиха. Плотникъ Романъ не выдержалъ и тоже пустился въ плясъ. — Знай нашихъ, рязанцевъ, гаркнулъ онъ, — накаливай, Ванька, жарче... — Вотъ какъ у насъ пляшутъ... И пошелъ выводить такія па, откалывать такія колѣнца, что утомленныя бабы совсѣмъ передъ нимъ спасовали. У Ваньки-шорника даже гармоника перестала дѣйствовать, такъ онъ усталъ. — Ну, отдохните, господа, то есть, ребята, отдохните, сказалъ Гремухинъ. Онъ приказалъ дать имъ еще водки. Пусть веселятся во всю ширину русской натуры. И толпа пила, веселилась, кричала, щелкала орѣхи и неутомимо грызла жамушки. Площадь передъ осиновской конторой походила на базаръ, на пеструю, веселую ярмарку, гдѣ даровая водка и пряники замѣняли продажный товаръ. Солнце, скрывшись за горизонтъ, потянуло за собой темную завѣсу, понемногу заволакивающую все небо и покрывающую сгущающейся тѣнью прудъ, мельницу, осиновскую усадьбу и выпившую толпу. Гамакинъ не жалѣлъ водки и щедро протягивалъ чарку, то на право, то на лѣво. Одного только мужичка ни хотѣлъ онъ угостить. Блѣднолицій парень съ желтыми прямыми ====page 139==== волосами, торчащими во всѣ стороны, никакъ не могъ добиться чарки. Онъ терпѣливо стоялъ, протянувъ руку, раздвинувъ широкія губы въ идіотскую улыбку и жалобно моргая. — Дядя, а дядя, дай разокъ, чарочку дай, повторялъ онъ каждый разъ, какъ прикащикъ опускалъ руку въ ведро. — Пшолъ вонъ! крикнулъ тотъ, наконецъ, — нѣшто для тебя, дурака, водка! — Дуракъ, дуракъ, дуракъ, Аптипка дуракъ! завизжали бабы и дѣвки, окруживъ идіота, и стали толкать его, дразнить. Антипъ хохоталъ, увертываясь отъ нихъ и весело щелкая языкомъ. — Дай, дядя, водки, повторялъ онъ. не переставая прыгать. Разгоряченныя бабы плотно окружили его и ну его толкать, щипать, а косая Акулька такъ долбонула его въ ухо, что онъ зашатался, но улыбка не исчезла съ его безсмысленнаго лица. — Ой! Ой! Ой! сказалъ онъ и, быстро повернувшись, схвативъ Акульку за шею, сталъ ее цаловать. — На-жь тебѣ, подлая! Но-жь тебѣ, стерва! весело бормоталъ онъ, покрывая ея загорѣлое лицо громкими поцалуями. — Больно! Оставь! хрипѣла Акулька. Пальцы Антипки впились ей въ шею, точно когти. — Ишь ты, песъ! Право слово, песъ! сердито сказала она, когда тотъ ее отпустилъ, — дуракъ поганый, тфу! Толпа хохотала. Она чувствовала себя свободнѣй, легче отъ выпитой водки и наступившей темноты. Луна роняла на Осиновку тихій, матовый свѣтъ, въ кото ====page 140==== ромъ фигуры таяли, слипались въ одну нераздѣльную, колыхающуюся массу. Гремухинъ былъ доволенъ. Отъ толпы распространялись во всѣ стороны волпы веселья, грубаго хохота. Эти волны захватывали и его, подталкивали, какъ щепку, попавшую въ слѣдъ лодки. Ему, положительно, было хорошо съ ними, съ этими людьми. они ему нравились. Вѣдь это мое родное, повторялъ онъ, оно ближе къ моему сердцу, нежели все то, чѣмъ наши восторгаются заграницей. Здѣсь простота нравовъ, незатѣйливость мотивовъ и тѣлодвиженій, полное отсутствіе опошлѣвшей европейской красоты, сквернаго ломанья. — Хорошо, не правда ли? спросилъ онъ Шалымова. — Чудо! Чудо! Весело! Отчего ты не позвалъ Елену Савельевну? Пусть посмотритъ, а то ей скучно. Ѳедоръ Александровичъ покачалъ головой. Нѣтъ, Алену призывать не надо. Пожалуй, лишнiе толки вызовешь. Онъ лучше потомъ съ ней поговоритъ, пріободритъ ее. — Дорогая, прошепталъ онъ и самъ удивился. Да, она стала для него дорога, онъ къ ней привязался, самъ того не замѣчая. Что за человѣкъ ея мужъ? подумалъ онъ, — надо будетъ ее распросить. Положимъ, по расчету то будетъ въ Апрѣлѣ, а онъ вернется только въ Ноябрѣ... но, все таки, лучше бы знать. Несчастная женщина. Не я одинъ говорю, что она добрая, хорошая. Шалымовъ тоже говоритъ... Онъ нагнулся къ Николаю Демьяновичу и положилъ ему руку на плечо: — Послушай, ты не удивляйся тому, что я спрашиваю, ты меня поймешь... я... какъ тебѣ сказать... ====page 141==== ну, ты понимаешь, что меня тревожитъ... скажи, какъ по твоему, Елена стоитъ того, чтобъ я ее любилъ, чтобъ я, однимъ словомъ, такъ поступалъ? — Еще бы! горячо вскрикнулъ Шалымовъ, — она въ десять разъ больше стоитъ! Ѳедоръ Александровичъ крѣпко пожалъ ему руку. — Есть люди, которые бы меня осудили, еслибы знали, сказалъ онъ. — Дураки, подлецы, негодяи! съ убѣжденьемъ отвѣтилъ Николай Демьяновичъ. Милый человѣкъ, милые люди, радостно думалъ Гремухинъ. Ночь, луна, звуки гармоники, по обыкновенію, дѣйствовали на него, размягчая его и безъ того мягкую душу. — Баринъ, на ицó, дай мнѣ водки, раздался около него умоляющій голосъ. Антипка стоялъ передъ Ѳедоромъ Александровичемъ и протягивалъ ему яйцо, колыхавшееся на широкой, грязной ладони. — Что тебѣ надо? спросилъ Гремухинъ, глядя съ удивленіемъ на протянутую руку. — На ицó, дай водки, повторилъ дуракъ. — Да тебѣ и такъ дадутъ, что ты выдумалъ! Поди къ Ивану Александровичу. — Енъ не даетъ, лядъ его возьми. На ицó, дай мнѣ водки. Пришлось сказать прикащику, чтобъ онъ напоилъ его. Антипъ вынилъ чарку, но не залпомъ, а глоточками, жмурясь, какъ котъ на солнцѣ. — Ты откуда? спросилъ Гремухинъ. — Я-то? Во-о... Онъ указалъ рукой прямо въ даль. — Онъ дурачекъ-съ, ваше благородіе, вѣжливо за ====page 142==== мѣтилъ Гамакинъ, — совсѣмъ, глупый, значитъ, человѣкъ. Изба его лѣтось въ Мостовушкахъ сгорѣла, такъ онъ и побирается... Ей, пляшите трепака, Не жалѣйте сапога, загорланилъ плотникъ Романъ. Милый любитъ, милый купитъ, Милый новое сошье, вторила Герасиха. — О! О! О! О! Такъ и надо! Такъ и надо! Получила я обнову, На баваръ ходить панёву заявила Гапька, ярая плясунья. — Ахъ! ты матушка! взвизгнулъ рязанецъ и пустился вокругъ нея въ присядку. — Ишь! Ишь ты! Молодецъ! Откалывай! одобряли знатоки. Извините, господа, Что я вышла черна. Я на хфабрикѣ была, Сухарики терла, бормотала Герасиха, плавно выступая впередъ, пока рязанецъ переводилъ духъ. Дѣлай, дѣлай што веля! За денежки не стоя. — Э! Э! Э! Э! Такъ и надо! Такъ и надо! — Ну-ка, ну-ка, дядя, поманила Герасиха Романа, — выходи-ка. — Держись. Ахъ! билъ меня мужъ! Колотилъ меня мужъ! ====page 143==== Наступилъ на горло, Спасибо небольно, звонила Ганька. Въ другомъ концѣ раздавалась пѣснь: Ярославскій воръ-мальчишка Въ Петербургъ поѣхалъ жить. Оно по охотѣ, по неволѣ Думалъ тридцать лѣтъ прожить... Одно горко высоко, А другая низко. рѣзко перебивала Герасиха. Одна дѣвка далеко. А другая близко. продолжала Ганька. — Э! Э! Э! Э! И сквозь сплошное гоготанье прорывались отрывки пѣсни: Получалъ онъ денегъ много. Сотъ по восемь рублей въ годъ. И того ему не хватило Двадцати пяти въ оброкъ. У Гремухина голова закружилась. Онъ отвыкъ отъ шума. На горѣ-то журавли Подъ горою дрохвы. … А потомъ подохли, хрипѣлъ Романъ, выдѣлывая ногами барабанную дробь. Объ расчетѣ проскуча-алъ Куда денежки дѣва-алъ, закончилась пѣснь. Въ противоположномъ концѣ раздавалась новая: ====page 144==== Черезъ рѣчку, черезъ мосточекъ Подалъ милый голосочекъ. Охъ-хо-хо-хо-хо-хо-хо Хо-хо-хо-хо-хо... Долго продолжалось крестьнское веселье и не одно ведро водки вынесъ еще Гамакинъ. Часовъ въ одиннадцать вечера потянулась толпа длинной вереницей въ деревню съ пѣснями, свистомъ и хохотомъ. Двѣ или три бабы, сильно подкутившія, упавъ въ ровъ, ползучій вдоль дороги, такъ и остались въ немъ до слѣдующаго утра. Господа, то есть Ѳедоръ Александровичъ и Шалымовъ, ушли до конца домой, гдѣ ожидалъ ихъ ужинъ. — Я очень доволенъ, сказалъ Николай Демьяновичъ, — мнѣ понравилось. — Да, да, разсѣянно отвѣтилъ Грсмухинъ. Онъ не хотѣлъ сознаться въ томъ, что, подъ конецъ, чуть не одурѣлъ въ толпѣ, въ воздухѣ, пропитаннымъ запахомъ водки, смазныхъ сапогъ и грязнаго тѣла. Онъ былъ недоволенъ тѣмъ, что усмотрѣлъ въ себѣ какъ будто отвращенье къ простому народу. Вѣдь Алена тоже простая. Неужели и къ ней относиться съ отвращеньемъ, къ женщинѣ, отъ которой у него долженъ родиться ребенокъ? Онъ не выдержалъ и обратился къ Шалымову: — Послушай, въ этомъ народѣ есть что-то непріятное, грязное… — Да, да, есть... дѣйствительно, отвѣтилъ тотъ, уничтожая громадный кусокъ баранины. — Они гадки. — Ужасно, ужасно гадки! ====page 145==== — Но вѣдь Алена такая же крестьянка, значитъ, она гадкая, такая же... Николай Демьяновичъ чуть не подавился. — Какъ! вскрикнулъ онъ, — ты сравниваешь ее, такую чудную женщину? Началось восхваленіе Алены или, вѣрнѣй, Елены Савельевны. Какъ могъ Гремухинъ такъ о ней думать! Она составляетъ рѣдкое исключенье! Такой не найдешь другой и т. д., и т. д. Ѳедоръ Александровичъ не противорѣчилъ, напротивъ, онъ былъ совершенно того же мнѣнія и только на минуту увлекся, сказалъ такую чушь. — Во всякомъ случаѣ, сказалъ онъ, — мнѣ лучше не надо. — Не надо, не надо! поддакивалъ Николай Демьяновичъ. — А до другихъ мнѣ дѣла нѣтъ. Пусть надо мной смѣются, мнѣ все равно. Мнѣ на нихъ наплевать. Гремухинъ даже стукнулъ кулакомъ по столу. — Наплевать, да и только! согласился художникъ. Они долго говорили о ней, объ ожидаемомъ ребенкѣ. Рѣшили, что Шалымовъ поѣдетъ осенью въ Петербургъ, переговорить съ Настасьей Ѳадѣевной, уладить дѣло, а въ Апрѣлѣ всѣ съѣдутся въ Москвѣ. Пусть тамъ произойдутъ роды. Потомъ Елена Савельевна, какъ только поправится, вернется въ Осиновку, гдѣ уже будутъ ее ждать Гремухинъ и Шалымовъ. Послѣ пріѣдетъ Настасья Ѳадѣевна съ кормилицей и двумя ребятишками, однимъ настоящимъ, другимъ подставнымъ, Аленинымъ, всѣ будутъ думать, что оба дѣти Николая Демьяновича. Такимъ образомъ, Аленѣ нечего будетъ бояться мужа. ====page 146==== — Но послѣ, что же послѣ? спросилъ Ѳедоръ Александровичъ, нахмурившись. — Ну, посовѣтовалъ Шалымовъ, — объ этомъ рано думать, успѣешь. Нечего заглядывать впередъ. И такъ на цѣлый годъ обдумали. — Алена приняла довольно равнодушно извѣстіе о томъ, что Николай Демьяновичъ берется скрыть ея ребенка, выдать за своего. Ея чувства впередъ не забѣгали и о томъ, что будетъ черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, она мало безпокоилась. Ей было все равно: главнаго она добилась, Гамакинъ тоже, по ея понятьямъ. Но прикащикъ призадумался, когда узналъ о намѣреніи барина. Чертъ знаетъ этого Николая Демьяновича! подумалъ онъ, но потомъ тоже рѣшилъ, что больно впередъ заѣзжать не слѣдуетъ. Перемелется, мука будетъ. А мужа бояться нечего. Онъ нѣсколько разъ докладывалъ его благородію, что мужъ дуракъ. — Да, да, говорилъ Гремухинъ, — но, все таки, надо быть осторожнымъ. — Ни, ни, ваше благородіе, потому, значитъ, совсѣмъ онъ дуракъ. — Ну, дуракъ, такъ тѣмъ лучше; но нужно, однако, остерегаться. Чего въ жизни не бываетъ! подумалъ Ѳедоръ Александровичъ, предполагалъ ли я когда-нибудь, что все это случится! Нѣтъ, и не могъ предполагать. Я не зналъ, что въ этой средѣ существуютъ свѣтлыя лич ====page 147==== ности. Впрочемъ, я. право, слишкомъ много о ней думаю. Для меня она хороша, лучше не надо. Со своей стороны я все дѣлаю. Она довольна, ну, и отлично. Когда мужъ вернется, тогда настанетъ конецъ всему этому и... горевать нечего... не одна Алена на свѣтѣ. Главное. надо избавить ее отъ непріятностей, скрыть ребенка. Говорятъ, мужики страшно терзаютъ своихъ женъ за невѣрность. Это дикари, изверги. Порой Гремухину казалось, что онъ любитъ Елену; порой же, что онъ къ ней привыкъ только, какъ къ женщинѣ. — Можетъ быть, она и не хороша, говорилъ онъ, — но за то симпатична. Потомъ, она не забывается, знаетъ свое мѣсто, а другая стала-бы, чего добраго, важничать. Связался ли я? задавалъ онъ себѣ нѣсколько разъ вопросъ. Нѣтъ, я не связанъ. Это просто такъ, между прочимъ, потому что я живу въ деревнѣ. Иначе и быть не можетъ. Всякій на моемъ мѣстѣ... къ тому же, она славная женщина. Попятно, когда я уѣду отсюда, то все это по боку, забудется, но теперь я не могу уѣхать изъ Осиновки, надо беречь деньги на покупку машинъ, устройство хуторовъ въ Лигасовѣ (сто десятинная чрезполосица). Впослѣдствіи я буду уѣзжать на зиму, а лѣтомъ здѣсь хорошо. Ко мнѣ будетъ пріѣзжать Шалымовъ. Кстати, ему здѣсь нравится. Да, Шалымову нравилась жизнь въ Осиновкѣ. Во первыхъ, его забавляло увлеченье Гремухина толстой Аленой. Ничего въ ней хорошаго нѣтъ, разсуждалъ художникъ. Толстокожая какая-то. Толстокожей онъ ее мысленно прозвалъ за то, что она не выказала ему ни малѣйшей благодарности... досадно, право. Но, по безпредѣльной добротѣ своей, чтобъ не огорчить Ѳедора Александровича, онъ не пе ====page 148==== реставалъ ее хвалить. Надо было такъ поступать, хотя бы изъ признательпости къ пріютившему человѣку. Во вторыхъ, нигдѣ онъ такъ хорошо не ѣлъ и не пилъ, какъ въ Осиновкѣ. Работа же вездѣ одинакова шла. Шалымовъ не любилъ утомлять свое тѣло, ни свой разсудокъ и не торопился дописывать Антикварія. Когда нужно будетъ, тогда кончитъ. Не даромъ у него талантъ. Талантъ у него былъ, дѣйствительно, но этимъ дарованьемъ приходилось жонглировать, чтобъ оно замѣняло знанье, усидчивость и отсутствующую фантазію. Техника, способность сфотографировать предметъ на полотнѣ, выручали его. Онъ зналъ это и не безпокоился, заботясь только о томъ, чтобы поздоровѣть въ деревнѣ. Чистый воздухъ приводилъ его въ восторгъ. Иногда, не смотря на жару, Шалымовъ садился въ полдень на самомъ солнечномъ припекѣ и, обративъ къ верху свою круглую физіономію, подставлялъ ее солнечнымъ лучамъ. — Что ты дѣлаешь? удивлялся Гремухинъ, — вѣдь тутъ отъ жары околѣть можно. — Ничего... хотя... все таки... я хочу загорѣть. Это говорятъ, здорово. Онъ даже уговорилъ разъ Ѳедора Александровича посидѣть съ нимъ рядомъ, но у того по прошествіи десяти минутъ голова заболѣла, а Шалымова ничего не могло пробрать. Съ тѣхъ поръ, какъ Николай Демьяновичъ пріѣхалъ въ Осиновку, Минерва стала измѣнять Ѳедору Александровичу. Ей было пріятнѣй быть съ Шалымовымъ или съ Аленой, потому что они меньше двигались и чаще ѣли. У Алены же апетитъ былъ чудесный и даже тошнота, связанная съ ея интереснымъ положеніемъ, ====page 149==== не мѣшали ей цѣлый день жевать сѣмячки и грызть орѣхи. Ей такъ-же, какъ Шалымову и Минервѣ, было все равно, что ни ѣсть, лишь бы ѣсть — Послѣ цѣлаго ряда безпощадно знойныхъ дней, однажды, часа въ три, стала выползать и зъ-за горизонта огромная черная туча съ мутножелтыми краями. Воздухъ стоялъ неподвижно и давилъ землю, стѣсняя дыханье людей. Ласточки летали низко, почти задѣвая землю острыми крыльями, а голуби хлопотливо кружились надъ дорогой, сверкая бѣлыми животами на приближающемся мрачномъ фонѣ. Все ближе и ближе подкрадывалась туча; вдругъ поднялся сильный вихрь, закружилась столбами пыль на дорогѣ, застучали ставни, окна; заскрипѣли деревья, роняя больные листья, и туча точно ринулась впередъ, заслоняя солнце, занимая половину неба. Раскаты грома раздавались, какъ отдаленный барабанный бой. Молніи, еще далекія, бороздили небо, то ослѣпляющими зигзагами, то прямой линіей, пронизывающей пространство, какъ копье. Гремухинъ не боялся грозы, ему даже не приходилось замѣчать, чтобы ея боялись. Будучи въ Неаполѣ, онъ однажды во время temporale взошелъ на Везувій и отнюдь не считалъ это подвигомъ Шалымовъ же поблѣднѣлъ при первомъ раскатѣ, кинулся запирать двери во всемъ домѣ и сталъ съ волненьемъ переходить изъ одной комнаты въ другую, пересаживаясь изъ угла въ ====page 150==== уголъ, подальше отъ окна, вздрагивая и затыкая уши при каждомъ блескѣ молніи. — Какъ? Ты боишься? съ удивленьемъ спросилъ Ѳедоръ Александровичъ. — Понятно, боюсь, почти сердито отвѣтилъ Шалымовъ, — съ этимъ шутить нельзя. Онъ сталъ разсказывать, какъ одного его знакомаго убило громомъ (онъ такъ и сказалъ «громомъ»), другому, повредило ногу, третьяго оглушило на вѣки и т. д. — Пошла вонъ, Минерва! крикнулъ онъ, — вѣдь, знаешь, собаки притягиваютъ грозу. Минерва равнодушно перешла къ Гремухину. Онъ отошелъ отъ нея. Страхъ художника переходилъ къ нему. Въ самомъ дѣлѣ, должно быть, опасно. Что же дѣлать? И громоотвода въ Осиновкѣ нѣтъ. Пошелъ дождь, плотный, перпендикулярный дождь, сквозь который нельзя было видѣть другой стороны дороги, пролегающей мимо дома. Молніи все чаще и чаще прорѣзали воздухъ и все ближе и ближе нагонялъ ихъ громъ, сухой, порывистый, раздававшійся надъ усадьбой не раскатами, а тяжелыми ударами молотка. — Господи, помилуй! Господи, помилуй! испуганно шепталъ Шалымовъ, торопливо крестясь. — Все сильнѣй дѣлается, замѣтилъ Ѳедоръ Александровичъ съ легкой дрожью въ голосѣ. Николай Демьяновичъ ничего не отвѣтилъ. Гремухинъ посмотрѣлъ на него. Онъ сидѣлъ на диванѣ, поджавъ подъ себя ноги и закрывъ глаза лѣвой рукой, въ то время какъ онъ правой безпрерывно крестился. Блѣдныя губы тряслись. Углы рта плаксиво опустились, подбородокъ дрожалъ, толкая одну челюсть объ другую. Ѳедоръ Александровичъ совсѣмъ растерялся. А удары ====page 151==== становились все чаще. Одинъ внезапно хватилъ, показалось ему, надъ самой крышей, такъ что Шалымовъ съ ужасомъ вскрикнулъ, а Гремухинъ нагнулся, какъ будто надъ нимъ пронеслась бомба. — Мнѣ страшно, сказалъ онъ, — чертъ съ тобой, я теперь тоже начинаю бояться. — Страшно... если такъ... умереть придется, съ трудомъ проговорилъ Шалымовъ. — Умереть, да... умереть... страшно... отвѣтилъ Гремухинъ, дрожа всѣмъ тѣломъ. — Не создавъ ничего, продолжалъ художникъ. — Не создавъ ничего, машинально повторилъ Гремухинъ. — А! вскрикнули они вмѣстѣ. Молнія ударила гдѣ то по близости (оказалось потомъ, что въ огородѣ) и громъ оглушилъ ихъ на нѣсколько секундъ. У Гремухина звенѣло въ ушахъ, воздухъ съ трудомъ проходилъ черезъ сухое горло, грудь судорожно поднималась. — Мнѣ страшно, мнѣ страшно, шепталъ онъ, — хоть бы кого нибудь... Ему хотѣлось быть не одному, то есть съ человѣкомъ, который бы не боялся, но передъ нимъ былъ Шалымовъ, исковерканный безсмысленнымъ страхомъ... Алена сидѣла одна въ своей комнатѣ и равнодушно грызла сѣмячки, спокойно провожая каждую молнію машинальнымъ крестомъ. Она грозы не боялась. Богъ не захочетъ, такъ не тронетъ. Вдругъ къ ней вошелъ или, вѣрнѣй, влетѣлъ блѣдный, трясущійся Гремухинъ. — Алена, дорогая, мнѣ страшно, вскрикнулъ онъ, кинулся къ ней на шею, какъ ребенокъ, и уткнулся ====page 152==== въ ея полную, толстую грудь. Алена такъ удивилась, что не тронулась съ мѣста и продолжала шарить лѣвой рукой въ тарелкѣ, наполненной сѣмячками. — Полно, Ѳедоръ Александровичъ. Господь съ вами, очнулась она, наконецъ, насмѣшливо глядя ему въ затылокъ. ====page==== ГЛАВА VII Хлѣбъ весь убранъ. На гумнѣ выстроились желтыя шеренги скирдовъ ржи, пшеницы и овса. Въ полѣ работы нѣтъ. Жнивья выгораютъ на солнцѣ; соломенная щетина трескается, гнется, закручивается отъ сухой жары. По полямъ точно гунны прошли всеразрушающей, всевыжигающей ватагой. Кое-гдѣ, на темно красныхъ квадратахъ, валяются еще неубранныя, распавшіяся копны гречихи, а за рѣкой, на полосѣ отдохнувшей земли, пробиваются розовые ростки недавно посѣяннаго озимаго хлѣба. Вдали, надъ полями, дрожитъ прозрачный паръ. Все оживленье перешло въ усадьбу. Молотьба въ полномъ разгарѣ. Скрипя вертится неуклюжій топчакъ подъ мѣрными шагами рабочихъ лошадей, а стучащая машина швыряетъ во всѣ стороны куски соломы, пустыхъ колосьевъ, чернозема и сердито храпитъ, какъ дикій звѣрь, бѣшено бороздящій землю когтями при видѣ готовящагося нападенья. Снопы быстро исчезаютъ въ ея зубастой пасти и выходятъ избитые, разжеванные рядами чугунныхъ зубовъ, Батракъ Оська кормитъ ревущаго звѣря и почти исчезаетъ въ пыли, вьющейся вокругъ него и покрыв ====page 154==== шей всю его фигуру густымъ, постоянно возобновляющимся слоемъ. Дѣвки такъ и снуютъ съ граблями, собирая зерно въ одну кучу. Другія выносятъ солому изъ риги, протянувъ грабли въ видѣ носилокъ, и гора ея быстро увеличивается, расширяется, дотягивался широкимъ желтымъ слѣдомъ до мѣста молотьбы. Вѣялка тоже жужжитъ, высыпая на землю чистое зерно, быстро подбираемое лопатой. Ручку вѣялки вертитъ Герасиха, но вертитъ лѣниво, не смотря на увѣщанья Гамакина. Она его не боится, съ тѣхъ поръ, какъ замѣнила Алену. Ѳедоръ Алаксандровичъ подолгу сидѣлъ въ ригѣ и глядѣлъ на молотьбу. Это его не утомляло, въ ригѣ было свѣжо, а рабочее оживленье его развлекало. Шалымовъ тоже туда приходилъ. Онъ любилъ валяться на мягкой грудѣ хоботьевъ, пожалуй, и соснуть на ней, благо пыль къ его костюму не приставала. Заложивъ подъ голову мясистыя руки, онъ глядѣлъ на работающихъ, смѣющихся дѣвокъ и молодыхъ бабъ, отъ которыхъ такъ и несло здоровьемъ, способностью ко всякому физическому труду. У нихъ такъ и сквозили на солнцѣ красивыя формы крѣпкихъ ногъ. Одно Шалымову не нравилось: всѣ были такъ высоко перетянуты снурками понёвъ и передниковъ, что, казалось, груди у нихъ выросли ниже таліи... некрасиво. Иногда, впрочемъ, онъ не довольствовался однимъ глазѣньемъ и подходилъ къ той или другой изъ бабъ, одну ущипнетъ, другую погладитъ по плечу. — Отстань! безцеремонно смѣялись бабы, — ишь ты гладкій какой, право. — Да я только такъ, наивно настаивалъ Шалымовъ. ====page 155==== Гремухинъ замѣтилъ однажды подобную сцену. — Послушай, посовѣтовалъ онъ, — если тебѣ какая нибудь изъ нихъ нравится, то лучше не дѣлай такъ, а поговори съ прикащикомъ... Шалымовъ испугался. — Ни, ни, ни! проговорилъ онъ, — я только такъ. Чтобы я!.. Нѣтъ, еще бѣду наживешь... Странный человѣкъ, а все таки хорошій, думалъ Гремухинъ. Какъ онъ вѣренъ своей любви. Это похвально. Но, въ такомъ случаѣ, отчего же онъ не женится? Онъ задалъ Шалымову этотъ вопросъ. — Жениться? переспросилъ тотъ. — дѣйствитетьно, хотя... — Что «хотя?» Отчего же нѣтъ? — Видишь-ли... я это лучше сдѣлаю потомъ, когда буду извѣстенъ... Теперь работать надо, работать... — Одно другому не мѣшаетъ. — Да... но, все таки, лучше подождать... одинъ мой знакомый женился недавно и съума сошелъ. Гремухннъ расхохотался: — и ты того же боишься? — Нѣтъ! Хотя... дѣйствительно... Отъ Шалымова очень трудно было добиться толка. Либо слова у него рѣдко соотвѣтствовали мыслямъ, либо, вообще, словъ у него мало было. Начнетъ фразу хорошо и вдругъ застрянетъ въ цѣлой системѣ неопредѣленныхъ выраженій. — Однажды въ двадцатыхъ числахъ Августа. Гремухивъ вошелъ рано утромъ къ Шалымову, взволнованный, съ письмомъ въ рукахъ. ====page 156==== — Что случилось? спросилъ Николай Демьяновичъ, еще валявшійся въ постелѣ. У Ѳедора Александровича былъ такой видъ, будто приключилось несчастье. — Отецъ собирается въ Осиновку, сказалъ онъ, — онъ на дняхъ будетъ здѣсь. — Гм... дѣйствительно... хотя, что же тутъ ужаснаго? — Да онъ не одинъ ѣдетъ, понимаешь! съ отчаяньемъ вскрикнулъ Гремухинъ. Художникъ ничего не понималъ. Однако, онъ, по добротѣ сердечной, выразилъ печаль на своемъ лицѣ. — Не одинъ? Съ кѣмъ же? Вѣрно, ораву знакомыхъ съ собой везетъ, подумалъ онъ. — Съ кѣмъ? Со своей любовницей. — О! Неужели? Николай Демьяновичъ рѣшительно не понималъ, въ чемъ дѣло. — Видишь-ли, объяснилъ Ѳедоръ Александровичъ, — мнѣ не хотѣлось тебѣ раньше объ этомъ говорить, да и не приходилось. Отецъ проводитъ у себя время въ деревнѣ съ какой-то женщиной, не то нѣмкой, не то полькой, такъ себѣ дрянь какая-то. Я ее видѣлъ у него въ прошломъ году. Дура набитая и одѣвается, какъ скверная кокотка. Я не понимаю, какъ ему не стыдно передъ сосѣдями... и теперь онъ пишетъ, что ѣдетъ сюда съ ней, понимаешь ты, съ ней! Вѣдь это скандалъ, на весь уѣздъ, всѣ меня на смѣхъ подымутъ! — Дѣйствительно, согласился Шалымовъ. Ему было смѣшно. Ай да семья! мелькнуло у него вь головѣ. ====page 157==== — Что мнѣ дѣлать, что мнѣ дѣлать! съ отчаяньемъ повторялъ Гремухинъ, шагая по комнатѣ. — Телеграфируй ему, чтобъ онъ пріѣхалъ одинъ, безъ нея. посовѣтовалъ Николай Демьяновичъ. — Нѣтъ, нельзя... отецъ обидится... я не могу. Да куда я буду телеграфировать? Въ Вязьму? Можетъ быть, они уже въ дорогѣ. Ты пойми, какое анафемское положенье! Вѣдь они ѣдутъ сюда на четыре дня... вѣроятно, онъ хочетъ свои имянины, тридцатое Августа, здѣсь отпраздновать. Помоги мнѣ, придумай что нибудь... я не могу. — Право, не знаю; развѣ уѣхать поскорѣй отсюда... — Все ты глупости говоришь, разсердился Ѳедоръ Александровичъ, — уѣхать отсюда! Развѣ это возможно! Куда поѣхать? Потомъ, я не хочу уѣзжать. Да и отецъ пойметъ, обидится... Нѣтъ, видно, отъ тебя толку не добьешься. Онъ вышелъ, хлопнувъ дверью. Какой сердитый подумалъ Шалымовъ. А, впрочемъ, положенье дурацкое. И семья-то, нечего сказать! Одинъ съ дѣвкой, другой съ крестьянкой... премилая семья. Гремухинъ былъ золъ, какъ никогда, а между тѣмъ онъ ничего подѣлать не могъ. У него не было достаточно энергіи, чтобъ вѣжливымъ образомъ пристыдить отца, заставить его уважать себя самого. Можетъ быть, онъ еще его боялся, какъ въ то время, когда Александръ Ѳедоровичъ Гремухинъ расправлялся съ нимъ за дѣтскія шалости. — Мнѣ неловко съ нимъ о такихъ вещахъ говорить, думалъ Ѳедоръ Александровичъ, — а то бы я ему сказалъ, характера у меня довольно, я рѣшителенъ, но какъ же я буду съ нимъ объясняться! Все я самъ виноватъ. Зачѣмъ я ему писалъ, что въ Осиновкѣ такъ ====page 158==== хорошо! Дѣлать нечего, придется вытерпѣть. Онъ ѣдетъ только на четыре дня и, навѣрно, больше не пріѣдетъ. Посмотрю, кстати, еще разъ, что онъ пишетъ: «Je te fais savoir par cette lettre, que j’arriverai un de res jours à Osinovka, pas pour longtemps, car nous partons pour l’étranger et trois ou quatre jours c'est tout ce que je puis te consacrer. C'est avec plaisir que je verrai le bien, dont tu es eu tain de faire ton séjour habituel et que tu as, assurément beaucoup ammélioré et embelli. Polina lvanovna. qui part avec moi, se frait une fête de te revoir et t’envoie bien des compliments qu elle te redira de vive voix, quand elle sera à même de le faire a Osinovka, chose qui ne peut tarder. La veille de notre arrivée tu recevras une dépêche que tu puisses prendre toutes les mesures d'installation necessaires. Je t’embrasse. Ton père A. Gremouhine».* — Что за апломбъ! Что за наивность! Я просто не знаю, какъ поступить. Куда я ихъ помѣщу? Ну, отца, въ большую спальню, а ее? Не съ нимъ же вмѣстѣ! Только бы того не доставало. Больше негдѣ. Надо посовѣтоваться съ Николаемъ Демьяновичемъ... — Гм... не знаю. На время можно ее въ твоемъ кабинетѣ устроить... дѣйствительно, предложилъ Шалымовъ. — Ахъ да, правда. Я вынесу писменный столъ къ ------- * Даю тебѣ знать этимъ письмомъ, что я на дняхъ пріѣду въ Осиновку, но не надолго, потому что мы ѣдемъ заграницу и я не могу посвятить тебѣ болѣе четырехъ дней. Я съ удовольствіемъ увижу имѣніе, въ которомъ ты поселился и которое ты, навѣрно, много украсилъ. Полина Ивановна предвкушаетъ счастье тебя видѣть и шлетъ тебѣ привѣтъ. Наканунѣ нашего пріѣзда получишь депешу, чтобъ ты успѣлъ все приготовить. Цалую. А. Гремухинъ. ====page 159==== себѣ въ спальню и прикажу поставить кровать. Вотъ исторія... — Прошло два дня въ томительномъ ожиданіи. Авось не пріѣдутъ. Думалъ Гремухинъ. Ему было стыдно. Вѣдь всѣ въ уѣздѣ узнаютъ, будутъ смѣяться... да и есть надъ чѣмъ! Авось, никто не пріѣдетъ, пока они будутъ здѣсь. Вѣдь Полину Ивановну никакъ нельзя выдать за родственницу, за приличную особу: она красится, любитъ выпить... скандалъ! скандалъ! Шалымовъ не волновался. Онъ находилъ, что это вредно для здоровья. И, дѣйствительно, онъ себѣ въ жизни не разрѣшалъ никакого волненья, кромѣ страха. — Успокойся, Ѳедоръ Александровичъ, говорилъ онъ, — ну, что, въ самомъ дѣлѣ! Твой отецъ, навѣрно, баринъ стараго времени, съ такими привычками, что... дѣйствительно... все таки... хотя... — Что это за азіатская роскошь возить съ собой женщину! Это все равно, если бы я Алену къ нему привезъ, право! — Ну, нѣтъ, не все равно. Та дѣвка, а Елена Савельевна славная женщина... На третій день прискакалъ изъ города нарочный съ депешей: «Завтра, двадцать восьмого, пріедемъ. Ивановъ. Встрѣчай». — Встрѣчать! вскрикнулъ Ѳедоръ Александровичъ, — онъ хочетъ, чтобъ я ихъ встрѣтилъ! Помилуй, меня весь Ивановъ на станціи увидитъ, увидитъ ихъ... Нѣтъ, я просто со стыда умру. ====page 160==== — Не встрѣчай, пошли съ кучеромъ письмо, что ты заболѣлъ, посовѣтовалъ Николай Демьяновичъ. — Нельзя. Обидится, пожалуй, пойметъ... я этого не сдѣлаю. — Отчего? Хочешь, я поѣду на встрѣчу и объясню на словахъ, что у тебя нога, что-ли, болитъ и что ты меня просилъ... — Ты согласенъ это сдѣлать? обрадовался Гремухинъ, — тебя не стѣснитъ? — Ну, вотъ еще! Тебѣ нельзя, потому что ты крупный помѣщикъ, такъ сказать, на виду, а меня никто и не замѣтитъ. Какой онъ хорошій, подумалъ Ѳедоръ Александровичъ, — всегда радъ услужить, помочь... — Только покажи карточку отца, сказалъ Шалымовъ, — чтобъ я могъ его узнать. Карточка нашлась въ одномъ изъ ящиковъ письменнаго стола. — Какой онъ красивый! замѣтилъ Николай Демьяновичъ. Фотографія показывала статнаго широкоплечаго господина лѣтъ пятидесяти пяти, съ крупными, правильными чертами лица, красивой широкой бородой, усами закрученными въ стрѣлку и холодными глазами, рѣзко глядящими впередъ и придающими всей физіономіи величавое, хотя и безсмысленное выраженье. — Ты поставь ее на столъ, посовѣтовалъ художникъ, — ему будетъ пріятно. На другой день Степанъ подалъ тройку къ крыльцу и Гремухинъ вышелъ провожать Шалымова. Въ тарантасѣ было прикрѣплено спереди третье сидѣнье. — Ну, до свиданья, сказалъ Гремухинъ, — привези ====page 161==== ихъ благополучно. Не забудь, что я ногу ушибъ, прибавилъ онъ тихо. Оставшись одинъ, Ѳедоръ Александровичъ занялся приготовленіемъ комнатъ. Его кабинетъ кое-какъ превратился въ дамскую спальню, поставили старинную кровать изъ краснаго дерева, хромой шкафъ, бабушкинъ умывальникъ. Гремухинъ сердился за всякую мелочь, бранилъ Ефима и Илью. Вдругъ ему пришла въ голову мысль, встряхнувшая его всего приступомъ внезапной злости. — Вѣдь ей нужна горничная, женская прислуга, подумалъ онъ, развѣ здѣсь найдешь!.. Придется Аленѣ... Господи! Алена будетъ прислуживать этой... Иначе нельзя было устроиться. Онъ не подумалъ объ этомъ раньше, а то бы можно было выписать женщину изъ города. Надо Аленѣ сказать, но какъ? Ему было бы стыдно сказать ей правду. Вѣдь она, все-таки, честная женщина и можетъ обидѣться, хоть не выкажетъ ничего. О! онъ ее знаетъ! Гремухинъ объявилъ прикащику, а черезъ, него, конечно, всѣмъ, что пріѣзжаетъ его отецъ съ родственницей, тетей, что-ли... Прислуга вѣдь не пойметъ, разсуждалъ онъ, лишь бы со стороны никто не пріѣхалъ... Елена Савельевна покорно выслушала робкое приказанье барина прислуживать его тетушкѣ. — Тебѣ ничего, не трудно? нерѣшительно спросилъ онъ. — Нѣ-ѣтъ, чего трудно, улыбнулась она, — и чижалѣй работали. Нѣшто трудно барынѣ помочь. Я ужь сама думала. Мнѣ Илья показалъ, что дѣлать... — Какая же ты хорошая, только не утомляй себя, вѣдь ты больна... Алена взглянула на него съ удивленьемъ. ====page 162==== — Ну, да, понимаешь, ты теперь... у тебя будетъ ребенокъ... — Ахъ, это, что я чижолая! догадалась она, — теперича ничего, не скоро будетъ. Гремухинъ сконфузился и ушелъ. Въ шесть часовъ вечера послышался звонъ троичнаго колокольчика. Ѳедоръ Александровичъ бросился въ корридоръ. — Встрѣчать! крикнулъ онъ и первый вышелъ на крыльцо. За нимъ Илья. Конюха стали около дома, безъ шапокъ, съ оживленными лицами. Пріѣздъ стараго барина ихъ развлекалъ. Все ближе и яснѣй звучалъ колокольчикъ, скоро можно было отличить каждую отдѣльную потку однообразнаго звона и минуты черезъ двѣ къ крыльцу подкатилъ экипажъ. — Здравствуй, Ѳедя, здравствуй! Какъ твоя нога? раздался густой, веселый басъ Александра Ѳедоровича. У Ѳедора Александровича что-то дрогнуло въ груди. Онъ въ эту минуту любилъ своего отца, ему было пріятно его видѣть и онъ, досадуя на то, что ему нужно хромать, кинулся на встрѣчу Александру Ѳедоровичу и крѣпко поцаловалъ его. — Eh bien! Mon garçon, увидимъ, какъ ты устроился. А propos, je te félicite*: твой компаньонъ премилый господинъ. Онъ насъ смѣшилъ всю дорогу. — Здравствуйте, Ѳедоръ Александровичъ! провизжалъ женскій голосъ. Ему протягивала руку Полина Ивановна нарумяненная и набѣленная брюнетка, со вздернутымъ носомъ и вихрами на лбу. ------- *Поздравляю тебя. ====page 163==== Ѳедоръ Александорвичъ конфузливо поздоровался, робко косясь на ея пеструю шляпу. Сзади, возвышаясь своимъ громаднымъ ростомъ надъ всѣми дѣйствующими лицами этой сцены, стоялъ улыбающійся Шалымовъ съ саквояжами и пакетомъ въ рукахъ. — Ваши вещи гдѣ? спросилъ Гремухинъ. — О! отвѣтилъ Александръ Ѳедоровичъ. — nous avons loué deux «padvods» en ville *. Вещи будутъ часа черезъ два. Войдемъ, que diable! Полина Ивановна и Гремухинъ-отецъ пошли въ свои комнаты мыться и приводить туалеты въ порядокъ. — Ну, что? спросилъ Ѳедоръ Александровичъ Шалымова, — ты съ ними разговаривалъ? какъ тебѣ показался? — Славный, прекрасный старикъ. — А она? — Она дура, совсѣмъ дура. Все время смѣется и глаза закатываетъ. — О чемъ же ты съ ними говорилъ? — Да я имъ про академію разсказывалъ. Обѣдъ подали въ семь часовъ, но случаю поздняго пріѣзда отца Гремухина, а Афанасью было заблаговременно сдѣлано внушеніе, чтобъ онъ постарался и отличился передъ старымъ бариномъ. Полина Ивановна вышла къ обѣду ремонтированная, заново намазанная, надушенная, и такъ и щебетала около Ѳедора Александровича. — Какъ у васъ здѣсь хорошо, говорила она, — какія большія комнаты. У вашего папаши, вы знаете, очень маленькій домикъ, такъ что и попрыгать нельзя. ------- *Мы наняли двѣ подводы въ городѣ. ====page 164==== Господи! подумалъ онъ, неужели она здѣсь прыгать собирается. — Потомъ, у васъ природа гораздо лучше, продолжала она, — здѣсь много дубовъ, а у насъ однѣ березы, право... однѣ березы! Она расхохоталась, откинувшись назадъ и показывая тонкіе вдавленные зубы. Шалымовъ, за компанію, тоже засмѣялся. — Да, здѣсь хорошо, отвѣтилъ польщенный помѣщикъ, — только вы любите, кажется, цвѣты, а кромѣ резеды, у меня ничего нѣтъ въ полисадникѣ. — Ничего, ничего! Ахъ, да, вспомнила она, — какая смѣшная эта женщина, которая помогала мнѣ разбирать саквояжъ! — Алена! вырвалось у Ѳедора Александровича. — Я не знаю, какъ ее зовутъ. Толстая такая, некрасивая, ужасно смѣшная. Ѳедора Александровича злость разобрала. Сама-то хороша, подумалъ онъ, на себя бы посмотрѣла. Еслибы не отецъ, живо бы ты у меня отсюда вылетѣла. Александръ Ѳедоровичъ хвалилъ обѣдъ. Афанасій постарался. Гремухинъ- отецъ любилъ поѣсть и часто укорялъ своего сына за полное равнодушіе къ ѣдѣ. — Я вижу, ты исправился, сказалъ онъ ему, — ты понялъ, что не ѣдятъ только pour s’empêcher de mourir de faim*. Такъ только le bas peuple** дѣлаетъ, да ихъ винить нельзя: они неразвиты. Надо умѣть ѣсть и кормить своихъ гостей. À propos, послѣ завтра мои имянины, ты не забылъ. ------- *Чтобъ не умереть съ голода **Простонародье. ====page 165==== — Нѣтъ, не забылъ. Вы, пожалуйста, сами обѣдъ закажите. — Конечно. Но я совсѣмъ забылъ сказать, что я уже пригласилъ одного господина къ обѣду на тридцатое. — Пригласили!? Кого? Гдѣ? Какъ? — Съ нами ѣхалъ въ вагонѣ, здѣшній докторъ. Un homme très comme il faut*, я его пригласилъ. — Вербивинъ? спросилъ Шалымовъ. — Да, Вербивинъ. Мы съ нимъ разговаривали, но, въ особенности, Полина Ивановна а bavardé avec lui**. Полина Ивановна захохотала. Она уже выпила стакана два и дошла до извѣстной точки. Ѳедоръ Александровичъ былъ въ отчаяньи, постарался это скрыть. Случилось то, чего онъ предположить не могъ. Онъ никакъ не ожидалъ, что отецъ кого-нибудь пригласитъ. Я оскандалился, подумалъ онъ. Вербивинъ уже всѣмъ разсказалъ. — Надъ чѣмъ ты задумался? спросилъ Александръ Ѳедоровичъ. — Я? Я... думалъ о томъ, что необходимо и другихъ пригласить, а то обидятся... — Не надо, не надо, успокоилъ его отецъ. — Неужели не надо! неосторожно обрадовался тотъ. — Понятно. Я сказалъ monsieur Verbivine, чтобъ онъ передалъ приглашенье всѣмъ твоимъ знакомымъ. Я зналъ, что ты во время не позаботишься. Ѳедоръ Александровичъ чуть не заплакалъ. Отецъ, проговоривъ свою фразу съ обычнымъ рѣзкимъ хладнокровіемъ. больше не смотрѣлъ на него и занялся кормленіемъ Минервы. ------- *Очень приличный господинъ. **Болтала съ нимъ. ====page 166==== — Минерва, Минерва, звала Полина Ивановна. — Komm, mein liebes Thierchen. Александръ Ѳедоровичъ строго посмотрѣлъ на нее. Онъ не выносилъ нѣмецкаго языка. Она замолчала и приняла дѣтскій, обиженный видъ. Шалымовъ угадывалъ, что происходило въ душѣ Ѳедора Александровича, и, какъ только обѣдъ кончился, пошелъ его успокаивать. — Вѣдь никто же не знаетъ навѣрно, кто она, говорилъ онъ. — Всѣ могутъ подозрѣвать, но не знать, хотя, все таки... лучше махни рукой. Отецъ уѣдетъ и всѣ забудутъ. Вечеромъ Александръ Ѳедоровичъ долго разговаривалъ со своимъ сыномъ. Онъ, оказалось, пріѣхалъ къ нему просить денегъ. — А то не хватитъ до весны, говорилъ онъ, — весной, я знаю, у меня лѣсъ купятъ. Теперь у тебя имѣнье въ хорошемъ состояніи, ты можешь мнѣ одолжить тысячи три. — Помилуйте, у меня теперь ни гроша нѣтъ. Хлѣбъ еще не проданъ, молотьба продолжается. — Cela ne fait, rien*. Ты мнѣ пришлешь заграницу, черезъ мѣсяцъ, въ Парижъ. Ты зимой останешься здѣсь? — Да. — Ну, тебѣ ничего не стоитъ мнѣ помочь. Зимой въ Осиновкѣ денегъ не надо. Ѳедоръ Александровичъ сослался на то, что ему необходимо накупить машинъ, а онѣ много денегъ стоютъ... однако, онъ обѣщалъ выслать деньги. Поговорили еще кое-о-чемъ. ------- *Это ничего не значитъ. ====page 167==== — Отчего ты нe служишь въ земствѣ? говорилъ Гремухинъ-отецъ. — Помилуйте, у меня и здѣсь дѣла много. Вы только посмотрите, сколько я выстроилъ, измѣнилъ! Ѳедоръ Алекспдровичъ былъ убѣжденъ, что у него, въ самомъ дѣлѣ, много занятій. — Хорошо, хорошо, я послѣ посмотрю. Dis-moi, когда мы выкупъ получимъ? Это «мы» непріятно прозвучало въ ушахъ его сына. — Не знаю, сказалъ онъ, — послѣзавтра будетъ здѣсь, по вашей милости, мой повѣренный, Лашевичъ, вы его и спросите. Александръ Ѳедоровичъ съ любопытствомъ посмотрѣлъ на сына. Тотъ продолжалъ: — Вамъ не совѣстно показывать этимъ господамъ Полину Ивановну, такъ вы съ ними и говорите. — Ѳедя! строго сказалъ отецъ, — берегись! Ѳедя замолкъ. онъ боялся отца, его густого баса и широкихъ плечъ. — Впрочемъ, если хочешь, я спрошу Лашевича, продолжалъ тотъ прежнимъ тономъ, — это дѣло столько же меня, какъ и тебя касается... Ѳедоръ Александровичъ хотѣлъ возразить, что это невѣрно, потому что осиновскія выкупныя, какъ сама Осиновка, принадлежатъ ему одному, но не рѣшился. Довольно и такъ, подумалъ онъ, я чуть съ нимъ не побранился. Вообще, я слишкомъ энергиченъ. Шалымовъ былъ со старикомъ въ ладахъ. Оба толстые, оба здоровые, любящіе ѣду и оберегающіе свои души отъ непріятныхъ впечатлѣній, они должны были сойдтись, дѣлая, однако, другъ другу уступки. Александру Ѳедоровичу приходилось въ разговорѣ съ художникомъ, отказываться отъ францускихъ фразъ, а ====page 168==== Николай Демьяновичъ, вмѣсто парусиновыхъ брюкъ и русской рубашки, носилъ при немъ черный пиджакъ. Съ Полиной Ивановной онъ тоже по долгу разговаривалъ. Они всѣ трое другъ къ другу подходили по умственному развитію. Александръ Ѳедоровичъ не получилъ ровно никакого образованія, для него вся наука воплотилась въ знаніи французскаго языка, въ умѣньи держать себя величественно, не смотря на полное отсутствіе такта. Послѣднее происходило не отъ небрежности воспитанія, а отъ полнаго, необъяснимаго презрѣнія ко всѣмъ окружающимъ. Чѣмъ онъ гордился — рѣшительно нельзя было понять. Онъ даже не могъ придраться къ громкому имени, къ титулу, будучи просто дворяниномъ Гремухинымъ. Онъ требовалъ, чтобъ всѣ вокругъ него были вылощены и comme il faut, держались въ узкихъ рамкахъ приличія. Самъ-то онъ выходилъ изъ этихъ рамокъ, вслѣдствіе своего, Гремухинскаго, темперамента, но дѣлалъ это съ такимъ апломбомъ, что людямъ, не изучившимъ кодекса хорошаго тона, не приходило на умъ считать его безцеремонные поступки неприличными. Александръ Ѳедоровичъ, надо сказать правду, сознавался передъ самимъ собой въ томъ, что сожительство съ Полиной Ивановной фактъ не совсѣмъ приличный. Il n’y а rien à faire, успокоивалъ онъ себя, c’est dans le sang*. Дѣйствительно, это было въ крови. Дѣдъ его жилъ лѣтъ двадцать съ двумя чужими женами сразу, что не помѣшало ему имѣть отъ своей же ------- *Нечего дѣлать, это въ крови. ====page 169==== ны трехъ сыновей. Отецъ его былъ извѣстенъ тѣмъ, что устроилъ себѣ гаремъ въ Москвѣ, на глазахъ всей своей семьи. Дядя его умеръ, такъ сказать, отъ любви. Самъ онъ уже лѣтъ пять возится съ Полиной Ивановной и теперь уже не можетъ съ ней разстаться, привыкъ къ ея измятой физіономіи. Если бы онъ зналъ, какимъ образомъ его сынъ поддерживаетъ Гремухинскія традиціи, то пришелъ бы въ сильное негодованіе. Ѳедоръ Александровичъ былъ совсѣмъ разстроенъ. Отзывъ Полины Ивановны объ Аленѣ, предстоящій пріѣздъ гостей, разговоръ съ отцомъ разстроили его нервы и онъ не хотѣлъ видѣть отца, польку, — они ему были ненавистны, какъ люди оскорбляющіе его, ставящіе его душу ни во что. Оставивъ съ ними Шалымова, онъ пошелъ къ Аленѣ. — Ну, что, Елена, какъ ты себя чувствуешь, моя милая? ласково спросилъ онъ. Бѣдная, думалъ онъ, надъ тобой смѣются, никто тебя не любитъ... пойми, что я одинъ у тебя. Но я отдѣлилъ тебя отъ другихъ, изъ-за меня ты одна, страдаешь... дорогая! Круглое, красное лицо Алены не выражало никакихъ страданій, тѣмъ болѣе что она, желая угодить барину, улыбалась во всю ширину толстогубаго рта. Она теперь въ точности знала барина и была покойна. Гамакинъ тоже не тревожился. Алена для него была не то, что собака на сѣнѣ, которая сама не ѣстъ и другимъ не даетъ. Напротивъ, сама она, образно говоря, почти не ѣла, но не мѣшала Гамакину наѣдаться. ====page 170==== — На другой день Ѳедоръ Александровичъ повелъ отца по усадьбѣ. Къ ужасу его, къ нимъ присоединилась Полина Ивановна, ежеминутно восторгаясь, смѣясь, шутя и удивительно дѣйствуя ему на нервы. Александръ Ѳедоровичъ хвалилъ, но безъ убѣжденья. Къ сельскому хозяйству онъ былъ равнодушенъ и жилъ въ деревнѣ по необходимости, когда денегъ не было, что случалось очень часто. Потомъ, ему трудно было ходить. Лѣвая нога отяжелѣла отъ подагры и часто давала о себѣ знать. — Однако, ты сегодня не хромаешь, замѣтилъ онъ сыну. — Прошло, отвѣтилъ тотъ и покраснѣлъ подъ холоднымъ, насмѣшливымъ взглядомъ отца. Гамакинъ шелъ въ сторонѣ и быстро подскакивалъ къ Александру Ѳедоровичу и Полинѣ Ивановнѣ, когда они требовали объясненія, котораго не могъ дать Ѳедоръ Александровичъ, застигнутый въ расплохъ. Сзади, раскачиваясь на толстыхъ ногахъ, шелъ самодовольный Шалымовъ, сопровождаемый Минервой. На молотьбѣ дѣвки такъ и ошалѣли при видѣ туалета Полины Ивановны. Она поразила ихъ бѣлой юбкой съ вотканными красными птицами, удивила ихъ пестрымъ японскимъ зонтикомъ и пирамидальной прической. Только полу-нѣмка, полу-полька могла такъ одѣваться, но Шалымовъ пришелъ отъ ея платья въ восторгъ. ====page 171==== Добрый Шалимовъ! Ему хотѣлось сказать всякому пріятное слово. Александръ Ѳедоровичъ только двѣ минуты остался въ ригѣ. — Уйдемъ сказалъ онъ, — ça pue le paysan*. Пыткой было для Ѳедора Александровича ихъ прибыванье въ Осиновкѣ. Цѣлый день не зналъ онъ, что дѣлать, за что взяться. Его привычки были нарушены. Обѣдали поздно, не ужинали, утромъ приходилось пить чай всѣмъ вмѣстѣ, въ полномъ облаченіи. Съ Аленой почти нельзя было говорить, того и гляди Полина Ивановна подслушаетъ, снуя по всему дому съ быстротой мыши. Надоѣдливая полька его изводила, ея туалеты рѣзали ему глаза. она была ему противна, гадка, и, сопоставленная съ ней, Алена возвышалась, занимала еще больше мѣста въ его внутренней жизни, заслоняя все своей огромной фигурой. Самое страшное было еще впереди. Предстоялъ званый имянинный обѣдъ. Первое чувство молодаго Гремухина, когда онъ проснулся тридцатаго утромъ, была безсильная злость. Онъ сразу вспомнилъ, что ему сегодня надо принимать гостей, знакомить ихъ съ накрашенной Полинкой, съ отцомъ. Онъ увидитъ ихъ насмѣшливое переглядыванье. Услышитъ, пожалуй, ехидныя замѣчанья и все нужно будетъ молча терпѣть, притворяться равнодушнымъ, даже любезнымъ. — О! Господи! вскрикнулъ онъ, — завтра они уѣдутъ и я снова заживу спокойной жизнью. Шалымовъ захлебывался въ хлопотахъ, поздравивъ Александра Ѳедоровича, онъ посовѣтовался съ нимъ, ------- *Воняетъ мужикомъ. ====page 172==== какъ лучше украсить обѣденный столъ, придать ему вполнѣ праздничную наружность. Рѣшили, что будутъ обѣдать въ гостинной. Столовая слишкомъ мала. Художникъ нарвалъ кое-какихъ цвѣтовъ, составилъ изъ нихъ, съ помощью Полины Ивановны, букеты, научилъ Илью, какъ покрасивѣй поставить хрустальныя вазы для фруктовъ и т. д. Наканунѣ привезли изъ города цѣлую подводу провизіи. Къ одиннадцати часамъ столъ былъ уже накрытъ и загромоздилъ гостинную такъ, что, когда, послѣ обѣдни, пришелъ, по распоряженью Александра Ѳедоровича, попъ съ дьякономъ служить молебенъ, они не знали, гдѣ за это дѣло взяться, и робко покашливали въ руку, съ недоумѣньемъ глядя на разряженную Полину Ивановну. — Прикажете начинать? спросилъ священникъ стараго барина. — Начинайте, высокомѣрно отвѣтилъ тотъ. Ему попъ не понравился. Ce n’est pas un prêtre, c’est un paysan, подумалъ онъ*. Зло взяло Ѳедора Александровича, когда онъ увидѣлъ, что Полина Ивановна стала ближе всѣхъ къ священнику, какъ будто для нея молебенъ служатъ. Все его сердило: приходъ попа и дьякона, наполнившихъ домъ невыносимымъ для него запахомъ ладона, птичій видъ польки, важность Александра Ѳедоровича и довольная улыбка Шалымова. Передъ провозглашеньемъ многолѣтья пришла Минерва и остановилась рядомъ съ Полиной Ивановной, тихо ворча въ сторону поповской ризы. Полина Ивановна покраснѣла. Александръ ------- *Это не священникъ, а мужикъ ====page 173==== Ѳедоровичъ нахмурилъ брови, а Шалымовъ съ трудомъ удерживался отъ хохота. Ѳедоръ Александровичъ нагнулся и, схвативъ Минерву за хвостъ, потащилъ ее назадъ. Толстая собачка перевернулась, легла на спину и стала кокетничать, легко махая лапками по воздуху и показывая туго набитый животъ. Ее пришлось выволочь изъ гостинной. Но это еще ничто, главное началось съ пріѣздомъ гостей. Въ этотъ разъ они ему показались столько же противны, сколько понравились при первомъ знакомствѣ въ Ивановѣ. Александръ Ѳедоровичъ представилъ ихъ Полинѣ Ивановнѣ, своей «кузинѣ», сказалъ онъ. — Это что «кузина»? спросилъ Вудылинъ Грулева. — А чертъ ее знаетъ! Должно быть, значитъ, полюбовница. — Любовница и есть. Только красоты она умѣренной. Обѣдъ былъ превосходный и оживленъ чрезъ мѣру. Гости не боялись Александра Ѳедоровича и напились въ лоскъ, какъ только стали разливать шампанское. — C’est de la canaille, сказалъ старикъ своему сыну. — mais ils sont drôles, ces barbares*. Къ концу обѣда Вудылинъ разсказывалъ Полинѣ Ивановнѣ анекдоты оченъ недвусмысленнаго свойства, — но шопотомъ, чтобы старикъ не слышалъ. Неравно обидится, кто его знаетъ. Грулевъ и становой, обнявшись, пили въ сотый разъ въ жизни брудершафтъ. Лашевичъ, менѣе всѣхъ пьяный, бесѣдовалъ съ Александромъ Ѳедоровичемъ о выкупѣ. — Нельзя-съ, никакъ нельзя-съ, говорилъ онъ, — ------- *Они сволочь, но смѣшны, эти варвары. ====page 174==== авось къ Рождеству получимъ. Сами знаете, въ провинціи дѣла всегда чрезвычайно долго тянуться. — Вотъ такъ-то, барыпя, люди живутъ! громко закончилъ свой анекдотъ Вудылинъ. Полина Ивановна пила четвертый бокалъ шампанскаго и корчилась отъ смѣха. Александръ Ѳедоровичъ покосился на нее. Ѳедоръ Александровичъ ни на кого не смотрѣлъ, ни съ кѣмъ не говорилъ и длинныя фразы Вербивина, обращенныя къ нему, пропадали даромъ. Шалымовъ, сильно выпивъ, бралъ съ доктора клятву въ томъ, что тотъ не нашелъ въ немъ особенныхъ болѣзней. — Клянусь я первымъ днемъ творенья! продекламировалъ становой, подслушавшій ихъ разговоръ. Вудылину Полина Ивановна надоѣла. Онъ сталъ приставать къ Лашевичу. — Александръ Ѳедоровичъ, не вѣрьте! кричалъ онъ, — онъ, бестія, вретъ; такая ужь порода адвокатская, право. Что жидъ, что адвокатъ, все едино. Старикъ даже не взглянулъ на него, а Лашевичъ махнулъ рукой. Ивану Ивановичу не сидѣлось на мѣстѣ. Онъ выдѣлывалъ ногами подъ столомъ разъухабистыя фигуры трепака. Какъ только встали изъ-за стола, Ѳедоръ Александровичъ увлекъ Лашевича. Онъ слышалъ, какъ отецъ говорилъ съ нимъ о выкупѣ, и боялся, чтобъ тотъ не напуталъ. Александръ Ѳедоровичъ удалился въ свою комнату: Полина Ивановна тоже: она боялась, что цвѣтъ ея лица пострадалъ отъ жары и отъ смѣха. Старику же показалось невозможнымъ оставаться дольше въ одной комнатѣ съ русской рубашкой Грулева и пьянымъ рыломъ Вудылина. Вербивинъ уѣхалъ сейчасъ же послѣ обѣда, объявивъ, ====page 175==== что долгъ служенья страждущему человѣчеству, принуждаетъ его оставить тотъ гостспріимный домъ, гдѣ онъ нашелъ пріятное отдохновеніе отъ однообразнаго труда. Съ часъ бесѣдовалъ Ѳедоръ Александровичъ съ Лашевичемъ. Онъ собственно затягивалъ разговоръ для того, чтобъ избѣжать остальныхъ гостей, предоставивъ имъ Шалымова, но и Николай Демьяновичъ вошелъ къ себѣ въ комнату, полежать немного. Вдругъ Ѳедору Александровичу послышался изъ корридора голосъ Алены, точно она плакала. Одновременно раздавался чей-то жирный хохотъ. Онъ, отстранивъ Василія Ивановича, кинулся на шумъ и увидѣлъ Вудылина, силящагося обнять Алену. — Оставьте, говорила она, — я барину пожалуюсь! — Ишь ты, гордая, хрипѣлъ Степанъ Степановичъ. — нѣтъ, ты меня послушай... У Ѳедора Александровича кровь прилила къ сердцу. Не помня себя, онъ схватилъ Вудылина за шею. — Вонъ отсюда, негодяй! прошипѣлъ онъ. — Убирайтесь къ черту! простоналъ тотъ, стараясь высвободиться, — ошалѣли вы, что-ли! Гремухинъ бѣшено встряхивалъ его. Еслибы не Лашевичъ, удержавшій его руку, онъ бы задушилъ пьянаго купца. — Успокойтесь, успокойтесь, говорилъ Лашевичъ. — прошу васъ, а вамъ, Степанъ Степановичъ, какъ не стыдно! Александръ Ѳедоровичъ услышитъ. Ѳедоръ Александровичъ отпустилъ Вудылина. — Увезите его скорѣй, сказалъ онъ Василію Ивановичу, — а то я за себя не ручаюсь! — Не безпокойтесь, отвѣтилъ отрѣзвившійся Вудылинъ, — я самъ уѣду. Хорошо вы гостей принимаете, ====page 176==== нечего сказать. Ивана Ивановича съ собой увезу. Иванъ Ивановичъ, ѣдемъ! Грулевъ что-то промычалъ: Онъ не могъ отвѣтить. Прислонившись къ стѣнѣ, онъ очень искустно подражалъ больному морской болѣзнью. Въ пяти шагахъ отъ него, Минерва дѣлала тоже самое, но съ большимъ достоинствомъ. Привыкла. — Свиньи! закричалъ Ѳедоръ Александровичъ, — вонъ отсюда! Онъ бросился въ комнату Шалымова и, растолкавъ его, разсказалъ о случившемся. — Свиньи, свиньи, согласился художникъ, дрожа отъ волненья. Онъ не могъ спокойно слышать о подобныхъ сценахъ. — Что мнѣ теперь дѣлать? спросилъ Гремухинъ, немного успокоившись. — Я не хочу ихъ больше видѣть. Вошелъ Лашевичъ. — Ахъ Ѳедоръ Александровичъ, какъ же это, сказалъ онъ, — вѣдь вы теперь съ Вудылинымъ и Грулевымъ навсегда разссорились... — И прекрасно. Не надо мнѣ ихъ совсѣмъ. — Ваше счастье, что я тутъ случился. Я ихъ успокоилъ, а то Степанъ Степановичъ: «Жаловаться буду! Въ судъ подамъ»! У Гремухина сердце екнуло. Онъ страшно боялся скандала. — Не бойтесь, я все уладилъ, объявилъ Василій Ивановичъ, — ну, до свиданія. Подаютъ тройки, я поѣду съ ними. Гости уѣхали. Ѳедоръ Александровичъ и Шалымовъ еще долго не могли успокоиться. Они не разговаривали, а сидѣли молча другъ передъ другомъ, въ комнатѣ художника. Иногда Гремухинъ вставалъ и поры ====page177==== висто прохаживался раза три изъ угла въ уголъ. Бѣдная Елена! думалъ онъ. Какимъ непріятностямъ я ее подвергаю! Это ужасно! она должна бы меня проклинать, а, между тѣмъ, она меня любитъ, да, она меня любитъ. Скорѣй бы отецъ уѣхалъ, а то и поговорить съ ней покойно нельзя. Свинья Вудылинъ! А этотъ Грулевъ! Что за хамы! Одинъ Лашевичъ болѣе или менѣе приличенъ. Шалымовъ съ безпокойствомъ ощупывалъ себѣ грудь, съ лѣвой стороны. Онъ хотѣлъ узнать, прошло ли у него сердцебіеніе или нѣтъ. Такъ вредно на него вліяли волненія, крупныя сцены, даже разсказы о нихъ. Однако, подумалъ онъ, Вудылинъ здорово пьянъ, что полѣзъ на Алену... исторія! — Я пойду къ Еленѣ, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ, — надо посмотрѣть что съ ней. — Пойди, пойди, утѣшь ее, бѣдную... Она вовсе не нуждалась въ утѣшеньи... — Полноте, баринъ, безпокоиться, сказала она, — извѣстное дѣло, пьяный человѣкъ. Что за сила характера, умилился Гремухинъ. Она скрываетъ, чтобы меня успокоить. Дорогая, сколько въ ней такта. Она еще не можетъ меня понять, къ ней никто такъ не относился, она не знаетъ, насколько она мнѣ близка. Я ее разовью умственно и душевно. — Твои Ивановцы скоты, сказалъ ему отецъ, — никто изъ нихъ, уѣзжая, со мной не простился. Я надѣюсь, — ты дашь имъ понять, что я недоволенъ. — Я даже больше сдѣлаю, возразилъ Ѳедоръ Александровичъ, — я ихъ нс буду принимать. На слѣдующее утро Александръ Ѳедоровичъ и Полина Ивановна уѣхали. ====page 178==== Шалымовъ хотѣлъ ихъ провожать, но старикъ объявилъ, что проводовъ не любитъ. — До свиданія, сказалъ онъ сыну, крѣпко поцаловалъ его. — Когда же мы увидимся? — Не знаю... я къ вамъ пріѣду, когда вы вернетесь. — А заграницу ко мнѣ не пріѣдешь? — Нѣтъ, что тамъ дѣлать! Мнѣ здѣсь лучше. — Чудакъ же ты! Не забудь выслать депьги въ Парижъ. Полина Ивановна плакала навзрыдъ. Такой ужь у нея былъ характеръ. она не выносила разлуки, съ кѣмъ бы то ни было. — Allons, pas de bètises, скомандовалъ Александръ Ѳедоровичъ. — Опоздаемъ на поѣздъ. И старикъ уѣхалъ, не подозрѣвая, что безсознательнымъ образомъ усилилъ въ своемъ сынѣ привязанность къ простой крестьянкѣ. ====page==== ГЛАВА VIII. Съ начала Сентября засѣлъ Шалымовъ за работу. Ему необходимо было кончить свою картину къ Октябрю и повезти ее тогда въ Петербургъ. Конкурсъ былъ назначенъ въ Ноябрѣ, а до того надо было посовѣтоваться съ профессорами, постараться показать Антикварія... неравно укажутъ на недостатки, скажутъ, гдѣ слѣдуетъ исправить и т. п. Самое трудное было придать выраженье лицу самаго антикварія. Шалымовъ старался, но ничего не выходило. Онъ даже одно время думалъ, не закрыть ли ему лицо чѣмъ нибудь, лампой, что ли... — Мнѣ кажется, твоя картина слишкомъ пестра, замѣтилъ Гремухинъ. — Ничего, у антикваріевъ, знаешь, всегда такъ. Алена одобряла произведеніе художника. Пестрота ей нравилась. Но она приводила Николая Демьяновича въ отчаянье тѣмъ, что антикварія называла лавочникомъ. — Ан-ти-кварій! кричалъ Шалымовъ. — Не выговоришь, Николай Демьяновичъ, право. А по нашему какъ есть лавочникъ выходитъ. Ничего не подѣлаешь. ====page 180==== — А мнѣ пора ѣхать въ Петербургъ, сказалъ Шалымовъ Ѳедору Александровичу, когда картина была кончена. — Куда торопиться, подожди. — Нѣтъ, видишь ли, мнѣ нужно до конкурса тамъ пожить, самъ понимаешь, а потомъ я хочу переговорить съ Настасьей Ѳадѣевной о нашемъ дѣлѣ. — О ребенкѣ? — Да, слѣдуетъ заранѣе позаботиться. Можетъ быть, она сразу не согласится, такъ мнѣ придется ее уговаривать, понимаешь... надо... хотя... — Это другое дѣло. Я, понятно, не стану тебя задерживать. Поговорили лишній разъ о предстоящихъ родахъ — Все будетъ улажено, все, не безпокойся, увѣрялъ Шалымовъ, — хотя, дѣйствительно, это будетъ не легко, но я беру дѣло на себя. Тебѣ вѣдь, главнымъ образомъ, нужно, чтобъ ребенку было хорошо, чтобъ ты могъ его видѣть, когда захочешь, и чтобъ мужъ не догадался? — Да, да, да. — Все такъ и будетъ. Одно было досадно Гремухину: Шалымовъ уѣзжалъ мѣсяца на четыре. — Нельзя, работать надо, говорилъ онъ, — я тамъ поучусь, а потомъ вернусь сюда. — А если ты медаль получешь и Академія дасть тебѣ деньги на заграничную поѣздку, ты, пожалуй, не вернешься, бросишь меня... — Нѣтъ! Я, во всякомъ случаѣ, уѣду только послѣ родовъ Елены Савельевны... Тоска брала Гремухина при мысли объ отъѣздѣ Шалымова. Что я буду дѣлать одинъ? думалъ онъ, положимъ, со мной будетъ Елена... не поѣхать ли и мнѣ мѣ ====page 181==== сяца на два въ Петербургъ? Стоитъ только меньше истратить на машины... — Послушай, обратился онъ къ Николаю Демьяновичу, — прикащикъ далъ мнѣ списокъ необходимыхъ машинъ. Всего на двѣнадцать тысячъ, одна паровая молотилка стоитъ тысячъ семь слишкомъ. — Ну, такъ что-же? — Да вотъ я думаю, нужно ли это? — Помилуй! Машины удвоятъ доходъ, ты самъ говорилъ. Теперь дорого станетъ, а за то послѣ ты увидишь, что будетъ. Осиновка станетъ чудомъ, лучшимъ имѣніемъ въ губерніи. Шалымовъ говорилъ съ жаромъ. Онъ помнилъ, что Гремухинъ не разъ говорилъ ему о пользѣ машинъ, о будущности Осиновки и онъ, по принципу, никогда не противорѣчилъ, только иногда, самому себѣ, да и то безсознательно. Ну, нечего дѣлать, останусь; четыре мѣсяца не вѣчность, дождусь его возвращенья, подумалъ Гремухинъ. — Не нужно ли тебѣ денегъ на дорогу? спросилъ онъ Николая Демьяновича наканунѣ отъѣзда. — Нѣтъ, у меня есть... хотя... дѣйствительно... все таки. — Возьми. Отдашь, когда заработаешь, не стѣсняйся. Шалымовъ не стѣснялся. — Художникъ уѣхалъ. Въ теченіи первыхъ дней Гремухину показалось, что ему не такъ трудно будетъ обойтись безъ его общества. Погода была почти хоро ====page 182==== шая, жаровъ уже не было, можно было оставаться по цѣлымъ днямъ на воздухѣ, присутствовать при всякой работѣ. Новыя зданья были окончены. Призвали священника, отслужили молебенъ, все это развлекло. Но когда осень окончательно вошла въ свои права, когда дождь лилъ съ утра до вечера, началась хандра настоящ ая. Нѣтъ ничего мрачнѣй осеннихъ дней въ деревнѣ. Посмотришь въ окно, поля видны сквозь мокрую рѣшетку дождя, дорога превратилась въ полосу черной грязи, ни слѣдовъ, ни колеи не видно подъ лужами, вздрагивающими отъ уколовъ дождевыхъ капель. Грязное небо безпрерывно заливаетъ землю, и кажется, что тамъ, наверху, никогда не изсякнетъ запасъ воды. Днемъ и ночью барабанитъ дождь по стекламъ, точно просится въ домъ, стучась въ окно, упорно, однообразно. Тучъ нѣтъ: все небо одна сплошная туча. Горизонтъ вдвое ближе, чѣмъ обыкновенно. Куда ни взглянешь, туманъ сплавляетъ небо съ землей. Выходить, понятно, въ такіе дни нельзя, да и нѣтъ охоты. Гремухинъ и сидѣлъ съ утра до вечера дома, переходя изъ одной комнаты въ другую.