Н. Каразинъ. ТИГРИЦА. БЫЛЬ. “МОИ СТРАНСТВОВАНIЯ И ВСТРѢЧА”. М О С К В А, Типографія быв. А. В. Кудрявцевой, Мясницкая, д. Сытова. 1882. ====page==== ====page==== Н. Каразинъ. ТИГРИЦА. БЫЛЬ. “МОИ СТРАНСТВОВАНIЯ И ВСТРѢЧА”. М О С К В А, Типографія быв. А. В. Кудрявцевой, Мясницкая, д. Сытова. 1882. ====page==== ====page==== “ТИГРИЦА”. БЫЛЬ. “Мои странствованія и встрѣча”. I. Вотъ уже три часа, какъ я вернулся изъ театра… Я уже раздѣтъ, лежу подъ одѣяломъ, держу передъ глазами какую-то книгу. Еслибъ кто-нибудь смотрѣлъ на меня со стороны, онъ бы могъ думать, что я читаю. Нѣтъ, я не въ состояніи, — я не могу читать. Строки сливаются въ сплошныя, сѣрыя полосы, въ глазахъ рябитъ отъ этихъ полосъ, заглавныя буквы прыгаютъ передо мною... какое-же тутъ чтеніе!... Я уже пробовалъ заснуть... я потушилъ свѣчу. — но тотъ часъ-же зажегъ ее снова… Я весь охваченъ какимъ-то страннымъ, лихорадочнымъ волненіемъ... Вѣдь не пьянъ же я, въ ====page 3==== самомъ дѣлѣ! Я даже не ужиналъ сегодня... значитъ, — я боленъ! Я припоминаю, что когда-то испытывалъ уже нѣчто подобное. Это было лѣтъ восемь тому назадъ... Кажется… да... это было въ Ходжентѣ, въ одной изъ тамошнихъ опіумныхъ лавочекъ… Путешествуя по центральной Азіи, изучая мѣстные нравы и обычаи, я, между прочимъ, дѣлалъ надъ собою опыты отравленія гашишемъ... Ощущеніе, которое я испытывалъ тогда и которое испытываю теперь, чрезвычайно похожи. Я, кажется, начну скоро бредить... У меня уже безсознательно сорвалось съ языка нѣсколько словъ… Мой слуга-татаринъ пріотворилъ дверь, вопросительно посмотрѣлъ на меня, выждалъ немного и скрылся. Я закрылъ глаза, — а все-таки вижу… Передо мною ясно, отчетливо… — ”Да на нее и смотрѣть даже страшно…” Это сказалъ вслухъ мой сосѣдъ по креслу въ театрѣ… Какая толпа сгруппировалась у барьера, сколько биноклей направилось на одну и ту-же ложу...! Да, это было какое-то особенное, поразительное явленіе, — явленіе, непривычное для глазъ петербуржцевъ. Ложа, второй номеръ бель-этажа, обращала на ====page 4==== себя несравненно большее вниманіе, — чѣмъ сама сцена. Ту, кто сидѣлъ въ этой ложѣ, никто до сихъ поръ, никогда не видѣлъ. Очень можетъ быть, что второй разъ она и не покажется. Она, очевидно, не здѣшняя, петербургская; — она дитя юга. — Въ этомъ не можетъ быть никакого сомнѣнія… Сегодня я попалъ въ театръ случайно. Я не собирался туда вовсе; пьеса меня не интересовала нисколько — я даже не потрудился узнать, что играютъ. Машинально подошелъ я къ кассѣ... Узкіе проходы передъ ея окномъ были, противъ обыкновенія, пусты; — самое окно, завѣшанное тафтяною занавѣскою, свѣтилось зеленымъ четвероугольникомъ; надъ окномъ висѣлъ ярлыкъ, — на ярлыкѣ этомъ четко и ясно значилось: — “билеты всѣ проданы”. Нисколько не огорчившись этимъ молчаливымъ отказомъ, я повернулъ назадъ. — Вамъ кресло требуется? подошла ко мнѣ потертая, старая шинель съ капишономъ. — Да, пожалуй... — Вотъ мое... самъ я не могу быть, заговорила шинель такимъ вкрадчивымъ, мягкимъ голосомъ. — Я не барышникъ... я за свою-же цѣну... Этотъ билетъ мнѣ прислали... но я предпочелъ-бы получить деньги... знаете, бываютъ случайныя обстоятельства... ====page 5==== Я взялъ протянутый мнѣ клоченъ розовой бумажки, расплатился, взглянулъ на продавца… Я видѣлъ только поля смятаго цилиндра, полысѣвшій, вылинявшій боберъ на воротникѣ, между тѣмъ и другимъ кончикъ блѣднаго, заострившагося носа, — больше ничего… Не зайди я въ театръ, не подходи къ кассѣ, не встрѣть этого проклятаго, восковаго, словно у трупа — носа, я бы… Да, я бы спалъ теперь спокойно, не испытывая этого дурацкаго волненія… Что же это такое въ самомъ дѣлѣ?... Вѣдь - не влюбленъ же я!... Только въ старыхъ романахъ случаются такія диковины, что вотъ такъ — взялъ, увидалъ, да и сразу… Нѣтъ, рѣшено! Надо встать, одѣться, поѣхать къ Воронину, или хоть къ Туликову, взять холодную душу, принять, пожалуй, ложку... говорятъ, это помогаетъ въ такихъ случаяхъ... потомъ снова лечь, почитать чего-нибудь поусыпительнѣе “Сестру милосердія” или “Простыя рѣчи”, что-ли… — Гайнула — одѣваться!... Или я очень тихо произнесъ этотъ призывъ, или-же не произносилъ его вовсе. Мой татаринъ не явился на этотъ разъ съ своими услугами… Проснулся я на другой день за полдень, проснулся свѣжій и бодрый, только съ остатками легкой головной боли, которая отъ перваго же стакана чернаго кофе благополучно разсѣялась. ====page 6==== Теперь я успокоился; нервное потрясеніе, произведенное на меня этою женщиною, улеглось; я уже могу отдать себѣ отчетъ, — я припоминаю. Ложа была драпирована, эта драпировка скрывала мужчину — спутника незнакомки; я видѣлъ только руку его въ толстой военной перчаткѣ и синій обшлагъ мундира, за то она сидѣла вся на виду, у самаго барьера, какъ-разъ по срединѣ ложи. Изъ-подъ черной, бархатной шляпы съ какимъ-то необыкновенно яркимъ плюмажемъ и цѣлымъ огородомъ пестрыхъ цвѣтовъ выбивались черные, блестящіе локоны, обрамливая лицо и спускаясь ниже плечъ; тѣнь отъ шляпки закрывала половину лица; густыя брови, почти сросшіяся надъ носомъ, казались отъ этой тѣни еще темнѣе и рѣзкими полукругами очерчивали глазныя впадины; глаза ея, правильно прорѣзанные, отѣненные длинными рѣсницами, смотрѣли смѣло, даже дерзко — они словно вызывали, и невольно заставляли потупляться встрѣчные взгляды, отводить въ сторону — безцеремонно направленные бинокли. Тонкій прямой носъ, красивый вырѣзъ ноздрей, маленькій ротъ и блестящіе бѣлые зубы, указывали ясно на ея происхожденіе. Смуглый цвѣтъ лица, почти кофейный, съ чуть замѣтнымъ бархатистымъ румянцемъ на щекахъ, носилъ на себѣ слѣды южнаго загара, не смытые даже нашимъ сѣвернымъ морозомъ... ====page 7==== Не смотря на высокую температуру въ театрѣ — ей, кажется, было холодно; она плотно завернулась въ яркую восточную шаль, обтянутыя складки которой отчетливо обрисовывали ея кругленькія плечи и высокую, атлетически-развитую грудь… Черезъ всю правую щеку ея тянулся довольно замѣтный рубецъ-шрамъ, оставшійся должно быть отъ раны; этотъ рубецъ начинался почти отъ наружнаго угла праваго глаза и кончался у подбородка.. но это нисколько не портило лица красавицы — и придавало ей еще большую, какую-то дикую, грацію… Едва я взглянулъ на нее — я уже не спускалъ съ нея глазъ, я отворачивался только тогда, когда взгляды скрещивались... Я пробовалъ противиться, пробовалъ выдержать, — и не могъ... Кажется и всѣ остальные испытывали то же ощущеніе. Недаромъ же мой сосѣдъ замѣтилъ, что “на нее даже смотрѣть страшно”. Да, страшно... Мнѣ кажется, что въ темнотѣ эти глаза должны сверкать какъ уголья… Взглядъ ея не былъ обыкновеннымъ, естественнымъ взглядомъ... Въ немъ отражалась какая-то особая внутренняя сила... Какое-то могучее чувство одушевляло его и придавало ему это чарующее, пронизывающее насквозь выраженіе… Я не знаю, какое это было чувство, но это чувство не могло назваться любовью. ====page 8==== Мнѣ случалось не разъ, въ густыхъ Камышевыхъ заросляхъ “Сыра” и “Аму” лицомъ къ лицу встрѣчаться съ тигрицею... Я встрѣтился разъ съ такою, которая отыскивала по слѣду своихъ, только что выкраденныхъ изъ логовища дѣтенышей… Она была убита; пуля изъ берданки оказалась сильнѣй ея отваги, ея острыхъ зубовъ, ея желѣзныхъ когтей, но я никогда не забуду того взгляда, который бросило на меня умирающее животное… Въ данную минуту мнѣ припомнился именно этотъ послѣдній взглядъ, съ тою только разницею, что онъ былъ мгновенный, вспыхнувшій и моментально погасшій, вмѣстѣ съ послѣднею искрою прерванной жизни… Теперь же подобный взглядъ былъ постояненъ, продолжителенъ, онъ преслѣдовалъ меня своимъ молчаливымъ укоромъ, — напоминалъ мнѣ о неотразимой, безпощадной мести… Въ лихорадочномъ бреду, охватившемъ меня сегодня ночью, — смуглая красавица въ ложѣ представлялась мнѣ ожившей, преображенной тигрицей... Разстроенное воображеніе, взбудораженные нервы рисовали мнѣ грандіозныя картины южной природы... Да, это ея настоящая обстановка, — а не здѣсь, въ этой ложѣ съ драпировками, въ этомъ обществѣ людей, носящихъ цивилизованное платье, обладающихъ, хотя по внѣшности — цивилизованными нравами и обычаями. ====page 9==== — C’est un monstre! донеслось замѣчаніе изъ ложи бенуара… — Non, c’est une femme! послышалось другое замѣчаніе — рядомъ… Я взглянулъ туда: это переговаривались двѣ рыжекудрыя дочери Парижа, — лорнируя мою “тигрицу”. Два антракта подрядъ я бродилъ по корридору бель-этажа, разсчитывая, что незнакомка выйдетъ изъ ложи, — но обѣ мои прогулки были безуспѣшны. Двери ложи оставались заперты; тамъ было тихо, — въ противуположность сосѣдней, гдѣ болтали безъ умолку. Спектакль еще не былъ оконченъ, когда она у ѣхала; я помню, какъ бросился я къ подъѣзду, какъ я выскочилъ на морозъ, не успѣвъ даже отыскать своей шубы... и снова безуспѣшно. Я слышалъ только, какъ щелкнула дверца кареты, какъ заскрипѣли по снѣгу ея колеса. Я, впрочемъ, слышалъ приказаніе, отданное кучеру: “Домой!” Но куда — домой — куда именно?!... Однако голосъ приказывавшаго показался мнѣ знакомымъ — жаль, что я не могъ видѣть его въ лицо: умышленно или нѣтъ, — но онъ такъ тщательно скрывался все время за драпировками своей ложи. Нѣсколько дней спустя мнѣ надо было навѣстить одного моего пріѣзжаго знакомаго. Я зналъ, что ====page 10==== онъ остановился въ “Hôtel de Paris” и, выбравъ удобное время, направился туда… Разсматривая доску, гдѣ записаны всѣ живущіе, кто въ какомъ номерѣ, я невольно обратилъ вниманіе на знакомую мнѣ фамилію: “Наземовъ, полковникъ, № 14”. Едва я взглянулъ на эту надпись, какъ тотчасъ-же мой слухъ отчетливо и ясно воспроизвелъ слышанное мною на подъѣздѣ театра “домой!” — это былъ его голосъ. У меня даже голова закружилась отъ волненія. Такъ, значитъ, здѣсь! Я могу къ нему взойти, я могу видѣть его, я могу, конечно, видѣть и… — Наземовъ въ номерѣ четырнадцатомъ? машинально спросилъ я у швейцара. Тотъ молча стеръ рукавомъ написанную Фамилію. — Зачѣмъ?... — Сегодня съ утреннимъ въ Москву выѣхали, стереть забыли, удовлетворилъ мое любопытство швейцаръ. Я закусилъ губу отъ злости… — Онъ одинъ здѣсь жилъ?... спросилъ я, подавивъ, на сколько могъ, свое волненіе. — Никакъ нѣтъ, съ барыней… Мнѣ показалось, что швейцаръ улыбается, глядя на меня, да еще какъ! Конечно, мнѣ это только показалось… — Кто такая?... Не знаю почему, но я чувствовалъ, что краснѣю до ушей... ====page 11==== — Индіанка какая-то, сказывали, а можетъ татарка... Впрочемъ, не могу знать, потому наше дѣло... извѣстно… Но я уже не слушалъ, въ чемъ состоитъ его швейцарское дѣло и вышелъ на улицу, забывъ о своемъ пріятелѣ, забывъ настоящую цѣль моего посѣщенія. А вѣдь могъ-же я днемъ раньше прійти сюда, ну хоть вчера еще вечеромъ, могъ-же вѣдъ... собирался даже… “Индіянка, а можетъ быть татарка” — вотъ и всѣ свѣдѣнія, которыя я могъ собрать объ ней, объ этой тигрицѣ, я ее не могу называть иначе. Развѣ написать Наземову, мы когда-то были съ нимъ хороши... Да гдѣ онъ теперь?... Уѣхалъ въ Москву... Москва велика, тамъ онъ былъ навѣрное проѣздомъ. Конечно, разузнать можно: стоитъ только поѣхать въ главный штабъ, похлопотать, справиться... но только изъ-за чего бѣсноваться, ради какой именно цѣли?... Вотъ это-то “изъ-за чего” и пришло мнѣ въ голову на другой же день послѣ моего визита въ “Hôtel de Paris”, а мало по малу, даже очень скоро, изгладились и слѣды впечатлѣнія, произведеннаго на меня этою женщиною. Я даже сталъ приписывать все случившееся со мною исключительно нервному раздраженію, моей временной болѣзни, усиливающей въ данную минуту мою впечатлительность. ====page 12==== Прошло года два. Мнѣ снова пришлось ѣхать въ среднюю Азію. Я назначенъ былъ членомъ ученой Аму-дарьинской экспедиціи, цѣль которой была изслѣдованіе и изученіе дельты этой рѣки, имѣющей такое важное значеніе для внутренней азіатской торговли… Я съ удовольствіемъ принялъ приглашеніе участвовать въ этой экспедиціи. Сборы мои были не долги, и, спустя девять дней по выѣздѣ моемъ изъ Петербурга, я уже сѣлъ въ почтовый тарантасъ, на рубежѣ, гдѣ кончаются желѣзно-дорожные и пароходные пути сообщенія, продукты новѣйшей цивилизаціи. Настоящее путешествіе именно съ этой минуты только и начинается. Васъ уже не везутъ по заранѣе установленному маршруту, съ разсчитаннымъ, чуть не съ минутною точностію, временемъ, — какъ какой нибудь тюкъ съ товаромъ. Вы теперь уже ѣдете сами, располагаете какъ угодно своимъ временемъ, чувствуете себя свободнымъ, а не связаннымъ по рукамъ и ногамъ, зависящимъ отъ колокольчика сторожа, шаловливаго, словно подсмѣивающагося надъ вашей немощностью свистка кондуктора и болѣе солиднаго, рѣжущаго ухо свистка паровой машины. Передъ вами не мелькаютъ уже разрозненные клочки пейзажа въ узкихъ окнахъ вагона, отъ которыхъ рябитъ въ глазахъ... нѣтъ, справа и слѣва разстилаются теперь привольныя картины степей; ====page 13==== грудь ваша свободно и легко дышетъ чистымъ воздухомъ, а не чернымъ дымомъ каменнаго угля, или вонючимъ чадомъ накалившихся металлическихъ частей машины. Теперь вы можете смѣло вынуть изъ чемодановъ ваши записныя книжки и альбомы и заносить въ нихъ свои путевыя впечатлѣнія. Вы избавлены отъ необходимости ограничиваться только бѣглыми замѣтками, связь которыхъ часто теряется, дѣлая ихъ совершенно безполезными… Вы теперь только живете полною жизнію путешественника — и понимаете, почему истые любители этой жизни съ такимъ отвращеніемъ относятся къ рельсамъ и душнымъ, тѣснымъ клѣткамъ-вагонамъ. Стемнѣло, когда я подъѣзжалъ къ станціи Карасай... Сѣрыя тучи еще съ полудня заволокли все небо, надоѣдливо моросилъ мелкій дождь и холодный вѣтеръ пронизывалъ меня насквозь, несмотря на теплое пальто и непромокаемый плащъ съ капишономъ. Перегонъ былъ великъ, лошади утомились и еле переставляли ноги, шлепая некованными копытами по жидкой грязи размякшей дороги. Ямщикъ киргизъ съежился подъ своимъ верблюжьимъ халатомъ, нахлобучилъ на глаза мохнатый, намокшій малахай и, казалось, дремалъ, распустивъ веревочныя возжи… Мы тащились почти шагомъ; тарантасъ покачивался изъ стороны въ сторону и уныло скрипѣлъ, въ тонъ розыгравшейся непогодѣ. ====page 14==== Тишина и безлюдіе царствовали кругомъ, только, вправо, невдалекѣ отъ дороги, виднѣлись какія-то темныя, горбатыя массы... Эти массы медленно двигались одна за другою, меланхолически гудя подвѣшанными подъ шеи колокольчиками: — это былъ запоздалый караванъ, непоспѣвшій засвѣтло къ мѣсту ночлега. Дальше, почти на горизонтѣ, сквозь туманную мглу моросившаго дождя, мигало пятнистое, красноватое зарево; тамъ должно быть расположился киргизскій аулъ, а можетъ быть бивакировалъ такой же караванъ, какъ и тотъ, что мы сейчасъ обгоняемъ. — Близко станція? спросилъ я ямщика. — Мона-Джакымъ! (вонъ-близко) отвѣчалъ тотъ, высвободилъ изъ подъ халата руку съ нагайкою и ткнулъ ею для ясности впередъ, по направленію дороги. И дѣйствительно было близко. Я слышалъ, какъ бурлила впереди расходившаяся отъ весеннихъ дождей рѣчка “Кара-сай”... Не смотря на темноту, я уже узнавалъ окрестную мѣстность... я видѣлъ черный гребень крутаго скалистаго обрыва, Карасайскаго оврага... Мы должны подъѣхать къ нему — вплотную, потомъ повернуть вправо, обогнуть излучину, въ концѣ которой устроенъ былъ спускъ — зигзагомъ, воспользоваться этимъ спускомъ, вбродъ перебраться черезъ рѣчку — и затѣмъ уже… Впрочемъ я слышалъ, что, со времени моей послѣдней ====page 15==== поѣздки, станцію перенесли съ того берега на этотъ, значитъ рискованная переправа предстояла мнѣ уже послѣ благодатнаго отдыха въ станціонной комнатѣ, съ теплою печью, съ привѣтливо кипящимъ самоваромъ, со всѣми прочими благами, цѣнность и значеніе которыхъ незнакомы, невѣдомы домосѣду горожанину, за то слишкомъ хорошо извѣстны намъ, путешественникамъ… А вотъ и станція. Черный силуэтъ приземистаго домика ясно обрисовался во мракѣ. Окна его были освѣщены, и длинныя, дрожащія полосы свѣта тянулись, отраженныя въ дождевыхъ лужахъ. Вдоль камышевой изгороди двигался фонарь, освѣщая — то усталую конскую морду, то холщевую кибитку, то забранныя кверху оглобли повозки... Баба въ сарафанѣ, въ накинутомъ на плечи полушубкѣ, раздувала самоваръ на крыльцѣ, брякая прогорѣвшею желѣзною трубою; около нея вертѣлась паршивая, намокшая, озябшая собаченка, вздрагивая при каждомъ фейерверкѣ искръ, разносившихся изъ-подъ самовара. Мимо насъ, сломя голову, проскакалъ киргизенокъ, верхомъ на неосѣдланной лошади, обдавъ насъ при этомъ грязью изъ подъ копытъ своей лошаденки. Передъ крыльцомъ стоялъ чей-то тарантасъ, давно уже распряженный; темная фигура, взобравшись ====page 16==== на его подножку, доставала какія-то вещи изъ глубины повозки. — Зачимъ на дорога сталъ... Гей!... крикнулъ мой ямщикъ — никада на дорога стоять... Тпру!... Эй, Рустемъ-бай!... — Ого! отвѣтилъ откуда-то, изъ нѣдръ мрачнаго навѣса, должно быть самъ Рустемъ-Бай!.. — Ночевать будете, ваше благородіе? подошелъ къ моему экипажу казакъ урядникъ, смотритель станціи. — А что? — Да на счетъ переправы опасность имѣется, великая прибыль воды, какъ бы чего... Вчера вотъ генеральшу переправляли, такъ очень подмочили, жаловаться по пріѣздѣ хотѣли... И такъ какъ мы въ этомъ дѣлѣ ни въ чемъ не виноваты… — Есть кто нибудь на станціи?... прервалъ я сообщенія урядника. — Двое ночуютъ. Осторожнѣе, ваше благородіе, – здѣсь топко... извольте нащупать дощечку... Эй, косоглазый чортъ! свѣти сюда фонаремъ... Валетка, цыцъ! чего рычишь!... пожалуйте! Я съ удовольствіемъ вылѣзъ изъ телѣги, расправилъ свои онѣмѣвшіе отъ долгаго сидѣнья члены и взошелъ въ сѣни. Пріятная теплота охватила меня сразу... Съ правой стороны пахло свѣже-испеченнымъ хлѣбомъ, съ лѣвой — только-что смазанными дегтемъ хомутами... Казакъ-урядникъ ловко распахнулъ дверь въ станціонную ====page 17==== ціоиную комнату; яркій ослѣпительный свѣтъ заставилъ меня въ первую секунду зажмуриться... я переступилъ порогъ. Чисто выбѣленныя стѣны и потолокъ комнаты усиливали освѣщеніе, громадная печь съ лежанкою занимала чуть не треть всего помѣщенія; на этой лежанкѣ, навзничь, растянувшись во весь ростъ, лежалъ толстый купецъ, съ окладистою рыжею бородою, и должно быть спалъ, потому что его распухшій, багровый носъ выводилъ самыя разнообразныя, неожиданныя трели... Вдоль стѣнъ стояли неизбѣжные диваны, обитые побурѣвшей, залоснившейся кожею; между оконъ — столъ, покрытый клеенкою; на столѣ самоваръ, отпертый погребецъ, бумажный свертокъ съ какимъ-то съѣстнымъ дорожнымъ запасомъ, — изъ-за этого свертка торчало горлышко бутылки и еще какой-то металлической посудины. На окнѣ, около, лежалъ снятый съ пояса револьверъ въ кобурѣ со шнуромъ, военная фуражка, съ брошенными въ нее перчатками — и большая, пузатая папиросница изъ желтой кожи… За столомъ сидѣлъ проѣзжій… Я видѣлъ только спину его, въ офицерскомъ пальто безъ погонъ, тонкій ремешокъ дорожной сумочки и затылокъ, гладко остриженный. Часы на стѣнѣ хрипѣли и постукивали своимъ маятникомъ; по бокамъ висѣли почтовыя правила, въ деревянныхъ рамкахъ за стеклами; повыше улыбались, ====page 18==== глядя на проѣзжающихъ, два литографированныхъ генерала – и какая-то дама съ розою на головѣ и попугаемъ въ рукахъ... Сѣрый толстый котъ заигрывалъ со шнуркомъ, висящимъ у жалобной книги, засунутой въ щель подоконника. Когда я взошелъ, проѣзжій за столомъ обернулся. — Наземовъ! здравствуй!... какими судьбами? вскрикнулъ я, увидавъ знакомое лицо. — Да, давненько-таки мы не видѣлись, проговорилъ полковникъ и протянулъ мнѣ руку. — Вы куда?... Я сказалъ... : — Ну, вотъ и прекрасно... Я тоже въ ту сторону; получилъ командировку… Надоѣло было, – думалъ совсѣмъ бросить эти края, да тянетъ! – что подѣлаешь?... Ну, что, ты какъ поживаешь?... Демьянъ, убери вещи со стула... Ну!... ну, что вертишься!... положи ихъ вонъ тамъ, хоть на лавку!... Осторожнѣе, медвѣдь косолапый! Садись, пожалуйста... Чаю не прикажешь ли? Да, таки давненько, таки давненько… Полковникъ говорилъ какъ-то странно… Хотя онъ и покрикивалъ на своего неловкаго деньщика, видимо старался быть со мною полюбѳзяѣй, пытался даже балагурить, но это все у него не выходило: въ нотахъ его голоса слышалось что-то натянутое… — Ну, а какъ давненько?... началъ было я, пристально разсматривая лицо собесѣдника. — Да лѣтъ пять, пожалуй! – послѣдній разъ — въ Казалинскѣ... или то бишь… ====page 19==== — Мнѣ кажется... года два не больше... Въ Петербургѣ... Я тогда, положимъ, не успѣлъ… — Да, да — я былъ… прервалъ меня сухо Наземовъ... я тебя тоже тогда не видалъ... да... Рому наливай въ чай больше... это хорошій... взялъ я еще въ Оренбургѣ у Ладогиной-купчихи... четыре бутылки выпилъ уже дорогою, еще столько-же осталось. До мѣста, я думаю, хватитъ. Теперь уже недалеко… Неземовъ перебилъ меня очевидно не безъ умысла... Догадаться объ этомъ было не трудно... Я налилъ себѣ въ стаканъ изъ его бутылки и перемѣнилъ тему разговора. Я познакомился съ нимъ уже давно. Года три подъ-рядъ намъ пришлось прослужить вмѣстѣ, въ одномъ отрядѣ. Походная, боевая жизнь, также какъ и путешествія, чрезвычайно способствуетъ сближенію людей; какъ говорится, на ты переходятъ чуть ли не съ первой встрѣчи; такъ случилось и между нами… Я помню, какъ въ одной изъ стычекъ, кажется подъ Кара-Тюбе, я съ своею ротою пробивался сквозь густыя заросли, раскинувшіяся по берегамъ горнаго ручья. Позиція наша была невыгодная, непріятель превышалъ насъ значительно числомъ… изъ-за каждаго куста, изо всякой разсѣлины скалистаго берега летѣли на насъ маленькія пульки азіатскихъ мултуковъ, а мы имъ отвѣчать не могли, — по крайней мѣрѣ это было бы совершенно ====page 20==== безполезно, пока мы не выбрались еще на открытое мѣсто… За довольно пологою возвышенностью, пересѣченной по всѣмъ направленіямъ арыками и водомоинами, намъ не было видно, что такое происходитъ по ту сторону. Мы слышали только въ той сторонѣ знакомые выстрѣлы казачьихъ винтовокъ, рѣзко отличавшіеся своимъ звукомъ отъ безпорядочной пальбы непріятеля... Я шелъ на эти выстрѣлы. Но вотъ они стали все рѣже и рѣже, вотъ почти совсѣмъ прекратились... Гиканье и торжествующіе возгласы горцевъ ясно указывали, что дѣло для нашихъ стало худо... Я торопился сколько могъ на выручку, — люди мои почти задыхались... Наконецъ, моя рота выбралась на просторъ, положеніе разъяснилось. — Капитанъ, подъѣхалъ ко мнѣ въ эту минуту казачій офицеръ: тамъ моя сотня. Патроны всѣ разстрѣляли... Насѣдаютъ, дьяволы, страсть! Пугни-ко ихъ, пока я отведу подъ гору своихъ ребятишекъ. Я въ первый разъ видѣлъ этого офицера и нисколько не озадачился этою фамильярностью — и словомъ ты. — Сейчасъ пугну, отводи ребятишекъ... отвѣтилъ я ему и невольно улыбнулся… — Да, братъ, приперли!... улыбнулся въ свою ====page 21==== очередь казакъ и поѣхалъ опять къ своимъ “ребятишкамъ”.. Дѣло кончилось. – На ночлегѣ мы снова сошлись въ ставкѣ отряднаго начальника, казакъ пробрался ко мнѣ сквозь толпу офицеровъ и протянулъ руку. — Спасибо, капитанъ, выручили во время, — началъ онъ. — Не выручили, а выручилъ, — поправилъ я его. — Вѣрно! расхохотался казакъ — пойдемъ-ко къ столу — выпьемъ оба-два — вмѣстѣ… И съ тѣхъ поръ мы, незнакомые вовсе другъ другу, стали самыми короткими пріятелями… Не разъ съ тѣхъ поръ приходилось намъ взаимно оказывать подобныя боевыя услуги... наша дружба все росла и росла. Когда я, раненый подъ Ургутомъ, пролежалъ чуть не мѣсяцъ въ походномъ лазаретѣ, Наземовъ почти не отъѣзжалъ отъ моей фуры и кончилъ тѣмъ, что отыскалъ гдѣ-то въ горномъ кишлакѣ туземца-знахаря, оказавшагося болѣе опытнымъ исцѣлителемъ ранъ, чѣмъ наши мундирные, патентованные эскулапы. Впослѣдствіи обстоятельства перемѣнились: мнѣ надо было ѣхать обратно въ Россію, онъ остался. Между нами легло пространство въ нѣсколько тыСячъ верстъ, время шло и шло своимъ чередомъ, — а съ нимъ накоплялись все новыя и новыя впечатлѣнія, вытѣсняя мало по малу прежнія, изглаживая ихъ изъ памяти... Перепискою мы не занимались, ====page 22==== находя это совершенно безполезною тратою времени, и, что мудренаго, — совсѣмъ бы не вспомнили друг о другѣ, еслибъ судьба не послала мнѣ этого напоминанія, въ видѣ забытой надписи на доскѣ Hôtel de Paris и сегодняшней случайной встрѣчи – на Кара-Сайской станціи. Я разсматривалъ пристальцо своего собесѣдника. Какъ сильно измѣнился он съ тѣхъ поръ, какъ я его послѣдній разъ видѣлъ на проводахъ “въ русскомъ домикѣ” на десятой верстѣ отъ Ташкента! Я помню его здоровымъ, краснощекимъ, вѣчно веселымъ молодцомъ, съ блестящими, выразительными глазами, — теперь же передо мною сидѣлъ почти старикъ. Онъ былъ блѣденъ, румянецъ исчезъ съ его щекъ, на лбу протянулись замѣтныя морщины, надъ бровями образовалась суровая складка; да и глаза сами глядѣли какъ-то задумчиво сосредоточено, словно его вѣчно занимала какая-нибудь затаенная мысль, не покидавшая его ни на минуту. Въ его густой окладистой бородѣ серебрилась весьма замѣтная просѣдь; – усы, которые онъ прежде такъ лихо носилъ, закручивая ихъ не безъ помощи венгерской номады, — висѣли теперь неряшливо, закрывая собою всю верхнюю губу… Самая манера его держаться прямо измѣнилась въ какую-то усталую, лѣнивую сутуловатость... Онъ видимо одряхлѣлъ, или же только что всталъ съ постели послѣ тяжелой, долговременной, изнурительной болѣзни. ====page 23==== Въ какія нибудь пять лѣтъ — такъ измѣниться невозможно! Я не выдержалъ и сообщилъ ему это замѣчаніе… — Да, ты правъ, отвѣчалъ онъ: я постарѣлъ разомъ, и очень недавно... это было... А вѣдь намъ ночевать здѣсь придется... Вотъ урядникъ говоритъ: ночью опасно. Что же, подождемъ свѣту… — Что бы это такое съ нимъ было?... подумалъ я, невольно вспоминая о женщинѣ въ ложѣ, связывая “это было” именно съ этою женщиною. Я рѣшилъ не приставать къ нему съ распросами, разсчитывая, что со временемъ онъ самъ выскажется — и, сдѣлавъ видъ, что вовсе не замѣтилъ его рѣзкаго перехода, проговорилъ: — Да, говорятъ, Кара-Сай бурлитъ шибко, значительно изъ береговъ вышелъ: пожалуй, и вправду опасно… — Генеральшу подмочили, — показался въ дверяхъ станціонной урядникъ: — чуть было совсѣмъ не утопили. Сила просто вода валитъ, совладать невозможно: тарантасъ высокій, — какъ подшибло его съ боку волною!... Не удержали-бы ребята на арканахъ, такъ бы и перевернулся кверху колесами… — Опасно — усмѣхнулся Наземовъ, — а помнишь, какъ мы съ тобою, черезъ Нарынъ, въ іюльское половодье, верхомъ, переправлялись? Тогда, небось, не обращали вниманія на подобныя мелочи… Демьянъ, разставляй койку… Я велѣлъ тоже застлать моимъ ковромъ станціонный ====page 24==== диванъ съ подозрительными трещинами въ кожѣ и сталъ раздѣваться… — О Господи помилуй! промычалъ въ просонкахъ купецъ на лежанкѣ и грузно повернулся на другой бокъ… — А свѣчей не туши, пусть всю ночь горятъ! распорядился Наземовъ и протянулъ дожидающемуся Демьяну — свои ноги, въ длинныхъ походныхъ ботфортахъ. Мы уговорились продолжать остальной путь вмѣстѣ — и замолчали, собираясь уснуть, если это, впрочемъ, удастся… По крайней мѣрѣ, мои разсчеты на сонъ не сбылись, — и я проворочался до утра, соображая, предполагая и размышляя о томъ, что мнѣ такое разскажетъ мой товарищъ, когда ему придетъ охота высказаться. А что эта охота рано или поздно придетъ, въ томъ я не сомнѣвался нисколько. Странныя вещи происходили съ моимъ дорожнымъ товарищемъ! Я уже началъ подозрѣвать: не наложила-ли на него свою печальную руку какая-нибудь душевная болѣзнь; но мои подозрѣнія каждый разъ разсѣивались, едва только я начиналъ внимательно наблюдать за Наземовымъ, взвѣшивать каждое его слово, — каждое движеніе... Нѣтъ, онъ здоровъ. Его мозгъ въ полной исправности, — онъ только огорченъ чѣмъ-то, и чѣмъ-то такимъ, ====page 25==== что до глубины души потрясло всю его здоровую, энергичную натуру. А между тѣмъ… Разъ встрѣтили мы или, вѣрнѣе сказать, обогнали — небольшой киргизскій караванъ, не торговый, а перекочевывающій съ мѣста на мѣсто. Время стояло такое, когда послѣ весеннихъ, обильныхъ дождей, даже самые безплодные пески урочища Кара-кумъ покрываются довольно сносною растительностью... Киргизы пользуются этимъ временемъ и перегоняютъ сюда свои стада, приберегая на лѣто болѣе обильныя, луговыя пастбища. Вотъ этакой-то перекочевывающій караванъ и попался намъ дорогою. Нѣсколько десятковъ двугорбыхъ верблюдовъ тянулись, навьюченные разобранными кибитками и всякой незатѣйливой рухлядью домашней обстановки номадовъ. На спинахъ животныхъ, поверхъ вьюковъ, сидѣли больше женщины и дѣти. Мужчинъ мало было при караванѣ. Они, вѣроятно, гнали скотъ другими дорогами, а здѣсь шли только ихъ семейства, на мѣсто, гдѣ предполагалось ставить аулы. На одномъ изъ верблюдовъ, отставшемъ нѣсколько отъ прочихъ, сидѣла еще молодая женщина въ синемъ бумажномъ халатѣ и въ высокомъ бѣломъ тюрбанѣ (джавлукѣ) на головѣ. Киргизка кормила грудью ребенка, завернутаго въ тряпье и мурлыкала какую-то монотонную, своеобразную пѣсню, такъ идущую къ монотонному-же шагу верблюда, ====page 26==== какъ наша волжская “дубинушка” — къ мѣрному шагу бурлаковъ лямошниковъ. Звонъ нашего колокольчика почему-то испугалъ дикарку; она боязливо оглянулась, отняла-ребенка отъ груди и торопливо стала укладывать его въ одну изъ висячихъ сбоку ковровыхъ торбъ (коржуновъ). Заглядѣлась-ли она на насъ, проѣзжихъ, смутилась-ли очень, но-только сдѣлала она свое дѣло такъ неудачно, что ребенокъ выскользнулъ у ней изъ рукъ — и скатился внизъ на песокъ. Паденіе это было совершенно безвредно для киргизеика: плотно завернутый въ мягкое тряпье, — онъ легко скользнулъ по вьюку, такъ что настоящее то паденіе было не болѣе полутора аршина, и вдобавокъ прямо въ рыхлый, сыпучій песокъ, чуть не по колѣно глубиною... ребенокъ даже не вскрикнулъ. Надо было видѣть, что сдѣлалось въ ту минуту съ Наземовымъ. Испустивъ почти нечеловѣческій, полный тоски и отчаянія вопль, онъ стремительно выскочилъ изъ тарантаса и бросился къ упавшему ребенку. — Боже мой!... опять... какое несчастіе!... бормоталъ онъ, поднявъ дитя и передавая смущенной матери. — Онъ живъ еще... да, да, онъ живъ… чего-же онъ не кричитъ?... зачѣмъ не подаетъ голосу?... Боже мой!... неужели?... Киргизка подхватила своего ребенка, точно кулекъ ====page 27==== какой-нибудь, разсмѣялась, показавъ при этомъ свои превосходные бѣлые зубы, подогнала верблюда, и тотъ неуклюжею, раскачивающеюся рысью пустился нагонять своихъ горбоносыхъ товарищей. Запыхавшійся, взволнованный, Наземовъ вернулся къ тарантасу: на немъ, что называется, положительно лица не было. Я недоумѣвалъ: откуда могла явиться въ немъ такая странная, небывалая до сихъ поръ, преувеличенная впечатлительность? Другой разъ намъ пришлось проѣзжать мимо большаго, богатаго аула, раскинувшагося верстахъ въ двухъ не болѣе отъ почтовой дороги. Аулъ занималъ возвышенную мѣстность и былъ видѣнъ какъ на ладони. Вечерняя тѣнь уже разстилалась по степи, только на вершинѣ бархана горѣли, ярко освѣщенные заходящимъ солнцемъ, фронтоны и полукруглые куполы мазарокъ, оригинальныхъ надгробныхъ сооруженій кочевыхъ народовъ. Аулъ былъ великъ, кибитки разбросаны просторно, съ большими промежутками, въ нихъ и около кипѣла самая оживленная жизнь, стихающая обыкновенно днемъ въ самый жаръ, за то разгорающаяся къ ночи, когда пригоняютъ со степи стадо кобылъ для дойки и возвращаются домой рыскавшіе днемъ мужчины. — Тюра (начальникъ), обратился къ намъ съ ====page 28==== просьбою киргизъ-ямщикъ: — позвольте заѣхать… Мало-мало времени... часъ какой-нибудь, полчаса… позвольте заѣхать... тамъ знакомый одинъ... видать надо. Я все равно шибче послѣ поѣду… Мы не особенно торопились, и въ путешествіи, продолжающемся чуть не мѣсяцъ времени смѣшно дорожить какимъ нибудъ часомъ, даже получасомъ; къ тому-же насъ мучила жажда, а до станціи было еще очень далеко; отчего-же не заѣхать, напитьса свѣжаго кумысу, пожалуй и чаю. — Позволь пожалиста... такъ убѣдительно продолжалъ просить нашъ возница. — Ну, сворачивай! кивнулъ головою Назимовъ. — Я съ удовольствіемъ... поспѣшилъ и я заявить свое согласіе на остановку. Мы свернули. Лошади точно чуяли отдыхъ. Вся тройка въ карьеръ понеслась по ровной степи и черезъ двѣ-три минуты тарантасъ нашъ уже былъ со всѣхъ сторонъ окруженъ полуголыми, черномазыми киргизятами, оравшими во все горло, и цѣлою стаею поджарыхъ собакъ, свирѣпо лаявшихъ на незнакомыхъ имъ пришельцевъ. Мы остановились у одной изъ кибитокъ, побогаче прочихъ съ виду, и вышли изъ экипажа. Хозяинъ кибитки, должно бытъ польщенный нашимъ предпочтеніемъ, высокій старикъ съ выразительнымъ лицемъ чистаго монгольскаго типа, съ рѣденькою, сѣдою бородкою “à la Napoleon” — привѣтливо ====page 29==== вѣтливо встрѣтилъ насъ и, высказавъ обычное привѣтствіе, пригласилъ насъ къ себѣ въ кибитку. Но мы предпочли остаться на чистомъ воздухѣ, и старикъ обязательно распорядился разостлать для насъ большой пестрый, домашней работы коверъ и поставить даже мебель для сидѣнья, что-то въ родѣ приземистыхъ, деревяныхъ табуретовъ. Намъ принесли деревянную чашку съ кумысомъ и собирались, даже зарѣзать барана для угощенья, но мы просили не безпокоиться, предваривъ, что гостить у нихъ въ аулѣ будемъ недолго. Разлегшись на коврѣ, мы были тотчасъ же атакованы ребятишками, которые назойливо лѣзли къ намъ, несмотря на увѣщанье и даже изрядные пинки старшихъ. Наземовъ что-то развеселился: онъ хохоталъ вмѣстѣ съ дѣтьми, какъ будто самъ сталъ ребенкомъ; онъ ихъ бралъ на руки, ласкалъ, и щедрою рукою раздаривалъ имъ свои запасы серебряной мелочи… Вдругъ, до вашего слуха достигъ, чей-то плачъ. Наземовъ вздрогнулъ и поднялся на ноги… онъ сталъ внимательно прислушиваться. -. — Что это? спросилъ онъ какимъ-то глухимъ голосомъ, будто давился своимъ вопросомъ: гдѣ это плачутъ? что случилось?... Намъ сообщили, что въ одномъ семействѣ, вонъ именно въ той кибиткѣ, что до половины только виднѣлась изъ-за пригорка, сего-дня въ полдень ====page 30==== умеръ ребенокъ, такъ вотъ теперь собрались родные по обычаю поплакать надъ покойникомъ. Наземовъ тотчасъ же пошелъ туда, я послѣдовалъ за нимъ, насъ провожала густая толпа; нѣкоторые побѣжали вперёдъ, должно быть предупредить хозяевъ. Посреди кибитки, на войлокѣ, закрытый съ головою кускомъ бѣлой бумажной матеріи, лежалъ маленькій трупикъ. Вокругъ него сидѣли на корточкахъ десятка два женщинъ, преимущественно пожилыхъ, и причитали что-то, раскачиваясь въ тактъ напѣва. Мой товарищъ прямо подошелъ къ покойнику и сдернулъ покрывало. Одна изъ старухъ попыталась было препятствовать — онъ ее грубо оттолкнулъ… — Кой (оставь), сказалъ ей одинъ изъ киргизовъ: — Тюра — хорошій человѣкъ, онъ добрый, онъ зла не хочетъ, оставь, ханымъ (женщина). Наземовъ пристально сталъ разсматривать крохотное, посинѣлое тѣльце умершаго, онъ даже руками его ощупалъ. Особенно внимательно, изслѣдовалъ онъ грудь и шею покойника… — Зачѣмъ эти пятна… откуда эти пятна? цѣдилъ онъ сквозь зубы... Кто его мать?? покажите мнѣ сейчасъ мать!... Ему указали на одну изъ женщинъ, закрывшую свое лицо холстомъ. Наземовъ протянулъ руку, какъ будто съ намѣреніемъ ====page 31==== открыть ея лицо, но удержался, нагнулся еще разъ къ ребенку, крѣпко поцѣловалъ его въ лобъ и сунулъ въ руку матери какую-то бумажку… Я зашелъ съ той стороны, откуда можно было видѣть его лицо. Я былъ пораженъ: крупная слеза катилась у него изъ глазъ, въ этихъ глазахъ выражалось столько грусти, что глядя на него даже мужчины принялись отирать свои глаза рукавами халатовъ, а женщины подняли такой за унывный вой, что я не выдержалъ и поспѣшилъ выдти изъ душной кибитки на свѣжій вечерній воздухъ. Наземовъ вышелъ тоже и крикнулъ ямщику, чтобы давалъ лошадей. Онъ, видимо, съ трудомъ сдерживалъ свои слезы, его грудь высоко поднималась, руки слегка дрожали, точно у лихорадочнаго. — Урусъ якши! урусъ добрый, урусъ самъ отецъ, должно быть! доносились съ разныхъ сторонъ замѣчанія, по поводу всего произшедшаго. Товарищъ мой не выдержалъ, вскочилъ въ тарантасъ и крикнулъ ямщику: — Пошелъ! Гони проворнѣе! Мы снова понеслись во всю прыть лошадей, также какъ и подъѣхали. Еще два-три подобныхъ-же случая убѣдили меня наконецъ, что спутникъ мой одержимъ какой-то маніей, что манія эта тѣсно связана съ ребенкомъ или, вѣрнѣе, со смертью ребенка... ====page 32==== Я былъ заинтересованъ до-нельзя, но я все-таки терпѣливо дожидался случая, который бы развязалъ Наземову языкъ и заставилъ-бы его высказаться. И дъйствительно, случай этотъ, хотя не скоро, однако представился. Вотъ уже слиiкомъ мѣсяцъ прошло времени, какъ всѣ члены экспедиціи собрались на мѣсто. Работы по изслѣдованію мѣстности были распредѣлены. Дѣло наше находилось въ полномъ разгарѣ. По послѣднему договору съ Хивою, мы владѣли правымъ берегомъ Аму-Дарьи, начиная отъ Бухарскихъ предѣловъ, внизъ lо самаго устья, и всею дельтою, крайній, лѣвый рукавъ которой “Талдыкъ” протекалъ по землямъ, занятымъ тюркменскими становищами. Политическое положеніе дѣлъ было таково, что хотя мы, т. е. члены экспедиціи, и могли разсчитывать на покровительственное, дружеское расположеніе хана Сеидъ-Рахима-Богодура, но никакъ уже не могли разсчитывать на то же со стороны полудикихъ, независимыхъ тюркменскихъ родовъ, не скрывавшихъ явнаго къ намъ, враждебнаго настроенія. Страхъ только силы нашихъ батальоновъ сдерживалъ этихъ хищниковъ въ предѣлахъ относительнаго повиновенія; но за то они пользовались ====page 33==== всякимъ удобнымъ случаемъ, — гдѣ только они не рисковали встрѣтиться съ значительнымъ числомъ “акъ-кульмакъ” (бѣлыхъ рубахъ), какъ они называли нашихъ солдатъ, по цвѣту ихъ костюмовъ. Маленькія партіи нашихъ топографовъ должны были держать, что называется, ухо востро, и соблюдать всѣ мѣры боевой осторожности, во время производства работъ, особенно на стоянкахъ и ночлегахъ. Намъ, членамъ экспедиціи, было положительно запрещено держаться вблизи враждебныхъ береговъ, особенно высаживаться на эти берега безъ крайней надобности въ подобной высадкѣ, тѣмъ болѣе, что намъ донесли уже лазутчики о шайкахъ тюркменъ, узнавшихъ о нашихъ разрозненныхъ партіяхъ, и спеціально снарядившихся съ цѣлью мѣшать нашимъ работамъ и ловить зазѣвавшихся изслѣдователей… — “Тамъ теперь бродятъ странные люди, — говорилось въ тюркменскихъ становищахъ. Эти люди бродятъ по нашимъ землямъ и плаваютъ по нашимъ рѣкамъ. Они все вымѣряютъ, смотрятъ на небо въ длинныя трубы, должно быть наши звѣзды считаютъ; они все, что видятъ глазами, все, что слышатъ ушами, все это на бумагу списываютъ. Имъ до всего есть дѣло: и какая птица у насъ водится, и какой звѣрь въ нашихъ камышахъ и джунгляхъ рыскаетъ, и какая рыба въ водахъ нашихъ плаваетъ... Бродятъ эти любопытные ====page 34==== поодиночкѣ, по два и потри: ихъ легко можно переловить и перерѣзать, а это будетъ для насъ полезно, потому что, если мы дадимъ имъ работу ихъ кончить, то на ихъ мѣсто, послѣ, придутъ солдаты, и тогда уже будетъ поздно... Мы знаемъ, что передъ тѣмъ, какъ приходить солдатамъ съ пушками, всегда вотъ такіе люди появляются съ своими мѣдными трубами со стеклами”. Такое-то мнѣніе о насъ разносилось изъ становища въ становище, и мы рисковали ежеминутно попасть въ какую-нибудь западню, разставленную для насъ хитрыми и на этотъ счетъ весьма изобрѣтательными дикарями. Моя партія состояла всего изъ пяти человѣкъ: — я самъ, мой слуга-киргизъ, нанятый мною еще въ Казалинскѣ, двое каракалпаковъ изъ Чимбая — каикчей, т. е. лодочниковъ — и пятымъ, какъ волонтеръ, пристроился Наземовъ, выхлопотавшій себѣ право участвовать въ работахъ экспедиціи. Трое изъ насъ — я, мой слуга и Наземовъ были хорошо вооружены: — у каждаго изъ насъ былъ карабинъ бердана и охотничье двухствольное ружье, кромѣ того револьверы “Смитъ-весена”, — бьющіе далеко и превосходно. Каракалпаки-каикчи были почти безоружны: кромѣ веселъ и шестовъ съ крюками, необходимыхъ для управленія лодкою, у нихъ не было ничего, да мы и не рѣшились бы ====page 35==== довѣрить имъ оружіе, потому что, несмотря на ненависть ихъ къ тюркменамъ, — къ намъ, русскимъ, они относились тоже не очень-то дружелюбно и вовсе не довѣряли нашимъ благимъ намѣреніямъ, о которыхъ такъ много упоминалось въ различныхъ приказахъ и губернаторскихъ прокламаціяхъ къ народу. Я выбралъ прекрасный каикъ, длиною почти въ двѣнадцать аршинъ и притомъ узкій, съ заостренными одинаково кормою и носовою частью. Подобнаго рода лодки скоры на ходу, даже противъ теченія, мелко сидятъ, — такъ что достаточно для ихъ прохода, если глубина воды не превышаетъ даже трехъ четвертей аршина, а главное, — превосходно прорѣзываютъ густыя, камышевыя заросли, занимающія сплошною, почти непроницаемою чащею большую часть воднаго пространства дельты. Я купилъ эту лодку въ Чимбаѣ, и самъ же нанялъ своихъ каракалпаковъ. Эти смуглые, почти черные атлеты, въ громадныхъ, косматыхъ бараньихъ шапкахъ и въ затасканныхъ, когда-то бѣлыхъ рубахахъ, менѣе чѣмъ въ сутки отлично приспособили мою лодку къ продолжительному плаванію. Они ее снова проконопатили, устроили надъ среднею частью навѣсъ изъ гибкихъ прутьевъ и обтянули его холстиною; дно лодки устлали молодымъ камышемъ, сложили на носовой части маленькую ====page 36==== глинобитную печь со вмазаннымъ въ нее чугуннымъ котломъ. И когда мы перетаскали въ нашъ каикъ инструменты, оружіе и свои чемоданы, то онъ превратился въ очень удобный, хотя и оригинальный, рабочій кабинетъ, съ тою разницею, что кабинетъ этотъ былъ пловучій и могъ по нашему произволу легко и скоро мѣнять свое мѣсто. Мы запаслись также чаемъ, виномъ, консервами, кое-какими необходимѣйшими медикаментами, и въ одно прекрасное утро тронулись въ путь, отчаливъ отъ Чимбайскаго моста и потянувшись на лямкахъ, пока мы не подымемся вверхъ по теченію протока Кигейли, отъ начала котораго намъ предстояли уже наши гидрографическія, и вмѣстѣ съ тѣмъ, этнографическія работы. Дня черезъ три мы уже окончили скучное и медленное плаваніе на лямкахъ, — плаваніе, въ которомъ досталось таки порядкомъ мускулистымъ ногамъ нашихъ каракалпаковъ, и были уже въ просторныхъ водахъ Куванъ-Джіармы, гдѣ и опредѣлили исходную точку нашихъ будущихъ работъ. Полковникъ усердно помогалъ мнѣ въ занятіяхъ и чуть не съ перваго же раза отлично примѣнился къ практическимъ пріемамъ, такъ что съ его помощью я смѣло разсчитывалъ въ мѣсяцъ съ небольшимъ покончить свою урочную работу въ этихъ водахъ. Черезъ недѣлю мы уже входили въ крайній, лѣвый ====page 37==== рукавъ дельты, въ Талдыкъ, придерживаясь, болѣе безопаснаго для насъ, праваго берега протока. Іюнь мѣсяцъ стоялъ сухой и жаркій. Это самый непріятный изъ лѣтнихъ мѣсяцевъ въ этой мѣстности. Воздухъ тяжелъ и удушливъ, сгустившіяся испаренія висятъ надъ водою сплошнымъ, сѣроватымъ туманомъ; небо теряетъ свой голубой цвѣтъ, и раскаленное, свинцовое, пышетъ жаромъ, разслабляющимъ человѣка, отнимающимъ у него силу и энергію. Къ довершенію этой непріятности, миріады комаровъ не даютъ вамъ покою ни днемъ, ни ночью, даже на срединѣ рѣки, въ совершенно открытыхъ мѣстахъ, и тутъ носятся они сплошными, звенящими облаками, а тамъ у береговъ, въ заросляхъ, эти невыносимыя, надоѣдливыя насѣкомыя не даютъ вамъ свободно дышать, не даютъ хотя-бы на минуту забыться сномъ, такъ необходимымъ послѣ изнурительнаго двадцати-часоваго дня. Мы спасались отъ комаровъ, и то кое-какъ, забившись подъ навѣсъ каика, закупоривъ въ немъ мельчайшія отверстія; днемъ, во время работы, наши густыя вуали и толстыя замшевыя перчатки, до локтей, почти не помогали; наши же каракалпаки, почти голые, вымазанные съ ногъ до головы толстымъ слоемъ вонючаго жира, казалось, нисколько не страдали отъ этихъ ненасытныхъ ====page 38==== кусакъ, и словно подсмѣивались надъ нашею цивилизованною немощностью. Прежде, находясь въ болѣе безопасныхъ мѣстахъ, мы, пользуясь всякою остановкою, разводили кругомъ большіе костры, дымокуры, истребляя во множествѣ молодые побѣги камыша и всякаго сырья, дающаго побольше дыму. Это значительно облегчало наше положеніе; но теперь мы были лишены подобной защиты. Мы должны были принять всевозможныя мѣры къ сохраненію своего инкогнито въ этихъ негостепріимныхъ водахъ, а огонь нашихъ костровъ, естественно, привлекъ бы на себя вниманіе обитателей лѣваго берега и открылъ бы имъ наше присутствіе. Только днемъ мы могли иногда пользоваться огнемъ и то самымъ маленькимъ, необходимымъ только для приготовленія пищи. Въ палящій зной, когда раскаленная, дрожащая мгла туманитъ горизонтъ, трудно даже опытному глазу замѣтить тонкую струйку голубоватаго дыма, поднимающагося надъ нашею походною кухнею. Ночью же это было бы болѣе чѣмъ неблагоразумнымъ, и намъ приходилось бодрствовать и терпѣливо дожидаться восхода солнца, разгонявшаго хотя нѣсколько несмѣтныя комариныя полчища. Работы наши мы производили большею частью ночью, пользуясь кратковременною четырехъ-часовою ====page 39==== темнотою, особенно тогда, когда приходилось проплывать открытыми пространствами. Наземовъ, лежа на носовой части, почти не возвышаясь надъ бортами каика, дѣлалъ промѣры глубины лотомъ и отмѣчалъ въ таблеткахъ полученныя цифры. Я, съ помощію бусоли Шмалькальдера, замѣчалъ румбы поворотовъ рѣки и чертилъ на глазъ карту береговъ и направленіе теченія, дѣлая на поляхъ нужныя замѣтки. Если бы кто-нибудь съ берега могъ видѣть насъ, то ему представлялась-бы слѣдующая картина: плыветъ какой-то маленькій каикъ, по виду ничѣмъ не отличающійся отъ прочихъ туземныхъ каиковъ, посѣщающихъ эти воды. На кормѣ сидитъ полуголый каракалпакъ и правитъ рулемъ-лопатою, на носу тоже подобная же фигура съ шестомъ; что-то еще копошится на днѣ лодки, — больше ничего. Все это были такія обыкновенныя вещи, которыя не могли-бы привлечь вниманія недруговъ... Можетъ быть, благодаря этому именно обстоятельству, мы и производили наши работы пока безпрепятственно. Вчера появился молодой серпъ луны. Это отчасти удобно для насъ, отчасти нѣтъ. Лунныя ночи въ этой мѣстности блещутъ особымъ яркимъ, фосфорическимъ свѣтомъ. Въ такія ночи можно читать даже безъ огня, и далеко видны окрестные предметы. Слуга мой, киргизъ Аманджулъ, шепнулъ мнѣ ====page 40==== сегодня, чтобъ я присматривалъ за каракалпаками: онъ замѣтилъ что-то подозрительное въ ихъ перешептываніи — жаль, что мы плохо понимаемъ ихъ гортанное пѣвучее нарѣчіе. — И на кой чортъ только мы ихъ взяли съ собою? досадливо проворчалъ мой товарищъ. — Сами бы могли съ этою лодченкою справиться, а то-бы солдатишекъ прихватили пару… Но въ томъ-то и дѣло, что отправляясь въ наше рискованное плаваніе, я не рѣшился брать съ собою солдатъ, чтобы не подвергать ихъ опасности, тѣмъ болѣе, что поѣздка эта и не входила въ программу нашей экспедиціи, а составляла, такъ сказать, роскошь, и если я рисковалъ, ради этой научной роскоши, своею головою, то совѣсть моя не позволяла подвергать тому же риску безотвѣтныя солдатскія головы. Что же касается полковника и моего слуги, то вольному воля! Первый ѣхалъ по своей охотѣ, второй получалъ отъ меня жалованье, зналъ куда онъ ѣдетъ и на что можетъ разсчитывать. Однажды утромъ только что сталъ брезжить на горизонтѣ золотистый свѣтъ утренней зари, меня разбудилъ мой Аманджулъ-слуга. Наземовъ тоже проснулся и, нагнувшись черезъ бортъ, прыскалъ себѣ въ лицо водою. — Тюра, шепотомъ произнесъ киргизъ, ломая немилосердно русскій языкъ, — пора, дѣло — джаманъ ====page 41==== (худо)... совсимъ джаманъ дѣло... собака убѣжалъ одинъ… — Про какую собаку ты говоришь? спросилъ я: кто такой убѣжалъ? — Каикчи одинъ убѣжалъ... Спать легъ Аманджулка, било два чиловѣка, проснулся Аманджулка — одинъ чиловѣкъ сталъ. Убижалъ собака… ночью убѣжалъ... худо будетъ! Я сообразилъ въ чемъ дѣло. Одного изъ каракалпаковъ-каикчей дѣйствительно не было на лицо, другой же угрюмо сидѣлъ у печки, отвернувшись отъ насъ и ковыряя камышинкою въ остывшей золѣ. Онъ даже не обернулся на первый окликъ вполголоса, сдѣлавъ видъ, что не разслышалъ его... Дикарь былъ видимо смущенъ и какъ будто растерянъ. Его допросили тотчасъ же, пригрозивъ, что, въ случаѣ неправды, его пристрѣлятъ немедленно. Запинаясь и путаясь въ словахъ, онъ разсказалъ намъ, что товарищъ его, когда стемнѣло, полѣзъ въ воду купаться, забрался вонъ въ тѣ камыши и больше уже не возвращался... “Умеръ: должно быть рыба большая его съѣла”, предполагалъ каракалпакъ. Это была очевидная ложь; положимъ, что здѣсь водятся довольно крупные сомы, достигающіе пяти аршинъ длины; еслибъ подобная рыба схватила за ногу купающагося, то ничего нѣтъ мудренаго, что побѣда не осталась бы на сторонѣ человѣка... ====page 42==== Но во время борьбы несчастный имѣлъ бы достаточно времени, чтобы кричать и звать на помощь, а такого крика мы не слышали; напротивъ, ночыо царила непробудная тишина, даже противъ обыкновенія, мы не слышали сегодня заунывнаго вытья-плача шакаловъ и жалобнаго мяуканья дикой кошки... Только тихій, меланхолическій звонъ комаровъ нарушалъ тишину ночи. Очевидно, что выдумка нашего каикчи была слишкомъ наивна, чтобы повѣрить ея искренности. Мы заявили каракалпаку, что съ этой минуты за нимъ будетъ самый зоркій присмотръ, и, если только замѣтимъ въ немъ что-либо подозрительное, то онъ, не медля ни минуты, поплатится за измѣну своею головою. — Жизнь человѣка въ волѣ божьей, спокойно произнесъ фанатикъ и пожалъ плечами. Въ этомъ спокойствіи мало было для насъ утѣшительнаго. Первымъ дѣломъ мы рѣшили немедленно измѣнить мѣсто нашей стоянки и даже дальнѣйшій маршрутъ. Не безъ основанія мы предполагали, что бѣжавшій каракалпакъ сообщитъ тюркменамъ о нашемъ присутствіи и, зная приблизительно направленіе нашего движенія, укажетъ мѣсто, гдѣ можно будетъ устроить намъ засаду. Мы круто повернули въ сторону, воспользовались ====page 43==== первымъ боковымъ протокомъ и стали подниматься снова вверхъ по теченію. Такимъ образомъ, мы прошли около сорока верстъ, когда нашъ протокъ вывелъ насъ снова въ воды Талдыка, на то мѣсто, гдѣ мы останавливались на ночлегъ три дня тому назадъ. Мы были увѣрены, что этимъ маневромъ мы совершенно сбили съ толку тѣхъ, кто бы вздумалъ насъ розыскивать, — Отчасти мы не ошиблись въ нашемъ предположеніи. Но тутъ случилось нѣчто совсѣмъ особенное, и чего я никакъ не предполагалъ, что окончательно измѣнило весь дальнѣйшій ходъ событій и прервало разомъ наши изслѣдованія. Переждавъ день, такъ какъ впереди насъ виднѣлось значительное открытое пространство, которое мы не рѣшились проходить засвѣтло, мы выбрались изъ своей уютной стоянки. Нашъ каикъ тихо скользилъ по водѣ, чуть замѣтная серебристая струя тянулась за нами дрожащею змѣйкою; этотъ слѣдъ терялся далеко-далеко, внѣ предѣловъ нашего зрѣнія. Справа и слѣва темными массами виднѣлись береговые камыши, отходя все дальше и дальше, заволакиваясь, по мѣрѣ отдаленія, все болѣе и болѣе густою пеленою надводнаго тумана. Повременимъ, то на правомъ берегу, то на лѣвомъ, вспыхивали красноватые огоньки и погасали почти тотчасъ-же: мы не могли не обратить вниманія на это странное обстоятельство. ====page 44==== Ужь не сигналы-ли это?!... Не открылъли врагъ нашего присутствія?!... Тихо все было кругомъ и на берегахъ царило полное безмолвіе. Мы продолжали подвигаться все впередъ: — мы знали, что еще тридцать-сорокъ верстъ — и мы должны подойти къ устью боковаго протока, бывшаго когда-то водопроводнаго арыка, который долженъ насъ вывести изъ негостепріимныхъ водъ Талдыка въ мѣста, гдѣ, при счастіи, мы можемъ надѣяться встрѣтить хотя одну изъ нашихъ топографскихъ партій. Протокъ, по которому мы плыли теперь, уже началъ съуживаться, озеро очевидно кончалось… Луна поднялась надъ камышами, — громадная такая, багрово-красная, и по водной поверхности протянулось ея дрожащее отраженіе... Странно, какъ-то жутко становилось на душѣ, при взглядѣ на эти молчаливые, кровавые отблески!... Но вотъ луна поднимается все выше и выше... Багровый свѣтъ ея смѣнился серебристымъ, фосфорическимъ... легкій вѣтеръ пронесся надъ рѣкою и всколыхнулъ камышевые заросли, — тамъ и сямъ послышалось гоготанье встревоженныхъ гусиныхъ выводковъ. Невдалекѣ, намъ показалось чуть не рядомъ, совершенно неожиданно раздался звонкій лай собаки и храпъ испуганнаго коня. Мы затаили духъ и машинально взялись за оружіе… Каракалпакъ-канкчи хотѣлъ было броситься съ ====page 45==== лодки въ воду, но мой киргизъ предупредилъ его, — схватилъ за поясъ, и молча, но выразительно пригрозилъ ножемъ. Носъ лодки зашелестилъ, раздвигая пожелтѣлые стебли прошлогодняго стараго камыша. Мы слышали уже легкое журчаніе прибоя въ болѣе густыхъ, молодыхъ чащахъ. Мы снова забрались въ заросли, не зная, къ добру это намъ послужитъ, или къ худу. — Надо стать и выждать, нагнувшись ко мнѣ, прошепталъ Наземовъ. Полковникъ при этомъ осторожно опустилъ въ воду “реекъ”... Глубина оказалась всего аршинъ и девять вершковъ... значитъ мы почти у самаго берега. Зацѣпившись багромъ за ближайшій кустъ камыша, Аманджулъ задержалъ лодку; мы осмотрѣлись. Лѣвѣе насъ, чуть ли не надъ самыми головами, свѣсилась душистая вершина тонкаго джидоваго деревца, наклонившагося надъ водою; оборванные, оголившіеся корни этого дерева причудливою бахрамою висѣли по самому краю глинистаго обрыва; дальше виднѣлись густые кусты джингила, обвитые и перепутанные павиликою и еще сухими, бѣлесоватыми стеблями какого то вьющагося растенія. Прямо противъ насъ берегъ вгибался небольшою губою, образуя мелководный полукруглый заливъ съ песчанымъ дномъ и черными илистыми окраинами; берега этого залива были свободны отъ ====page 46==== растительности и, шагахъ въ сорока отъ воды, намъ ясно виднѣлось полукруглое очертаніе кибитки и зубчатая, словно гребень, вершина какой то изгороди... За этою изгородью, тяжелымъ пятномъ, рисовалась темная группа деревьевъ, тамъ опять кибитка, — рядомъ еще... опять стѣнка... затѣмъ уже ничего нельзя было разобрать — все сплошь поглощалось этою фосфорическою, дрожащею мглою лунной ночи… Кое-гдѣ горѣли огни... чуть слышно доносились неопредѣленные звуки: то будто говоръ, то тихій шопотъ, то плачъ ребенка, чавканье пережевывающихъ свою жвачку, дремлющихъ коровъ... Только надъ самымъ ухомъ громко и назойливо лаяла на насъ поджарая, ощипанная собака, съ торчащими злобно ушами, и вотъ вотъ собиралась прыгнуть съ берега въ воду, не рѣшаясь, впрочемъ, на этотъ отважный подвигъ… Очевидно мы, что называется, “нарѣзались”, вплотную подошли къ какому-то людному становищу. Дружественное оно или нѣтъ? Вотъ теперь въ чемъ вопросъ. Не дѣлая никакихъ попытокъ къ разрѣшенію этого вопроса, мы тихо стали отталкиваться баграми и отходить назадъ; собака насъ преслѣдовала, цѣпляясь и прыгая по самому краю берега. Съ какимъ бы наслажденіемъ я пустилъ въ нее пулю, если-бъ ружье наше могло стрѣлять, не производя шуму!,.. ====page 47==== Вдругъ, сзади насъ, послышался всплескъ воды, словно раздавшейся подъ какимъ-то грузнымъ тѣломъ, гортанный голосъ... Ого... го-го... джанымъ… го-го!... и фырканье горячащейся лошади… Мы взялись за штуцеры... Холодная дрожь невольно пробѣжала у меня по спинѣ. На высокомъ ворономъ жеребцѣ, разсѣкавшемъ воду своею сильною грудью, плыла совершенно голая женщина, только металлическіе браслеты выше локтей и длинныя серьги въ ушахъ блестѣли на ея смугломъ, лоснящемся тѣлѣ. Волосы заплетенные въ мелкія косички, были подобраны кверху и связаны въ общій пучекъ... Эта женщина была атлетически сложена, во всѣхъ ея движеніяхъ, въ посадкѣ на конѣ было столько граціи, столько красоты и какой-то могучей, стальной силы… Амазонка плыла на неосѣдланной лошади, она пригнулась къ шеѣ коня и плескала ему воду на голову; конь трясъ головою, поводилъ ушами и, раздувъ широко красныя, тонкія ноздри, жадно хваталъ губами блестящую, серебристую струю… Вотъ онъ описалъ большой кругъ, — пересѣкъ еще не успокоившуюся борозду на поверхности рѣки, выбрался на болѣе мелкое мѣсто и сталъ… Наѣздница соскочила въ воду, точно русалка, изгибаясь своимъ эластическимъ тѣломъ. Луна своимъ свѣтомъ такъ и заливала и коня, и наѣздницу... Я стоялъ въ лодкѣ неподвижный, ====page 48==== словно очарованный; я не сводилъ глазъ съ этого чуднаго зрѣлища. Вотъ тюркменка снова подплыла къ коню, схватилась рукою за гриву и ловко вскочила на спину; она повернулась теперь лицемъ прямо къ намъ... Замѣтила она насъ или нѣтъ, но только нѣсколько мгновеній она неподвижно смотрѣла въ нашу сторону… Меня кинуло въ жаръ, въ глазахъ у меня заходили какіе-то круги... “тигрица, ложа второй номеръ бельэтажа... Наземовъ” — все это промелькнуло у меня въ головѣ... Я невольно повернулся къ полковнику, — я его не узналъ… Онъ былъ блѣденъ какъ мертвецъ, — или это лунный свѣтъ производилъ такое впечатлѣніе... нѣтъ, — луна тутъ была не виновата. — Его брови сдвинулись, глаза тускло смотрѣли впередъ, губы плотно сжаты... Онъ, казалось, не дышалъ, онъ замеръ… Медленно, словно машинально, поднималъ онъ карабинъ, не спуская глазъ съ тюркменки... Онъ цѣлился прямо въ нее… Едва я успѣлъ броситься и ударить рукою по стволу оружія, какъ раздался выстрѣлъ. Пуля щелкнула по водѣ, сдѣлала рикошетъ, щелкнулась еще разъ почти у самой купальщицы — и понеслась дальше, срѣзывая попадающіеся ей на пути камышевые стебли… Когда разсѣялся дымъ отъ выстрѣла, наѣздницы уже не было, горячій конь въ нѣсколько прыжковъ ====page 49==== вынесся на берегъ; только по водѣ виднѣлись волнующіеся, широко расходящіеся круги, достигшіе наконецъ и до нашей лодки, чуть слышно плеснувшіе о ея борта и замершіе. На берегу послышались тревожные крики, неожиданно вспыхнулъ яркій снопъ пламени; — это сигнальный маякъ, незамѣченный до сихъ поръ нами… Съ каждою секундою разгоралась сильнѣе и сильнѣе, быстро охватывающая становища и аулы, береговая тревога. Наземовъ опомнился и провелъ рукою по своему лбу... “Бѣда теперь” — шепталъ испуганный Аманджулъ, — теперь совсѣмъ пропалъ... Вой-вой!... Да, дѣло становилось скверное; надо принимать мѣры ко спасенію... какія? надо уходить!.. Куда?.. Одно, что мы знали навѣрное — это то, что на раздумье и соображенія мы не могли терять ни минуты времени. Выстрѣлъ полковника, — непонятный, несвоевременный, безтолковый выстрѣлъ, испортилъ все разомъ и поставилъ насъ въ крайнее, почти безвыходное положеніе. — Къ противуположному берегу... прямо греби! крикнулъ Наземовъ и самъ, положивъ карабинъ на дно лодки, ухватился за весло. ====page 50==== Дѣйствительно этотъ маневръ представлялся въ данную минуту наивыгоднѣйшимъ. Плыть назадъ, внизъ по теченію, было нельзя: мы рисковали тамъ наткнуться на тѣхъ, кто были предупреждены бѣжавшимъ каикчи; — подниматься вверхъ было бы лучше, но конные тюркмены, замѣтивъ наше движеніе, могли бы легко опередить насъ, занять узкіе проливы и поставить насъ, такимъ образомъ, между двухъ огней... Да, положительно держать къ противоположному берегу было самое лучшее, по крайней мѣрѣ пока, — а потомъ... а потомъ... Потомъ не знаю, да будетъ воля Аллаха!.., какъ говорятъ въ такомъ случаѣ здѣшніе фанатики… Они правы… бываютъ случаи, когда только на волю Всевышняго и можно положиться. Наше положеніе было однимъ изъ подобныхъ случаевъ. Я тоже поспѣшилъ взяться за весло, Аманджулъ схватилъ багоръ и тотчасъ же громко вскрикнулъ: — Ишь вѣдь собака!.. И другой нашъ каикчи, каракалпакъ, воспользовавшись минутою замѣшательства, незамѣтно скользнулъ въ воду и убѣжалъ. Когда я внимательно осмотрѣлъ поверхность рѣки, то замѣтилъ шагахъ въ пятидесяти черную точку, быстро подвигавшуюся къ берегу: это была голова бѣжавшаго; онъ плылъ проворно, какъ собака, и скоро скрылся въ камышахъ, — такъ что мой киргизъ не успѣлъ даже выстрѣлить ему въ ====page 51==== догонку, не смотря на желаніе свое пустить ему вслѣдъ пулю… Я былъ даже доволенъ этимъ послѣднимъ обстоятельствомъ. Лишній человѣкъ въ рядахъ непріятеля не имѣлъ для насъ никакого значенія, — а у насъ онъ положительно былъ бы стѣснителенъ, и трудно было бы намъ сохранять необходимое спокойствіе духа, чувствуя плечо къ плечу возможность, можетъ быть, непоправимой измѣны… Едва только мы переплыли рѣку и бросились въ береговыя заросли, какъ увидѣли нѣсколько десятковъ конныхъ, столпившихся на оставленномъ нами берегу... Эта толпа волновалась, одиночные всадники разъѣзжали по берегу, скакали то вверхъ, то внизъ, въѣзжали по одиночкѣ въ воду, и тотчасъ же въ карьеръ возвращались назадъ… Мы ясно видѣли брызги воды, разлетавшіеся изъ подъ ногъ лошадей, мы слышали голоса, угрожающіе крики... даже нѣсколько выстрѣловъ прогремѣло, подхваченныхъ рѣчнымъ эхомъ, чтото жалобно провизжало невдалекѣ... Стая проснувшихся пеликановъ тяжело поднялась, и надъ самою водою полетѣла отыскивать болѣе покойнаго мѣста для ночлега; встревоженные выстрѣлами шакалы завыли въ заросляхъ. — Этотъ человѣкъ, собака, что убѣжалъ — джаманъ человѣкъ, заговорилъ мой киргизъ. — Онъ теперь скажетъ тамъ, что насъ мало, всего только ====page 52==== трое... А тѣ не гнались бы за нами шибко, еслибъ не знали сколько насъ... они трусы... они побоялись бы: жаль, что я не убилъ его. — Ой-ой какъ жаль! Онъ былъ правъ отчасти; сомнѣніе въ нашихъ силахъ было бы для насъ очень выгодно; — жаль, дѣйствительно, что его не убили — невольно подумалъ и я. — Что дѣлать!.. Когда заботишься о сбереженіи сеоей головы, не очень дорого цѣнишь чужую жизнь… — Къ чорту лодку и на берегъ, шепнулъ мнѣ Наземовъ... Пойдемъ напрямикъ, сухимъ путемъ… мы ихъ съ толку собьемъ этимъ... На берегъ!... Мы выпрыгнули, и, ухватившись за свѣсившіяся съ обрыва вѣтви джиды, вскарабкались наверхъ. Аманджулка остался въ лодкѣ. — Ты чего же? спросилъ я. — Погоди, — надо, — лаконически отвѣчалъ киргизъ. Онъ быстро оттолкнулъ каикъ отъ берега, отплылъ на значительную глубину и, скрытый отъ взоровъ тюркменъ, сталъ пробивать дно лодки. Я его понялъ. Онъ быстро окончилъ свою работу и вплавь вернулся къ намъ на берегъ. Мы видѣли, какъ лодка наша, наполняясь мало по малу водою, стала медленно опускаться... вотъ уже только борты видны, вотъ одинокими рогами торчатъ изъ подъ воды ея возвышенныя кормовая и носовая ====page 53==== части, вотъ уже ничего невидно, только ветошь какая-то всплыла наверхъ и, закружившись, медленно поплыла по теченію. Наша лодка потонула; ее теперь если и найдутъ, то не скоро. Не видя лодки, тюркменамъ въ голову не придетъ, что мы на берегу... Не взяли же мы тяжелый каикъ съ собою! Насъ вѣдь всего только трое — значитъ, они насъ будутъ розыскивать на водѣ, а мы тѣмъ временемъ… Не будемъ же терять этого золотаго времени. Первый день нашего путешествія пѣшкомъ прошелъ довольно благополучно. Мы шли, все время пробираясь сквозь густыя заросли джиды, колючаго терновника и джингила; это обстоятельство было для насъ чрезвычайно выгодно, скрывая отъ глазъ преслѣдователей наше отступленіе. Кромѣ оружія, инструментовъ и записокъ, которые мы взяли съ собою, догадливый Аманджулъ захватилъ еще мѣшокъ съ сухарями, фунтовъ десять, и до половины недопитую бутылку водки; страдать отъ голода мы не могли: покрайней мѣрѣ дня на два мы были обезпечены въ этомъ отношеніи. Мы шли не торопясь, сберегая наши силы, подвигаясь впередъ не болѣе двухъ верстъ въ часъ; густая, колючая, страшно перепутанная чаща и ====page 54==== изрытая, рыхлая солонцевая почва сильно затрудняли наше движеніе. Полотняныя рубахи наши страдали больше всего и къ вечеру на насъ висѣли, положительно, одни лохмотья.. Къ полудню, мы отдохнули немного, подкрѣпили силы сухарями и глоткомъ водки и снова пустились. Къ ночи мы были уже, покрайней мѣрѣ, въ двадцати-пяти верстахъ отъ мѣста высадки. Два раза только приходилось намъ переходить въ бродъ черезъ небольшіе протоки, вода которыхъ едва достигала до пояса; эти препятствія были намъ даже очень пріятны: мы могли утолять жажду и освѣжаться невольнымъ купаньемъ. Къ ночи мы остановились въ такой чащѣ, что въ темнотѣ двигаться впередъ было даже не мыслимо. Это была первая мучительная, безконечно тянувшаяся ночь. Мы не могли защититься отъ миріадъ комаровъ, такъ какъ пологовъ съ нами теперь не было, мы не могли также, конечно, развести огня... Жадные летучіе легіоны не принимали во вниманіе нашего угнетеннаго положенія и безжалостно мучили насъ, доводя до бѣшенства, до изступленія. Къ довершенію бѣды, стая шакаловъ держала насъ всю ночь въ осадѣ... Мы не могли стрѣлять въ нихъ и принуждены были, втеченіе четырехъ часовъ, то есть до самой утренней зари, слушать ихъ отвратительный концертъ. Хорошо еще, что ====page 55==== на ихъ вытье не пришелъ какой-нибудь болѣе опасный хищникъ. Съ какимъ восторгомъ встрѣтили мы первый, розовато-золотистый лучъ восхода, съ какимъ наслажденіемъ мы вдыхали теперь живительный, освѣжающій утренній вѣтеръ!... Съ сильною головною болью, чувствуя во всѣхъ членахъ усталость, какую-то болѣзненную разбитость, мы снова тронулись въ путь, и, часамъ къ восьми утра, выбрались на открытое мѣсто. Гдѣ мы теперь? Отъ озеръ Сары и Кара-куль мы еще должны быть далеко. Что намъ дальше дѣлать? Выходить-ли на открытое мѣсто, или ждать опять ночи, благодѣтельной темноты, которая, быть можетъ, поможетъ намъ незамѣтно добраться до новыхъ зарослей, что чуть-чуть замѣтною, синеватою полосою тянулись впереди, на самомъ горизонтѣ… Во всякомъ случаѣ, лучше провести день этотъ на отдыхѣ въ нашемъ укромномъ мѣстечкѣ, а уже ночь посвятить продолженію пути. Одно только было рискованно въ этомъ промедленіи, — это то, что проискавъ насъ напрасно, на водѣ, недруги могутъ открыть мѣсто высадки и по слѣдамъ пуститься за нами… Значитъ, и то было скверно, и другое не хорошо, но впечатлѣнія минувшей ночи были настолько свѣжи въ нашей памяти, что мы съ наслажденіемъ ====page 56==== помышляли объ относительно-удобнѣйшемъ отдыхѣ днемъ и путешествіи ночью. Мы остались и, какъ оказалось, очень хорошо сдѣлали. Не прошло и часу, какъ Аманджулъ, оставшійся на опушкѣ для наблюденія, позвалъ насъ. Мы подошли. Киргизъ указалъ намъ на чуть замѣтныя точки, двигавшіяся въ степи. Эти точки, по его мнѣнію, были всадники. Наши бинокли убѣдили насъ въ справедливости его мнѣнія. Были-ли это преслѣдовавшіе насъ тюркмены, были-ли это другіе, одно только вѣрно, что это были не наши, а значитъ враги, готовые тотчасъ же атаковать насъ, едва только они бы насъ замѣтили. Всадниковъ было человѣкъ двадцать, и они тянулись гуськомъ, другъ за другомъ, точно волки, вышедшіе на поиски. Тюркмены шли воровского рысью, направляясь почти по тому же направленію, по какому предполагали и мы сами двигаться. Мы внимательно, не отнимая биноклей отъ глазъ, слѣдили за каждымъ шагомъ всадниковъ, пока они совершенно не скрылись изъ виду, спустившись въ какую-то лощину... Болѣе они не показывались. Поѣвъ съ такимъ разсчетомъ, чтобы намъ оставалось нашихъ сухарей еще дня на два, и въ волю отдохнувъ, мы подъ вечеръ рискнули выступить изъ своего закрытія. ====page 57==== Теперь мы могли идти скоро: мѣстность была значительно ровнѣе и почти не задерживала нашего шагу... Еще было далеко до разсвѣта, когда мы достигли снова кустовъ, мы все шли и шли, придерживаясь разъ взятаго направленія. Вдругъ сзади насъ послышался конскій топотъ; этотъ топотъ все приближался и приближался: насъ очевидно нагоняли. Едва только успѣли мы броситься въ сторону и притаиться за кустами, какъ на синеватомъ фонѣ ночнаго неба обрисовались силуэты человѣческихъ головъ, въ высокихъ тюркменскихъ шапкахъ; лошадей за кустами не было видно… Конные проѣхали мимо насъ, не болѣе какъ въ десяти шагахъ. Темнота не позволила имъ разсмотрѣть хорошо наши прервавшіеся слѣды... Мы ихъ всѣхъ видѣли ясно, они насъ нѣтъ. Мы ихъ даже пересчитали: — одинадцать человѣкъ на три штуцера, — это немного... Но кто могъ поручиться намъ, что сзади не идетъ еще такая же партія? — Опять она, опять она! прошепталъ Наземовъ. Я тотчасъ же принялъ мѣры, чтобъ онъ не вздумалъ снова выстрѣлить по женщинѣ, возбудившей въ немъ почему-то такую страшную ненависть. Дѣйствительно, между проѣхавшими всадниками я замѣтилъ одну фигуру, показавшуюся тоже и мнѣ женщиною: на ней одной вмѣсто шапки навернутъ ====page 58==== былъ на голову небольшой тюрбанъ, длинные концы котораго висѣли по спинѣ. Я не знаю, почему узналъ ее Наземовъ, почему онъ узналъ, что это именно она?... Вѣроятно, у ненависти глаза зорче обыкновеннаго. — Таже баба, — узналъ также и киргизъ Аманджулъ. Ну, да у этого глаза днемъ видятъ лучше всякаго бинокля, ночью — лучше всякой кошки. Если будемъ живы, допытаюсь у полковника разгадки... Онъ теперь обязанъ сдѣлать это — его выстрѣлъ былъ всему причиною... Если будемъ живы?.. Ну, а если нѣтъ?... Что-то подсказывало мнѣ, что мы благополучно вывернемся изъ этого положенія... Меня ни на минуту не покидало это отрадное предчувствіе. Выждавъ, когда топотъ коней стихъ, мы пошли по слѣдамъ конныхъ. Преимущество было теперь на нашей сторонѣ: — вниманіе тюркменъ устремлено впередъ, а не назадъ… Мы шли теперь гораздо скорѣе… Мы почти бѣжали... Мы съ Аманджуломъ, впрочемъ, только старались не отставать отъ полковника, а тотъ шагалъ и шагалъ впередъ, не обращая вниманія на стебли и вѣтви кустовъ, немилосердно хлеставшіе насъ справа и слѣва… Неужели-же онъ торопился догнать ее?!... Я ему замѣтилъ это, — онъ не отвѣчалъ, онъ, кажется, даже не слышалъ моего вопроса... Наземовъ только надбавилъ шагу... Хорошо еще, что ====page 59==== тюркменскіе кони шагаютъ во всякомъ случаѣ скорѣе; — разстояніе между нами и разбойничьей партіей, не смотря на энергическую походку нашего товарища, все увеличивалось и увеличивалось. Однако уже свѣтаетъ, чаща начинаетъ рѣдѣть и рѣдѣть... Кажется, недалеко есть какое-то жилье!... Или это былъ обманъ слуха, или мы дѣйствительно слышали сейчасъ блѣяніе козы. — Жаренымъ пахнетъ, — повелъ носомъ Аманджулъ. — Человѣкъ живетъ близко... Киргизъ, да еще голодный, далеко слышитъ запахъ съѣстнаго… Вдругъ, совершенно неожиданно, сзади насъ раздался громкій крикъ... Эге!... Мы обернулись... Какъ это они могли подойти такъ близко?.. какъ это мы не слышали ихъ приближенія?.. Шагахъ въ полутораста не болѣе; видна была сквозь кусты новая группа всадниковъ... Передніе изъ нихъ остановились, задніе торопливо догоняли переднихъ. Инстинктивно мы бросились всторону и пустились бѣгомъ, выбирая мѣста, гдѣ заросли были погуще... Трескъ кустовъ и храпъ коней дали намъ знать, что насъ преслѣдуютъ; мы, пѣшіе, едва бѣжали въ этой чащѣ, гдѣ же тутъ конному разскакаться! Однако какой-то рыжій, съ бѣлою лысиною во весь лобъ, гремя наборною уздечкою, — начиналъ ====page 60==== таки насѣдать... Вотъ его голова уже киваетъ надъ кустами, у которыхъ мы были минуту тому назадъ… — Вотъ онъ споткнулся о что-то, чуть не упалъ. — Тюркменъ выругался и потянулъ шашку изъ ноженъ. Аманджулъ остановился, вскинулъ карабинъ къ плечу... Разбойникъ замѣтилъ это и круто вильнулъ всторону... На его мѣстѣ тотчасъ-же показалась сѣрая голова другаго коня и баранья шапка всадника. Выстрѣлъ на нѣсколько минутъ задержалъ преслѣдованіе. Мимо насъ, брыкая задомъ, заложивъ уши, испуганно храпя, не разбирая встрѣчныхъ препятствій, пронеслась сѣрая лошадь. Сѣдловка на ней была растрепана и сбита на бокъ... Какой-то безобразный, окровавленный мѣшокъ волочился по землѣ, слѣдуя за каждымъ прыжкомъ бѣшенаго коня... Этотъ мѣшокъ стоналъ еще и судорожно хватался руками за землю… — Одного нѣтъ, — догонялъ насъ запыхавшійся Аманджулъ, вкладывая на бѣгу новый патронъ въ камору карабина. — Одинъ собака пропалъ!... Мой киргизъ былъ, казалось, очень доволенъ, что однимъ врагомъ стало меньше… Преслѣдователи наши разсыпались цѣпью и стали охватывать насъ съ трехъ сторонъ, — свободное пространство впереди насъ становилось все уже и уже... Надо во что бы то ни стало прорваться ====page 61==== прежде, чѣмъ сомкнутся концы этой живой цѣпи всадниковъ. Мы все бѣжали и бѣжали, сердце усиленно билось у меня въ груди; въ боку кололо отъ боли… я задыхался... я чувствовалъ, что вотъ-вотъ сила оставитъ меня окончательно и я упаду… Вдругъ мы очутились на открытомъ мѣстѣ. Кусты кончились... Прямо передъ нами глубокій арыкъ съ обрывистыми берегами, за нимъ зеленое поле, засѣянное джугарою, — тамъ дальше группа фруктовыхъ деревьевъ, а сквозь ихъ темно-зеленую листву желтѣли глиняныя стѣнки какой-то сакли… Не думая долго, мы сползли въ воду арыка, чуть не завязли въ его илистомъ днѣ, кое-какъ перебрались на ту сторону и, вымокшіе насквозь, облѣпленные черною, вонючею грязью, пустились черезъ поле, прямо къ виднѣвшейся саклѣ. Мы займемъ ее, мы укрѣпимся тамъ... Если тамъ есть жильцы, хозяева, мы выгонимъ ихъ силою… Намъ нечего церемониться, нечего терять времени: вонъ, они уже ѣздятъ по берегу арыка и ищутъ удобнаго мѣста для переправы... поищите, поищите! Арыкъ слишкомъ широкъ, чтобъ его перескочить, конь не пройдетъ тамъ, гдѣ проползъ человѣкъ… Испуганная фигура въ длинной бѣлой рубахѣ, съ растрепанными тряпками на головѣ, выскочила изъ воротъ сакли, взвизгнула и пустилась бѣжать… какая-то черная шапка высунулась тоже и спряталась. ====page 62==== Нѣсколько собакъ съ лаемъ вынеслись намъ навстрѣчу... Крохотный мальчуганъ, совсѣмъ голый, рывшійся только-что въ навозной кучѣ, — вскочилъ на ноги и, разинувъ ротъ, вытаращивъ глаза, смотрѣлъ на насъ, — не понимая, что такое случилось, откуда появились эти три человѣчка, бѣгущіе прямо на него, — мокрые, покрытые грязью, съ ружьями въ рукахъ. Съ разбѣга, мы вскочили въ ворота и принялись ихъ заваливать, чѣмъ попало. Первое, что намъ попалось на глаза, это была сломанная арба, которою мы тотчасъ же и воспользовались... Аманджулъ тащилъ уже, гдѣ-то раздобытую имъ, толстую жердь... Я замѣтилъ въ углу дворика еще нѣсколько штукъ такихъ же, но едва подбѣжалъ къ нимъ, какъ увидалъ старика, притаившагося въ этомъ самомъ углу, съежившагося, присѣвшаго на корточки и державшаго въ своихъ дрожащихъ рукахъ какое-то металлическое оружіе... Этотъ старикъ былъ — та самая черная шапка, что спряталась, когда мы подбѣгали къ воротамъ сакли. Я отступилъ невольно на шагъ назадъ, но вглядѣвшись въ своего противника, погрозилъ ему только пальцемъ и поволокъ жердь на мѣсто, гдѣ устраивалась барикада. Сзади меня грянулъ опять выстрѣлъ — это Аманджулъ свалилъ еще одну собаку и даже захохоталъ отъ удовольствія. Къ нашему удивленію, намъ не мѣшали укрѣплить ====page 63==== свою позицію, — и враги, переправившись только черезъ арыкъ на эту сторону, ѣздили шагомъ, держась всторонѣ, не приближаясь болѣе на опасную для нихъ дистанцію. Мы начали осматриваться въ нашемъ новомъ убѣжищѣ. Это былъ небольшой дворъ, — совершенно квадратный, обнесенный со всѣхъ сторонъ высокою глинобитною стѣною. Стѣнки эти были настолько высоки, что перелѣзть черезъ нихъ безъ помощи лѣстницы было-бы невозможно — (обстоятельство для насъ чрезвычайно удобное); посреди дворика стояла маленькая, закопченная каракалпакская кибитка, верхній войлокъ которой давно уже отслужилъ свой вѣкъ и пестрѣлъ многочисленными дырами, прогорѣвшими отъ костровыхъ искръ... У одной изъ стѣнокъ былъ акуратно сложенъ кормъ для скота, у другой высились кучи сухаго камыша и разнаго бурьяна, заготовленнаго для топлива... Множество козьяго помета, какъ во дворѣ, такъ даже и внутри кибитки, показывало, что хозяева – обладатели стада козъ, выгнанныхъ теперь, вѣроятно, на пастбище. Плугъ-сабанъ, самой допотопной конструкціи, стоялъ почти у самыхъ воротъ; нѣсколько лопатъ, китменей и другихъ ручныхъ земледѣльческихъ орудій валялось около. Домашняя утварь внутри кибитки была чрезвычайно несложна и свидѣтельствовала о бѣдности хозяевъ... Нѣсколько войлоковъ замѣняло постели, ====page 64==== плоскій чугунный котелъ и двѣ-три деревянныя чашки — составляли всю кухню; крошечный сундукъ, окованный по угламъ жестью, занималъ глубину кибитки: въ немъ хранилось вѣроятно все, что только было цѣннаго... Вотъ и все. — Ты съ кѣмъ говоришь? спросилъ я у своего киргиза. — Я былъ въ эту минуту внутри кибитки и услыхалъ голосъ Аманджула. — Да вотъ, отвѣчалъ тотъ, — “бабай” (старикъ) ругается, что его домъ заняли, грозится, что придутъ сыновья и порѣжутъ насъ — я ему велѣлъ идти отсюда, а онъ нейдетъ... я его выгоню! Дѣйствительно, этого старика надо будетъ удалить. Онъ намъ мѣшаетъ... Оставить его здѣсь нельзя, — не безопасно... Упрямый старикъ, не выпуская изъ рукъ лезвія отъ косы, все еще сидѣлъ въ углу, плотно прижавшись спиною къ стѣнкамъ. Аманджулъ осторожно сталъ подходить къ нему съ одной стороны, я съ другой, въ глазахъ старика засвѣтилась безпокойная робость... Онъ какъ волкъ поворачивалъ свою сѣдую голову съ трясущейся бородкою то въ ту, то въ другую сторону... Киргизъ взялъ шестъ и, улучивъ минуту, ударилъ его по рукамъ... оружіе выпало... Я бросился на этого несчастнаго, и, съ помощью своего слуги, вывели, скорѣе вынесли его вонъ, раздвинули барикаду у воротъ и пустили плѣнниковъ на свободу. ====page 65==== Едва только каракалпакъ почувствовалъ свободу, какъ бросился безъ оглядки въ кусты, поразивъ насъ прыткостью и проворствомъ своихъ старческихъ ногъ. Теперь мы были одни обладателями своей крѣпости, если не считать чернаго козленка, бившагося на привязи. Кучи топлива были навалены почти въ уровень съ гребнемъ стѣны; взобравшись на нихъ, мы отлично видѣли, что дѣлается вокругъ. Оставивъ Аманджула наблюдать у воротъ, мы съ Наземовымъ влѣзли на эту обсерваторію. Партія тюркменъ столпилась въ кучу и они о чемъ-то горячо совѣщались, должно быть, о дальнѣйшихъ способахъ атаки. Хотя выстрѣлы нашихъ карабиновъ и могли бы достичь до нихъ, но, сберегая патроны, которыхъ осталось не болѣе какъ по двадцати штукъ на ружье, мы воздерживались отъ безполезной пока стрѣльбы. — А ихъ немного, замѣтилъ полковникъ: — если бы ссадить еще трехъ-четырехъ, то мы могли бы продолжать путь… — Ихъ немного, но скоро... началъ было я… — Смотри влѣво! донесся голосъ Аманджула съ наблюдательнаго поста у воротъ. Новая партія конныхъ рысью шла по опушкѣ, приближаясь къ той, что совѣщалась... Это тѣ вернулись, ночные... Или наши выстрѣлы были услышаны ими, или же они встрѣтили какое-нибудь ====page 66==== препятствіе, заставившее ихъ прекратить преслѣдованіе и вернуться… Это уже было совсѣмъ скверно!.. Мы переглянулись… — Теперь ихъ много, спокойно произнесъ Наземовъ, стиснулъ зубы, и прислонивъ карабинъ къ стѣнѣ, поднесъ бинокль къ глазамъ. Я догадывался, во что онъ такъ пристально всматривался. Черезъ полчаса обѣ партіи соединились, потолковали немного, указывая на нашу саклю руками, погрозили намъ издали шашками и стали раздѣляться на группы... Эти группы, по два и по три всадника въ каждой, скоро оцѣпили насъ со всѣхъ сторонъ... затѣмъ всадники стали слѣзать съ лошадей и, повидимому готовиться къ отдыху. Звѣрь, по ихъ мнѣнію, былъ, что называется, въ мѣшкѣ: уйдти не могъ... Что же имъ хлопотать и безпокоиться? Можно отдохнуть теперь и собраться съ силами. Эта женщина была съ ними... Она одна не слѣзала съ лошади и держалась ближе всѣхъ къ намъ: она словно