====page 1====

На Алтаѣ. 

Л. П. Блюммера.



====page 3====

  Настоящая книга составляетъ первую часть романа Л. П. Блюммера „Около Золота", печатавшагося нѣсколько лѣтъ назадъ въ одномъ изъ нашихъ журналовъ, но тогда неоконченнаго. Каждая часть должна была составлять нѣчто цѣльное и самостоятельное. Такъ, первая рисуетъ жизнь Сибири тридцатыхъ годовъ на Алтаѣ; во второй на сценѣ сороковые года за Енисеемъ, въ третьей мѣсто дѣйствія — Томск шестидесятыхъ годовъ, а въ четвертой — Иркутскъ семидесятыхъ. Такимъ образомъ, романъ долженъ широко обнять и значительный періодъ времени и громадный районъ до сихъ поръ малоописанной страны. Мы имѣемъ основаніе надѣяться, что трудъ г. Блюммера будетъ въ настоящее время доведенъ до конца и поэтому печатаем ъ первую часть новымъ отдѣльнымъ изданіемъ. 

Издатель. 



  ====page 5====

Посвящается

Юл. Вас.

Буткѣевой.



  ====page 6====

  Типо-литографія В. Г. Апостолова. Фонтанка, д. № 33, рядомъ съ. Аничк. дворцомъ.



  ====page 7====

  Tutti è veto verissinio, 

Lettere mio carissimo.

I.

Городъ Ковальскъ и его благоденствіе.

 Въ Западной Сибири, въ отрогахъ Алтая, не слишкомъ далеко отъ китайской границы, живописно расположенъ небольшой городокъ Ковальскъ. Онъ лежитъ на обрывѣ, круто спускающемся къ широкой рѣкѣ, украшенъ двумя старинными церквами, полицейскою каланчею, и еще какимъ-то сооруженіемъ, неимѣющимъ никакого характера, недостроеннымъ и уже развалившимся. Такъ какъ Ковальскъ, подобно всѣмъ городамъ Сибири, былъ нѣкогда острогомъ, изъ-за рвовъ котораго выходили казаки для сбора ясака съ инородцевъ, то и въ настоящее еще время онъ пересѣкается пополамъ широкимъ землянымъ валомъ, въ срединѣ котораго покоится собственно Ковальскъ, а внѣ тянется такъ называемая солдатская слободка. Впрочемъ, другаго различія, кромѣ названія, между этими мѣстностями не существуетъ: всюду узенькія, кривыя улицы, одио-этаж-



  ====page 8====

ныя домишки, безконечные огороды и значительное число заведеній съ притягательною надписью «распивочно и на выносъ». 

ІІо «Спискамъ населенныхъ мѣстъ Россіи», въ Ковальскѣ и теперь находится 176 домовъ, двѣнадцать лавокъ, шестнадцать кабаковъ и 1128 человѣкъ обитателей; но десятки лѣтъ назадъ, въ началѣ 1839 г., Ковальскъ не могъ похвастаться даже такою населенностію: тогда каждый гражданинъ этого мирнаго убѣжища положительно безошибочно пересчиталъ бы своихъ согражданъ, начиная отъ городничаго, провинціальнаго секретаря Андрея Ивановича Васильева, человѣка очень виднаго и проницательнаго, и кончая юродивымъ нищимъ Мазькою, бѣгавшимъ босикомъ въ жесточайшіе морозы. Хотя и въ эту эпоху Ковальскъ занималъ столько же мѣста, сколько занято имъ нынѣ, но въ теченіи четверти вѣка многіе пустыри застроились домами, банями, амбарами, алтарями правосудія и храмами просвѣщенія, и число его обитателей, по крайней мѣрѣ, удвоилось. Естественно поэтому, что статистическія свѣденія Ковальскаго гражданина о его одногородникахъ не могутъ не быть въ настоящее время нѣсколько сбивчивыми и отрывочными. Въ 1839-же году, въ Ковальскѣ было всего три улицы и около пятидесяти домовъ. 

Какъ счастливо и благодушно жили тогда ковальцы! Въ кои вѣки ихъ мирное и благоденственное житіе нарушалось какими ннбудь особенными происшествіями, въродѣ смѣны власти предержащей, ревизіи вновь прибывшаго губернатора, вообще наплыва иноплеменниковъ или пожара. Самое безшабашное пьянство, сильнѣйшее взаимное мордобитіе служилаго и неслужилаго элементовъ, сплетни и кляузы нс нарушали общей



  ====page 9====

гармоніи. Что проницательный Андрей Ивановичъ измышлялъ елико-возможные способы собирать съ гражданъ посильную или непосильную дань; что исправникъ изъ крестьянъ щепалъ дрова и лучину, а инородцамъ не всегда оставлялъ самую ихъ душу; что откупъ, вмѣсто спирта, продавалъ воду, настоенную на дурманѣ; что городовой староста Зубовъ три раза объявлялъ себя банкротомъ, и дружелюбно сдѣлывался по гривнѣ за рубль, — то о подобныхъ вещахъ не было даже и рѣчи: нѣчто противоположное скорѣе вызвало бы толки и пересуды, такъ какъ оно вышло бы изъ обыденнаго уровня. Въ самомъ дѣлѣ, что стали бы дѣлать ковальцы, куда дѣвали бы они медлительно-тянущееся время, чѣмъ заняли бы свою скуку, если имъ не пить и не тягаться своею пьяною силою? Въ самомъ дѣлѣ, чѣмъ жили бы и зачѣмъ присылались городничіе и исправники, если бы они не собирали дань и не усмиряли строптивыхъ и непокорныхъ? Какъ шла бы торговля, если каждый разъ приходилось платить рубль за рубль? Ковальцы не знали иного порядка вещей, по привычкѣ любили его, поддерживали словомъ и дѣломъ, и по этому благоденствовали. 

Часовъ въ пять утра просыпался въ обыденные дни неслужилой и неторговый Ковальскъ. Лѣтомъ, шепелявая Сидориха первымъ дѣломъ бѣжала въ сарай, доила корову и выгоняла ее въ полѣ, потомъ затопляла печь и будила дочерей своихъ Паньку и Аришкѵ. Зимой, она прежде всего заставляла бодрствовать своего глухаго супруга, Луку Ивановича, и посылала его натаскать дровъ да ѣхать за водой. Шустрая Буланиха, ядреная вдова солдатка, большею частію проводившая ночи или у секретаря земскаго суда, или у зубовскаго прикащика,



  ====page 10====

мелкою рысью неслась въ это время домой, въ солдатскую слободку. Звонарь отправлялся на колокольню призвать благочестивыхъ къ утренѣ. Раздавался ударъ соборнаго колокола, и Ковальскъ мало по малу приходилъ въ движеніе. По разнымъ угламъ его начиналось жеванье и чавканье. Часу въ седьмомъ два воина мѣстной команды были уже въ только что открывшемся питейномъ. Сидориха качалкой колотила Аришку за опрокинутую крынку, а Знаменская, вѣтренная засѣдательнина, пила у протопопицы четвертую чашку чаю съ медомъ. 

— Ахъ, мать попадья, говорила она нѣсколько въ носъ, — совсѣмъ, совсѣмъ она у него устроилась. Сегодня, знаете, встала я рано — и только выглянула въ окно, а она и бѣжитъ отъ него; а чуть ночь — опять къ иему. 

— Ска-ажите! кто бы подумалъ, что онъ съ такою мразью свяжется... 

Часовъ въ восемь просыпался офиціальный Ковальскъ. Письмоводитель городничаго, изъ выгнанныхъ семинаристовъ, хвативъ на похмѣльи стаканъ брыкаловки, заходилъ въ полицію за бумагами и съ ними отправлялся къ Андрею Ивановичу. Мужъ засѣдательши Знаменской, великій законовѣдъ съ нескончаемымъ чахоточнымъ кашлемъ, рядился съ зубовскимъ прикащикомъ по дѣлу о совершенномъ яко-бы послѣднимъ растлѣніи поселенческой дѣвки Авдотьи ГІошла-вопъ. 

— Какъ отцу родному говорю тебѣ, Николай Ильичъ, — меньше трехъ радужныхъ нельзя, убѣждалъ онъ прикащика самымъ дружескимъ голосомъ. Самъ посуди: дѣло на ревизію въ Губернскій пойдетъ. 

ІІрикащикъ тяжело вздохнулъ, увѣряя засѣдателя,



  ====page 11====

  что такихъ средствій нѣтъ, и что грѣхъ обижать маленькихъ людей; тѣмъ не менѣе черезъ часъ деньги заплатилъ и вмѣстѣ съ рѣшителемъ судебъ своихъ пропустилъ извѣстную дозу увеселяющаго духъ человѣчій напитка... 

Вскорѣ самъ Андрей Ивановичъ шелъ для проформы въ полицію, затѣмъ, чтобы потомъ отправиться къ городовому старостѣ Василію Лукичу Зубову, тому самому, что былъ такъ опытенъ въ банкротствахъ. Тамъ за графинчикомъ сидѣлъ уже окружной судья. 

— Вы, черти, уже за дѣломъ! восклицалъ градоправитель. 

— Не тратимъ драгоцѣннаго времени, Андрей Ивановичъ, не тратимъ; въ нашу конпанью милости просимъ, отвѣчалъ хозяинъ. Звѣробойчика нонече новаго получилъ: человѣкоубивца настоящій. 

— Шаркнемъ! 

И они шаркали. 

А въ это время Сидориха таскала за волосья свою Паньку по невѣдомой ей самой причинѣ (рука родительская вѣчнымъ зудомъ страдала); Буланиха, утомленная ночнымъ бдѣніемъ, спала крѣпкимъ сномъ и видѣла во снѣ новое платье, которое она выпрашивала отъ зубовскаго прикащика; засѣдательша пила чай и наливку у исправницы, гдѣ, переговоривъ о томъ, что она видѣла утромъ изъ окошка, гадала исправницѣ сперва на червонную даму, а потомъ на трефоваго и бубноваго королей. 

— Ахъ, Анфиса Яковлевна, матинька, вамъ непремѣнно антиресъ съ дороги будетъ, и притомъ, душечка, трефовый король васъ больше любитъ, и онъ анвантажнѣе: пронзительный такой! 



  ====page 12====

 Исправница была еще не стара и непрочь отъ какихъ бы то ни было королей, но отдавала предпочтеніе именно трефовому, являвшему собою особу окружнаго врача, русскаго человѣка съ нѣмецкою фамиліею. 

До втораго часу по судамъ скрипѣли перья; въ лавкахъ мальчишки и прикащики дули чай и дулись въ шашки; городничій съ компаніею побывалъ отъ Зубова у судьи, потомъ закусилъ у откупнаго повѣреннаго Хлютикова, что не помѣшало ему часу во второмъ плотно пообѣдать и выпить у себя дома. 

Послѣ обѣда, часу до четвертаго, а иногда и до пятаго, Ковальскъ представлялъ сонное царство, достойное мягкой кисти покойнаго Жуковскаго. Даже Мазька, нерѣдко въ теченіи ночи промышлявшій на чужихъ огородахъ, и тотъ непремѣнно спалъ въ это время. Плотники, два года строившіе у кладбища новый соляной магазинъ, соорудили себѣ для послѣобѣденнаго спанья домишко, далеко лучшій самаго магазина. Тогда раздавался общій храпъ; спали крѣпко, словно послѣ тяжкихъ трудовъ, — лѣтомъ, едва ли не въ костюмѣ первыхъ прародителей нашихъ, на крыльцѣ, въ амбарахъ и завозняхъ; зимою — на лежанкахъ, на полатяхъ, подъ тяжелыми шубами. 

Ввечеру Ковальскъ пробуждался уже не для дѣла, а по необходимости и только для веселья. Хотя тамъ особенныхъ работниковъ никогда не бывало, все дѣлалось безъ пристальнаго труда, вольготно, исподволь, съ разговоромъ и роздыхомъ, — но и эта работа производилась только утромъ. Съ обѣдомъ всякій трудъ кончался. Возставъ отъ сна, великіе и малые, бѣдные и богатые, всѣ одинаково баловали себя чаемъ, фамильнымъ, цвѣточнымъ или кирпичнымъ, расходились по





  ====page 13====

гостямъ, или принимали у себя гостей. Винтовкииа шла къ Винтовкиной же или къ Сунгуровой; Бехтенева къ Бехтеневой же или Сургутановой; исправница шла къ городничихѣ, или городничиха къ почтмейстершѣ. Если гдѣ дѣло доходило до домашней выпивки достопочтенной дамской компаніи, то хозяйка подчивала гостей, обнося налитыми рюмками на небольшомъ подносѣ. 

— Поелозьте, милы гости! возглашала она. 

— Сами знали, надвигали, наелозились! отвѣчали гости на радушное приглашеніе.

— Да хоть пригубьте!                             

— Много благодарствуемъ и такъ. 

Впрочемъ, особенныя церемоніи продолжались не долго: послѣ двухъ-трехъ рюмокъ, выпитыхъ съ гримасами, развеселившаяся хозяйка возглашала скромнымъ баскомъ: 

— Что вы такъ сидите, глаза куксите, да чапаетесь, — давайте-ка хайлать! 

И начиналось хайланье, т. е. пѣнье то чувствительныхъ, то веселыхъ романсовъ, причемъ «Сѣни мои, сѣни» переходили въ пѣсню объ отчемъ домѣ, который караулитъ какая-то вѣрная собака. 

Мужчины въ тоже время собирались па огонекъ. Судья, страшный картежникъ, хваставшійся трехрублевымъ выигрышемъ и хранившій гордое молчаніе при проигрышахъ трехсотъ рублей, отправлялся по улицѣ высматривать — нѣтъ ли гдѣ огонька. 

— Пошелъ я, знаете, прогуляться, говорилъ онъ захваченному хозяину, — смотрю: у васъ огонь... дай молъ зайду на полчасика — не картишки ли тамъ?.. 

Скоро на огонекъ являлся Знаменскій, Крестовоз-



  ====page 14====

движенскій, Малыхъ, Сѣдыхъ, Черныхъ и т. д., и картишки составлялись. 

Угощенье хозяину становилось не дорого, такъ какъ состояло по преимуществу изъ домашнихъ продуктовъ, въ родѣ капусты и огурцовъ; откупъ же съ чиновниками не торговался, и на нихъ только прогадывалъ. 

Изъ гостей возвращались въ разное время и въ разныхъ видахъ. Дьяконицу Благовѣщенской церкви ежедневно уносили на рукахъ, при чемъ она непристойно бранилась и заявляла, что она «не какая нибудь», а состоитъ въ офицерскомъ чинѣ. Знаменскій, несмотря на чахотку, нерѣдко переночевывалъ въ грязи на улицѣ. 

— Другъ мой, вопіялъ онъ смотрителю больницы, — подыми меня. 

— Нѣтъ, братъ, поднять тебя — я не подниму, а около тебя самъ, пожалуй, лягу.           

И они засыпали въ объятіяхъ. 

Но все это не мѣшало благоденствію, и ковальскіе граждане мирно благоденствовали безъ печали и тревогъ.



  ====page 15====

II.

У проруби и на совѣтѣ.

Былъ февраль 1839 г. Морозъ стоялъ вопіющій, снѣгъ скрипѣлъ подъ ногами; слабогрудые положительно не выхолили на улицу, такъ какъ у нихъ захватывало дыханье; мѣстныя длинношерстныя собаки съ воемъ царапались въ двери кухонь и домовъ. Протопопъ въ праздничный день отказался служить обѣдню: у него руки чуть не примерзли къ кресту и чашѣ. Буланиха, на что считалась юркою! — но и та нс согласилась на путешествіе изъ слободки въ городокъ къ своему секретаришкѣ. Судья томился и унывалъ, не имѣя возможности лично розыскать огонекъ. Вообще несуетливый Ковальскъ въ эти два три дня морозовъ совсѣмъ заглохъ. 

Бѣдный Лука Ивановичъ Сидоровъ! Не смотря на его глухоту, достоинство сибирскаго казака и почтенныя лѣта, онъ находился подъ башмакомъ не только шепелявой, но и воинственной своей супруги! Она,





  ====page 16====

жестокосердая Сидориха, не вняла слезнымъ моленіямъ Луки Ивановича, и въ эти жестокіе морозы отправила его на рѣку за водою. Не безъ затаеннаго ропота обрядилъ Сидоровъ бѣлянку, укутался ягою, обвязался всѣми попавшимся подъ руку тряпками, и пустился въ дорогу, которую круглая кобылка знала не хуже самаго хозяина. 

Живо доѣхалъ Сидоровъ до проруби, четырехугольной небольшой выбоинѣ во льду. По привычкѣ, машинально, безъ всякой мысли, онъ хватилъ черпало и старался проворнѣе наполнить его водою. Но какой-то незримый предметъ мѣшалъ исполненію его благаго намѣренія. Сидоровъ со злостью глянулъ въ прорубь. 

— Экіе дьяволы, шайтаны, кикиморы, варнаки, чтобъ ихъ язвило! какую пакость бросили въ пролубь... По такому холоду выворачивай ее! 

Въ проруби онъ замѣтилъ корзину съ тряпьемъ и мочалами. 

Съ понятнымъ бѣшенствомъ сталъ онъ на колѣни и началъ вытаскивать обледенѣвшую корзину. Выворачивая, онъ наклонилъ ее на бокъ, тряпки осунулись, иныя выпали, и Лука Ивановичъ съ ужасомъ увидѣлъ въ корзинѣ мертваго ребенка. 

Быстрѣе стрѣлы, Сидоровъ бросился къ дровнямъ и началъ стегать бѣлянку.                        

— Ну, дохлая, ну, язви тебя! 

Впрочемъ, какъ ни былъ испуганъ Сидоровъ, онъ опомнился, и напрасно Сидориха съ презрѣньемъ взирала на умственныя операціи своего супруга: завидѣвъ полицейскую каланчу, онъ порѣшилъ, что о необычайномъ событіи необходимо объявить... Таскать бу-





  ====page 17====

дутъ, вдругъ подумалъ онъ... таскать!., а если кто видѣлъ меня ѣхавшимъ за водою — хуже волочить станутъ! И онъ остановился у полиціи. 

Тамъ засѣдалъ только письмоводитель Андрея Ивановича. Онъ былъ въ духѣ и порядочно пьянъ. 

— Ваше благородіе, торопливо возгласилъ Сидоровъ, — бѣда: ребенокъ въ пролуби.

— Что-о-о? глубокомысленно переспросилъ чиновникъ. 

— Въ пролуби ребенокъ. 

— Чей? 

Сидоровъ остановился и оторопѣлъ: неожиданный вопросъ поразилъ его. 

— Чей-то, отвѣтилъ онъ неувѣренно. 

— Знаю я васъ, подлецовъ, сами бросите, а потомъ объявлять идете. 

— Ну, ужь, ваше благородіе, не правда! Я самъ испужался. 

— Ладно, ладно. У какой проруби. 

— А гдѣ воду берутъ, тутъ въ.самой пролуби. 

— Какъ же ты видѣлъ?         

— По воду ѣздилъ. Черпать началъ — а тамъ корзина. 

— Ну? 

— А въ корзинѣ ребенокъ въ тряпкахъ лежитъ, какъ ледяной, — ажъ жалко! И ужь испугался я: теперь кумаха трясетъ. 

— То-то! неизвѣстно почему замѣтилъ письмоводитель. 

Нѣсколько минута, онъ размышлялъ. Сидоровъ въ это время трусилъ едва ли не болѣе, чѣмъ при пер-





  ====page 18====

вомъ видѣ ребенка. Непремѣнно таскать будутъ! съ ужасомъ думалъ онъ. Вотъ горе-то! 

— Ну, жди здѣсь, сказалъ наконецъ письмоводитель. Я Андрею Ивановичу доложить пойду. 

Въ обыкновенные дни, при обыкновенныхъ обстоятельствахъ, письмоводитель не рѣшался являться къ своему начальнику слишкомъ навеселѣ; вслѣдствіе чего онъ иногда не бывалъ на докладахъ по нѣскольку дней сряду, пока Андрей Ивановичъ не приказывалъ посадить его въ «холодную», родъ домашняго карцера, мѣсто отеческой расправы. Но при экстраординарныхъ событіяхъ, Андрей Ивановичъ прощалъ своему подчиненному всякія вольности! рыбакъ рыбака видалъ изъ далека. 

По пурпурному цвѣту лица и неправильной рѣчи вошедшаго къ нему письмоводителя, Андрей Ивановичъ понялъ, что его подчиненный веселъ и явился къ нему съ особеннымъ докладомъ. 

— Эхъ, братецъ, замѣтилъ онъ безъ малѣйшей строгости, — ты опять того... 

— Виноватъ, Андрей Ивановичъ, есть маленько; вчера на пельменяхъ былъ, такъ для возбодрствованія дернулъ — и охмѣлѣлъ. 

— Стара стала, слаба стала! 

— Точно, слабость чувствовать началъ. Прежде, бывало, по полведра... 

— Ну, что особеннаго? перебилъ его Андрей Ивановичъ. 

— Дѣло серьезное-съ. Казакъ Сидоровъ заявилъ, что младенецъ новорожденный въ прорубь брошенъ. 

— Вотъ не было печали — черти накачали, — съ досадою воскликнулъ городничій, возись съ нимъ!





  ====page 19====

  — Нѣтъ-съ, Андрей Ивановичъ, это не такъ. Это — Богъ не выдастъ — свинья не съѣстъ: дѣло хорошее. 

— Что?                                  

— Я говорю, что дѣло хорошее, съ благодарностью. 

— Съ мертваго-то ребенка? съ недоумѣніемъ и пожатіемъ плечами спросилъ Андрей Ивановичъ. 

— Ничего-съ, съ живыхъ можно. По писанію: заутро услыши гласъ мой. Поводъ есть-съ, 

— Не по домамъ же его таскать? 

— Зачѣмъ по домамъ? Ребенка и похоронить можно: онъ младенецъ невинный. Родителей преступныхъ обрѣсть слѣдуетъ. 

— Что же, бабамъ подъ юбки лазить, — такъ по твоему? 

— Именно-съ, — только не бабамъ, а дѣвицамъ. Бабамъ резону нѣтъ грѣхъ на душу брать: у нихъ это дѣло житейское. Вотъ юницъ поголовно освидѣтельствовать — дѣло благодариое-съ. 

— Ха-ха-ха! весело заржалъ Андрей Ивановичъ. Ну, братъ, не даромъ я тебя философомъ прозвалъ, — изобрѣтательно! 

Философъ, въ свой чередъ, весело осклабился. 

— Ты, братъ, всякую мудрость произошелъ, со смѣхомъ продолжалъ городничій... Да, да! это дѣло рукъ нашихъ. Вели простыхъ дѣвокъ въ полицію согнать — тамъ докторское дѣло; а къ купцамъ и благороднымъ я самъ съ бабушкой поѣду. Молодецъ ты, братецъ, истинно молодецъ! Ступай же на черную половину да шаркни тамъ. 

— Благодаримъ-съ, Андрей Ивановичъ, — пойду-съ. Я всегда такъ, Андрей Ивановичъ, — гулять гуляю, и 



  ====page 20====

служить служу... Вотъ я хотѣлъ попросить хоть рублишекъ десять — очень нужно... хоть въ счетъ жалованья. 

— Пропить-то! Да ну, чортъ съ тобой, — возьми и такъ; только всѣ бумаги по этому дѣлу подготовь. 

— Помилуйте, Андрей Ивановичъ, — все будетъ исправно! 

Письмоводитель съ почтеніемъ принялъ десятирублевую бумажку и вмигъ былъ за дверью. 

— Эй, воротись, кликнулъ его городничій. 

Философъ съ недоумѣніемъ вернулся. 

— А ну, какъ это назвать по латынѣ? Мулла въ пѣнѣ, сѣномъ накормленъ: такъ что-ли? 

— Т. е. nulla paena sine crimine. Нѣтъ-съ, Андрей Ивановичъ, — это не такъ. Это-съ, sine crimine multae paenarum. 

— Какъ же это по божески? 

— По русски-съ это значитъ, въ переводѣ на вольномъ духу-съ: съ одного вола дери семь шкуръ. 

— Ха-ха-ха! Вотъ гакъ философъ! 

-----

Чтобы понять необычайное событіе, взволновавшее, не смотря на трескучіе морозы, весь Ковальскъ, необходимо уклониться нѣсколько въ сторону.





  ====page 21====

III.

Отецъ и дочь.

Лѣтъ пять назадъ пріѣхалъ въ Ковальскъ изъ Восточной Сибири новой казначей, Василій Максимовичъ Переченко, съ больною женой и шестнадцатилѣтнею дочерью Сонею. Василій Максимовичъ, какъ оказывалось изъ его формуляра, былъ сынъ поселенца Канскаго округа, Енисейской губерніи, получилъ домашнее образованіе, имѣлъ чинъ губернскаго секретаря и сорокъ девять лѣтъ отъ роду. Физіономія его не отличалась красотою и благородствомъ; фигура походила на медвѣжью. Едва познакомившись съ мѣстными властями, онъ пересталъ бывать почти у всѣхъ, не забывая только необходимые визиты, на которые смотрятъ очень строго: да и для другихъ онъ заперъ свои двери, отговариваясь нездоровьемъ жены. «Медвѣдь по рылу, складу и ладу» — такъ характеризовали его ковальцы. На службу Василій Максимовичъ являлся рано, зорко смотрѣлъ за всѣмъ, и изъ подчиненныхъ даже бухгалтеру не подавалъ руки. Съ инородцами, платившими ясакъ, онъ обходился круто принимая каждую шкурку съ полушкуркою, и его бѣдняки боялись не менѣе исправника, «Люта дюжа», говорили тѣ изъ нихъ, которымъ хоть сколько нибудь



  ====page 22====

давался русскiй языкъ. Плательщики крестьяне и мѣщане отзывались о немъ не лучше; даже міръ чиновный его нѣсколько потрухивалъ. 

— Протобестія! выразился о немъ однажды Андрей Ивановичъ, — я въ Томскѣ про эту штуку слыхалъ. Онъ у начальника *** рудника сперва лакеемъ, а потомъ писцомъ служилъ, да на него же такой доносъ подалъ, что того по шапкѣ. Посельщикъ — добра ждать нечего! 

— Онъ, говорятъ, и жену-то моритъ, вклеилъ свое слово чахоточный Знаменскій. 

— Протобестія, сказано. 

Эта кличка такъ и осталась за Василіемъ Максимовичемъ, и она во многихъ случаяхъ охраняла его отъ наплыва сослуживцевъ, городскихъ и иногороднихъ: не только ковальскія власти бывали у него лишь въ торжественные дни, но и чиновники казенной палаты, ѣздившіе на ревизію, останавливались не въ квартирѣ Переченко. «Не останавливайтесь вы у этого протобестіи», говорили имъ ковалъцы: «къ вамъ нельзя будетъ заглянуть». Ревизоры, любившіе кутнуть и въ банчишку переметнуться, находили это предостереженіе уважительнымъ, хотя и сердились на Переченко, но сдѣлать ему ничего не могли; положенный оброкъ онъ уплачивалъ начальству крайне аккуратно, даже съ излишкомъ.

Домашняя обстановка Переченко была также не весела. Больная жена собственно не лечилась, но рѣдко-рѣдко вставала съ постели. Худая, полусгорбившаяся, она носила слѣды прежней красоты, которая, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, еще цвѣла бы роскошно и ярко; но болѣзнь и видимое житейское горе рановре-





  ====page 23====

менно заставили эту красавицу походить болѣе на мертвеца, чѣмъ на живое человѣческое существо. Бѣдная женщина, лежа въ мрачной комнатѣ, по цѣлымъ днямъ перечитывала старыя книги и письма. Василій Максимовичъ въ ея комнату никогда не заходилъ, и только появленіе Сони, словно луча солнца, освѣщало эту полугробницу. Мать нѣсколько оживала и жадно прислушивалась, когда Соня, для ея развлеченія, по-долгу читала ей въ слухъ давнознакомыя страницы. Но Переченко всегда требовалъ, чтобы дочь хозяйничила и у него за столомъ и чаемъ; она была необходима и его сумрачному существованію, имѣвшему еще только одну радость, одно наслажденіе: составленіе какихъ-то счетовъ и разсчетовъ, да раскладываніе денегъ по пачкамъ. И счеты и деньги Переченко тщательно хранилъ въ окованномъ толстомъ желѣзномъ сундукѣ, прятавшемся подъ кроватью. Утромъ Соня была сидѣлкою матери; съ обѣда она работала въ кабинетѣ отца. Дни шли однообразно, медлительно, грустно... 

Черезъ полтора года, по пріѣздѣ въ Ковальскъ, жена Василія Максимовича умерла. Смерть ее поразила Соню, которая привыкла занимать бѣдную больную; но въ домъ эта смерть не принесла перемѣны. Одиноче почувствовала себя Соня, тѣмъ болѣе что съ каждымъ днемъ она выростала и хорошѣла, и голова ея просила работы, а душа ощущеній; но Переченко, какъ и прежде, никого не принималъ; стѣны стараго дома глядѣли непривѣтливо и угрюмо; въ домѣ была таже тишина, словно боялись потревожить больную, давно лежащую въ сырой землѣ. Правда, красота Сони привлекла ей много поклонниковъ; подкутившій черномазый сынъ исправника однажды перелѣзъ даже заборъ, чтобъ взгля-





  ====page 24====

нуть въ опочивальню своего бога, на порядочно искусанный цѣпною собакою, онъ съ позоромъ возвратился вспять, и также скрывалъ свою любовь, какъ и неудачу; Хлютиковъ, успѣвшій захватить малую-толику хозяйскаго добра, предлагалъ Василію Максимовичу породниться, но Переченко обошелся съ нимъ не лучше цѣпной собаки. Винный ходокъ обѣщалъ ему торжественно заплатить за это; въ ожиданіи же мести, поѣхалъ въ Томскъ, и женился тамъ на толстой, плечистой вязниковкѣ. Только Соня и не подозрѣвала трагикомедіи, вызванныхъ ея замкнутымъ существованіемъ. Проводя жизнь безъ подругъ, неспѣшно занималась она хозяйствомъ, работала при отцѣ, и, въ свободное время, перечитывала книги, оставшіяся послѣ матери. Часто, часто ей вспоминались другіе, болѣе счастливые годы, когда она, рѣзвый ребенокъ, жила въ далеко-лучшей обстановкѣ. Это было гдѣ-то далеко. Въ высокихъ горахъ гнѣздился рудникъ, и подлѣ острога для каторжныхъ, тамъ и сямъ были разбросаны небольшіе домишки. Въ одномъ изъ нихъ жилъ Василій Максимовичъ, не такой мрачной, какъ теперь, и мать, здоровая, веселая, живо перебѣгавшая отъ предмета- къ предмету, съ мѣста на мѣсто. Къ нимъ ходили какіе-то декабристы, хоть и каторжные, но хорошіе, добрые, славные люди. Одинъ изъ нихъ особенно часто бралъ Соню на колѣни, ласкалъ ее, показывалъ ей книги и картинки, училъ ее — и сильно любила Соня этого дядю Женю, какъ называла она своего каторжнаго друга. И мать по преимуществу уважала этого страннаго человѣка, дорожила каждымъ взглядомъ и словомъ его. Сколько длилось это счастіе — Сопя не могла опредѣлить точно: иногда ей казалось, что въ такомъ сча-





  ====page 25====

стіи прошло много лѣтъ; но чаще она могла насчитать только три-четыре года... Вдругъ грянула непонятная ей буря, совершенно измѣнившая окружавшую обстановку. Сонѣ было тогда около одиннадцати лѣтъ. На дворѣ стояла весна, такъ и звавшая въ горы, на воздухъ. Дѣвочка не была въ комнатахъ почти цѣлый день; она бѣгала въ веселомъ кружку ребятишекъ, обѣдала въ гостяхъ и уже въ сумерки возвращалась домой, свѣжая, разгорѣвшаяся, звонко хохоча своимъ серебристымъ голоскомъ. Тутъ ей представилась другая, еще не знакомая ей картина. Мать, безчувственная, растерзанная и окрававлениая лежала въ гостинной на полу, подъ ногами Василія Максимовича, который бѣшено топталъ ее, рыча какъ дикій звѣрь, Соня вскрикнула. Что было съ нею потомъ, она никогда не могла припомнить. Только черезъ три недѣли она пришла въ сознаніе. Вокругъ было темно и душно; въ сосѣдней комнатѣ раздавались грубые звуки. Она прислушалась. 