отплевываясь, со злостью смотря въ окно. Дождь страшно дѣйствовалъ ему на нервы. Порой ему казалось, что капли его и здѣсь, въ домѣ, пронизываютъ. Каждое утро, проснувшись, онъ шелъ смотрѣть, какова погода, и все таже рѣшетка ливня рябила у него въ глазахъ. Казалось, никогда конца этому не будетъ, предстоитъ вѣчный дождь. Ему нѣсколько разъ случалось самого себя спрашивать: бываетъ ли вообще хорошая погода? Уѣхать? Въ такую погоду и не выберешься никуда. Опасно. Того и гляди путь размоетъ, думалъ онъ, какъ мѣсяца три тому назадъ, у Кокуевки. ====page 183==== Ссора съ Вудылинымъ причинила ему массу хлопотъ: нельзя было, очевидно, обратиться къ нему съ предложеньемъ купить Осиновскiй хлѣбъ. Другимъ Ивановскимъ купцамъ довѣрять не слѣдовало и, поэтому, пришлось продать хлѣбъ въ Ефремовѣ. Прикащик ѣздилъ туда съ обращиками и кое-какъ поладилъ съ тамошними хлѣботорговцами, хотя, въ общемъ, оказался порядочный убытокъ — поставка стоила вдвое дороже и крестьяне-то не охотно соглашались туда везти хлѣбъ. Гамакинъ поѣхалъ въ Москву, покупать машины. Ѳедоръ Александровичъ снабдилъ его каталогами и подробными указаніями. Самъ онъ не поѣхалъ изъ-за погоды и потому, что Москвы терпѣть не могъ. Онъ съ нетерпѣньемъ ожидалъ возвращенья прикащика, чтобъ было съ кѣмъ говорить объ Аленѣ. Съ ней то онъ говорилъ и по цѣлымъ часамъ, да о ней то говорить не съ кѣмъ было. Разговоры съ Аленой были однообразны, понятно. — Она, бѣдная, еще не развита, думалъ Гремухинъ, — и моя обязанность ее развивать, наводить ее на новыя мысли. И онъ развивалъ, наводилъ ее, какъ умѣлъ. Придетъ къ ней въ комнату, сядетъ: — Ты что, Елена, такая грустная сегодня? — Нѣтъ, баринъ, ничего. Съ чего мнѣ быть грустной, откровенно отвѣчала она. — Полно, ты отъ меня не скроешь. Я вижу, что тебя безпокоитъ... ты боишься своего мужа и думаешь о томъ, что будетъ съ твоимъ ребенкомъ. Тебя томитъ это, тревожитъ... Ты не бойся, я о немъ позабочусь. Николай Демьяновичъ по этому дѣлу поѣхалъ. Ты знаешь, вѣдь... потомъ, ты со своимъ ребенкомъ, въ ====page 184==== сущности, не разстанешься, онъ будетъ здѣсь, съ Шалымовымъ, и всѣ будутъ думать, что это его ребенокъ. Наконецъ Алена поняла, чего въ ней доискивается Ѳедоръ Александровичъ, и стала угождать ему: безпокоиться о будущемъ, о томъ, что дѣлать, когда мужъ вернется, и т. п. — Ну, вотъ, видишь! почти радовался Гремухинъ. — зачѣмъ же ты отъ меня скрывала? Ты отъ меня ничего не скрывай. Пойми, что я для тебя не баринъ... Она и это начинала понимать. Ѳедоръ Александровичъ скоро пересталъ довольствоваться тѣмъ, что подолгу сидѣть у Алены. — Ты приди туда, въ гостинную, посиди, сказалъ онъ ей. — Боюсь... — Чего ты боишься? Развѣ я страшенъ! — НѢ... улыбнулась она, — да Илья увидитъ, нехорошо. Ахъ! Этотъ Илья! Какъ онъ надоѣлъ Ѳедору Александровичу! Изъ-за него нельзя было жить покойно... приходилось скрываться. Разъ, ночью, Гремухинъ натолкнулся на него въ корридорѣ и не зналъ, куда дѣваться отъ смущенья. Рѣшено, надо разсчитать Илью, но кѣмъ его замѣнить? Если взять другого лакея, то никакой перемѣны отъ этого не произойдетъ, только вмѣсто Ильи будетъ какой-нибудь Иванъ или Петръ. Гремухинъ пошелъ совѣтоваться съ Аленой. Онъ уже привыкъ ни на что безъ нея не рѣшаться. Потолковали и пришли къ тому заключенью, что лучше всего взять горничную, но не изъ города (тамъ на такую душку нарвешься, что вѣкъ не позабудешь), а изъ деревни. Кстати, у Алены двоюродная сестра Аксинья, славная дѣвка, ее и научить не трудно. ====page 185==== — А ты не боишься, что она про тебя сплетничать станетъ? спросилъ Ѳедоръ Александровичъ. — смотри, она потомъ мужу твоему скажетъ. — Не скажетъ. Дѣвка хорошая. Ужь я ее знаю. Сказано сдѣлано. Илью разсчитали и Аксинью взяли на его мѣсто. Родители ея, было, возстали, но послѣ переговоровъ о деньгахъ, согласились, хоть и неохотно. Дѣло въ томъ, что на деревнѣ считалось позоромъ для всякой дѣвки поступить въ барскій домъ на службу. Надо полагать, крестьяне чрезвычайно плохого мнѣнья о нравственности господъ. — Извѣстно, господа! Только имъ и дѣла, что за дѣвками бѣгать, разсуждали они. Аксинья оказалась не глупой. Посуды она на полъ не роняла и выказала гораздо больше ловкости, чѣмъ Алена въ первые дни. Гремухина сперва коробило при видѣ ея приплюснутаго, калмыцкаго лица, но потомъ онъ привыкъ. Ему даже было весело смотрѣть на ея угловатую фигуру, мозолистыя батрацкія руки. Тѣмъ была Аксинья дорога, что при ней не надо было стѣсняться. Алена правду сказала. Это была хорошая дѣвка, не любопытная, не сплетница и не думающая дальше своихъ тарелокъ и ножей. Елену Савельевну она уважала, уразумѣвъ въ ней нѣчто высоко-стоящее. Черезъ недѣлю Афанасій послѣдовалъ за Ильей. Самъ Гремухинъ не могъ бы сказать, какимъ образомъ это случилось. Бесѣдовалъ онъ какъ-то съ Аленой и вдругъ ему стало ясно, что Афанасій совершенно лишній человѣкъ въ домѣ. Его съ успѣхомъ можетъ замѣнить Ефимъ, торчавшій на кухнѣ впродолженіи всего лѣта и присмотрѣвшійся къ тому, какъ готовить надо. Кро ====page 186==== мѣ того, Ефимъ мальчишка. Съ нимъ всегда легко будетъ сладить, его можно будетъ заставить молчать... Онъ оказался плохимъ поваромъ. Все его кулинарное искусство умѣщалось въ границахъ бифштекса и щей, но Гремухинъ не ропталъ. — Это ничего, думалъ онъ, — мнѣ здѣсь Борелевскихъ обѣдовъ не нужно. Мнѣ надо чего-нибудь попроще... «Чего пибудь попроще», этой фразой Ѳедоръ Александровичъ какъ бы оправдывалъ передъ самимъ собой свою любовь къ Аленѣ. Теперь ужь это была не простая привязанность, а настоящая любовь, нашедшая свою силу въ привычкѣ, въ теченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ она была у него передъ глазами, онъ жилъ ея жизнью, вглядываясь во все то, что ея касалось, и будучи лишеннымъ возможности ее съ кѣмъ-нибудь сравнить. Она была для него одна. Въ Осиновкѣ она для него олицетворяла женщину; онъ постепенно пришелъ кь убѣжденью, что она и есть та женщина, которую онъ себѣ представлялъ во время своихъ вечернихъ мечтаній въ осиновскомъ саду. Всѣ тѣ физическія черты Алены, что непріятно поразили его въ первый день, исчезли въ его глазахъ, онъ ихъ больше не видѣлъ. Идеальная, воображаемая Алена заслонила дѣйствительную и изъ-за нея не видно было другихъ женщинъ. Правда, она уже многимъ отличалась отъ бабы, пришедшей, въ началѣ лѣта, протирать стекла въ домѣ. Платье на ней теперь было городское, платка на головѣ не было, руки были чисты (Гремухинъ пріучилъ ее мыться) и съ ея языка стали по немногу изчезать мужицкія выраженья. — Понятно, въ Петербургѣ ее бы на смѣхъ подня ====page 187==== ли, да мало ли что... мнѣ финтифлюшекъ не надо... чего нибудь попроще... Въ подтвержденье этого, онъ курилъ полуконѣечныя папиросы, одѣвался въ старое платье и мылся простымъ мыломъ. — Алена весь день просиживала съ Ѳедоромъ Александровичемъ въ гостинной, благо прислуга больше не мѣшала. Онъ радовался: она была все время у него на глазахъ, онъ могъ съ ней сидѣть безъ боязни попасться и не былъ принужденъ втихомолку бѣгать къ ней въ комнату. Она стала госпожей, важно сидѣла въ гостинной въ господскомь креслѣ и также важно сидѣла за столомъ во время обѣда, рядомъ съ Гремухинымъ и Минервой. Сперва трудно было ее пріучить держать вилку и ножикъ, какъ слѣдуетъ. Неподатливые пальцы Алены не укладывались въ общепринятое положенье и ее такъ и тянуло схватить все здоровеннымъ кулакомъ. — Я ее создалъ, думалъ Гремухинъ, — отшлифовалъ ее; еслибы не я, она бы до сихъ поръ была кухаркой Гамакина, простой бабой. Теперь она сидитъ, ѣстъ, какъ должно, и говорить я ее выучилъ. Ѳедоръ Александровичъ отъучилъ ее отъ деревенскихъ выраженій. Надо сказать, Алена дѣлала все возможное, чтобъ угодить барину. Все то, чего онъ отъ нея требовалъ, находилось на той линіи, по которой она шла. Слова Гамакина врѣзались ей въ мозгъ, ука ====page 188==== зали дорогу. Кромѣ того, баринъ ей, положительно, приходился по нраву. Гремухинъ не стѣснялся передъ Аксиньей. Онъ зналъ, что она не сосплетничаетъ, не разскажетъ на деревнѣ о происходящемъ въ домѣ. Ефиму же было запрещено входить въ комнаты. — Просто рай, а не жизнь, думалъ Ѳедоръ Александровичъ. Иногда его тревожила мысль о предстоящемъ возвращеньи ея мужа, но онъ не хотѣлъ объ этомъ думать. Долго еще ждать, нечего впередъ загадывать. Что будетъ, то будетъ, а теперь ему хорошо, онъ не одинъ. Развѣ могло его тянуть въ Петербургъ! Петербургъ представлялся ему какимъ-то громаднымъ рестораномъ, наполненнымъ хлыщами и кокотками. Другого Петербурга онъ не зналъ. — Возьми еще, угощалъ онъ Алену за обѣдомъ, тебѣ надо побольше ѣсть. — Нѣтъ, Ѳедоръ Александровичъ, я сыта, право. — Пустяки, тебѣ это полезно, въ твоемъ положеніи. — Право не могу, отказывалась Алена. Она, какъ Минерва, наѣдалась съ самаго начала обѣда. — Вотъ тебѣ еще. Гремухинъ положилъ ей на тарелку кусокъ говядины. — Даромъ-те, даромъ-те! Я ужь такихъ ядреныхъ два куска съѣла. Ѳедоръ Александровичъ добродушно расхохотался. — Ахъ, ты смѣшная! сказалъ онъ, — не надо говорить «ядреный», это не хорошо, говори: большой, и не «даромъ-те», такъ только говорятъ мужики, скажи: напрасно, благодарю, спасибо. ====page 189==== — Благодарю, спасибо, покорно повторила она. — Нѣтъ, вотъ что: скажи: «мерси». Это еще лучше, чѣмъ благодарю, и тоже самое значитъ. Ну, скажи мерси. — Мерси... Гремухинъ былъ въ восторгѣ. Гамакинъ вернулся, купивъ все нужное. Черезъ нѣсколько дней прибыли въ Осиновку пресловутыя машины: паровая молотилка, косилка, жнеи и конныя грабли. Это произшествіе было праздникомъ для Ѳедора Александровича. Онъ сильно жалѣлъ о томъ, что прошло время пустить ихъ въ дѣло. Приходилось ждать до лѣта, а пока заперли все въ новый сарай. Урожай домолотили по старому на лошадиной молотилкѣ. — По прежнему лилъ дождь, систематично превращая Осиновку въ громадную лужу. Небо, буквально, сливалось съ землей. Скоро не достаточно стало Гремухину разговоровъ съ Аленой, къ тому же она быстро уставала говорить. Никогда ея языкъ не работалъ такъ много, какъ со времени ея перехода въ барскія комнаты. Ѳедоръ Александровичъ хотѣлъ занять время чтеньемъ, но у него были только сельскохозяйственныя книги, а онѣ ему опротивѣли и утомляли его съ первой же строки. Выписать развѣ изъ Петербурга? Долго ждать, да и какъ это сдѣлать... Однажды Алена нашла въ одномъ изъ ящиковъ буфета какую-то старую изорванную книгу и принесла ее Гремухину. Это былъ переводъ романа Ксавье-де ====page 190==== Монтенена. что то въ родѣ «Тайнъ парижскихъ ночей» или «Загадочныхъ убійствъ». Илья, вѣроятно, читалъ эту книгу на досугѣ и забылъ ее въ Осиновкѣ. Гремухинъ съ радостью ухватился за нее и сталъ приводить въ порядокъ разодранныя и запачканныя страницы. Онъ началъ читать, но ему показалось, что Аленѣ скучно. пока онъ этимъ занимается, тогда онъ сталъ читать ей вслухъ. Алена внимательно прислушивалась къ разсказу о крупныхъ подлостяхъ маркиза д’Апревиля, о коварствѣ парижскихъ великосвѣтскихъ женщинъ и о страданьяхъ влюбленнаго Жюля. Она слушала, но ничего не понимала, какъ ни старалась угодить барину, а тотъ воодушевлялся, входилъ въ положенье изображаемыхъ героевъ и волновался. — Въ самомъ дѣлѣ, не дурно, говорилъ онъ, кончая главу, — ты все поняла? — Нѣтъ. Не по нашему оно сказано. — Какъ не по нашему! По русски. — Нѣ... Ѳедоръ Александровичъ не зналъ. какъ ей объяснить сущность парижской жизни. — Въ самомъ дѣлѣ, думалъ онъ, — она, бѣдная, ничего не видѣла, кромѣ Ивановскаго уѣзда. Надо ей сперва разсказать, гдѣ Парижъ. Это тоже было дѣло не легкое. Алена давно уже знала, что есть городъ Іерусалимъ и что онъ пупъ земли называется, но сверхъ того никакая географическая премудрость въ ея головѣ не умѣщалась. Москва и Петербургъ, о которыхъ она слышала, были для нея чисто отвлеченными понятіями, безсодержательными названіями. Гремухинъ взгруснулъ, но скоро ожилъ. Надо заняться ея воспитаньемъ, рѣшилъ онъ. ====page 191==== Алена была безграмотна и. прежде всего, пришлось ее учить читать и писать. Послѣднее было въ особенности трудно. она держала карандашъ сжатымъ кулакомъ и разъ даже сломала его пополамъ, выводя какое-то длинное слово. Недѣли черезъ три она, все таки, научилась кое-какъ писать, но не прописными, а печатными буквами. Гремухинъ и этому быль радъ. — Прикащикъ больше не безпокоился объ Аленѣ. Свое дѣло онъ сдѣлалъ и добился своего. Баринъ ему довѣрялъ, не безпокоилъ его, а только того и нужно было Гамакину. Не плошай, Иванъ Александровъ, говорилъ онъ себѣ и, дѣйствительно, онъ не сплоховалъ, покупая въ Москвѣ машины. Гремухинъ написалъ Шалымову нѣсколько писемъ, но все не имѣлъ отъ него отвѣта. Наконецъ получилъ онъ письмо. Николай Демьяновичъ сообщилъ, что Настасья Ѳадѣевна согласна взять къ себѣ ребенка и что вce будетъ такъ, какъ въ Осиновкѣ было рѣшено. Ѳедоръ Александровичъ обрадовался и съ удовольствіемъ исполнилъ просьбу Шалымова: художникъ просилъ одолжить ему на время (неопредѣленное) пятьдесятъ рублей, говоря, что ему нужно купить раму для картины, для пресловутаго Антикварія. О своемъ возвращеніи онъ не говорилъ ни слова. Настала зима. Дождь смѣнился снѣгомъ. Поля покрылись бѣлой ослѣпляющей массой, схоронившей дороги и овраги. Голыя деревья жалобно протягивали во всѣ стороны вѣтви, точно старались выкарапкатся ====page 192==== изъ снѣга, обложившаго стволы. Солнце ярко сіяло, отражаясь въ каждой снѣжинкѣ, но отъ его лучей, казалось, было еще холоднѣе. Когда снѣгъ тихо падалъ волокнистыми хлопьями, безшумно садясь на неподвижныя вѣтви и крыши, покрывая поля новымъ сверкающимъ слоемъ, Ѳедоръ Александровичъ по цѣлымъ часамъ стоялъ у окна, любуясь на лепящіеся къ стекламъ звѣздочки. — Посмотри, какъ правильно, говорилъ онъ Аленѣ. — Ну, охота на шлеиню смотрѣть... Это была веселая нора, сравнительно съ осенью. Можно было выходить, стоило только потеплѣе закутаться. Гремухинъ надѣвалъ тулупъ, купленный для него прикащикомъ въ Ельцѣ. Шубы онъ не любилъ. Тулупъ проще и лучше, находилъ онъ. Онъ любилъ ходить по скрипучему снѣгу, ему было весело проваливаться въ сугробы, гулять по заглохшей рѣчкѣ. Одно непріятно: нельзя выходить съ Аленой. Внѣ дома было опасно показываться вмѣстѣ, и то прикащикъ часто передавалъ ему о томъ, что либо попадья, либо кузнечиха «антиресуется» Аленой Савельевной. Гамакинъ, впрочемъ, замѣтилъ, что эти толки имѣютъ на Ѳедора Александровича обратное дѣйствіе, усиливаютъ его привязанность къ Аленѣ. Оно выгодно: Алена за то не упуститъ случая похвалить барину Ивана Александрова. Тяжело было во время метели. Снѣгъ вился въ воздухѣ густымъ туманомъ, вѣтеръ вылъ съ ожесточеньемъ, забиваясь въ трубу, замѣтая дороги и цѣлыя строенья, такъ что потомъ приходилось откапываться. Только и слышно было, что тамъ мужика занесло, а гдѣ цѣлый обозъ пропалъ безъ вѣсти. ====page 193==== Поѣзда, по случаю метели, иногда нѣсколько дней подрядъ стояли на Ивановской линіи, оставляя жителей безъ почты. Выходить въ такіе дни нечего было и думать. Приходилось сидѣтъ дома, въ темнотѣ. И безъ того длинные зимніе вечера тянулись тогда круглыя сутки. Романъ Ксавье-де-Монтенена, найденный въ дни осенняго ливня, былъ прочитанъ и теперь, во время зимнихъ метелей, нечего было дѣлать. Даже Алена скучала: Гремухинъ не позволялъ вѣдь ей работать гакъ, какъ она привыкла это дѣлать; ей приходилось сидѣть сложа руки. Перешедши въ комнаты, она перестала быть ключницей, но домашнее хозяйство отъ этого не страдало, будучи слишкомъ призрачнымъ для того, чтобъ нуждаться въ администраціи. Молчаливость Алены перешла къ Гремухину. Онъ по цѣлымъ дпямъ не говорилъ почти ни слова со своей дорогой Еленой, но это не значило, чтобъ онъ пересталъ ее любить. Нѣтъ, просто говорить было не о чемъ, да и языкъ отвыкъ. Вечеромъ приходилъ прикащикъ съ докладомъ, но какіе зимой доклады! Никакой работы нѣтъ. Съ Января даже газетъ больше не получали въ Осиновкѣ. Ѳедоръ Александровичъ забылъ подписаться и ему было все равно. Онъ ихъ, обыкновенно, не читалъ, находилъ, что въ газетахъ слишкомъ серьезно пишутъ, все о «вопросахъ» толкуютъ. — Что мнѣ за дѣло до нихъ, думалъ онъ, — у меня свои вопросы. Помогли бы лучше ихъ разрѣшить, чѣмъ толковать объ Египтѣ и Луизѣ Мишель. Одна Минерва была вполнѣ равнодушна къ погодѣ. Можно даже сказать, что ей гораздо пріятнѣй жилось ====page 194==== въ ненастные дни; по крайнѣй мѣрѣ, она могла лежать съ утра до вечера на подолѣ Алены, храпя и ведя войну съ блохами. — Минерва, ты съ жиру околѣешь, убѣдительно говорилъ ей Гремухинъ, — пошла, пройдись по комнатѣ. Она не обращала на него вниманья и упорно продолжала жирѣть, такъ что животъ ея почти касался пола. Скучно, скучно было, круглыя сутки скучно. Ѳедоръ Александровичъ сердился на себя! Я съ ней, я ее люблю, а мнѣ скучно. Это безсмысленно. Однажды онъ услышалъ, какъ Ефимъ игралъ въ кухнѣ на гармоникѣ. Поучиться и мнѣ, подумалъ онъ, и въ тотъ же день приказалъ Гамакину достать ему гармонику, да получше. На время стало ему легче, онъ нашелъ себѣ занятье и осиновскій домъ наполнился гнусливыми звуками деревенскаго инструмента. Слуха у Ѳедора Александровича не было совсѣмъ и ему стоило долгихъ усилій научиться наигрывать: Ярославскій воръ-малъчишка Въ Петербургъ поѣхалъ жить. Алена разъ сто пропѣла эту пѣсню, пока онъ силился схватить мотивъ. — Экій вы непонятливый, сказала она ему наконецъ. Гремухинъ не обидѣлся, напротивъ, ему понравилось, что она перестала его бояться. — Ты со мной такъ и говори, точно я не баринъ. И гармоника продолжала дѣйствовать, приводя въ отчаяніе Минерву. Она выла при всякой продолжительной нотѣ и вѣрнѣе, чѣмъ Ѳедоръ Александровичъ, попадала въ тонъ. ====page 195==== Скоро и это надоѣло Гремухину. Попробовалъ онъ играть на бабушкиномъ клавесинѣ, но струны не издавали почти никакого звука. Погода поправилась, но Ѳедоръ Александровичъ все сидѣлъ дома, не гулялъ. онъ уже привыкъ не двигаться. Ему лѣнь было выходить. Кое-когда надѣнетъ онъ свой елецкій тулупъ, выйдетъ на крыльцо, вздохнетъ, дотащится до конторы и сейчасъ же назадъ... не хочется оставлять Алену. — Осовѣлъ! говорилъ про него прикащикъ. — Нѣтъ ли у васъ чего-нибудь почитать? спросилъ какъ-то Гремухинъ Гамакина. — Никакъ нѣтъ, ваше благородіе, потому, значитъ, читать-то намъ не приходится... а вотъ, запамятовалъ я, одна есть, завалящая... — Покажите? Оказалась книга о томъ, какъ раскладывать пасьянсы. Гремухинъ обрадовался. Вѣдь это занятье, въ самомъ дѣлѣ, подумалъ онъ, я по ней научусь и буду себѣ раскладывать. Въ конторѣ нашлось нѣсколько грязныхъ колодъ картъ и у Ѳедора Александровича завелось новое развлеченіе. Книжку изучилъ онъ скоро и дни для него превратились въ серію различныхъ пасьянсовъ. Особенно поправился ему одинъ, подъ названіемъ «французская кадриль» и онъ былъ очень доволенъ, когда ему удавалось разбить двѣ колоды на шестнадцать кучекъ съ фигурами наверху. Онъ научилъ Алену, и она за то выучила его играть въ «свои козыри», въ «дурачки» и всегда выигрывала. — Нѣтъ, будемъ гадать, говорилъ Гремухинъ, оставшись дуракомъ разъ десять подрядъ. — Про што гадать-то? ====page 196==== — А вотъ про Гришку, вернется ли онъ осенью. Гришкой звали мужа Алены. Онъ ужь пятый годъ былъ рядовымъ полка, стоящаго въ Царствѣ польскомъ. Алена не имѣла отъ него извѣстій, но, по расчету, онъ долженъ былъ вернуться въ Ноябрѣ; по крайнѣй мѣрѣ такъ разсчиталъ волостной писарь. — Гремухинъ рѣдко посылалъ въ городъ, на почту. Ему почти не отъ кого было получать письма. Отецъ, получивъ деньги, не подавалъ признаковъ жизни, а Шалымовъ былъ страшно лѣнивъ писать. Разъ въ мѣсяцъ посылалъ онъ Ѳедору Александровичу листъ почтовой бумаги, покрытый кривыми строчками, недописанными словами и непонятными фразами въ родѣ слѣдующей: «Потому ходь я очень радъ все устроить но ничего не мѣшаетъ тому, а если дѣйствительно подумать то надо посмотрѣть». Однажды привезли Гремухину письмо, адресъ котораго, ему показалось, былъ написанъ незнакомой рукой. — Отъ кого бы это было? Странно... Распечаталъ. Письмо отъ Кханникова. Ѳедоръ Александровичъ удивился. — Чего ему надо? проговорилъ онъ. — Я думалъ, что отдѣлался отъ него. Кханниковъ писалъ: «Mon bon! По всѣмъ вѣроятіямъ, ты теперь въ деревнѣ и страшно скучаешь. По крайнѣй мѣрѣ, мы, т. е. Аршинъ Акатовъ, Фремель и я, такого мнѣнья и, сидя у Pivato за многими бутылками шампанскаго, рѣшили написать тебѣ скорѣй письмо, ====page 197==== съ просьбой пріѣхать немедленно въ Петербургъ, гдѣ во сто разъ лучше скучать, чѣмъ dans ce trou*въ Ивановскомъ уѣздѣ. Мы увѣрены, что ты будешь очень радъ нашему желанью тебя видѣть. Пришли депешу, когда тебя встрѣтить. Устроимъ встрѣчу monstre. Armance тебѣ кланяется и страстно цалуетъ тебя. Она сидитъ съ нами и пьяна, какъ извощикъ. Пріѣзжай, здѣсь очень весело. Брось свою дурацкую Осиновку. Всѣ тебѣ кланяются, а я расписываюсь за всѣхъ. А. Кханниковъ. — Дурацкая Осиновка! гнѣвно повторилъ Ѳедоръ Александровичъ. — Дурацкая Осиновка! Тьфу! Что за подлая, глупая компанія. Напились пьяными и, подъ предлогомъ дружбы, пишутъ мнѣ чуть ли не дерзости. Чтобъ я къ нимъ пріѣхалъ! Чтобъ я снова сталъ жить, какъ они! Ни за что! Я имъ отвѣчу и отобью охоту ко мнѣ писать. …«Я получилъ Ваше пьяное письмо, отвѣтилъ онъ Кханникову, — и еще болѣе убѣдился въ томъ, что хорошо сдѣлалъ, покинувъ Петербургъ. Проводить время въ ресторанахъ съ дѣвками и хлыщами я не намѣренъ и въ Петербургъ не пріѣду. Мнѣ тамъ дѣлать нечего. Пьянствовать я не люблю, съ личностями въ родѣ Armance возобновлять знакомства не желаю (предоставляю это Вамъ) и предпочитаю заниматься здѣсь дѣломъ, трудомъ зарабатывать свои доходы. Вамъ это незнакомо: Вы только тратить умѣете. Ясно, мы сойтись не можемъ и поэтому прощайте». Съ тѣхъ поръ Гремухинъ не получилъ ни одного письма отъ своихъ товарищей. Отдѣлался, думалъ онъ, какъ это хорошо! А то чего добраго, они бы наѣхали ------- *Въ этой дырѣ ====page 198==== сюда, подняли бы кутерьму, да и въ отношеніи Алены это было бы очень непріятно. — Ты понимаешь, Елена, говорилъ онъ, — я такъ тебя люблю, что никого кромѣ тебя видѣть не хочу. Я со всѣми поссорился, чтобъ быть съ тобой, чтобъ никто мнѣ не мѣшалъ тебя любить. — Вы добрый, Ѳедоръ Александровичъ, я знаю, тихо отвѣчала она. Ей жилось хорошо. Она скоро привыкла сидѣть, ничего не дѣлая, гладя Минерву и грызя подсолнухи. Баринъ, всегда ласковый, точно продолбилъ себѣ дорогу къ ней въ сердце, и Алена грубо, по своему, начинала его любить, инстинктивно сознавая свое превосходство надъ душевно-чахлымъ Гремухинымъ и стараясь это превосходство удержать за собой. Беременность текла правильно и была почти незамѣтна, не смотря на то, что наступалъ восьмой мѣсяцъ. Скоро долженъ былъ пріѣхать Шалымовъ, не позже какъ недѣль черезъ шесть, потому что роды ожидались въ первой половинѣ Апрѣля. Одно было непріятно Аленѣ: Ѳедоръ Александровичъ не пускалъ ее въ церковь. — Нельзя, говорилъ онъ, — неравно замѣтятъ, что ты беременна, догадаются и скажутъ Гришкѣ. — Такъ мнѣ не молиться, потому что я беременна! волновалась Алена. Она не понимала, какъ можно въ Воскресенье не быть въ церкви; ее это сердило и она не стѣснялась показывать это Гремухину. Онъ не обижался. Онъ былъ радъ, что она говоритъ «беременна», а не «брюхата» или «тяжолая», какъ это прежде съ ней случалось. — Кто же грѣхъ-то нашъ замаливать будетъ? приставала она къ Ѳедору Александроричу. ====page 199==== — Можно дома молиться, улыбался Гремухинъ. — Нѣтъ, Ѳедоръ Александровичъ, дома это не то. Сходили бы вы въ церковь вмѣсто меня. — Ну, вотъ еще. Ты знаешь, я не люблю. — Нѣтъ, сходите, право, сходите, а то умру, такъ черти меня кусать будутъ. Сходите, Ѳедоръ Александровичъ, коль любите меня. Гремухину нѣсколько разъ пришлось уступить. Для него было настоящей пыткой стоять въ продолженіи обѣдни и слышать невыносимый для него запахъ ладона. — Зима близилась къ концу. Въ началѣ Марта стало не такъ холодно, чуялась близость той поры, когда снѣгъ начнетъ таять и полноводье прерветъ всякое сношенье съ городомъ. — Когда здѣсь разливъ бываетъ? спросилъ Ѳедоръ Александровичъ прикащика. — Въ Апрѣлѣ, не раньше, потому, значитъ, еще недѣли съ три-четыре будутъ морозы, а тамъ вдругъ все стаитъ. Въ Апрѣлѣ, разсуждалъ Гремухинъ, слѣдовательно надо быть въ Москвѣ до половодья, а то какъ разъ роды здѣсь произойдутъ. Онъ написалъ Шалымову, чтобъ онъ постарался все устроить и поскорѣй пріѣхалъ. Художникъ отвѣтилъ, что пріѣдетъ недѣли черезъ двѣ. Ему больше нечего было дѣлать въ Петербургѣ. Медали онъ не получилъ: его картина даже не попала на конкурсъ, потому слу ====page 200==== чаю, что Шалымовъ прозѣвалъ назначенный день. Онъ полѣнился точно о немъ справиться и доставил и своего антикварія днемъ позже. «Такая досада писалъ онъ, потому медали и не получилъ, хотя антикварія продалъ знакомому купцу англичанину за двѣсти рублей, потому что и хвалилъ, хотя заграницу ѣхать не придется, да что дѣлать, авось въ будущимъ году, потому я могу написать другую, тоже антикварія, потому же я больше люблю этотъ сюжетъ, хотя два раза. Дамъ депешу когда пріѣду и мы тогда поѣдимъ въ Москву, тамъ будетъ насъ ждать Настасья Ѳадѣевна съ ребенкомъ будетъ ждать твоего ребенка». — Слава Богу, онъ скоро пріѣзжаетъ, думалъ Гремухинъ, — все веселѣй будетъ, хотя не скучно, совсѣмъ не скучно. Я съ Аленой и у меня есть дѣло. Дѣло онъ нашелъ себѣ слѣдующее: онъ по цѣлымъ часамъ сидѣлъ у письменнаго стола и вычислялъ сѣвооборотъ предполагаемаго многополья на нѣсколько лѣтъ впередъ. Въ спеціальныхъ книгахъ много говорилось о превосходствѣ этой системы передъ трехпольной и Гремухинъ вдругъ увлекся ей, не разобравъ хорошенько, въ чемъ суть. — Это умнѣй, чѣмъ раскладывать пасьянсы и играть на гармоникѣ, разсуждалъ онъ, — теперь я въ самомъ дѣлѣ занимаюсь хозяйствомъ, хоть и не выхожу изъ дома. Вѣдь не идти же мнѣ смотрѣть, какъ навозъ на поле возятъ! Онъ съ любовью разлиновывалъ большой листъ на графы и, произвольно разбивъ Осиновку на двадцать клиновъ, распредѣлялъ по нимъ на бумагѣ рожь, пшеницу, клеверъ, свеклу, кукурузу и т. п. Послѣ нѣсколькихъ дней такой работы, онъ только и говорилъ съ Аленой, что о злакахъ и корнеплодахъ. ====page 201==== Изъ городскихъ никто не посѣщалъ Осиновку, какъ слѣдовало ожидать послѣ происшествія тридцатаго Августа. Даже Лашевичъ не былъ у Гремухина. Онъ только съ нимъ переписывался по поводу выкупа. Рождество прошло, Мартъ близился къ концу, а выкупныя деньги все не получались. Василій Ивановичъ жаловался на формальности, тормозящія движеніе дѣлъ, и увѣрялъ, что къ Августу все будетъ готово. — Къ Августу! сердился Ѳедоръ Александровичъ, — третій разъ откладываетъ. Шутка сказать, цѣлыхъ сорокъ тысячъ. Вотъ ужь про адвокатовъ можно сказать, что они утрируютъ. — Кабъ не надулъ Лашевичь-то, нахмурилась Алена. — Нѣтъ, не надуетъ. Деньги буду получать я, а не онъ. Я уговорился, чтобъ мнѣ выдали изъ здѣшняго банка. Алена успокоилась и снова застыла на нѣсколько часовъ въ своемъ креслѣ. Ея интересное положенье становилосъ замѣтнымъ, не смотря на широкія складки мѣшковато сшитаго платья. Отсутствіе физической работы благодѣтельно повліяло на Алену: руки ея стали бѣлѣй, мягче, но пальцы остались попрежнему неповоротливы. — Какая у тебя хорошая рука, говорилъ Гремухинъ. — У васъ лучше, равнодушно отвѣчала она. Дѣйствительно, у Ѳедора Александровича были нѣжныя, чисто женскія руки, въ то время, какъ у Алены былъ просто мужицкій кулакъ. — Нѣтъ, настаивалъ онъ, — у тебя гораздо лучше. Такую руку и поцаловать можно... ====page 202==== Ему хотѣлось поцаловать, но онъ не рѣшался, боялся, что она разсердится. — Вѣдь я тебя люблю, Елена. — Да и я васъ люблю, Ѳедоръ Александровичъ. — Ты никогда не сердись на меня, слышишь. Не брани меня за то, что я съ тобой сдѣлалъ... — Съ чего то я на васъ сердиться стану? Алена смотрѣла на него съ удивленьемъ. Въ самомъ дѣлѣ, зачѣмъ ей сердиться на Гремухина? Съ тѣхъ поръ, какъ она съ нимъ, такъ и сыта, и довольна, и одѣта хорошо, а онъ проситъ не сердиться. Правду говоритъ Иванъ Александрычъ, что баринъ осовѣлъ. ====page==== ГЛАВА IX. Шалымовъ пріѣхалъ въ послѣднихъ числахъ Марта. — Какъ ты хорошо выглядишь, встрѣтилъ его Ѳедоръ Александровичъ, — ты поправился за зиму. Это было правда. Николай Демьяновичъ потолстѣлъ и его постоянная улыбка сдѣлалась массивнѣй, положительнѣй. — А я не похудѣлъ? Какъ ты находишь? спрашивалъ Гремухинъ. — Нѣтъ, нѣтъ, хотя... дѣйствительно... все таки, знаешь, жиръ это не здорово, лучше быть худощавымъ. Ты прездоровъ на видъ, увѣрялъ Шалымовъ, хоть и нашелъ значительную перемѣну въ Ѳедорѣ Александровичѣ: онъ постарѣлъ въ нѣсколько мѣсяцевъ лѣтъ на пять, похудѣлъ и лицо его покрылось легкой желтизной. — Здравствуйте, Елена Савельевна, какъ ваше здоровье? — Мерси, Николай Демьяновичъ, съ пріѣздомъ васъ. Алена протянула ему руку. Ишь ты! подумалъ Шалымовъ, тебя и этому выучили. Важности сколько! ====page 204==== Гремухинъ увелъ его въ кабинетъ, заперся съ нимъ и сталъ распрашивать, что, какъ?.. — Настасья Ѳадѣевна будетъ съ перваго Апрѣля ждать насъ въ Москвѣ, объявилъ художникъ, — она пріѣдетъ съ дочкой и остановится въ гостинницѣ, тамъ, гдѣ ты сказалъ. Мы пріѣдемъ и все будетъ улажено... только... Настасья Ѳадѣевна пріѣдетъ въ Москву совсѣмъ, знаешь, безъ денегъ, у меня не было, я не могъ ей дать. — Я пошлю, сейчасъ пошлю, сказалъ Гремухинъ, — для меня она ѣдетъ, не проживать же ей свои деньги. Она вѣдь не обидится? — Нѣтъ, я ей такъ и говорилъ, что ты пошлешь. — Отлично сдѣлалъ. Деньги прибудутъ въ Москву въ одно время съ ней. Я пошлю побольше, на всякій случай. Ѳедоръ Александровичъ вынулъ деньги изъ стола и сталъ надписывать конвертъ. — Я пойду разбирать свои вещи, сказалъ Шалымовъ. Снова украсилась его комната разноцвѣтными тряпками, яркими бездѣлушками и на мольбертѣ закрасовался, какъ въ предъидущемъ году, эскизъ антикварія, но другого, новаго, имѣющаго большое сходство съ первымъ. Николай Демьяновичъ собирался окончить картину, вернувшись изъ Москвы, послѣ родовъ Елены Савельевны. А она ужь того, здорово округлилась, думалъ онъ про Алену, преображая свою комнату въ мастерскую. Минерва пришла къ нему въ гости и едва не наѣлась зеленой краски. Художникъ во время замѣтилъ и прогналъ ее, а тобы насталъ конецъ Минервѣ Ѳедоровнѣ, какъ называлъ ее иногда Гремухинъ. ====page 205==== — И такъ, мы черезъ недѣлю отсюда ѣдемъ, сказалъ за ужиномъ Ѳедоръ Александровичъ. — Tы понимаешь, Елена, больше ждать нельзя, а то половодье задержитъ, чего добраго... — Ужь вы, Ѳедоръ Александровичъ, лучше знаете. Какъ скажете, такъ и поѣду. — Да, да, замѣтилъ Шалымовъ, — хотя, неужели мы всѣ трое въ одинъ день уѣдемъ? Это бросится въ глаза. Гремухинъ сталъ въ тупикъ. Онъ объ этомъ раньше не подумалъ. Въ самомъ дѣлѣ, какъ быть? Нельзя же велѣть запречь тройку, сѣсть и, какъ будто ни въ чемъ не бывало, поѣхать на станцію. — Я думаю, Еленѣ Савельевнѣ впередъ надо ѣхать, предложилъ Николай Демьяновичъ. — Что ты! Никакъ нельзя. Она никогда не ѣздила въ Москву, никуда, однимъ словомъ, по желѣзной дорогѣ. — Нѣтъ, пусть Елена Савельевна днемъ или двумя раньше поѣдетъ въ Ивановъ, а въ Ивановѣ мы встрѣтимся съ ней на станціи и поѣдемъ вмѣстѣ въ Москву... все таки. Пришлось остановиться на этомъ планѣ, хотя хитрость была очень прозрачна. — Хорошо, согласился Гремухинъ, — только, все равно, всякій догадается. — Догадается, но не будетъ знать навѣрно, настаивалъ Николай Демьяновичъ, — потомъ, можетъ быть, и не догадаются, вѣдь никто не знаетъ, что Елена Савельевна... ну... понимаешь... въ такомъ положеніи... — Нѣтъ, нѣтъ, ее даже никто за послѣдное время не видѣлъ, кромѣ Гамакина. Гамакинъ видѣлъ Алену, когда приходилъ къ барину съ докладомъ, но почти ни минуты не оставался ====page 206==== съ ней наединѣ. При баринѣ онъ звалъ ее Еленой Савельевной и низко кланялся. Гремухннъ еще въ началѣ зимы сообщилъ ему о своемъ намѣреніи отдать ребенка къ Шалымовымъ и спросилъ его совѣта. — Какъ находите? Вѣдь хорошо? — Вѣстимо хорошо, ваше благородіе. А наплевать мнѣ на ребенка, думалъ онъ, нѣшто мнѣ не все равно, кто его учить будетъ. Ѳедоръ Александровичъ любилъ говорить о немъ и находилъ внимательнаго слушателя въ Шалымовѣ. — Надо изъ него сдѣлать человѣка, говорилъ Гремухинъ, — если мальчикъ, то надо дать хорошее воспитанье, а если дѣвочка, то приданое дать. — А знаешь, сказалъ Николай Демьяновичъ, — Настасья Ѳадѣевна будетъ выдавать ребенка за своего. — Да? — Иначе нельзя, и припишутъ его такъ, что онъ отъ нея родился, чтобъ послѣ не было исторіи. Гремухинъ нахмурился. — Ахъ, чортъ возьми, я этого не зналъ; ну, ничего, если такъ надо... — Непременно надо, а то, знаешь, съ бумагами можетъ быть возня. Тебѣ все равно. Ты постоянно будешь видѣть ребенка. Лѣтомъ Настасья Ѳадѣевна будетъ съ нимъ въ Осиновкѣ... зимой, понятно, въ Петербургѣ, иначе не могу... потому работа... Ѳедоръ Александровичъ съ этимъ согласился. И за то спасибо, что Шалымовъ для него сдѣлалъ. Но ребенокъ вызоветъ расходы, не надо, чтобъ Николай Демьяновичъ и Настасья Ѳадѣевна тратились. — О! Пустяки! сказалъ художникъ, — ты будешь давать Настасьѣ Ѳадѣевнѣ столько то въ мѣсяцъ, она ====page 207==== будетъ одѣвать его и все... однимъ словомъ, чтобъ тебѣ не возиться. Состоялось соглашеніе, которымъ Гремухинъ и Шалымовъ остались довольны. Особенно послѣдній. Двѣсти рублей въ мѣсяцъ хорошія деньги! вѣдь они до сихъ поръ жили на тридцать-сорокъ рублей, т. е. на то, что зарабатывала Настасья Ѳадѣевна шитьемъ. Заработокъ Николая Демьяновича составлялъ случайный доходъ и, къ тому же, онъ покупалъ на свои деньги краски, рамки, иллюстраціи, все дорогія вещи... да и одѣваться надо. На другой день, послѣ возвращенья Шалымова, явился горбунъ-мельникъ поздравить его съ пріѣздомъ и приподнесъ ему коробку леденцовъ. — Ужь вы извините, говорилъ онъ, — нонѣ великій постъ, такъ ни съ чѣмъ другимъ поздравить нельзя. — Помилуйте, Абнодій Карпычъ, очень вамъ благодаренъ. — Нѣтъ, какая тутъ благодарность, возразилъ Ефремовъ своимъ глухимъ, смѣющимся голосомъ, — а вотъ вы съ бариномъ пожалуйте ко мнѣ на мельницу, на Пасху... — Мы на Пасху въ Москву уѣзжаемъ, сказалъ Шалымовъ. — Вотъ это-съ, осмѣлюсь доложить, напрасно... потому, какъ же это, праздникъ большой, а барина нѣтъ. Безъ барина и праздникъ въ Осиновкѣ не будетъ... — Мы въ Москвѣ отпразднуемъ, перебилъ Гремухинъ. Мельникъ раздражалъ его своей манерой говорить. — Нѣтъ, ужь въ Москвѣ не отпразднуете-съ. Тамъ, извѣстное дѣло, городъ, не своя деревня, нѣшто тамъ можно. Буду васъ къ себѣ на Пасхѣ ждать-съ, почесть годъ здѣсь живете, а на мельницѣ ни разу не были. ====page 208==== — Мы будемъ у