вызывала насъ на выстрѣлъ, она подсмѣивалась надъ нами... Аманджулъ выстрѣлилъ… Мимо!... А близко, почти у самаго коня… Это предостереженіе, казалось, подѣйствовало: — амазонка отъѣхала подальше и громко что-то прокричала намъ въ отвѣтъ... что — нельзя было разобрать. ====page 67==== До насъ долетѣлъ только отголосокъ послѣднихъ звуковъ. — Выругалась, нехорошо — выругалась. Ишь, вѣдь какъ баба ругается, пояснилъ, хорошо изощрившій свои пять чувствъ, Аманджулъ. — Я ее убью, я ее убью!. шепталъ Наземовъ, будто самъ съ собою разговаривалъ. — Такъ это она и есть? спросилъ я, нарочно сдѣлавъ удареніе на словѣ она. — Она — “Агреаль”, машинально произнесъ полковникъ, не спуская бинокля съ наѣздницы. Руки, державшія бинокль, слегка вздрагивали, глаза Наземова горѣли: онъ закусилъ свою нижнюю губу и словно прилипъ къ стѣнѣ, опершись локтями на ея вырѣзной зубцами гребень. Начало сдѣлано. Я уже зналъ теперь ея имя… “Агреаль” — это слово ясно и отчетливо произнесъ мой товарищъ. Скоро я узнаю и остальное… Около полудня, тюркмены снова стали собираться вмѣстѣ... Они что-то затѣваютъ. Они, видимо, рѣшились на болѣе энергическую мѣру, чѣмъ долговременная, скучная осада. Одинъ изъ всадниковъ навязалъ поясъ на конецъ своего длиннаго ружья и, махая имъ, сталъ къ намъ приближаться… А, это переговоры... Но вся толпа слѣдуетъ за нимъ... вотъ они уже прошли половину разстоянія... ====page 68==== Мы ждемъ и только теряемъ время... Что онъ кричитъ? — Сдаться велитъ, перевелъ Аманджулъ. — Ближе не подходить! стрѣлять будемъ! крикнулъ я, приставивъ руки ко рту. Толпа остановилась; всадникъ съ поясомъ на ружьѣ подъѣхалъ шаговъ на сто… — Выходите, эй! кричалъ онъ. — Все равно, вы пропали! Насъ много, а васъ всего трое... Бросьте ружья и выходите... Сами доброю волею сдадитесь — живы будете, нѣтъ — всѣхъ перебьемъ. — Они сейчасъ кинутся... они коней горячатъ, предостерегалъ Аманджулъ… Едва только я успѣлъ сползти внизъ, и подбѣжать къ воротамъ, какъ раздался дружный гикъ, и вся толпа, во мгновеніе ока, очутилась подъ стѣнами… Нѣсколько пуль влетѣло въ просвѣты нашей баррикады, нѣсколько пуль щелкнулось о стѣнки… Два наши выстрѣла, почти въ упоръ, не пропали даромъ. Скрытые выступами воротныхъ столбовъ, мы продолжали стрѣлять, выбирая тѣхъ, кто, слѣзши съ лошадей, пытались отодвинуть арбу… Одинъ изъ нападавшихъ полѣзъ подъ барикаду, киргизъ ударилъ его прикладомъ по темени и раздробилъ черепъ… Какая-то пуля, сдѣлавъ рикошетъ, ударила меня въ бедро... Я боли не чувствовалъ... Я слышалъ только легкій толчекъ... Наземовъ стрѣлялъ ====page 70==== сверху... но вотъ онъ застоналъ, чуть не выронилъ изъ рукъ ружье, и началъ спускаться… Трудно было разобрать, что такое дѣлается… Барикада трещала и подавалась; мы могли только выстрѣлами отгонять нападавшихъ. Если-бы мы только высунулись изъ-за своихъ закрытій, то были-бы тотчасъ же убиты… Еслибъ это случилось года два-три назадъ, когда у насъ не было скорострѣльныхъ карабиновъ Бердана, мы бы погибли… Аманджулъ стрѣлялъ, и съ каждымъ выстрѣломъ произносилъ свое обычное, торжествующее: “эге!” У него текла по лицу кровь и киргизъ безпрестанно обтиралъ ее рукою: должно быть эта горячая струя мѣшала ему смотрѣть. Вдругъ атака прекратилась… Когда мы опомнились и оглядѣлись, нападающіе уже отступили... Нѣсколько убитыхъ лошадей валялось близко отъ стѣнъ:, одна изъ нихъ, раненая, пыталась еще подняться на ноги и жалобно, пронзительно ржала, глядя вслѣдъ отступавшимъ; четыре трупа, кромѣ того, что проползъ подъ арбою, лежали у воротъ... Нѣсколько пѣшихъ тюркменовъ пряталось въ канавахъ, и ползли дальше, поминутно оглядываясь… Аманджулъ былъ раненъ въ лобъ; пуля сорвала ему кожу надъ правою бровью, но не повредила черепа... Я только что теперь почувствовалъ ноющую боль въ бедрѣ, и ясно ощущалъ, какъ ====page 70==== мое бѣлье прилипло въ этомъ мѣстѣ къ тѣлу. Наземовъ былъ раненъ въ плечо... У него перебита ключица: онъ не можетъ владѣть оружіемъ.. Это скверно... Еще одна такая атака и мы погибли. Печально провели мы остатокъ этого неблагополучнаго дня. Надежды на удачный исходъ нашего положенія не было никакой... Кажется, что намъ приходилось умирать… Даже меня стало покидать мое утѣшительное предчувствіе. Кое-какъ перевязавъ наши раны, утоливъ мучившую насъ жажду айраномъ (прокисшимъ козьимъ молокомъ), кувшинъ съ которымъ нашелъ мой Аманджулъ, мы стали обсуждать наше положеніе и взвѣшивать шансы возможности успѣха. Прежде всего мы сосчитали патроны... Увы! безпорядочная частая пальба нанесла ущербъ нашимъ боевымъ запасамъ... Оказалось: у Наземова шестнадцать, у меня девять, у Аманджула только пять... Горячій, пылкій киргизъ стрѣлялъ усерднѣе всѣхъ... Тридцать патроновъ на два ружья.. (Наземовъ стрѣлять уже не могъ)... Это мало... Этого количества достаточно только чтобы умереть съ честью. Рана Наземова самая опасная... Она его страшно мучитъ... Онъ стонетъ не переставая... Неискусная перевязка облегчаетъ мало страдальца… Я могу еще держаться на ногахъ, но мнѣ больно ====page 71==== при каждомъ шагѣ. Это еще, пока не началась опухоль, а что будетъ дальше?... Если бъ была вода... если бъ былъ ледъ!... Жара страшная... Солнце поднялось какъ-разъ надъ головою, ни одна стѣнка не отбрасываетъ тѣни… Мы положили Наземова въ кибитку, а сами расположились у воротъ... Тюркмены скрылись, но они не ушли, они здѣсь, близко... Вонъ, из-за кустовъ поднимается столбъ дыма, вонъ еще… Агреаль я не видалъ во время атаки... Ее не видѣлъ также и Аманджулъ, ее не видѣлъ и Наземовъ, иначе, она была бы между убитыми… До вечера атака не возобновлялась.. Наступила ночь, а съ нею живительная прохлада... Я чувствовалъ себя лучше, полковникъ тоже и даже вышелъ изъ кибитки, придерживая здоровою рукою — раненую… Какая темная, непроглядная ночь спустилась на землю... Ярко разгорѣвшіеся костры осаждавшихъ горѣли красными пятнами… Враги, вѣроятно, послали за подкрѣпленіемъ… Они теперь ждутъ этого подкрѣпленія… — Можешь ты идти? спросилъ меня Аманджулъ, пристально всматриваясь въ темноту. — Немного могу. — Будемъ здѣсь сидѣть — пропадемъ, уйдемъ — можетъ быть живы будемъ... Надо идти… Аманждулъ перетаскалъ немного топлива на середину двора и зажегъ костеръ. Намъ огонь вовсе ====page 72==== не былъ нуженъ, но мой киргизъ ничего не дѣлалъ напрасно, значитъ, у него была цѣль, былъ уже обдуманъ планъ дальнѣйшихъ дѣйствій. — Я останусь, проговорилъ Назимовъ... Вы уходите, я останусь... Я вамъ теперь безполезенъ… только обуза лишняя... А вы оба уходите. — Это онъ хорошо говоритъ, замѣтилъ Аманджулъ... Мы уйдемъ, а онъ будетъ здѣсь, пускай выстрѣлитъ разъ утромъ, если сможетъ... Это хорошо. Они будутъ думать, что мы всѣ здѣсь, и пока будутъ собираться, да подходить осторожно, мы далеко уже будемъ… Аманджулъ взглянулъ на дѣло съ чисто практической стороны, и, пожалуй, былъ правъ по своему — честный номадъ самъ бы охотно пожертвовалъ собою, если бы былъ въ такомъ же положеніи, какъ полковникъ, и потому считалъ себя вправѣ требовать этой жертвы и отъ другаго. Но я энергично воспротивился этому плану… Бѣжать, такъ бѣжать всѣмъ тремъ вмѣстѣ, — или оставаться и гибнуть. Киргизъ пожалъ плечами, презрительно сплюнулъ и проговорилъ только: — Погоди, часъ времени пройдетъ — еще темнѣе станетъ… Въ стѣнѣ, какъ разъ напротивъ воротъ, у самой земли, была небольшая дыра, промытая водою; въ это отверзтіе свободно могла пролѣзть собака, но если его разрыть немного, — то... ====page 73==== Пламя нашего костра ярко освѣщало барикадированныя ворота... Тюркмены, понятно, наблюдали только за этимъ пунктомъ. Если мы вылѣземъ съ противоположной стороны, то, пожалуй, насъ и не замѣтятъ, покрайней мѣрѣ на первое время… Мы принялись разрывать себѣ выходъ. Часъ прошелъ, — работа наша была готова. О, съ какою болью въ раненомъ бедрѣ проползъ я въ это отверзтіе! Наземовъ крѣпко стиснулъ зубы, чтобы не вскрикнуть отъ еще худшей боли... Аманджулъ, подкинувъ еще на огонь вязанку хворосту, проползъ послѣдній и присоединился къ намъ. Да, дѣйствительно было темно. Мы могли ощупывать только другъ-друга, но никакъ не видѣть… Съ Божьею помощью мы успѣемъ отползти подальше. И мы ползли и ползли, — все впередъ и впередъ, дальше отъ нашей крѣпости, затаивъ дыханіе, мучимые болью, останавливаясь на минуту только тогда, когда эта жгучая, страшная боль вызывала у насъ головокруженіе. — Вода, прошепталъ Аманджулъ… — Я больше не могу идти... не могу... силъ нѣту, простоналъ Наземовъ... Господи! Я нагнулся къ арыку, зачерпнулъ въ горсть воды и плеснулъ ею въ лицо товарища. Это освѣжило немного раненаго, изнемогавшаго отъ усталости и потери крови. ====page 75==== Мы всѣ трое жадно пили, прильнувъ губами къ мутной, глинистой водѣ арыка... Это не тотъ, широкій, что мы переходили вчера утромъ... Это другой: тотъ остался сзади, а мы полземъ совсѣмъ въ другую сторону. Я обернулся. Костры тюркменъ чуть-чуть мигали вдалекѣ, зато нашъ огонь разгорался все болѣе и болѣе. Не добралось-ли, оставленное безъ присмотра, пламя до кучъ топлива? — Если такъ, то это можетъ намъ повредить. Во всякомъ случаѣ, насъ ночью, въ этомъ густомъ мракѣ искать не будутъ, они подождутъ до утра. Отдохнемъ и пополземъ дальше... Впрочемъ, теперь ползти нѣтъ надобности: мы можемъ идти, это все таки скорѣе. Наземову даже легче, вотъ развѣ я самъ... Нѣтъ, ничего... Опираясь на ружье, я могу ступать, кость цѣла, нетронута… Слава Богу! Прошелъ уже часъ, какъ мы оставили наше убѣжище, прошелъ другой... скоро начинаетъ свѣтать... Вотъ уже обрисовались темными силуэтами кусты впереди; прокричала цапля... невдалекѣ свистнулъ зимородокъ и смолкъ... Должно быть близко рѣка съ обрывистымъ берегомъ. Эта птица только и держится въ такихъ мѣстахъ… Неужели мы подходимъ къ Улькунъ-дарьѣ?.. Мы добрались до кустовъ, когда начало быстро свѣтать:... за ночь мы все таки прошли верстъ восемь... это мало. ====page 75==== — Ну, теперь — кончалъ!... произнесъ Аманджулъ… Я вздрогнулъ. Въ голосѣ моего слуги не было ничего отраднаго... Когда я оглянулся, то увидѣлъ, что въ положеніи нашемъ не было ничего утѣшительнаго. Насъ открыли и преслѣдовали... Кровавый слѣдъ, оставленный нами, не позволялъ врагамъ сбиться съ дороги... Они уже близко, и ихъ голоса слышались словно надъ самымъ ухомъ. — Въ чащу, въ чащу!... крикнулъ я, собираясь уже первый послѣдовать своему совѣту. — Все равно, — покойно произнесъ Наземовъ и сѣлъ на землю. — Садись и ты — эдакъ лучше, — рѣшилъ Аманджулъ; всѣ трое садись — хорошо будетъ. Мы сѣли, плотно прижавшись другъ къ другу спинами, лицами врозь, образовавъ такимъ образомъ маленькое каре, способное отражать, но лишенное всякой возможности двигаться. Я зналъ и прежде этотъ способъ обороны, способъ, къ которому прибѣгаютъ ужь конечно только въ послѣднюю, крайнюю минуту... Лошадь нападающаго смѣло идетъ на того, кто стоитъ, она его валитъ съ ногъ и топчетъ; но та же лошадь упирается, при видѣ сидящаго на землѣ, и бросается въ сторону; таже лошадь рѣдко наступитъ на лежащаго, и скорѣе перепрыгнетъ черезъ него... Кромѣ того, сидя, опершись локтями на колѣна, ====page 76==== удобнѣе стрѣлять... Выстрѣлы, вѣрнѣе направленные, скорѣе достигаютъ цѣли... Очень можетъ быть, что сидя такимъ образомъ, мы отобьемъ первую атаку, мы, какъ говорится, отсидимся… Ну, а потомъ...? Вѣдь у насъ всего только тридцать выстрѣловъ… Нѣтъ, не тридцать — Наземовъ потерялъ дорогою свой патронташъ, а онъ былъ самый полный: тамъ было шестнадцать штукъ... У насъ съ Аманджуломъ только четырнадцать… — Помните: три послѣднія берегите для себя, шепнулъ мнѣ на ухо полковникъ. — Ближе, ближе подпускай… ничего... ободрительно бормоталъ киргизъ Аманджулъ... Они уже шагомъ идутъ. Они видятъ, что мы сидимъ… Баба-то, баба, опять тутъ. Она впереди всѣхъ… она... Берегись...! Тюркмены ринулись прямо на насъ; они поскакали въ разсыпную... Передо мною показался вороной аргамакъ... Онъ попятился, круто остановившись на скаку... Чья-то рука, вооруженная плетью, хлещетъ его по шеѣ, по бедрамъ, по сухой, кровной головѣ... Я не вижу всадника, — конь, поднявшись на дыбы, скрываетъ его своимъ тѣломъ… — Я спустилъ курокъ... рухнулъ конь, рухнулъ и всадникъ: оба пластомъ растянулись на ====page 77==== землѣ... Другой конь налетѣлъ сзади, споткнулся и перекувырнулся черезъ голову… Сзади насъ послышались выстрѣлы... Это кто же?!.. Это не тюркменскіе мултуки... Звуки этихъ новыхъ выстрѣловъ такъ похожи на наши… Неужели? Выстрѣлы эти повторяются... я не вижу ихъ, я сижу не въ ту сторону лицемъ, я боюсь повернуть голову: передо мною еще волнуется кучка враговъ. Но вотъ эта кучка поворачивается: одинъ изъ всадниковъ падаетъ, прочіе стремительно несутся назадъ... Они уходятъ... это уже не маневръ, — это бѣгство, полное бѣгство, со всѣми признаками отчаяннаго, паническаго страха. — Это вторая партія, та, что звѣзды считаетъ на небѣ и рыбъ всѣхъ переписываетъ, покойно сообщилъ мнѣ мой наивный слуга… Онъ всталъ на ноги, отряхнулся, и, какъ ни въ чемъ не бывало, началъ продувать дуло своего оружія, не обращая даже никакого вниманія на враговъ, чуть уже виднѣвшихся вдали, разрозненными, разбросанными по кустамъ точками. Насъ выручила дѣйствительно вторая партія топографовъ, — совершенно случайно высадившаяся на берегъ, въ полуверстѣ отсюда и поспѣшившая на выстрѣлы. Мы спаслись. ====page 78==== Дня два простояли мы на этомъ мѣстѣ, на берегу Улькунъ-Дарьи. Осмотрѣвъ мѣсто нашей схватки, мы нашли Агреаль, придавленную упавшей лошадью!.. Она еще дышала, но уже болѣе не открывала своихъ глазъ, не произносила ни одного звука... Ея грудь была положительно размозжена, и при накладываніи руки ясно чувствовались острые концы переломленныхъ реберъ; эти поврежденія были безусловно смертельны. Бережно перенесли мы умирающую на мѣсто стоянки, уложили на коврѣ и устроили надъ нею навѣсъ отъ солнца. Смуглая, словно бронзовая, безъ кровинки въ быстро похудѣвшемъ лицѣ, она все еще была чудно-хороша, и сердце каждаго изъ насъ тоскливо сжималось, глядя на ея молчаливыя страданія, на медленное угасаніе молодой, кипучей жизни… Наземовъ ни разу не подошелъ къ ней; онъ смотрѣлъ издали, и отворачивался каждый разъ, когда кто-нибудь замѣчалъ его наблюденія… Только я одинъ, и то отчасти, посвященъ былъ въ тайну, существовавшую между нимъ и этою женщиною, и потому, понятно, никто не замѣчалъ нѣсколько страннаго поведенія моего товарища. Подъ вечеръ того-же дня, солнце тихо опускалось въ туманную, мглистую полосу на горизонтѣ; бивакъ нашъ началъ мало по малу оживляться… ====page 79==== Мы собрались около умирающей... Наземовъ остался на своемъ мѣстѣ, поодаль. Вдругъ онъ поднялся на ноги и шагнулъ къ намъ. Блѣдный, съ помутившимися глазами, онъ, шатаясь, подошелъ къ навѣсу, нагнулся и положилъ руку на голову Агреаль. Та даже не вздрогнула. Тогда Наземовъ нагнулся еще ниже... Я думалъ, что онъ хочетъ поцѣловать ее, я думалъ, что его движеніе произвольное... я думалъ… Да поднимите-же его... Видите, онъ въ обморокѣ! сказалъ кто-то изъ присутствующихъ, и первый бросился на помощь къ Наземову. Его подняли и отнесли на постель. — Упокой Господи!... вздохнулъ старый, сѣдой матросъ, и перекрестился, снявъ при этомъ свою клеенчатую шапку… — Померла баба, пояснилъ Аманджулъ, приподнявъ руку умершей и опустивъ ее разомъ. Эта прекрасная, стройная рука, съ длинными тонкими пальцами, унизанными перстнями, упала на коверъ, какъ-то сухо, мертво, деревянно стукнувшись при этомъ… Ночью мы ее похоронили на обрывистомъ берегу Улькунъ-Дарьи, натаскали на могилу земли и хворосту, воткнули шестъ съ красною тряпкою, чтобы видно было, а на шестъ привязали кусокъ бумаги, на которомъ одинъ изъ нашихъ товарищей, умѣющій писать по тюркски — написалъ подъ мою диктовку: ====page 80==== “Агреаль, родомъ тюркменка — “солоръ”, убита въ бою съ русскими и погребена ими съ честью”... Чтобы вѣдали и знали тѣ, кто поинтересуется это вѣдать и знать. Наземовъ два мѣсяца пролежалъ въ страшной нервной горячкѣ, и поднялся на ноги, только благодаря своей могучей, геркулесовской натурѣ. Разъ какъ-то, уже въ Казалинскѣ, по окончаніи нашей экспедиціи, обильной приключеніями, мы съ нимъ разговорились о прошломъ, и я намекнулъ ему объ интересовавшемъ меня эпизодѣ. Нервная горячка имѣетъ одно благодѣтельное свойство: она словно перерождаетъ человѣка, она заставляетъ его невольно забывать огорченія и невзгоды прежняго времени, заставляетъ свѣтлѣе смотрѣть впередъ, словно молодитъ выздоровѣвшаго, какъ будто хочетъ вознаградить его за причиненныя ею страданія. То же случилось и съ Наземовымъ. Теперь онъ гораздо менѣе раздражительно отнесся къ моему вопросу и обѣщалъ мнѣ удовлетворить мое любопытство при первомъ удобномъ случаѣ. Случай этотъ скоро представился. Вотъ что разсказалъ мнѣ Наземовъ: Спустя мѣсяцъ, можетъ быть нѣсколько менѣе, ====page 81==== послѣ занятія нашими войсками Хивы, изъ тюркменскихъ становищъ стали доходить до насъ самыя неутѣшительныя извѣстія. Въ то время, когда всѣ остальные осѣдлые жители ханства безпрекословно признали русскую власть, когда самъ ханъ Сеидъ-Рахимъ-Вогадуръ явился съ повинною въ ставку нашего главнокомандующаго, тюркменскіе роды отказались наотрѣзъ входить съ нами въ какіе-бы то ни было переговоры и отношенія; — они не допускали никакого вмѣшательства въ ихъ дѣла съ нашей стороны и открыто заявили о намѣреніи своемъ отстаивать во что бы то ни стало свою независимость… Можетъ быть, вольные полу-кочевники и были правы съ своей точки зрѣнія, можетъ быть, въ ихъ упорствѣ руководили ими отдѣльныя личности, въ родѣ политическихъ агитаторовъ центральной Азіи, каковы были Садыкъ, племянникъ извѣстнаго Аблая-Кемисарры – и Матъ-Мурадъ, честолюбивый искатель власти... Можетъ быть, наивные рыцари низовьевъ “Аму” и ея лѣваго берега просто на просто слѣпо вѣрили въ свои собственныя силы и не знали нашихъ, а потому были убѣждены въ успѣхѣ предстоявшей борьбы съ нами... Все это, впрочемъ, не касается до нашего разсказа, а потому я приступаю прямо къ факту высылки летучихъ сильныхъ отрядовъ, направленныхъ въ самый ====page 82==== центръ возмутившихся становищъ, для ихъ наказанія и приведенія въ полную покорность. Положеніе дѣлъ было таково, что высылка подобныхъ отрядовъ была неизбѣжна; — отряды эти сформированы были подъ стѣнами Хивы и въ первой половинѣ іюня мѣсяца выступили по дорогамъ, ведущимъ въ тюркменскія земли. Въ одномъ изъ такихъ отрядовъ находился и полковникъ Наземовъ съ своими казачьими сотнями. — Мы выступили ночью, разсказывалъ Наземовъ; — отрядъ нашъ сформированъ былъ превосходно: изъ отборныхъ ротъ пѣхотинцевъ, легкихъ орудій и нѣсколькихъ казачьихъ сотенъ… Ужь какже я не люблю этихъ ночныхъ выступленій: никакого въ нихъ толку нѣтъ, да, по моему, и никакой надобности, покрайней мѣрѣ въ настоящемъ случаѣ… Темнота какъ на бѣду страшная, время-то было въ послѣднюю лунную четверть, только передъ самымъ разсвѣтомъ показывался на горизонтѣ ея блѣдный серпикъ... Дорога узкая, все между стѣнъ да садовъ, на каждомъ шагу мостики дряблые, — того и гляди, что орудія провалятся, или лошади ноги покалѣчатъ... Духота, пыль!... Ощупью просто пробираться приходится… Всѣ недовольны, всюду ворчня слышится... Ни пѣсенъ, ни говору веселаго, ни музыки... Идутъ, ====page 83==== словно хоронятъ кого... Тоска просто одолѣваетъ… А тутъ еще ко сну клонитъ, такъ сами глаза и слипаются, поводья изъ рукъ валятся... Только ноги, привычныя къ сѣдлу, сами собою держатся, а то-бы такъ и кувырнулся съ лошади... Да что… Я уже не говорю про насъ, кавалеристовъ, — пѣхотинцы на ходу дремлютъ... Смотришь, бывало, на солдатика, идетъ онъ съ своимъ назатыльникомъ на шапкѣ, на спинѣ словно вьюкъ цѣлый, верблюжій, ружье черезъ плечо на ремень повѣсилъ, идетъ себѣ впередъ, ноги машинально совсѣмъ переставляетъ, глаза полузакрыты, трубочка въ зубахъ потухла уже и на своемъ мѣстѣ развѣ однимъ святымъ духомъ держится... Окликнешь такого солдатика, не сразу отвѣтитъ, потому не слышитъ, — спитъ... Говорятъ, — будто даже сны видятъ, на ходу-то… Да еще бы и не спать-то... За день намаются вдосталь — а ночью, вмѣсто того чтобы лечь да выспаться, — нѣтъ, становись въ ряды, — шагай!... Да, не нравятся нашему брату эти безцѣльныя, ночныя выступленія! А походъ предстоялъ намъ чрезвычайно интересный! Тѣ, кто оставались въ лагерѣ подъ Хивою, отъ души завидовали намъ, счастливцамъ… Мы направлялись въ такія мѣста, о которыхъ наслышались много чудесъ, и имѣли возможность въ самомъ ближайшемъ времени провѣрить на дѣлѣ все слышанное. ====page 84==== Больше всего, конечно, интересовали насъ сами обитатели этихъ мѣстъ... Надо припомнить, что еще передъ хивинскимъ походомъ о тюркменахъ думали такъ: “Это не бухарскіе сарбазы, бѣгущіе при первомъ выстрѣлѣ, — это не та сволочь, что, сбираясь въ числѣ десяти и болѣе тысячъ, не выдерживаетъ атаки одной нашей роты въ сто человѣкъ... Тюркмены такъ же воинственны и храбры, какъ черкесы; они превосходно вооружены, сидятъ на лихихъ, кровныхъ коняхъ, пріученныхъ къ боевой и разбойничьей жизни... У тюркменъ есть своего рода военная исторія, — преданія, легенды, рыцарство… Они дорожатъ своею боевою репутаціею и не дадутся на посрамленіе пришельцамъ…” Мы разсчитывали, что со стороны этихъ союзниковъ хивинскаго хана мы встрѣтимъ могучій отпоръ, отпоръ, который покрайней мѣрѣ былъ бы достоинъ нашей атаки... Но... намъ пришлось пока убѣдиться въ противномъ. Первыя встрѣчи наши съ “черными шапками” въ пескахъ Адамъ-Крылгана и Алты Кудука убѣдили насъ, что и эти отважные наѣздники легко бѣгутъ отъ нашихъ выстрѣловъ, не пытаясь даже потягаться въ рукопашную съ нашими казаками... Могучіе союзники хана Сеидъ-Рахима — “любимое воинство Аллаха”, непобѣдимые “Іомуды”, “Солоры”, “Чодоры” и “Теке” — оказались на дѣлѣ далеко не такими богатырями, какъ о нихъ думали, и почти безъ боя отступили ====page 85==== въ свои земли, оставивъ намъ въ добычу и беззащитнаго, потерявшаго свою голову владыку — и его взбудораженное, разгромленное ханство. Мнѣніе о тюркменахъ тогда сильно перемѣнилось, однако еще находились сторонники ихъ, люди, которымъ не хотѣлось разставаться съ созданными идеалами степныхъ рыцарей — и эти люди объясняли позорное поведеніе тюркменъ равнодушіемъ къ судьбамъ ханства, отчасти имъ даже чуждаго, нежеланіемъ проливать своей крови за деньги, изъ-за чужихъ интересовъ… — Вотъ теперь, говорили они, — другое дѣло! — Теперь они себя покажутъ... Развѣ были бы они такъ упрямы и неподатливы, еслибы не были увѣрены въ своихъ силахъ... Смотрите, какъ они васъ встрѣтятъ въ своихъ родныхъ становищахъ... Они покажутъ вамъ себя теперь совсѣмъ въ иномъ свѣтѣ… Это предположеніе, пожалуй, имѣло свое основаніе — и вотъ почему, между прочимъ, мы, не безъ нѣкотораго замиранія сердца, выступали на бой съ этими, все таки еще неизвѣданными вполнѣ противниками… Тихо мы подвигались въ темнотѣ и густой пыли, останавливались поминутно, встрѣчая на пути всевозможныя задержки: то мосточекъ разобранъ, саперы вновь настилаютъ наскоро, то орудіе соскользнуло колесомъ въ тинистую боковую канаву и вытаскивать его надо, то пѣшія части растянулись, — ====page 86==== головную колонну остановили, подтянуться даютъ, то чертъ его знаетъ какое недоразумѣніе... Крикнули гдѣ то: „Стой“! команду передали дальше... Откуда она пришла и не доберешься, а между тѣмъ колонна стоитъ, пока не разберутъ случившейся путаницы... Разъ съ дороги сбились, не въ тотъ проходъ повернули, вернуться пришлось... И все это проклятое, ночное выступленіе!.. Кончили тѣмъ, что когда разсвѣло и отрядъ весь остановили на привалъ и оправку, — хивинскія стѣны были у насъ еще на виду; — мы и восьми верстъ не отошли; — только напрасно измучились... Постояли мы тутъ часа полтора; мѣсто хорошее: деревья тѣнистыя, прудки, арыки съ проточною водою... Пообмылись солдатики, чаю сварили, отдохнули и развеселились... Всѣ невзгоды и непріятности ночнаго шатанія сразу были забыты. — И люди, и кони словно переродились и бодро выступили съ привала далѣе. Утро было превосходное, — свѣжее такое, прохладное... Солнце только что взошло, не успѣло даже высушить ночную росу на деревьяхъ и на широкой листвѣ табачныхъ плантацій, прилегавшихъ къ самой дорогѣ... Темно - зеленые, развѣсистые карагачи сверкали словно усыпанные брильянтами; надъ разрыхленною, вспаханною почвою подымался легкій паръ... Дымки вились надъ разбросанными тамъ и сямъ саклями узбековъ земледѣльцевъ, но сами жители не довѣряли еще нашимъ ====page 87==== миролюбивымъ наклонностямъ и прятались отъ насъ, выглядывая только украдкою изъ-за своихъ глиняныхъ стѣнокъ… Я чувствовалъ себя въ отличномъ расположеніи духа; конь мой, кажется, раздѣлялъ съ господиномъ тоже чувство, шелъ бодро и шаловливо грызъ удила наборной уздечки… Перескочивъ боковую канавку, я прибавилъ шагу и сталъ понемногу обгонять растянувшуюся, смѣшанную колонну, прислушиваясь къ говору солдатъ и офицеровъ. Да, теперь совсѣмъ не то, что ночью... Теперь повсюду слышится веселый, оживленный говоръ, смѣхъ, звонкое лихое пѣніе, бьющая въ тактъ барабанная дробь и серебристое дребезжаніе увѣшаннаго бубенчиками бубна въ рукахъ ротнаго запѣвалы… Пѣхота шла бойко, ходко, казаки даже рысцею нагоняли расходившихся туркестанцевъ... орудія почти безъ стука катились по мягкой, дорожной пыли и сытыя лошадки почти не натягивали своихъ веревочныхъ, просмоленныхъ уносовъ… И все это, на ходу, занято было одною и тоюже мыслью, все это шло и говорило объ одномъ и томъ же, живо интересующемъ всѣхъ насъ предметѣ: — о тюркменахъ, о ихъ житьѣ, о ихъ нравахъ и обычаяхъ… — Женщины тамъ не то что у этихъ свиней, доносился чей-то голосъ, подразумѣвавшій подъ ====page 88==== словомъ — свиньи, вѣроятно, вообще городскихъ и осѣдлыхъ мусульманъ. У нихъ — бабье все красавицы, одна другой лучше, не забитыя, не загнанныя; лица свои подъ сѣтку не прячутъ... Онѣ у нихъ всегда вмѣстѣ съ мужьями, говорятъ даже, будто на войну ходятъ вмѣстѣ… — Да, лихія наѣздницы, вторилъ кто-то другой.. — Вотъ бы… Легкій вздохъ прервалъ это “вотъ бы” — предоставляя какъ угодно уже развивать это окончаніе фразы… — Ковры тюркменскіе — положительно лучше хваленныхъ персидскихъ, доносилось съ другой стороны... — Вы повѣрите, господа, — у