— Вы велѣли его заковать? говорилъ кто-то. 

— Велѣлъ... и не то еще будетъ! 

Ей показалось, что послѣднія слова произнесъ ея отецъ, — но развѣ это его голосъ? — столько въ немъ жестокости, злобы, ненависти и — быть можетъ — отчаянія? 

По выздоровленіи, Соня не видѣла какой либо радости: домъ сталъ походить на могилу; а на площадкѣ, гдѣ обыкновенно рѣзвились дѣти, она замѣтила, что всѣ ребятишки, прежде съ гикомъ привѣтствовавшіе ея приходъ, теперь отъ нея отстранялись, и она не была желаннымъ гостемъ въ ихъ забавахъ. 

— Леночка, Леночка! обратилась она на первыхъ парахъ къ своей любимой подружкѣ, дочери началь-





  ====page 26====

ника рудника, — за что ты на меня сердишься? Вѣдь я вамъ ничего не сдѣлала... 

— Твой папка подлецъ и доносчикъ! важно отвѣтила ей Лена, очевидно повторяя чужія слова. 

И она отошла прочь. 

Бѣдная Соня, не знавшая силы этихъ выраженій, задумалась; но некому было разрѣшить вопросовъ, пробудившихся въ ея душѣ. Мать еще долго, долго не вставала съ постели, и, когда Соня ласкалась къ ней, она могла только цѣловать ребенка и плакать; къ отцу подступиться — страшно: такъ зло и мрачно глядѣлъ онъ. 

Только однажды Соня встрѣтила неожиданную, но тяжелую ласку. Одинокая дѣвочка побрела по дорогѣ, ведшей изъ рудника на большой трактъ. Дорога вилась по скалистой горѣ, изъ-за которой вдали виднѣлись радужные бѣлки и черныя сопки. Широкая группа облаковъ быстро неслась по-небу, то пропуская живой лучъ солнца, то укрывая послѣднее своею густою дымкою. Лѣтній жаръ умѣрялся снѣгомъ бѣлковъ. Вдругъ она услышала сзади себя шаги и звукъ цѣпей. Обернувшись, она вздрогнула: нѣсколько конвойныхъ вели каторжныхъ, и въ числѣ ихъ дядю Евгенія. Соня съ трудомъ узнала его: одинъ усъ, половина головы и бороды были выбриты; на плечахъ, въ видѣ ранца, висѣлъ арестантскій малахай; на босыхъ ногахъ бряцали цѣпи. Только любовь могла подсказать ребенку, что онъ въ этомъ уродѣ видитъ своего друга. Соня бросилась въ кучу арестантовъ и съ неудержимымъ плачемъ повисла на шеѣ каторжнаго. 

— Дядя, дядя! судорожно вскрикивала она. Что съ тобою сдѣлали?





  ====page 27====

  — Полно Соничка, не плачь! уговаривалъ ее несчастный; а у самого слезы катились градомъ, несмотря на все желаніе удержать ихъ. 

Другіе арестанты и конвойные молча отошли въ сторону: у инаго изъ нихъ тоже накипала слеза. 

Долго ребенокъ не отпускалъ своего любимца; его ручонки словно приросли къ несчастному другу. Но нужно было идти дальше. Каторжный, тихо освободившись отъ Сони, вынулъ изъ мѣшочка большой золотой крестъ. 

— Слушай, Соня, — сказалъ онъ, — этотъ крестъ передай ты мамѣ, только чтобъ она одна знала о немъ. Скажи ей, что бы хранила его на память обо мнѣ... а потомъ... передала тебѣ. Крѣпко, крѣпко, Соня, люби свою маму: теперь, кромѣ тебя,      — у ней нѣтъ друзей.

Это завѣщаніе было исполнено. Соня, возвратившись домой, тихо прокралась въ спальню больной матери и надѣла на нее крестъ. 

— Это отъ дади Жени... Его увели... Онъ сказалъ, чтобъ я тебя любила. 

Еслибъ для бѣдной матери Соня могла стать когда нибудь еще дороже, еслибъ материнское чувство и безъ того не было уже по край полно, то этотъ крестъ былъ бы новою могучею связью между ними. 

Вскорѣ семейство Переченко уѣхало изъ рудника и путь его былъ далекъ. Въ глазахъ Сони промелькало нѣсколько городовъ, много деревень, а еще болѣе дикаго лѣса, горъ, озеръ и рѣкъ... 

Наконецъ, для нея настало ковальское житье.





  ====page 28====

IV.

Казначей и городовой староста.

 

Подъ квартиру, Василій Максимовичъ нанялъ домъ у Зубова, почти рядомъ съ казначействомъ. Въ теченіи первыхъ двухъ мѣсяцевъ, онъ перемѣнилъ четыре кухарки, такъ какъ онѣ оказывались и болтливыми и пьяницами, и, наконецъ, нашелъ бабку, нѣкогда богатую крестьянку, у которой варнаки, при грабежѣ заимки, убили мужа и ребенка; а у самой, выпытывая деньги, жгли пятки и вырѣзали языкъ. Баба казалась полупомѣшанною, но работала усердно и хорошо, и Переченко, по видимому, очень дорожилъ ею, потому что, несмотря на свою скаредность, по праздникамъ дѣлалъ ей грошовые подарки. Найдти подходящаго дворника было труднѣе. Но однажды, Василій Максимовичъ забрелъ въ земскій судъ. Тамъ непремѣнный засѣдатель допрашивалъ двухъ пойманныхъ бродягъ. 

— Тебя какъ зовутъ? обратился онъ къ испитому, плюгавому мужичонкѣ, съ слѣдами клеймъ на лбу.





  ====page 29====

— Отче нашъ, съ наглостью отвѣчалъ бродяга. 

— Ты варнакъ, каторжный, каналья! взбѣсившись заоралъ непремѣнный. 

— Не извольте, ваше благородіе, притѣсненія дѣлать: они при допросахъ не полагаются. Я не варнакъ, а дворовый человѣкъ Казанской Божьей матери; прикажите справку на этотъ счетъ сдѣлать. 

— Я тебѣ задамъ справку! горячился чиновникъ. 

— Не испужаете… А вотъ, что показываютъ, извольте писать: что молъ зовутъ меня Отче-нашъ, а по прозванію Махни — драло. 

Непремѣнный плюнулъ и началъ допрашивать втораго подсудимаго, красиваго парня лѣтъ двадцати.

— А ты кто? 

— Меня зовутъ-съ Иже-еси, — а коли онъ Махнидрало, — то Я-за-нимъ; я ему младшій братъ прихожусь, отвѣтилъ бродяга, указывая на своего товарища. 

— Вотъ народецъ-то! возопилъ непремѣнный. Въ острогъ ихъ! 

— Ничего-съ, мѣсто тёплое и знакомое; а то на дворѣ студено становится. Благодарствусмъ-съ. 

Переченко сталъ всматриваться въ Отче-нашъ и когда непремѣнный вышелъ, онъ подозвалъ къ себѣ бродягу. 

— Московскій! ты когда бѣжалъ изъ рудника? спросилъ онъ вполголоса. 

— Ахъ, батюшка, Василій Максимычъ! Вотъ гора съ горой не сходится, а человѣкъ съ человѣкомъ всегда можетъ. Только вы, Василій Максимычъ, не извольте объявлять — кто я: а иначе краснаго пѣтуха пушу по вольной волюшкѣ гулять. 

— Вотъ дуракъ-то!



  ====page 30====

  — Родомъ такъ. 

— Развѣ я тебя на то спрашивалъ? Я думаю тебя изъ острога взять въ работники. 

— Нѣтъ-съ, я въ работники не пойду, — въ острогѣ лучше... А вотъ Мишку вы возьмите, парень молодой: головой ручаюсь, никогда изъ вашей воли не выйдетъ; я вамъ, только вамъ, батюшка Василій Максимычъ, секретъ скажу... 

— Такъ пусть онъ объявится какъ нибудь. 

— Это можно-съ. 

Отче-нашъ отошелъ въ уголъ и минутъ съ пять шептался съ своимъ товарищемъ. Когда вошелъ непремѣнный, Иже-еси принялъ покорный, чуть не дѣтскій видъ. 

— Ваше благородіе, кланяясь, — и умильнымъ голосомъ заговорилъ онъ къ непремѣнному, — простите меня за глупость. Я объявиться желаю. 

— А вотъ это лучше, — съ понятнымъ довольствіемъ замѣтилъ чиновникъ. — Кто же ты? 

— Михайло Сердешниковъ, бессарабскаго помѣщика Кандинаки крѣпостной крестьянинъ, Хотимскаго уѣзда, деревни Бѣлой. 

— Далеко-же ты забрелъ!.. 

Показанія были сняты, и тогда Переченко заявилъ, что онъ этого парня желаетъ взять къ себѣ въ работники: «парень-молъ молодой и съ раскаяніемъ». Такъ какъ въ Ковальскѣ, арестанты, въ долгое время своей подсудимости, сплошь и рядомъ работали на чиновниковъ, то просьба Василія Максимовича была вполнѣ обыкновенна, и бывшій Иже-еси тотчасъ же поступилъ къ нему на службу. Отче-нашъ, за рекомендацію получилъ отъ Переченко рублевую бумажку, и черезъ двѣ



  ====page 31====

недѣли бѣжалъ изъ острога. Впрочемъ, до побѣга, онъ сказалъ Василію Максимовичу, что Михайло вовсе не Михайло, а Алешка, ярославскій фабричный, бродяжничающій послѣ убійства имъ мужа своей любовницы. Такимъ образомъ, мнимый Михайло былъ въ рукахъ своего хозяина, и своеобразная прислуга находилась въ полной гармоніи съ остальною обстановкою дома Переченко. 

Года черезъ два послѣ смерти жены, часовъ въ восемь вечера, къ воротамъ дома, занимаемаго Василіемъ Максимовичемъ, подошелъ Василій Лукичъ Зубовъ. Не сразу рѣшился онъ постучать въ калитку; но, наконецъ, перекрестившись, взялся за ручку. Залаяла собака и почти тотчасъ же появился Михайло. 

— Вамъ чего? спросилъ онъ Зубова. 

— Василія Максимовича очень нужно видѣть. 

— Нельзя. 

— Ты, малый, сперва поди-ко ему доложи, что хозяинъ дома пришелъ по нужному дѣлу. 

— Ну, постойте. 

Василій Максимовичъ самъ удивился необычному посѣщенію, но Зубова принялъ; впрочемъ, хотя самъ и пилъ чай, однако гостю не предложилъ его. 

— Вы ужъ не на счетъ ли дома? — спросилъ онъ Зубова, — такъ вѣдь условіе заключено до іюля слѣдующаго года; деньги же я плачу аккуратно, а впередъ не дамъ.    

— Нѣтъ-съ, Василій Максимовичъ, домъ дѣло плевое-съ, — не стоитъ толковать. Плательщикъ вы, что напрасно говорить, тоже аккуратный. 

— Ну, такъ что-же? 

— Дѣло есть, большое дѣло...



  ====page 32====

— Въ чемъ? 

— Какъ сказать? Такъ нелъзя-съ. 

Зубовъ началъ переминаться, и вообще чувствовалъ себя крайне неловко, отчасти по самому существу предлагаемаго дѣла, отчасти же отъ неласковаго пріема Переченко. 

— А нельзя — такъ нельзя, рѣзко замѣтилъ Василій Максимовичъ, — Я торговыхъ дѣлъ не знаю. 

— Дѣло дѣлу рознь, Василій Максимычъ, — о пустяшномъ дѣлѣ я и не пришелъ бы толковать съ вами. 

— Такъ чего же вы мнетесь? 

— Боязно-съ: дѣло государственное. 

— Политическіе преступники? живо спросилъ Переченко. 

— Нѣтъ-съ, полевтика — это только одинъ обманъ; мы туда не мѣшаемся. 

— Такъ говорите же что? 

— Зо-о-олото, протянувъ сказалъ Зубовъ. 

— Ну?           

— Золото можно купить, едва проговорилъ гость. 

Переченко задумался. 

— Настоящее? спросилъ онъ, не обращаясь прямо къ Зубову. 

— Настоящее. Съ кабинетскихъ промысловъ. 

— Кто продаетъ? 

— Опаски нѣтъ: само начальство. 

— Много? 

— Три пуда съ половиною; въ случаѣ чего — можно и больше: подъ рукою.

Переченко задумался еще сильнѣе. Передъ его глазами носилось или воспоминаніе какое, или расчетъ алчнаго человѣка. Было-бъ замѣтно и не для однаго



  ====page 33====

Зубова, мужика въ существѣ хитраго и ловкаго, что дѣло интересовало его. 

— Почемъ? рѣзко спросилъ Переченко; глаза его горѣли. 

— Шесть рубликовъ. 

— 576... 38,400... Сто пять тысячъ двѣсти... Но гдѣ продать, гдѣ? тревожно-вопросительно сказалъ Василій Максимовичъ. Развѣ въ Кяхту сбурить? 

— Я самъ поѣду въ Ирбитъ. 

— Тебѣ не повѣрю. 

— Дома, лавки, все заложу... законнымъ актомъ, коли пойдете въ половину. Вѣдь это только начало, а что дальше будетъ, что дальше будетъ! Слѣдующій годъ — сколько угодно, сколько угодно! Это только починъ... Василій Максимычъ! не убейте дѣло. Я сытъ буду, а вамь еще лучше. Горные — люди благородные, — ихъ слово свято. 

Долго продолжалась у нихъ бесѣда: Зубовъ ушелъ домой за полночь, и притомъ совершенно трезвый, что съ нимъ рѣдко случалось. Соня крайне удивлялась такой небывалой бесѣдѣ отца, и чуть ли не первый вечеръ провела безъ своей, нѣсколько тяжолой компаніи... 

На слѣдующій день Василій Максимовичъ пришелъ въ казначейство слишкомъ рано и нѣсколько встревоженный, словно больной, словно чадный. «Ничего, ничего», повторялъ онъ нѣсколько разъ безъ всякаго повода, и отложилъ изъ казенныхъ денегъ сто тысячъ рублей (ассигнаціями). Зубовъ тоже не во время заявился въ казначейство, и ушелъ оттуда съ очень оттопыреннымъ карманомъ. Передъ его посѣщеньемъ въ



  ====page 34====

Окружномъ Судѣ была совершена закладная дочери господина губернскаго секретаря Переченко на все имущество городоваго старосты, какъ движимое, такъ и недвижимое, въ количествѣ ста шестидесяти тысячъ руб.



  ====page 35====

V.

Золотой пріискъ.

Въ 1836 г., на кабинетскихъ земляхъ, верстахъ въ полутороста отъ Ковальска, въ одномъ изъ маленькихъ притоковъ рѣки Т-ми, поисковою партіею было открыто мѣстонахожденіе золота. Начальство признало пріискъ благонадежнымъ и опредѣлило производить въ слѣдующемъ году предварительныя и капитальныя работы. Вслѣдствіе этого, еще въ зиму на пріискъ появились отряды рабочихъ, которые, едва построивъ балаганы, вблизи первичныхъ турфовъ, выбили новые и ударили шурфъ. По всѣмъ даннымъ, содержаніе золота оказывалось отъ двухъ до трехъ золотниковъ на сто пудъ песку, турфа были не велики и всѣ условія крайне благопріятны. 