васъ, когда вернемся, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ, чтобъ отдѣлаться. — Спасибо и на этомъ, низко поклонился Ефремовъ, — постараемся принять барина, какъ слѣдуетъ. Въ теченіи зимы онъ нѣсколько разъ ловилъ Гремухина и умолялъ придти на мельницу, но тотъ все отговаривался, либо болѣзнью, либо недосугомъ. Но, повидимому, необходимо было пойдти къ нему хоть разъ, чтобъ положить конецъ его преслѣдованіямъ. Возня была съ приготовленіями къ отъѣзду въ Москву. Аленѣ неудобно было брать свои вещи съ собой. Гремухинъ уложилъ ихъ къ себѣ въ чемоданъ; туда же вошли и пожитки Шалымова. — Но какъ она поѣдетъ въ городъ? Спохватился Ѳедоръ Александровичъ, — не въ мужицкихъ же саняхъ, теперь дорога такъ плоха, а въ нашихъ повезти ее нельзя, это всѣмъ въ глаза бросится. Думали, думали и рѣшили слѣдующимъ образомъ: запречь въ господскіе сани рабочихъ лошадей. И удобно, и неподозрительно. Такъ и сдѣлали. Приказано было Гамакину распустить слухъ, будто Алена ѣдетъ въ Ивановъ говѣть и, въ назначенный день, Елена Савельевпа, прикрывая свою беременность салопомъ, подаркомъ Гремухина, сѣла въ барскія сани и рабочія лошади потащили ее тихимъ шагомъ въ городъ. Гремухинъ передъ тѣмъ подробно научилъ ее, что дѣлать, что говорить, гдѣ переночевать въ Ивановѣ, и т. п. Онъ почти со слезами на глазахъ смотрѣлъ, какъ она проѣзжала мимо Осиновскихъ оконъ. — Жалко, право, сказалъ онъ Шалымову, — мнѣ даже на одинъ день тяжело съ ней раставаться. ====page 209==== — Ничего! хотя... дѣйствительно... только послушай, какъ же она при мужѣ будетъ въ салопахъ ходить? Онъ еще, пожалуй, того, догадается. — Ну, къ тому времени... и прикащикъ говоритъ, что онъ дуракъ. Все таки, слова художника подѣйствовали на Ѳедора Александровича. Снова передъ нимъ замелькала незнакомая ему фигура Гришки въ армейскомъ мундирѣ. — Что будетъ, то будетъ, сказалъ онъ, — авось уладится. Настало время и имъ уѣзжать изъ Осиновки. Опять призванъ былъ прикащикъ, приказали ему говорить, что господа уѣзжаютъ на праздники въ Москву, и Гремухинъ съ Шалымовымъ помчались на Ивановскую станцію, гдѣ ожидала ихъ славная, добрая, хорошая Елена Савельевна. — Дорога до Москвы совершилась безъ особенныхъ приключеній. Гремухинъ взялъ для себя и своихъ спутниковъ купэ перваго класса и все время безпокоился, какъ бы не повредилъ Аленѣ тряскій путь. Она въ первый разъ въ жизни путешествовала по желѣзной дорогѣ, но удивленья не выказывала; ей было все равно. Гремухинъ не позволялъ ей выходить на станціяхъ. — Еще оступишься, чего добраго, говорилъ онъ, — ты не знаешь, какъ надо быть осторожной! Она никакъ этого понять не могла. Мало ли бабъ въ полѣ на работѣ ражаютъ и ничего съ ними худого не дѣлается. ====page 210==== У Ѳедора Александровича была еще другая причина не позволять ей выходить изъ вагона: онъ боялся встрѣтить на станціи кого-нибудь изъ прежнихъ знакомыхъ. Увидятъ, что онъ съ Аленой, неловко. Положимъ, она не по крестьянски одѣта, а все таки не хорошо. Дойдетъ до Кханникова съ компаніей, такъ эти нахалы, пожалуй, пріѣдутъ въ Осиновку нарочно для того, чтобъ посмотрѣть, съ кѣмъ Гремухинъ тамъ живетъ. — Москва! крикнулъ Шалымовъ, когда въ дали заблистали купола бѣлокаменной. — Елена Савельевна, мы сейчасъ пріѣдемъ. Хотите посмотрѣть на Москву? Алена лѣниво придвинулась къ окну. — Это Москва? равнодушно спросила она. — Да, сказалъ Гремухинъ, — увидишь большой городъ, не то, что Ивановъ. Тебѣ, навѣрно, понравится. Нѣтъ, ей, должно быть, Москва не понравилась, потому что она даже не смотрѣла по сторонамъ, пока извощикъ везъ ихъ почти черезъ весь городъ изъ вокзала въ гостинницу. Ѳедоръ Александровичъ замѣтилъ ея равнодушіе. Бѣдная! подумалъ онъ, она теперь больна, такъ ничего ее интересовать не можетъ. Пріѣхали въ гостинницу и познакомились съ Настасьей Ѳадѣевной. Это была высокая, худая женщина, на лицѣ которой снисходительный человѣкъ нашелъ бы, пожалуй, слѣды прежней красоты. Ей было лѣтъ сорокъ на видъ. Мелкія морщинки около глазъ и на щекахъ, мало подвижные сѣрые глаза и слегка посѣдѣвшіе волосы поразили Ѳедора Александровича. Неужело это она! подумалъ онъ, — что онъ нашелъ въ ней хорошаго? Онъ не зналъ, что ей сказать. Шалымовъ, наскоро ====page 211==== поздоровавшись и назвавъ ее Гремухину, кричалъ корридорному, чтобъ скорѣй давали самоваръ, и не заводилъ общаго разговора. Алена стояла тумбой посреди комнаты. — Вотъ это она, сказалъ наконецъ Гремухинъ, — это Алена, вамъ Николай Демьяновичъ говорилъ. Я очень благодаренъ, что вы согласились и что вы... Ему было страшно совѣстно, но Настасья Ѳадѣевна такъ любезно подошла къ Аленѣ, такъ дружелюбно съ ней заговорила, что онъ оправился отъ своего смущенья. — Ужь вы мнѣ въ этой исторіи помогите, попросилъ онъ, — я такъ боюсь за нее и за ребенка. — Помилуйте, Ѳедоръ Александровичъ, я все сдѣлаю, вы не безпокойтесь. Вѣдь у меня у самой дочь есть. Вотъ она, посмотрите. Анюта! Тутъ только Гремухинъ замѣтилъ, что на полу ползаетъ прехорошенькій трехлѣтній ребенокъ, бѣлокуренькая дѣвочка. — Встань, Анюта, встань, сказала Настасья Ѳадѣевна, — поцалуй ручку у дядя. Анюта глубокомысленно посмотрѣла на новаго дядю, но продолжала валяться, играя деревянной собачкой. — Какой милый ребенокъ! замѣтилъ Ѳедоръ Александровичъ. О! Еслибы у меня былъ такой! подумалъ онъ, авось будетъ. — Встань же, Анюточка! упрашивала Настасья Ѳадѣевна. Николай Демьяновичъ подошелъ и поставилъ дѣвочкку на ноги. — Иди, когда тебѣ говорятъ, сказалъ онъ. Анюта мгновенно расплакалась. ====page 212==== — Какой ты неосторожный! упрекнулъ его Гремухинъ, — развѣ такъ можно съ ребенкомъ обращаться. — Ничего. За то она меня больше любитъ, чѣмъ Настасью Ѳадѣевну. Та ее балуетъ. Алена видимо не знала, какъ себя держать. Новое лицо ее смущало, она не рѣшалась сѣсть и пить чай вмѣстѣ съ другими. — Садитесь, Елена Савельевна, сказала Настасья Ѳадѣевна, — и что вы все стоите. Вамъ какъ чай наливать? Послабѣй или покрѣпче? — Не знаю, смущенно протянула Алена. Ѳедоръ Александровичъ покраснѣлъ. Онъ сталъ бояться, чтобъ она не показалась имъ смѣшною. — Вы извините, проговорилъ онъ, — она устала съ дороги и еще стѣсняется. — Меня-то стѣсняться? Господи! Неужели я такая страшная! Нѣтъ, Елена Савельевна, мы должны-съ вами подружиться. Садитесь, милая, сюда, рядомъ со мной. Гремухину захотѣлось поцаловать Настасью Ѳадѣевну. Что это за милая женщина! восторгался онъ, теперь я понимаю, за что Шалымовъ ее любитъ. — Четыре года передъ тѣмъ, когда Николай Демьяновичъ познакомился съ Настасьей Ѳадѣевной, она съ виду была на пятнадцать лѣтъ моложе и хороша собой, но съ тѣхъ поръ много перемѣнилось въ ея жизни и измѣнилась она сама. Мать ея, вдова чиновника, умерла, ничего ей не оставивъ за то, что она. сошлась съ Шалымовымъ. ====page 213==== Настасьѣ Ѳадѣевнѣ приходилось до слезъ работать, чтобъ было на что жить, и особенно трудно стало ей со дня рожденія дочери. Надо же было ѣсть, одѣваться и нечего было разсчитывать на зароботокъ Николая Демьяновича. Вѣдь говорилъ онъ, что долженъ содержать мать, несчастную мать, брошенную другими сыновьями. Должно быть, такъ, не провѣришь. Настасья Ѳадѣевпа трудилась, зараборывала для своего ребенка и для того, чтобъ не быть въ тягость Шалымову. она имъ дорожила больше всего на свѣтѣ и была согласна на все, лишь бы Николай не покинулъ. Шалымовъ ее не любилъ. Онъ боялся любить когобы то ни было: привязанность всегда причиняетъ волненье, непріятности, а волноваться вредно, отъ этого біеніе сердца дѣлается. Жить съ Настасьей Ѳадѣевной онъ находилъ для себя удобнымъ; по крайнѣй мѣрѣ, не приходилось заботиться о мелочахъ жизни, считать каждую копѣйку. У него была семья, но не было семейныхъ непріятностей. Послѣднія доставались на долю Настасьи Ѳадѣевны и, состаривъ ее, понемногу превратили въ мнительное, боязливое существо, вѣчно трясущееся надъ своимъ матеріальнымъ благосостояніемъ. Денегъ у нея мало, слѣдовательно, надо работать, чтобъ ихъ было побольше. Она сознавала, что безъ денегъ будутъ непріятности, а отъ непріятностей Николай Демьяновичъ убѣжитъ... Вечеромъ, когда они остались одни, Шалымовъ сказалъ ей о намѣреніи Гремухина давать двѣсти рублей въ мѣсяцъ. То-то была радость! — Какъ хорошо! вскрикнула она, — теперь мы богаты— Ну, не такъ... хотя... придется тратить на ребенка... особенно когда не въ деревнѣ будешь жить. Но онъ, я думаю, прибавитъ, когда ребенокъ подростетъ. ====page 214==== 214 — Непремѣнно. Я рада, Николай, что теперь, благодаря мнѣ, у насъ столько денегъ. — Не очень-то благодаря тебя... если бы не я придумалъ... А какова Алена? Настасья Ѳадѣевпа разсмѣялась. — Совсѣмъ мужичка, сказала она, — и некрасивая. Какъ могла она ему понравиться? — Любовь зла, полюбишь и козла, глубокомысленно рѣшилъ Николай Демьяновичъ. — Только ты, смотри, не подай виду. Не хорошо, если онъ замѣтитъ, что мы надъ ней смѣемся. — Ни, ни... а долго мы въ деревнѣ пробудемъ? — Должно быть, все лѣто, оно и лучше. Осенью въ Петербургъ. Авось на конкурсѣ выгоритъ дѣло и тогда заграницу. Художникъ задумался надъ словомъ «заграницу». Его страшно манило туда, въ Италію, въ Парижъ, особенно въ Парижъ. Товарищи его, побывавшіе въ этомъ городѣ, разсказывали о немъ чудеса. Какъ тамъ должно быть хорошо, весело, дешево. Много театровъ, женщины, бульвары. Можно учиться у лучшихъ профессоровъ живописи, посѣщать выставки и все это за грошъ. Вотъ тамъ онъ будетъ работать, все будетъ его подзадоривать и онъ, вернувшись въ Петербургъ, сдѣлается извѣстнымъ. Настасья Ѳадѣевна тоже задумалась надъ этимъ словомъ. Получитъ Николай деньги на поѣздку заграницу и не возьметъ ее съ собой. Какъ она останется безъ него? Вѣдь она его любитъ, этого здороваго молодца, любитъ, хоть ласкъ отъ него почти не видно... Все то онъ спитъ, ѣстъ да иногда, изрѣдка, работаетъ у мольберта. ====page 215==== — Поѣдешь заграницу, забудешь меня и Анюту, говорила она. — Ахъ! Пожалуйста, не говори глупостей, ты знаешь, я этого не люблю, гримасничалъ Николай Демьяновичъ. Жалобы, стоны точно рвали на части его болѣзненно-нѣжную душу. Анютка боялась его и всегда его слушалась. — Видишь, она меня слушается, любитъ меня, говорилъ онъ, — развѣ ваша сестра умѣетъ съ дѣтьми обходиться, ты ее обо всемъ просишь, нюни передъ ней распускаешь, а я говорю «сдѣлай это», она и дѣлаетъ. Дѣтей не надо баловать. Развѣ меня баловали! Онъ снова начиналъ разсказывать о томъ, какъ дома его били, притѣсняли, какъ ему не позволяли ходить въ школу, а братьямъ дали воспитанье, выростили негодяевъ. — Вѣдь я мать содержу, говорилъ онъ, — ты это хорошо знаешь. Нѣтъ, она не знала. Она никогда не видѣла его матери, а знала только, что та ее бранитъ шлюхой. Такъ, по крайней мѣрѣ, сказалъ ей самъ Николай Демьяновичъ. — Роды Алены не были мучительны. Часа за четыре до начала, Настасья Ѳадѣвна увѣряла Гремухина, что они еще не скоро настанутъ. Однако, вдругъ начались боли и Ѳедоръ Александровичъ послалъ за бабкой. Нечего и говорить, персоналъ гостинницы недоумѣ ====page 216==== валъ по поводу этихъ пріѣзжихъ. Одно то, что вмѣстѣ пріѣхали титулярный совѣтникъ, класный художникъ и крестьянка Клечинской волости села Чурилова, вызвало много толковъ, а тутъ еще роды. Хорошо сдѣлалъ Гремухинъ, что остановился не въ перворазрядной гостинницѣ, тамъ бы къ нему отнеслись недоброжелательно. Какъ только ему сказали, что бабка пришла, Ѳедоръ Александровичъ измѣнился въ лицѣ и сталъ съ волненьемъ ходить по комнатѣ. — Рѣшительная минута, рѣшительная минута! говорилъ онъ, — какъ ты думаешь, будетъ она кричать? — Нѣтъ, увѣрялъ Шалымовъ, — она не будетъ кричать, развѣ такъ немножко... хотя... — Господи! Не умерла бы она. Что, Настасья Ѳадѣевна кричала, когда родила Анюту? — Нѣтъ, кажется... Я, знаешь-ли, ушелъ... я боюсь. — Ахъ! Я тоже боюсь... Авось, это недолго будетъ продолжаться. Ему тоже хотѣлось уйдти, но онъ стѣснялся и только перешелъ подальше, въ комнату Шалымова, заткнувъ себѣ уши ватой. — Что? Кричитъ? кричитъ? спрашивалъ онъ художника. Тотъ дѣлалъ знакъ, что нѣтъ. Ему самому было жутко. Онъ терпѣть не могъ, чтобъ около него волновались. Онъ понималъ, что Алена кричать не будетъ, не то еще вынесетъ! — А вдругъ ребенокъ будетъ мертвый! подумалъ онъ и даже поблѣднѣлъ отъ одной этой мысли. Тогда не будетъ двухъ сотъ рублей въ мѣсяцъ и, вообще, чертъ знаетъ, что случится… Теперь и онъ сталъ волноваться, ёрзать на стулѣ. — Какой онъ славный! Подумалъ Гремухинъ, — онъ ====page 217==== за меня безпокоится. Да, хорошо тому человѣку, у котораго есть такіе друзья! Настасья Ѳадѣевна вмѣстѣ съ бабкой ухаживала за Аленой. Гремухину страшно хотѣлось узнать, что тамъ дѣлается, но онъ боялся подойти къ двери, вызвать кого нибудь. Ему казалось, что если онъ услышитъ крикъ, то упадетъ въ обморокъ. — Пойди-ка, узнай, сказалъ онъ Шалымову. Тотъ отрицательно мотнулъ головой. И онъ боится; слѣдовательно страшно. Наконецъ Настасья Ѳадѣевна вбѣжала къ нимъ. — Готово, сказала она, — благополучно. — Слава Богу! вскрикнулъ Ѳедоръ Александровичъ. — Мальчикъ? Дѣвочка? спросилъ Николай Демьяновичъ. — Дѣвочка. Пойдемте. Посмотримъ на нее. Гремухинъ не рѣшился. Онъ боялся, что Алена еще страдаетъ. — Нѣтъ, помялся онъ, — вы лучше принесите ее сюда, я потомъ пойду въ ту комнату. — Ну, поздравляю, сказалъ повеселѣвшій художникъ, — поздравляю. Вотъ ты и отецъ семейства. Ты радъ? — Еще бы! Понятно радъ. Теперь я спокоенъ. Я боялся, что Елена не выдержитъ. Какъ я радъ! Какъ я радъ! Онъ чуть-чуть не запрыгалъ. Настасья Ѳадѣевна бережно принесла новорожденную, тщательно укутанную. — Осторожнѣй, предупредила она, — молѣйшая простуда ее можетъ погубить. Ѳедоръ Александровичъ кинулся ей на встрѣчу и съ недоумѣніемъ остановился, глядя на своего ребен ====page 218==== ка. Онъ въ первый разъ въ жизни, видѣлъ новорожденнаго. Неужели это человѣкъ! подумалъ онъ, голова съ кулакъ величиной, рожица красная. — Ну, поцалуйте ее, сказала Настасья Ѳадѣевна. Гремухинъ нагнулся и поцаловалъ неопредѣленное существо. Онъ не находилъ въ себѣ отцовскихъ чувствъ. Напротивъ, ему даже было противно касаться губами до этого краснаго тѣльца. — Елена сильно страдала? спросилъ онъ. — Нѣтъ. Бабка говоритъ, что она никогда не присутствовала при такихъ легкихъ родахъ. Елена Савельевна ни разу не простонала. — О! Она такая терпѣливая. Бѣдная Елена! — Пойдите къ ней... она хотѣла васъ видѣть. — Нѣтъ, потомъ, когда бабка уйдетъ. Гремухинъ стѣснялся посторонней женщины. — Я скоро ее отпущу, сказала Настасья Ѳадѣевна, — я сама не хуже съумѣю все сдѣлать. Она унесла ребенка. — Какъ ты ее назовешь? спросилъ Шалымовъ. — Кого? Ѳедоръ Александровичъ не понималъ, о комъ тотъ говоритъ. — Да свою дочь? — Ахъ! да! Я ее назову... назову Ольгой... это хорошее имя... если Елена согласится. Однако, подумалъ художникъ, онъ, кажется, къ своей дочери довольно равнодушенъ, это не хорошо. — Послушай, Ѳедоръ Александровичъ, сказалъ онъ, — ты замѣтилъ, какъ она на тебя похожа? Совсѣмъ твои глаза и твой лобъ; просто прелесть. — Неужели? разсѣянно отвѣтилъ Гремухинъ. ====page 219==== Онъ думалъ объ Аленѣ; его томило, что съ ней дѣлается. — Счастливецъ ты, настаивалъ Николай Демьяновичъ, — если ты ей дашь хорошее воспитанье, позаботишься о ней, дѣйствительно, то всякому можно будетъ тебѣ позавидовать... все таки... Въ самомъ дѣлѣ, подумалъ Гремухинъ, я отецъ... пріятно быть отцомъ милаго ребенка. Я буду Ольгу любить. Это мнѣ только такъ теперь кажется, что я не люблю, потому что меня безпокоитъ Елена. — Какъ только Ѳедоръ Александровичъ узналъ, что бабка удалилась, онъ тихо, на ципочкахъ, подошелъ къ комнатѣ Алены и осторожно отворилъ дверь. Было уже темно. На столѣ горѣла лампа, закрытая темнымъ картоннымъ абажуромъ, такъ что трудно было разглядѣть фигуру Алены, лежащей въ постелѣ. Въ другомъ концѣ сидѣла Настасья Ѳадѣевна и качала ребенка. Онъ тихо стоналъ, быстро переворачиваясь въ ея опытныхъ рукахъ. — Можно? шопотомъ спросилъ Гремухинъ. — Я не сплю, проговорила Алена. Ѳедоръ Александровичъ подошель къ ней. — Вы только долго не оставайтесь, сказала Настасья Ѳадѣевна и, указавъ на ребенка, — мы идемъ къ кормилицѣ, весело прибавила она и вышла. — Ахъ! да, кормилица, вспомнилъ Гремухинъ. Онъ совсѣмъ забылъ о томъ, что бываетъ нужна кормилица. Славный человѣкъ Настасья Ѳадѣевна, она обо всемъ подумала. ====page 220==== Алена лежала, вытянувшись на спинѣ, блѣдная, похудѣвшая немного, и это прихорашивало ее, придавало ей почти томный видъ. Гремухинъ ничего не могъ ей сказать отъ волненья. Онъ сѣлъ на край кровати и осторожно взялъ руку больной, нѣжно глядя ей въ глаза. — Тебѣ ничего, лучше? спросилъ онъ. — Мерси, Ѳедоръ Александровичъ, немного хрипло проговорила она, — теперь совсѣмъ хорошо. Гремухину стало скверно отъ этого слова «мерси», которому онъ самъ ее выучилъ. — Милая, не говори мерси, это нехорошо. — Слушаюсь, Ѳедоръ Александровичъ, какъ прикажете. Алена такъ покорно произнесла эти слова, что Ѳедоръ Александровичъ почувствовалъ къ ней сильнѣйшую жалость. — Дорогая моя, бѣдная, сказалъ онъ, — поймешь ли ты когда-нибудь, какъ я тебя люблю! Для меня нѣтъ на свѣтѣ ничего лучше тебя, ты одна для меня существуешь въ мірѣ... понимаешь. — Слушаюсь, Ѳедоръ Александровичъ. Алена устала, а онъ къ ней приставалъ. — Говори мнѣ ты, такъ же какъ я говорю тебѣ ты. Вѣдь мы другъ друга любимъ, такъ какъ же намъ иначе говорить! Я для тебя не баринъ, я люблю тебя, я влюбленъ въ тебя... Гремухинъ все болѣе и болѣе возвышалъ голосъ, увлекаясь своими собственными словами. Привязанность его къ Аленѣ возросла съ тѣхъ поръ, какъ она изъ-за него физически страдала. Она совсѣмъ не понимала, чего онъ хочетъ. — Говори мнѣ ты! Говори мнѣ ты! настаивалъ онъ. ====page 221==== — Ты! автоматично сказала она. Гремухинъ обрадовался, припалъ къ ея губамъ и, во время долгаго, долгаго поцалуя, Алена, лежа на спинѣ, замѣтила, что надъ самой ея кроватью, на потолкѣ, скрещиваются двѣ кривыя полосы сырости. Больше ничего она не видѣла. Она, закрывъ глаза, заснула, утомленная родами и приставаньемъ барина. — Ѳедоръ Александровичъ засталъ Настасью Ѳадѣевну въ импровизированной дѣтской. Кормилица, толстая, курносая баба, убаюкивала новорожденную, а Анютка такъ и тянулась къ ней, стараясь разглядѣть новое созданье. — Иглюска, говорила она. — Настасья Ѳадѣевна, сказалъ Гремухинъ, отведши ее въ сторону, — я завтра ѣду съ Николаемъ Демьяновичемъ въ Осиновку. — Уже? удивилась она. — А крестины? — Ну, это безъ насъ можете сдѣлать. Я тороплюсь домой. Меня безпокоитъ, неравно тамъ толки и сплетни пошли. Больше недѣли, какъ мы уѣхали. Я боюсь, чтобъ не стали поговаривать про Елену. Да вотъ еще, вѣдь кормилица можетъ выдать. Она же знаетъ, что ребенокъ не вашъ. — Не безпокойтесь, улыбнулась Настасья Ѳадѣевна, — мы съ Колей уже думали объ этомъ. Въ день отъѣзда я эту отпущу и возьму другую. Елена Савельевна уѣдетъ наканунѣ въ Ивановъ, я сама ее усажу, возьму билетъ. Такъ все будетъ хорошо, только мы недѣ ====page 222==== ли черезъ двѣ пріѣдемъ, не раньше и то благодаря тому, что Елена Савельевна такая крѣпкая... да и съ ребенкомъ раньше опасно. — Обо всемъ вы подумаете, съ благодарностью сказалъ Ѳедоръ Александровичъ, — хорошій вы человѣкъ. Все улажено. Одно только тревожило Гремухина: чтобъ въ Осиновкѣ не узнали, гдѣ была Алена. Надо скорѣй вернуться. — Развѣ ты этимъ поможешь? уговаривалъ его Шалымовъ. Николаю Демьяновичу нравилось въ Москвѣ: онъ часто ходилъ съ Ѳедоромъ Александровичемъ къ Патрикѣеву. Тамъ кормятъ хорошо, находилъ онъ. — Нѣтъ, нѣтъ, поѣдемъ, настаивалъ Гремухинъ. Нечего дѣлать, доброму Шалымову пришлось согласиться, чтобъ сдѣлать удовольствіе другу. Черезъ два дня они были въ Осиновкѣ, преодолѣвъ препятствія начавшагося разлива. Прикащикъ, на этотъ разъ, не сообщилъ ничего неутешптсльнаго, и Гремухинъ былъ доволенъ. Что за пиръ былъ у мельника! Давно Ѳедоръ Александровичъ и Николай Демьяновичъ не были такъ пьяны. Дѣло въ томъ, что Абнодій Карповичъ умѣлъ напаивать и исполнять это съ такимъ стараньемъ, какъ будто напаиванье гостей составляло главную цѣль его жизни. Онъ умолялъ, становился на колѣни, приставалъ, какъ осиновская муха, и успокоился только тогда, когда всѣ бутылки были пусты и весь куличъ съѣденъ. — Не красна изба углами, говорилъ онъ, — красна бутылками, коль не пирогами. И какими только бутылками не уставилъ онъ хромой столъ въ своей простой, крестьянской на видъ, горницѣ. ====page 223==== Гремухинъ пошелъ къ мельнику съ затаеннымъ намѣреніемъ выпытать отъ него невиннымъ образомъ, говорятъ ли, вообще, про него и про Алену. Нѣсколько намековъ, сдѣланныхъ Ѳедоромъ Александровичемъ, остались безъ послѣдствій. Ну, слава Богу! Можетъ быть, Абнодій Карповичъ вретъ, притворяется? Нѣтъ... у него такое простое, добродушное лицо. ====page==== ГЛАВА X. Въ концѣ Апрѣля вернулась въ Осиновку Алена и Гамакинымъ былъ распущенъ офиціальный слухъ, что она, отговѣвши, пробыла три недѣли въ городѣ, у его сестры, занимающей тамъ должность кухарки у какого то купца. Послѣднюю, понятно, на всякій случай предупредили. Вскорѣ за Еленой Савельевной пріѣхала Настасья Ѳадѣевна съ двумя дѣвочками и кормилицей. Все это имѣло чрезвычайно законный видъ, такъ какъ прибывшіе изображали изъ себя семью Шалымова, кормилица ничего не знала и выдать не могла, а Алена совершенно оправилась послѣ родовъ и никто бы не могъ подозрѣвать, что грудной ребенокъ отъ нея родился. Весело зажили въ Осиновкѣ. Гремухинъ хорошо себя чувствовалъ въ душевномъ отношеніи. Алена была такая же, какъ прежде, даже похорошѣла, она говорила ему «ты» и это обстоятельство подходило къ новому шелковому платью, купленному въ Москвѣ. Ѳедоръ Александровичъ купилъ ей также бархатныя туфли, но она никакъ не могла отвыкнуть отъ своихъ тяжелыхъ мужскихъ сапогъ. Шалымовъ по прежнему превозносилъ Елену Савель ====page 225==== евну до небесъ. Настасья Ѳадѣевна учила ее шить на машинѣ, дарила ей разныя бездѣлушки для шитья, дѣти были здоровы, рябая кормилица становилась пышнѣе съ каждымъ днемъ, однимъ словомъ наступалъ періодъ радости и благополучія. О Гришкѣ, Алениномъ мужѣ, забыли совсѣмъ, какъ будто его и не было на свѣтѣ. Тѣмъ не менѣе, Гремухинъ не переставалъ принимать предосторожности. Такъ, онъ не говорилъ съ Еленой въ присутствіи кормилицы. Вѣдь она и выдать можетъ, разсказать, кто ее знаетъ. А отцовскія чувства все не приходили къ Ѳедору Александровичу. Онъ былъ равнодушенъ къ Оленькѣ, думая только о своей дорогой Еленѣ, о ней одной. Любить кого-нибудь другого, это для него значило бы разлюбить ее, а развѣ онъ могъ бы разлюбить такую добрую, хорошую женщину, вынесшую изъ-за него столько мученій. А тѣмъ ли еще кончится? Ну, нѣтъ, лучше о Гришкѣ не думать. Можетъ быть, онъ умеръ; вѣдь отъ него не было извѣстій цѣлыхъ четыре года... впрочемъ, тогда дали-бы, пожалуй, знать въ волость. — Ты все-таки поменьше ласкай Олю, — говорилъ онъ Аленѣ, — знаешь, кормилица можетъ догадаться. — Хорошо, какъ хочешь. Ей въ сущности было все равно. Этотъ ребенокъ олицетворялъ для нея всю возню поѣздки въ Москву и она, такъ же какъ и Гремухинъ, почти ничего къ нему не чувствовала и гораздо больше занималась Минервой, сидѣвшей постоянно у нея на подолѣ. Шалымовъ приступилъ ко второму изданью своего Антикварія, но съ мая мѣсяца опять стали мѣшать ему жаркіе дни, мухи... развѣ при такихъ неудобствахъ можно работать! Гораздо пріятнѣй, полезнѣй говорить ====page 226==== съ Гремухинымъ объ Еленѣ Савельевнѣ и объ Олечкѣ, о будущности Олечки. — Когда она подростетъ, ее надо будетъ отдать въ женскую гимназію, — говорилъ Николай Демьяновичъ. — Да, да, это не трудно, тѣмъ болѣе, что она каждую зиму будетъ съ вами, въ Петербургѣ, — согласился Ѳедоръ Александровичъ, — я тоже такъ думаю, но вотъ, какъ съ Еленой быть? За послѣдніе дни, онъ опять сталъ вспоминать о Гришкѣ. — А что? — спросилъ Шалымовъ. — Да когда мужъ вернется... — Ну, такъ что же? Онъ тебѣ мѣшать не будетъ. Прикащикъ и всѣ говорятъ, что онъ болванъ набитый. Кромѣ того, разсказывать ему никто не будетъ. — Кто знаетъ, вѣдь онъ имѣетъ право ее потребовать, я знаю, я купилъ эту книгу... Какъ ее? Съ законами, въ Москвѣ. — Тогда... да... хотя... предложи ему денегъ. — И то правда! Опять повеселѣлъ Гремухинъ. Подобные разговоры велись обыкновенно въ шарабанѣ, во время разъѣздовъ по полямъ. Ѳедоръ Александровичъ часто ѣздилъ смотрѣть на быстро растущій хлѣбъ и на заливные луга. Онъ съ нетерпѣніемъ ждалъ того времени, когда можно будетъ пустить въ ходъ машины. — Эхъ, Николай Демьяновичъ, говорилъ онъ, — хорошо живется человѣку, окруженному друзьями. Среди васъ я счастливъ. Хозяйство идетъ прекрасно, урожай предвидится огромный, такъ что о деньгахъ безпокоиться не надо. Около меня Елена, ты, Настасья Ѳадѣевна... ====page 227==== — И Оля, и Оля, — доканчивалъ Шалымовъ, — ты ее люби. Хорошо имѣть такого ребенка. — Да, да, и Оля, — повторялъ Гремухинъ. — Самъ то ты, кажется, не очень свою Анютку любишь, — думалъ онъ. — Однажды, когда они возвращались домой послѣ такой прогулки, Алена взтрѣтила ихъ въ передней съ письмомъ въ рукахъ. — Что это? Почта? — спросилъ Гремухинъ. — Да... мнѣ письмо отъ Гришки. Отъ Гришки! Тутъ только Ѳедоръ Александровичъ замѣтилъ, что она взволнована. Онъ схватилъ письмо. Кривой, неразборчивый почеркъ покрывалъ четыре страницы. Сперва Гремухинъ ничего не могъ прочитать, волненье ему мѣшало. Да и не мудрено, это было первое письмо отъ ея мужа. Богъ знаетъ, по какому поводу оно написано. Шалымовъ опустился на стулъ и ощупывалъ себѣ сердце. Алена, нахмурившись, ждала. Она мало боялась мужа (дуракъ вѣдь онъ), но кто знаетъ, что онъ пишетъ. — Ты читала? — спросилъ Ѳедоръ Александровичъ. — Прочитай самъ, — отвѣтила она, — я, можетъ быть, не такъ поняла. «А извѣщаю тебя, — сталъ читать Гремухинъ, пропустивъ двѣ страницы поклоновъ деревенскимъ родственникамъ, — а извѣщаю я тебя, что хоть срокъ мнѣ ====page 228==== выходитъ въ ноябрѣ, фельдфебель сказалъ что женатыхъ отпустятъ въ нонѣшнемъ году раньше, можетъ къ Успѣнью, можетъ апосля Покрова, говоритъ унтеръ офицеръ пятой роты, а писалъ по безграмотности моей ефрейторъ девятой роты Крюковъ и желаю тебѣ всякаго благополучія, а меня значитъ скоро жди, коли Богъ дастъ, да фельдфебель говоритъ господа офицеры промежъ себя говорили». — Вотъ тебѣ на, — сказалъ Ѳедоръ Александровичъ, — онъ того и гляди черезъ мѣсяцъ здѣсь будетъ: пожалуй, раньше... Шалымовъ оправился. — Все равно, — проговорилъ онъ. — раньше или позже, все едино. — Все едино! — закричалъ Гремухинъ. — зто тебѣ все едино, а не мнѣ, понимаешь. — Да... дѣйствительно... хотя... все-таки... да. Сталъ заикать съиспуганный Николай Демьяновичъ, — ты прости, я не хотел… Ѳедоръ Александровичъ ушелъ къ себѣ въ спальню съ Гришкинымъ письмомъ. — Все едино! — сердито повторилъ онъ сквозь зубы — какой оселъ! Развѣ мнѣ можетъ быть все равно, коль онъ придетъ раньше, и начнетъ нѣжничать со своей женой! Вѣдъ ему, подлецу, запретить нельзя. Онъ имѣетъ право, на то онъ и мужъ. Гремухину только сейчасъ пришла эта мысль въ голову, по полученіи письма. Онъ раньше не думалъ о томъ, что Гришка можетъ пристать къ Аленѣ, какъ любящiй мужъ, не видавшій ее нѣсколько лѣтъ. …Да, онъ ее навѣрно любитъ Ее невозможно не любить. До сихъ поръ онъ боялся прихода мужа, какъ мсти ====page 229==== теля за оскорбленную честь, но теперь въ немъ вдругъ загорѣлась ревность. Ему показалось, что въ этихъ кривыхъ строчкахъ, выведенныхъ на барабанѣ, сквозитъ чувство, любовь. Да, да... «желаю тебѣ всякаго благополучія, а меня, значитъ, скоро жди». Какъ могъ онъ не подумать объ этомъ раньше! Вѣдь это самое главное! Сплетничать про нихъ никто не думаетъ, а вотъ какъ облапитъ тотъ Елену, да станетъ ее цаловать, называть нѣжными именами, требовать ласокъ... О! Господи! Невозможно вытерпѣть подобное мученье. Онъ упалъ на колѣни передъ образомъ и сталъ горячо молиться. — Господи! сдѣлай, чтобъ этого не было! страстно шепталъ онъ, — сдѣлай, чтобъ этого не было. Я знаю, я согрѣшилъ, я много грѣшилъ, но ты накажи меня какъ-нибудь иначе. Вѣдь я ее люблю, а любовь все оправдываетъ. Сдѣлай, Господи, чтобъ этого не было, пожалѣй меня. Отними у меня все, но оставь Елену, она для меня дороже всего на свѣтѣ. Онъ заплакалъ. Чрезъ нѣсколько минутъ ему стало легче. Онъ перекрестился, всталъ и прошелся раза два по комнатѣ. — Рѣшено, произнесъ онъ вслухъ, я не допущу. За нѣсколько тысячъ онъ на все согласится... Но тогда онъ догадается... пойметъ, пожалуй, что ребенокъ нашъ? Нѣтъ, нѣтъ! Будетъ видно послѣ, какъ поступить, но я Елены не отдамъ. Съ тѣхъ поръ не возвращалось больше хорошее настроеніе Гремухина. Онъ былъ сумраченъ, молчаливъ, даже съ Аленой, относившейся гораздо равнодушнѣй къ Гришкиному возвращенью. Другое ее безпокоило. ====page 230==== Вотъ что: однажды удалось Гамакину быть съ ней нѣсколько минутъ наединѣ. Это было вечеромъ. Алена вышла погулять въ полисадникъ и тамъ встрѣтилъ ее прикащикъ, шедшій къ барину съ обычнымъ докладомъ. — А дура ты, во што, я тебѣ скажу, заявилъ онъ ей, убѣдившись предварительно въ томъ, что никто ихъ не видитъ и не слышитъ. — А что? удивленно спросила Алена. — Чего ты Шалымовымъ ребенка-то отдаешь? Аль денегъ у тебя много, что подѣлиться захотѣла? Хочешь, чтобъ они у тебя на шеѣ сидѣли. Нѣшто намъ съ тобой надо ихъ то, питерскихъ! — Что же мнѣ дѣлать? — А ты не позволяй отдавать имъ Ольгу. Гришка у тебя дуракъ, все равно не пойметъ. — Какъ же я не позволю? — А ты кричи «не хочу», хоть тресни. — Баринъ разсердится, разлюбитъ... — Небось нѣтъ. Кричи, тебѣ говорятъ. Любовь его не картошка, не выкинешь изъ окошка... — Слова Гамакина клиномъ засѣли въ Алениномъ мозгу. Она рѣшила, во что бы ни стало, отстранить Шалымова и Настасью Ѳадѣевну отъ Оли. Они внезапно представились ей врагами и людьми, покушающимися отнять часть имущества Гремухина. Ея любовь къ послѣднему выражалась, главнымъ образомъ, въ инстинктивной потребности ограждать его имущество отъ расхищенья. Шалымовы опасны... ====page 231==== Но какъ ихъ отстранить? Очень ужь Ѳедоръ Александровичъ ихъ полюбилъ. Сразу не сдѣлаешь. Ни съ того, ни съ сего противъ нихъ не пойдешь. Надо ждать, чтобъ удобный часъ подошелъ. И она ждала, затаивъ въ душѣ злобу противъ Николая Демьяновича и его, «сухощавой зазнобы». Они ей теперь казались людьми, желающими отнять отъ нея кусокъ того, что она считала своимъ. Случай начать противодѣйствовать художнику скоро представился. Николай Демьяновичъ раньше всѣхъ замѣтилъ перемѣну въ Гремухинѣ. Онъ привыкъ слѣдить за всякимъ его словомъ, движеньемъ, желаньемъ и потому не мудрено, что его перваго поразилъ переворотъ, совершившійся въ душѣ Ѳедора Александровича. Странно, думалъ онъ, но боялся заговорить. Онъ помнилъ, что Гремухинъ на него закричалъ, въ день полученья Гришкина письма. Наконецъ, и Настасья Ѳадѣевна обратила