меня былъ какъ то одинъ такой вотъ, — такъ семнадцать лѣтъ служилъ, — а вы знаете, какова наша служба: — и въ грязь его прямо стелешь, и мочишь-то его, такъ въ сапогахъ по немъ и валяешься… и семнадцать лѣтъ… — У персидскихъ узоръ лучше... вкусу какъ-то больше... У персидскихъ кайма… — И ничего нѣтъ хорошаго у вашихъ персидскихъ. Такъ ерунда какая-то, путаница: — и зеленое, и красное, и желтое — все перемѣшано… пестрота. Отъ сравненія тюркменскихъ ковровъ съ персидскими переходили къ самимъ персіянамъ, къ сравненію этихъ послѣднихъ съ тюркменами… Приводились многочисленные разсказы о трусости ====page 89==== “кызылъ-башей” (такъ здѣсь называютъ персіянъ) — о томъ какъ часто шайки въ десять и даже менѣе тюркменъ нападали на большіе персидскіе караваны и грабили ихъ безнаказанно, — уводя въ плѣнъ охваченныхъ паникою, даже не пытающихся сопротивляться, иранскихъ купцовъ… — Вѣрите-ли? это мнѣ Иртыкъ-Мергень, тюркменъ тотъ, что къ генералу джигитомъ поступилъ, самъ говорилъ... “Какъ только, бывало, покажутся наши, такъ тѣ сейчасъ стой, ложатся ничкомъ на землю — и отдаютъ себя на волю Аллаха... Даже не пошевелятся, когда ихъ поодиночкѣ, какъ барановъ какихъ нибудь, арканами связываютъ”. — Что и говорить... сволочь!... — А, должно быть, они насъ приготовились порядкомъ встрѣтить... Будетъ баталія!... Теперь имъ уже, вѣроятно, извѣстно о нашемъ выступленіи — приготовились... Посмотримъ, наконецъ, каковы такіе эти хваленые батыри… — Ты не помнишь, что по статуту полагается, чтобы получить Георгія? допытывался у своего сосѣда молоденькій пѣхотный офицерикъ, болтая ногами на своей смиренной клячѣ. Честолюбіе, значитъ, начало разгораться въ сердцѣ юнаго воина... А мы все шли да шли... и къ полудню пришли на мѣсто перваго бивуака, отойдя отъ Хивы безъ малаго верстъ тридцать, если не больше… Кто его знаетъ: — здѣсь дороги не мѣренныя… ====page 90==== На этомъ привалѣ пришли къ намъ первыя вѣсти отъ лазутчиковъ, прибывшихъ изъ тюркменскихъ становищъ. Намъ дали знать, что непріятель дѣйствительно предувѣдомленъ о нашемъ приближеніи и уже принялъ мѣры для встрѣчи. Лазутчики разсказывали, что мужчины всѣ поголовно, — кто только способенъ былъ носить оружіе и сидѣть на конѣ, — собрались въ партіи и стягиваются къ Чандыру, куда мы предполагали идти, а семьи ихъ готовятся со всѣмъ скотомъ откочевать на это время въ пески, въ пустыни, лежащія по ту сторону оазиса... Разсчетъ ихъ былъ совершенно вѣренъ: они смѣло могли надѣяться, что мы не рискнемъ гнаться за ними въ эти безводныя пустыни, не зная ни дорогъ, ни мѣстъ, гдѣ находятся скрытые, одинокіе колодцы... А еслибы и рискнули на этотъ подвигъ, то у насъ въ тылу очутились бы вооруженныя силы непріятеля и этимъ поставили бы насъ въ самое критическое и опасное положеніе… Эти извѣстія заставили нашего генерала измѣнить первоначальный планъ дѣйствій: — намъ мало было разбить непріятеля, и то если онъ еще дастъ бой, а не уклонится отъ него, на что мы могли всегда разсчитывать... Намъ необходимо было наказать кичливыхъ тюркменъ, нанести имъ ощутительный погромъ, внести раззоренье въ ихъ жилища, захватить, если возможно, именно ихъ семьи и взять оттуда заложниковъ... Принципы азіятскихъ ====page 91==== войнъ не тѣ, что преслѣдуются у образованныхъ народовъ... Только такимъ могучимъ погромомъ, — не скоро поправимымъ, мы могли бы достичь желанныхъ результатовъ, а для этого надо было, какъ можно скорѣе, не теряя времени, предупредить тюркменъ, отрѣзать ихъ отъ спасительныхъ песковъ, догнать и захватить именно ихъ семьи, стада и обозы… Тотчасъ же большая часть кавалеріи отряжена была съ этою послѣднею цѣлью, — и мы выступили съ привала на рысяхъ, взявъ вправо, — на урочище “Игды” — такъ какъ намъ говорили, что это лучшая и ближайшая дорога къ становищамъ іомудовъ и другихъ сосѣднихъ мелкихъ родовъ тюркменскихъ. Оставивъ орудія при пѣхотѣ, мы захватили съ собою только ракетные станки, простились съ товарищами и тронулись... Въ тотъ же вечеръ, часовъ въ девять, какъ разъ къ закату солнечному, мы остановились дать отдыхъ и покормить лошадей, какъ разъ на рубежѣ первыхъ іомудскихъ кочевій. Мы провели эту ночь, держа ухо востро. Огней не раскладывали и половина казаковъ не разнуздывала даже лошадей и не снимала оружія. Сколько передумано было въ этотъ ночлегъ! Какіе пытливые, тревожные взгляды направлялись въ ту сторону, силясь проникнуть мракъ ночи, разгадать, что тамъ такое дальше, тамъ, куда мы ====page 92==== еще не дошли, но куда попадемъ завтра, съ разсвѣтомъ. Темно и тихо было въ той сторонѣ, но эта тишина какъ будто предвѣщала что-то роковое, грозное... Какіе-то неясные звуки доносились по временамъ оттуда, но какіе это были звуки, разгадать было невозможно... очень можетъ быть, что эти звуки существовали только въ нашемъ воображеніи... Иногда, далеко, на самомъ горизонтѣ вспыхивали красноватыя пятна, не то зарево костровъ, не то сигнальные маяки... не то пожаръ… Да, на послѣдній это зарево было довольно похоже, особенно, когда эти разрозненныя пятна сближались между собою, сливаясь въ удлиненныя полосы… — Гляди: — это они свою пшеницу на корню жгутъ, — соображали казаки, — Ишь — воръ-народъ: — ни себѣ, ни людямъ чтобы не доставалось... Разбойники… Переждавъ темноту, — чуть только забрезжило, — мы сѣли на коней и тронулись... Мѣстность стала значительно измѣняться; намъ часто попадались большіе пустыри, ничѣмъ не засѣянные, даже не бывшіе когда-либо подъ плугомъ, поросшіе дикимъ терновникомъ, бурьяномъ и колючкою. Между этими пустырями кое-гдѣ зеленѣли разбросанные сады, обнесенные высокими стѣнами... Тамъ были и жилища тюркменовъ, ихъ сакли и кибитки... Каждый подобный садъ могъ бы служить хорошею ====page 93==== крѣпостью, но все это было пусто, все это носило на себѣ слѣды спѣшной, недавней перекочевки... Тамъ и сямъ чернѣлись на землѣ круги, оставшіеся отъ снятыхъ кибитокъ; около такихъ круговъ мѣстность была вытоптана и засорена навозомъ и костровою золою. Тутъ же валялись сломанныя, никуда больше негодныя арбы, бродили забытыя куры, рыскали бездомныя собаки, и, завидя насъ, провожали своимъ унылымъ, тоску наводящимъ воемъ мимо идущія сотни оренбургцевъ, уральцевъ и кубанцевъ въ ихъ папахахъ и буркахъ, присоединившихся къ намъ отъ кавказскаго отряда Ломакина. Мы съ любопытствомъ разсматривали всѣ эти свѣжіе слѣды недавняго бѣгства кочевниковъ, стараясь опредѣлить по нимъ промежутокъ времени между этимъ бѣгствомъ и нашимъ приходомъ. Да, промежутокъ этотъ не долженъ быть слишкомъ великъ, а значитъ, — мы ихъ скоро, даже очень можетъ быть скоро нагонимъ... И мы, сами того не замѣчая, все прибавляли и прибавляли шагу, пока не перешли совсѣмъ въ полную рысь, — какъ гончія собаки, почуявшія свѣжій слѣдъ поднятаго звѣря. И какъ же злились мы, какъ досадовали на разныя препятствія, поминутно встрѣчавшіяся намъ на дорогѣ. Тюркмены позаботились устроить этихъ препятствій какъ можно болѣе. То они запрудили воду въ арыкахъ и пустили ее прямо поперегъ ====page 94==== дороги, затопивъ эту дорогу и превративъ въ топкую грязь солонцеватую почву, такъ что наши бѣдные кони вязли по брюхо... То, когда намъ приходилось переходить черезъ широкіе арыки, мы находили мосты на нихъ сломанными и даже сожженными, что на часъ и болѣе задерживало переправу... Иногда намъ приходилось дѣлать объѣздъ въ нѣсколько верстъ, чтобы обойти подобное препятствіе... Мы проклинали догадливыхъ тюркменъ, посылали на ихъ головы всевозможныя бѣдствія, злились отъ души, забывая, что сами, будучи на ихъ мѣстѣ, сдѣлали бы то же самое, если еще не больше. Мы какъ дѣти злились даже на то, когда насъ заставляли останавливаться и давать отдыхъ усталымъ конямъ. Мы сами, горячась и волнуясь, не чувствовали усталости и наивно думали, что и наши кони должны находиться въ такомъ же ненормальномъ возбужденномъ состояніи. Хорошо еще, что подъ нами были безотвѣтные, все выносящіе, желѣзно-ногіе степные моштаки, которые могутъ шутя выдерживать подобные бѣшенные перегоны, а то бы была бѣда: мы бы могли очутиться, въ самую критическую минуту, на лошадяхъ, еле передвигающихъ ноги отъ изнеможенія. А слѣды становились, какъ нарочно, все свѣжѣе и свѣжѣе. Мы въ одномъ становищѣ нашли даже не остывшую золу. Направо отъ дороги, мы замѣтили ====page 95==== небольшое квадратное поле съ сгорѣвшей на корню пшеницею; обгорѣлые комли еще тлѣли, и по вѣтру несся черноватый, стелящійся дымъ, — печальное знамя войны и разрушенія. Говорили, что кубанцы нашли даже какого-то забытаго старика, до того струсившаго, что тотъ потерялъ даже языкъ и упорно молчалъ на сыпавшіеся на него перекрестные допросы… Да, по всему уже видно, что близко... еще одинъ угонъ, еще одно усиліе — и мы нагонимъ... Отдохнувшіе кони шли бойко... Мы не держались одной и той же дороги, мы растянулись вправо и влѣво, стараясь захватить возможно большее пространство... Насъ занималъ вопросъ: кто первый завидитъ вдали хвосты отступавшихъ тюркменскихъ обозовъ... Кто будутъ эти счастливцы?.. Изъ-за чего мы тогда такъ горячились, я теперь положительно не понимаю… Къ вечеру, мы ихъ увидали. Зеленѣющіеся оазисы стали все рѣже и рѣже; впереди уже протянулась волнующаяся линія мертвыхъ песковъ; болѣе возвышенные, наносные курганы тяжело очерчивались на багровомъ фонѣ заката… Мы стали взбираться на одинъ изъ подобныхъ кургановъ, и едва только голова колонны перевалила за его гребень, какъ прямо передъ собою мы увидали длинные, теряющіеся въ отдаленіи, отступающіе обозы кочевниковъ. ====page 96==== Эти обозы извивались словно гигантскія змѣи… Унылый скрипъ арбяныхъ колесъ и глухой гоноръ торопливо погонявшихъ своихъ лошадей обозниковъ долетали до насъ ясно, отчетливо… Медленно двигались тяжело-нагруженныя арбы, облака пыли поднимались изъ подъ многочисленныхъ колесъ, изъ подъ тысячи ногъ сбитаго въ гурты скота. Отдѣльные всадники рыскали вокругъ, то останавливались, то ворочались назадъ, то неслись вправо и влѣво... Бѣлые верхи крытыхъ арбъ будто слоны виднѣлись посреди этого движущагося хаоса... Видѣли ли они насъ — или нѣтъ? Да, должно быть: крикъ ужаса и злости вырвался у заднихъ, ближайшихъ къ намъ, этотъ крикъ понесся по всѣмъ линіямъ обозовъ, передаваясь отъ одной арбы къ другой... Разомъ наддали усталыя лошади, онѣ словно собрали послѣднія усилія… Или мы остановились... я не помню... Я помню только то, что разстояніе между нами и хвостомъ тюркменскихъ обозовъ увеличилось въ первую минуту значительно… Всѣ эти, рыскавшіе отдѣльно всадники сбились въ кучу и какъ собаки понеслись къ намъ на встрѣчу... Да, какъ собаки, я не могу теперь подобрать другаго, болѣе подходящаго сравненія… Только это храброе, благородное животное бросается на врага, не разбирая ни своихъ, ни его силъ, только это животное, одушевленное преданностью ====page 97==== къ своему хозяину, въ защиту его добра, кидается на явную смерть, не помышляя вовсе о своей собственной шкурѣ. Такъ и эти всадники, — съ шашками въ рукахъ, пригнувшись къ шеямъ своихъ коней, гикнули и кинулись на насъ. Мгновеніе, — не болѣе какъ одно мгновеніе, и мы прямо передъ собою увидѣли высокія черныя шапки тюркменъ, и головы ихъ коней, покрытыхъ ковровыми попонами… Казаки не выдержали и подались назадъ — тюркмены врубились... Тщетная попытка, безполезныя жертвы!... Справа и слѣва набѣжали подоспѣвшія сотни... я видѣлъ, какъ эти сѣрые, запыленные всадники, на своихъ приземистыхъ лошадкахъ, охватили кругомъ маленькую группу красныхъ халатовъ... А черезъ минуту, словно ничего и не случилось; казаки снова разомкнулись и, гикнувъ въ свою очередь, понеслись на обозы, лишенные уже своихъ немногочисленныхъ защитниковъ. Изрубленныя тѣла тюркменъ валялись на окровавленномъ пескѣ, ихъ кони носились между сотнями, за ними гонялись, нѣкоторыхъ уже поймали, нѣкоторые таки пробились и, растрепавъ вьюкъ, сбивъ на сторону сѣдло, дико скакали къ своимъ обозамъ, откуда раздалось нѣсколько выстрѣловъ… тамъ и сямъ вспыхнули бѣловатые клубочки дыма... А вотъ и у насъ, что-то зашипѣло, треснуло и длинная огненная лента прорѣзала воздухъ по направленію къ головамъ обозовъ. За этою ====page 98==== лентою, потянулось еще и еще... Гдѣ-то вправо тоже зашипѣли въ воздухѣ подобныя-же огненныя змѣи. Это дѣйствовали наши ракетныя команды, съ цѣлью произвести полную панику и суматоху въ отступавшихъ обозахъ, сбить ихъ съ пути и остановить движеніе. Послышался сигналъ “къ атакѣ” — зачѣмъ?! Лишняя кровь, лишняя рѣзня, лишнее увлеченіе. Не съ крикомъ “ypa”, нѣтъ, это не крикъ, это звукъ, который не можетъ вырваться изъ человѣческой груди, — мы ринулись впередъ, мы ринулись, не разбирая больше ничего, не видя почти ничего передъ собою. Увлеченный общимъ движеніемъ, я тоже скакалъ, привставъ на сѣдлѣ, силясь разглядѣть что-нибудь въ этомъ хаосѣ пыли и движущихся фигуръ. Вотъ я ударился колѣномъ объ ободъ арбянаго колеса, вотъ съ боку мелькнула испуганная рогатая голова какого-то быка, съ вытаращенными глазами, вотъ конь мой споткнулся на что-то, вотъ опять толчокъ... Мой конь теперь шарахнулся въ бокъ, самъ я чуть не вылетѣлъ изъ сѣдла. Какой-то молодой казакъ обогналъ меня; я и теперь хорошо помню его фигуру; выпучивъ глаза, точно тотъ быкъ, котораго я только-что видѣлъ, раскрывъ ротъ, онъ гонитъ каблуками свою лошадь и скачетъ, не разбирая дороги. Онъ и поводья даже бросилъ... онъ рубитъ и рубитъ шашкою, онъ не понимаетъ, не сознаетъ, что дѣлаетъ... вотъ онъ ====page 99==== ударилъ по чьей-то лошади, вотъ задѣлъ какую-то фигуру, закутанную съ головой, поднявшую руки кверху, а вотъ и по колесу арбяному ударилъ, клинокъ шашки сломался отъ этого удара, а онъ все рубитъ... такъ, по воздуху машетъ расходившаяся рука. А вотъ и самъ покачнулся, конь его тоже... Я его видѣлъ сейчасъ, сію секунду, теперь онъ исчезъ... онъ должно быть тамъ внизу, подъ ногами... онъ упалъ... его топчутъ и мнутъ, топчутъ также безпощадно и безсознательно, какъ онъ самъ безпощадно и безсознательно несся и рубилъ все встрѣчное. Грустно и стыдно становится за человѣка, когда вспоминаешь подобныя минуты… Изъ облака пыли, вдругъ вынурнула передо мною фигура женщины. Эта женщина стояла во весь ростъ на арбѣ; лѣвою рукою она придерживала ребенка, правая же рука была вооружена длиннымъ ножемъ… Мнѣ казалось, что она смотрѣла прямо на меня, покрайней мѣрѣ, я видѣлъ, я помню и теперь ея взглядъ, блестящій, гнѣвный, заставившій меня сразу осадить свою лошадь... но въ ту же минуту, неожиданный толчекъ арбы заставилъ тюркменку покачнуться... Она чуть не упала, она удержалась, но при этомъ выронила изъ рукъ своего ребенка и маленькое тѣльце покатилось внизъ, стукнулось обо что-то и исчезло подъ ногами моего коня... ====page 100==== Жалобный, дѣтскій крикъ до сихъ поръ еще рѣжетъ мнѣ слухъ... я его никогда-никогда не забуду… Въ тоже мгновеніе женщина сама ринулась внизъ и ухватилась руками за поводья моей лошади… Острая боль въ бедрѣ, — боль, въ которой не трудно было узнать ударъ ножемъ, заставила меня вскрикнуть... Справа высунулась рука, вооруженная казачьей шашкою и ударила по лицу тюркменку, та упала… Этотъ эпизодъ былъ дѣломъ двухъ-трехъ секундъ... Со всѣхъ сторонъ слышались звуки трубъ, призывающихъ къ отбою, къ порядку... Офицеры проталкивались между арбами и перепутавшимися, разрозненными сотнями, чтобы остановить не нужное кровопролитіе… Однако, полчаса спустя, не менѣе, удалось остановить свалку и водворить порядокъ. Обозы были остановлены, свернуты въ тѣсный вагенбургъ и со всѣхъ сторонъ оцѣплены казачьими караулами... Защитники были перебиты, оставались только женщины и дѣти… Въ самый обозъ были отправлены наши туземные джигиты, знающіе мѣстный языкъ, которымъ велѣно было передать тюркменскимъ семьямъ приказаніе начальника, — бросить оружіе и прекратить всякое сопротивленіе. — Казакамъ запрещено было подходить къ арбамъ, въ предупрежденіе случаевъ грабежа, или же, что весьма легко могло бы случиться, ====page 101==== возможности попасть подъ скрытый ударъ ножа или шашки. Къ тому же наступила темнота, которая еще болѣе могла бы усилить безпорядокъ, еслибы не позаботились прекратить его заранѣе, еще засвѣтло. А между тѣмъ, кругомъ обоза были разложены большіе костры, освѣтившіе мѣсто свалки; отрядили людей подбирать раненыхъ, чтобы немедленно оказать имъ нужное пособіе. Единственный докторъ при нашемъ отрядѣ уже засучилъ по локоть рукава своего кителя и его помощники фельдшера доставали изъ походныхъ вьюковъ разные инструменты и перевязочныя средства. Осмотрѣлъ и я свою рану ножемъ: — это оказалась слишкомъ пустая поверхностная царапина, чтобы стоило о ней заботиться, а потому залѣпивъ ее пластыремъ и перевязавъ бинтомъ, я сталъ разыскивать своего драбанта (деньщика), распорядившагося тѣмъ временемъ относительно чая и моего походнаго коврика — постели. Теперь только, когда все успокоилось, улеглось, когда прошло это нервное, лихорадочное состояніе, возбужденіе, овладѣвшее нами, — я, да вѣроятно и не одинъ я, почувствовалъ крайнюю усталость, почти изнеможеніе. Жадно я выпилъ большую чашку горячаго чаю, и едва только прилегъ на свой коверъ, едва только голова моя коснулась кожанной сѣдельной подушки, – ====page 102==== какъ дремота начала одолѣвать меня... я закрылъ глаза… Гулъ и говоръ нашего лагеря глухо доносился до моего слуха… Рѣзкій звукъ трубы, завывавшей обыденную “вечернюю зорю”, казался мнѣ какимъ-то далекимъ-далекимъ, гдѣ-то тамъ, за этими песчаными холмами... Я засыпалъ… Вотъ, чувствую, кто-то проходитъ мимо, — торопливо какъ-то… вотъ кто-то еще... этотъ уже просто перешагнулъ черезъ меня, вѣроятно ради сокращенія дороги... вотъ опять прошла цѣлая кучка... говорятъ громко; кое-что изъ этого разговора, не смотря даже на мой ослабѣвшій, засыпающій слухъ, мною улавливается… — То есть я тебѣ, братецъ, скажу: — такая красота писанная, что я еще такой и не видалъ, говоритъ знакомый голосъ одного офицера кубанской сотни. — Ну ужь эти черномазыя, — такъ должно быть, на цыганку похожа... носатая... отвѣчалъ другой. — Нѣтъ, ты погляди сперва — ты погляди, а потомъ говори. — Чудо — да и только. — Поглядимъ… — Гдѣ, господа, гдѣ?... Иванъ Алексѣичъ, гдѣ, голубчикъ? — Тамъ, супротивъ первой сотни... Да иди же скорѣе... Легче! тутъ дрыхнетъ кто-то!... — Чуть было не раздавилъ… Кто это?... — Глаза вотъ какіе... ротикъ, то есть, я тебѣ ====page 103==== доложу... Кривошеинъ взялъ было ее за подбородокъ. — такъ она его, друга милаго — на отмашь… Дуракъ этотъ было обидѣлся, — а докторъ говоритъ ему: — И по дѣломъ; — я-бы еще не такъ смазалъ. — Ха-ха-ха! такъ ловко пришлось!... — Въ пропорцію… “Объ какой это красавицѣ говорятъ?” думаю я, — а самому лѣнь даже глаза открыть, — языкъ ворочаться во рту не хочетъ... Все равно, думаю, завтра узнаю... Слышу — будятъ меня. — Наземовъ, вставай, братъ!... толкаютъ меня въ бокъ, и за руку тянутъ. — Ну что еще?... — Да вставай, — самъ увидишь... успѣешь еще выдрыхнуться. Просыпайся… ну... скорѣе!... Открылъ я глаза, поднялся – эсаулъ Павликовъ стоялъ передо мною. Мы съ нимъ большіе были тогда пріятели… теперь вотъ давно уже не видѣлись, почти съ того времени съ самаго. — Тамъ, говоритъ мнѣ Павликовъ, — раненую одну привели на “перевязочный” — удивительная женщина... У ней вся щека шашкою разрублена, а она и не морщится, – глядитъ на всѣхъ да словно либо подсмѣивается, либо укусить хочетъ… такъ огоньки въ ея глазахъ и бѣгаютъ во всѣ стороны... Субъектъ замѣчательный... и ребенокъ въ рукахъ у ней мертвый; хотѣли взять, — не даетъ, зубами даже защелкала. Докторъ велѣлъ оставить... Пристаютъ все черезъ переводчика, чтобы ====page 104==== перевязать себя дала, — успокоиваютъ ее все… Пойдемъ посмотримъ. Какъ разсказалъ онъ мнѣ это, объ раненой щекѣ, да объ мертвомъ ребенкѣ, такъ меня даже въ сердце кольнуло; не знаю уже почему — представилась мнѣ именно та женіцина, что я на арбѣ видѣлъ, которая меня ножемъ ударила... Заинтересовало это обстоятельство меня шибко, поднялся я на ноги, поправился — и говорю Павликову: — Ну, братецъ, идемъ... Гдѣ же это? А темнота такая стояла кругомъ, просто хоть глазъ выколи... Тамъ, гдѣ огни разложены, освѣщено еще не много, отъ костра аршина на три вокругъ, не болѣе, а дальше ни зги... словно такая темнота густая, что свѣту даже не пускаетъ расходиться… Заглянулъ туда, гдѣ тюркменскіе обозы, — такъ масса какая-то черная, тяжелая, неподвижная; у насъ въ лагерѣ бродятъ еще, половина народа не спитъ… На арыкѣ не подалеку варятъ что-то, — дымъ густой валитъ и надъ коновязями стелется. — Сюда-сюда, за мною, бормочетъ мнѣ эсаулъ Павликовъ и за руку тянетъ... — Легче тутъ… постой, тутъ, кажется, канава… какъ-бы намъ съ тобою не врѣзаться... А... вотъ она, вотъ… шагай тутъ шире... гопъ!... вотъ такъ, переправились... Видишь: — вонъ, у послѣдняго огня… народу тамъ много толпится… Кутяпкинъ — ты что ли?... ====page 105==== — Я! рявкнулъ кто-то въ темнотѣ, должно быть этотъ самый Кутяпкинъ. — Теперь ровно... Иди смѣлѣе — скоро! говоритъ мнѣ Павликовъ... Гдѣ ты отсталъ?... иди же!... — Иду, отвѣчаю я… Стали ближе подходить... Ровное мѣсто тутъ выдалось, просторное... Подбѣжали... Густая толпа окружала костеръ, около котораго была уже раскинута перевязочная палаточка. Офицеры занимали переднія мѣста, сзади толпились казаки, стараясь разглядѣть что такое дѣлается тамъ, въ центрѣ этого любопытнаго круга. — Все это стояло тихо и переговаривалось между собою шепотомъ, словно въ присутствіи начальства какого нибудь важнаго. Докторъ чистой воды требовалъ, чтобы принесли ему въ чашку... Я это приказаніе его услышалъ, какъ только мы съ Павликовымъ подошли къ кучкѣ. — Разступитесь, ребятки, раздайся, молодцы! — командовалъ мой спутникъ... Эй землякъ посторонись!... Мы протискались впередъ, пожали кое кому изъ знакомыхъ руки — и очутились почти рядомъ, вплотную съ нашимъ ретивымъ, суетящимся докторомъ. У огня, — на какой-то подставкѣ, — сундучекъ какой-то, кованный, какъ я разглядѣлъ послѣ, сидѣла женщина - тюркменка... Красная рубаха на ней была вся въ клочьяхъ, рукавъ одинъ совсѣмъ оторванъ, а другой до плеча распахнутъ. Голыя ====page 106==== руки, здоровыя такія, полныя, держатъ что-то на колѣняхъ, — въ тряпье завернутое... должно быть это и былъ ея ребенокъ... Волоса черные, длинные, въ мелкіе косы заплетены и по спинѣ висятъ; украшенія разныя — нитки съ бусами, монеты нанизанныя, раковинки, камешки какіе-то — все въ безпорядкѣ, — порвано, перепутано. Взглянула она въ мою сторону, такъ я даже попятился. — Тѣнь на меня легла, отъ сосѣда, такъ она меня должно быть не видѣла, за то я ее ясно, хорошо видѣлъ и узналъ сразу... Та самая! Чудное это было лице, разъ его видѣть, забыть трудно... невозможно! Странныя вещи въ этомъ лицѣ творились... Подвижное, оживленное, оно отражало въ себѣ малѣйшее внутреннее чувство — смотри просто и читай… Опустила она глаза свои внизъ, на ребенка мертваго смотритъ, сама не шевелится; только грудь тяжело дышетъ, да словно вздрагиваетъ, словно горя материнскаго накопилось тамъ, словно рыдать она хочетъ, да удерживается передъ гяурами, передъ врагами своими слезы показать боится... А сколько любви, сколько нѣжности было въ этомъ лицѣ въ такую минуту... но только въ эту минуту... Но вотъ она подняла глаза, обвела кругомъ своимъ взглядомъ — и чудная перемѣна свершилась разомъ, почти мгновенно... Эти большіе, черные глаза положительно горѣли; они жгли васъ, насквозь пронизывали... въ нихъ было ====page 107==== столько злости, почти бѣшенства; въ ея сжатыхъ губахъ, въ ея бровяхъ, почти сросшихся надъ переносьемъ, дышала такая, безпощадная, ничего не прощающая ненависть, что… Да, нѣтъ, не я одинъ... я видѣлъ, я хорошо видѣлъ, что и другіе всѣ отворачивались, или потупляли свои глаза. — Только докторъ одинъ умѣлъ какъ-то выдерживать, да и то потому, что не очень въ эти змѣиные глаза вглядывался... Ужь очень его занималъ кровавый рубецъ на щекѣ этой красавицы — рана, порѣзные края которой сильно разошлись и оттуда струилась густая, темно-красная кровь, перепачкавшая и шею тюркменки, и ея руки — и даже тряпье, покоившееся у ней на колѣняхъ… Я стоялъ и смотрѣлъ, какъ очарованный, — я уже болѣе глазъ не спускалъ съ этой фигуры и мало по малу выдвигался впередъ и впередъ, пока не очутился самъ въ центрѣ этого, ярко-освѣщеннаго пространства. Тюркменку пытались разспрашивать, говорили съ нею на ея родномъ языкѣ, ободряли ее, успокоивали, говорили ей, что только вотъ перевяжутъ ее, и завтра же утромъ, съ Богомъ, на всѣ четыре стороны отпустятъ... Клялись ей даже, что никакого зла ей не сдѣлаютъ, а даже напротивъ, денегъ дадутъ, подарковъ разныхъ!... Она ничего не отвѣчала, она упорно молчала, она словно онѣмѣла. И если ея языкъ безмолвствовалъ, за то глаза ====page 108==== говорили ясно, а что такое говорили глаза, такъ хоть и понятно было, да, признаться, понимать бы не хотѣлось. Между нею и нами, ея врагами, не могло быть примиренія. А какіе же мы были враги! Я не знаю про другихъ, но сознаюсь откровенно, самъ я готовъ былъ богъ знаетъ на какія жертвы, чтобы только успокоить ее, облегчить ея материнское горе. Мнѣ даже совѣстно стало передъ нею. Вспомнилъ тогда я, что вѣдь подъ мою лошадь упалъ ребенокъ, значитъ я… Какъ виноватый стоялъ я передъ нею, какъ преступникъ какой... Теперь вотъ какъ вспомню, такъ даже смѣшно становится... То есть не то чтобы смѣшно, а странно немного... что только это со мной тогда дѣлалось?... Кончили перевязку... обернули ей всю голову бинтами... обезобразили страхъ. Стали мы понемногу расходиться... Время уже было, да и сонъ одолѣвать всѣхъ началъ... Я послѣдній ушелъ… Только это я повернулся, отошелъ шаговъ съ десятокъ, слышу докторъ зоветъ. — Это не я, — это вонъ она вернуть васъ велѣла говоритъ докторъ. — Вотъ она... Спросите ее, что она хочетъ?... — Этого?... спросилъ онъ у тюркменки, когда я подошелъ. Та головой кивнула ему и на меня глядитъ пристально... Чувствую, что глядитъ въ упоръ, глазъ ====page 109==== не спускаетъ, хотя теперь, за перевязкою, глазъ этихъ мнѣ самому уже не видно… — На, возьми!... это тебѣ — произнесла она, и ребенка своего мертваго протягиваетъ… — Зачѣмъ!... попятился я... зачѣмъ?... Докторъ тоже озадачился немного, руками въ бокъ подперся и, выпуча глаза, — то на меня, то на нее глядитъ. — Ты его убилъ, — ты теперь и бери себѣ, — говоритъ тюркменка. — Онъ живой былъ мой, а теперь онъ твой... Бери!... Сказала она это “бери”! — такъ простонала словно, а въ голосѣ рѣшительность такая, энергія слышна, видно, что не проситъ, а просто приказываетъ, да и только… Озадачило меня совсѣмъ это обстоятельство… растерялся я, словъ больше не нахожу — даже страшно стало... “Чего это, думаю, она отъ меня хочетъ?”