Начальникомъ завода пріѣхалъ изъ Багула Лука Иринарховичъ Ястребовъ, молодой горный инженеръ, ловкій, остроумный съ нѣкоторою наклонностью къ либеральному по тому времени сочинительству. Онъ, вскорѣ по пріѣздѣ въ Сибирь, сталъ извѣстенъ своему начальству четырехтомнымъ романомъ, гдѣ, подъ легкимъ, сквознымъ покрываломъ перемѣны именъ, описалъ «путешествіе по треволненному житейскому морю»





  ====page 36====

нѣкоего т-скаго пройдохи, подвизавшагося на поприщѣ золотопромышленности. Этотъ пройдоха умеръ недавно въ большихъ чинахъ, въ большомъ почетѣ, оставивъ пятимиліонное состояніе; но въ 1836 г. онъ только оперялся и дѣйствительной силы не имѣлъ; поэтому насмѣшки надъ нимъ Ястребова очень понравились злорадному человѣчеству, прикосновенному къ золотому дѣлу. Одинъ изъ багульскихъ тузовъ, которыхъ, какъ въ карточной колодѣ, полагалось по штату четыре, уразумѣлъ, что изъ сочиняющаго валета очень скоро можетъ вырости видный король, оказалъ молодому офицерику особенное вниманіе и женилъ его на дамѣ своего козырнаго семейства. Ястребовъ въ первое время только вѣтреничалъ и въ суть горной службы не вникалъ. Банкъ, бостонъ и ланскнэ оказывали ему благосклонность не менѣе тестя, и около двухъ лѣтъ онъ могъ ежегодно проживать отъ пятидесяти до шестидесяти тысячъ (ассигнаціями), не занимаясь службою и не вникая въ ея секреты. Избалованный счастьемъ, Лука Иринарховичъ даже нѣсколько свысока, съ нѣкоторою пуританскою брезгливостью посматривалъ на остальную братію, заѣдающую, какъ онъ выражался, черствый кусокъ хлѣба несчастнаго горнаго рабочаго. Но времена перемѣнчивы: на третій годъ картежное счастіе оставило Ястребова, кромѣ нѣсколькихъ тысячъ долгу у него ничего не стало; онъ жилъ изо дня въ день, занимая роскошный домъ тестя и деньги у своихъ пріятелей.

Необходимо стало остепениться; пришлось изъ идеалиста и поэта сдѣлаться реалистомъ и чиновникомъ, отправляемымъ на кормленіе. Кстати на только что открытомъ промыслѣ, прозваннымъ Царево-Константи-



  ====page 37====

новскимъ ставились работы: благодаря значенію тестя, Ястребовъ получилъ управленіе пріиска. 

Не безъ самонадѣянности и легкомыслія поѣхалъ онъ на дѣло; молодая энергія силъ подстрекала его; ему хотѣлось надѣлать чудеса, и показать свои познанія и умъ. Еще недавно совершенно дикая, глухая, угрюмая мѣстность, гдѣ только изрѣдка показывались медвѣди, волки да изюбри, огласилась жизнью, закипѣла дѣятельностью — и по ней, словно волшебствомъ, въ два мѣсяца выросъ хорошенькій деревянный городокъ. Домикъ для себя Ястребовъ выстроилъ уютный, миніатюрный, красивый, съ башенками и балкончиками; для каждой артели человѣкъ въ двадцать и для отдѣльныхъ семействъ были назначены особыя казармы и избушки, въ центрѣ группы которыхъ возвышались кухня, хлѣбопекарня и магазины съ провіантомъ, фуражемъ и матеріалами. Въ сторонѣ, черезъ рѣчку, тянулись конюшни, кузница, баня. Общій видъ былъ очень красивъ, такъ какъ по обѣимъ сторонамъ пріисковой площади подымались огромныя горы, выходившія изъ одного узла. Покрытые лиственницею уступы шли за уступами, образуя постоянныя ущелья, вразъ пересѣкшіяся новою грядою горъ. У подножья узла нѣсколько встрѣтившихся ключей образовывали золотосодержащую Константиновку, змѣею огибавшую пріисковыя строенія изящной и даже отчасти изысканной архитектуры. 

Ястребовъ нерѣдко любовался имъ созданнымъ уголкомъ, работалъ усидчиво, хлопоталъ усердно; предположенія постановки и веденія работъ составилъ онъ очень не дурно и находчиво; съ понятнымъ удовольствіемъ онъ посылалъ отчеты о своихъ подвигахъ...





  ====page 38====

Но въ Бягулѣ отчетамъ этимъ, составленнымъ не безъ литературныхъ замашекъ, вовсе не дивились, такъ какъ... никто имъ не вѣрилъ. Дѣло въ томъ, что цѣны въ нихъ были выведены не менѣе значительныя, чѣмъ въ отчетахъ другихъ промысловыхъ управляющихъ. «Если въ цѣнахъ вретъ, то и въ работахъ вретъ», добродушно замѣчали знатоки дѣла, чиновники контрольнаго отдѣленія багульскаго горнаго правленія. Но они ошибались — зане всѣ закупы дѣлалъ не самъ Ястребовъ, увлекшійся теоретическою частью и не трогавшій казенныхъ денегъ, а младшій урядникъ первой статьи Сунгуровъ, завѣдывающій, на правахъ класнаго чиновника, матеріалами и дѣйствительно неположившій охулки на свою опытную руку. 

Пришла весна, началась промывка. Первыя рапортички о добычи были блистательны. По смѣтѣ опредѣлялось намыть золота около 6 пудъ, а по промывкамъ стало необходимымъ ожидать болѣе десяти. Что день — изъ пасти земли выхватывали не менѣе 5 фунтовъ. Ястребовъ, сидя, при окончательной промывкѣ, у самаго вашгерта, и нерѣдко обдаваемый брызгами, какъ дитя радовался, когда при свѣтѣ ярко-пылавшей бересты мало-по-малу отдѣлялся металъ отъ каменьевъ и песку, а потомъ отъ глянцовито-чернаго шлиху. Хотя это золото было чужое, но онъ съ любовью, чуть не съ жалостью, ожидалъ его появленія: все бы больше и больше?.. Чувство это непонятно, не имѣетъ прямой логической причины, но знакомо каждому бывшему на пріискахъ. 

Впрочемъ, нашелся-таки въ свѣтѣ человѣкъ, которому странна и непонятна казалась вся дѣятельность Луки Иринарховича: его тесть. «Чертъ знаетъ что!..



  ====page 39====

восклицалъ про себя этотъ тузъ, — отчеты, какъ отчеты, а денегъ ни кредиторамъ не платитъ, ни женѣ не шлетъ (жена Ястребова на пріискъ не поѣхала)... Или ужъ онъ такой ловкій, что ни богъ свѣчки, ни чортъ калача отъ него не дождутся? 

Вслѣдствіе такого недоразумѣнiя, Ястребовъ уже въ іюнѣ мѣсяцѣ получилъ офиціальное предложеніе явиться въ Багулъ для объясненій по дѣламъ службы. Сперва онъ взбѣсился и приготовилъ рѣзкій отвѣтъ, что онъ занятъ, что ему нельзя отлучиться; но потомъ передумалъ и поѣхалъ: его воображенію явилась обольстительная картина багульскаго житья, игры и наконецъ давно забытыхъ жениныхъ ласкъ. 

— Ѣхать, правда, глупо! подумалъ онъ, — mais chaque medaille а son revers. 

Тесть встрѣтилъ Луку Иринарховича какъ-то неопредѣленно: ни сухо, ни очень сердечно; начальство было любезно, но поглядывало вопросительно; только веселая молодежь отнсслась къ Ястрсбову сочувственно. 

— Вотъ игра-то будетъ, говорилъ щеголеватый Обвыдовичъ, недавно пріѣхавшій изъ Петербурга, — Ястребовъ пожаловалъ! 

— Деньжатъ-то, я думаю, привезъ! не безъ вздоха замѣтилъ Замурзуевъ, открывшій Константиновку и, сверхъ чаянія, не попавшій туда управляющимъ. 

— Онъ и безъ денегъ всегда желанный гость, возразилъ Анзаровъ, всегда пикировавшійся съ Замурзуевымъ. 

— Ну чтожъ! хорошо тому жить — кому бабушка ворожитъ... 

Дня черезъ четыре по пріѣздѣ, тесть усадилъ зятя





  ====page 40====

въ своемъ кабинетѣ и приказалъ подать бутылку теплаго лафита. 

— Право, не понимаю, заговорилъ, между прочимъ, Ястребовъ, — зачѣмъ меня вызвали сюда: до сей поры никто ни слова... да... кажется — и дѣлъ-то, требующихъ объясненій, нѣтъ... 

— Будто? иронически спросилъ тесть: — Я, я, Лука Иринарховичъ, хотѣлъ переговорить съ тобою серьезно et sans façon. 

— А!... слушаю. 

— Видишь ли, mon cher, — мѣсто ты имѣешь завидное, — могу сказать — fort profitable, по отчетамъ видно, что дѣло ты понимаешь, дѣйствуешь очень основательно... Что же значитъ, что и долговъ ты не платишь, и домой денегъ не шлешь?.. Или ты опять проигрался?., но на Константиновкѣ играть не съ кѣмъ? 

— Картъ я въ рукахъ не держалъ, отвѣтилъ Ястребовъ. — Дѣло проще: денегъ не имѣлось... 

— Какъ такъ? 

— Не откуда было взять, мой Богъ! 

— Закупъ фуража, хлѣба, припасовъ, инструментовъ, тачекъ, бутаръ, расчетъ рабочихъ и работъ et tout cela! съ изумленіемъ воскликнулъ тесть. 

— Покупалъ все Сунгуровъ; экономіи какихъ-то двѣсти двадцать рублей, которые я подарилъ ему. 

— Да онъ каторжный! Да я его съ бѣлаго свѣта сживу, чтобъ онъ впередъ такихъ штукъ не дозволялъ себѣ!., вѣдь ты даже въ настоящее время могъ имѣть уже около сорока тысячъ не считая послѣдующей экономіи отъ кормки лошадей и отъ работъ турфовыхъ и пластовыхъ!..вѣдь у тебя по крайней мѣрѣ сорокъ ло-





  ====page 41====

шадей показано единственно по отчетамъ... разрѣзъ въ половину менѣе отчетнаго. 

— Нѣтъ, всѣ семьдесятъ лошадей на лицо и работы какъ показано по отчетамъ, хвастливо отвѣчалъ Ястребовъ. 

— Но ты, Лука, сумасшедшій! C’est plus qu’un crime — c’est la stupidité imparbonable! 

— Да вѣдь такъ по смѣтѣ. 

— По смѣтѣ! мало ли что есть въ смѣтѣ! Развѣ для насъ съ тобой существуетъ она, эта смѣта!? 

Тузъ залпомъ выпилъ полный стаканъ лафита. 

— По смѣтѣ такъ! продолжалъ онъ въ сильномъ волненіи; — но куда при условіяхъ Константиновки ты размѣстишь семьдесятъ лошадей? гдѣ найдешь имъ работу? 

— Работа находится, возразилъ Ястребовъ, 

— Tiens, tiens! Я не думалъ, что мой зять, авторъ чстырехтомныхъ романовъ, такъ.,, такъ... простъ, наконецъ! Смѣта!.. А что же ты, позволю спросить, раздѣлишь съ ревизоромъ, когда онъ пріѣдетъ въ августѣ? — покажешь ему семьдесятъ лошадей: такъ, что ли!.. Ну, а правленіе тоже должно терять черезъ тебя ses profits constitués?.. Или и ему ты приведешь на показъ своихъ клячь? 

Ястребовъ почесалъ носъ. 

— Но одинъ не возьмешь? спросилъ онъ косвенно, не смотря на тестя, который при этомъ вопросѣ; вытаращилъ глаза. 

— А Сунгуровъ для чего къ тсбѣ приставленъ? насилу промолвилъ онъ... Тоже смѣты ради!.. 

— Неужели же мнѣ съ нимъ связываться и пачкать себя? вѣдь онъ, въ существѣ, n’est qu’nu vilain.





  ====page 42 ====

  — Вотъ, что! Такъ сказать — St. Antoine et ses tentations... Чтожъ? — не худо! Va, mon petit, va!.. Ho мы развѣ хуже тебя, если для нашихъ семействъ считаемъ нсобходимымъ жить avec vilains et vilains? Чтожь! — joue le prude! сиди на бобахъ, принимайся за новый обличительный романъ, живи манной небесной, будь неаккуратенъ передъ кредиторами, вѣрившими твоему честному слову, угощай жену чернымъ хлѣбомъ и... главное — о чемъ я прошу униженно — оставь службу къ которой приходится имѣть дѣло съ ѵіlаіn’ами... Твои же товарищи будутъ пить лафитъ не хуже этого... 

Тузъ выпилъ новый стаканъ вина. 

— Впрочемъ можетъ статься, прибавилъ онъ ѣдко, — ты манну предпочитаешь лафиту? De gustibus non disputandum est. 

Ястребовъ въ свой чередъ, принялся истреблять тонкое, нѣжное, чисто бархатное вино, — вѣроятно, для того, чтобы доказать несправедливость предположенія нѣсколько охмѣлевшаго тестя. 

— La positiones mauvaise, я согласенъ, — сказалъ онъ послѣ небольшаго молчанія, — mais que dois-ja faire pour m’en tirer. 

Тесть увидалъ, что Ястребовъ уступаетъ, не чувствуя подъ собою твердой почвы, и если, такъ сказать, еще брыкается, то для того только, чтобы отступить не слишкомъ быстро и позорно. Удовлетворенное самолюбіе въ душѣ помирило туза съ побѣжденнымъ зятемъ, къ которому онъ всегда былъ расположенъ и которому прочилъ великую будущность; но, въ свой чередъ, и ему хотѣлось побудировать, поломаться, заставить себя хоть нѣсколько попросить. 

— Что дѣлать? съ разстановкою отвѣтилъ онъ на 



  ====page 43====

вопросъ Ястребова... Куда намъ., старикамъ, учить вашу братію, писакъ! 

— Однако? 

— А ты знаешь эпиграфъ барона Брамбеуса къ его «Фантастическимъ путешествіямъ»? 

— Chaque baron а sa fantaisie. 

— Такъ. Ну, можетъ статься, моя фантазія тебѣ не понравится? 

— Понравится. 

— А если такъ, то прежде всего нещадно, хоть до смерти пороть этого мерзавца Сунгурова, пока онъ не отдастъ по крайней мѣрѣ trente pour cent съ цѣны покупокъ: c’est ta part legale; ему еще останется, — а то не по чину беретъ!.. Далѣе: сорокъ лошадей должны существовать только по бумагамъ — и вотъ тебѣ полсотни тысячъ въ одну недѣлю... Ну, далѣе — плата за снятіе турфовъ и промытой песокъ можетъ бытъ показана по меньшей мѣрѣ втрое... Остальное зависитъ отъ тебя... 

— Прійму къ свѣдѣнію... 

— Не принять ко свѣдѣнію, мой милый, нужно, а дѣйствовать нужно. Иначе поступать — просто, безчестно: ты и себя и другихъ лишаешь необходимаго, — а на это ты не имѣешь права... и, пожалуй, скоро и возможности не будешь имѣть. 

Послѣднее замѣчаніе имѣло характеръ ясной угрозы. 

— Ну, ну, ладно, помиримся! заискивающимъ голосомъ сказалъ Ястребовъ, въ вооброженіи котораго мелькнули — потеря мѣста, кредиторы, запутанность положенія и поруганное самолюбіе. 

Поученіе дальше пошло совсѣмъ миролюбиво.





  ====page 44====

VI.

Багулъ.