вниманіе на пасмурность Ѳедора Александровича. — Послушай, Коля, сказала она, — неужели то письмо такъ сильно на него подѣйствовало. — Должно быть. Я ужь объяснялъ ему, какъ надо поступать, да что же дѣлать, коль человѣкъ ничего не понимаетъ и только и знаетъ, что молится на свою дуру. Нашелъ сокровище, нечего сказать. — Ну, ты, все таки, поговори съ нимъ, а то жалко дѣлается, право. Николай Демьяновичъ набрался храбрости, и пошелъ къ Гремухину. Онъ сидѣлъ у себя въ спальнѣ за ломбернымъ столомъ и рисовалъ планъ многополья на 1887 годъ. Въ кабинетѣ не могъ онъ этимъ заниматься, тамъ жила Настасья Ѳадѣевна съ дѣтьми. ====page 232==== — Ѳедоръ Александровичъ, сказалъ Шалымовъ, — извини, что я тебя безпокою, дѣйствительно... — Что тебѣ надо? Гремухинъ разсѣянно посмотрѣлъ на него. — Я, видишь-ли, хотѣлъ поговорить, только ты не сердись, пожалуйста, если я не такъ понимаю, хотя... — Ну!? — Отчего ты такъ печаленъ? Вѣдь Еленѣ Савельевнѣ нечего бояться мужа, онъ ничего не узнаетъ, потомъ, самъ говорилъ ты, можно ему заплатить... — Эхъ! Николай Демьяновичъ! сказалъ Гремухинъ, — что ты за чушь несешь. — Да, да, только не сердись, согласился Шалымовъ. — Развѣ это меня безпокоитъ! Какъ ты меня не понимаешь! Ты знаешь, я ревнивъ. Меня томитъ, что онъ вернется и захочетъ, чтобъ она съ нимъ жила. Можетъ быть, онъ ее любитъ и ни за какія деньги не согласится, а если и согласится, то можетъ на другой же день раздумать, придти ко мнѣ и сказать: давай мнѣ мою жену, подай Елену, я ея мужъ, она принадлежитъ мнѣ... Ишь ты, чего захотѣлъ! подумалъ Шалымовъ. — Это будетъ не жизнь, а мученье, продолжалъ Ѳедоръ Александровичъ, — я бы каждый день боялся, что у меня ее отнимутъ, а жить я безъ нея не могу. Кромѣ того онъ ее будетъ мучить. То, что онъ дуракъ, не мѣшаетъ ему быть злымъ. Елена, я увѣренъ, притворяется покойной, чтобъ я не волновался... Онъ долго говорилъ такимъ образомъ, шагая по комнатѣ и отплевываясь, но Николай Демьяновичъ не слушалъ его. Ему пришла въ голову мысль, такая чудесная, что онъ не сразу ей довѣрился и захотѣлъ сперва хорошенько въ нее вникнуть. ====page 233==== — Можно устроить, сказалъ онъ наконецъ. — Какъ? Шалымовъ сталъ развивать свою мысль. Ничего не мѣшаетъ Ѳедору Александровичу жить спокойно, такъ, чтобы мужъ не стѣснялъ, даже если онъ любитъ. Для этого надо уѣхать съ Еленой Савельевной изъ Осиновки. — Уѣхать? Мужъ можетъ ее вытребовать обратно по этапу. — Нѣтъ, уѣхать заграницу. Тамъ никто не найдетъ, можно жить не подъ своимъ именемъ. — Помилуй, возразилъ Гремухинъ, — а паспортъ? а Осиновка? а ребенокъ? Все это не пугало Шалымова. Паспортъ можно достать. У Настасьи Ѳадѣевны есть въ Петербургѣ сестра. Она, если ее попросить, согласится взять паспортъ на свое имя и дать его Еленѣ Савельевнѣ. Тогда бы Елена Савельевна притворилась, что ѣдетъ на день, на два въ городъ, а сама бы заграницу укатила. — Что ты глупости говоришь! разсердился Ѳедоръ Александровичъ, — какъ она одна поѣдетъ заграницу, не зная языковъ. — Она поѣдетъ не одна. Если хочешь, мы съ Настасьей Ѳадѣевной проводимъ ее. Все равно, ребенку твоему будетъ полезно, хотя... жить заграницей, это здорово. Ты пріѣдешь послѣ. Никогда никто не догадается, куда скрылась Елена Савельевна, напишутъ въ волости, что такая-то безъ вѣсти пропала и кончено. Ты будешь, когда захочешь, ѣздить въ Осиновку для хозяйства, а мы будемъ тамъ оставаться съ ней. Ѳедоръ Александровичъ задумался. Планъ Шалымова ему нравился. ====page 234==== Жить тамъ, гдѣ нибудь въ Италіи, подумалъ онъ, съ Еленой... вотъ прелесть! — Постой, не будетъ ли она подлежать отвѣтственности? сказалъ онъ и взялъ томъ свода законовъ уголовныхъ, купленный въ Москвѣ. — Да вѣдь она не вернется въ Россію. Зачѣмъ? — Все равно, я хочу посмотрѣть. Онъ торопливо, судорожно перелистывалъ уложенье о наказаніяхъ. — Нашелъ. «О недозволеномъ оставленіи отечества». Статья 325: «Кто, отлучась изъ отечества, войдетъ въ иностранную службу»... нѣтъ, не то. Тутъ дальше не сказано о тѣхъ, кто уѣзжаетъ по чужому паспорту. Должно быть, въ другомъ мѣстѣ. — Да вѣдь она не вернется, настаивалъ Шалымовъ. — Ну, хорошо, я только спрошу ее, согласна ли она. — Зачѣмъ спрашивать? Если ты хочешь, то она должна согласиться. Ей даже можно ничего не говорить. Онъ былъ увѣренъ, что Алена скажетъ «да», но, все таки, такъ дорожилъ своимъ планомъ, что не хотѣлъ подвергать его малѣйшей опасности быть отвергнутымъ Гремухинъ пожалъ плечами и пошелъ къ Аленѣ. Славно я придумалъ, похвалилъ себя Николай Демьяновичъ, лучше нечего желать. Какое счастье, что онъ такой милый человѣкъ! онъ всталъ и подошелъ къ столу. Уложенье было раскрыто на той же страницѣ. Шалымовъ нагнулся и прочиталъ: статья 328. «Кто будетъ подговаривать какихъ-либо подданныхъ имперіи къ переселенію заграницу, тотъ за сіе подвергается лишенію всѣхъ особенныхъ, лично и по состоянію»... — Ну, сказалъ онъ, — никто про меня не узнаетъ и за ====page 235==== чѣмъ мнѣ возвращаться въ Россію! Тамъ хорошо, гдѣ деньги есть. Между тѣмъ, Гремухинъ приступилъ къ разговору съ Аленой. — Вотъ что придумалъ Николай Демьяновичъ, началъ онъ. Съ первыхъ же словъ Алена нахмурилась. Выдумка Николая Демьяновича, какая бы она ни была, являлась для нея чѣмъ-то направленнымъ противъ ея благополучія, не даромъ указалъ ей Гамакннъ, что Шалымовъ подъ нее подбирается. Ѳедоръ Александровичъ уснащалъ свои фразы объясненіями о томъ, какъ пріятно жить заграницей, тамъ, гдѣ зимы не бываетъ, гдѣ растутъ такіе цвѣты и деревья, о которыхъ здѣсь не имѣютъ понятья. Онъ хотѣлъ, чтобъ она уразумѣла, что такая «заграница». Она понимала прекрасно: «заграница», это тамъ, гдѣ не говорятъ по-русски. — Неправда ли чудесно? сказалъ Гремухинъ въ заключенье. Его самого теперь сильно манило туда, въ даль, въ страны только что имъ описанныя. Въ его глазахъ какъ будто мелькнула густая синева Неаполитанскаго залива, темные силуэты римскихъ развалинъ, и безоблачное, чудное италіанское небо. — Не хочу, рѣзко сказала Алена. Гремухинъ опѣшилъ. — Но вѣдь это не опасно, проборматалъ онъ. — Не хочу, тебѣ говорятъ. Мало ли что Шалымовъ выдумаетъ! — Онъ выдумалъ это для нашего счастья, нерѣшительно вазразилъ Гремухинъ. Видѣнье исчезло. Итальянскій ландшафтъ болѣе не ====page 236==== разстилался передъ его глазами. Черезъ голову Алены, сквозь загрязненное стекло, онъ видѣлъ безконечное, ровное зеленое пространство осиновскихъ и сосѣднихъ нивъ. — Для нашего счастья? насмѣшливо подхватила она, — какъ бы не такъ! Я часто слышала, какъ онъ тебѣ говорилъ, что хочетъ ѣхать заграницу, такъ онъ для себя и хлопочетъ. У Ѳедора Александровича голова закружилась. Онъ сѣлъ, стараясь привести мысли въ порядокъ. Что сказала она? Шалымовъ о себѣ заботился, когда посовѣтовалъ уѣхать? Онъ его другъ, человѣкъ преданный, столько для него сдѣлавшій... да, но за все онъ получалъ деньги. Теперь за Ольгу, а раньше бралъ по сту, по пятидесяти рублей и не отдавалъ... Господи! Господи! думалъ Гремухинъ, никого у меня нѣтъ, кромѣ Елены... Даже Шалымовъ… Я ли не былъ увѣренъ! Никто меня не любитъ... только одна Елена... Слезы подступили къ его глазамъ, сдавленныя рыданья причиняли сильную боль въ горлѣ... онъ взялъ Алену за руку. — Прости, дорогая, сказалъ онъ, — ты знаешь, я тебя больше всѣхъ люблю. Нѣтъ больше никого, кромѣ тебя... Онъ заплакалъ, нагнувшись, роняя слезы на ея широкую, плоскую руку. — Полно, Ѳеня, перестань, успокоила его Алена, точно я сама не знаю. На этотъ разъ моя взяла, подумала она, да и всегда такъ будетъ. — Нѣтъ, она не хочетъ, сухо сказалъ Гремухинъ Шалымову. ====page 237==== Николай Демьяновичъ злобно тряхнулъ плечами. Какъ! подумалъ онъ, эта скверная баба смѣетъ не хотѣть! Онъ никакъ не ожидалъ, что придется считаться съ Аленой. У него былъ такой чудесный планъ, онъ былъ увѣренъ, что достигнетъ завѣтной цѣли, побываетъ заграницей, а тутъ явилось препятствіе въ лицѣ чуриловской крестьяки. Не смотря на свою злость, Шалымовъ ничего не сказалъ. Онъ видѣлъ, что Гремухинъ взволнованъ, не смотритъ на него, и побоялся. — Ѳедоръ Александровичъ чувствовалъ себя совсѣмъ разбитымъ душевно. Одно слово Алены проняло его съ ногъ до головы, указало ему на то, что друзей у него нѣтъ. Да, нѣтъ друзей! А онъ такъ полагался на Шалымова, считалъ его своимъ лучшимъ другомъ. Оказывается, у того все основано на эгоистичныхъ расчетахъ и онъ пользуется положеньемъ его, Гремухина, чтобъ устроить получше свою собственную жизнь. Это ужасно. — Можетъ быть, Елена ошибается, сталъ утѣшать себя Ѳедоръ Александровичъ, — кто знаетъ, да... трудно предположить, чтобы люди были столь подлы. Мраченъ сталъ Гремухинъ. Все тяжелыя мысли приходили ему на умъ. Ему казалось, что онъ окруженъ врагами, заговорщиками, людьми, смотрящими на него, какъ на дойную корову. Онъ старался ловить Шалымова и Настасью Ѳадѣевну, подходилъ къ нимъ на цы ====page 238==== почкахъ, подслушивалъ за дверью ихъ разговоры, всматривался въ круглое лицо Николая Демьяновича, но ничего не услышалъ, а на полной физіономіи художника красовалась все таже привычная, веселая улыбка. — Будь осторожна, предупредилъ Настасью Ѳадѣевну Шалымовъ, — дѣло не ладно. Кажется, Алена ему про насъ наговорила. — Отчего ты такъ думаешь? Вѣдь мы ей ничего худого не сдѣлали. — Ну, ладно. Кто ее, дуру, знаетъ. А только, если это правда, такъ я ей покажу, что со мной не справиться. Ѳедоръ Александровичъ почти не говорилъ съ ними. Онъ боялся высказаться, вызвать объясненье и предпочиталъ терпѣть. Все равно, не трудно будетъ отъ нихъ отдѣлаться, когда время настанетъ. Онъ иногда по цѣлымъ днямъ не выходилъ изъ комнаты, никого кромѣ Алены къ себѣ не пускалъ и даже Ольги не хотѣлъ видѣть. Отплевываясь, пережевывая все тѣ же мысли, онъ ходилъ изъ угла въ уголъ до полной усталости, ежеминутно закуривая и бросая папиросу. Его уже меньше тревожило то, что онъ мысленно называлъ измѣной Шалымовыхъ. Онъ пересталъ быть увѣреннымъ въ ея существованіи, точно такъ-же, какъ въ немъ почти не пробуждалась ревность къ невѣдомому Гришкѣ. Нѣтъ его другое безпокоило: онъ боялся Аленина мужа и страхъ его возрасталъ съ каждымъ днемъ. Прикащикъ сообщилъ ему, что на деревнѣ стали сильно поговаривать; что попадья разсказываетъ всемъ и каждому, какь баринъ ѣздилъ въ Москву съ Аленой, какъ Алена родила двойню и т. п. ====page 239==== — Откуда, какимъ образомъ могла она догадаться! кричалъ со злостью Гремухинъ, потрясая кулаками. — Извѣстное дѣло, сама, значитъ, додумалась, пояснилъ Гамакинъ. — А въ людской говорятъ? — Поговариваютъ маленько. — Кто? Сейчасъ разсчитать, въ шею, вонъ изъ Осиновки того... — Нельзя, ваше благородіе, потому, значитъ, всѣ поговариваютъ. Прогнать всѣхъ невозможно, скоро покосъ, да уборка недалеча. Вотъ и мельникъ, стороной я слышалъ, объ васъ въ городѣ разсказывалъ. — О! Господи! А Гришка не сегодня, завтра придетъ, узнаетъ, тогда бѣда. — Дуракъ онъ, ваше благородіе, нѣшто дурака опасаться можно, да и дѣло не такое страшное. Не страшное? Гремухинъ хорошо зналъ, какія могутъ быть послѣдствія, недаромъ онъ такъ часто перелистывалъ Уложенье о наказаніяхъ уголовныхъ и исправительныхъ... Статья 1585. «Состоящее въ бракѣ, изобличенное въ прелюбодѣяніи, лицо подвергается за сіе, по жалобѣ оскорбленнаго въ своей чести супруга, заключенію въ монастырѣ, если въ томъ мѣстѣ находится монастырь его исповѣданія, или же въ тюрьмѣ на время отъ 4 до 8 мѣсяцевъ. И сверхъ того, если оно принадлежитъ къ одному изъ христіанскихъ вѣроисповѣданій, предается церковному покаянію по распоряженію своего духовнаго начальства». А дальше: «лицо, съ коимъ учинено прелюбодѣяніе, если оно со своей стороны не состоитъ въ бракѣ, приговаривается или къ заключенію въ тюрьмѣ на время ====page 240==== отъ двухъ до четырехъ мѣсяцевъ, или къ аресту на время отъ трехъ недѣль до трехъ мѣсяцевъ и, если оно исповѣдуетъ христіанскую вѣру, предается также церковному покаянію». Гремухинъ зналъ эту статью наизустъ. Онъ и Алена въ тюрьмѣ, да, въ тюрьмѣ, если какой-нибудь Гришка захочетъ! Вѣдь онъ, подлецъ, и свидѣтелей можетъ подобрать. — Проходилъ ли какой нибудь солдатъ мимо дома по дорогѣ, Ѳедоръ Александровичъ блѣднѣлъ, вскакивалъ и торопливо призывалъ Алену. — Посмотри, не Гришка? спрашивалъ онъ. — Нѣтъ, Гришка не такой, флегматично отвѣчала она. Шалымовъ присоединялся къ его волненью и тоже каждый разъ подбѣгалъ къ окну, блѣдный, какъ полотно, при одной мысли, что воть-вотъ появится Аленинъ мужъ и Гремухинъ всѣхъ взбудоражитъ своей ревностью, своимъ страхомъ. — Нѣтъ, думалъ Ѳедоръ Александровичъ, — Елена ошиблась. Если бы Шалымовъ меня не любилъ, онъ бы не такъ волновался, не блѣднѣлъ при малѣйшей тревогѣ... Онъ снова сталъ съ нимъ говорить, дѣлиться мыслями. — Скажи, пожалуйста, спросилъ обрадованный Шалымовъ, — отчего ты на меня эти дни дулся. — Нѣтъ, помилуй, я не дулся. Я, видишь-ли, былъ боленъ. ====page 241==== Онъ не лгалъ. Стряпня Ефима дѣйствовала на него отвратительно и надо было обладать здоровьемъ Шалымова или Алены, чтобъ не заболѣть. — Да? А я думалъ, Елена Савельевна тебѣ что-нибудь дурное про меня сказала, рискнулъ Николай Демьяновичъ. — Нѣтъ! Что ты! Она никогда ни про кого не говоритъ дурного. Только, вотъ что, не выдержалъ онъ, — я не хочу отдавать вамъ Олю на зиму. — Не хочешь? удивился Шалымовъ. — Какъ же такъ? — Она останется здѣсь со мной. Ты понимаешь, ребенокъ доженъ быть съ матерью, иначе не годится. — Ты чтó, хочешь изъ Ольги крестьянку сдѣлать? рѣзко спросилъ художникъ. Гремухинъ посмотрѣлъ на него съ удивленіемъ. — Я говорю, ты хочешь изъ нея сдѣлать мужичку, такую же, какъ ея мать? Развѣ это честно съ твоей стороны? Такъ ли ты думалъ поступить, когда мы, помнишь, говорили? Я думалъ, ты, дѣйствительно, всетаки, хочешь дать воспитанье... потомъ, вѣдь мужъ догадается, не такой же онъ дуракъ. Что было дѣлать Гремухину! Возразить онъ ничего не могъ, тѣмъ болѣе, что Шалымовъ указывалъ ему на его же фразы, на прежнія его намѣренія, называя ихъ честными, въ противоположность теперешнимъ. Какъ ему быть? Вѣдь Елена, во что бы то ни стало, требуетъ, чтобъ ребенокъ остался при ней. — Послушай, сказалъ Николай Демьяновичъ, — я понимаю, тебя просила объ этомъ Елена Савельевна. Да? Ты хочешь ей угодить? Какъ тебѣ не стыдно! Она, дѣйствительно, хорошая женщина, хотя, все-таки, нельзя же тебѣ быть у нея подъ башмакомъ. ====page 242==== — Что ты глупости говоришь! за кого ты меня принимаешь? Гремухинъ не хотѣлъ сознаться, но онъ, въ самомъ дѣлѣ, начиналъ бояться Алены. Что я ей скажу про Олю? думалъ онъ. Эхъ! Лучше теперь ничего не говорить, осенью будетъ видно. Съ этого дня Ѳедоръ Александровичъ сталъ центромъ антагонизма Шалымова и Алены. Послѣдняя, не добившись отвѣта отъ Гремухина, поняла, въ чемъ дѣло, разозлилася на него и возненавидѣла Николая Демьяновича. Тотъ, съ своей стороны, увидѣлъ грозящую опасность и противодѣйствовалъ изо всѣхъ силъ стремленіямъ Алены вытѣснить его изъ дома. Онъ не смѣлъ открыто говорить дурно про нее Гремухину, но систематично сталъ усиливать его страхъ передъ сплетней, передъ возвращеньемъ мужа, надѣясь до такой степени напугать его, что онъ удалится отъ Алены. Но все было напрасно. Ѳедоръ Александровичъ слушалъ его, пугался, дрожалъ, не выпуская изъ рукъ уложенья о наказаніяхъ, но не переставалъ любить Елену. Опасность скрѣпляла его привязанность. Бросить ее теперь нечестно, думалъ онъ. Я ее погубилъ, такъ нечего дѣлать, какъ ни страшно... Алена, съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе убѣждаясь въ томъ, что она сила, наваливалась всей тяжестью своей прямолинейной воли на придавленную, безсильную душу Гремухина. — Гони вонъ Шалымова. Гони вонъ дармоѣдовъ, твердила она съ утра до вечера. — Потомъ, подожди, уговаривалъ Ѳедоръ Александровичъ. Онъ никогда не былъ способенъ на крутой поступокъ, тѣмъ болѣе теперь. ====page 243==== — Хорошо ты меня, Ѳенька, любишь, припомню я тебѣ это. Онъ волновался, доказывалъ, плакалъ; она все твердила свое, а онъ не рѣшался, выслушивая съ одинаковымъ волненьемъ отрывочныя угрозы Шалымова и Аленины упорныя требованія. Онъ, какъ мячъ, перескакивалъ отъ одного къ другому, получая толчки съ обѣихъ сторонъ и все болѣе и болѣе теряясь, не зная, что дѣлать. Ненависть Алены, злость Николая Демьяновича, вздохи Настасьи Ѳадѣевны, крики дѣтей, страхъ, ревность, все это составляло одно общее мученье, возрастающее съ каждымъ днемъ и безжалостно теребящее его сердце. Всякій изъ окружающихъ его ходилъ со своей личной затаенной злобой, со своимъ эгоистичнымъ расчетомъ и сваливалъ свою желчъ въ душу Гремухина, какъ въ какую-то помойную яму. Домъ превратился въ притонъ озлобленныхъ людей, среди которыхъ величественно расхаживала Минерва, какъ сытая старая дѣва, не знающая и не признающая тревольненій жизни. — Ѳедору Алексадровичу приходилось считаться съ чувствами любви къ Аленѣ и дружбы къ Шалымову. Онъ теперь уже не думалъ, чтобъ тотъ злоупотреблялъ его довѣріемъ, напротивъ, онъ считалъ его преданнымъ человѣкомъ, особенно съ тѣхъ норъ, какъ Николай Демьяновичъ сталъ его предупреждать объ опасности, грозящей со стороны мужа. Они вмѣстѣ, нагнувшись надъ книгой, коментирова ====page==== — 244 — ли статьи свода уголовныхъ законовъ, вмѣстѣ дѣлали крестики на поляхъ и вмѣстѣ тряслись, завидя солдатскій мундиръ на дорогѣ. Шалымовъ, въ сущности, трясся не отъ того, что боялся за Гремухина, а потому что, вообще, имѣлъ великую наклонность къ трепетанью. Дни проходили за днями. Петровки прошли. Насталъ Іюль. Затрещала на лугу косилка, сваливая траву волнообразными рядами, въ воздухѣ носился оживляющій свѣжій запахъ сѣна, возы, скрипя, плелись мимо оконъ, а Гремухинъ все сидѣлъ дома, не отходилъ отъ Алены. Онъ боялся. Онъ боялся выдти, оставить Алену одну; онъ боялся выглянуть въ окно, почти ничего не ѣлъ, не спалъ половины ночи, прислушивался ко всякому шуму. Онъ не жилъ, а трусилъ. Иногда, ночыо, онъ вскакивалъ съ постели. — Что случилось? съ досадой спрашивала Алена, проснувшись отъ его движенья. — Ничего, ничего, сконфуженно отвѣчалъ онъ, — мнѣ показалось... тамъ въ корридорѣ... кто-то ходитъ... — Тьфу! Уймешься ли ты! Ложись, Ѳенька, ложись тебѣ говорятъ. И онъ ложился рядомъ съ ней на дѣдушкину кровать, стараясь покойно улечься, но громадное тѣло Алены вытѣсняло его, понемногу придвигало къ краю, мѣшало спать. Онъ лежалъ съ открытыми глазами, прислушиваясь, сдерживая дыханье, стараясь заглушить громкое біеніе сердца, чувствуя у себя на затылкѣ теплый ровный храпъ уснувшей бабы. Въ такія минуты, когда онъ не спалъ и боялся двигаться, охватывала его непонятная, безпредѣльная грусть и онъ, внезапно уткнувшись лицомъ въ подушку, ====page 245==== плакалъ безшумнымъ плачемъ, сдерживая рыданья судорожнымъ напряженьемъ челюсти. Потомъ онъ старался уснуть на мѣстѣ насквозь пропитанномъ слезами, не смѣя перевернуть подушку, а то Алена проснется... она, бѣдная, устала. Онъ скрывалъ отъ нея свои слезы, точно такъ-же, какъ скрывалъ страхъ и ревность, потому что она не понимала его, смѣялась надъ нимъ. Да, онъ былъ ей смѣшонъ: она не боялась, а слово ревность поставило ее въ тупикъ. Какъ онъ ей ни объяснялъ, она не постигла значенья этого слова. Только съ Шалымовымъ и могъ онъ говорить и дорожилъ имъ поэтому. Ночью, во время безсонницы, къ нему приставали все тѣ же мысли, онъ думалъ о ней и о немъ, — о мужѣ. Во тьмѣ послѣдній принималъ въ фантазіи Ѳедора Александровича громадные размѣры, носился надъ нимъ, какъ какое-то миѳическое грозное существо, приготовившееся нагрянуть, разрушить его счастье... Его счастье! Вѣрилъ ли ему самъ Гремухинъ? Считалъ ли онъ себя счастливымъ? Да, если бы не страхъ, онъ былъ бы счастливъ, но страхъ! Господи! Какой ужасный, непреодолимый страхъ. Днемъ опять тѣ же думы, безсвязныя, неоконченныя, лоскутки мыслей, изъ которыхъ не одна не доходитъ до цѣли, не обрисовывается вполнѣ, а вдругъ исчезаетъ, скрывается за другой. Никакое занятье не было подъ силу Гремухину. Полевая работа ему опротивѣла, его болѣе не влекло изъ дома, онъ сидѣлъ съ утра до вечера въ своей комнатѣ, разсѣянно теребя переплетъ уложенья или машинально рисуя все то же многополье. Снова появилась на сцену гармоника: ====page 246==== Ярославскій воръ-мальчишка Въ Петербургъ поѣхалъ жить. Но отъ этого мотива Ѳедору Александровичу становилось грустно. Онъ взялся за карты и сталъ раскладывать пасьянсы, загадывая все объ одномъ и томъ же: вернется ли скоро Гришка, будетъ ли онъ бить свою жену или требовать ласкъ? Наконецъ ему показалось, что всѣ несчастья можно предотвратить, стоитъ только помолиться Богу. И онъ молился горячо, стоя по цѣлымъ часамъ на колѣняхъ, призывая къ себѣ на помощь Всемогущаго Бога, прося Его наложить на него другое, все равно какое, наказанье за грѣхи. Онъ сталъ придумывать себѣ лишенья, отказывая себѣ то въ томъ, то въ другомъ, думая умилостивить этимъ судьбу. Онъ пересталъ пить вино, бросилъ одно время курить, но у него отъ послѣдняго лишенія дѣлалось головокруженье, явилась еще большая нервность. Тогда онъ замѣнилъ эту эпитемію другою: сталъ пить чай безъ сливокъ. Понемногу исчезъ у него изъ головы самый предметъ страха, онъ ужь не думалъ о томъ, чего онъ боится, но сознавалъ только, что трепещетъ предъ какой-то опасностью, передъ какимъ-то наказаньемъ за совершенный грѣхъ и старался размѣнять это наказанье на мелочь, не вдумываясь, почти безсознательно. Показалось ему какъ-то, что однихъ лишеній мало, что слѣдуетъ еще окончательно раздавить самого себя, унизиться. Онъ и сталъ унижаться, покоряясь малѣйшему желанью Алены, Шалымова, ужасно страдая, когда ихъ воли сталкивались, были направлены въ противоположныя стороны. Тогда онъ хитрилъ, старался угодить ====page 247==== и той, и другому, отодвигаясь, умаляя себя, чтобъ оставить имъ побольше мѣста. Наконецъ, даже Николай Демьяновичъ возмутился. Онъ нашелъ, что Ѳедоръ Александровичъ слишкомъ поддался Аленѣ и сталъ ободрять его, выпрямлять душевно. — Что съ тобой сдѣлалось? говорилъ онъ. — Вѣдь ты баринъ, а не крѣпостной ея. Она изъ тебя дѣлаетъ, что угодно. — Ахъ! перестань, ты не понимаешь... — Гремухина всего точно скрючило. Катарръ желудка все глубже запускалъ въ него корни и наводилъ на него тоскливое настроеніе души. Захотѣлъ онъ однажды, послѣ разговора съ Шалымовымъ, встряхнуться нравственно, заговорить бариномъ, но не выдержалъ, снова опустился и нечего было дѣлать. Его душа была, такъ сказать, слишкомъ давно запущена, нельзя было вырвать изъ нея сорную траву. — Ты не понимаешь, говорилъ онъ Николаю Демьяновичу. — тебѣ такъ кажется... развѣ я несчастливъ? Совсѣмъ нѣтъ... я только думаю, безпокоюсь, но, если все уладится, ты увидишь, я опять повеселѣю. Алена какъ будто не замѣчала перемѣны въ Гремухинѣ. Она по прежнему важностью сидѣла въ гостинной, грызла сѣмячки, жирѣя и поглаживая Минерву. На Олечку она почти не обращала вниманья и чрез ====page 248==== вычайно глупо, холодно смотрѣла на свою дочь, когда Настасья Ѳадѣевна брала ее по утрамъ отъ кормилицы и приносила къ ней. — Безсовѣстная тварь, думала Настасья Ѳадѣевна, и дочери своей не любитъ, и на Ѳедора Александровича смотрѣть не хочетъ, какъ будто не изъ-за нея онъ мучится. Она наконецъ не выдержала. — Послушайте, Елена Савельевна, сказала она, — вы бы успокоили Ѳедора Александровича. Посмотрите, на немъ лица нѣтъ. — Нѣшто я виновата, что онъ ошалѣлъ, оборвала Алена, — какое мнѣ дѣло! Да и вы то куда носомъ суетесь? Ваше дѣло съ Машей разговаривать. Машей звали кормилицу. — Помилуйте, Елена Савельевна, проговорила опѣшившая Настасья Ѳадѣевна, — я потому говорю, что смотрѣть жалко. — А вы не смотрите. Кто васъ проситъ? Уѣзжайте къ себѣ въ Питеръ да и молодца своего съ собой возьмите. Безъ васъ больше мѣста будетъ. Послѣ этого Настасья Ѳадѣевна больше не говорила съ Аленой о Гремухинѣ. Она старалась держаться отъ нея подальше и цѣлый день сидѣла съ дѣтьми. Надо было видѣть, какъ нѣжно она обращалась съ Олей, браня кормилицу за всякое неловкое движенье, силясь привязать къ себѣ грудного ребенка. Тѣмъ лучше, думала она, что мать ея не любитъ. За то Оля полюбитъ меня и тогда наша возьметъ. Съ этимъ согласился Шалымовъ и не примѣнялъ къ Олѣ своей сисчемы воспитанья. Напротивъ, онъ осторожно игралъ съ ней, смѣшилъ ее гримасами, пѣньемъ и походилъ на рѣзвящагося медвѣдя. ====page 249==== Антикварій постепенно подвигался впередъ. Все таже старенькая фигура въ халатѣ, безъ выраженья на лицѣ, окруженная цвѣтами, фарфоромъ, мраморомъ и коврами. — Въ этомъ году непремѣнно получу медаль, говорилъ художникъ. — Дай тебѣ Богъ, съ грустью отвѣчала Настасья Ѳадѣевна, но, въ сущности, она сомнѣвалась. Сколько ужь разъ собирался онъ получить медаль! Съ двадцати пяти лѣтъ, кажется, ежегодно выставлялъ онъ картину, а теперь ему чуть ли не тридцать четыре. Сколько хитростей, униженій и уловокъ пришлось ему пустить въ ходъ для того, чтобъ ему разрѣшили конкурировать, не смотря на то, что онъ, по лѣтамъ, не имѣлъ больше на это права. — А Гремухинъ все ходилъ изъ угла въ уголъ, думая, томясь, страдая, порою плача. Отчего? Чего ему было надо? Онъ самъ не зналъ. Онъ только чувствовалъ, что слезы подступаютъ, душатъ его и ему теперь ужь трудно было удерживать себя. Его манія унижаться не прошла, она сдѣлалась безсознательной привычкой, послѣдствіемъ его принципа «чего-нибудь попроще». Онъ не только унижался, онъ сознавалъ себя униженнымъ, безсильнымъ передъ тѣмъ холоднымъ, рѣзкимъ взглядомъ Алены, которымъ она его встрѣчала, послѣ его разговоровъ съ Шалымовымъ. — Ну? говорила она. ====page 250==== Это вопросительное «ну» било Гремухина въ грудь. Ему приходилось опять изворачиваться. — Ничего, я съ нимъ еще не говорилъ, отвѣчалъ онъ. — Дуракъ же ты, Ѳенька, вотъ что. Онъ не обижался. Куда ему! Прошло то время. Развѣ она не имѣетъ права такъ говорить съ нимъ. Она его любитъ, а любовь уравниваетъ людей... такъ вѣдь? Проходилъ онъ какъ-то мимо кухни и замѣтилъ, что у Ефима волосы длинны. — Остригись, сказалъ онъ ему. — Такъ я, баринъ, коль позволите, лучше подожду, какъ въ городъ отпустите. Здѣсь стричь некому. Илья меня прежде стригъ, безъ него-то некому, и такъ прошлый разъ Степанъ не съумѣлъ. — Садись, я остригу, просто сказалъ Гремухинъ. Ефимъ вылупилъ глаза. — Садись, я тебѣ говорю. Не бойся, улыбнулся Ѳедоръ Александровичъ. Ефимъ сѣлъ. Гремухинъ взялъ на полкѣ большія, длинныя ножницы и сталъ ими дѣйствовать, стараясь стричь получше, покрасивѣй. Черезъ четверть часа вся растительность Ефимкиной головы валялась на кирпичномъ полу кухни. — Ну, вотъ такъ лучше, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ, проводя рукой по неровной оставленной щетинѣ, — теперь не нужно тебѣ въ городъ. Онъ ушелъ, а Ефимъ долго съ недоумѣньемъ смотрѣлъ ему вслѣдъ и, наконецъ, рѣшилъ, что, должно быть, баринъ на него разсердился. Экій, право! ====page==== ГЛАВА XI. — Не пришелъ ли ночью Гришка? Это было, каждое утро, первой мыслью Гремухина. День ото дня становился ближе неопредѣленный срокъ. Хорошо, думалъ Ѳедоръ Александровичъ, — если онъ не явится раньше Успѣнья, все дольше безъ него будемъ. А вдругъ онъ сегодня придетъ, или завтра, вѣдь Петровки прошли. Онъ сохранилъ Гришкино письмо и, хоть зналъ его наизустъ, ежедневно читалъ его по нѣсколько разъ, взвѣшивая каждую фразу и отыскивая признаки любви въ этихъ кривыхъ буквахъ, забывая, что онѣ написаны не Гришкиной рукой. Волненье его увиличивалось, охватывало его всего, томило, сжигало его организмъ. онъ теперь уже не былъ красавцемъ, пріѣхавшимъ за годъ слишкомъ передъ тѣмъ въ Осиновку. Борода его, запущенная, торчала клочками во всѣ стороны, лицо пожелтѣло, покрылось ранними морщинами, а глаза ввалились, блистали лихорадочнымъ огнемъ. Катарръ, присоединившійся къ душевнымъ недугамъ, стѣснялъ дыханье, давилъ какой-то тяжестью подъ ребрами, отгонялъ сонъ и усиливалъ тревожное настроеніе. ====page 252==== Гремухинъ вздрагивалъ отъ малѣйшаго шума, плакалъ при всякой ничтожной непріятности, боялся всего, прислушивался ко всему, оглядывался по сторонамъ съ подозрительностію больного стараго волка, заслышавшаго издали лай гончихъ и трескъ сучьевъ подъ лапами борзыхъ. Ему только тогда было легче, когда онъ сидѣлъ около Алены. Онъ бралъ ее за руку и, облокотившись на ея кресло, долго безмолвно смотрѣлъ на нее, вглядывался въ любимыя грубыя черты, стараясь передать ей своимъ взглядомъ, своей близостью тотъ громадный запасъ любви, нѣжности, который въ его груди тѣснился. Онъ не сомнѣвался въ томъ, что Алена его любитъ, но находилъ ее слишкомъ сухой и силился смягчить ее своей любовью. — Посмотри на меня, милая, говорилъ онъ, — будь добра... Она вздыхала и обращала на него свой взглядъ съ рѣзкимъ жестомъ скуки. — Ахъ! отстань, Ѳеня, только одно у тебя на умѣ. — Ну, хорошо хорошо, только не сердись. Я отойду. Онъ отходилъ, подзывалъ къ себѣ Минерву и нѣжно гладилъ ее. — Ты тоже меня любишь, шепталъ онъ, проводя рукой по лоснящейся шерсти, — ты хорошая, Минервочка, дочка славная. Минерва съ равнодушнымъ видомъ позволяла себя ласкать, отворачиваясь въ сторону точь въ точь, какъ Алена, и уходила опять къ ней на подолъ мелкими неувѣренными шажками. Она становилась стара, глаза ея совсѣмъ заплыли жиромъ, мохнатый хвостъ рѣдко раскачивался на воздухѣ, а большей частью волочился за ней вслѣдъ, запыленный, мѣстами облысѣвшій, точно поношенный. ====page 253==== Тоска. Что дѣлать? думалъ Гремухинъ и отправлялся въ дѣтскую смотрѣть на другую свою дочь, на Олю. Но она была еще слишкомъ мала, ничего не понимала, не узнавала его и поднимала крикъ на весь домъ, когда къ ней подходилъ Ѳедоръ Александровичъ, пугавшій ее своей всклокоченной бородой. Поэтому-то онъ больше любилъ играть съ Анюткой, то есть не играть, а просто придвинуть ее къ себѣ и машинально гладить, какъ Минерву, думая въ то время все о томъ же, о возвращеніи Гришки. Николай Демьяновичъ пересталъ на него обращать вниманье. — Надоѣлъ онъ мнѣ, говорилъ онъ Настасьѣ Ѳадѣевнѣ, — только тоску наводитъ... и говорить съ нимъ нельзя, какъ съ человѣкомъ, знай только, повторяй ему одно и тоже. Терпѣнья людского не хватитъ. Настасья Ѳадѣевна стала бояться Ѳедора Александровича. — Посмотри, глаза у него, глаза-то! толкала она Шалымова, — точно дикій, право. Несчастный человѣкъ! — Ну! Несчастный! Просто дуракъ. Ты всегда готова разнѣжиться. Самымъ тяжелымъ временемъ дня былъ для нихъ обѣдъ. Гремухинъ сидѣлъ за столомъ бокомъ, смотря куда-то въ даль, черезъ головы сидящихъ, не ѣлъ почти ничего и односложно отвѣчалъ на вопросы Шалымова и Настасьи Ѳадѣевны. Алена молча ѣла, чавкая на всю столовую, и наѣдалась сытно, плотно, основательно, во всю ширину своей деревенской натуры и своего желудка, изрѣдка бросая Минервѣ чисто обглоданныя косточки. Собачка брала ихъ, держала нѣсколько времени, ====page 254==== — 254 — потомъ бросала съ презрѣньемъ и протягивала мордочку кверху, въ ожиданіи болѣе сытной подачки. Всѣ молчали. Только и слышно было, что Аленины чавканіе и шуршанье туго накрахмаленнаго ситцеваго платья Аксиньи. О! еслибы не разныя такія обстоятельства, живо бы укатилъ Шалымовъ въ Петербургъ. Тутъ просто одурѣешь, разсуждалъ онъ, — одно спасенье работать, работать съ утра до вечера. И онъ запирался у себя въ мастерской, помазывалъ Антикварія, валялся на кроватѣ и грызъ зеленыя яблоки, нарванныя въ осиновскомъ саду. Иногда къ нему заходилъ Гремухинъ, и это было сущимъ мученьемъ для Николая Демьяновича. Слова «Алена», «Елена» намозолили ему языкъ и уши, ему было противно о ней говорить, противно о ней слышать. — Ты пойди, прогуляйся, совѣтовалъ онъ Ѳедору Александровичу, — погода хорошая, что ты все дома сидишь? — Нѣтъ, усталъ, ноги болятъ. — Поѣзжай верхомъ. У тебя столько лошадей, а ты все боишься верхомъ ѣздить. — Верхомъ? Ты думаешь? Да. А если безъ меня Гришка придетъ?.. Не могу я оставить Алену... страшно... Ты, что-ль, безъ меня съ нимъ объясняться пойдешь? Гм... нѣтъ, зачѣмъ ему объясняться съ солдатомъ, да еще по чужому дѣлу! Народъ грубый. Чортъ знаетъ, чего отъ нихъ ждать нельзя. Еще нарвешься. ====page 255==== — Ко всѣмъ прочимъ непріятностямъ присоединилось письмо отъ Лашевича. онъ предупреждалъ Гремухина, что не смотря на хлопоты и старанья, выкупныя въ Августѣ не получатся, но непремѣнно въ Сентябрѣ. «Нечего сомнѣваться, писалъ онъ, теперь дѣло приняло очень ясный оборотъ, въ концѣ Сентября все будетъ кончено. Согласно съ Вашимъ желаньемъ, я устроилъ такъ, что вамъ можно будетъ получить деньги въ Ивановскомъ банкѣ. Это избавитъ Васъ отъ многихъ хлопотъ и разъѣздовъ». Ѳедоръ Александровичъ разсердился. Вотъ уже второй годъ его водитъ за носъ и неизвѣстно, что дальше будетъ. Можетъ быть, въ концѣ Сентября появится снова неожиданное препятствіе и деньги придется получить послѣ, Богъ знаетъ когда. А деньги нужны, очень нужны. Вѣроятно, окажется возможность отдѣлаться отъ Гришки деньгами, нѣсколькими тысячами. Онъ написалъ Лашевичу, прося его торопиться, постараться, чтобъ выкупныя были скорѣе получены, и обѣщалъ ему большой гонораръ, но Василій Ивановичъ отвѣтилъ, что, все-таки, раньше конца Сентября никакъ невозможно, ничего не подѣлаетъ. Одновременно было получено письмо отъ Александра Ѳедоровича. Онъ извѣщалъ своего сына о томъ, что раздумалъ такъ скоро возвращаться въ Россію и намѣренъ остаться заграницей до весны. «Donne moi des nouvelles du rachat d’Osinovka, писалъ онъ, — pour le moment je n'ai pas besoin d'argent, mais je ====page 256==== crois que vers la fin du mois de Janvier une certaine somme me sera indispensable, parce que j'ai des bâtisses à faire dans mon bien, pendant mon absence...