... А та — держитъ ребенка, высоко такъ его подняла, тряпье развернулось, лохмотьями внизъ виситъ и голое тѣльце посинѣлое такое, скорченное видно… — Возьмите, шепчетъ докторъ... — Берите скорѣе; тамъ его отдадите... Похоронятъ, зароютъ гдѣ нибудь...Что же ей съ нимъ няньчиться... Мы уже давно хлопочемъ, чтобы отобрать у нея этотъ трупикъ, да намъ не отдавала, а силою брать, — раздражать не хотѣли... Берите… Взялъ я ребенка, держу, а у самого руки дрожатъ... вотъ-вотъ выроню... ====page 110==== — Вы счластливый, говоритъ докторъ и въ бокъ меня поталкиваетъ. — Вы ей, должно быть, одинъ изъ всѣхъ понравились, а на насъ она словно на волковъ глядѣла. Ишь Вы... Донъ-Жуанъ да и только — veni, vidi, vici. Пришелъ, увидалъ, ну и готово. Идите-же, несите подарокъ, да передайте его за арбою тамъ фельдшеру Абрамкѣ, онъ уже тамъ съ нимъ распорядится. Только осторожнѣе — смотрите, чтобы эта не увидала, когда передавать будете. Повернулся, пошелъ я, понесъ свой подарокъ. Только до арбы дошелъ, Абрамка фельдшеръ самъ подбѣжалъ, говоритъ: ваше высокоблагородіе, пожалуйте. Отдалъ я, и чуть не бѣгомъ къ своему бивуаку кинулся. Все мнѣ казалось, что за мною гонится эта фигура, вся въ красномъ, волосы растрепаны, по вѣтру распустились, а лице — бѣлыми бинтами все заворочено. Къ разсвѣту уже дѣло подходило и на горизонтѣ, на самомъ краю, кустики темноватые стали обрисовываться. Тихо такъ въ лагерѣ нашемъ было, все притомилось и спало крѣпкимъ сномъ, только мнѣ одному не спалось, а ужъ какъ усталъто я за день. И коверъ-то мнѣ жесткимъ казался, и подушка на сѣдлѣ какъ будто неловко лежала. Ворочаюсь съ боку на бокъ, да и только. А тутъ ранка моя, и пустѣйшая самая, а разболѣлась. Ноетъ такъ, что страсть. Ужъ не отравленъ ли ====page 111==== ножъ былъ, думаю — кто его знаетъ, съ нея станется. Признаться сказать, испугался я не на шутку; хотѣлъ было встать, да къ доктору идти, да раздумалъ, совѣстно стало; окажутся пустяки, послѣ товарищи на смѣхъ поднимутъ. Все мнѣ она представлялась передъ глазами, зта сцена, передъ ея арбою, въ первую минуту нашей атаки, являлась передо мною во всѣхъ своихъ мельчайшихъ подробностяхъ. Звуки всѣ, такъ и тѣ даже слышались. Ужъ не помню я, какъ и заснулъ, да и не радъ былъ своему сну. Такія грезы непріятныя одолѣли, тяжелыя... кошмаръ душить меня началъ, а чудилось, что это она, тюркменка охватила мое горло пальцами и давитъ... глазами своими насквозь прожигаетъ, словно желѣзомъ каленымъ. Слава Богу, разбудили меня скоро. Утренняя тревога поднялась въ лагерѣ, тутъ уже не до сна. Проснулся я, едва въ силахъ голову былъ приподнять отъ подушки... ведра два воды велѣлъ на себя вылить, помогло немного. — Что, братъ, нездоровъ что-ли? пытливо такъ взглянулъ на меня эсаулъ Павликовъ. — А что? спросилъ я. — Да то, что на тебѣ, дружище, лица нѣтъ. Мертвецъ лучше изъ себя вылядываетъ. Было бы зеркало, взглянулъ бы, да только этого инструмента врядъ-ли оказалось бы во всемъ лагерѣ; повѣрилъ на-слово Павликову. Да скоро за нимъ и другіе замѣтили во мнѣ эту перемѣну. ====page 112==== Докторъ хинину даже даль, принять двѣ столовыя ложки велѣлъ. — Поправитесь, говоритъ. — А наша-то паціентка не уходитъ, все здѣсь еще сидитъ. Кажется, что совсѣмъ хочетъ остаться. Въ этотъ день мы не выступили обратно. Много работы намъ предстояло, хлопотъ было столько, что едва къ ночи управились. Скотъ у тюркменъ отобрали, арбы всѣ въ кучи сдвинули и пожгли, чтобы другой разъ не удирали. Всѣмъ на свои мѣста приказали вернуться и по домамъ сидѣть — однимъ словомъ, все сдѣлали, что слѣдовало. Вѣдь наша экспедиція была, такъ сказать, карательная. Еще ночь пришлось простоять на этомъ мѣстѣ, на другой день, до свѣту, и сами собрались и въ походъ тронулись. Разбрелись тюркменскія семейства. Только мы съ версту отошли отъ нихъ, такъ и кинулись они во всѣ стороны. Ужъ очень запуганы были, думали, что тутъ имъ и конецъ, начнется поголовное истребленіе... даже не вѣрили своимъ глазамъ, что безъ присмотру остались, на полной свободѣ. Раненая тюркменка — та не осталась съ ними, дѣйствительно съ нами пошла. Ей никто въ этомъ не препятствовалъ, пожалуй даже нашлись такіе, что рады были, виды можетъ быть какіе имѣли на нее. Докторъ свою арбу предложилъ, то-есть не ====page 113==== то что совсѣмъ свою; выбралъ онъ себѣ одну покрѣпче изъ такихъ, что на сожженіе были обречены, помѣстилъ на нее свой скарбъ — и тюркменку посадилъ сверху. — Не пѣшкомъ же ей идти, если ужъ такъ у насъ понравилось, говорилъ онъ, — Ты послушалъ бы, что говоритъ она, ты послушалъ бы. Этакая настойчивая, да упрямая! — А что? спросили его. — Да то вотъ, заладила одно: “иду съ вами, да и только! Не возьмете, говоритъ, все сзади пойду; развѣ убьете — тогда отстану”. Зачѣмъ, что ей надо у насъ, что затѣваетъ она — ничего не говоритъ. Что-же, пускай идетъ, намъ какое дѣло! Устроилъ ей докторскій драбантъ навѣсикъ надъ арбою, отъ солнца защиту, забилась она туда и даже не выглядываетъ... Сколько ни подъѣзжали къ ней дорогою, сколько ни заговаривали — не отвѣчаетъ, молчитъ и спящей притворилась даже. Только и словъ отъ нее добились, что воды попросила… жажда ее мучила сильно и воды пила она много, цѣлый кувшинъ около нея поставили. Докторъ залѣзъ къ ней, пульсъ пощупалъ, та не сопротивлялась. У ней сильное лихорадочное состояніе оказалось, должно быть отъ раны. Признаюсь, какъ ни мучило меня любопытство, я ни разу не подъѣхалъ къ ея арбѣ. Духу просто не хватило, рѣшимости не было. Разъ пришлось мнѣ отстать значительно, а потомъ догонять головную ====page 114==== сотню. Надо было мимо обоза ѣхать, а дорога узкая, миновать арбы было невозможно. Издали я видѣлъ ея бѣлый, покачивающійся навѣсъ, — мнѣ приходилось проѣхать вплотную. “Господи! еслибъ она спала и не замѣтила меня!” думалъ я. Я просто серьезно начиналъ входить въ какую-то глупѣйшую роль преступника, меня даже мучило угрызеніе совѣсти, словно я дѣйствительно виноватъ былъ въ смерти ея ребенка, въ ея несчастіи. На мое счастіе, дѣйствительно она меня не замѣтила. Спала ли она, или нѣтъ — не знаю. Я только слышалъ, проѣзжая мимо, глубокій, тяжелый такой вздохъ, похожій скорѣе на стонъ, чѣмъ на дыханіе спящаго. Жаркая такая погода стояла, пыль неподвижною тучею поднималась въ воздухѣ, вѣтра ни малѣйшаго; знойнымъ удушьемъ вѣяло отъ раскаленной почвы, и небо-то все стояло такое сѣрое, тусклое, словно паромъ затянуло его. И люди, и кони изнемогали и задыхались въ этой жарѣ. Раненые на арбахъ разметались и бредили... ихъ веревками привязали, чтобы не свалились... Каково-то было нашей тюркменкѣ — не знаю... Докторъ опять освѣдомлялся — говоритъ, что плохо. На третій день стали мы подходить къ нашему главному лагерю... Мнѣ командировка тутъ вышла недѣли на двѣ, уѣхалъ я, не повидавши нашей раненой. И очень, признаться, доволенъ былъ ====page 115==== этимъ обстоятельствомъ. Такъ тяжело дѣйствовало на меня ея присутствіе. Вернулся я назадъ уже послѣ знаменитаго чандырскаго дѣла, въ которомъ тюркменамъ былъ нанесенъ рѣшительный и окончательный погромъ, приведшій ихъ хотя къ временному усмиренію. Поуспокоились въ ханствѣ; наши стали уже поговаривать о возвращеніи... Часть отряда должна была во всякомъ случаѣ здѣсь остаться; съ этою-то частью пришлось оставаться и мнѣ... Началъ я справки наводить объ нашей добровольной плѣнницѣ, узналъ все до подробности; зовутъ ее Агреаль, рана у ней совсѣмъ зажила, только шрамъ остался, — но шрамъ этотъ, говорили мнѣ, нисколько ее не портитъ, напротивъ еще больше оригинальности придаетъ, “пикантности”, какъ говорилъ одинъ изъ генеральскихъ адъютантовъ... Красавица такая, что на нее просто не насмотрятся и всѣ поголовно повлюблялись. — Самъ генералъ чуть не каждый день о здоровьѣ ея присылалъ ординарца справляться, лошадь ей одинъ, тоже вздыхатель должно быть, подарилъ, хорошую лошадь, кровнаго жеребца тюркменскаго... а мелкіе подарки, вещицы разныя золотыя, куски матерій, сласти — такъ это ей каждый день со всѣхъ сторонъ доставляютъ. — Говорили мнѣ, что она уже не такъ дико смотритъ, попривыкла должно быть, сама даже иной разъ заговариваетъ, только все печальная такая, словно груститъ о чемъ-то, — ни ====page 116==== разу никто улыбки даже на ея лицѣ не видалъ… Даже не любитъ она, когда около, близко смѣются и съ нею шутить начинаютъ... къ вольному обхожденію поводовъ никакихъ не даетъ, строго себя держитъ и за всякую выходку въ этомъ родѣ сердится, а то плакать начнетъ, если кто ужъ очень приставать станетъ. Зачѣмъ она у насъ осталась — не говоритъ, сколько ее ни распрашивали. Обо мнѣ, говорятъ, часто справлялась... по имени меня не знала, а по примѣтамъ давала понять, кого ей нужно, и такъ мои примѣты ясно и подробно описывала, что съ первыхъ же словъ понимали ее, — понимали, о комъ она спрашиваетъ. Заинтриговало все это меня до-нельзя. “Вотъ, думаю, какое завязывается романическое приключеніе... чѣмъ только вся эта исторія разыграется?” Стояла моя палатка особнякомъ, въ небольшомъ, темненькомъ такомъ фруктовомъ садикѣ; кругомъ сада этого высокая глинобитная стѣна была выведена съ зубчатымъ, полуобсыпавшимся гребнемъ, и въ этой стѣнѣ было два только выхода: — одинъ настоящій, въ видѣ калитки, аршина два шириною не больше, да столько же въ высоту, входить надобно согнувшись; а другой выходъ уже мои казаки продѣлали, проломали стѣну такъ, что хоть два всадника въ рядъ въѣзжай... Надъ самою моею палаткою высокій карагачъ протянулъ свои кудрявыя вѣтви, круглый день тѣнь давалъ, арычекъ ====page 117==== съ проточною водою черезъ весь садикъ протекалъ и чудесное такое мѣстечко вышло, жаль только, что виноградныя лозы, вдоль стѣнъ росшія, всѣ были поломаны нами и абрикосы, зеленые еще, оборваны, а то бы просто благодать была. На ночь большой проходъ жердью загораживали, чтобы лошади, сорвавшись, уйти не могли — тутъ и часоваго казака ставили, а маленькій входъ просто запирался, и подпирали его извнутри коломъ для прочности.. Въ садикѣ этомъ только я помѣщался, два мои драбанта и мои кони верховые; черный песъ у меня былъ “сибирякъ”, ну тотъ уже около лошадей имѣлъ резиденцію... А сотня стояла подальше, за большимъ арыкомъ, шагахъ этакъ въ полутораста… Разъ ночью, не помню на другой или на третій день послѣ моего возрващенія изъ командировки, лежу я на своей койкѣ; полы палатки для воздуха поднять велѣлъ, душная ночь выдалась и комары появились уже, безпокоятъ... Лежу я, — не спится мнѣ, ночь темная, свѣчу я давно погасилъ, чтобы мошкара и жучки разные на огонь не лѣзли, — лежу я и думаю, — думаю, какъ нарочно, именно объ этой тюркменкѣ, объ Агреаль… Вдругъ, слышу, вся палатка моя легко вздрогнула, будто кто-то задѣлъ за шнуръ, которымъ она была натянута. — Кто тамъ бродитъ? Василій ты? окликнулъ ====page 118==== я своего драбанта — самъ прислушиваться сталъ, на локоть даже приподнялся на койкѣ, въ темноту всматриваюсь. Тихо все кругомъ, никакого отвѣта; ну, думаю, это мой арапка путается; легъ опять. Давно уже я затушилъ свѣчу, а потому успѣлъ приглядѣться ко мраку. Вижу, гдѣ кончается темная складка палаточной обшивки, тамъ посвѣтлей треугольникъ косой выдался – небо въ немъ видно и звѣздочка искрится, ниже вонъ вершина куста чернѣетъ, колъ какой-то торчитъ — и вижу я, какъ въ этомъ самомъ треугольникѣ что-то темное мелькнуло и загородило его... голова, — вижу, плеча… человѣкъ какъ есть. — Кто тутъ? крикнулъ я изъ всей мочи и за револьверъ даже взялся, руку протянулъ за нимъ подъ подушку. Чуть слышно прошмыгнулъ ко мнѣ этотъ неизвѣстный гость въ палатку, я и вопроса своего повторить не успѣлъ: слышу, сѣлъ онъ ко мнѣ на кровать и руку на плечо положилъ. — Это я пришла къ тебѣ... Ты чего испугался? Я пришла. Вѣдь, ты меня знаешь? Холодный потъ у меня по всему тѣлу сразу выступилъ — узналъ я, по голосу узналъ Агреаль. Хватитъ она меня сейчасъ ножемъ, думаю... Мстить за ребенка своего пришла — иначе что же ей ночью отъ меня понадобиться можетъ? Основательно эдакъ-то разсуждая, — я скользнулъ ====page 119==== руками по ея тѣлу, ощупалъ обѣ руки, — пусты, никакого оружія нѣтъ. Успокоился я немного, потомъ огонь зажегъ... только спичкою черкнулъ, — задула она, — говоритъ: не надо. — Какъ ты пришла, сюда? спрашиваю. — Прямо пришла, какъ люди ходятъ, такъ и пришла... Ты думаешь, я птица, черезъ стѣну сверху перелетѣла, или змѣя, арыкомъ проползла подъ стѣною? Я знала, гдѣ твоя кибитка стоитъ, мнѣ еще днемъ показали. Слышу, подсмѣивается она, сама такъ близко ко мнѣ подсѣла, жаромъ отъ ея тѣла пышетъ и сердце у нея слышно даже, какъ въ груди колотится, а можетъ быть и у меня это, я не разобралъ тогда хорошенько. “Кто тебя знаетъ, думаю, можетъ и подъ стѣною проползла.” — Ну, а часовой какъ тебя пропустилъ? — Какой часовой? — Казакъ, что у пролома стоить. — Какъ ты мимо казака этого прошла? — Никакого казака я тамъ не видѣла, говоритъ Агреаль... — Ахъ нѣтъ видѣла, только онъ спитъ, сидитъ, голову на колѣни положилъ и спитъ, вотъ такъ спитъ, крѣпко, ничего не слышитъ. Она завозилась на кровати, должно быть показывала, какъ это именно спитъ часовой: за темнотою я не могъ разглядѣть, удачно или нѣть она его скопировала. ====page 120==== — Ну, пришла, такъ пришла! Что же тебѣ отъ меня надо! Она ничего на зто не отвѣчала, только вдругъ охватила меня за шею и обнимать начала, сама плотно ко мнѣ прижалась, и не то смѣется, не то всхлипываетъ, дрожитъ вся словно въ лихорадкѣ. Жалко мнѣ ее стало, то есть не жалко, а, какъ бы вамъ сказать, другое совсѣмъ чувство заговорило: обнялъ и я ее одною рукою, за подбородокъ взялъ, глаза ей цаловать началъ, чувствую — мокрые. — Зачѣмъ ты у насъ осталась? спросилъ я, немного погодя. — Отчего къ своимъ не идешь? — Къ кому, своимъ? — Ну, къ роднымъ, къ мужу, къ отцу, мало-ли къ кому? Есть-же кто-нибудь у тебя дома. — У меня теперь никого нѣту. Сказала она это теперь тѣмъ самымъ голосомъ, тѣмъ самымъ тономъ, какъ говорила она тогда, на перевязочномъ пунктѣ, когда, ребенка своего мертваго ко мнѣ протянула. Непріятно, шибко непріятно подѣйствовалъ на меня этотъ сухой, холодный тонъ, такъ и кольнуло въ сердцѣ, а она положила голову свою ко мнѣ на плечо — и на ухо шепчетъ: — У меня отецъ былъ, и мужъ былъ, и сынъ былъ, мать умерла, матери давно уже не было… Мужъ еще весною противъ васъ пошелъ туда, въ ====page 121==== пески, на тотъ берегъ, онъ тамъ остался, онъ не вернулся... Слышишь? — не вернулся, его нѣту больше... Отецъ тоже съ вами дрался, тогда, когда вы на таборъ нашъ напали... Его убили, я видѣла, я сама видѣла, какъ упалъ онъ, я видѣла, понимаешь ты, видѣла!.. У меня сынъ былъ Али-Джанъ; ему уже годъ былъ, онъ батыремъ выросъ бы… Онъ бы мать свою берегъ и кормилъ, онъ бы и за отца и за дѣда отомстилъ бы вамъ, онъ бы… Теперь у меня сына нѣтъ... Мой маленькій, мой дорогой красавецъ Али-Джанъ умеръ — твой конь его копытомъ раздавилъ. Вѣдь твой конь, да? твой? — Мой, что и говорить!.. Да развѣ я виноватъ, развѣ я хотѣлъ тебѣ зло сдѣлать, развѣ я хотѣлъ сына у тебя отнять?.. Господь съ тобою, неужели-же ты меня виноватымъ въ этомъ дѣлѣ считаешь? Обнялъ и я ее теперь, въ губы цалую, въ лицо цалую, руки даже цаловать началъ — рванулась она отъ меня, сильно такъ рванулась, оттолкнула даже, встала. — Я опять прійду къ тебѣ завтра ночыо... Слышишь — завтра ночью прійду; жди, ждать будешь? — Буду, прошепталъ я, задыхаясь; протянулъ руки, чтобы остановить ее, удержать… — Кой! (оставь!) — произнесла она сердито и шмыгнула вонъ изъ палатки, только темный силуэтъ ея мелькнулъ на минуту въ свѣтломъ треугольникѣ, и скрылся. Остался я одинъ... самъ не знаю, что со мною ====page 122==== тогда дѣлалось. Нѣтъ уже ея, самъ видѣлъ какъ ушла, а стоитъ она тутъ передо мною — да и только... Дыханье просто ея слышу, чувствую руки ея у себя на шеѣ... До утра не спалъ я... Пошелъ потомъ разыскивать ее. Говорили, что верхомъ куда-то уѣхала, а куда не знаютъ... Ужъ я и у маркитантовъ распрашивалъ, — тѣ вѣдь всюду рыщутъ, должны бы видѣть. Нѣтъ, не знаютъ ничего... Распрашивалъ я, впрочемъ, осторожно, боясь, какъ бы не узналъ кто про ночное посѣщеніе. Изъ себя просто цѣлый день выходилъ, ревновать даже началъ ее... Къ вечеру совсѣмъ одурѣлъ... Влюбленъ да и только... просто по уши врѣзался... Забылъ даже, что и ѣсть надо, только чаемъ отпивался… “Ну, думаю, ночью придетъ. Она сдержитъ слово — она велѣла ждать, значитъ прійдетъ непремѣнно”... Я въ ту минуту такъ вѣрилъ въ ея обѣщаніе прійти, что не задумался бы ни передъ какою ставкою... И какже злило меня это проклятое, медленно опускающееся солнце, какъ невыносимо долго тянулось безконечное время. Нарочно не велѣлъ ставить часоваго. Подъ какимъ-то предлогомъ позволилъ упразднитъ этотъ обычный постъ, что не мало удивило моего сотеннаго вахмистра. Настала давно жданная, желанная ночь. Опять въ тотъ же часъ пришла она — и остановилась передъ входомъ въ мою палатку. ====page 123==== Вдругъ, слышу голоса знакомые... двое товарищей во дворикъ въѣхали, какъ-разъ въ ту минуту, въ самый тотъ мигъ, когда я хотѣлъ броситься и обнять мою красавицу. — Наземовъ, ты дома?! спрашиваетъ одинъ изъ этихъ несвоевременныхъ посѣтителей. — Да дома, — дома! отвѣчаетъ за меня другой… Неужели спать уже завалился?... Что это у тебя темно?.. Василій, дай огня... Кто это у тебя? Ага... женщина!... О, какъ я проклиналъ этихъ гостей, какъ ненавидѣлъ я ихъ въ эту минуту… — Спрячься сюда, — шепнулъ я Агреаль, толкая ее за густой кустъ винограда. — Зачѣмъ мнѣ прятаться? — произнесла она громко... — Я къ тебѣ не украдкою. Пришла, такъ тутъ и останусь. Мнѣ, что ты, что они — все равно. Холодно проговорила она эти слова... Боже, какъ тяжело мнѣ было слышать эту покойную, равнодушную фразу! А я-то думалъ, а я-то вообразилъ себѣ... Я уже… Принесъ Василій свѣчу въ фонарѣ, повѣсилъ на гвоздь у палаточнаго столба и тысячи мотыльковъ, жучковъ, откуда только налетѣли! закружились, защелкались о промасленную бумагу. Освѣтило съ ногъ до головы тюркменку... Попятились даже вошедшіе офицеры. — А, вотъ кто у тебя!... пробормоталъ одинъ. Ну, — виноваты, голубчикъ, виноваты — прощай!... ====page 124==== Пріятнаго времяпрепровожденія, бонъ нюи. Ишь ты, счастливецъ!... — Что же, господа, чего же, посидите. Все равно, — заплелъ я какую-то ерунду. Совсѣмъ растерялся, боюсь, что Агреаль сейчасъ уйдетъ, — вижу, что она уже какъ будто собирается. — Ну-ну-ну, знаемъ, что уже тутъ! Прощай! — Ишь ты какую подцѣпилъ... Прощай!.. Пожали они мнѣ руки наскоро и прочь ушли. — И слышалъ я, какъ они хохотали, садясь на лошадей, хохотали, проѣзжая вдоль стѣны, по той сторонѣ. И долго еще мнѣ слышался топотъ ихъ коней и смѣхъ, почему то казавшійся мнѣ обиднымъ и оскорбительнымъ въ высшей степени. — Ну, здравствуй! подошла ко мнѣ Агреаль, когда затихъ послѣдній звукъ уѣхавшихъ. — Жизнь моя, дитя мое! обнялъ я ее — Дорогая! Ты душа моя. Полюбилъ я тебя сразу, какъ никого не любилъ. Еслибъ ты не пришла... еслибъ ты не пришла… Ласкаю ее, цалую... и она ничего, не сопротивляется — только все словно подсмѣивается, потомъ сама меня обняла, опять какъ вчера вырвалась, словно угорь выскользнула. — Ну говоритъ, — опять приду завтра. Жди непремѣнно. Довольно! Не трогай! И остался я одинъ, опять дуракъ-дуракомъ, подушку просто началъ грызть со злости, чуть лобъ ====page 125==== не разбилъ, кинувшись за нею слѣдомъ, да опомнился — и остался. Мучила она меня, такимъ образомъ, почти цѣлую недѣлю. Истомила совсѣмъ. Пошли толки по лагерю. Съ кѣмъ ни встрѣчусь, всѣ улыбаются какъ-то подозрительно… нашлись такіе даже, у которыхъ хватило нахальства въ глаза поздравлять меня съ побѣдою. Взбѣсилъ меня одинъ такой, вызвалъ я его... однако до дуэли не допустили, примирили. Ну, послѣ этого немного перестали, оставили меня въ покоѣ. Однако всѣ рѣшили, что я дѣйствительно счастливый обладатель этой интересной дикарки. О, еслибъ они были правы!... Къ счастью для меня, эти преждевременные толки оказались, такъ сказать, вѣщими. — Слушай, говоритъ разъ мнѣ Агреаль, когда я встрѣтился около маркитантской палатки, чай она пила подъ ея навѣсомъ, а около лошадь ея стояла осѣдланная и мальчишка копыта ей очищалъ отъ грязи. — Слушай. Я къ тебѣ опять приду сегодня — и уже больше не уйду, какъ тогда. А теперь ступай, да не слѣди за мною. Что это все, куда я — туда и ты слѣдомъ шатаешься! Такъ не надо. Пришла она точно ночью ко мнѣ, по обыкновенію на кровать сѣла, сама огонь потушила, полы палаточки я опустилъ, нагнулась ко мнѣ и шепчетъ: — Хочешь, я женою твоею буду... хочешь? ====page 126==== Господи! какіе чудные, какіе счастливые дни настали, какъ незамѣтно летѣло время. Я ожилъ, я помолодѣлъ, я какъ ребенокъ готовъ былъ къ каждому броситься на шею. Все такъ цвѣло вокругъ меня, такъ улыбалось. Свѣтлымъ праздникомъ шло для меня это незабвенное, чудное, золотое время. ====page 127==== II. Кончился нашъ походъ, затихли смуты, затихло даже въ тюркменскихъ становищахъ. Ушли войска, назначенныя къ возвращенію на старыя квартиры, стали мы, оставшіеся, осматриваться, да устраиваться на новомъ мѣстѣ. Сдали Хиву хану и перешли на правый берегъ, на нашъ собственный. Недалеко отъ Шурахана, выбрали садъ просторный, здѣсь и лагерь временной разбили, а скоро приступили и къ постройкѣ новаго, постояннаго помѣщенія, крѣпость въ нѣкоторомъ родѣ затѣяли. Принанялъ и я по близости небольшой садикъ съ двумя саклями полуразвалившимися. Узбекъ тутъ одинъ за безцѣнокъ мнѣ его отдѣлалъ, взялъ работниковъ изъ персіянъ бѣглыхъ, да солдатика одного, безсрочно-отпускнаго, и, меньше чѣмъ въ недѣлю, такое гнѣздышко устроилось, что смотрѣть было пріятно. Чисто, тѣнисто, прохладно, уютно такъ... раекъ маленькій, да и только. Тутъ я поселилъ свою красавицу съ двумя нанятыми слугами ====page 128==== изъ тѣхъ же персіянъ, а самъ долженъ былъ въ лагерѣ жить, потому что внѣ черты нашего военнаго раіона офицерамъ жить не позволялось. Все свободное время свое, когда службою не былъ занятъ, проводилъ я въ своемъ райкѣ, одно только, что сердило меня, это необходимость къ ночи возвращаться въ лагерь. Ну, да ужь дѣлать нечего, пришлось покориться этой печальной необходимости. Впрочемъ, Агреаль потѣшила меня разъ. Вернулся я къ себѣ въ скучную палатку, посидѣлъ часокъ передъ тѣмъ, какъ спать, бумаги тамъ разныя разобралъ, книги счетныя по продовольствію сотни провѣрилъ, слышу — драбантъ входитъ. — Тамъ, говоритъ, ваше высокоблагородіе, солдатикъ одинъ пѣхотный пришелъ зачѣмъ-то, доложить просилъ. Позвать что-ли? — Что тамъ еще нужно? Мало дня, по ночамъ шляются! Зови его... какого батальона? А самъ я не замѣчаю, что Васька мой ухмыляется чего-то себѣ въ руку и на входъ косится. Вошелъ солдатикъ, кепи съ бѣлымъ назатыльникомъ на головѣ, пальто сѣрое въ накидку. — Ну, чего тебѣ, землякъ?... Ахъ ты глупая! Вишь, какъ нарядилась. Голубушка моя ненаглядная... Можно ли такъ! Вѣдь тебя остановить бы могли. Непріятность какая могла бы выйти... Вотъ вѣдь проказница! ====page 129==== — Не радъ — такъ я уйду, надулась было Агреаль и глазами изъ-подъ козырька шапки сверкнула. — Ну, полно! полно... чего ты... Какже я могу не радоваться тебѣ... орленокъ мой. Ты какже въ ворота крѣпостныя прошла. — А слово ваше такое сегодня узнала... сказала часовому “тесакъ” — онъ и пропустилъ меня, и впрямъ за солдата принялъ. Я каждый день знаю, какое у васъ слово наочереди бываетъ. Почесалъ я затылокъ, слегка этакъ, думаю: “скверно! Въ хорошемъ же секретѣ суточный отзывъ держится”. Пораспросилъ ее — какъ узнаютъ они это завѣтное слово. — Да очень просто... Кто-нибудь изъ нашихъ — сидитъ недалеко отъ вашего часоваго и ждетъ, пока какой-нибудь вашъ же солдатъ мимо пойдетъ. Часовой его окликнетъ, тотъ отвѣтитъ, а нашъ и услышитъ, что онъ такое отвѣчалъ, ну, всѣмъ нашимъ и разскажетъ. Очень просто. “Просто-то, просто”, снова почесалъ я затылокъ. Непріятно немножко стало, а больше всего огорчили меня эти ея подраздѣленія: наши да ваши. Не сроднится она никогда душою съ нами, русскими, все будетъ къ своимъ, въ родные аулы тянуть. Высказалъ я ей все это, не утерпѣлъ. — Ишь какой ты! разсмѣялась она, стала обнимать меня, какъ котенокъ начала ласкаться и глаза-то у ней стали такіе мягкіе, нѣжные, весь этотъ огонь ея злой, обычный ни вѣсть куда исчезъ. ====page 130==== Усыпила она меня, просто, этими ласками, убаюкала. Шутить начала. — Чтожъ, переходи къ намъ и ты будешь нашъ, говоритъ мнѣ. — Хочешь на Талдыкъ уѣдемъ? — Ну, нѣтъ, ужь это шутишь... этого ужь не дождешься... многаго захотѣла очень! — Шучу... отодвинулась она отъ меня и задумалась. — Да, говоритъ, правда. Тебѣ у насъ нечего дѣлать. Тамъ тебѣ много хуже будетъ, чѣмъ здѣсь. Ужь лучше я у тебя останусь на вѣкъ. — На вѣкъ? прижалъ я ее къ своему сердцу. — А какъ придется. Нѣтъ, не на вѣкъ... я скоро старуха сдѣлаюсь, сухая такая буду, черная — тебѣ такой не надо будетъ. Ты новую найдешь, молодую. И откуда только она этого кокетства подлаго набралась, съ ума просто свести могла! Съ той ночи частенько она приходила ко мнѣ, этакимъ-то манеромъ, по знакомой дорогѣ, пока не остановили ее разъ въ воротахъ. Чуть было большой бѣды не вышло! Уладилъ я кое-какъ дѣло... отдѣлался самъ только строгимъ выговоромъ, да скандальною огласкою. Однако, приходилось или ее отослать куда-нибудь подальше, или самому съ нею изъ боеваго лагеря убираться. Кстати письмо пришло тутъ изъ Оренбурга. Пріятель мой увѣдомлялъ меня, что формируются новые полки казачьи, такъ ваканціи командировъ двѣ открылись. Звалъ, чтобъ ѣхалъ я, не теряя ====page 131==== времени хлопотать, занять одну изъ этихъ ваканцій. Письмо это было мнѣ весьма на руку. Тотчасъ-же взялъ отпускъ, говорю своей барынѣ: сбирайся въ дорогу! ѣдемъ! — Куда? испугалась она какъ будто, во всѣ глаза на меня смотритъ, даже румянецъ со щекъ сбѣжалъ... потемнѣло