Про великорусскіе города, когда желаютъ ихъ похвалить, говорятъ обыкновенно, что «N городокъ — Москвы уголокъ». Къ Багулу такая льстивая кличка вовсе не подходитъ: слишкомъ далекъ онъ отъ Бѣлокаменной, да и вообще-то представляетъ слишкомъ мало сторонъ московской общественной жизни и внѣшности. Прежде всего, онъ вовсе не «дистанція огромнаго размѣра», а напротивъ, щеголяетъ уютностью и сжатостью. Его каменныя зданія, выстроенныя на кабинетскія и казенныя деньги, отзываются нѣсколько и казеннымъ вкусомъ, приведеніемъ всѣхъ частей къ одному нивеллируюшему знаменателю. Горные инженеры, носившіе прежде, при чисто гражданскихъ занятіяхъ, военный мундиръ, невольно придали и своимъ домамъ полустроевую форму, и если эта форма отдаетъ нѣсколько вольнодумствомъ, то, для объясненія, не худо вспомнить, что провинція даже на солдатъ дѣйству-





  ====page 45====

етъ неблаготворно, отучая ихъ отъ строгой дисциплины; тѣмъ болѣе растлѣвающе она вліяетъ на господъ инженеровъ съ ихъ офицерскими и шляхетскими привиллегіями. Мѣстныя сибирскія условія также не могли пройдти безслѣдно, и, благодаря имъ, Багулъ выступалъ изъ ряда другихъ микроскопическихъ провинціальныхъ городковъ. Населеніе его съ населеніемъ Москвы также не сходно: отставныхъ тузовъ здѣсь не водится — зане, набивъ карманы, они переѣзжаютъ въ Петербургъ или за-границу; малочисленное купечество тутъ не имѣетъ замѣтнаго общественнаго значенія; а бѣдное мѣщанство прежде находилось къ аристократіи города въ военно-поселенческихъ отношеніяхъ. Необходимо замѣтить, что въ Багулѣ, въ противуположность другимъ сибирскимъ городамъ, вовсе нѣтъ ссыльнаго элемента, такъ какъ великорусскимъ преступникамъ было запрещено появляться въ районѣ кабинетскихъ земель. «У насъ нѣтъ этой сибирской язвы», самодовольно провозглашалъ, при первомъ удобномъ случаѣ, багульскій валетъ, забывая съ одной стороны, что единственно съ помощью этой язвы въ Сибири зародилась гражданственность, а съ другой, что нерѣдко именно фигурныя карты общественной колоды гангренозно дѣйствовали на организмъ страны... 

Чѣмъ Багулъ всегда могъ хвалиться, это — бойкостью общественной жизни. Высшее общество его, образуя прочную, замкнутую корпорацію, постоянно подновляемую новыми элементами, выходившими изъ Горнаго корпуса, безпрерывно жило богато и весело. Деньги сами просились въ карманъ, и если щедро отправлялись въ магазины петербургскихъ иностранцевъ, то взамѣнъ себя посылали въ Багулъ весь комфортъ





  ====page 46====

западной Европы. Научное образованіе этого общества сдерживало безумства расточительности, или, по крайней мѣрѣ, придавало ему приличную внѣшность. Грязь хлѣвовъ не зіяла въ гостиныхъ рядомъ съ мраморомъ, малахитомъ, бронзою и золотомъ; богатые экипажи отличались изяществомъ и легкостью; кровные рысаки соотвѣтствовали роскоши упряжи; библіотеки красовались не одними переплетами: игра велась широко, но прилично и относительно честно. 

Среднее общество, состоящее изъ не-инженеровъ, плелось хотя и съ натугою, за образомъ жизни высшаго, и, пользуясь крупными крохами чужой трапезы, имѣло свои удовольствія, менѣе деликатныя, менѣе приличныя и хуже обстановленныя, но которымъ иногородные гости завидовали отъ всей души. И тутъ довольство виднѣлось на каждомъ шагу, а оно заманчиво! 

Нисшій классъ... но кто, почти полвѣка назадъ, говоря объ обществѣ, думалъ о такъ называемой меньшей братіи? 

Особенно бойко шевелился Багулъ, когда, по окончаніи промысловой операціи, въ октябрѣ мѣсяцѣ, съѣзжались сюда управители пріисковъ и заводовъ; тогда, шла сдача намытаго золота, дѣлежъ полученныхъ выгодъ, погоня за новыми мѣстами и командировками въ Петербургъ. Дружба не мѣшала хорошему знанію ариѳметики; корпоративное товарищество не мѣшало рытью ямъ товарищамъ, а все вмѣстѣ обусловливало усиленную дѣятельность. 

Ястребовъ пріѣхалъ въ Багулъ въ іюнѣ, засталъ относительную тишь; но такъ какъ городъ все же не оставался безъ людей, то время у него уходило далеко скорѣе, чѣмъ на Константиновкѣ. Жена его едва успѣла



  ====page 47====

положить начало іереміадѣ о бѣдной не удачной жизни, переполненной, по ея словамъ, всевозможныхъ лишеній: такъ мало она видѣла мужа. 

— Что можетъ быть противнѣе моего положенія! истерично восклицала она. Мадамъ Эрносъ посылаетъ по почтѣ въ Парижъ мыть свои носовые платки, а я должна конючить у отца по сотнямъ рублей. Обвыдовичъ привезъ женѣ три платья по восемьсотъ рублей каждое, а я чуть не принуждена перешивать старыя тряпки. Хорошо что еще papa не отказываетъ, а не то — просто орёръ!.. И развѣ мнѣ пріятно, когда tes créanciers, при нашемъ имени дозволяютъ себѣ гримасы... c’est agaçant и т. д. 

Лука Иринарховичъ въ первые дни приводилъ самыя почтенныя возраженія, даже сердился на жену, что она словно заставляетъ его faire des bassesses ignobles; но послѣ бесѣды съ тестемъ, старался утѣшить жену обѣщаніями блестящаго будущаго и нѣжностями. Супруга его была женщина красивая, полная и нѣсколько сантиментальная; поэтому послѣдній аргументъ его самозащиты имѣлъ значительный успѣхъ, хотя мирныя отношенія не оставались безъ перерывовъ и самый пустякъ представлялъ достаточный поводъ для начала женскихъ арій въ минорномъ тонѣ. Нужно отдать справедливость Ястребову, что утѣшая жену и соглашаясь съ тестемъ, онъ дѣйствовалъ не совсѣмъ искренно. Ему вовсе не хотѣлось повести службу на рекомендованныхъ ему началахъ; мысль о взяткѣ тягостно дѣйствовала на его умъ, и онъ перебиралъ способъ за способомъ, чтобы иначе выплестись изъ своей position mausaise... Выиграть бы! мечталъ онъ не разъ... но особенно большой игры не предвидѣлось. «Теперь зима,



  ====page 48====

выиграешь десять-двадцать тысячь — и баста: что-жь пользы?» 

Ястребовъ невольно помышлялъ и о томъ, что не худо сдѣлалъ бы тесть, если, уже достаточно поживъ на свѣтѣ, отправился бы къ своимъ прародителямъ. Но тесть, несмотря на свои шестьдесять пять лѣтъ, наслаждался полнымъ здоровьемъ, съ удовольствіемъ попивалъ добрый лафитъ и съ нетерпѣньемъ ожидалъ генеральскаго крестика. Умъ бойкій, но поверхностный, Ястребовъ не строилъ плановъ посерьезнѣе, не помыслилъ о перемѣнѣ образа жизни, молилъ случай помочь ему, призывалъ къ себѣ счастіе даже цѣною, несчастія другихъ людей, — но красть казенныя деньги не желалъ. Въ немъ жила русская нравственность его времени, которая притомъ, несмотря на всю невысокость ея пробы, была все-таки рѣдкою: въ корпусахъ и ей не учили. 

Тесть, однако, обманутый наружнымъ согласіемъ Ястребова, сталъ относиться къ нему чисто дружески, тѣмъ болѣе, что видѣлъ его уступчивость женѣ. Подъ вліяніемъ довольства побѣдителя, онъ, за вечернимъ чаемъ, спросилъ у зятя не нужно ли ему презрѣннаго металла. 

— Я взялъ съ собою тысячъ десять казенныхъ, неопредѣленно отвѣтилъ Ястребовъ. 

— Для Багула этаго, mon cher, мало; вѣроятно, ты уже истратилъ ихъ. 

— Не всѣ. 

— Si tu me les rends an mois d’octobre. 

— Mais c’est sur. 

— Hy 15-20 тысячъ одолжу…

— Vous êtes bien bon.





  ====page 49====

  Видно было, что тузъ деньги приготовилъ заранѣе, потому-что тотчасъ же принесъ ихъ; да и о возвратѣ, по всей вѣроятности, думалъ мало, такъ какъ, передавъ пачки, замѣтилъ небрежно: 

— Послѣ перечтешь. 

Съ полученными деньгами Ястребовъ въ тотъ же вечеръ отправился къ Обыдовичу, гдѣ засталъ человѣкъ шесть за банкомъ. 

— А, Ястребовъ! желанный гость! радушно возгласилъ хозяинъ. Что поздно? 

— Mieux vaut tard que jamais. Я и поздно не помѣшаю вамъ — продолжайте. 

— Напротивъ: пожалуйста помѣшай: Замурзуевъ всѣхъ обижаетъ, — бьетъ по десяти картъ сряду. 

— А сколько въ банкѣ? спросилъ Ястребовъ, котораго передернуло при видѣ игры.

— Тысячъ восемь, отвѣтилъ Замурзуевъ. 

Ястребовъ вынулъ на удачу карту и тихо сказалъ. 

— Банкъ! 

— Evohé! tu fougoeux, mon cher! весело воскликнулъ Обыдовичъ.

Карта была дана въ соникѣ. Лука Иринарховичъ, скомкавъ деньги, небрежно положилъ ихъ въ карманъ. Замурзуевъ позеленѣлъ, попросилъ карандашъ и клочокъ бумаги и написалъ нѣсколько строкъ домой. Черезъ десять минутъ ему принесли толстый портфель съ деньгами. Онъ отсчиталъ сто сторублевыхъ ассигнацій и положилъ ихъ на столъ. 

— Еще десять тысячъ! провозгласилъ онъ, — кто хочетъ?

Ястребовъ въ туже минуту снова накрылъ деньги. По третьему абцугу карту били.                     





  ====page 50====

— Всѣ! торопливо сказалъ онъ банкомету. 

— Какая карта? 

— Поле. 

Двойка упала на сторону Дуки Иринарховича, который потомъ сорвалъ у Замурзуева еще три банка по прежнему кушу. 

— Везетъ! радовался молоденькій Анзаровъ. 

— Везетъ какъ утопленнику, вторилъ хозяинъ. 

— Справедливая судьба вознаграждаетъ меня, господа, за мой долгій постъ, отвѣчалъ на ихъ любезности Ястребовъ: Une bonne fée. 

— Кому мать, кому мачиха! угрюмо замѣтилъ Замурзуевъ, запирая пустой портфель. 

Играть перестали, и послѣ мастерскаго ужина отправились по домамъ. Жена Ястребова не спала. 

— Ахъ, Lucien, отозвалась она съ упрекомъ, перемѣняя, по обыкновенію, неблагозвучное имя Дуки на громкое прозвище Люція, — пріѣхалъ на нѣсколько дней — и дома не сидишь. Согласись — что для меня это вовсе не лестно... 

— А это лестно? весело перебилъ Ястребовъ, выбрасывая изъ всевозможныхъ кармановъ пачки денегъ, 

— Ты выигралъ? много? 

— Тысячъ пятьдесятъ. 

— Ну, слава Богу, слава Богу! вотъ радость-то! Милка ты мой, умница моя! — а то приходилось опять у папки клянчить. 

— Нѣтъ, не клянчь: тебѣ половина выигрыша. 

Эта ночь для супруговъ была одною изъ самыхъ веселыхъ ихъ совмѣстной жизни. У нихъ бывало денегъ и болѣе пятидесяти тысячъ — и очень нерѣдко; но деньги при деньгахъ, безъ нужды, деньги къ день-





  ====page 51====

гамъ, вовсе не составляютъ причины особенной радости, будь даже онѣ заработаны тяжелымъ трудомъ. Заслуженными деньгами гордятся, но имъ не радуются; они не производятъ одуряющаго впечатлѣнія, ради ихъ съ ума не сходятъ. Дѣло другое — неожиданныя деньги, ни-за-что ни-про-что свалившіяся съ неба въ минуту большей или меньшей крайности, когда, ради безусловной или условной нужды, приходится человѣку унижаться въ собственныхъ глазахъ и поступать нечестно въ отношеніи другаго человѣка, вся вина котораго состоитъ въ благородной довѣрчивости... Эти деньги не лучше, но веселѣе: кровь начинаетъ сильнѣе обращаться, воскресаютъ убитыя надежды, являются забытыя или отброшенныя потребности, воображеніе прихотничаетъ и иногда доводитъ до галлюцинацій, открывающихъ двери въ сумасшедшій домъ; эффектъ неожиданной радости, какъ и эффектъ глубокаго горя, дѣйствуетъ на нервный организмъ не хуже пріема стрихнина. 

Мужъ и жена, дѣйствительно, заснули подъ роемъ самыхъ обольстительныхъ грезъ. Madame Ястребовой, утомленной страстью, изноенной нѣгою, снилось, что ея Люцій выигралъ денегъ, больше чѣмъ у papa, даже больше чѣмъ у самаго начальника всѣхъ кабинетскихъ промысловъ, и она не только платки, но даже ботинки свои посылаетъ чистить въ Парижъ, по почтѣ. Ихъ богатый домъ сталъ еще богаче; онъ тотъ же да не тотъ: гостиная уютнѣе, но прихотливѣе; зала бьетъ страннымъ свѣтомъ; мебель въ ней легче пуху, и самая-то зала стала какою-то нескончаемо-длинною... чортъ знаетъ въ какомъ серебристомъ, глазетовомъ туманѣ пропадаетъ ея входная дверь; чортъ знаетъ почему



  ====page 52====

вдругь появился въ ней миніатюрный столъ съ зеленымъ сукномъ... Да! на немъ карты и много, много денегъ. 

Лука Иринарховичъ не спалъ дольше жены, такъ какъ испытанное имъ физическое волненіе было сильнѣе, да и задачи его мышленья были поглубже и практичнѣе. Онъ, прежде всего, занялся умственными расчетами — какія дыры своего бюджета можетъ онъ заткнуть выигранными деньгами. Сначала онъ предполагалъ заткнуть ихъ полными кушами; но потомъ, когда припомнилъ мало-по-малу всѣ нужды, всѣ долги и всѣ желанія, то послѣднихъ оказалось такъ много, что онъ значительно пооборвалъ и пообщипалъ свои затычки... Тестю отдать деньги — совершенно нельзя, размышлялъ Ястребовъ, но ему необходимо сдѣлать какой нибудь подарокъ, хоть въ пятьсотъ рублей: онъ подарки любитъ и очень ими дорожитъ... Фалеву заплатить весь долгъ невозможно: около тридцати тысячъ придется отдать... развѣ внести пока двадцать... десять... пять, наконецъ? но опять коляску необходимо выписать новую и т. д. 

Долго думалъ Ястребовъ о способѣ распредѣленія выигранныхъ денегъ, — но незамѣтно мысль его ушла въ сторону отъ этого важнаго предмета и устремилась на тестя и на службу. 

Если бы выиграть еще тысячъ восемьдесятъ, началъ онъ мечтать, — (а отчего не выиграть? — счастье, кажется, опять ко мнѣ вернулось, игрою же пользоваться — я умѣю), — то какой носъ я приставилъ бы своему нравоучающему старикашкѣ! Право — во всю губернаторскую улицу. Отъ Сунгурова (наказать то его я накажу!) ни копѣйки, никому — ничего, а смѣнить меня —



  ====page 53====

нѣтъ права, потому что все въ порядкѣ все по смѣтѣ, что хочешь смотри, кто хочешь считай... Работы даже усилилъ бы... 

Тутъ онъ заснулъ — тревожно, съ перерывами. Можно было замѣтить по его жестамъ и улыбкамъ, что и во снѣ онъ наставляетъ носъ тестю и усиленно моетъ золото въ Константиновкѣ. Въ самомъ дѣлѣ, ему видѣлось, что онъ, за удачныя намывки, за познанія и безкорыстіе, сдѣланъ владыкою всего горнаго вѣдомства; подъ его руководствомъ, по его инструкціямъ, которыя онъ подписываетъ необыкновенно-замысловатымъ образомъ, — на Алтаѣ и по Нерчѣ кипитъ дѣятельность, сооружаются поисковыя партіи къ Телецкому озеру и къ Бѣлухѣ; въ Багулъ свозятся массы золота и серебра; рабочій сытъ, доволенъ и поетъ веселыя пѣсни, въ которыхъ упоминается имя Луки Ястребова; взяточниковъ съ озлобленіемъ гонитъ онъ вонъ по шеямъ, безъ малѣйшихъ церемоній; съ улыбкою выпроваживаетъ изъ службы тестя, предлагая ему какое-то почетное, но безвредное назначеніе; героя своего романа за подлоги и продажу воровскаго золота онъ сажаетъ въ тюрьму. Нѣтъ, не только Алтай, но весь міръ благоденствуетъ, благодаря поручику (и на большомъ посту онъ какъ-то остался поручикомъ) Ястребову, который трудится, распоряжается, наказуетъ злыхъ и награждаетъ добродѣтельныхъ. Онъ не понимаетъ только — почему въ присутствіи, гдѣ онъ предсѣдательствуетъ вмѣсто зерцала лежатъ четыре тома его романа, а передъ нимъ въ полной формѣ стоитъ угрюмый Замурзуевъ съ колодою картъ въ рукахъ и съ пустымъ портфелемъ?.. 