* Гремухинъ разорвалъ, бросилъ письмо и только нѣсколько времени спустя вспомнилъ, что въ немъ былъ приведенъ новый адресъ отца. Ну, все ровно, напишетъ другой разъ, какъ только деньги понадобятся. Даже отецъ и тотъ только тогда пишетъ, когда деньги нужны, думалъ онъ, никто, меня не любитъ, одна Елена — и Шалымовъ; да, онъ мнѣ преданъ, иначе не можетъ быть. Однажды, снова удалось Гамакину встрѣтиться съ Аленой безъ свидѣтелей. — Ты съ выкупными не зѣвай, сказалъ онъ. — Что ты, Иванъ Александрычъ! — Говорю, не зѣвай. Какъ только получитъ, забирай, да побольше. — Ишь ты! Сказать легко... — Ахъ, ты дура! Точно онъ не дастъ, коль ты захочешь. — Это вѣрно, что дастъ, самодовольно улыбнулась Алена. — Ну, такъ ты и сдѣлай, да раньше виду не подавай, а какъ деньги будутъ у него въ рукахъ, ты и нагрянь, требуй себѣ половину... подѣлишься со мной. Алена улыбнулась. — Ишь ты, какой гладкій, всего тебѣ давай! Гамакинъ, не поднимая руки, сдѣлалъ движенье нагайкой, постоянно висѣвшей у него на поясѣ. ------- *Напиши объ Осиновскомъ выкупѣ. Теперь мнѣ деньги не нужны, но я думаю, что въ концѣ января извѣстная сумма будетъ мнѣ необходима, для равныхъ хозяйственныхъ построекъ и т. д. ====page 257==== — Tы смотри, сказалъ онъ, — со мной не то, что съ бариномъ. Та инстинктивно отступила. — Небось, не обману, отвѣтила она. Прикащикъ ушелъ. Алена злобно посмотрѣла ему вслѣдъ. — Будутъ у меня деньги, такъ не страшна твоя нагайка, проговорила она, — и ловокъ тоже чужими руками жаръ выгребать. Надо ждать, рѣшила она, теперь съ Ѳенькой лучше и не говорить объ этомъ, не пойметъ, пожалуй. Ходитъ, какъ шалый какой. Получитъ деньги, тогда. Дѣйствительно, Ѳедоръ Александровичъ ходилъ, какъ шалый, и постояннымъ страхомъ, безпокойствомъ довелъ свою нервную систему до состоянія крайнѣй впечатлительности. Онъ придирался ко всякому удобпому случаю, чтобъ захандрить, углубиться въ тяжелыя, неопредѣленныя думы. Часто по дорогѣ, ползущей подъ окнами осиновскаго дома, проходили крестьянскія погребальныя процессіи. Прежде Гремухинъ оставался къ этому равнодушенъ, но теперь онъ блѣднѣлъ и начиналъ дрожать, какъ только слышалъ, что плаксиво голосятъ бабы. — Покойника, покойника несутъ, говорилъ онъ, — надо уйдти, не слѣдуетъ смотрѣть. Алена флегматично подходила къ окну. — Это Никандра пчельника хоронятъ, поясняла она, судя по провожающимъ гробъ, — либо Авдотью кривобокую. Перекрестится и сядетъ опять на мѣсто. — Боишься! смѣялась она надъ Гремухинымъ, — умирать страшно. ====page 258==== — Нѣтъ, но непріятно смотрѣть... Умирать не страшно: умеръ и готово, храбрился тотъ. — Ишь ты! А за то, что въ церковь не ходишь, ты съ чертями будешь жариться. Гремухинъ вздрагивалъ. Въ его раздраженной фантазіи ярко вырастала картина ада, полнаго желтаго и краснаго пламени, въ которомъ обугливаются грѣшники. Неужели я тамъ буду? думалъ онъ, за что? За любовь къ Аленѣ? Развѣ это такой тяжелый грѣхъ? Развѣ я виноватъ, что ее люблю? Нѣтъ. Тогда за то, что я не хожу въ церковь? Я дома молюсь. Если бы не запахъ ладона, онъ согласился бы не пропускать ни одной обѣдни... но что же дѣлать? Отъ него разбаливалась голова и нервы раздражались донельзя. — Кто въ церковь не ходитъ, того Богъ не любитъ, говорила Алена. Сама-то она ходила, но, каждый разъ, отправляясь туда, упрекала Ѳедора Александровича. — Я въ церковь иду, заявляла она. — Гм... хорошо, иди. — Иду и это грѣхъ, потому молитвы то я не брала. Она говорила про очистительную молитву. Послѣ родовъ ей, понятно, нельзя было ея получить, на томъ основаніи, что роды были тайны. Слѣдовательно, она, по своимъ понятьямъ, грѣшила, идя въ церковь. — Идти грѣхъ и не идти грѣхъ, говорила она, — все, Ѳенька, на твоей душѣ будетъ. — Какъ же это вы, Елена Савельевна, все грѣха боитесь, а при мужѣ съ Ѳедоромъ Александровичемъ развѣ не грѣхъ жить? сказала однажды Настасья Ѳадѣевна. ====page 259==== — Онъ того хочетъ, его и грѣхъ. А лучше бы вы языкъ за зубами держали, во что! Хлѣбъ поспѣлъ загудѣла жнея и началась уборка. Гамакинъ выказывалъ замѣчательную прыть, неутомимость, замѣняя барина, постоянно сидящаго дома. Опять выстроилась на гумнѣ шеренга скирдовъ, и въ Осиновкѣ собирались приступить къ молотьбѣ, какъ вдругъ пошелъ дождь. — Надо переждать, сказалъ Гамакинъ, — а то не годится паровой молотилкѣ подъ дождемъ стоять. Дожди придали еще больше силы тоскливому настроенію Гремухина. Онъ былъ цѣлый день на ногахъ и безъ дѣла, шагая изъ угла въ уголъ, размахивая руками и разсуждая почти вслухъ. Хоть бы скорѣй мужъ ея пришелъ, нѣтъ больше силъ терпѣть! — — Гришка пришелъ! Эта вѣсть, въ одно дождливое утро, облетѣла весь домъ. Доставилъ ее прикащикъ, заставшій Ѳедора Александровича въ спальнѣ, еще не совсѣмъ одѣтымъ. — Пришелъ, безсознательно прошепталъ Гремухинъ. Онъ машинально надѣлъ пиджакъ и пошелъ въ столовую. Тамъ уже всѣ сидѣли, взволнованные, у самовара. Алена хмурила брови, Николай Демьяновичъ старался узнать, началось ли у него серцебіеніе или нѣтъ, а Настасья Ѳадѣевна боязливо глядѣла по сторонамъ. — Пришелъ, хрипло сказалъ Ѳедоръ Александровичъ. ====page 260==== — Пришелъ... да... дѣйствительно, повторилъ Шалымовъ. — Эхъ! Гремухинъ вздохнулъ и съ видомъ полнаго безсилья опустился на ближайшій изъ стульевъ. Всѣ застыли. Слышно было только, какъ Алена грызла сахаръ, да какъ мухи жужжали, описывая круги надъ кусками хлѣба. — Гдѣ онъ? спросилъ, наконецъ, художникъ. — Здѣсь, въ кухнѣ. Онъ хочетъ, кажется, видѣть Елену. Елена, ты не бойся. — Чаво бояться, давно мы всѣ знали, что онъ придетъ. Она потянулась за другимъ кускомъ сахара. — Вы бы еще дальше сахарницу отодвинули! сердито замѣтила она Настасьѣ Ѳадѣевнѣ. Гремухинъ чувствовалъ просто физическую боль въ сердцѣ. Ему казалось, что ноетъ вся лѣвая сторона его тѣла, отъ ногъ до головы. — Что дѣлать? сказалъ онъ. — Гм... не знаю... хотя... все-таки... хотя, началъ Шалымовъ, но ничего не посовѣтовалъ. Они всѣ, кромѣ Алены, говорили топотомъ, сдавленнымъ отъ волненья голосомъ, точно въ комнатѣ больного. — Я пойду, рѣшился Ѳедоръ Александровичъ. Онъ всталъ и пошелъ. Сердце его сильно билось, даже вздрагивало въ груди. Что будетъ? Мысленно повторялъ онъ. Проходя черезъ сѣни, онъ хотѣлъ было остановиться... Эхъ! Куда ни шло! Помоги мнѣ, Господи! Когда онъ вошелъ въ кухню, у него голова кружилась. Онъ прислонился къ косяку. Передъ нимъ, рядомъ съ Ефимом ъ, вытянувшись, ====page 261==== какъ солдатъ въ строю, стоялъ тщедушный мужичекъ небольшого роста, лѣтъ двадцати пяти на видъ, съ рѣдкой рыжей бородкой, вылупленными глупыми глазами и наивно-почтительной улыбкой. Неужели это онъ? подумалъ Ѳедоръ Александровичъ. Не можетъ быть. — Ты кто такой? спросилъ онъ съ запинкой. — Запасный рядовой девятой роты Ч... полка, ваше благородіе. Честь имѣю явиться, ваше благородіе! однимъ духомъ отрапортовалъ тотъ. Это онъ! Гремухинъ не могъ придти въ себя отъ удивленья. Онъ совершенно другого человѣка приготовился увидѣть. Онъ добрый, не злой, подумалъ онъ, глядя на безхитростное лицо Гришки. Отчего онъ не въ мундирѣ? Я думалъ... нѣтъ, онъ совсѣмъ не такой страшный. Ѳедоръ Александровичъ чувствовалъ, что тяжесть, давящая ему на грудь, понемногу уменьшается. Онъ могъ почти свободно вздохнуть. — А! Это ты! сказалъ онъ, — здравствуй! — Здравія желаю, ваше благородіе! — Тебѣ, собственно, чего здѣсь надо? нерѣшительно спросилъ Гремухинъ. — Жену повидать, ваше благородіе, коли позволите, ваше благородіе. Ефимъ фыркнулъ. — Что ты смѣешься? крикнулъ Ѳедоръ Александровичъ, — ты не смѣешь смѣяться при мнѣ. УйдиІ Поваренокъ сократился. Гремухинъ былъ радъ, что удалилъ свидѣтеля. Ему хотѣлось добиться толка отъ Гришки. — Жену повидать? переспросилъ онъ, — хорошо... только твоя жена у меня въ домѣ служитъ, я ее на деревню не отпущу. ====page 262==== Гришка уныло опустилъ голову. — Слушаюсь, ваше благородіе, протянулъ онъ, — какъ вашему благородію будетъ угодно. Гремухинъ чуть не вскрикнулъ отъ радости. Прикащикъ сказалъ правду: Гришка дуракъ. Какое счастье! — Ты не тужи, сказалъ онъ, — я устрою такъ, что ты ее часто будешь видѣть. Ему жалко стало его. Гришка повеселѣлъ. — Покорно благодарю, ваше благородіе, признательно отвѣтилъ онъ. — Ты подожди здѣсь. Она къ тебѣ придетъ. Бѣгомъ вернулся Ѳедоръ Александровичъ въ столовую. — Слава Богу! сказалъ онъ, входя, — онъ ничего себѣ, славный малый. Пойди, Елена, къ нему, на минутку; онъ ждетъ тебя въ кухнѣ. — Страхъ прошелъ, но ревность осталась. Гремухинъ только дня два или три былъ покоенъ, послѣ возвращенья Гришки. Можетъ быть, все еще продолжавшійся дождь вредно дѣйствовалъ на дурное настроеніе Ѳедора Александровича. Можетъ быть, безпокоило его то, что хлѣбъ сгніетъ, но, во всякомъ случаѣ, хандра снова имъ овладѣла. Гришка каждый день прибѣгалъ изъ деревни въ Осиновку, чтобъ хоть минуточку повидать Алену. Уходя, онъ всякій разъ горько плакалъ. — Не любишь ты меня, говорилъ онъ ей, — и то на ====page 263==== деревнѣ всѣ съ меня смѣються, говорятъ, что ты барская, а не моя. Алена нахмурилась. — Да я не вѣрю, продолжалъ онъ, — пусть говорятъ, да я не вѣрю. А, Алена, пойдемъ-ка лучше на деревню, право, лучше. Зачѣмъ тебѣ здѣсь жить-то? Лучше дома... — Мнѣ здѣсь хорошо, отвѣчала она. — Ишь ты чего захотѣлъ! На деревню пойдти! это привыкнувъ къ шелковому платыо и осиновскимъ кресламъ! — Да вѣдь смѣются, плаксиво настаивалъ онъ, — ты бъ сама послушала. Въ другой разъ: — Вѣдь ты меня любишь? приставалъ онъ. — Нѣтъ, хладнокровно отвѣтила Алена. — Ну, ничего, полюбишь! увѣренно произнесъ Гришка и все лицо его покрылось широкой улыбкой. Бѣдный Гришка! Онъ поглупѣлъ еще за то время, какъ былъ въ полку. Тяжелый, надо полагать, былъ кулакъ фельдфебеля девятой роты. Алена передавала всѣ разговоры Гремухину. — Какъ! Онъ къ тебѣ пристаетъ? Онъ хочетъ, чтобъ ты ушла на деревню? А вѣдь онъ можетъ, думалъ Ѳедоръ Александровичъ, захочетъ онъ, такъ она должна идти въ Рѣшково. Нѣтъ, я не допущу. Чего онъ хочетъ? Видѣть ее каждый день? Хорошо, пусть живетъ въ Осиновкѣ. Я его нанимаю помощникомъ къ Ефиму. Такимъ образомъ, я избѣгаю худшаго несчастья. Господи! И онъ любитъ Елену, любитъ ее не меньше, чѣмъ я ее люблю... Когда женщину такъ любятъ, это значитъ, что она этого стоитъ. Гришка поступалъ въ домъ на созданную для него ====page 264==== должность помощника Ефимки. Онъ, на первыхъ порахъ, пересталъ плакать, жаловаться и, повидимому, былъ доволенъ своей судьбой. За то Гремухинъ не былъ доволенъ. Теперь ему все приходилось слѣдить за тѣмъ, чтобы Гришка не выходилъ изъ кухни въ буфетъ, чтобъ онъ не говорилъ слишкомъ часто съ Аленой. — Смотри, Елена, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ, — ты съ нимъ, пожалуйста, поменьше, это… — Ахъ! Да пошелъ вонъ! Отстань! закричала она, — пристаешь, какъ оводъ какой. Что хочу, то и дѣлаю. Будешь приставать, уйду на деревню. Гремухинъ поблѣднѣлъ. — Нѣтъ, нѣтъ, съ трудомъ проговорилъ, онъ, — не сердись, я только такъ, я больше не буду, я... Онъ махнулъ рукой, быстро ушелъ въ спальню, заперся и сталъ, рыдая, валяться на постели. — Она меня не любитъ! кричалъ онъ, уткнувшись въ подушку. — Она не хочетъ больше меня знать! Господи! Что же я ей худого сдѣлалъ? Развѣ я теперь хуже? Прежде она меня любила, а теперь... Боже мой! Сдѣлай, чтобъ она меня полюбила! Вдругъ ему пришла мысль въ голову: она со мной обращается такъ съ тѣхъ поръ, какъ Гришка вернулся... Можетъ быть, она его начинаетъ любить... да... да... Онъ вскочилъ на ноги. — Я ему дамъ денегъ, онъ уйдетъ, проговорилъ онъ и сталъ рыться въ письменномъ столѣ. Въ немъ оказалось всего семьсотъ рублей. Мало. Ну, ничего, можно пока дать, а потомъ, когда выкупъ получится, еще. Вечеромъ онъ призвалъ къ себѣ Гришку. — Послушай, ты любишь свою жену? ====page 265==== Гришка улыбнулся. — Люблю, ваше благородіе! съ чувствомъ сказалъ онъ. — Ну, а она тебя не любитъ, она мнѣ сказала, отрѣзалъ Гремухинъ. — Ничего, полюбитъ, увѣренно отвѣтилъ идіотъ. Ѳедоръ Александровичъ прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ, отплевываясь. — Ты ее оставь, сказалъ онъ. — Жену-то? — Да. Гришка вылупилъ глаза, потомъ заморгалъ, собираясь прослезиться. — Я тебѣ дамъ денегъ, пояснилъ Гремухинъ, сколько захочешь, только уйди. Дай женѣ отдѣльный видъ и уходи. Вотъ тебѣ семьсотъ рублей, а послѣ я тебѣ дамъ еще изъ выкупныхъ. — Нѣтъ, ваше благородіе, не хочу я денегъ, съ деньгами зарѣжутъ, отвѣтилъ Аленинъ мужъ съ дѣтской улыбкой. — Чего ты хочешь? удивился Ѳедоръ Александровичъ. — Здѣсь остаться хочу, ваше благородіе. Гремухинъ разбѣсился. — Да пойми же, дуракъ, закричалъ онъ, — что я ее люблю и она меня любитъ, значитъ ты намъ мѣшаешь. Гришка опять улыбнулся. — Нѣтъ, весело протянулъ онъ, — нѣшто я повѣрю! Мнѣ не только что ваше благородіе, мнѣ и на деревнѣ говорятъ, да я вѣрить не стану. Небось, я Алену лучше всѣхъ знаю. — Да коли я говорю! вскипѣлъ Ѳедоръ Александровичъ. ====page 266==== — Воля ваша, а этому повѣрить никакъ нельзя, настаивалъ на своемъ идіотъ. Такъ и не пришлось отъ него толку добиться. — На другой день Алена стала бранить Гремухина. — Съ чего это ты вздумалъ Гришкѣ денегъ давать? — Какія деньги? Развѣ ты знаешь? — Мнѣ Гришка сказалъ. Съ чего это ты вздумалъ, я тебя спрашиваю? Богачъ нашелся! Ты больно не умничай, а сперва меня спросись. — Да, я хотѣлъ, чтобъ онъ намъ не мѣшалъ, оправдывался Гремухинъ. — Точно онъ намъ мѣшаетъ! Дуракъ онъ, да и ты дуракъ. Нѣшто можно на это деньги бросать! А вдругъбы онъ съ тебя тысячу рублей запросилъ, откуда бы ты ихъ взялъ? — Ты забываешь, что я скоро получу выкупъ, замѣтилъ Ѳедоръ Александровичъ. — Что! закричала Алена, — ты хочешь выкупныя раздавать? Ошалѣлъ ты, што-ли? Нѣтъ, батюшка, шалишь. Какъ получишь деньги, изволь мнѣ ихъ отдать, мнѣ, слышишь, цѣльнѣй будутъ. — Тебѣ?.. хорошо... мнѣ все равно, согласился онъ, — только не сердись, Елена, не сердись на меня. Ему, дѣйствительно, было все равно, только бы она на него не кричала, не наводила на него страха. Когда она возвышала голосъ, онъ инстинктивно нагибался, сгорбивъ спину, какъ собака при видѣ хлыста. Пусть деньги у нея лежатъ, это не имѣетъ значенья, ====page 267==== но непріятно, что она не позволяетъ удалить Гришку. Неужели она его любитъ? Нѣтъ, она называетъ его дуракомъ... Такъ отчего же? Гремухинъ думалъ, думалъ и додумался. Оттого, что она добрая, рѣшилъ онъ, она его не любитъ, но, по своей добротѣ, не хочетъ гнать отсюда. Ей жаль человѣка, обожающаго ее... славная добрая женщина. — Какъ ты думаешь, спрашивалъ онъ Шалымова, — Гришка не такой человѣкъ, онъ не заставитъ ее уйдти съ нимъ на деревню? По закону... Шалымовъ расхохотался, — Что ты! сказалъ онъ, — развѣ ты не видишь, какъ онъ глупъ и забитъ. — Да... дѣйствительно... хотя... отвѣтилъ Гремухинъ. Выраженья Николая Демьяновича переходили къ нему. Все рѣшительное пугало Ѳедора Александровича и туманная фразеологія художника прекрасно подходила къ его настроенію. — Да... дѣйствительно... хотя, повторялъ онъ, — я, все таки... буду остерегаться, если... конечно. Онъ и остерегался, то есть разъ пятнадцать въ день заходилъ, будто за дѣломъ, въ кухню и наблюдалъ за Гришкой, слѣдилъ за его физіономіей, боясь найдти на ней признаки гнѣва, злой рѣшимости, непреклонной воли, но запасной рядовой каждый разъ встрѣчалъ барина той же робкой улыбкой, стоя на вытяжкѣ, какъ въ строю. Безъ сомнѣнья, Ѳедоръ Александровичъ былъ для него тѣмъ же фельдфебелемъ: захочетъ, въ морду заѣдетъ; захочетъ, и подъ арестъ отправитъ. На то онъ и баринъ, противъ него ничего подѣлать нельзя. Ефимъ здорово надъ нимъ потѣшался, то сунетъ ему тлѣющихъ угольевъ въ карманъ, то нальетъ квасу ====page 268==== за шиворотъ, благо Гришка все выноситъ, не сердится, а только улыбается и такъ глупо, что даже жалко не становится. — Гришка, а Гришка? спрашивалъ Ефимъ, — что ты думаешь насчетъ А лены? — Утрируетъ, покорно отвѣчалъ тотъ. Онъ не понималъ, что значитъ это слово, но повторялъ его по заказу, хоть чуялъ въ немъ какую-то насмѣшку. Онъ не зналъ, надъ нимъ ли смѣются или надъ Аленой. Должно б ы ть, надъ нимъ. Развѣ надъ Аленой можно смѣяться? Она теперь такая красавица, Ходитъ в шелковомъ платьѣ и золотыя серьги надѣваетъ. Умная женщина съумѣла заработать, будучи ключницей. А онъ что? Дуракъ. Онъ самъ знаетъ, что онъ дуракъ, но зато онъ Алену любитъ! А баринъ злой, онъ вретъ про Алену, чтобъ заставить его заплакать. И отчего это всѣ господа и всѣ фельдфебеля такіе злые?! — Гришка, а Гришка! снова кричалъ Ефимъ, — что ты думаешь на счетъ Алены? — Утрируетъ... Ефимъ такъ и покатывался со смѣху. — Дурень, дурень и есть, одобрительно говорилъ онъ. Аксинья никогда надъ нимъ не смѣялась. Она молча, флегматично, ходила разъ сто въ день изъ кухни въ столовую, изъ столовой въ буфетъ, шурша ситцевымъ платьемъ, съ подносомъ въ рукахъ и толкая за собой двери все тѣмъ же движеніемъ правой ноги. Она не интересовалась окружающимъ. Развѣ ей не все равно, живетъ ли баринъ съ Аленой или нѣтъ! Вотъ ее, урода, никто не взялъ, да и не надо. Шалымовъ кончилъ своего Антикварія. ====page 269==== — Скоро поѣдемъ въ Петербургъ, говорилъ онъ Настасьѣ Ѳадѣевнѣ. — Съ Ольгой? — Понятно, а то какъ-же! — Смотри, Алена у насъ ее отниметъ... — Ну, это мы еще посмотримъ. Я ни за что не позволю, буду ругаться, не безпокойся. А самъ то онъ безпокоился. Онъ видѣлъ, что у Алены много силы и, главная досада, благодаря ему же. Теперь приходится идти противъ своихъ же словъ. Ну, не бѣда, лишь бы Ольгу съ ними въ Петербургъ отправили. — Насталъ конецъ дождливой погодѣ и задымила, загудѣла паровая молотилка, выбивая зерна изъ сноповъ и высыпая ихъ въ мѣтки. Машинистъ, выписанный изъ Ельца, цѣлый день стоялъ около локомобиля, слѣдя за машиной и жарясь у шипящаго котла. Батракъ Оська превратился въ помощника машиниста и, насупивъ брови, старательно пачкался углемъ, думая придать себѣ этимъ болѣе внушительную наружность. Поденьщики и работники сперва враждебно относились къ машинѣ, какъ ко всякому нововведенію. — А чертъ ё знаетъ, что ефто за штука, говорили они, почесывая затылки. — Не пойдетъ, толковали иные, — пошумитъ, пошумитъ часокъ, другой и станетъ. Нѣшто супротивъ человѣка пойдетъ! — А то какъ-же! Нѣшто можно, штобъ хорошо шла, ====page 270==== — 270 — вѣдь тогда живо увесь хлѣбъ обмолотятъ, а мы што дѣлать станемъ. Но когда молотилка исправно проработала цѣлый день, потомъ другой, мужички перемѣнили о ней мнѣнье. — Ишь ты! Ишь ты! Ловкая штука, находили они, — кидаешь снопъ, а выходитъ мѣшкомъ, хорошо дюже! Бабы да дѣвки жмурились, затыкали уши, когда машинистъ давалъ гудокъ, возвѣщающій о перерывѣ работы, и съ удивленьемъ смотрѣли на Оську, какъ это онъ не боится все время такъ близко стоять. — Не глазѣть, лѣшіе! гричалъ Гамакинъ, тащи живѣй снопы! А вы чего руки опустили, лоботрясы, дармоѣды! Въ первый день Гремухинъ и Шалымовъ пришли посмотрѣть на молотьбу, при чемъ художникъ близко не подходилъ къ машинѣ. — Оно, знаешь, можетъ лопнуть, сказалъ онъ, — очень опасно. — Да, понятно... хотя... нѣтъ, подумавъ, отвѣтилъ Гремухинъ и отошелъ. Ему вдругъ ясно представилось, какъ локомобиль взорветъ и мѣдный кранъ, вотъ этотъ, большой, блестящій, оторвется и ударитъ его, Гремухина, въ високъ. Онъ мысленно увидѣлъ себя, лежащаго убитымъ среди осколковъ чугуна... и бѣдная Елена одна останется, довершилъ онъ свою мысль и почувствовалъ, что къ вѣкамъ подступаютъ слезы жалости. Онъ больше не пошелъ на молотьбу. Тамъ ему мѣшали думать. То прикащикъ заговоритъ, то бурмистръ пристанетъ съ глупымъ вопросомъ, разсѣетъ мысль и тогда приходится браться за нее съ начала. Ему хотѣлось быть однимъ по цѣлымъ часамъ и думать, ду ====page 271==== мать... О чемъ? Объ Аленѣ? О Гришкѣ? О статьяхъ уложенія? О томъ, какъ отстранить Шалымова отъ Оли? Можетъ быть. Онъ самъ не зналъ. Въ душѣ, въ головѣ у него все такъ спуталось, затянулось точно тиной и онъ самъ не могъ разобрать своихъ мыслей. Онъ сознавалъ, что въ немъ шевелится какое-то непріятное чувство, безпокоющее его, но онъ, какъ ни углублялся въ самого себя, не доходилъ до сути, не приходилъ ни къ какому заключенью, а возился съ собой, какъ съ больнымъ ребенкомъ, носился круглые сутки со своимъ неопредѣленнымъ безпокойствомъ, ходя изъ угла въ уголъ до боли въ ногахъ, съ тяжестью въ головѣ, сухимъ языкомъ и непонятной вялостью въ пальцахъ. Броматъ, принимаемый въ большихъ дозахъ, болѣе не успокаивалъ его и неусыплялъ. Я боленъ, я очень боленъ, говорилъ онъ себѣ, шагая по комнатѣ и боязливо себя ощупывая, какъ это дѣлалъ Шалымовъ. Звать доктора онъ не хотѣлъ: Вербивинъ, навѣрно, скажетъ ему, что онъ здоровъ. Хлыщъ этотъ Вербивинъ. А другого не достанешь. Говорятъ, въ городѣ другой докторъ, да онъ всѣмъ своимъ паціентамъ рѣжетъ руки и ноги, такъ сильна въ немъ наклонность къ операціямъ. Вызвать развѣ доктора изъ Москвы? Нѣтъ, дорого стоитъ, а теперь денегъ мало, очень мало. Скорѣй бы хлѣбъ обмолотили. Вотъ уже второй день молотятъ. Черезъ недѣлю будетъ достаточно на продажу. Поѣдетъ Иванъ Александровичъ съ обращиками въ Ефремовъ и привезетъ денегъ. Потомъ, въ концѣ сентября, получится выкупъ... Можно будетъ... что можно будетъ? Повеселиться? Поѣхать въ Петербургъ или заграницу? Нѣтъ, Ѳедору Александровичу никуда ѣхать не хочется, его ====page 272==== не тянетъ изъ Осиновки, ему даже страшно думать о всякомъ переѣздѣ, передвиженіи. Дорожные хлопоты, укладыванье вещей, шумные станціонные буфеты, бѣготня носильщиковъ, все это пронеслось въ его воображеніи рядомъ утомляющихъ, сбивающихъ съ толку картинъ. У него больше не являлось поползновенья чѣмъ-нибудь заняться, хотя бы искуственнымъ трудомъ. Все у него валилось изъ рукъ при первомъ соприкосновеніи, все ему опротивѣло, надоѣло. Всякая работа помѣшала бы ему думать, отрывала бы его отъ того неопредѣленнаго, давящаго «чего-то», которое грузнымъ камнемъ лежало у него на душѣ. — Я не могу, у меня слишкомъ много мыслей, съ отчаяньемъ говорилъ онъ, хватая себя за голову, — а думать надо, необходимо додуматься до чего нибудь. Не могу же я всю свою жизнь такъ страдать! ====page==== ГЛАВА XII. Начинало темнѣть. Ѳедоръ Александровичъ все еще топтался взадъ и впередъ по своей спальнѣ, выбиваясь изъ сѣти окутавшихъ его мыслей, какъ вдругъ онъ услышалъ чьи-то отрывочные, громкіе крики, доносящіеся со двора. Что бы это было? подумалъ онъ, не несчастье ли какое-нибудь? Кричатъ. Все ближе и ближе. Ему показалось, что случилось именно то несчастіе, неопредѣленное, до котораго онъ докапывался, но что, онъ самъ не зналъ. — Несчастье, непремѣнно несчастье, повторялъ онъ шопотомъ, схватившись за уголъ комода и надавливая рукой на лѣвую сторону груди. Въ домѣ послышалась бѣготня, чьи-то тяжелые шаги раздавались въ корридорѣ, и въ спальню, рванувъ дверь, вбѣжалъ Гамакинъ, взволнованный, раскраснѣвшійся. Видно было, что онъ бѣжалъ. — Что случилось? со страхомъ спросилъ Ѳедоръ Александровичъ. — Пожаръ! отвѣтилъ прикащикъ, — скирды горятъ! — Скирды! Весь урожай сгоритъ, мелькнуло въ головѣ у Гремухина. ====page 274==== Онъ схватилъ Гамакина за руку и, какъ былъ, безъ шляпы, выбѣжалъ съ нимъ въ палисадникъ. Тамъ уже стояли Шалымовъ и Алена, первый блѣдный, какъ осеннее небо, а другая злобно нахмурившись. — Все твои дьявольскія машины! рѣзко сказала она Ѳедору Александровичу. Гумно было ярко освѣщено быстро возрастающимъ пламенемъ. Огненные языки, нагнувшись отъ подувшаго рѣзкаго вѣтра, догоняли другъ друга, перелизываясь и перебѣгая отъ одного скирда къ другому. Горящая солома вилась въ воздухѣ, кружилась надъ скирдами и падала далеко за гумномъ, на дорогу, въ полѣ, догорая вспышками и обугливая кусты. Громадная туча дыма клубилась надъ гумномъ и уносилась длинной черной полосою на востокъ, постепенно ослабѣвая и сливаясь съ наступающей темнотой. — Да спасите же! кричалъ Гремухинъ, вцѣпившись въ воротъ прикащика. — Спасаютъ, отвѣтилъ тотъ, освободившись быстрымъ движеньемъ, — спасаютъ, да ничего подѣлать нельзя. Первый Оська замѣтилъ, какъ крайній скирдъ загорѣлся, да поздно было; вѣтеръ дулъ съ обѣда, ну, и пошло, значитъ, пока народъ созвали. Вѣдь всѣ уже ушли. Дѣйствительно, ничего нельзя было подѣлать. Пожарной трубы въ Осиновкѣ не было и скирды находились въ слишкомъ близкомъ растояніи другъ отъ друга, чтобъ можно было отрѣзать путь, распространяющемуся огню. Стали было окатывать скирды изъ ведеръ, да этимъ не поможешь. — Такъ неужели же такъ бросать! почти со слезами кричалъ Гремухинъ. Онъ бѣгалъ по полисаднику, размахивая руками и ====page 275==== не рѣшаясь подойти къ пожару. Тамъ, казалось, слишкомъ страшно. Пламя все сильнѣй охватывало шеренгу скирдовъ, солома горѣла съ трескомъ отдаленной перестрѣлки, а облако дыма покрывало усадьбу, какъ темное небо, испещренное, вмѣсто звѣздъ, милліардами ежесекундно замѣняющихся искръ. Въ темнотѣ пламя горѣло ярче, вырѣзывалось на горизонтѣ красными, желтыми зубьями, и Гремухину вдругъ представилась, не разъ посѣщавшая его воображеніе, картина ада, со всѣми ужасами вѣчнаго огня, безконечнаго мученья, среди не истлѣвающихъ угольевъ. Все старанье спасающихъ было обращено на скотный дворъ. Соломенную крышу его покрыли мокрыми веретьями, постоянно замѣняемыми, потому что близость пожара высушивала ихъ въ нѣсколько минутъ. Скирды были оставлены на произволъ огня и они почти всѣ уже превратились въ густо-дымящіяся, тлѣющія черныя массы. У Гремухина не было силы стоять на ногахъ, онъ опустился на скамейку и, дрожа, смотрѣлъ, какъ пожаръ довершалъ свое дѣло, выжигая до тла Осиновскiй урожай. Все, все сгоритъ, ничего не останется. Обмолочено только немного, пустяки... удастся ли прожить безъ долговъ мѣсяцъ, до полученья выкупа. Вдругъ это безпокойство замѣнилось страхомъ ада, вызваннымъ видомъ пожара. — Адъ, адъ, шепталъ онъ, — вотъ, что мнѣ будетъ; вотъ, что мнѣ предстоитъ, потому что я грѣшу, любя Елену. Только молитва можетъ меня спасти, но какъ же я буду молиться, когда вокругъ меня люди. Онъ оглянулся. Рядомъ съ нимъ стоялъ Шалымовъ. Художникъ успокоился, блѣдность исчезла съ его лица. Онъ понялъ, что пожаръ до него не дойдетъ. Теперь ====page 276==== онъ старался понять и запомнить цвѣтъ огня. Мысль о деньгахъ и его кольнула. Придется остаться до полученья выкупныхъ, подумалъ Николай Демьяновичъ, а то онъ денегъ не дастъ. Ну, за то больше, пожалуй, удастся получить. Алена все такъ же хмуро глядѣла на гумно, Минерва безпрерывно лаяла на пламя, до хрипоты, вытянувъ морду впередъ и махая хвостомъ. Гамакинъ пошелъ распоряжаться. Настасьи Ѳадѣевны не было. Она, сама испуганная, успокаивала дѣтей, разбуженныхъ криками и шумомъ. Ѳедоръ Александровичъ всталъ и уныло прошелся по полисаднику, стараясь привести свои мысли въ порядокъ. Проходя мимо кухни, онъ услышалъ тихій стонъ. Гремухинъ машинально подошелъ къ окну и увидѣлъ Гришку, горько плачущаго. — Что съ тобой? спросилъ Ѳедоръ Александровичъ. Гришка поднялъ голову. — Пожаръ... все у васъ сгорѣло, сказалъ онъ, слезливо скрививъ физіономію. — Да, да, все, подтвердилъ Гремухинъ и тоже заплакалъ, опершись на подоконникъ. — Пожаръ произвелъ глубокое впечатлѣніе на всѣхъ жителей Осиновки. Алена, стиснувъ зубы, злобно смотрѣла на Гремухина и ни съ кѣмъ не хотѣла говорить. За послѣднее время, она привыкла смотрѣть на собственость Ѳедора Александровича, какъ на свою, и ====page 277==== поэтому ущербъ, нанесенный его доходамъ, она считала, не безъ основанія, задѣвающимъ ея интересы. Она раскрывала ротъ только для того, чтобы ѣсть или пилить Гремухина. — Очень тебѣ нужно было дурацкія машины затѣвать! говорила она, приписывая возникновеніе пожара искрѣ, вылетѣвшей изъ трубы локомобиля. Ѳедоръ Александровичъ не возражалъ, ограничиваясь неопредѣленнымъ жестомъ и безпомощной плаксивой гримасой. Въ сущности, онъ былъ другого мнѣнья и думалъ, что пожаръ произошелъ отъ поджога. Разсердился какой-нибудь мужикъ и поджогъ, вѣдь мужики такіе злые, а вѣдь я имъ ничего дурного не сдѣлалъ, думалъ онъ, напротивъ, я всегда стараюсь, чтобы Гамакинъ ихъ не притѣснялъ... Господи! Чего эти люди отъ меня хотятъ? За что они меня