все ея лице и губа верхняя, вздернутая, дрогнула. Говорю ей все по порядку. — Я твоя... чтожъ... куда повезешь, туда и поѣду. Я вездѣ за тобою идти должна, произнесла она тихо-тихо и въ землю потупилась, гибкими пальцами своими ожерелье перебираетъ и кисти пояса щиплетъ. Косымъ лучемъ ее изъ окошка освѣтило. Божество просто стоитъ, не женщина! — Да нѣтъ, все не то, не то ты говоришь. Я что-же, я не хочу насильно... я вѣдь не желаю тебя стѣснять, не хочу зла дѣлать. Я пришелъ, вотъ, говорю тебѣ откровенно. А ты… — Ну, такъ оставь меня здѣсь, вскинула она глаза изъ подлобья, лукаво такъ взглянула. Убила она меня просто этимъ словомъ. “Ну, думаю, кончено!” Вышелъ я въ садикъ сакли, сѣлъ на коврѣ, подъ раскидистымъ тутовикомъ — лежу, молчу. — А далеко это, куда ты ѣхать хочешь? подошла она ко мнѣ и присѣла рядомъ. Встрепенулся я. Сталъ ей все въ подробности разсказывать, убѣждать ее... она, ничего, слушаетъ ====page 132==== внимательно и все что-то будто по пальцамъ разсчитываетъ, соображаетъ. Губами шевелитъ даже. И на тѣнь свою, что на пескѣ обрисовалась, косится. — Это не очень далеко, говорю я — тысячи полторы верстъ, не больше. Дорога отличная; сперва на пароходѣ, — на эдакой большой-большой лодкѣ, что огнемъ по водѣ ходитъ, такой, которую вы “уткаме” называете, потомъ въ тарантасѣ на лошадяхъ. Скоро, эдакъ, въ двѣ недѣли на мѣстѣ будемъ. Ты не видѣла ничего путнаго, вотъ посмотришь, знать будешь, послѣ сама будешь своимъ разсказывать. Нарочно на словѣ своимъ удареніе сдѣлалъ. Толкую этакъ-то съ нею, какъ съ ребенкомъ, описываю ей наши дорожныя прелести. — А назадъ сюда мы вернемся? спрашиваетъ меня Агреаль. — Конечно, вернемся. Если не сюда, въ Шураханъ, такъ въ другое мѣсто: въ Ташкентъ, или Самаркандъ. Всежъ-таки сюда, къ вамъ въ Азію. Ты Ташкентъ или Самаркандъ знаешь? — Знаю. Изъ Ташкента вы вотъ пришли, въ Ташкентѣ вашъ старшій, голова, живетъ Ярымъ-падишахъ*, и Самаркандъ знаю... великій, святой *Ярымъ-падищахъ — значитъ по русски — полу-царь, титулъ, которымъ туземцы называютъ нашего генералъ-губернатора. ====page 133==== городъ. Вы его у Мозофара, эмира бухарскаго, отняли. Наши тамъ были, разсказывали. “Эге! думаю... Да ты въ политикѣ кое-что смекаешь... видно, не изъ простыхъ сама-то…” Странное дѣло — сколько ни приходилось мнѣ разспрашивать про ея прежнее житье-бытье, кто она такая, — кто были ея родные, — какъ они жили, что дѣлали? — она никогда не отвѣчала толкомъ, а всегда какъ-то недомолвками, уклончиво... Видно, что лгать ея языкъ не привыкъ, не умѣетъ, а правду говорить ей почему-то не хотѣлось… Такъ и не могъ я ничего узнать про ея прошлое… Даже со стороны никто ничего не зналъ о ней, а можетъ быть и были знающіе, да тоже скрывали… Подозрительнымъ казалось мнѣ это обстоятельство, — но моя любовь усыпляла всякую подозрительность — и разъ не добившись положительныхъ результатовъ, я прекратилъ свои допросы, всегда моей красавицѣ видимо ненравившіеся… Проболтали мы съ ней чуть не весь день о нашей будущей поѣздкѣ... Укладываться было нечего и сборы наши были самые короткіе… У меня было своихъ три верховыхъ лошади, да ея конь... Этого было слишкомъ достаточно и для насъ, и для нашего багажа, да и переѣздъ былъ всего какихъ нибудь триста верстъ, отъ Шурахана до Чимбая, а тамъ уже и до озера Сары-Куль недалеко, куда наши пароходы приходили изъ Казалинска. ====page 134==== Проводы намъ сдѣлали самые блистательные; верстъ за десять провожать почти все офицерство выѣхало... Шампанскаго ящикъ цѣлый выпили и бутылки дномъ кверху въ песокъ позарывали на мѣстѣ разставанія… Подпила моя Агреаль немного, развеселилась, на сѣдлѣ покачивается и пѣсни свои затянула... А пѣсни у нея все были безконечно-длинныя, монотонныя такія... Голосъ пріятный, сильный, немного мужской какъ будто, низкій контральто, какъ его музыканты называютъ, — и глубоко такъ въ душу врывался этотъ голосъ, за сердце бралъ... Всѣ эти, что съ нами въ одной оказіи ѣхали, всѣ столпились кругомъ и слушали на ходу, тѣснясь къ нашей группѣ. Любопытство тоже разыгрывалось у многихъ: Агреаль-то, какъ жила въ своемъ садикѣ, — рѣдко когда показывалась, были такіе, что ни разу не видали ея даже, а слышать о ней много слышали... Ну, такъ вотъ теперь и пользовались случаемъ... Меня таки, признаться, это обстоятельство сердило немного, — то есть не то чтобы ревновалъ я, а очень ужь эти господа безцеремонно любопытство свое обнаруживали! Да впрочемъ, они правы были: — чего тутъ было церемониться особенно съ какой нибудь дикаркой, тюркменкой, офицерской любовницею, какъ ее считали... ГІервое-то обаяніе ея красоты и загадочности понемногу прошло, да тутъ и мало было такихъ, что находились подъ вліяніемъ этого ====page 135==== перваго обаянія... Все больше новыя лица были, наѣзжія… Ѣхалъ съ нами еще одинъ купецъ здѣшній, Трезвоновъ... Помню я его еще, когда онъ простымъ работникомъ, стремяннымъ у Хмурова жилъ, въ Ташкентѣ; мужикъ онъ былъ безъ всякаго образованія, но не дуракъ; — и этотъ его практическій умъ выразился въ томъ, что когда хозяинъ его обанкрутился и распрощался съ своими торговыми ташкентскими предпріятіями, — у него, у Трезвонова, оказался капиталецъ довольно круглѣй, да нѣсколько разныхъ, весьма прибыльныхъ заведеній по питейной части… Быстро шелъ въ гору этотъ новоиспеченный купецъ — онъ сейчасъ-же въ гильдію записался, — а года черезъ три въ его рукахъ находились почти всѣ главнѣйшія торговыя операціи. Занимался онъ у насъ поставкою провіанта, между прочимъ, — и пріѣзжалъ въ Шураханъ; — теперь вотъ ѣхалъ обратно, пристроившись къ нашей оказіи… Носилъ этотъ Трезвоновъ полурусское, полутатарское платье и разъѣзжалъ всегда верхомъ на кровномъ аргамакѣ; на всѣхъ нарѣчіяхъ азіатскихъ говорилъ не хуже всякаго мѣстнаго жителя, и ужь гдѣ только не перебывалъ... Вообще, человѣкъ онъ былъ довольно интересный, бывалый, только грубъ очень и заносчивъ, какъ вообще всѣ, кто изъ хамовъ да въ паны попалъ... Я его, признаться, — шибко не долюбливалъ и онъ меня кажется ====page 136==== тоже, особенно послѣ того, какъ я его въ мошеннической продѣлкѣ разъ уличилъ по доставкѣ провіанта... Съ тѣхъ поръ и пошли между нами, какъ онъ выражался — кондры… Однако, онъ меня побаивался должно быть, этихъ кондровъ своихъ слишкомъ явно не выказывалъ, а напротивъ — льстилъ и унижался передо мною на каждомъ шагу — и всячески старался заискать и подластиться... Такъ и теперь: — только мы успѣли отъ воротъ крѣпостныхъ отъѣхать, подъѣзжаетъ онъ ко мнѣ, папаху свою приподнимаетъ, раскланивается, самъ искоса на Агреаль взглянулъ… — Съ нашимъ почтеніемъ, ваше высокоблагородіе, господинъ полковникъ, говоритъ, — такъ какъ, значитъ, мы теперь попутчики съ вами, то позвольте мнѣ по этому поводу пріятность свою выразить… Поклонился онъ и Агреали, произнесъ ей привѣтствіе по тюркменски, — и слышу я, какъ онъ “полковницею” ее назвалъ — та расхохоталась; улыбнулся и я, не выдержалъ… Вотъ этотъ-то самый Трезвоновъ больше всего надоѣдалъ мнѣ дорогою. Все время почти не отставалъ отъ Агреали, ѣхалъ съ нею рядомъ — я съ одной стороны, а онъ пристроился съ другой и, какъ приклеенный точно, бокъ о бокъ ѣдетъ. На привалахъ, на ночныхъ остановкахъ, все съ услугами своими къ намъ лѣзъ; бывало верстъ ====page 137==== за пять еще до мѣста отдыха ускачетъ впередъ съ своими джигитами, — оказія только подходитъ, а у него ужь все готово: — ковры постланы, сакля прибрана, самоваръ кипитъ, пловъ варится, — фруктовъ, винограду, дынь цѣлые подносы наставлены! Отказываться какъ то не ловко было, ну и пользовался этимъ его дорожнымъ гостепріимствомъ, а эта моя снисходительность все его на новые подвиги подбивала. Дошло до того, что даже подсмѣиваться стали въ оказіи. — А что дѣлать, не разыгрывать же мнѣ шута какого нибудь, — Отелло ревниваго, ну и терпѣлъ, хоть не разъ приходилось губы кусать со злости. — Что это вы, Михайло Петровичъ, все безпокоитесь? Вы меня совсѣмъ въ неловкое положеніе ставите, намекнулъ я разъ ему. — Съ какой стати право... Вы лучше-бы… — Батюшка, ваше высокоблагородіе, перебилъ онъ меня, слова не далъ мнѣ докончить. Я для васъ вотъ какъ, всею душею... Знаю, что вы недовольны мною, знаю, а хочу заслужить — хочу показать, какой я есть изъ себя человѣкъ!... И пошелъ и пошелъ — съ часъ битый такую низкопочтительную ахинею плелъ, что я радъ былъ, когда онъ наконецъ кончилъ, побоялся другой разъ его и затрогивать… Прибыли мы наконецъ въ Чимбай, послали джигитовъ въ Кушкане-тау, узнать не пришелъ ли пароходъ, а сами расположились по близости городскаго ====page 138==== базара, — въ караванъ-сараѣ. Трезвоновъ, конечно, съ нами рядомъ. Пришлось намъ прождать тутъ цѣлую недѣлю; задержало что-то наши пароходы у Амударьинскаго устья. Чего только за то время не придумалъ Михайло Петровичъ, чтобы занять время и разнообразить его разными туземными удовольствіями. — Музыка мѣстная, горшки, обтянутые кожею вмѣсто литавровъ, свистульки разныя и трубы въ сажень длиною, да бубны каждый вечеръ у насъ на дворѣ гремѣли, голова даже отъ такой музыки болѣть у меня начала, а Агреали это удовольствіе доставляло, потому я и не препятствовалъ. Батчи приходили плясать, сказочники легенды да прибаутки свои разсказывали, пѣсни пѣли. Чуть не весь городъ сходился на наши импровизированныя празднества. Всѣ крыши кругомъ плоскія, всѣ гребни стѣнъ народъ облѣпилъ, кишмя кишитъ, — а Трезвоновъ потѣшается, — мелочь серебрянную начнетъ горстями раскидывать, такую дикую возню подымутъ, что потомъ цѣлый день въ ушахъ стоитъ звонъ и грохотъ,. — Ахъ, какъ надоѣло мнѣ все это, скоро-ли пароходъ придетъ, — не дождусь право! сказалъ я разъ Агреали — И что хорошаго! то ли дѣло у насъ въ садикѣ, помнишь?... Тишина такая, покой. Тамъ вѣдь лучше было? ну, скажи, моя дорогая, лучше?... — Здѣсь весело, отвѣчала мнѣ Агреаль уклончиво. ====page 139==== Сегодня новый батча придетъ плясать, — Михалъ-бай говорилъ (это она Михалъ-баемъ Трезвонова называла) — хорошій батча, — такого, говорятъ, у самого хана Сеидъ-Рахима не было… — Вотъ какъ! а прежде ты мнѣ что-то не говорила, что любишь “томашу”* — я бы тебѣ и въ Шураханѣ могъ все это устроить. Значитъ, ты скучала въ Шураханѣ, да? тебѣ тамъ дурно было? — Нѣтъ и тамъ хорошо было. А у васъ въ Россіи пляшутъ?.. Вотъ такъ, какъ здѣсь пляшутъ? — Пляшутъ, отвѣчаю, — только не такъ какъ здѣсь, безобразно, а лучше, иначе… — Лучше? Ну — а тамъ поютъ? — Поютъ, и музыка есть. Ты слышала нашу музыку у насъ въ лагерѣ. — То еще плохая была, а тамъ такую услышишь... тамъ такую томашу увидишь!... вотъ посмотришь сама, дай только пріѣхать. — Посмотрю, холодно отвѣтила моя тюркменка, и стада одѣваться, новаго батчу смотрѣть. Нѣтъ, не заинтересовалъ я ее своими разсказами про русскія прелести. Вообще, я замѣтилъ, что разсказы мои о Россіи, о новыхъ мѣстахъ, о нравахъ, обычаяхъ, о театрахъ нашихъ, о городахъ мало ее интересовали; слушала она ихъ * Томаша значитъ вообще зрѣлище. ====page 140==== всегда вяло какъ-то, холодно и украдкою отъ меня прикрывала рукою — лѣнивую зѣвоту. Погоди, думаю, — это я разсказывать не умѣю, а пріѣдемъ, сама увидишь — такъ глаза разгорятся. Передъ самымъ отъѣздомъ нашимъ изъ Чимбая еще одна непріятность маленькая вышла. Вернулся я изъ ставки здѣшняго начальника — домой, смотрю — Агреаль нѣсколько кусковъ канаусу пестраго развертываетъ, узоромъ любуется на солнцѣ... По глазамъ вижу, — нравится ей эта матерія. ’ — Откуда это? спрашиваю. — А это... Она не то, что смутилась, а странно какъ-то на меня взглянула. — Это, говоритъ, мнѣ Михалъ бай подарилъ... Посмотри — это хорошій канаусъ... это не хивинскій, такой въ Бухарѣ только дѣлаютъ. — Тамъ, гдѣ бы его ни дѣлали, — мнѣ все равно, а только отъ Михалъ-бая тебѣ подарковъ брать не слѣдуетъ! прикрикнулъ я на нее. Вспылилъ таки порядочно. Собралъ я всѣ куски матеріи, и только-что хотѣлъ отослать по принадлежности, какъ вдругъ — самъ Трезвоновъ входитъ... Слышалъ ли онъ мою фразу, или нѣтъ, — не знаю — только сразу приступилъ къ дѣлу… — Что это вы, ваше высокоблагородіе никакъ моимъ подарочкомъ обидѣлись… аль не понравился? ====page 141==== Разсердился я не на шутку... “Что это, думаю, — наивность, или уже крайнее нахальство”?... — Разъ на всегда, господинъ Трезвоновъ, просилъ бы я васъ впредь ничего подобнаго не дѣлать — и избавить насъ отъ вашихъ непрошенныхъ любезностей… Поняли!! А если не поняли, то я съумѣю заставить васъ понять меня, какъ слѣдуетъ!... — Напрасно обижать изволите, покойно отвѣтилъ мнѣ Трезвоновъ на мою запальчивую выходку, подобралъ куски канауса, раскланялся и вышелъ изъ сакли. Агреалъ какъ будто не видала и не слыхала всей этой сцены; едва только Михалъ-бай ея вышелъ, какъ она совершенно покойно принялась стлать постель и не потребовала рѣшительно никакихъ объясненій, даже не взглянула на меня… А мнѣ хотѣлось бы вызвать у ней этотъ вопросъ... Я видѣлъ ясно, что она не одобрила моего поступка, она не поняла его... по ихнему, можетъ быть, ничего нѣтъ дурнаго въ приниманіи подарковъ, это даже въ обычай вошло... Ну, а въ ея настоящемъ положеній другое дѣло... Вотъ это-то мнѣ и хотѣлось ей разъяснить; самому начинать неловко было, я ждалъ вопроса съ ея стороны, а она какъ ни въ чемъ не бывало, — расправляетъ подушки, раскатала ковры, двери сакли на задвижку заперла, заглянула мимоходомъ въ кувшины, — есть ли тамъ вода... однимъ словомъ, хозяйничаетъ себѣ покойно, — да и только. ====page 142==== “Ну, думаю, подожду болѣе удобнаго случая”... Полчаса эдакъ спустя, говорю ей: — А знаешь, отчего я не позволилъ тебѣ взять канаусъ отъ Трезвонова? знаешь, отчего я разсердился? — Знаю. — Ну отчего, отчего... разскажи-ко мнѣ… “Неужели, думаю, она поняла мои побужденія — и согласна съ ними... Послушаю, что она скажетъ”. — Ты полковникъ, большой тюра*, а онъ купецъ, — богатый купецъ, а все-таки простой человѣкъ... Еслибъ онъ былъ бѣдный, онъ бы могъ тебѣ такой маленькій подарокъ сдѣлать, а онъ богатый, онъ очень богатый, онъ долженъ и подарокъ тебѣ дѣлать большой, не такіе пустяки, какъ эти куски, что прислалъ онъ… Поняла, значитъ, очень хорошо поняла... Я только руками развелъ... Что же дѣлать! это ея дикая логика, а все-таки логика... Сердиться тутъ не за что, огорчаться особенно тоже нечѣмъ… Сталъ я тутъ объяснять ей настоящія причины, долго говорилъ... все больше билъ на то, что чужой человѣкъ ничего даромъ дѣлать не станетъ, а если дѣлаетъ, то, значитъ, имѣетъ въ виду и самъ получить свои выгоды, на что нибудь да разсчитываетъ... и очень часто разсчитываетъ на что * Тюра — начальникъ. ====page 143==== нибудь дурное... Съ полчаса говорилъ я ей на эту тэму, во рту даже пересохло... Кончилъ. — Что ты сказала?., что ты сказала сейчасъ...?! Холодный потъ разомъ проступилъ у меня… сердце даже замерло... я слышалъ... я ясно, отчетливо слышалъ, какъ она сквозь зубы, отвернувшись отъ меня и поправляя подушку, произнесла: — Всѣ вы для меня чужіе… Всю ночь я не спалъ... Всю ночь думалъ… фразу эту ея разбиралъ и анализировалъ, такъ ли у ней, съ досады, шутя, сорвалась съ языка эта фраза — или вырвалась она, затаенная до сихъ поръ на сердцѣ, глубоко-сознательная и прочувствованная?... Не трогалъ я ее, не безпокоилъ больше разспросами... часа четыре просидѣлъ на своемъ коврѣ, прислонившись спиною къ стѣнкѣ. Разсвѣтать стало... серебристый лучъ ворвался въ дверныя щели и освѣтилъ внутренность сакли... Подняла голову Агреаль, увидѣла меня въ моемъ положеніи, разомъ рванулась ко мнѣ и крѣпко обняла, приложивъ къ моимъ сухимъ, воспаленнымъ глазамъ свои щеки… И забылъ я ея холодную фразу, примирился съ нею, подъ вліяніемъ ея жгучихъ ласкъ... Весело было такъ мнѣ въ этотъ день, не могъ даже сердиться на Трезвонова и даже первый заговорилъ съ нимъ, когда, передъ отправкою на пароходъ, пришлось съ нимъ встрѣтиться… Добрались мы до озера, гдѣ пристаютъ наши ====page 144==== пароходы... Не безъ нѣкотораго страха взошла Агреаль на палубу “Самарканда” и еще разъ взяла съ меня клятву, что мы непремѣнно вернемся изъ Россіи опять сюда, куда бы то ни было, но только сюда, въ Азію. Посмѣялся я надъ нею, надъ ея страхомъ и охотно далъ ей еще разъ это обѣщаніе. “Что жь, думаю, это говоритъ въ ней привычка, привязанность къ родинѣ, все вещи довольно естественныя и, въ нѣкоторомъ родѣ, даже похвальныя... Разсчитывалъ я шибко тогда, что на нее должны же подѣйствовать прелести и блескъ цивилизованной жизни, старыя привычки и привязанности уступятъ свое мѣсто новымъ, и современемъ она же сама будетъ смѣяться надъ своею боязнью, а если и вспомнитъ свою прежнюю, полудикую жизнь, то развѣ для того только, чтобы сравнить ее съ новой и уже никогда къ ней не возвращаться”. Да я былъ убѣжденъ въ этомъ, я даже мечталъ о томъ, чтобы окрестить ее и обвѣнчаться, какъ слѣдуетъ; я только не рисковалъ заговорить съ нею объ этомъ пока... ну, хоть, пока не представится къ этому болѣе удобнаго случая, болѣе удобной обстановки. Случай, дѣйствительно, скоро представился, но не такой, какого я ожидалъ... Съ приведеніемъ въ исполненіе моей завѣтной мечты мнѣ пришлось попытаться прежде, чѣмъ, можетъ быть, слѣдовало и на первыхъ порахъ я потерпѣлъ полное фіаско. ====page 145==== Дѣло было такъ. Прибыли мы въ Казалинскъ и я на первыхъ порахъ нанялъ небольшой номеръ въ дрянномъ трактирѣ “Городъ Неаполь”, единственномъ, впрочемъ, въ городѣ... Надо было повидаться кое съ кѣмъ изъ знакомыхъ, — поговорить, да похлопотать о разныхъ дѣлахъ, однимъ словомъ, прожить въ Казалинскѣ дня три или четыре. Скучала здѣсь шибко Агреаль... Шутка-ли все кругомъ чужое и, надо правду сказать, далеко не привлекательное; маленькая, грязная и душная комната и по цѣлымъ днямъ одна одинешенька. Мнѣ приходилось иногда, уѣхавъ изъ дому рано утромъ, вернуться совсѣмъ уже къ ночи... А тутъ еще любопытные докучали, все подъ окнами и въ корридорѣ толпились, взглянуть на интересную тюркменку хотѣли. Слухъ-то о ея привозѣ сюда,чуть-ли еще не до прибытія парохода, распространился по всему городу. Только эти любопытствующіе господа оставались съ носомъ, — моя красавица заперлась и не выглядывала. Трезвоновъ, впрочемъ, навѣщалъ Агреаль, — даже съ моего на то разрѣшенія... Пришелъ просить объ этомъ, неловко было отказать, подумаетъ, что и вправду боюсь его, или ревную… Дня черезъ два, утромъ, Агреаль спрашиваетъ меня: — А что, онъ дѣйствительно такой богатый и важный купецъ, какъ онъ самъ расказываетъ? ====page 146==== — Важный, неважный, а денегъ много есть дѣйствительно, отвѣчаю я. — Тебѣ зачѣмъ знать это? — А то, что онъ меня съ собою въ Ташкентъ звалъ, наивно такъ говоритъ Агреаль. — Вотъ какъ..! У меня даже духъ захватило… искры зеленыя передъ глазами запрыгали. — Разсказывалъ онъ мнѣ все — какіе дома у него въ Ташкентѣ, сколько лошадей, лавокъ съ дорогими товарами, обѣщалъ, что если я только съ нимъ туда уѣду, — онъ меня просто золотомъ засыплетъ. Пугалъ вашею Россіею, говорилъ, что тамъ холодно очень и люди замерзаютъ не только на улицѣ, даже въ постеляхъ, дома, что тамъ ночь сто дней стоитъ, а день только два часа всего… Много страшнаго говорилъ, совсѣмъ не то, что ты мнѣ разсказывалъ, я ему поэтому и не повѣрила… Да, онъ также просилъ не говорить тебѣ объ этомъ, я сказала, что непремѣнно скажу... Кто-то тутъ прошелъ подъ окнами, желѣзными этими крючками, что у васъ на сапогахъ, защелкалъ, Михалъ-бай думалъ, что это ты, такъ и убѣжалъ поскорѣе; я видѣла въ окно, какъ онъ черезъ дворъ, по стѣнкѣ прокрадывался. Ничего я ей не отвѣтилъ пока на эти разсказы, молча взялъ фуражку, сказалъ, что вернусь скоро и вышелъ... Направился я прямо къ купцу Жирнозагривкову, у котораго остановился Трезвоновъ… Вхожу, самъ хозяинъ встрѣчаетъ меня, а Мишки ====page 147==== Трезвонова нѣтъ. — Оглянулся я кругомъ, смотрю — шапка его и хлыстъ лежатъ здѣсь, на окошкѣ. — Дома? спрашиваю. — Отлучился куда-то... не скоро назадъ будетъ, отвѣчаетъ супруга Жирнозагривкова, сама на слѣдующую дверь оглядывается, какъ будто растерялась немного… Шагнулъ я черезъ комнату, толкнулъ дверь, — та отворилась... Сидитъ Трезвоновъ въ самомъ углу; поблѣднѣлъ какъ полотно, на меня, вытараща глаза, смотритъ. — Что же это вы прячетесь? спрашиваю... самого такъ и тянетъ хватить наглеца чѣмъ попало. — Ничего я не прячусь. Чтоже, ваше высокоблагородіе, мнѣ отъ васъ прятаться? заплелъ Трезвоновъ. — Дурнаго ничего мы супротивъ васъ не дѣлали; зачѣмъ прятаться... а ежели… — Объ чемъ это вы съ Агреаль говорили?... приступилъ я къ нему, — Ну-ко, повторите теперь ваши предложенія... я вотъ послушаю, а уже потомъ и самъ поговорю съ вами... Ну-ко! Придвинулъ я стулъ къ нему близко, почти вплотную, сѣлъ верхомъ, въ упоръ гляжу и нагайку ременную — въ рукахъ у меня нагайка была тогда — крѣпко въ кулакѣ стиснулъ. — Бить меня, ваше высокоблагородіе, нельзя, потому мы первой гильдіи и почетными называемся, а разговоръ имѣть согласны... потому отъ настоящаго разговора никто въ убыткѣ ====page 148==== быть не можетъ. Прошу терпѣливо и милостиво выслушать. Такъ началъ Трезвоновъ, — “Чтожъ, думаю, высказывайся, буду тебя терпѣливо и милостиво выслушивать”... — Всякому человѣку, ваше высокоблагородіе, чего получше хочется, что кто по своимъ деньгамъ, средствамъ имѣть можетъ. Коли ежели я дѣлал такія предложенія полюбовницѣ вашей, такъ чтоже-съ, кому отъ того обида? Женщина она вольная, потому, изволите-ли видѣть на русской землѣ, по русскимъ то-есть законамъ рабынь крѣпостныхъ не полагается... Желательно ей съ вами въ обществѣ состоять, ну и пущай состоитъ, желательно будетъ въ другую компанію перейти, ну и перейдетъ, никто ей возбранить этого перехода не вправѣ, а коль не вправѣ, то и обижаться нечѣмъ... Говорилъ я ей все это, точно говорилъ, не запираюсь, да нѣшто я васъ лично хулилъ при этомъ, нѣшто говорилъ я такъ: погляди вотъ да посравни, какой я супротивъ нихъ молодецъ… ничуть, то-есть ни вотъ сколько... Капиталами точно сравнивался; да вѣдь и сила-то наша въ чемъ-же, какъ не въ этомъ самомъ капиталѣ? На капиталъ-то я и напиралъ больше, на карманъ ее ловилъ. Коли-бы ваши какія законныя права на нее были, ну другое дѣло. Къ примѣру хоть, будь она ваша дочь что-ли, или супружница вѣнчанная, а то вѣдъ... А изволили онѣ сказать вамъ, ====page 149==== какой я отвѣтъ получилъ на всѣ свои предложенія... изволили сказать? Я отрицательно потрясъ головою. — А вотъ что изволили онѣ сказать: “Неужели ты, говорятъ, “тентякъ” — такъ и выразились тентякъ, дуракъ, значитъ — думаешь, что найдется по всей землѣ столько золота, чтобы меня купить можно было?” Тутъ это я ваши шаги словно будто заслышалъ, думаю: “удрать поскорѣе отъ грѣха, пока что. Мало-ли что въ горячности съ человѣкомъ случиться можетъ... оскорбленіе дѣйствіемъ или еще какой дебошъ, взаимное членовредительство, судбище и, Боже мой, какія непріятности, и вашему званію обидныя, да и моему гильдейству мораль”. Вѣрно я разсудилъ, значитъ?... Ну, можно ли было сердиться мнѣ на него, послѣ его этакого доклада? Даже разсмѣшилъ онъ меня подъ конецъ. Особенно послѣ того какъ сообщилъ объ отвѣтѣ Агреали, отвѣтѣ, за который я чуть не на шею бросился къ “гильдейскому купцу” и не расцѣловалъ его отъ радости… Не дуракъ былъ этотъ Трезвоновъ, видно, что и натуру тоже хорошо зналъ человѣческую, съ разсчетомъ приберегъ онъ подъ конецъ эту утѣшительную фразу и не ошибся въ разсчетѣ. Черезъ четверть часа, мы уже въ сообществѣ съ супругами Жирнозагривковыми пили какую-то нижегородскую фабрикацію, за здоровье “неподкупной ====page 150==== царевны, Миликтрисы Кирбитьевны”, тоесть за мою красавицу Агреаль. Сравненіе положенія жены съ положеніемъ любовницы, на которую всякій можетъ разсчитывать, всякій можетъ искать взаимности и дѣлать всевозможныя предложенія, засѣло у меня тогда въ головѣ и заставило меня, какъ я уже говорилъ, приступить къ этому серьезному, обдуманному уже съ моей стороны дѣлу. Я подробно и обстоятельно разъяснилъ Агреали сущность нашего законнаго брака, говорилъ долго и убѣдительно. Я думалъ, что она съ радостью согласится на это, я даже думалъ, что, въ нѣкоторомъ родѣ, дѣлаю ей честь своимъ предложеніемъ, осчасливить хочу, и каково же мнѣ было услышать отказъ на отрѣзъ, отказъ такой энергичный и рѣшительный, что я даже и не посмѣлъ больше настаивать. Я думалъ, что ее, главнымъ образомъ, пугаетъ необходимость при этомъ перемѣнить вѣру, креститься... Оказалось, что вовсе нѣтъ. Она просто указала мнѣ на пыль поднявшуюся отъ вѣтра на улицѣ, и сказала: — Видишь вѣтеръ, онъ вольный, да не совсѣмъ, онъ все таки дуетъ туда, куда Аллахъ ему укажетъ, а я хочу быть вольнѣе даже вѣтра, и дуть туда, куда я сама пожелаю; знаю я, какъ живутъ у васъ жены. Онѣ думаютъ, что онѣ вольныя, я вѣдь тоже много слышала, а по моему онѣ ничуть ====page 151==== не вольнѣе тѣхъ, что у осѣдлыхъ узбековъ въ гаремахъ запрятаны. Такъ я уже больше и не пробовалъ ее убѣждать, не хотѣлъ огорчать даже этимъ, потому что замѣтилъ, какъ непріятно подѣйствовали на нее мои намеки и доводы, и не только что не ослабили, но напротивъ еще усилили ея страхъ и отвращеніе къ Россіи, къ поѣздкѣ въ наши края, такіе далекіе отъ ея родины. Время шло. — Минуты огорченія смѣнялись минутами радостей, случалось и наоборотъ — это даже разнообразило нашу жизнь… и я былъ счастливъ, т. е. не совсѣмъ счастливъ — были странныя обстоятельства, которыя туманили, отравляли мое счастіе... Объ этихъ обстоятельствахъ я буду говорить въ свое время. Помню, какъ теперь помню, одну свѣтлую, радостную минуту... Такія минуты никогда не забываются. Агреаль объявила мнѣ, что она скоро будетъ матерью. Это случилось на дорогѣ между Карабутакомъ и Орскомъ... Я просто обезумѣлъ отъ восторга... Какъ я ласкалъ ее, какъ я берегъ ее послѣ этого! я на рукахъ выносилъ ее изъ тарантаса въ станціонную комнату, на рукахъ и обратно сажалъ въ экипажъ... Я велѣлъ ѣхать тише, осторожнѣе... Я блѣднѣлъ и пугался за нее при каждомъ толчкѣ, что очень смѣшило Агреаль, — непривыкшую къ подобнымъ нѣжностямъ… Вѣдъ у нихъ что... У нихъ беременныя женщины ====page 152==== на коняхъ верхомъ черезъ барьеры, да арыки широкіе пригаютъ... А что мнѣ было за дѣло до тѣхъ!.. Развѣ и съ привычными женщинами, съ самыми простыми, не бываетъ несчастныхъ случайностей!... Я мечталъ о ребенкѣ, я думалъ, что дитя, наше собственное, родное дитя еще болѣе скрѣпитъ нашу взаимную привязанность, еще болѣе усилитъ въ ней любовь къ отцу ея ребенка... Я думалъ… Эхъ! да мало ли что я передумалъ въ эти чудныя, счастливыя, дорогія, незабвенныя минуты!... И пріѣхали мы такимъ образомъ въ Россію. Холодно, равнодушно относилась она ко всему нашему. Казалось, ничто не занимало ее особенно, ничто не удивляло также... Вѣдь ужъ какія диковинки приходилось ей видѣть, и видѣть, конечно, въ первый разъ въ жизни, а глядѣла она на нихъ словно на что-то старое, давно видѣнное ею, хорошо извѣстное и уже успѣвшее порядкомъ наскучить. Въ Оренбургѣ, напримѣръ, она на то только и обратила вниманіе, что по улицамъ на базарѣ много бухарцевъ въ чалмахъ и халатахъ цвѣтныхъ бродило. — Точно у себя дома, замѣтила она, и спросила при этомъ: — А какъ отсюда до Бухары далеко? — Ой, ой! покачала она головою, когда я объявилъ ей эту не слишкомъ даже почтенную цифру. ====page 153==== Узнала она также, что въ городѣ мечеть есть мусульманская и даже хорошая мечеть, побывать тамъ захотѣла; хоть туда женщинъ и не пускаютъ, однако со мною пропустили ее... Понравилось шибко ей это оригинальное зданіе… — Вотъ у васъ это хорошо, говоритъ... У насъ бы русской церкви и построить бы не позволили, а еслибъ и позволилъ ханъ, то народъ на другой же день до тла ее сжегъ бы… — Видишь, воспользовался я тутъ подходящимъ случаемъ: — Нашъ народъ, значитъ, лучше, добрѣе… — Можетъ быть, равнодушно отвѣчала она, — Вездѣ есть и добрые, и хорошіе люди… Прокатили мы скоро этотъ скучный промежутокъ, между Оренбургомъ и Самарою... Волгу нашу красавицу увидѣли... “Амударья, говоритъ, лучше”. Ну, Богъ съ тобою... Экая ты упрямая патріотка. Однако, все плаваніе до Нижняго съ палубы не сходила, на верхній даже мостикъ забралась — и къ ночи только въ каюту спускалась... Смотритъ на берега пристально, каждый встрѣчный пароходъ глазами провожаетъ; когда близко какой пройдетъ, свистнетъ, — вздрогнетъ слегка... Спросила, куда Волга течетъ, въ какое море? — Узнала. — Это, говоритъ, отъ насъ недалеко будетъ, — Усть-юртъ, пески перейти только надо... Наши тамъ часто прежде бывали, вашихъ людей въ плѣнъ таскали съ тамошняго берега... Теперь вотъ не ====page 154==== ходятъ, — солдаты ваши тамъ завелись... Да можетъ не долго тамъ стоять будутъ эти ваши солдаты?... Ужъ какъ тяжелы, какъ невыносимы мнѣ были эти ея — ваши да наши. И говоритъ-то это она съ какою-то усмѣшкою странною, непонятною, съ какимъ-то злорадствомъ, точно умышленно злить хочетъ... Эдакая непримиримая… Въ Оренбургѣ, впрочемъ, удалось мнѣ убѣдить ее перемѣнить свою красную шелковую рубаху и черный халатъ на наше русское платье... Трудно было уговорить ее, охъ, какъ трудно!... однако ничего... согласилась. — Что за охота, говорю я ей, что всякій, разиня ротъ, на насъ смотритъ, пальцами указываетъ… Накупилъ я ей матерій по ея вкусу... Бархату масаковистаго купилъ даже. Тамошняя портниха, меньше чѣмъ въ недѣлю, съ ногъ до головы одѣла… Шляпку, бурнусъ... все какъ слѣдуетъ. — Экая я чучело стала! улыбнулась она, поглядѣвшись въ зеркало. “Оно точно, что въ своемъ родномъ, прежнемъ платьѣ, да въ тюрбанѣ шалевомъ какъ будто и лучше”, невольно подумалъ и я, да не рѣшился высказаться... Думалъ, посрываетъ съ себя все это модное тряпье и въ печку броситъ... А вѣдь нельзя же... мода!.. Всякому встрѣчному въ глаза кидаться тоже не приходится. ====page 155==== Пріѣхали мы въ Москву, оттуда въ деревню на время, къ родственнику одному моему; пожили тамъ, потому торопиться было некуда. Дѣло-то мое въ Оренбургѣ на счетъ полка казачьяго не выгорѣло, ну и былъ я совсѣмъ какъ птица божья свободенъ, хоть на всѣ четыре стороны! Ни съ кѣмъ не сходилась моя дикарка, даже съ женщинами отчужденно такъ себя держала; слишкомъ полгода прожили мы на одномъ мѣстѣ, а ни одного знакомства она не свела какъ слѣдуетъ… Меня это уже сердить начинало... Да и ко мнѣ самому она странно какъ-то начала относиться: бывало, прежде, замѣтитъ, что я не доволенъ чѣмъ или огорченъ, сама ласкалась, видно было, что дорожила мною, моимъ къ ней расположеніемъ, а теперь ужь совсѣмъ не то стало... Равнодушно принимала она мои ласки, почти не отвѣчая на нихъ. Въ разговоръ даже со мною вступала какъ то нехотя, отвѣчала на вопросы все односложными да да нѣтъ, а то и просто на просто молчала… Случалось мнѣ иногда подмѣчать, улавливать взглядъ ея, брошенный въ мою сторону... Нехорошій это былъ взглядъ, каждый разъ производилъ на меня самое грустное, тяжелое впечатлѣніе… Думалъ я, что любовь ея проходить начинаетъ… пробовалъ упрекать ее въ этомъ, на объясненія вызывалъ, — и всякій разъ видѣлъ какую-то злую усмѣшку на ея губахъ, усмѣшку смѣнявшуюся скучною ====page 156==== зѣвотою, которую она, впрочемъ, торопилась прикрыть своими длинными, тонкими пальцами. Всѣ сосѣди по деревнѣ сперва отнеслись къ ней радушно, привѣтливо заинтересовались ея положеніемъ, а потомъ рукою махнули, какъ увидѣли ея упрямый, энергичный отпоръ… Слышалъ я послѣ, какъ ее “татарскою вѣдьмою” въ околодкѣ называли, матери даже ребятъ своихъ ею пугали. А отецъ Павелъ, приходскій нашъ батюшка, такъ даже увѣщевать меня разъ пріѣхалъ, заклиналъ душу свою не губить и отречься отъ дьявола. И смѣшно мнѣ было все это, и грустно... Докторъ нашъ уѣздный ученый былъ человѣкъ, тотъ приписывалъ эту перемѣну характера Агреали ея положенію... “Это, говоритъ, часто случается; — беременность иногда всю натуру человѣка измѣняетъ, а потому все пройдетъ, все по старому будетъ. Только родитъ — и сразу выздоровѣетъ…” Приводилъ тутъ онъ даже слово какое-то латинское, какъ болѣзнь эта психическая называется. Ждалъ я не дождался просто этого блаженнаго конца... Всѣ свои надежды на него полагалъ… Время по пальцамъ разсчитывалъ, и казалось оно мнѣ какимъ-то длиннымъ, безконечнымъ. Самъ-то я на бѣду все больше и больше къ ней привязывался... заняла она всю мою душу, весь умъ, всю мою волю... Остальное все далеко, на второй планъ отходило, все стушевывалось... ====page 157==== Видѣлъ я, что мое присутствіе тяжело ей — уступалъ сейчасъ, уходилъ и издали только слѣдилъ за нею, за каждымъ малѣйшимъ ея движеніемъ… Думалъ, что небольшая разлука поможетъ моему дѣлу... Уѣхать-то я отъ нея не могъ, силъ не хватало, а эдакъ комедію маленькую разыграть захотѣлось… Пришелъ я къ ней разъ передъ вечеромъ, говорю, равнодушнымъ такимъ притворяюсь… — Надо вотъ мнѣ съѣздить — верстъ за сто… Не знаю только, сейчасъ ли ѣхать, на ночь глядя, или ужь завтра утромъ... Какъ ты, моя дорогая, думаешь, какъ посовѣтуешь?... — Ты мужчина, ты умнѣе, отвѣтила Агреаль. — Это мы, глупыя бабы, должны у васъ совѣта спрашивать. — Я, видишь-ли, долго тамъ пробуду, недѣли двѣ, — можетъ больше... Надо очень… — Сколько надо, — столько и пробудешь, отвѣчаетъ упрямица, сама и не взглянетъ. — Скучать очень безъ меня не будешь?... Улыбнулась она только на этотъ мой вопросъ, плечами досадливо передернула и промолчала. — Ну, прощай, разсердился я, — Ѣду сейчасъ!... Отошелъ къ дверямъ, покосился на нее черезъ плечо, вижу — смотритъ она мнѣ вслѣдъ, равнодушно, покойно, только улыбка насмѣшливая на ея губахъ бѣгаетъ... Чувствую я, что понимаетъ, ====page 158==== эхидная, мои маневры, прямо въ лицо мнѣ смѣется… Уѣхалъ; конечно на другой-же день, рано утромъ вернулся, только протосковалъ даромъ цѣлую ночь на сосѣднемъ хуторѣ, у пасѣчника и съ тѣхъ поръ уже своихъ такихъ опытовъ не повторялъ болѣе. Родила она, наконецъ, и родила благополучно… Сыномъ подарила... Трехъ дней не пролежала въ постелѣ, молодцомъ, какъ ни въ чемъ не бывало, поднялась на ноги. Сильно безпокоилась она передъ родами: все боялась, что дѣвочка на свѣтъ Божій появится… Почему ужь такъ не хотѣлось ей дѣвочку, не знаю, не говорила, за то же и обрадовалась, когда оказался сынишко. Развеселилась, какъ ужь я ея давно не помнилъ, смѣяться стала громко, даже пѣсни свои запѣла… “Ну, думаю, правъ докторъ... Вотъ и шабашъ ея психической болѣзни — роды благополучные какъ рукою сняли всѣ ея душевные недуги”. Молебенъ отслужилъ по этому-случаю и завтракъ устроилъ для всѣхъ своихъ сосѣдей... Даже Агреаль рѣшилась показаться обществу на этомъ завтракѣ, что нашихъ дамъ и дѣвицъ, какъ я узналъ ====page 159==== послѣ, весьма шокировало. Онѣ хоть сами и не были, да отъ мужей своихъ слышали. Тутъ начался рядъ вещей, которыя меня сильна озадачили и заставили таки порядкомъ призадумася надъ ихъ разрѣшеніемъ... Поведеніе моей Агреали стало для меня положительно не понятнымъ. Началось съ того, что она сама ни за что не хотѣла кормить ребенка. Объясняла это свое нежеланіе такъ, что будто бы не здорова, будто и у себя дома она тоже пріискивала кормилицу для своего первенца. Говорила-ли она правду или нѣтъ, не знаю… Только странно было это мнѣ... Такая здоровая женщина и вдругъ… “Ну, чтожь, думаю, это еще не бѣда, — дѣло весьма легко поправимое”... Нанялъ я въ кормилицы молодую, здоровую, бабу... Въ деревнѣ вѣдь это легко, не то что въ большомъ городѣ, гдѣ всѣ такія слабогрудыя, да чахоточныя. Затѣмъ другая забота пришла и гвоздемъ у меня въ головѣ засѣла. Надо было крестить ребенка. Все таки вѣдь это мой, такъ сказать отъ русскаго отца, долженъ быть, значитъ, христіаниномъ... Не зналъ я, какъ взглянетъ на это Агреаль, боялся даже заикнуться объ этомъ передъ нею, думалъ такую бурю подниметъ, что страсть... Однако, дѣлать нечего, времени слишкомъ долго тянуть нельзя… ====page 160==== Собрался съ духомъ, посовѣтовался кое-съ кѣмъ, говорю ей: — такъ молъ, и такъ. И каково же было мое удивленіе, когда на мой допросъ, предшествуемый длиннымъ сбивчивымъ предисловіемъ, я услышалъ короткую и ясную фразу: — Конечно... Вѣдь онъ твой сынъ... Дѣлай же съ нимъ, значитъ, все, что надо по вашему закону. И обрадовалъ, и огорчилъ меня этотъ лаконическій обстоятельный отвѣтъ. — Ну, да я уже обтерпѣлся, попривыкъ къ огорченіямъ этого рода и немедленно приступилъ къ совершенію обряда. Торопился даже, все боялся, какъ бы не передумала мать, но та даже больше и не заикалась объ этомъ… Поправилась моя Агреаль скоро, какъ я уже говорилъ; — держать ее здѣсь взаперти, въ деревнѣ больше было незачѣмъ... Мѣсяца три пожили еще, дали окрѣпнуть ребенку... сталъ я съ нею въ Петербургъ собираться. Самому надобно было да и чудеса петербургскія хотѣлось показать Агреали, все еще не теряя надежды заинтересовать ее Россіею… Ребенка оставили на попеченія старушки одной родственницы моей... Какъ мнѣ ни не хотѣлось этого, да Агреаль настояла, ну и пришлось ей уступить. — Зачѣмъ, говоритъ, мальчика дорогами мучить. Если ты любишь такъ его, такъ долженъ подумать, ====page 161==== гдѣ ему лучше будетъ, а не таскать за собою, какъ игрушку. Что было отвѣчать на такое резонное, справедливое замѣчаніе? Какъ ни жаль было, какъ ни грустно, а пришлось разстаться съ моимъ крошкою Колею... Мы мальчика-то Николаемъ окрестили… Велѣлъ я старушкѣ писать мнѣ два раза въ недѣлю аккуратно, чуть что, сохрани Богъ, случится, увѣдомить, немедля ни секунды, телеграммою… Разцѣловалъ я сынишку, благословилъ его передъ отъѣздомъ... Мать тоже поцѣловала, быстро эдакъ, чуть прикоснулась губами и поскорѣе отдала его на руки кормилицы… Всю первую станцію носилась передъ моими глазами эта сцена холоднаго материнскаго разставанія, и на душѣ у меня сдѣлалось такъ тяжело, такъ больно, что я не выдержалъ... слезы изъ глазъ выступили… Странная женщина была эта Агреаль! — какъ ни скупа она была въ послѣднее время на ласки, какъ ни рѣдко дарила она меня ими, однако, въ тяжелую минуту, когда я дѣйствительно нуждался въ ея участіи, она шла сама ко мнѣ на встрѣчу и усыпляла мою подозрительность, разгоняя своею ласкою накопившіяся на душѣ моей тучи... Такъ и теперь… Рѣшилъ я, что Агреаль любить-то любитъ нашего Кольку, какъ же не любить, все таки вѣдь ====page 162==== сынъ ея (материнское чувство даже, вонъ, въ звѣрѣ сказывается), а брезгаетъ она какъ будто немного, особенно послѣ того, какъ его окрестили… Всѣ вѣдь они такіе фанатики… Такъ и объяснилъ я себѣ холодность Агреали ея фанатическою ревностью. Пробыли мы въ Петербургѣ мѣсяца два... Ужь куда только я не возилъ свою красавицу, чего только ей не показывалъ... Только и понравился ей циркъ, — что на Караванной — туда даже сама просилась и въ конюшню постоянно ходила... Шапки цвѣтныя, красныя да бѣлыя, толпою за нею туда таскались, меня таки бѣсили порядочно, — и все приставали ко мнѣ, чтобы я познакомилъ ихъ, представилъ, такъ сказать, а cette belle amazone... Представилъ кое-кого, чтобы отвязались, только эти представленные остались съ носомъ... Съ ними даже и говорить не захотѣла Агреаль, одного даже на смѣхъ подняла, увидала какъ-то какъ онъ, выставивъ ноги впередъ, на англійскій ладъ, по Невскому верхомъ протрясся на вороной кобылѣ... Безъ смѣху послѣ вспоминать не могла… Вѣсти о сынѣ я получалъ аккуратно. Писали, что богатыремъ, не по днямъ, а по часамъ ростетъ. Такой славный, да здоровый мальчишка… Рвался я туда сердцемъ, къ моему Колѣ, не могъ дождаться, скоро ли дѣла мои проклятыя кончатся ====page 163==== и позволятъ мнѣ вырваться изъ этого противнаго, надоѣвшаго до смерти Петербурга. Вырвался таки, наконецъ. Оставили номеръ свой въ “Hôtel de Paris”, на Николаевскую да и съ Богомъ. Какъ пріѣхали въ деревню, опять затосковала и нахмурилась моя Агреаль... Худѣть начала и въ глазахъ блескъ зловѣщій появился... Я къ доктору. Ужь чего добраго, оборони Богъ, не чахотка ли у нея начинается. А весна стояла какъ нарочно такая скверная, гнилая и тянулась эта весна чуть ли не до іюня мѣсяца. — Очень можетъ быть, говоритъ докторъ, тотъ самый. — Очень можетъ быть... Эти южные индивидуумы не выносятъ нашего климата, особенно тѣ, что привезены взрослыми... Обезьяны вотъ въ звѣринцахъ — тѣ сотнями дохнутъ... Начнетъ сейчасъ хирѣть, задумываться, похудѣетъ какъ скелетъ и хлопъ кверху носомъ. — Нашли тоже къ чему приравнять... вотъ уже подъискали подходящее сравненіе... “обезьяны”. Недоволенъ остался я сообщеніемъ доктора, не повѣрилъ сразу, однако таки призадумался. А потомъ, слышу и Агреаль заговаривать о поѣздкѣ на югъ начинаетъ... Все на холодъ жалуется, да на небо наше сѣрое, суконное, на дожди постоянные. Тоскуетъ объ своей сторонѣ, вспоминаетъ, какъ тамъ хорошо, тепло, привольно… Часа два, бывало, сидитъ около меня, головку на ====page 164==== плечо мнѣ положитъ и лепечетъ, лепечетъ, о родинѣ своей разсказываетъ: какіе у нихъ камыши, густые да зеленые, какая вода теплая... пески, ужь на что сыпучіе, мертвые, бугристые пески — а и тѣ ей стали милы. — Мы, говоритъ, хоть не на Аму, къ намъ, хоть куда въ другое мѣсто, только туда поближе. Здѣсь гадко... тутъ жить нельзя, и твоя красавица умретъ... вотъ увидишь, непремѣнно умретъ. А тебѣ жалко будетъ, очень жалко. Вѣдь я знаю: — ты очень меня любишь... да, очень любишь? Какъ змѣенышъ обвилась она вокругъ меня и стала ластиться. Кроткая даже стала какая, ласковая — совсѣмъ перемѣнилась — что будешь дѣлать! Сталъ и я тутъ соображать, и въ концѣ-концовъ рѣшилъ, что уступить ей необходимо. На югъ, такъ на югъ! Пускай, думаю, и Колька нашъ, тамъ въ этомъ благословенномъ климатѣ растетъ, развивается... ребенокъ отъ этой перемѣны ничего не потеряетъ, а скорѣе даже выиграетъ. Къ тому-же и возрастъ моего Кольки былъ таковъ, что рискнуть на путешествіе было можно. Почти годовалый ребенокъ, при хорошемъ присмотрѣ, можетъ выдержать какое угодно путешествіе, особенно лѣтомъ, въ крытомъ экипажѣ. Посписался кое съ кѣмъ, устроилъ такъ дѣла, чтобы по крайней мѣрѣ было изъ-за чего ѣхать и сталъ собираться. Признаться и самого-то меня начинало тянуть ====page 165==== на мѣсто своей старой службы — прискучило уже такъ-то, безъ дѣла валандаться. Кончилось тѣмъ, что ужь не знаю, кто изъ насъ — я или Агреаль больше торопились съ поѣздкою и пороли горячку въ ожиданія счастливой минуты отъѣзда. Чтобы не тащить съ собою кормилицу, къ тому же и охотницъ ѣхать “въ бусурманскія земли” — здѣсь не оказалось, порѣшили мы Колю отъ груди отнять, что и было тотчасъ же благополучно приведено въ исполненіе. Выѣхали. Да, не зналъ я, даже не предчувствовалъ ничего, какъ эта поѣздка окончится, какія страшныя минуты прійдется мнѣ пережить, какое испытаніе выдержать... Не зналъ... Ҍхалъ я счастливый, довольный. Дорогая, любимая горячо женщина рядомъ, бокъ о бокъ, сынъ нашъ у меня на колѣняхъ, вся семья, значитъ, въ сборѣ. Какого же еще счастья нужно человѣку?... И быстро незамѣтно летѣло время нашего счастливаго, блаженнаго путешествія. Какія-нибудь пятнадцать-двадцать дней, словно двадцать часовъ пролетѣло. Прибыли мы въ Казалинскъ, тамъ узнали, что послѣдній пароходъ на Аму отходитъ завтра. — Не откладывая въ долгій ящикъ — туда, заняли, милостью капитанскою, отдѣльную каюту и съ Богомъ. По прибытіи въ Чимбай, мы застали дѣло совсѣмъ ====page 166==== уже на иной ладъ. Русскіе уже устроились тамъ какъ у себя дома: и уѣздные начальники завелись — и полиція... все какъ слѣдуетъ. Остановились мы все-таки пока въ туземномъ караванъсараѣ, чуть-ли не въ томъ самомъ, гдѣ мы тогда, въ первый разъ съ Трезвоновымъ стояли, музыкой его потѣшались отъ скуки. Агреаль просила меня пожить здѣсь съ недѣлю, а то и двѣ... и представила такія къ тому причины. — Я, говоритъ, уже туда къ своимъ больше не пойду... я уже теперь совсѣмъ твоя, — а позволь мнѣ написать домой, чтобы оттуда ко мнѣ одинъ человѣкъ пріѣхалъ, поговорить съ нимъ надо. Да ты не бойся, онъ старикъ уже, человѣкъ этотъ… совсѣмъ сѣдой и вотъ такъ, согнувшись, ходитъ. Представила даже, какъ это именно ходитъ ея старикъ — прошлась прихрамывая даже по саклѣ. Мнѣ такъ было хорошо, такъ дорого слышать отъ нея первую половину ея фразы, что я и перечить не сталъ, самъ даже распорядился поскорѣе джигита нанять, взялъ отъ Агреали ея письмо, что она кое-какъ нацарапала, и не читая его, не расклеивая — отправилъ на Талдыкъ съ нарочнымъ. Къ довершенію моей радости, что все дѣло такъ хорошо устраивается — Агреаль и къ ребенку нашему значительно перемѣнилась, нѣжнѣе стала заботиться. Чаще ласкала его, держала на рукахъ, ====page 167==== цѣловала даже и горячо такъ, страстно цѣловала, такъ и впивалась губами въ его пухленькія, румяныя щечки. О какъ я любилъ ее въ такія минуты, вдвое, вдесятеро... Что я говорю? развѣ можно выразить словами, цифрами; какимъ бы то ни было опредѣленіемъ, что чувствовало тогда мое сердце? Разъ только я замѣтилъ что-то непонятное для меня. Агреаль долго держала на своихъ рукахъ Колю, потомъ отнесла его на постельку, — ребенокъ уже заснулъ — и бережно уложила. — Она повернулась, и свѣтъ изъ дверей сакли ударилъ ей прямо въ лицо. Она думала, что я не вижу, что я не смотрю на нее, но я видѣлъ, я ясно, отчетливо видѣлъ крупныя слезы на ея рѣсницахъ. Слезы на глазахъ Агреали, которая никогда, еще не плакала... Откуда эти слезы, что ихъ вызвало — не знаю, разспрашивать я тогда почему-то не рѣшился. Я думалъ, я хотѣлъ такъ думать, что это были свѣтлыя, дорогія слезы, вызванныя изъ глубины сердца материнскимъ счастьемъ. Дней черезъ пять не болѣе, вернулся посланный на Талдыкъ джигитъ, — говоритъ, что тѣ двое сегодня же къ ночи пріѣдутъ. Они, говоритъ, къ одному знакомому человѣку, здѣсь не далеко заѣхали, къ ночи будутъ. Поблѣднѣла какъ полотно Агреаль, услышавъ это извѣстіе, покачнулась даже на ногахъ и вышла ====page 168==== изъ сакли на свѣжій воздухъ и съ полчаса назадъ не возвращалась. “Тѣ двое они” — какіе-же это двое? за однимъ вѣдь только посылали, соображалъ я, за старичкомъ, сѣденькимъ, горбатымъ, хромоногимъ. Гм… “двое”... Рѣшилъ потомъ, что двое такъ двое, не все ли мнѣ равно? Велѣлъ саклю рядомъ приготовить для гостей, очистить ее, ковровъ постлать побольше и заказалъ на базарѣ блюдо жирнаго плову съ бараниною — изъ самаго лучшаго рису велѣлъ приготовить. Надо, думаю, гостей угостить какъ слѣдуетъ, принять поласковѣе. Пожалуй, еще родственники они мнѣ какіе нибудь окажутся. Солнце садилось, когда въ Чимбай, дѣйствительно, пріѣхали двое верховыхъ чужихъ людей, тюркменъ и третью лошадь привели съ собою подъ вьюкомъ дорожнымъ. Какъ теперь помню обѣ эти фигуры. Онѣ никогда не изгладятся изъ моей памяти. Одинъ изъ нихъ былъ, дѣйствительно, старикъ, довольно, впрочемъ, еще бодрый и сильный. — Онъ былъ въ черной бараньей шапкѣ, поверхъ которой накручено было бѣлое полотенце, въ родѣ чалмы, что означало принадлежность его къ духовному сословію. — Глаза у этого муллы были хитрые, прищуренные, довольно добродушные на первый взглядъ, какъ будто даже подсмѣивающіеся, — носъ крючковатый, спускающійся нѣсколько ====page 169==== надъ верхнею губою, съ подстриженными сѣдыми усами, бородка жидкая, клиномъ, трясущаяся — голова старика уже не совсѣмъ прочно сидѣла на загорѣлой, мускулистой шеѣ. Другой былъ здоровый молодецъ лѣтъ тридцати, немного попорченный оспою, но довольно красивый, — смотрѣлъ онъ только какъ-то волкомъ, всторону, словно боялся взглянуть въ глаза прямо. Одѣтъ былъ просто, даже бѣдно — темнокрасный, бумажный халатъ, изъ подъ него воротъ бѣлой толстой рубашки полотняной, кожанные шаровары, обшитые снизу тесьмой и длинная мягкая обувь, а поверхъ нея калоши съ зелеными задками и остроконечными кованными каблуками. Оружіе у обоихъ, не смотря на скромность костюма, было превосходное, рукоятки на ножахъ и шашкахъ изъ слоновой индійской кости и украшены серебромъ съ бирюзою. Лошади тоже дорогія, кровныя, даже и та что пришла подъ вьюкомъ, запасная. Такихъ лошадей по триста рублей нельзя купить каждую. Я все замѣтилъ и запомнилъ, каждая мелочь не забыта мною, да врядъ-ли когда и забудется. Агреаль встрѣтила ихъ довольно сухо, слегка поклонилась, но руки не протянула. Когда они взошли, согнувшись въ дверяхъ сакли, я указалъ имъ на ковры и попросилъ сѣсть. Затѣмъ освѣдомился, какъ этикетъ того требовалъ, о ихъ здоровьѣ, о благополучіи родныхъ, ====page 170==== друзей, и знакомыхъ: о томъ — благословилъ ли Аллахъ дорогу ихъ и такъ далѣе. На все это я получилъ лаконическіе утвердительные отвѣты, выдержалъ въ свою очередь рядъ тѣхъ же, повторенныхъ каждымъ изъ гостей отдѣльно, вопросовъ — также отвѣчалъ имъ утвердительно, и затѣмъ, такъ какъ Агреаль замѣтила, что уже поздно и гости вѣроятно, съ дороги устали, — то, проводивъ ихъ въ отведенную для нихъ саклю, я приказалъ подать туда заказанный пловъ, а самъ вернулся къ себѣ, отложивъ до утра дальнѣйшіе разговоры. Печальное же утро пришлось мнѣ встрѣтить. Вздоръ все, что говорятъ о предчувствіяхъ разныхъ: никакихъ предчувствій не бываетъ... иначе я долженъ бы былъ испытывать тогда хотя что-нибудь подобное. Но я ничего не испытывалъ, я заснулъ довольный, спокойный и передъ тѣмъ крѣпко поцѣловалъ сына и свою Агреаль, которая, впрочемъ, на этотъ мой поцѣлуй не отвѣтила, она даже задрожала вся, когда я къ ней прикоснулся. — Что ты? спросилъ я. — Какая ночь холодная, глухо такъ, хрипло отвѣтила Агреаль, словно что-то стянуло ей горло и не пропускало звуковъ какъ слѣдуетъ. А ночь тогда была какъ нарочно теплая, даже душная, такъ что я оставилъ двери въ сѣняхъ ====page 171==== отпертыми настежь, завѣсивъ ихъ только легкимъ полотнянымъ пологомъ. Я заснулъ. Долго-ли я спалъ, не знаю, но проснулся отъ страшной тяжести, навалившейся мнѣ на грудь. Я хотѣлъ протянутъ руки — онѣ были связаны… ноги мои тоже обвивала веревка и съ острою болью врѣзывалась въ перетянутыя щиколодки. Я хотѣлъ крикнуть и не могъ. Мнѣ забили въ ротъ скрученный конецъ шерстянаго кушака, я только могъ тихо стонать и почти задыхался. Въ саклѣ ходили, шептались... Я слышалъ голоса Агреали и ея гостей... Я догадывался. Вотъ зажгли огонь — голубая искра спички разгорѣлась и мало по-малу освѣтила всю саклю. Я могъ теперь видѣть, что такое дѣлается. Но лучше бы мнѣ глаза выкололи, чтобъ только я ничего этого не видѣлъ. Старикъ мулла стоялъ у постели Коли, ко мнѣ спиною; другой тюркменъ находился около меня и слѣдилъ за каждымъ моимъ движеніемъ. Агреаль съ фонаремъ въ рукахъ подошла тоже ко мнѣ и наклонилась, точно хотѣла сказать что то мнѣ на ухо. Она и сказала: — Ты раздавилъ моего сына, я велѣла задушить твоего. Ну, съ тебя довольно и этого. За отца и за мужа мнѣ другіе отвѣтятъ. Прощай. ====page 172==== Она снова потушила фонарь и всѣ трое вышли изъ сакли. Я слышалъ, какъ они сѣли на лошадей, я слышалъ топотъ копытъ по двору, слышалъ этотъ топотъ, все удаляющійся и удаляющійся но базарной улицѣ. Я рвался, какъ бѣшенный, я грызъ зубами проклятый шарфъ; заживо похороненный не такъ бьется, очнувшись въ своемъ гробу... Я обезсилѣлъ, обезпамятѣлъ и потерялъ, наконецъ, сознаніе. Что дѣлалось дальше, я уже ничего не помню, мнѣ все это разсказывали послѣ. Какъ меня нашли утромъ, какъ развязали, какъ нашли въ постели тѣло моего бѣднаго сына, ничѣмъ неповинную жертву, какъ похоронили его, какъ меня самого, признаннаго сумасшедшимъ, охваченнаго какимъ-то безпамятнымъ безуміемъ, отправили на излеченіе въ Россію. Я помню только то, что я поправился отъ своей тяжелой болѣзни и первымъ же дѣломъ поѣхалъ опять сюда въ Туркестанъ... зачѣмъ именно — я не давалъ себѣ отчета... Меня тянуло неудержимо и только.. Остальное, со дня нашей встрѣчи на Карасайской станціи ты знаешь самъ, а потому теперь для тебя понятно будетъ и все, что было послѣ. Наземовъ кончилъ свой разсказъ, чуть не вызвавшій ====page 173==== въ немъ опять глубокаго нервнаго потрясенія. Я передалъ разсказъ моего пріятеля, стараясь сколько возможно ближе держаться къ подлиннику. Я не знаю, насколько удалось мнѣ это; на всякій случай сообщаю, что Наземовъ живъ и здоровъ и часто бываетъ въ Петербургѣ. У меня, какъ у всякаго рабочаго человѣка, слишкомъ мало свободнаго времени, чтобъ принимать своихъ знакомыхъ, но въ воскресенье вечеромъ я всегда уже складываю свои занятія и посвящаю нѣсколько часовъ своимъ друзьямъ, которые и собираются у меня, чѣмъ, конечно, доставляютъ мнѣ много истиннаго удовольствія. Въ числѣ этихъ друзей бываетъ и Наземовъ, и если кому угодно лично съ нимъ познакомиться, то я опять-таки повторяю: въ воскресенье вечеромъ двери моей квартиры для моихъ друзей отперты. Само собою разумѣется, что для этого надо быть въ числѣ этихъ послѣднихъ. КОНЕЦЪ. ====page 174====