Впрочемъ ночь-на-ночь не приходитъ. Въ слѣдующій вечеръ, Ястребовъ, подмываемый вчерашнею уда-





  ====page 54====

чею, ни съ кѣмъ почти не расплатившись, снова отправился въ гости къ Анзарову, веселый и нетерпѣливый. Игра началась скоро, и шла ровно, тѣмъ болѣе, что Лука Иринарховичъ старался расчитывать ставки, играть разумно, по разъ принятой системѣ. Но къ разсвѣту судьба улыбнулась Замарзуеву: онъ не только отыгралъ проигрышъ, но еще разгорячившійся Ястребовъ на честное слово остался ему долженъ слишкомъ семьдесятъ тысячь рублей: кушъ рѣшительно не по средствамъ. 

Дорогою къ дому Ястребовъ рѣшался застрѣлиться: но въ раздумованьи дождался бѣлаго дня и прилилъ какое-то не приходившее ранѣе намѣреніе. 

— Правда ли, что ты такъ много проигралъ, сурово спросилъ его на другой день тесть, ужъ какъ-то разузнавшій результатъ вчерашней игры. 

— Qui ne risque rien — ne gagne rien. 

— Но ты ужъ слишкомъ рискуешь... какъ расчитываться будешь!.. 

Въ Октябрѣ увидите, а теперь я ѣду на «промыслъ»! 

Слово «промыслъ» Ястребовъ произнесъ съ какою-то злою и непонятною ироніею. 

— Съ Богомъ... когда? 

— Сегодня вечеромъ. 

— Не забудь же mes conseils. 

— Не забуду. 

— Сунгурова тоже не жалѣй. 

— Не безпокойтесь: какъ бы вамъ не пришлось его жалѣть... 

— Пустяки, mon cher: сабакѣ — сабачья смерть.





  ====page 55====

VII.

Ученье въ прокъ.

На Константиновкѣ работы шли заведеннымъ порядкомъ, развѣ немного лѣнивѣе. Часу въ пятомъ утра нарядчики, по раскомандировкѣ, оставленной Ястребовымъ и передаваемой Сунгуровымъ, указывали замѣръ явившимся на звонокъ рабочимъ. Тотчасъ же начиналось кайленье пласта, складка песковъ въ тачки и отвозка ихъ къ бутарамъ. 

— Ишь пропастина, чтобъ ее язвило! восклицалъ малосильный, но рьяный на работу Перебѣдневъ, стараясь откайлить увѣсистую груду замясниковѣвшаго пласта. 

— А чего сразу прешь во-повоскольку! филосовски отвѣтилъ ему геркулесообразный Фроловъ. Удивишь! 

— Урка не кончишь... 

— Не-видаль — плевать! съ бабами потомъ валандаться что-ли... затянись-ка! 

Фроловъ покровительственно подалъ находившуюся у него въ рукахъ носогрѣйку Перебѣдневу, прозванному Макаркою, хотя попъ крестилъ его Егоромъ. Макарка бросилъ кайлить и принялся за трубочку.





  ====page 56====

  — Я, братецъ ты мой, вчерась больше рубля выфартилъ — такъ купилъ табаку, хвастливо разъяснилъ Фроловъ. 

— Что говорить! — тебѣ фартъ нонече, уныло отвѣтилъ Перебѣдневъ. 

— Фартъ. 

— Ты, небось, и золотицу сбурилъ? 

— По твоему, держать, что-ли? 

— А я играть кинулъ: все сняли. 

— На то ты и есть Макаръ! Безъ игры что? — въ скопцы проситься. 

— Эй вы, черти, работайте! крикнулъ на бесѣдовавшихъ проходившій унтеръ-штейгеръ. 

— Что, Василіи Ивановичъ, про нашего не слышно чего? спросилъ его заискивающимъ голосомъ Фроловъ. 

Отвѣта не послѣдовало. 

— Тоже морду въ небо тянетъ, стерва этакой... 

Кайленье возобновилось, Фроловъ сдѣлалъ пять-шесть могучихъ ударовъ ломомъ и глыба разомъ осѣла. 

— Сторонись! придавитъ! молодцевато крикнулъ онъ. 

Въ восемь часовъ раздавался колокольчикъ, и рабочіе отправлялись къ кипятку; кому по средствамъ приходился кирпичный чай, тотъ добывалъ на кухнѣ горячую воду, накрашивалъ въ нее кирпичъ, сыпалъ туда достаточную дозу соли, а при возможности и перцу, наливалъ эту бурду въ деревянную чашечку и пилъ ее съ чернымъ хлѣбомъ и большимъ апетитомъ. Проюрдонившіеся, т. е. проигравшіеся или неимѣвшіе денегъ, чаю не пили. Скоро заработать что нибудь на Константиновкѣ даже самою усиленною дѣятельностью





  ====page 57====

было почти невозможно, такъ какъ пріискъ еще не обжился, не завелъ бабъ съ бабоводными дѣлами и соединенными съ ними доходами; утаенныя золотины не продавались, такъ какъ спиртоносы не обрѣли пока дороги къ Константиновкѣ; Сунгуровъ же, продававшій чай, табакъ и прочіе припасы, въ долгъ не вѣрилъ. Вслѣдствіе этого, проюрдонившiеся довольствовались простою ключевою водой и пользовались только роздыхомъ, послѣ котораго работа возобновлялась и тянулась вплоть до обѣда, до половины двѣнадцатаго. Тогда работали по преимуществу усердно: могучими руками отрывались громадные куски земли; тачки живо перебѣгали отъ забоя къ бутарамъ; рубахи на рабочихъ были мокры — хоть выжми. 

Обѣдъ въ скоромные дни состоялъ изъ щей съ фунтомъ мяса на каждаго; по праздникамъ и четвергамъ бывала каша; въ дни постные — горохъ и капуста представляли главныя блюда. Собственно, рабочимъ всегда полагался опредѣленный закономъ паекъ и каждый могъ пользоваться по произволу и употребить куда заблагоразсудится; но на новыхъ пріискахъ артель въ отношеніи пищи является положительною необходимостью, такъ какъ, въ противномъ случаѣ, проюрдонившiеся остались бы навѣрное безъ всякой пищи. Иной азартный игрокъ спускалъ не только платье и «подмогу», но и муку и говядину, послѣ чего приходилось довольствоваться трапезою св. Антонія. На Константиновкѣ и существовалъ артельный котелъ, спасавшій если не всѣхъ, то, по крайней мѣрѣ, большинство отъ голодной смерти. 

— Сообча, братцы, всегда лучше, говорилъ какъ-то послѣ обѣда Митька Шустрой или Юркой. Одному въ



  ====page 58====

нашемъ дѣлѣ пропасть нужно. Послали, братцы, меня однова къ Змѣй-горѣ; дали паекъ на руки — весь, какъ слѣдъ тому быть. Что жъ, братцы? — прожралъ ли я, али другое что, — токмо съ полмѣсяца пропитаніе мое имѣлъ я милостынею... вотъ что! 

— Еще бы! возразилъ ему кто-то: — жрать ты небось ловокъ, — съ тобой у котла ждать нечего. 

— Ишь ты, лѣшій! жалость забрала! тьфу! 

— Что жалость? извѣстно, что послѣ вашего брата, юркихъ, котлы мытья не просятъ. 

— А послѣ васъ, свиней, куда, подумаешь, смыть нужно: не равно, язви васъ, — корова угрузнетъ тамъ... 

— Нѣтъ, не то, братцы, — вмѣшалось въ разговоръ новое лицо, — а вотъ что: безъ артели — пошли бы мы всѣ по Гаврюшкиной дорогѣ. 

— Это правда! 

— Правда! правда! поддержали всѣ присутствующіе. 

Гаврюшко былъ одинъ изъ проюрдонившихся. Проигравшись окончательно, и не имѣя добрыхъ товарищей, онъ безъ пищи отощалъ до крайности, такъ что работа валилась изъ рукъ; его отодрали и отправили въ больницу. Человѣку ѣсть хотѣлось, а остроумный фельдшеръ его лѣчить началъ. Онъ промаялся съ мѣсяцъ и зачахъ какъ бесмысленное животное. На рабочихъ Константиновки, которымъ причина смерти была ясна, этотъ случай подѣйствовалъ наставительно и они не рѣдко вспоминали Гаврюшку. 

Обѣденный роздыхъ продолжался часа полтора и даже два. Почти всѣ спали въ это время. Потомъ спѣшили доработыватъ урки, т. е. положенные, каждому уроки. Кто кончалъ раньше — уходилъ, или помогалъ





  ====page====

другимъ, по условію, или просто, по дружбѣ. Помога эта называлась калтаемъ. 

— Вы еще свое работаете? спрашивали одни рабочіе другихъ. 

— Нѣтъ, калтаимъ, братцы! 

— Рано управились... 

Макарка всегда опаздывалъ; тяжело, бывало, бѣдному; но Фроловъ помогалъ ему какъ могъ — онъ его словно любилъ, жалѣлъ и поэтому покровительствовалъ; однако и его терпѣнье не рѣдко истощалось. 

— Эхъ, кумаха разтряси тебя съ твоею чорною немочью! восклицалъ онъ. 

Въ шесть часовъ полагался вечерній кипятокъ, а часу въ восьмомъ работа совершенно прекращалась — и всѣ отправлялись по домамъ ужинать, спать или играть. Азартные игроки просиживали до самой зари, и на слѣдующій день выходили на работу измученные, безсильные, но въ существѣ крайне довольные убитымъ временемъ. Кому былъ фартъ, тотъ, не имѣя силъ работать самъ, нанималъ другихъ или платилъ дань нарядчикамъ и штейгерамъ, которые прикрывали бездѣятельность уважительными причинами или давали назначенье, не требующее сильнаго физическаго труда. Зато несчастливцы часто поилачивались своими спинами, а подчасъ и жизнью. 

Временный командиръ пріиска, Сунгуровъ, былъ — что называется — мужикъ непромахъ. Ему считалось около сорока шести лѣтъ; онъ приземистъ, здоровъ какъ волъ, бѣлокуръ и ие особенно красивъ, такъ что даже густые, длинные, полурыжіе бакенбарды его нисколько не скрашивали непріятности лица. Граматность его ограничивалась умѣньемъ записать расходъ и вести





  ====page 60====

счетъ. Нельзя сказать, что онъ сталъ знаменитъ особенными заслугами; но для холостаго начальства его полезность всегда была несомнѣнна, такъ какъ раньше онъ могъ хоть изъ земли достать для начальства хорошенькую дѣвочку; потомъ, въ угоду другихъ, онъ женился на красивой, высокой, нѣсколько разжирѣвшей любовницѣ одного изъ сильныхъ міра сего, наконецъ, выростивъ миловидную дочку Оленьку — и ее былъ не прочь предложить «значительному человѣку», хотя незначительнаго человѣка за малѣйшее поползновеніе въ этомъ отношеніи поколотилъ бы безъ всякаго милосердія и надѣлалъ бы ему всемозможныхъ гадостей. 

— Вѣдь я отецъ, а она мнѣ дочь — такъ я ее блюсти долженъ, говорилъ Сунгуровъ совершенно серьезно, забывая, вѣроятно, что если Оля и не ночевала иногда дома, то именно по его родительскому приказанію. 

Лакействуя передъ начальствомъ, и постоянно около него тершись, Сунгуровъ отлично зналъ гдѣ и чѣмъ можно воспользоваться; живя относительно не дурно, наряжая жену и дочь, онъ еще до Константиновки сколотилъ тысячъ десять рублей; благодаря же неопытности Ястребова, онъ вдругъ завхатилъ до двадцати, и конечно пріобрѣлъ бы еще болѣе, если бы понялъ въ самомъ началѣ, что Ястребовъ такая дурья голова, какою оказался впослѣдствіи въ глазахъ своего подчиненнаго. 

— Ну, такихъ не видалъ еще! насмѣшливо подумалъ онъ представляя, Ястребову счеты своихъ покупокъ. 

Богатство не заставило однако бросить пріобрѣтенныя имъ привычки; онъ по прежнему накупалъ въ городѣ разнаго рода припасы, которые продавалъ ра-



  ====page 61====

бочимъ, нисколько не стѣсняясь въ цѣнахъ, потому особенно, что въ данномъ случаѣ сознавалъ силу своей монополіи. Только покучивать изъ-подъ-тишка началъ онъ въ размѣрахъ достаточно-грандіозныхъ и — посѣти его Ястребовъ ясной ночкой — то не разъ онъ засталъ бы его крайне «веселенькимъ», или просто «невяжущимъ лыка», впрочемъ — незадорнымъ и въ самомъ кутежѣ. Оставшись хозяиномъ промысла, Сунгуровъ пилъ нетолько ночью, но и днемъ. 

— Я теперь, значитъ, глава! — самодовольно восклицалъ онъ, — само начальство! 

А Ястребовъ катилъ уже къ Константиновкѣ, мрачный, злой, постоянно обдумывающій свое тяжелое положеніе. Иногда, полуохваченный дремотою, онъ словно бредилъ, повторяя слова объясненія съ текстомъ. Qui ne risque rien — ne gagne rien! повторялъ по нѣсколько разъ совершенно машинально... Какъ рисковать? спрашивалъ онъ себя... Много, много нужно!., сто тысячь изъ Сунгурова не выбьешь... А впрочемъ, смѣлость города беретъ — qui ne risque rien — ne gagne rien!.. 

Вотъ показались пріисковыя постройки, вотъ разрѣзъ. Рабочіе, заслышавъ колокольчики и бубенцы, принялись за кайла и лопаты. Бойкіе кони живо поднесли Ястребова къ дому, гдѣ на порогѣ встрѣтилъ его подкутившій Сунгуровъ. Едва подчиненный успѣлъ попривѣтствовать своего начальника, какъ уже получилъ нѣсколько полновѣсныхъ пощечинъ. 

— А бестія, пьянъ! оралъ Ястребовъ: такъ-то ты смотришь за другими! розогъ! 

— Я, ваше выскобродіе, урядникъ, — едва возразилъ очумѣвшій Сунгуровъ. 

— Ты урядникъ? вотъ что!., грубить? каторжнымъ



  ====page 62====

 ты будешь, мерзавецъ!.. Запереть его! приказалъ Ястребовъ подвернувшемуся рабочему, — караулить его и ничего не давать, даже воды! 

Сунгуровъ, своимъ лакействомъ сдѣланный подлымъ трусомъ, и не ожидавшій бури, совершенно растерялся подъ ударомъ грянувшей грозы. Кускомъ дерева, безъ малѣйшей мысли, поплелся онъ за рабочимъ, надъ которымъ часомъ раньше начальнически издѣвался. Какъ снопъ повалился онъ въ темномъ чуланѣ, куда его заперли. Въ чемъ состояла провинность — онъ не понималъ. Выпилъ? но обыкновенно на это слишкомъ строго не смотрятъ, особенно если выпьетъ урядникъ. Мало-по-малу, прійдя въ себя, онъ началъ пріискивать другія причины. «Должно, все тесть сказалъ и пояснилъ», подумалъ Сунгуровъ наконецъ, и сознался, что дѣло въ такомъ случаѣ крайне плохо: прійдется все отдать — иначе со свѣта сгонятъ... 

Ястребовъ между тѣмъ пошелъ осматривать работы, и тутъ же наткнулся на бѣднаго Макарку, котораго всегда жалѣлъ и, по его малосилію, хотѣлъ перевести въ разрядъ конюховъ или прислуги. Перебѣднсвъ, не замѣтивъ вдругъ появившагося начальника, копался въ пескѣ, выискивая блеснувшую ему крупную золотину: такія вещицы обыкновенно прикарманиваются — въ видахъ возможности продажи, если не въ настоящемъ, то, по крайней мѣрѣ, въ будущемъ. Не увидитъ ее закайльщикъ, то спуститъ на хвосты промывальщикъ: только въ рѣдкихъ случаяхъ, при самомъ бдительномъ надзорѣ, она ускользаетъ отъ рабочихъ. 

— Ты, мерзавецъ, что копаешься? напустился Ястребовъ. Золото воровать? 

Лицо Макарки окрасилось кровью, ручьемъ полив-





  ====page 63====

шеюся подъ ударами Ястребова, который мгновенно при видѣ этой хлынувшей крови опомнился: ему самому стала омерзительна картина допущеннаго имъ грубаго произвола; потупивъ глаза, онъ повернулъ къ занимаемому имъ домику.        

— Э, братцы, плохо! нашъ-то по скуламъ ѣздить началъ, зашептали между собою рабочіе. Макарку искровенилъ. 

— На то онъ и есть Макаръ! вздумалъ кто-то подтрунить, но окружающіе взглянули на него недружелюбно — и онъ поскорѣе хватился за лопату. 

Ястребовъ, едва добравшись до своего кабинета, заперся на крючекъ и сѣлъ передъ письменнымъ столомъ, поддерживая обѣими руками голову, которая склонялась подъ тяжелымъ гнетомъ печальныхъ мыслей. Богъ вѣдаетъ какъ далеко бродили эти мысли; трудно было прочесть на чисто-омертвѣвшсмъ лицѣ Ястребова — продумывалъ ли онъ настоящее, вспоминалъ ли блестящее прошлое, или заботило его будущее. Только изрѣдка надвигались на лобъ его глубокія морщины и около губъ образовалась кислая, усталая гримаса. Наконецъ, Лука Иринарховичъ не выдержалъ и слезы градомъ полились по блѣднымъ щекамъ его. 

— Мерзавецъ я, полный, безпощадный мерзавецъ, — повелъ онъ громкую рѣчь самому себѣ: — дожилъ, добрался таки до всякаго униженія! Кругомъ въ долгу… товарищи чуть не пальцами показываютъ... передъ тестемъ подличаю... людей быо! Эхъ, даже на столько душевной силенки нѣтъ, чтобы покончить съ собою... или покончить? 

Онъ вынулъ изъ письменнаго стола великолѣпный, достаточно увѣсистый старинный турецкій пистолетъ,



  ====page 64====

продулъ его, тщательно осмотрѣлъ кремень и приложилъ дуло ко-лбу. 

Вдругъ раздался колокольчикъ, звавшій рабочихъ на кипятокъ. Ястребову, по привычкѣ, невольно, даже подъ дуломъ пистолета, пришла мысль о раскомандировкѣ работъ на будущій день. Онъ было кликнулъ Сунгурова, но вспомнилъ, что тотъ арестованъ по его приказанію. Развѣ выпустить его? подумалъ Ястребовъ... Но деньги... деньги! 

Тѣмъ не менѣе Сунгуровъ былъ выпущенъ и испуганный, трясущійся явился онъ къ своему начальнику. 

— Что? вытрезвился? угрюмо спросилъ его Ястребовъ. 

Сунгуровъ упалъ на колѣни. 

— Виноватъ-съ! простоналъ онъ. 

— Развѣ ты въ пьянствѣ только виноватъ? Гдѣ деньги отъ закуповъ? Что молчишь?

— Внноватъ-съ! повторилъ Сунгуровъ. 

— Ты, можетъ, думаешь отдѣлаться 20-30 тысячами, что укралъ? Нѣтъ, шутишь! отдашь сто. 

— Сто? изумленно спросилъ урядникъ, приподнимаясь съ колѣнъ. Сто? Ста нѣтъ и не было. 

— Чтобъ были! понимаешь — чтобъ были! 

— Но, ваше... 

— Никакихъ но я слышать не хочу! понимаешь: не хочу! съ отчаяніемъ въ душѣ повторилъ Ястребовъ, передъ глазами котораго то носились кучи денегъ, дозволяющія ему выбраться изъ пропасти, то дуло пистолета, брошеннаго передъ приходомъ Сунгурова на столъ. 

Сунгуровъ началъ оживать, приходить въ себя. 

— Можно и сто достать, началъ онъ совсѣмъ оправившись, — можно достать.





  ====page 65====

 Пришла минута смутиться Ястребову. 

— Развѣ ты Константиновку продашь? спросилъ онъ неловко. 

— Три-четыре пудишка. 

— Тебѣ, видно, дѣло знакомое... 

— Знакомое, нагло отвѣтилъ Сунгуровъ, который чувствовалъ, что подъ нимъ почва становится гранитною, такъ какъ онъ хорошо понималъ, что безъ нужды, крайней, вопіющей нужды, начальство не завело бы такого щекотливаго разговора. 

— Кому продашь? 

— Есть человѣкъ въ Ковальскѣ: купецъ Зубовъ. 

Ястребовъ молчалъ около десяти минутъ; потомъ взялъ пистолетъ и нацѣлилъ имъ въ грудь Сунгурову, у котораго по кожѣ пошли мурашки и холодныя иглы. 

— Я тебя — началъ Ястребовъ медленно, процѣживая каждое слово, — убью какъ собаку, если въ теченіи полумѣсяца ты не достанешь мнѣ сто тысячь и проронишь кому бы то ни было единое слово... слышишь? 

— Слышу-сь... 

— Маршъ! черезъ двѣ недѣли жду тебя. 

Сунгуровъ вылетѣлъ стрѣлою. На Ястребова словно напалъ столбнякъ: онъ стоялъ на прежнемъ мѣстѣ съ тѣмъ же угрожающимъ видомъ. 

— Воръ! произнесъ онъ наконецъ... Лука Ястребовъ — воръ!.. Ну, что же? — игрокъ и воръ — развѣ это не тоже самое? 

———

Въ августѣ, вернувшійся съ пріисковъ горный ревизоръ сдѣлалъ объ Ястребовѣ блистательнѣйшій отзывъ; по его выраженію, Ястребовъ оказался не только



  ====page 66====

un homme comme il faut, spirituel er intelligeant, но и знатокъ своего дѣла, maître.

Тесть весело осклабился и чувствительно пожалъ руку ревизору. 

Въ октябрѣ въ Багулъ явился самъ Ястребовъ съ отчетами; всѣ долги имъ были уплачены до копѣйки; даже тестю онъ предложилъ обратно занятую въ іюнѣ сумму денегъ.       

— Fi donc, возразилъ тесть, c’est ne sont que de bagatelles. 

— Tiens! процѣдилъ Ястребовъ. 

Золота съ Константиновки поступило — правда не десять пудъ, какъ ожидали, но все же 6 пудъ, 2 фунта, 28 золотниковъ и 14 доль, — на 28 золотниковъ и 19 доль больше смѣтнаго назначенія. 

Начальство представило Ястребова къ наградѣ. 

Сунгуровъ получилъ классный чинъ и въ новомъ званіи пропьянствовалъ безобразнѣйшимъ образомъ около двухъ недѣль, послѣ которыхъ къ нему призвали доктора. 

———

Первый шагъ былъ не только сдѣланъ, но и сдѣланъ удачно.





  ====page 67====

VIII.

Гдѣ найдешь тамъ и потеряешь.

Переченко, передавъ казенныя деньги Зубову, и возвратившись домой, принялся за работу, которая многимъ покажется странною и непонятною, но которая нѣкогда, при, плохихъ линючихъ ассигнаціяхъ тридцатыхъ годовъ, была въ большомъ ходу. Онъ вынулъ изъ своего сундука кипу тонкой цвѣтной бумаги и принялся усердно разрѣзывать ее по формату кредитныхъ билетовъ... Пачки листковъ росли и росли, и когда ихъ накопилась большая груда, то Василій Максимовичъ смочилъ ихъ водою, потомъ каждый листъ переложилъ настоящею ассигнаціею и всѣ вмѣстѣ перевязалъ крѣпко-на-крѣпко широкимъ ремнемъ. Печка въ его комнатѣ была давно истоплена и давала отъ себя только легкій паръ. Переченко отгребъ въ ней въ сторону пепелъ и уголь и положилъ на ихъ мѣсто свою затянутую кипу. 



  ====page 68====

  На слѣдующее утро, проснувшись, по обыкновенію, чуть не до свѣта, едва взлѣзши въ бабьи башмаки, замѣнявшіе ему туфли, Василій Максимовичъ подошелъ къ совершенно остывшей печи, и вынулъ оттуда положенную наканунѣ связку. Она была суха. Разстегнувъ, ремень Переченко началъ осторожно отдѣлять листки бумаги отъ ассигнацій; послѣднія нѣсколько поблѣднѣли, — за то на чистыхъ прежде листахъ цвѣтной бумаги оказались рисунки бывшихъ между ними кредитныхъ билетовъ. Эту кипу Переченко снесъ въ казначейство, и положилъ на мѣсто взятыхъ денегъ; мало-того, онъ два дня сряду повторялъ туже операцію... 

Зачѣмъ? Неужели Василій Максимовичъ думалъ выдавать эти, имъ сфабрикованныя, бумажки за настоящія?.. 

Несмотря на видимую нелѣпость своего поступка, онъ дѣйствовалъ вполнѣ основательно и расчетливо. Дѣло въ томъ, что въ казначействѣ очень нерѣдко накоплялось сбора до цолумилліона; поэтому, при мѣсячныхъ ревизіяхъ, свидѣтельствующіе сумму, сосчитывая рублевыя бумажки, имѣли не мало работы, и каждый изъ нихъ, чтобы ускорить операцію, провѣрялъ не всѣ пачки, а бралъ отъ казначея только по соразмѣрности съ другими. При наступившей ревизіи, Переченко воспользовался этимъ спѣхомъ: чиновникамъ онъ подложилъ огромныя пачки мелкихъ ассигнацій, а самъ принялся считать тѣ, гдѣ вмѣсто крупныхъ, заготовленныхъ государственною экспедиціею, лежали простыя бумажки, его собственнаго заготовленія. Двѣ ревизіи прошли благополучно, а этого только и желалъ Василій Максимовичъ, такъ какъ, по возвращеніи Зубова изъ Ирбита, онъ все привелъ въ порядокъ, а самъ отъ операціи съ



  ====page 69====

воровскимъ золотомъ, за очисткою всѣхъ расходовъ, получилъ чистой прибыли тридцать пять тысячъ... 

Прошло два года. Переченко, алчный по природѣ, только и бредилъ все время такимъ легкимъ, хотя и не безопаснымъ средствомъ наживы. Очень не рѣдко снились ему матовые самородки золота и онъ (не на яву впрочемъ, а тоже во снѣ) строилъ предположенія о самоличномъ походѣ за добычею этихъ заманчивыхъ кусочковъ, при чемъ ему вовсе не было необходимости дѣлить барыши съ Зубовымъ. Но проснувшись и отогнавъ отъ себя заманчивый рой соблазнительныхъ грёзъ, онъ расчетливо предпочиталъ, хотя бы и съ меньшею пользою, вести дѣло черезъ другое лицо, такъ какъ въ этомъ случаѣ — деньги были обезпечены закладной, а спина не подвергалась опасности. Съ большимъ богатствомъ, Василій Максимовичъ только сталъ скупѣе, — и по прежнему не принималъ никого, даже Зубова... Въ душѣ же его могуче разгорѣлось нетерпѣніе совершить новую операцію. Но два года сряду, Зубовъ, при встрѣчахъ въ казначействѣ, объявлялъ ему, что пока имъ нужно сидѣть скромно, такъ какъ, вслѣдствіе сильнаго накопленія въ прежніе годы золота въ Ирбитѣ и на Макарьѣ, правительство послало тайнаго агента выслѣдить эту подспудную коммерцію, и что поэтому промысловое начальство съёжилось, ведетъ ухо востро. Переченко принималъ эти свѣдѣнія съ величайшею досадою: непредвидѣнное препятствіе только подстрекало его, и распоряженіе правительства онъ счелъ чуть не хищническимъ поползновеніемъ на его карманъ. Но дѣлать было нечего: приходилось ждать... 

Нѣсколько разъ однако, Переченко отъ нетерпѣнья чувствовалъ себя просто больнымъ... Отпустивъ отъ



  ====page 70====

себя Соню и затушивъ свѣчу, ложился онъ тогда ничкомъ на свою жосткую кровать и, переворачиваясь съ боку-на-бокъ, переворачивалъ въ памяти своей всѣ обстоятельства прошлой жизни, которая, по его мнѣнію, была бы далеко радужнѣе — владѣй онъ ранѣе теперешнимъ секретомъ разбогатѣть. Въ такомъ состояніи, благодаря лихорадочному бреду, передъ его глазами проходило туманными пятнами его невеселое существованіе… Вотъ онъ видитъ себя некрасивымъ, неповоротливымъ мальчуганомъ, таскающимъ въ избу своего отца, вѣчно пьянаго поселенца, тяжелыя вязанки дровъ; «оберемокъ» такъ тяжелъ, что подъ нимъ спина трещитъ, а бѣдный мальчуганъ тащитъ и тащитъ его. «Были бы деньги тогда — небось не таскалъ бы!» заключалъ Василій Максимовичъ по поводу этой картины, мрачныя краски которой усиливались еще воспоминаніемъ голода, нерѣдко испытаннаго въ тѣ дни... 

Вотъ, позже, Переченко видитъ себя — слугою, лакеемъ у начальника ** рудника. Господинъ и начальникъ — простой офицеръ, бурбонъ, добрякъ, обремененный огромнымъ семействомъ, прокармливаемымъ на счетъ каторжныхъ. Маіоръ по чину, онъ обращается со всѣми подчиненными какъ добродушный, съ подслѣповатыми глазками унтеръ-офицеръ. Если Васька не угождаетъ ему чѣмъ нибудь, то онъ собственноручно беретъ мальчишку за «волость», т. е. за щетинистые волосы, и незлобно тычетъ его носомъ въ вещь, которая оказалась не у мѣста или плохо сдѣлана. Васька нѣкогда находилъ подобное обращеніе законнымъ и необиднымъ, но теперь ковальскій казначей умозаключаетъ иначе: «были бы деньги тогда, рожею



  ====page 71====

грязь не чистилъ бы», говоритъ онъ самъ себѣ... Да, деньги, деньги!                               

Вотъ Васька, мало по-малу, учащаетъ въ рудниковую контору: тамъ у него пріятель — старшій писарь. Васькѣ ужасно нравится красивый бисеръ писарскаго почерка. Исподоволь начинаетъ онъ присматриваться къ писанному и печатному, и то, что прежде казалось ему недоступною наукою, становится яснѣе и оказывается проще: онъ уразумѣваетъ, что слово «вѣдомость» выводится иначе, чѣмъ слово «списокъ». Послѣ нѣсколькихъ объясненій своего ученаго пріятеля, Васька начинаетъ копировать свое имя «Васька», отъ него переходитъ къ слову «вакса», потомъ «вязка», потомъ «ласка», «сказка» и т. д… «Были бы деньги тогда, — снова думаетъ Василій Максимовичъ, — развѣ столько я зналъ!» Охъ, деньги!.. 

Года въ три Васька выучился читать и писать; почеркъ у него былъ точь въ точь словно у писаря... Особенно легко дался Васькѣ счетъ: всего десять знаковъ, а что можно говорить ими! Расхрабрился какъ-то молодой самоучка, и подалъ барину цѣлую вѣдомость о расходахъ по дому, составленную съ претензіею на бухгалтерію и переписанную съ кудрявыми росчерками. Маіоръ на аршинъ раскрылъ глаза, узнавъ про грамотность изъ милости взятаго лакея; онъ почувствовалъ къ послѣднему словно почтеніе какое, и прежній Васька обратился въ Василія, что очень приставало къ фигурѣ, пожалованной новою кличкой: несмотря на двадцать лѣтъ, Василій казался вполнѣ сложившимся, установившимся человѣкомъ, серьезнаго нрава...                         