страдать заставляютъ! Шалымовъ слонялся по дому съ надутой физіономіей и больше не сіялъ широкой улыбкой. Картины пожара больше не было передъ его глазами, она не прельщала его яркостью красокъ, и онъ видѣлъ только послѣдствіе пламени, отсутствіе денегъ у Гремухина, невозможность для него, Николая Демьяновича, выѣхать изъ Осиновки. — Это чертъ знаетъ что! ворчалъ онъ. — Когда теперь выберешься изъ этой глуши! Антикварій померъ второй былъ доведенъ до конца, заняться было нечѣмъ, да и валяться на постели не хотѣлось. Конецъ Августа и Сентябрь были въ этомъ году дождливые, холодные... никакой нѣтъ охоты полежать. Знай себѣ сиди, да жди, чтобъ выкупныя получились. Раньше не уѣдешь въ Петербургъ. ====page 278==== — Уйми дѣтей-то! кричалъ онъ на Настасью Ѳадѣевну. — Надоѣли такъ, что хоть изъ дому вонъ бѣги! — Да что я съ ними подѣлаю! возражала она, — особенно съ Олечкой. Развѣ она можетъ понять? Николаю Демьяновичу страшно Олечка опротивѣла. — Все изъ-за нея, твердилъ онъ, — заварилась каша. Связались съ дуракомъ, а отъ него, какъ отъ козла, ни шерсти, ни молока. — Полно, усовѣщивала Настасья Ѳадѣевна, — онъ намъ, все таки, много помогъ. — Ахъ! Отстань! Будешь еще за осла заступаться! А мы ему не помогли, по твоему? Я больше для него сдѣлалъ, чѣмъ онъ для насъ. Много ль мы отъ него денегъ видали? Вѣдь онъ все для своей Олечки давалъ, а для насъ ни гроша. Охъ! эта мнѣ Олечка! Деревенское отродье... Когда кормилицы не было, впечатлительный Николай Демьяновичъ не удерживался отъ того, чтобъ злобно потрепать ребенка. Настасья Ѳадѣевна заступалась. Тогда начиналась руготня. — Куда ты, дура, лѣзешь! кричалъ Шалымовъ, — мало тебѣ того, что ты мнѣ всю жизнь испортила, висишь у меня на шеѣ, какъ камень какой, дурища набитая! — Николай! плаксиво перебивала та. — Чего тамъ, Николай! Точно я не правду говорю. Загубила ты меня. Изъ за тебя до сихъ поръ нѣтъ у меня никакой извѣстности: благодаря тебѣ, мои картины не продаются, а я перебиваюсь изъ года въ годъ безъ всякаго успѣха. Ухъ ты, дрянь! Всегда, всегда ты мнѣ вредишь! Теперь, развѣ я не для тебя старался? Я хотѣлъ, чтобъ у тебя были деньги, чтобъ я не былъ принужденъ трудиться, какъ крѣпостной... и что же ====page 279==== изъ этого вышло? Вклепался я точно въ капканъ какой-нибудь. Изволь ждать, пока онъ, плакса, денегъ получитъ, а вдругъ его до будущаго года за носъ будутъ водить, такъ и намъ еще годъ здѣсь сидѣть?.. А все изъ-за тебя... Николай Демьяновичъ, когда онъ объяснялся съ Настасьей Ѳадѣевной, не прибѣгалъ къ неопредѣленнымъ выраженіямъ и торопился поскорѣй, сразу, выложить всю злость, накопившуюся въ его душѣ, чтобъ до слѣдующаго дня не возобновлять разговора. Настасья Ѳадѣевна только охала, плакала и съ особеннымъ упорствомъ пеленала Ольгу. Она рѣшила, что лучше не возражать. Авось деньги скоро получатся и тогда гроза пройдетъ. Сколько разъ Николай такъ кричалъ на нее и все, въ концѣ концовъ, обходилось благополучно. Для Гремухина наступили тяжелые дни. Онъ видѣлъ, что Алена на него дуется; замѣчалъ, что Шалымовъ уже не относится къ нему съ прежней самоотверженной любезностью и это, въ связи со сквернымъ денежнымъ положеньемъ, окончательно его нравственно пришибало. Слоняясь съ утра до вечера по комнатамъ, глядя уныло въ окно на отвратительную грязь, на непрекращающійся осенній дождь, онъ понемногу дошелъ до полнѣйшаго умственнаго безсилія, не будучи въ состояніи справиться съ какой-либо мыслью, схватить ее на лету и заставить выразиться ясно. Ему казалось, что паутина заволокла его мозгъ, думы бьются въ ней и жужжатъ, какъ пойманныя мухи, а та великая, затаенная, непонятная мысль, наводящая страхъ, щемящая душу, выползаетъ изъ сердца, какъ ядовитый паукъ. — Отчего я томлюсь? старался онъ себя успо ====page 280==== коить, — вѣдь мнѣ, право, нѣтъ причины томиться. Гришка вернулся, онъ не злой, не пристаетъ къ своей женѣ, скандала не поднимаетъ. Со мной Алена, Шалымовы, Олечка, да... да... дѣйствительно... но, хотя... все-таки, они на меня сердятся... За что? Развѣ я виноватъ, что у меня хлѣбъ подожгли? Я вижу, это ихъ сердитъ. Не понимаю, почему. Господи! Сдѣлай, чтобъ они на меня не сердились. Сдѣлай, чтобъ злые мужики больше ничего у меня не поджигали, а то у меня денегъ совсѣмъ не будетъ. Выкупъ не мой, я обѣщалъ дать его Еленѣ... надо же ей что-нибудь дать... она мнѣ дала столько счастья... да, я счастливъ, я счастливъ! прибавлялъ онъ, задыхаясь отъ напора подступившихъ рыданій; — я, вѣроятно, немного боленъ, а то бы я понялъ, что мнѣ нечего горевать. — Порою мысль о томъ, что хлѣбъ былъ подожженъ, пронизывала его внезапнымъ страхомъ за свою собственность. Часто, ночью, ему казалось, что сквозь шторы виднѣются отблески пламени. Горитъ, горитъ! думалъ онъ и тихонько, чтобъ не разбудить Алену, вставалъ съ постели. Затаивъ дыханье, стараясь не шумѣть, онъ на ципочкахъ подходилъ къ окну и боязливо всматривался въ черную массу безлунной осенней ночи. Нѣтъ, онъ ошибся, темно, нигдѣ не видно огня. Тогда начиналось обратное путешествіе. Онъ пробирался ощупью къ кровати, боясь задѣть за что-нибудь, произвести шумъ, разбудить Елену. А Елена стала злая, очень злая. ====page 281==== Она ни за что, ни прочто на него кричитъ, бранится, называетъ его олухомъ. Но онъ, все-таки, ее любитъ. Развѣ можно разлюбить послѣ того, какъ столько было прожито и пережито вмѣстѣ, когда обѣ жизни такъ плотно уложились въ одну узкую колею. Она на меня сердится, не любитъ меня, разсуждалъ Гремухинъ. Ей непріятно, что мое добро сгорѣло. У нея доброе сердце. Она безпокоится за меня. ...Вотъ и Гришка плакалъ о моемъ несчастья. Славный человѣкъ этотъ Гришка! Я, право, не думалъ, что онъ такой хорошій. Ѳедоръ Александровичъ такъ разнѣжился, вспоминая слезы Гришки, что самъ былъ близокъ къ плачу. Иногда, когда онъ припоминалъ эту сцену и передъ его глазами снова какъ будто мелькали огненные языки, душа его наполнилась страхомъ ада, того дѣтскаго ада, о которомъ ему, въ былое время, разсказывала швейцарка-гувернантка, пугая его страшнымъ загробнымъ наказаньемъ за всякій грѣхъ, совершенный при жизни. Тогда маленькій Ѳедя боялся, трепеталъ, зарывался на ночь головой подъ одѣяло и упорно лепеталъ молитву, отгоняя подкрадывавшагося діавола. По утрамъ ему уже не было такъ страшно. Теперь возобновлялся прежній дѣтскій страхъ, но въ болѣе сильномъ, какъ будто окрѣпшемъ видѣ. Этотъ страхъ не исчезалъ съ восходомъ солнца и настойчиво привязывался къ душѣ Гремухина, давя ее иногда по цѣлымъ суткамъ. Манія униженья, какъ чего-то искупляющаго, заглаживающаго грѣхи, являлась тогда у Ѳедора Александровича во всей своей силѣ. Онъ не только мнительно присматривался къ каждому своему поступку, прислушивался ко всякому слову, но еще старался дать себя ====page 282==== въ обиду другимъ, находя наслажденье въ томъ, что строитъ изъ себя забитаго ребенка. Онъ не давалъ никому никакихъ приказаній, боясь этимъ согрѣшить. Сперва онъ опасался, что Алена останется недовольной перемѣной въ его жизни, будетъ смѣяться надъ тѣмъ, что онъ корчитъ изъ себя монаха, но нѣтъ, она ни слова не сказала. — О! это такая чистая женщина, разсуждалъ Гремухинъ, — я ее вовлекъ во грѣхъ, а то бы она никогда... теперь мнѣ нужно за себя и за нее молиться. И онъ молился, вскакивая при каждомъ шорохѣ, боясь, что его застанутъ стоящаго на колѣняхъ и будутъ смѣяться надъ нимъ. Всѣ люди такіе злые, насмѣшливые... Даже Елена притворяется, что она не добрая. Въ Гремухинѣ такъ сильно стало сознанье, что онъ долженъ чего-то бояться, онъ такъ привыкъ думать о грозящей ему опасности, что даже въ тѣ минуты, когда мысль объ адѣ его на время оставляла, передъ нимъ мелькали нумерованныя статьи уложенія о наказаніяхъ уголовныхъ и исправительныхъ. Тогда онъ разъ двадцать въ день заходилъ въ кухню смотрѣть на Гришу. Онъ боязливо заговаривалъ съ нимъ, страшась того, что тотъ вдругъ скажетъ: «Постой, ваше благородіе, знаешь ты такую-то статью, во што? Отдавай-ка мнѣ мою жену». Отдать Алену... развѣ это возможно? Гремухинъ себѣ и представить не могъ, какъ бы это онъ вдругъ сталъ жить безъ нея. Онъ такъ привыкъ къ ней, мало того, что его любовь все усиливалась. Ему было необходимо видѣть ее передъ собой за столомъ, чувствовать около себя ночью ея массивное тѣло, слышать ея ровное дыханье, изрѣдка перемежающееся храпомъ. ====page 283==== — Я все отдамъ, кромѣ нея, бормоталъ онъ, — возьмите у меня Осиновку, но оставьте Елену. Онъ размахивалъ руками, точно защищался при нападеньи злонамѣренныхъ людей, желающихъ отнять у него самое дорогое сокровище. Никто не обращалъ вниманія на его настроеніе духа. Алена жирѣла въ своемъ креслѣ, грызя сѣмячки, а Шалымовъ со злостью исправлялъ Антикварія, злобно смотря на Гремухина въ тѣ рѣдкія минуты, когда тотъ выходилъ изъ спальни. Художникъ чувствовалъ, что «у дурака въ душѣ кавардакъ дѣлается» (онъ такъ выразился, разговаривая съ Настасьей Ѳадѣевной), того и гляди какую-нибудь каверзу выкинетъ, лучше его оставить въ покоѣ. Авось, опомнится. Гамакинъ пересталъ приходить къ барину съ докладомъ. Онъ разсудилъ, что это совершенно лишняя формальность, все-равно ничего тотъ не понимаетъ. Баринъ не былъ въ претензіи. Онъ боялся согрѣшить, давая приказанья, и хитроумный Иванъ Александровъ набивалъ себѣ карманъ, ревностно слѣдя за каждой подробностью хозяйства, показываясь на всѣхъ работахъ и притѣсняя народъ. Пожаръ не отозвался на его благосостояніи. Напротивъ, ему и бѣда на руку была, а сперва-то онъ испугался. — Когда по цѣлымъ суткамъ съ нимъ никто не заговаривалъ, точно всѣ избѣгали его, Гремухинъ освобождался отъ потребности говорить, разговаривая самъ съ собой во время безпокойныхъ расхаживаній по ком ====page 284==== натѣ. Иногда, если ему необходимо было говорить громко, чтобъ удержать мысль, онъ, не смѣя обратиться къ Аленѣ или къ Шалымову, бралъ Минерву на колѣни и какъ ребенокъ, разсказывалъ ей длинныя исторіи о томъ, что бы было, если бы вышло такъ, какъ онъ хочетъ. — Вотъ, Минервочка, говорилъ онъ, — если бы у меня было двѣсти тысячъ... Послѣ пожара его часто безпокоилъ денежный вопросъ. — Если бы у меня было двѣсти тысячъ, мы бы уѣхали куда-нибудь подальше; мы бы выбрали такое глухое мѣсто, гдѣ Прасковья Семеновна не могла бы насъ увидѣть, не сосплетпичала бы про насъ. Гришки бы тамъ не было. Слышишь, Минервочка. Но Минерва не хотѣла слушать. Ей было страшно неудобно на костлявыхъ колѣняхъ похудѣвшаго Гремухина. Она, хрипя, вытягивала морду въ сторону и силилась освободиться отъ его ласокъ. Тогда Ѳедоръ Александровичъ изобрѣлъ способъ ее удерживать. У него карманы были постоянно набиты пряниками, кусками сахара и онъ кормилъ ими Минервочку, чтобъ она терпѣливо выслушивала его разсказы. Слопаетъ Минерва всю его провизію и уходитъ отъ него искать, нѣтъ ли чего еще въ другомъ мѣстѣ. Она за послѣднее время стала замѣчательно прожорлива и съѣла разъ всѣ пуговицы на пиджакѣ Николая Демьяновича. Ужь тотъ бранился, бранился, а пришлось другія пришить. Уйдетъ Минерва отъ Гремухина, съ кѣмъ ему говорить? Пойдетъ въ кухню, на Гришку смотрѣть. — Здравствуй, Гришка. — Здравія желаю, ваше благородіе. ====page 285==== — Тебѣ, что... хорошо? Ничего не надо? задавался ежедневно нерѣшительный вопросъ. — Никакъ нѣтъ, ваше благородіе! Много довольны, ваше благородіе! Онъ только такъ говоритъ, думалъ Ѳедоръ Александровичъ, онъ не можетъ быть доволенъ. Ему тяжело жить безъ Елены, такъ же какъ и мнѣ тяжело... Да, я безъ нея живу, я странный такой, точно чувствую себя виноватымъ передъ ней и боюсь. Въ самомъ дѣлѣ, я виноватъ. До чего я ее, несчастную, довелъ! И онъ начиналъ терзаться этой мыслью, стараясь заговорить съ Аленой, единственно для того, чтобъ выпросить у нея прощенье. — Ты извини меня, не сердись на меня, говорилъ онъ ей, силясь придать какъ можно больше нѣжности своему голосу. Та смотрѣла на него съ выраженьемъ сытой скуки, развалившись въ креслѣ, и нетерпѣливо отвѣчала, выплевывая сѣмячки: — Отстань. Надоѣлъ, хуже горькой рѣдьки. Ты бъ лучше Лашевичу написалъ, чего онъ такъ, скотина, мямлитъ. — Да... да... дѣйствительно... все-таки, соглашался Гремухинъ и принимался строчить письмо къ повѣренному, что стоило ему немалаго труда: онъ отвыкъ ясно выражать свои мысли. Привилась къ нему Шалымовская терминологія и, кромѣ того, онъ, самъ того не замѣчая, сталъ часто употреблять мѣстныя, крестьянскія выраженья. Захочетъ сказать «около» и скажетъ «обаполъ» и т. п. Однажды попала къ нему въ руки новая газета (въ нее былъ завернутъ кусокъ матеріи, присланный Аленѣ ====page 236==== изъ города) и онъ изъ нея узналъ, что въ Египтѣ холера. При одномъ видѣ этого слова Гремухину стало нехорошо. — Холера, подумалъ онъ, — это страшная болѣзнь, и я къ ней такъ расположенъ! (Стряпня Ефима систематично отравляла его и ему съ каждымъ днемъ становилось хуже). Отъ нея умираютъ сразу, въ ужасныхъ мученьяхъ, она заразительна... Онъ сталъ слѣдить за своей нищей, избѣгая всякой зелени. Сообразивъ, что крѣпкіе напитки являются иногда предохранительнымъ средствомъ во время эпидеміи, онъ сталъ пить по нѣсколько рюмокъ водки въ день, не зная, что онъ этимъ только усиливаетъ свой катарръ. Водка уже не дѣйствовала на него по прежнему, не приводила его въ веселое настроеніе, а какъ-то пригибала его къ землѣ, тяжестью давила ему на затылокъ. Помня, что холера болѣзнь заразительная, онъ приставалъ къ окружающимъ, умоляя ихъ быть осторожными въ ѣдѣ. Настасья Ѳадѣевна послушалась, она боялась за дѣтей, а Шалымовъ только головой мотнулъ. — Египетъ, это тамъ, гдѣ пирамиды? спросилъ онъ, — ну, это далеко, пока дойдетъ! А Алена даже разсердилась. — Ишь ты дуракъ! закричала она на Ѳедора Александровича, — самъ высохъ, какъ жердь какая, и хочетъ, чтобъ мы ничего не ѣли. Эхъ! ты, Ѳенька! Самъ ты холера, холера и есть! Такъ и оставила она за нимъ это прозванье. Гремухинъ слезливо улыбался, жался на стулѣ и терпѣливо выносилъ. Развѣ она не имѣетъ права называть его такъ, какъ хочетъ. Не даромъ она изъ-за него столько страдала. ====page 287==== Эта мысль, что Алена страдала изъ-за него, затвердѣла у него въ умѣ и онъ относился къ ней, какъ къ вѣрному факту, не провѣряя ея. — Эй ты, холера! кричала Алена. Гришка, говоря, что она утрируетъ, не зналъ, до какой степени онъ правъ. — Овладѣвшая Гремухинымъ потребность бояться на время перемѣнила точку опоры. Теперь онъ уже не Гришки страшился, а болѣзней, холеры и чисто физическихъ несчастій. Идя по палисаднику, онъ обходилъ камни на дорожкахъ, боясь, что нога у него подвернется, онъ упадетъ, сломаетъ себѣ ногу. При этой мысли онъ ясно слышалъ трескъ ломающейся кости и чувствовалъ боль въ ногѣ. Въ фруктовый садъ онъ больше не ходилъ: онъ помнилъ, кто-то ему разсказалъ о томъ, что укушеніе пчелы бываетъ иногда смертельно, а въ саду стояло нѣсколько ульевъ. Ни къ одной собакѣ онъ не подходилъ, прочитавъ въ скотолечебникѣ, что ядъ бѣшенства можетъ быть переданъ животнымъ, еще не выказавшимъ признаковъ водобоязни. Опасаясь сквозного вѣтра, онъ сидѣлъ въ спальнѣ, заперѣвъ дверь и окна, иногда даже заложивъ замочную скважину ватой. Временами этотъ страхъ проходилъ и тогда снова являлся Гришка на сцену. Перетирая въ кухни кострюли, запасной рядовой не подозрѣвалъ, какое видное мѣсто онъ занимаетъ въ душевномъ мірѣ Ѳедора ====page 288==== Александровича. Онъ боялся барина, точто такъ же, какъ тотъ боялся его, и оба они преклонялись передъ Аленой, трепетали отъ одного ея взгляда, силясь заслужить ея любовь. — Полюбишь! сказалъ когда-то Гришка своей женѣ, но теперь увѣренность его прошла и онъ, какъ Гремухинъ, вздыхаетъ и плачетъ, оглашая по ночамъ кухню своими стонами до такой степени, что Ефиму это надоѣло. Поваренокъ сталъ его толкать. — Перестанешь ли ты, дохлый песъ! кричалъ онъ на него, — не будешь давать спать, дамъ те въ шею. А въ домѣ съ каждымъ днемъ росла, увеличивалась вражда между Шалымовымъ и Аленой. Оба они ждали полученія выкупныхъ и чуяли другъ въ другѣ непримиримыхъ враговъ. Художникъ доходилъ до бѣшенства, когда думалъ, что только благодаря ему она забрала Гремухина въ руки, дѣлаетъ изъ него, что хочетъ и можетъ заставить своего Ѳеньку прогнать его, Николая Демьяновича, изъ Осиновки. Чѣмъ ближе къ концу сентября, тѣмъ безпокойнѣй становился Шалымовъ, зная, что тогда наступитъ кризисъ. Захочетъ ли Гремухинъ отнять у нихъ Ольгу или отдастъ ее на зиму въ Петербургъ, вотъ вопросъ, который мучилъ художника, озлоблялъ его и поселялъ въ немъ страстное желаніе схватить эту подлую бабу за горло и придушить ее. О! Если бы это можно было сдѣлать безнаказанно! И Николай Демьяновичъ и Алена нашли себѣ козловъ отпущенья. Первый мучилъ Настасью Ѳадѣевну, срывая на ней весь свой гнѣвъ, а другая, славная, хорошая Елена Савельевна, только для того и раскрывала ротъ, чтобъ наѣдаться и наговорить непріятностей Ѳенькѣ. ====page 289==== — Ты не видишь, штоль, чего онъ ждетъ? Говорила она ему про художника, — вѣдь ему только денегъ отъ тебя получить и увезти Ольгу. Гони его къ черту. — Да... да... дѣйствительно, хотя, лучше подождать, жался Ѳедоръ Александровичъ. — Балванъ, баба, трусъ, дуракъ, рѣшала она, набивая родъ подсолнухами. Гремухинъ ничего не возражалъ, да и не могъ бы возразить ни слова. Для этого ему нужно было бы сдѣлать страшное усиліе, а онъ давно отвыкъ отъ всякаго намѣреннаго напряженія душевныхъ силъ. У него даже не было достаточно характера на то, чтобъ заговорить напрямикъ съ Шалымовымъ. Онъ и его боялся. — О! Если бы все было такъ, какъ я хочу, часто думалъ онъ, — тогда-бы... если-бы... если-бы... Эта фраза привилась къ нему и онъ сталъ по цѣлымъ днямъ дѣлать самыя разнообразныя предположенія, не останавливаясь передъ ихъ невыполнимостью, только забавляя себя, развлекая несбыточными мыслями, какъ ребенокъ, способный чуть ли не цѣлый мѣсяцъ прожить на тэму «если бы я былъ генераломъ». Сперва всѣ предположенья выкладывались передъ Минервой (Гремухинъ ее не боялся. Онъ собственноручно окачивалъ ее ежедневно водой, къ великому ея неудовольствію), но скоро стало ему недостаточно собачки и онъ обратился къ Шалымову. — Если бы у меня было много, очень много денегъ, сказалъ онъ, — мы бы всѣ переѣхали въ Италію или въ Парижъ. Мы могли бы туда и на воздушномъ шарѣ поѣхать. Не бѣда, что дорого стоило-бы... Николай Демьяновичъ пожалъ плечами. Онъ съ ожесточеньемъ подскабливалъ Антикварія, въ тѣхъ мѣ ====page 290==== стахъ, гдѣ слой краски былъ, по его мнѣнію, слишкомъ толстъ. — Все ты глупости говоришь! безцеремонно замѣтилъ онъ. Онъ теперь не считалъ болѣе нужнымъ поддакивать всякому слову Ѳедора Александровича. Всему есть границы, въ самомъ дѣлѣ. — Нѣтъ, продолжалъ Гремухинъ, — я говорю «если-бы». Тогда бы я Минервѣ золотой ошейникъ заказалъ. Наконецъ Шалымову надоѣло. — Ты бы лучше позаботился о томъ, когда насъ съ Ольгой въ Петербургъ отпустить. — Да... да... дѣйствительно... хотя, пробормоталъ Ѳедоръ Александровичъ, сбитый съ толку. — Нечего «да, да, дѣйствительно!» возвысилъ голосъ Шалымовъ. — Я прекрасно понимаю, что у тебя на умѣ. Твоя подлая баба дѣлаетъ изъ тебя, что ей угодно, ты у нея въ лакеяхъ. Эта толстая уродина вертитъ тобой, какъ тряпкой, и заставитъ тебя погубить свою дочь, сдѣлать изъ нея такую же вонючую крестьянку. Ѳедоръ Александровичъ опѣшилъ. Онъ никогда не думалъ, что Николай Демьяновичъ можетъ быть такимъ сердитымъ. — Даромъ, Николай Демьяновичъ, право даромъ, проговорилъ онъ и кинулся вонъ изъ комнаты. Онъ не удивился тому, что Шалымовъ бранитъ Алену. Ему казалось, онъ и раньше читалъ эту брань въ глазахъ художника, но на Ѳедора Александровича сильно подѣйствовали энергичныя выраженья Николая Демьяновича. — Ты губишь свою дочь, сказалъ тотъ, и, подъ впечатлѣньемъ этихъ словъ, Гремухинъ побѣжалъ къ Аленѣ. ====page 291==== — Послушай, Елена, началъ онъ, — я думаю, все таки, слѣдуетъ отдать Олю на зиму Шалымовымъ. Алена ничего не отвѣтила. Она взглянула на него съ невыразимой злобой и, размахнувшись, закатила ему звонкую оплеуху. Гремухинъ заплакалъ. Никогда больше не буду, слезливо рѣшилъ онъ и положилъ себѣ за правило больше ни во что не вмѣшиваться. Пусть Елена всѣмъ распоряжается и раздѣлывается съ Шалымовымъ, а онъ будетъ держаться въ сторонѣ и думать, думать безъ конца... — Прожорство Минервы должно было ее погубить. Однажды вошла она въ кухню въ то время, какъ Ефимъ былъ въ погребѣ, а Гришка томно вздыхалъ, глядя на сѣрое небо. Пользуясь удобной минуткой, она вскочила на табуретку (не сразу, а послѣ двухъ или трехъ неудачныхъ попытокъ), оттуда на столъ и съ жадностью накинулась на кучу горькаго миндаля, припасеннаго Ефимомъ для какого-то сладкаго блюда. Она не обратила вниманія на горечь. Ей важенъ былъ только процесъ ѣды. Дошедши до крайняго предѣла сытости, она соскочила внизъ и вышла изъ кухни, такъ и не замѣченная Гришкой. Ефимъ крѣпко ругался, когда убѣдился въ исчезновеніи миндаля и напалъ на своего помощника, но тотъ такъ чистосердечно клялся въ своей невинности, что всѣ подозрѣнья были перенесены на Фингала. ====page 292==== — Гдѣ онъ, подлый! кричалъ Ефимъ, — я его... Гришка тоже кричалъ: — Гдѣ онъ, подлый, но безъ озлобленья, а только такъ, чтобъ угодить Ефиму. Минерва же благоразумно удалилась въ гостинную, легла на подолъ Елены Савельевны и стала мирно почивать. Прошло часа два. Настало время обѣдать. Минерва проснулась и вмѣстѣ съ другими перешла въ столовую, но, къ всеобщему удивленью, отказывалась отъ всѣхъ предлагаемыхъ кусковъ. Ѳедоръ Александровичъ ротъ разинулъ : онъ уже полтора года зналъ собачку и ни разу она, до того дня, не упускала случая поѣсть. — Что-б ы это было? Не больна ли она? озабоченно сказалъ онъ и тронулъ ея носъ: теплый... — Просто облопалась, рѣшила Алена, — нечего на нее смотрѣть. Такъ и сдѣлали. Прошло еще два или три часа. Гремухинъ, по обыкновенію, шагалъ по спальнѣ, думая, отплевываясь, кряхтя, какъ вдругъ онъ услышалъ раздирающій визгъ. Онъ остановился, сердце у него забилось. Визгъ продолжался. — Это Минерва! сказалъ онъ и бросился въ гостинную. Дѣйствительно у ногъ Елены С авельевны, пачкая ея подолъ мутной, бѣлой слюной, корчилась Минерва въ страшныхъ судорогахъ. Она валялась на спинѣ, выпячивая къ верху туго набитый животъ, извиваясь, какъ обрубокъ толстой змѣи, и оглашая воздухъ безпрерывнымъ визгомъ, почти дѣтскими стонами. Она раскрывала пасть, точно силилась освободиться отъ какой-то массы, засѣвшей въ горлѣ и мѣшающей ей дышать. ====page 293==== Облокотившись на колѣни, Алена смотрѣла на нее довольно равнодушно. — Видно, облопалась, сердито проговорила она. Собачка продолжала корчиться и визжать, барахтаясь лапами по воздуху и то колотя себя хвостомъ по животу, то вытягивая хвостъ прямой палкой. Прибѣжалъ и Шалымовъ. — Тьфу! сказалъ онъ и, заткнувъ себѣ уши, съ интересомъ смотрѣлъ на собачку. Настасья Ѳадѣевна забилась съ дѣтьми въ самую отдаленную комнату и унимала разоравшуюся Олю. — Она отравилась, догадался Шалымовъ. — Чаво отравилась, просто облопалась, стояла на своемъ Алена. Ѳедоръ Александровичъ бѣгалъ вокругъ Минервы, не смѣя къ ней подойти, плача, называя ее ласкательными именами, упрашивая ее успокоиться, перестать визжать. Но она не унималась и довела Гремухина до такого состоянія, что онъ самъ сталъ стонать, почти корчиться, нерѣшительно подбѣгая къ ней то съ одной стороны, то съ другой. Шалымовъ не отнималъ рукъ отъ ушей и, приложивъ локоть къ лѣвому боку, наблюдалъ за біеніями своего сердца. — Доктора! Лекарства! Она отравилась, кричалъ Гремухинъ. Одна Алена была покойна. — Такъ и давай ей сейчасъ дохтура, какъ крещеному человѣку! насмѣшливо проговорила она и, взявъ блюдечко съ подсолнухами, перешла въ другую комнату, — ты бъ лучше велѣлъ ее убрать. Что хорошаго, коль она въ комнатахъ околѣетъ! Тутъ вѣдь образа есть. ====page 294==== Призвали Ефима и Гришку. Они взяли Минерву за лапки и вынесли ее на дворъ, за кухню, не смотря на ея крики и судороги. Только Гришка уронилъ таки по дорогѣ слезу. Положили они Минерву между двумя лопухами, окачивали ее водой, заставили ее проглотить два стакана молока, а она продолжала кричать раздирающим ъ голосомъ. Другія собаки подошли было изъ любопыства, но, понявъ причину ея криковъ, медленно разошлись въ разныя стороны, опустивъ хвосты и морды. Имъ было жаль Минерву, хоть она и важничала съ ними. Гремухинъ плкалъ у себя в спальнѣ, слыша ея стоны. Онъ къ ней сильно привязался. Она околѣла только въ семь часовъ вечера и визжала до тѣхъ поръ безъ передышки. Алена раза два собиралась приказать, чтобъ собачку пристрѣлили. Только Гришка и Гремухинъ ее и оплакивали. Похоронили ее за гумномъ, около канавы. — Смерть Минервы прошла, понятно, не безслѣдно для Ѳедора Александровича. Онъ вышелъ изъ этого горя еще болѣе разбитымъ и склоннымъ къ слезамъ. Онъ чувствовалъ себя, какъ человѣкъ, лишившiйся поддержки друга. Вѣдь Минерва была для него другомъ, он ничего дурного отъ нея не видѣлъ. Явился у него еще одинъ новый поводъ бояться. Въ Чуриловѣ, въ двухъ верстахъ отъ Осиновки, появился тифъ и не простой тифъ, а сыпной, самая безпощадная форма этой болѣзни. Ѳедоръ Александровичъ ====page 295==== запретилъ, черезъ прикащика, всякое сношеніе съ зараженной деревней и съ трепетомъ смотрѣлъ, какъ ежедневно тянулись мимо осиновскихъ оконъ погребальныя процессіи, слышалъ, какъ заунывно голосили бабы. — Это подло! жаловался онъ, — они со своими похоронами насъ заразятъ. Ужасно! Ради Бога, Елена, не выходи изъ дома, не разговаривай ни съ кѣмъ изъ крестьянъ, а то заболѣешь. Алена презрительно фыркнула. — Холера!.. Шалымова не пришлось уговаривать быть осторожнымъ. Прослышавъ объ эпидеміи, онъ ни на минуту не отлучался изъ дома, даже боялся смотрѣть въ окно и сердился на Гремухина. — Ну, такъ какъ-же? сказалъ онъ, — ты долго будешь насъ здѣсь держать съ дѣтьми? Или ты хочешь, чтобъ Оля тифъ схватила? Ѳедоръ Александровичъ плаксиво морщился: — Подожди, вотъ выкупъ получу, тогда поѣдете... — То-то, выкупъ! А она у тебя его отниметъ... — Нѣтъ, я постараюсь, все-таки... — Какъ! вскипѣлъ Шалымовъ, — ты постараешься?! Вотъ до чего ты дошелъ! Вмѣсто того, чтобъ распоряжаться своими деньгами, ты будешь просить у нея позволенья... О!.. Художникъ, хлопнувъ дверью, пошелъ отводить душу на Настасьѣ Ѳадѣевнѣ и на дѣтяхъ. А покойниковъ все проносили мимо оконъ. Ѳедору Александровичу иногда казалось, что ему и вздохнуть нельзя безъ того, чтобъ наполнить тифомъ легкіе. Онъ не думалъ о томъ, какъ раздѣлаться съ Шалымовымъ. Все Алена рѣшитъ, положилъ онъ, пусть она ====page 296==== дѣлаетъ, какъ хочетъ, она умнѣй меня... только отчего она тифа не боится? Наконецъ, однажды утромъ, около двадцатаго числа сентября, было получено письмо отъ Лашевича. «Все готово, писалъ онъ, пріѣзжайте за деньгами». Гремухинъ пошелъ къ Аленѣ. — Я поѣду завтра, сказалъ онъ, прочитавъ ей письмо. — Нѣтъ. Поѣзжай сейчасъ. — Хорошо... Сейчасъ. Запрягли тройку и Гремухинъ помчался въ городъ, припрыгивая въ тряскомъ тарантасѣ и чуть ли не ныряя въ огромныхъ лужахъ. Хотя Шалымову ничего не было сказано, онъ угадалъ причину внезапнаго отъѣзда Ѳедора Алексадровича въ Ивановъ. — Должно быть, деньги получать, сказалъ онъ Настасьѣ Ѳадѣевнѣ. — Что ты! Значитъ, мы скоро отсюда поѣдемъ? — Ну, неизвѣстно еще; повоевать придется. Онъ въ этотъ день не выходилъ изъ гостинной и старался отъ Алены не отходить. Онъ боялся, что она раньше его встрѣтитъ Гремухина и, чего добраго, отниметъ выкупныя. Алена не обращала вниманія на его присутствіе и, грызя подсолнухи, прислушивалась, не звенитъ ли на дорогѣ колокольчикъ. По ея расчетамъ, Гремухинъ долженъ былъ вернуться въ восемь часовъ. Она ему приказала какъ можно скорѣй все покончить и не засиживаться въ Ивановѣ. Пробила половина девятаго, а Гремухина все нѣтъ. Алена встала и начала ходить по широкому корридору, ведущему изъ гостинной въ переднюю. Шалымовъ сдѣ ====page 297==== лалъ тоже самое. Она призрительно взглянула на него, а онъ стиснулъ кулаки въ карманѣ. — У! подлая баба, тихо, сквозь зубы, пробормоталъ онъ, а Алена очень ясно произнесла: — дармоѣдъ. — Ужинъ поданъ, крикнула въ девять часовъ Настасья Ѳадѣевна изъ столовой. Ей никто не отвѣтилъ. Она пришла въ корридоръ. — Ужинъ поданъ. — Не хочу, сказалъ Шалымовъ. — Убирайтесь! отвѣтила Алена. Настасья Ѳадѣевна постояла въ нерѣшительности и, взглянувъ на грозное лицо своего Николая, вздохнула и пошла назадъ. Въ десять часовъ послышались колокольчики осиновской тройки. Аксинья прибѣжала отпирать двери и, минуты черезъ три, выскочилъ на крыльцо Ѳедоръ Александровичъ, покрытый жидкой грязью и пропитанный дождемъ. — Прости, я опоздалъ, сказалъ онъ Аленѣ, влача за собой сакъ-вояжъ, — я не виноватъ, дорога плоха. Вотъ гдѣ деньги! подумалъ Шалымовъ и безсознательно протянулъ къ сакъ-вояжу руку, но Алена, ни слова не говоря, хватила его дюжимъ кулакомъ по протянутой рукѣ, взяла сакъ-вояжъ и величественно удалилась съ нимъ въ спальню. Художникъ поблѣднѣлъ отъ злости, а Гремухинъ покраснѣлъ и растерялся. ====page==== ГЛАВА XIII. — Это подло! Это чортъ знаетъ на что похоже! Кричалъ Шалымовъ на весь домъ,— вотъ благодарность за то, что я для тебя сдѣлалъ! Нечего сказать, благородны твои поступки... — Чѣмъ же я виноватъ? оправдывался Гремухинъ.— Она не хочетъ, взяла деньги, заперла ихъ и ключъ спрятала. Шалымовъ доходилъ до неистовства. — Все, все погибло! кричалъ онъ, потрясая руками передъ лицом ъ Ѳедора Александровича.— Я теперь не могу изъ-за нея поѣхать въ Петербургъ, картина моя опоздаетъ, я не получу награды, медали, денегъ, не поѣду за границу, все изъ-за этой женщины и изъ-зa тебя. Дочь твоя остается здѣсь, среди заразы, и тебѣ все-равно, лишь бы она, Елена прекрасная, была тобой довольна! Гремухинъ безпомощно разводилъ руками. — Легко тебѣ кричать и осуждать, сказалъ онъ,— но, если бы ты зналъ, какъ мнѣ и безъ тебя тяжело, ты бы сжалился надо мной. Художникъ фыркнулъ:— Опять нюни. Онъ рѣшилъ не давать покоя Ѳедору Александро ====page 299==== — 299 — вичу, приставать къ нему съ утра до вечера, пока не достигнетъ цѣли, но отъ Гремухина невозможно было добиться яснаго отвѣта, а Алена предложила художнику сто рублей. — Нате, поѣзжайте, сказала она, — вамъ на дорогу хватитъ. Но Шалымову это былъ не расчетъ. Онъ надѣялся, что ему дадутъ увезти Ольгу, и пилилъ на эту тэму Гремухина, называя его убійцей своей дочери, безжалостнымъ отцемъ. Гремухинъ жался, протестовалъ, но мысль, что онъ губитъ свою дочь, преслѣдовала его. — Боже! Боже! когда же я выпутаюсь изъ грѣха! твердилъ онъ, но не смѣлъ говорить объ Олечкѣ съ Аленой. Однажды художникъ такъ раскричался на Ѳедора Александровича, что Алена явилась къ Гремухину на помощь. — Убирайся ты, толстомордый, къ черту! гаркнула она на Шалымова, — увози свою Настасью. Чтобъ черезъ день духа твоего здѣсь не было! Шалымовъ опѣшилъ. Онъ ушелъ къ себѣ въ комнату и сталъ думать, что ему дѣлать. Ничего нельзя было придумать. Больно могуча стала эта подлая баба! Если онъ не уѣдетъ, то она способна приказать конюхамъ его выталкать. Что это за день былъ! Безъ умолку рыдала Настасья Ѳадѣевна отъ брани Николая Демьяновича и при мысли, что ей нужно разставаться съ Олей, къ которой она привязалась. Шалымовъ злобно швырялъ кисти, краски, палитры и съ трескомъ заколачивалъ Антикварія въ ящикъ. Онъ старался какъ можно громче стучать молоткомъ, ====page 300==== чтобъ надоѣсть Аленѣ: у нея третій день болѣла голова. — Дрянь! рычалъ художникъ, — подумаешь, графиня какая-нибудь, тоже голова у нея болитъ. Я бъ ее треснулъ но затылку, навсегда бы вылечилъ. Гремухинъ съ нимъ не говорилъ и все время держался около Алены. Онъ былъ радъ тому, что она за него заступилась. Кромѣ того, его безпокоила ея головная боль. Вотъ уже третій день, какъ она жалуется на усталость, разбитость, боль въ ногахъ. она съ безпокойствомъ переходила изъ одной комнаты въ другую, не находя себѣ мѣста. — Не послать ли за докторомъ? предложилъ Гремухинъ. — Ну, вотъ еще выдумалъ! Вовсе я не больна. Разсердилъ меня твой дуракъ Демьянычъ. Уѣдетъ онъ со своей дурой, такъ все пройдетъ. Но Гремухинъ томился. Онъ боялся, не начинаетсяли съ ней тифъ. Къ вечеру ей стало хуже, ее пробирала дрожь, но она изъ упорства это скрыла и пришла къ ужину въ столовую, гдѣ уже сидѣли Настасья Ѳадѣевна и Николай Демьяновичъ, угрюмые, молчаливые. — Никакъ дождя нѣтъ, сказала Алена, ни къ кому не обращаясь, — завтра, пожалуй, хорошо будетъ на лошадяхъ ѣхать... Шалымовъ со злостью хлебнулъ вина, а Настасья Ѳадѣевна вздохнула. — Ѳенька, ты приказалъ, чтобы утромъ подали лошадей? спросила Алена. Гремухинъ покраснѣлъ: — Да, я сказалъ. У всѣхъ было гадко на душѣ, даже у Алены, но у нея это происходило отъ того, что головная боль усиливалась. ====page 301==== — Въ эту ночь Шалымову не спалось. Ему мерещилась его узкая, сырая комнатка въ темной квартиркѣ Настасьи Ѳадѣевны. Придется снова въ ней жить, а онъ такъ надѣялся... Охъ! Что за подлецы люди! Опять придется бѣгать каждый день въ академію, обивать пороги профессоровъ. Снова нужно будетъ довольствоваться дурной ѣдой, не пить вина, спать на полу, на чахоточномъ тюфякѣ. Рядомъ съ этимъ ему мерещилось то, на что одно время онъ такъ радостно разсчитывалъ. Мелькнули передъ нимъ воображаемые парижскіе бульвары, кафе-шантаны, мастерская Мейсонье, парижскій знаменитыйиСалонъ, Неаполь, Миланъ, Римъ... — О, Господи! чуть не закричалъ онъ. — Что за подлецы люди! Онъ проснулся въ семь часовъ и, взглянувъ въ окно, увидѣлъ Степана, ведущаго коренника изъ конюшни въ каретный сарай. — Уже! подумалъ онъ. — Боятся, чтобы мы не засидѣлись. — Можно войдти? раздался голосъ Гремухина. — Войди, удивленно отвѣтилъ Шалымовъ и такъ и остался спиной къ двери, нагнувшись, съ сапогомъ въ рукѣ. — Чего ему нужно? подумалъ онъ. — Послушай, сказалъ Гремухинъ, — тебѣ все-равно сегодня не уѣзжать, а подождать еще нѣсколько дней? Шалымовъ быстро всталъ и обернулся. — А что? спросилъ онъ. ====page 302==== Его поразила блѣдность Гремухина. — Такъ... Елена больна... съ ней, я боюсь, тифъ... Подожди, она, кажется, меня зоветъ. Я сейчасъ вернусь. Художникъ не могъ придти въ себя отъ удивленья и сообразить, что дѣлать. Остаться, понятно, выгодно во всѣхъ отношеніяхъ. Даже въ сущности, необходимо остаться, мало ли какой оборотъ можетъ принять дѣло, вслѣдствіе болѣзни Алены... А съ другой стороны, если у нея тифъ, можно заразиться и умереть. Трудно сообразить. Съ Настасьей Ѳадѣвной совѣтоваться не стоитъ, она только и умѣетъ, что плакать. Ѳедоръ Александровичъ вернулся. — Ты согласенъ? спросилъ онъ, — ты видишь... я боюсь... сдѣлай это для меня. Шалымовъ сдѣлалъ энергичный жестъ. — Для тебя я готовъ, сказалъ онъ. Гремухинъ пожалъ ему руку (онъ не посмѣлъ его поцѣловать). — Спасибо. Если она въ самомъ дѣлѣ, дѣйствительно, серьезно больна, я не такъ буду страдать, коль ты будешь со мной. Онъ проговорилъ это со слезами въ голосѣ. Художникъ едва не пожалъ плечами. Какъ только Ѳедоръ Александровичъ ушелъ, онъ перенесъ свои вещи и тюфякъ къ Настасьѣ Ѳадѣевнѣ: все дальше отъ больной, а то еще заразишься... очень весело! Настасья Ѳадѣевна не знала, радоваться ли ей или плакать. Она совсѣмъ сбилась съ толку. — Алена лежала трясясь подъ одѣялами. Ея красное, припухшее отъ болѣзни лицо съ покраснѣвшими, еле ====page 303==== зящимися глазами, выдѣлялось на бѣлой наволочкѣ темнымъ пятномъ. Занавѣски были опущены. Свѣтъ ее раздражалъ. Гремухинъ сидѣлъ въ креслѣ, около постели, тревожно вглядываясь въ физіономію больной и прислушиваясь къ ея затрудненному дыханію. — Тебѣ лучше? шепотомъ спрашивалъ онъ. Алена качала отрицательно головой. — Гдѣ тебѣ больно? Скажи... Она злобно посмотрѣла на него: — Отстань, чортъ... тошно... Два раза въ теченіи дня у нея пошла кровь изъ носа. Гремухинъ ухаживалъ за ней и почти не отходилъ отъ кровати. Теперь онъ совсѣмъ не боялся заразы, онъ объ этомъ и не думалъ, хоть въ немъ все усиливалось убѣжденье, что у Алены тифъ. — Я послалъ за докторомъ, сказалъ онъ Шалымову. — За Вербивинымъ? — Да... за кѣмъ же? Онъ что-то не ѣдетъ... Часа черезъ три вернулась тройка, посланная за Вербивинымъ, но безъ него. Владиміра Петровича дома не застали. У него оставили записку Гремухина, съ просьбой пріѣхать какъ можно скорѣе. Въ кухнѣ Гришка плакалъ. Къ вечеру Аленѣ стало хуже. Лицо ея, казалось, было покрыто густой красной краской, руки и ноги постоянно вздрагивали, а дыханье со свистомъ вылетало изъ губъ. — Я послалъ за Вербивинымъ, сказалъ ей Гремухинъ, — онъ завтра будетъ... — Отчего не сегодня? хрипло отвѣтила она. — Заморить меня хотятъ, что-ли? Не видишь ты развѣ, что я больна! ====page 304==== Ѳедоръ Александровичъ взялъ ее за руку и, отъискавъ пульсъ, сосчиталъ сто десять ударовъ въ минуту. Онъ поблѣднѣлъ. Ему казалось, что сердце у него скрутилось въ груди и его стала разбирать злость на самого себя. — Я сегодня послалъ въ городъ за почтой, подумалъ онъ, — отчего я не сказалъ, чтобы привезли другого доктора! Онъ не смѣлъ больше заговаривать съ Аленой, боясь ее разсердить. Онъ только смотрѣлъ на нее, прислушиваясь къ ея стопамъ и дѣлалъ неимовѣрныя усилія, чтобы не заплакать и этимъ не взволновать дорогой Елены. Она-то не глядѣла на него, а уставилась покраснѣвшими глазами въ шкапчикъ, стоявшій у стѣны, противъ ея постели. Тамъ были заперты выкупныя деньги, тридцать восемь тысячъ. — Умру, Шалымовъ возьметъ, думала она и напрягала свое тѣло, чтобы остановить дрожь. Въ комнатѣ было темно. Гдѣ-то въ углу тускло горѣлъ ночникъ и свѣтъ отъ него падалъ на замочную скважину шкапчика. Ей было больно вглядываться, но она хотѣла смотрѣть, видѣть скважину, запертый шкапчикъ... Ей казалось, что если она отвернется, Шалымовъ подкрадется и взломаетъ его. — Бѣдная, бѣдная! думалъ Гремухинъ. — Какъ она страдаетъ! А я-то! Я-то! Какъ я мучаюсь! Что я буду дѣлать безъ нея! она для меня все... Онъ больше не выходилъ изъ ея комнаты, не шелъ разговаривать и совѣтоваться съ Шалымовымъ, потому что художникъ открещивался отъ него, какъ отъ зачумленнаго, избѣгалъ соприкосновенія съ нимъ и, послѣ каждой встрѣчи съ Гремухинымъ, опрыскивалъ себя одеколономъ. ====page 305==== — Надо потерпѣть, сказалъ онъ Настасьѣ Ѳадѣевнѣ, — неизвѣстно, что еще будетъ... Лучше не уѣзжать. — Дѣти могутъ заразиться, замѣтила та. — Глупости! Не выпускай изъ комнаты, такъ не заразятся. Вечеромъ прибыла почта изъ города. Аксинья принесла Ѳедору Александровичу письмо. — Спасибо, сказалъ онъ, — уйди, не шуми, — и тихо подошелъ къ ночнику. Письмо было изъ Швейцаріи и адресъ написанъ женской незнакомой рукой. Гремухинъ машинально распечаталъ и сталъ читать, но съ перваго раза ничего не понялъ. Онъ началъ снова и прочиталъ шепотомъ, не останавливаясь, все письмо до конца. Содержаніе его было слѣдующее: «Не пугайтесь, милый Ѳедоръ Александровичъ, Вашъ отецъ умеръ сегодня ночыо въ Neuchatel, hotel Bellevue. У него сдѣлался ударъ. Онъ ничего не успѣлъ передъ смертью сказать и я не знаю, что мнѣ дѣлать, потому что я все время плачу. Вы знаете, какъ я любила Вашего папашу и ухаживала за нимъ каждый разъ, какъ онъ былъ нездоровъ, хотя былъ очень сердитый. Я знаю, что для Васъ большое несчастье и я не понимаю, что теперь дѣлать. Денегъ у него было немного съ собой, но похороны стоятъ очень много, такъ какъ надо его повезти въ Женеву, гдѣ русскій кирхгофъ. Я заплачу, у меня тоже немного есть. Мой адресъ будетъ: Женева, hotel des Bergues. Можетъ быть, Вы пріѣдете или пришлете что-нибудь, а то мнѣ не на что выѣхать. Вы знаете, какъ отецъ Васъ любилъ. Poline Kranski». Ѳедоръ Александровичъ опустилъ письмо, подошелъ ====page 306==== къ Алениной кровати, сталъ передъ ней на колѣни и заплакалъ. — Одна ты у меня и болше никого нѣтъ, сказалъ онъ. задыхаясь. Отца онъ мало любилъ, но въ эту минуту ему показалось, что онъ лишился половины своего счастья, а что другая половина, Алена, находится при послѣднемъ издыханіи. — Одна ты у меня, повторилъ онъ. — я только тебя люблю. И онъ покрывалъ ея руку поцѣлуями. — Брось! прохрипѣла она. — и безъ тебя тошно. Дай пить. Онъ налилъ стаканъ воды и, нѣжно приподнявъ ея голову, напоилъ ее. — А ѣсть не хочешь? Онъ уже забылъ о письмѣ Полины Ивановны. Алена заслонила все. — Нѣтъ, не приставай, сказала она и грузно свалилась на подушку. — Гремухинъ провелъ ужасную ночь. Онъ ни на минуту не заснулъ и сидѣлъ одѣтый въ креслѣ у изголовья Алены, плача до боли во всемъ лицѣ, не думая (думать онъ не могъ), а такъ себѣ просто плача. Гришка ежеминутно справлялся у Анисьи и у Ефима, не слыхали ли чего о здоровья Елены Савельевны и тоже проплакалъ всю ночь напролетъ. ====page 307==== Наконецъ, утромъ, пріѣхалъ Вербивинъ. Гремухинъ его встрѣтилъ въ передней. Докторъ хотѣлъ начать одну изъ своихъ безконечныхъ привѣтственныхъ фразъ, но Ѳедоръ Александровичъ схватилъ его за руку и потащилъ за собой. — Вотъ больная, сказалъ онъ. — ради Бога, спасите ее. Вербивинъ не выразилъ удивленья, узнавъ въ новой своей паціенткѣ прежнюю осиновскую ключницу. Ему, какъ и всѣмъ въ уѣздѣ, было уже давно все въ подробностяхъ извѣстно. Онъ Аленѣ не задавалъ вопросовъ, понявъ, что это будетъ безполезно. Онъ только сосчиталъ удары пульса, измѣрилъ температуру и осторожно пощупалъ селезенку. — Тридцать девять и девять, сказалъ онъ и, отозвавъ Гремухина въ сторону, сталъ его распрашивать, когда она заболѣла, что она чувствовала, пила-ли, ѣла ли и т. п. Ѳедоръ Александровичъ отвѣчалъ какъ можпо яснѣй, но съ сильнымъ волненьемъ. — Ну, что? спросилъ онъ, — тифъ? — Да... впрочемъ, можетъ быть, не сыпной, а такъ себѣ. Я заѣду завтра или послѣ завтра. Раньше не стоитъ. Все-равно, въ этихъ болѣзняхъ помогаетъ не докторъ, а натура. Я вамъ оставлю термометръ; измѣряйте температуру нѣсколько разъ въ день, записывайте. Провѣтривайте комнату, давайте пить молоко, воду съ морсомъ, а на голову прикладывайте пузырь со льдомъ. Если у васъ нѣтъ, я пришлю пузырь. Ванны, пожалуй, нужны... ну, это мы увидимъ въ слѣдующій разъ. — Можетъ быть, не сыпной? приставалъ Ѳедоръ Александровичъ. ====page 308==== — Очень можетъ быть. Я думаю, это черезъ два дня выяснится. Кстати, если она будетъ бредить, вы не пугайтесь, это въ порядкѣ вещей. Если я вамъ буду нуженъ раньше, чѣмъ послѣ завтра, то пошлите за мной. Гремухинъ довелъ Вербивина до передней и вернулся, оставивъ его съ Шалымовымъ. — Какъ вы думаете? спросилъ художникъ, она не умретъ. Докторъ обрадовался возможности сказать длинную фразу. — Она-то! Помилуйте, во всю свою обильную паціентами, хоть и немноголѣтнюю практику, я не имѣлъ случая наблюдать столь крѣпкаго субъекта и я считаю почти несомненнымъ счастливый исходъ болѣзни, которой я не премину приписать прекрасному питанью данной больной. — Но вѣдь у нея тифъ! — И даже, вѣроятно, сыпной, но, повторяю, природа все можетъ превозмочь, если только не будетъ осложненій, за отсутствіе которыхъ я ручаться не могу, не смотря на громадное количество данныхъ, коими снабжаетъ насъ современная наука. Понятно, надо имѣть въ виду, что болѣзнь запущена. На нее, оказывается, первые два дня не обращали вниманія. Онъ красиво поклонился и уѣхалъ. Шалымовъ задумался. — Ишь ты! проговорилъ онъ, — выходитъ, надо уѣзжать. Ну, все-равно, дѣло наладимъ. ====page 309==== — Надежда, что y Алены не сыпной тифъ, а какая-нибудь другая форма этой болѣзни немного ободрила Гремухина, но не надолго. Часамъ къ шести вечера ей стало хуже. Она поминутно просила напиться, но больше глотка сразу не могла выпить, ей дѣлалось тошно, особенно, когда Гремухинъ подносилъ ей стаканъ молока. Пришлось поить ее морсомъ. Отъ пищи она отказывалась. Сидя около Алены, Ѳедоръ Александровичъ чувствовалъ, что отъ нея такъ и пышетъ жаромъ, какъ отъ печки. Лицо ея стало еще краснѣй, съуженные зрачки упирались все въ одну точку, въ замочную скважину шкапчика. Иногда Алена вскрикивала хриплымъ голосомъ. — Елена, дорогая, что съ тобой? спрашивалъ онъ. Она не отвѣчала, не слышала. Гремухинъ еще болѣе осунулся, похудѣлъ съ тѣхъипоръ, какъ она заболѣла. На немъ лица не было. Онъ плакалъ почти безпрерывно, не пилъ, не ѣлъ, не спалъ и не менѣе ея страдалъ отъ всѣхъ фазисовъ ея болѣзни. Каждый часъ измѣрялъ онъ температуру, всякій разъ надѣясь, что она хоть немного опустилась, но нѣтъ, все было 39,9 — 40, а къ вечеру сталъ термометръ показывать 40,1! Вербивинъ прислалъ пузырь. Ѳедоръ Александровичъ наполнилъ его мелкими кусочками льда и положилъ на голову Алены. Сперва она вскрикнула, стала ====page 310==== браниться, отрывочно, съ трудомъ выговаривая слова, но, спустя нѣкоторое время, успокоилась и стала ровно дышать. Около десяти часовъ вечера Гремухинъ задремалъ, но такъ легко, что слышалъ сквозь сонъ постоянное чириканье карманныхъ часовъ, лежащихъ на столѣ. Долго ли это состояніе продолжалось, онъ не зналъ, но черезъ нѣсколько времени ему показалось, что гдѣ-то около него отбиваютъ тактъ «барыни» и играютъ на гармоникѣ. — Что это? заспанно промычалъ онъ и повернулся на другой бокъ, упираясь локтемъ въ ручку кресла. Онъ опять задремалъ. Звуки гармоники сдѣлались яснѣй. Передъ нимъ выросла цѣлая картина: стояла толпа крестьянъ и крестьянокъ, а среди нихъ, махая платочкомъ, плясала грузная Алена въ шелковомъ платьѣ и приговаривала: Извините, господа, Что я вышла черна. Я на фабрикѣ была Сухарики терла. — Такъ и надо! Такъ и надо! гаркнули всѣ окружающіе, и изъ толпы высунулось круглое лицо Шалымова. — Э! ЭІ Э! Э! кричалъ онъ. Гремухинъ встряхнулся и посмотрѣлъ кругомъ себя. Алена все такъ же лежала съ открытыми глазами, часы по прежнему стучали и ночникъ тускло горѣлъ. Ѳедоръ Александровичъ глядѣлъ безсмысленно. Его немного тошнило. Онъ снова откинулся на спинку кресла, но вдругъ съ ужасомъ вскочилъ: Алена, не двигаясь и не отрывая глазъ отъ какой-то невидимой точки, запѣла: ====page 311==== — Охъ! Билъ меня мужъ. Колотилъ меня мужъ, Наступилъ на горло, Спасибо, не больно. — Что съ тобой, Елена? Дорогая! кинулся къ ней Гремухинъ, — ты поешь... тебѣ лучше? Она и не взглянула на него, какъ будто не слышала. — Полно, полно каневать! Приходи-ка ночевать! проговорила она. — Это бредъ, догадался Ѳедоръ Александровичъ, Бѣдная, бѣдная женщина. — Деньги, деньги! закричала она. Гремухинъ вздрогнулъ. Какія деньги? Онъ сталъ ее успокаивать: — Перестань волноваться, дорогая, это вредно, повѣрь мнѣ; вѣдь я такъ люблю тебя. — Полно, полно коневать! Приходи-ка ночевать! безсмысленно тараторила она. Гремухинъ приходилъ въ отчаянье. Плясовыя приговоры и постоянно возвращающійся возгласъ «деньги! деньги!» рвали ему душу на части. Никогда онъ еще такъ не страдалъ. — И я одинъ, съ озлобленьемъ думалъ онъ, — я одинъ! Ннкто мнѣ не поможетъ за ней ухаживать. Имъ все равно, что умираетъ самый близкій для меня человѣкъ. Господи! отчего я не сильный. Я бы ихъ всѣхъ побилъ. — Утромъ, когда пришелъ Гамакинъ по какому-то дѣлу, Гремухинъ не былъ въ состояніи сказать слова толкомъ. ====page 312==== — Дѣлайте, какъ хотите, объявилъ онъ прикащику, — вы лучше знаете. Иванъ Александровъ удалился въ отвратительномъ настроеніи духа. Онъ узналъ отъ прислуги, что Аленѣ хуже и это его сердило. — Хоть бы раньше деньги дала, а потомъ заболѣла, дура! злобно проговорилъ онъ. Днемъ Шалымовъ поймалъ Гремухина въ корридорѣ. — Послушай, сказалъ онъ, — такъ продолжаться не можетъ... — А что? Ѳедоръ Александровичъ оперся о стѣну и безсмысленно смотрѣлъ на него. Чего ему еще надо? Вмѣсто того, чтобъ помочь, ободрить, онъ только надоѣдаетъ. — Я хочу уѣхать съ Настасьей Ѳадѣевной и дѣтьми, объявилъ художникъ. — Съ дѣтьми? Какъ такъ? съ недоумѣньемъ пробормоталъ Гремухинъ. — Да, съ дѣтьми. Ты, я надѣюсь, не хочешь, чтобъ они заразились и умерли... — Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ, — Елена не хочетъ, чтобъ ты увезъ Ольгу. — Мало ли чего она хочетъ! Теперь она больна… — Нѣтъ, нѣтъ, упорно повторялъ Гремухинъ. Шалымовъ разсердился. — Это подло! закричалъ онъ, — ты просто негодяй. Потому что твоя мужичка больна, ты хочешь, чтобъ умерла твоя дочь и моя тоже! И пошлó, и пошлó. Гремухинъ нагнулъ голову, терпѣливо выслушивая упреки. — Ну, хорошо, сказалъ онъ наконецъ; — поѣзжайте, вы хоть не будете меня мучить. ====page 313==== — Давно бы такъ! Но... намъ нужны деньги... для твоей же дочери. — Деньги? Да деньги... Я не знаю. Онѣ заперты тамъ въ шкапчикѣ, у Алены. — Надо ихъ достать! — Надо ихъ достать, машинально повторилъ Ѳедоръ Александровичъ, — но какъ? Деньги заперты... Шалымовъ вытащилъ изъ кармана связку ключей. — Я взялъ у Настасьи Ѳадѣевны, сказалъ онъ, — навѣрно, найдется подходящій. — Но вѣдь это въ ея комнатѣ, она увидитъ. — Нѣтъ, ты самъ сказалъ, что она въ бреду. Ничего не подѣлаешь. — Пойдемъ, согласился Гремухинъ. Они вошли въ спальню. Больная лежала съ открытыми глазами и попрежнему глядѣла на шкапчикъ. — Можетъ быть, бредъ прошелъ, прошепталъ Ѳедоръ Александровичъ — Подождемъ, сказалъ художникъ. Они стали у двери и внимательно всматривались въ Алену, боясь двигаться; не зная, видитъ ли она ихъ или нѣтъ. Прошла минута. Гремухину казалось, что они вѣкъ такъ будутъ стоять. Онъ проклиналъ Шалымова въ душѣ. — Полно, полно каневать! Приходи-ка ночевать! забредила Алена. Гремухину стало легче. Художникъ фыркнулъ... — Нечего боятся, сказалъ онъ. Они подошли къ низкому орѣховому шкапчику, гдѣ хранились деньги. Оба они опустились на корточки и, не обращая вниманья на прерывающійся бредъ Алены, стали подносить къ скважинѣ то одинъ, то другой ====page 314==== ключъ. У нихъ у обоихъ сильно билось сердце, ихъ дыханья, сдержанныя, смѣшивались надъ связкой ключей, руки дрожали, пальцы путались въ связкѣ. Ѳедоръ Александровичъ сталъ на колѣни. У него заболѣли ноги. — Скорѣй же! сказалъ онъ, — вотъ этотъ ключь. Шалымовъ послушался. Замокъ затрещалъ, но дверцы шкапа не двинулись. — Скорѣй же! безпокоился Гремухинъ, — она на насъ смотритъ. — Пусть себѣ, пожалъ плечами Николай Демьяновичъ, — пусть смотритъ. Дѣйствительно, Алена, не переставая декламировать плясовые приговоры, уставилась въ спину Шалымова, заслонившую замочную скважину. Наконецъ подходящій ключъ нашелся и плавно перевернулся въ замкѣ. — Еще разъ, сказалъ Ѳедоръ Александровичъ. — Деньги! Деньги! вдругъ закричала Алена. Гремухинъ затрясся, а художникъ чуть не упалъ съ испуга. Они оба застыли, не смѣя дохнуть, боясь обернуться въ сторону больной. Даже переглянуться имъ было страшно. Видитъ она или бредитъ? думали они оба въ одно и тоже время. Черезъ нѣсколько секундъ Алена снова затараторила: — Капустка моя, Широкіе листья! Тебя любятъ мужики, Меня гармонисты. Слава Богу! Шалымовъ ожилъ и повернулъ ключъ во второй разъ. Дверцы отворились. На полкѣ лежали аккуратно сложенные розовые тысячные билеты. Художникъ хотѣлъ было протянуть руку, но Гремухинъ тихо отстранилъ его, взялъ одну изъ пачекъ и заперъ шкапчикъ на ключъ. ====page 315==== — Идемъ, сказалъ онъ. Они вышли на цыпочкахъ. — Полно, полно каневать! Приходи-ка ночевать! послала имъ въ догонку Алена. Въ корридорѣ Ѳедоръ Александровичъ далъ Шалымову деньги: — На, возьми себѣ. — Тутъ сколько? — Не знаю, много, бери. Шалымовъ развернулъ билеты и сосчиталъ ихъ пять по тысячѣ рублей каждый. Николай Демьяновичъ не ожидалъ, что ему дадутъ такъ много, а разсчитывалъ только на тысячу. Онъ протянулъ руку, чтобъ поблагодарить Гремухина, но тотъ уже вернулся къ Аленѣ, сидѣлъ около ея постели. — Бѣдная, говорилъ онъ, — я тебя ограбилъ; не сердись на меня. Ты знаешь, моя дорогая, я иначе не могъ поступить, меня слишкомъ страдать заставляли... — На другой день Шалымовъ и Настасья Ѳадѣевна уѣхали съ кормилицей и дѣтьми. Гремухинъ былъ почти радъ съ ними разстаться. Онъ думалъ, безъ нихъ ему будетъ легче, покойнѣй, мучать его не будутъ. Не мало сама Елена его терзала изъ-за нихъ. — Когда же вы мнѣ Ольгу назадъ привезете, — сказалъ онъ Николаю Демьяновичу, — и когда я васъ всѣхъ увижу? — Какъ когда! Весной. Странные вопросы. ====page 316==== — Ну, хорошо, весной, только пиши почаще о здоровьи ребенка. — Впередъ! пробасилъ Степанъ и тройка забрызгала по дорогѣ, размягченной октябрскимъ дождемъ. Какъ только они уѣхали, Ѳедоръ Александровичъ понялъ, что теперь ему будетъ еще тяжелѣй. Пустыя комнаты казались ему громадными. Онъ въ нихъ терялся, отвыкнувъ по нимъ ходитъ. Онъ побрелъ по гостинной, посмотрѣлъ въ окно на грустный осенній пейзажъ, вернулся въ спальню, къ Аленѣ и не отходилъ отъ нея, страдая отъ ея бреда, вынося ея брань въ тѣ минуты, когда она приходила въ себя и приставляя ежечасно термометръ къ ея горячему тѣлу. Ему было страшно. То онъ боялся, что она сейчасъ умретъ, то трясся при мысли о томъ, что она встанетъ, кинется къ деньгамъ, увидитъ, что одной пачки не хватаетъ и начнетъ его бить. — Она всегда бранится и дерется, думалъ онъ и ему казалось, что онъ меньше ее любитъ. Въ немъ на время притупились чувства. Утомленный безсонными ночами, онъ качался въ креслѣ, какъ обезсиленный долгой болѣзнью. Ему больно было ходить, противно ѣсть и только одного хотѣлось — выспаться. Подъ вечеръ пріѣхалъ Вербивинъ. — Сыпной, сказалъ онъ, осмотрѣвъ Алену. — Вы видите эти пятна? Я такъ и думалъ, что они на пятыйидень покажутся. Прошелъ день, другой, третій и т. д. Страданья Гремухина не прекращались. Аленѣ было не лучше, напротивъ, положенье ея ухудшалось и Вербивинъ «счелъ своимъ долгомъ указать Ѳедору Александровичу на могущую наступить развязку!». Бредъ, крики больной, брань, служащая признакомъ ====page 317==== временного возвращенья сознанья, безсонныя ночи, проведенныя въ ногахъ Алениной кровати, все это окончательно обезсилило въ душевномъ отношеніи и безъ того слабаго Гремухина. Иногда, онъ убѣгалъ на минутку въ кухню, къ Гришкѣ. — Ну, что, ваше благородіе, спрашивалъ тотъ слезливымъ голосомъ — не лучше Аленушкѣ? — Нѣтъ, не лучше. Она несчастная. Она... она... Онъ, обыкновенно, больше выговорить не могъ и, махнувъ рукой, быстро уходилъ въ спальню. Наконецъ, въ концѣ второй недѣли со дня заболѣванья, Алена умерла. Случилось это утромъ. Гремухинъ только что проснулся послѣ получасовой дремоты и, взявъ термометръ, машинально приготовился измѣрить температуру, дошедшую, за часъ передъ тѣмъ, до 40,9. Вдругъ онъ замѣтилъ, что Алена не дышетъ, похолодѣла, умерла... Какъ сумасшедшій, отпрыгнулъ онъ отъ нея въ внезапномъ страхѣ и тотчасъ же, безъ шапки, не сказавъ никому ни слова, выбѣжалъ изъ дома. Октябрскій дождь, смѣшанный со снѣгомъ, хлесталъ его по лицу, заползалъ за воротникъ, въ рукава, но онъ ничего не замѣчалъ. Ему было страшно, онъ хотѣлъ бѣжать, уйдти какъ можно дальше. Быстро перешелъ онъ черезъ дворъ и зашагалъ по грязнымъ аллеямъ фруктоваго сада. — Господи! шепталъ онъ, — умерла, умерла! Что мнѣ дѣлать. Я не понимаю. Я боюсь, Господи! Спаси меня... Дошедши до конца аллеи, онъ неожиданно для самого себя, заплакалъ, зарыдалъ съ такой силой, что ====page 318==== его рыданья были похожи на собачій вой. Его душило, ему казалось, что горло и небо разрываются на части; онъ хотѣлъ зажать себѣ ротъ, перестать плакать, но сильный пронзительный вой вырывался изъ его искривленныхъ губъ и слезы безпрерывно лились, смѣшиваясь съ дождемъ на его всклокоченной бородѣ. Силъ у него не хватило, онъ сѣлъ на мокрую желтую траву и сталъ валяться, продолжая рыдать, цѣпляясь ногтями за свой запачканный костюмъ. Онъ, среди своихъ конфульсій вспомнилъ, что такъ плакалъ, когда, будучи ребенкомъ, капризничалъ. Вдругъ онъ услышалъ трескъ сучьевъ и на него пахнуло чѣмъ-то теплымъ. Гремухинъ поднялъ голову. Передъ нимъ стоялъ добрый Фингалъ, грустно виляя хвостомъ и глядя на своего хозяина съ сочувствіемъ. — Измучили Ѳедора Александровича панихиды. Ненавистный запахъ ладона преслѣдовалъ его по всѣмъ комнатамъ, не давая вздохнуть, затемняя почти потухшую мысль. Со дня смерти Алены вплоть до ея похоронъ онъ не жилъ, а слонялся изъ одного мѣста въ другое, ничего не понимая, безсознательно напѣвая то плясовой приговоръ, то «со святыми упокой»... Ее похоронили. Гремухинъ не пошелъ. Онъ остался дома. Его снова стала преслѣдовать мысль, что ему необходимо додуматься до чего-то, душевно опереться о какую-нибудь точку, перестать биться о собственную душу, какъ муха объ стекло. ====page 319==== Онъ сѣлъ за письменный столъ и схватился за голову. — Постой, постой, сказалъ онъ себѣ. — надо сообразить, такъ нельзя остаться. Но сообразить-то онъ никакъ не могъ, отвыкнувъ отъ этого. Онъ какъ-будто встрѣчалъ въ своемъ мозгу перегородку, черезъ которую никакъ нельзя было ему перебраться. Голова у него болѣла, руки ломило, и на груди давила непонятная тяжесть. Вдругъ, у него въ умѣ точно завѣса отдернулась. Онъ ясно увидѣлъ себя, до чего онъ дошелъ, что изъ него сдѣлалось въ какіе-нибудь полтора года. — До чего я дошелъ! закричалъ онъ. — Какая гадость! Что мнѣ дѣлать! Господи! Я одинъ! Я одинъ! Друзей, товарищей у меня нѣтъ, я всѣхъ оттолкнулъ, а что бы я далъ, чтобъ со мной былъ хотя Кханниковъ или Пахлинъ! Отецъ умеръ, у меня нѣтъ семьи, у меня никого нѣтъ! Онъ сталъ искать, что ему дѣлать, но мысли стали снова понемногу терять гибкость. — Уѣхать? мелькнуло у него въ головѣ. — Куда? Вотъ, я хотѣлъ съ Еленой поѣхать въ Италію, да она умерла и не хотѣла, въ Парижъ тоже она не согласилась. Господи! Я одинъ! Спаси меня, сдѣлай, чтобъ я не былъ покинутъ. — Я не могу, не хочу быть однимъ, настойчиво твердилъ онъ. Внезапно его озарила мысль: онъ вспомнилъ о своемъ ребенкѣ. Выпишу Ольгу сюда, рѣшилъ онъ, — тогда я не буду одинъ, буду ее воспитывать учить... пусть ужь Шалымовы пріѣзжаютъ съ ней. Онъ торопливо досталъ листъ бумаги и составилъ депешу: «Елена умерла, пріѣзжайте скорѣй съ Ольгой, деньги есть, сколько угодно, телеграфируй отвѣтъ». ====page 320==== — Шалымовъ скверный человѣкъ, подумалъ Гремухинъ, — онъ, навѣрно, изъ-за денегъ пріѣдетъ, я ему немного дамъ. Онъ отправилъ верхового въ городъ, на телеграфъ, и попросилъ его зайдти на почту, авось будетъ письмо отъ Николая Демьяновича. Сдѣлавъ это, онъ сталъ нетерпѣливо топтаться по комнатамъ, высчитывая, когда прибудетъ отвѣтъ. Время тянулось долго. Наконецъ, онъ не вытерпѣлъ, пошелъ въ буфетъ, досталъ бутылку мадеры, откупорилъ ее и сталъ пить рюмку за рюмкой. — Такъ скорѣй время пройдетъ. Въ самомъ дѣлѣ, ему вскорѣ стало какъ-будто весело, а покончивъ съ бутылкой, онъ растянулся на диванѣ. — Пріятно, сказалъ онъ, потягиваясь, — я такъ давно не спалъ. Онъ заснулъ и спалъ съ шести часовъ вечера до шести утра. Проснувшись, онъ сейчасъ же вскочилъ на ноги. — Надо узнать, есть ли отвѣтъ, сонно пробормоталъ онъ и, еще шатаясь отъ сна, побрелъ въ кухню. Голова у него кружилась, въ вискахъ стучало. — Ну, что? спросилъ онъ Ефима, — есть депеша? — Никакъ нѣтъ-съ. Съ почты письмо есть. Гремухинъ взялъ письмо и вернулся въ гостинную. Онъ распечаталъ конвертъ, сталъ читать, но съ первыхъ же словъ вскрикнулъ и, повалившись на диванъ, хотѣлъ заплакать, но не могъ, слишкомъ тяжело ему было. Вотъ что было написано въ этомъ письмѣ: «Добрѣйшій Ѳедоръ Александровичъ. Случилось у насъ большое горе. Сейчасъ какъ мы пріѣхали въ Петербургъ Ольга заболѣла и умерла отъ дифтерита. Я тогда ====page 321==== хотѣла Вамъ писать, но Николай Демьяновичъ не позволилъ, сказалъ, что не надо, только огорчать Васъ. Я не виновата, что она умерла, я все дѣлала, что женщина можетъ, но докторъ сказалъ, что это такъ. Я нисчастная женщина. Вотъ уже два дня, какъ Николай Демьяновичъ бросилъ меня, уѣхалъ заграницу. Теперь я осталась съ Анюткой и безъ копѣйки. Сжальтесь надъ нами, пришлите что-нибудь, у насъ ничего нѣтъ. Вы знаете, я Вашу Олечку, любила, а Николай оставилъ свою картину, продай, говоритъ и живи и никто картины не купитъ. Не оставте безъ помощи, извѣстная Вамъ Настасья Иванова». Рухнула послѣдняя надежда Гремухина. — Одинъ, одинъ, бормоталъ онъ, глядя въ одну точку съ безсмысленнымъ выраженьемъ лица. — одинъ, какой я несчастный! Около часа сидѣлъ онъ, не двигаясь и повторяя все тоже слово. Вдругъ онъ улыбнулся, точно придумалъ что-то, пошелъ въ спальню къ шкапчику съ деньгами, вынулъ всѣ тысячные билеты, распихалъ ихъ по карманамъ, надѣлъ шляпу, взялъ тросточку и отправился въ контору. — Вамъ нужны деньги на расходъ? спросилъ онъ Гамакина. — Такъ точно, ваше благородіе, потому, значитъ, доходовъ нѣтъ совсѣмъ... — Хорошо, хорошо, берите. И Гремухинъ, не считая, бросилъ нѣсколько розовыхъ билетовъ на столъ. Прикащикъ вытаращилъ глаза и только тогда опомнился, когда баринъ вышелъ. Изъ конторы Ѳедоръ Александровичъ направился въ кухню. На душѣ у него было легко. ====page 322==== — Отъ Гамакина отдѣлался, проговорилъ онъ, — авось, теперь долго не будетъ приставать со счетами. — Гришка, сказалъ Гремухинъ, вошедши въ кухню. — пойдемъ со мной. Гришка послушно поставилъ кастрюлю, бывшую у него въ рукахъ, и послѣдовалъ за бариномъ въ столовую. Проходя черезъ буфетъ, Ѳедоръ Александровичъ захватилъ бутылку вина и два стакана. Все у него дѣлалось скоро, свободно. — Ну, Гришка, сказалъ онъ, — не хочешь ли денегъ? Гришка мотнулъ головой: — Нѣ... мнѣ денегъ не надо. — Да на-же. Гремухинъ протянулъ ему нѣсколько тысячъ. — Нѣ, съ деньгами зарѣжутъ Ѳедоръ Александровичъ засмѣялся. — Славный ты малый. Я такъ и зналъ, что ты откажешься... я хотѣлъ пошутить... Честное слово! Не сердись. Садись, будемъ говорить объ Еленѣ.. При словѣ «Елена» Гришка заморгалъ и, очевидно, собрался захныкать. — Ну, не плачь, не плачь, улыбался Гремухинъ, — что было, то прошло. Ничего не подѣлаешь. Напротивъ, ты долженъ радоваться: теперь ты будешь вмѣсто Алены въ домѣ жить... да, да... Какъ баринъ. Это ничего, что ты солдатъ, вѣдь и Алена была крестьянка. Ты, какъ мужъ, будешь ея наслѣдникомъ... Выпей Гришка... Пей же, бестія! Выпьемъ на ты… КОНЕЦЪ. ====page==== ====page====