Вотъ видитъ Переченко, какъ умеръ старшій пи-



  ====page 72====

сарь; на его мѣсто начальникъ опредѣляетъ Василія, теперь называемаго по преимуществу Максимычемъ. Цѣлыхъ двѣнадцать лѣтъ потомъ проводитъ послѣдній въ конторѣ, составляя вѣдомости, списки, рапортички, отношенія и представленія; громадный механическій трудъ поглощаетъ почти все время, и Максимычъ въ наукѣ дальше не двигается; за то, тридцати двухъ лѣтъ, онъ получаетъ чинъ коллежскаго регистратора, становится, такъ сказать, человѣкомъ, благороднымъ... Мало того: за время писарства, Максимычъ сколачиваетъ себѣ небольшія деньжонки, которыя скапливалъ, скрадывалъ по грошамъ. Съ замираньемъ сердца вспоминаетъ ковальскій казначей о первой сотнѣ рублей, зашитой имъ когда-то въ нагрудникъ... Не казисты были ассигнаціи того времени, но и онѣ были деньгами... а въ деньгахъ вся сила! 

Вотъ въ рудникъ привозятъ растригу-священника; преступленіе, имъ сдѣланное, велико и карается сильно; но это не мѣшаетъ умному старику окружить себя въ самомъ скоромъ времени полнымъ уваженіемъ... Его семья, поселившаяся около рудника, довольно значительна; но — какъ только подросли сыновья — то, не лишенные правъ, они сейчасъ разбрелись въ разныя стороны, и благодаря образованію, данному отцомъ, поступивъ на службу, получили должности въ сибирскихъ присутственныхъ мѣстахъ; а двѣ дочери, едва достигнувъ семнадцати лѣтъ, вышли замужъ... Одна изъ нихъ досталась на долю Василія Максимыча... Вотъ онъ семьянинъ... 

Но при этой картинѣ мысли ковальскаго казначея путались, словно онъ дотрогивался до слишкомъ больнаго мѣста... цѣлая вереница самыхъ безобразныхъ гал-



  ====page 73====

люцинацій проходила передъ его глазами; представлявшіеся образы были ему ненавистны. Однако и это мучительное состояніе давало въ результатѣ одну только, очень знакомую мысль: «были бы деньги — не то вышло бы!» И жаждалъ этихъ денегъ Василій Максимовичъ, Бога молилъ онъ о нихъ, инородцевъ обиралъ ради ихъ, и съ Зубовымъ въ сдѣлку вошелъ, чтобы нахватать ихъ побольше. Для его жажды не существовало границъ; онъ не задавалъ себѣ вопроса — на какой цыфрѣ можно остановиться? — ему хотѣлось быть богатымъ безсчетно; онъ, не задумавшись, собралъ бы къ себѣ сокровища всего міра... для чего? — онъ самъ не зналъ. 

Поэтому, какъ оживился Переченко, когда за годъ, до нахожденія Сидоровымъ ребенка въ проруби, т. е. въ 1838 году, Зубовъ, заявившись къ нему, повелъ наконецъ желанную рѣчь о томъ, что время работы пришло. Василій Максимовичъ былъ не прочь даже расцѣловаться съ своимъ соучастникомъ. Но такъ какъ нѣтъ добра безъ худа, то веселье Переченко значительно уменьшилось, когда Зубовъ сообщилъ о большей тяжести условій покупки золота: оказалось, что золотникъ дешевле девяти съ полтиною не отдаютъ, и что требуютъ покупки большаго количества песку вразъ, въ однѣ руки.

— Сколько же, сколько? съ угрюмымъ нетерпѣньемъ спросилъ Переченко. 

— Семь пудъ, а то и больше: что съ ними, съ грабителями, съ анаѳемами, сдѣлаешь? 

Вѣсти эти, въ существѣ очень не дурныя, были непріятны для Василія Максимовича, такъ какъ онъ сжился, свыкся съ мыслью о постоянномъ полученіи



  ====page 74====

тѣхъ же барышей, что достались ему отъ первой операціи. Сорокъ тысячъ за пудъ золота — цѣна не огромная, но, соединяясь съ рискомъ, она не представляла столько заманчивости и привлекательности, сколько желалъ алчный покупщикъ ворованнаго золота: и барыша было далеко меньше, и слишкомъ большой капиталъ требовался на операцію: до трехъ сотъ тысячъ... Замѣчанія свои Переченко передалъ Зубову. 

— Что-же съ! вѣдь все сто тысячъ пользы будетъ! съ жаромъ возразилъ послѣдній: это, Василій Максимычъ, не мутовку облизать... Курочка по зернышку клюетъ — все сыта бываетъ. Я своихъ семьдесятъ тысячъ наличнымъ дамъ — ну, и буду въ четвертой части... Вамъ, значитъ, сколько чистоганомъ шлепанется? бурунъ! 

На лицѣ Переченко отразилась внутренняя борьба. 

— Однако мнѣ, сказалъ онъ послѣ продолжительнаго молчанія, прійдется двѣсти тысячъ дать, а закладная только во сто во сорокъ... Чѣмъ же остальное обезпечишь? 

— Вексельковъ возьмите, все какъ слѣдъ, съ прибылью... Я, Василій Максимычъ, не на прежней линіи стою... самому расчетъ... притомъ, самъ знаю — деньги казенныя: шутить нельзя... они, сказано, въ водѣ не тонутъ, въ огнѣ не горятъ... Да что, Василій Максимычъ, — чтобъ вамъ въ покоѣ быть — я лучше колѣно выдумалъ. 

— Ну? 

— Векселя возьмите векселями, а напишу я вамъ еще письмо такое, что деньги беру на скупъ ворованнаго золота: коли деньги не отдамъ — вамъ гибнуть, да и меня-то по шерсти гладить не станутъ...



  ====page 75====

  Переченко призадумался. 

— Сегодня не рѣшу, завтра! процѣдилъ онъ. 

— Что завтра! торопливо засеменилъ Зубовъ, знавшій, что нужно ковать желѣзо, пока оно горячо... Коли, Василій Максимычъ, желанія вашего нѣтъ, — такъ хвостъ къ кобылѣ шить нечего: я другаго товарища сыскалъ... 

— Кого? съ боязливымъ недовѣріемъ спросилъ Переченко. 

— На примѣтѣ — есть; хоть — хлопуша а денежный... 

Прямо въ сердце кольнулъ Зубовъ Василія Максимовича; что послѣдній согласился бы на слѣдующій день дать деньги — было трудно сомнѣваться; но, когда услышалъ онъ, что есть возможность обойти его, безъ него извернуться, когда онъ вообразилъ, что другой «товарищъ» загребетъ въ свой карманъ богатства, о которыхъ онъ мечталъ уже два года, — то мигомъ порѣшилъ онъ, что медлить и колебаться нечего. 

— А я, видно, худъ сталъ? сказалъ онъ дружески. Банкротчина ты этакая, гривенникъ нетертый! Пусть по твоему: векселя, письмо и закладная... 

— На матушку же нашу Софью Васильевну? спросилъ Зубовъ наивничая. 

— Не на черта же рогатаго, прости Господи! 

На слѣдующій день Зубовъ опять получилъ деньги и укатилъ изъ Ковальска. 

— Вотъ шайтанъ этакой! говорили про него Ковальскіе власти, — «протобестію» нашего другой разъ облапошиваетъ... Камлать, что-ли, умѣетъ онъ, чтобъ его треснуло! 

— А у того-то деньги! 



  ====page 76====

  — Да, было бы дѣтишкамъ на молочишко... 

Василій Максимычъ, между тѣмъ, по прежнему, наготовилъ цвѣтныхъ бумажекъ, и спокойно ожидалъ богатства, обѣщаннаго изъ Ирбита; но не прошло и двухъ недѣль, какъ онъ получилъ письмо; по почерку оказывалось, что отправлено оно совѣтникомъ отдѣленія казначейства и писано очень спѣшно; а въ немъ заключалось три строки: 

«Губернатору присланъ доносъ, что казенныя деньги даны какому-то купцу. Назначено внезапное свидѣтельство».



  ====page 77====

IX.

Процентъ.

Откупной повѣренный и бывшій претендентъ Сони, Яковъ Аристарховичъ Xлютиковъ имѣлъ отъ роду 28 лѣтъ. Высокій, полный, съ длинными каштановыми усами, сливавшимися съ бакенбардами, онъ представлялъ собою типъ уѣзднаго франта — плѣнителя дамскихъ сердецъ. Безъ малѣйшаго образованіи и безъ большаго ума, онъ говорилъ очень недурно, плавно и игриво, такъ какъ легко схватывалъ чужія фразы, запоминалъ ихъ, а при случаѣ — щеголялъ ими. Одѣвался онъ съ изысканностью, причемъ эту изысканность видѣлъ въ необыкновенной пестротѣ костюма; любилъ хорошо выпить и поѣсть, причемъ вино признавалъ хорошимъ, когда оно было выписное, а блюда вкусными, когда они не имѣли сибирской клички. 

Родился Яковъ Аристарховичъ въ Россіи, въ Боровичскомъ уѣздѣ, но потомъ мальчикомъ, лѣтъ семнадцати, пробрался въ Сибирь, къ своему дядѣ, который, попавши въ качествѣ офени за Уралъ, разбогатѣлъ



  ====page 78====

тамъ и велъ большія дѣла чаемъ. Нѣсколько разъ онъ былъ посылаемъ своимъ родичемъ въ Кяхту, а оттуда въ Москву. Въ Бѣлокаменной онъ какъ-то познакомился съ рижскою нѣмкой, не знавшей слова по-русски, зажился тамъ, спустилъ всѣ присланные съ нимъ чаи и вырученныя за нихъ деньги и почти пѣшкомъ, въ видѣ блуднаго сына, возвратился домой. Свою провинность онъ не считалъ особенно великой, такъ какъ подобныя обстоятельства бывали и съ другими; но дядя взглянулъ на дѣло иначе — и запретилъ племяннику хотя когда либо показываться къ нему на порогъ. Влѣдствіе этого, около года Хлютиковъ былъ почти что въ нищенскомъ состояніи, и едва не спился съ кругу въ самыхъ грязныхъ кабакахъ... но то, что погубило въ Москвѣ — вывезло въ Сибири. Совершенно случайно, въ приходской церкви, на клиросѣ которой Яковъ Аристарховичъ подтягивалъ иногда дьячку своимъ сильнымъ теноромъ, увидѣла его жена совѣтника палаты, завѣдывавшаго питейными дѣлами. Послѣ этой встрѣчи Хлютиковъ окопировался, защеголялъ и получилъ мѣсто при откупѣ. Тутъ онъ словно попалъ въ свою сферу, словно нашелъ работу по душѣ: сдѣлки съ чиновниками, обсчитываніе рабочихъ, преслѣдованіе корчемства мужиковъ — все это такъ и горѣло въ его рукахъ; завѣдывавшій откупомъ призналъ за это руки Хлютикова «золотыми». Былъ однако у Якова Аристарховича порокъ, который не то, чтобы ронялъ его въ глазахъ хозяевъ, но который заставлялъ послѣднихъ побаиваться службы владѣтеля «золотыхъ лапочекъ»; у него, по его выраженію, гдѣ-то подслушанному, существовали «наклонности къ изящному и прекрасному»… Такъ какъ — грѣхъ да бѣда на кого не



  ====page 79====

живетъ, то не однѣ только хорошенькія горничныя и мелкія чиновницы съ смазливыми личиками возбуждали искательство Хлютикова, но даже жены мѣстныхъ тузовъ иногда не безъ изумленія видѣли откупнаго повѣреннаго, посылавшаго имъ томный или страстный взглядъ. Хозяева порѣшили, что можно и имъ такимъ образомъ попасть въ исторію, возбудить нежеланную и невыгодную злобу, неповинно — обрѣсти сильныхъ враговъ, и поэтому предложили Хлютикову; буде онъ пожелаетъ оставаться у нихъ — перейдти повѣреннымъ въ Ковальскъ, гдѣ откупныя дѣла были не малы, а женъ у начальниковъ не много. Совѣтница въ это время умерла, дѣлать было нечего — и Яковъ Аристарховичъ принялъ новое мѣсто. Въ Ковальскѣ онъ скучалъ, томился и изнывалъ, и, за неимѣніемъ занятій по сердцу, набивалъ свой карманъ такъ, что въ три или четыре года могъ считать себя человѣкомъ вполнѣ обезпеченнымъ. Однако и тутъ его «наклонности къ изящному и прекрасному» не уменьшились, а только перемѣнили направленіе: онъ началъ подумывать о женитьбѣ и возжаждалъ всей душой жену — «аристократку», которая отличалась бы и красотой и манерами. Вслѣдствіе-то этого онъ и заслалъ сватовъ къ Василію Максимовичу, такъ какъ уединенная жизнь Сони, ея дѣйствительно выдающаяся красота, ея постоянное чтеніе книгъ (о чемъ было вѣдомо — ибо земля слухомъ полнится) заставили Хлютикова предположить, что въ ней осуществляется его идеалъ жены. Отвѣтъ Василія Максимыча показалъ тщету этой мечты. Неожиданный отказъ возбудилъ въ Яковѣ Аристарховичѣ досаду, взволновалъ желчь, увеличилъ хандру, но такъ какъ на перемѣнчивость Переченко было невозможно



  ====page 80====

расчитывать, то, поѣхавши въ Томскъ, Хлютиковъ женился на первой подсунутой ему невѣстѣ. Бракъ этотъ не только не принесъ ему ожиданнаго счастья, но еще поставилъ его въ положеніе странное и крайне двухсмысленное: жена не принесла ему приданаго и — хотя была, какъ говорится, кровь съ молокомъ, статна и дородна, — но не могла похвалиться даже простою миловидностію лица и приличностію манеръ; тѣмъ не менѣе она крѣпко забрала Хлютикова въ свои руки, и самаго ничтожнаго предлога было ей достаточно для цѣлой семейной бури. Сердечное прошлое Якова Аристарховича было далеко небезупречно; естественно поэтому, что даже и ненарочная его встрѣча съ какой бы ни было женщиной давала женѣ основаніе говорить о легкомысліи ея благовѣрнаго. Кромѣ того, такъ какъ Марья Алексѣевна (имя Xлютиковой) не стѣснялась въ выборѣ обстановки для своихъ жалобъ или простой ругни, то Хлютиковъ принималъ всѣ средства, чтобы не раздражить жену, и вслѣдствіи этого не быть посрамленнымъ ею въ глазахъ своего общества. 

По полученіи письма, извѣщавшаго о внезапной ревизіи, Василій Максимычъ, до казначейства, направился къ дому Хлютикова. Лицо его имѣло болѣзненный видъ, осунулось, стало еще мрачнѣе и непривлекательнѣе; въ глазахъ виднѣлись какой-то страхъ, подлое малодушіе... Въ долгихъ и невеселыхъ размышленіяхъ прошла для него ночь... Прежде всего, прочитавъ письмо, онъ сталъ какъ вкопанный, словно поразилъ его громовый ударъ. Это было какое-то уничтоженіе всего того, что есть въ человѣкѣ человѣческаго. Необходимо исчислить всѣ потери, которыя онъ могъ понести, разбитіе всего, о чемъ онъ мечталъ, погибель



  ====page 81====

всего, что онъ любилъ, перспективу будущаго положенія, внезапность извѣстія — и тогда уже можно судить о впечатлѣніи, произведенномъ на Василія Максимовича письмомъ о ревизіи... Гдѣ былъ для него исходъ, возможность малѣйшаго оправданія, основанія для пощады?.. Оправившись отъ удара, онъ перебралъ всѣ средства, чтобы извернуться, выиграть время, но увидѣлъ въ результатѣ, что существуетъ одна только нить спасенія: достать деньги не время ревизіи, хотя бы цѣною сильнѣйшихъ потерь — на самыхъ невыгодныхъ условіяхъ. Но и за этимъ не къ кому было обратиться... Развѣ можно разсказать всякому о бѣдѣ, упавшей на голову? Притомъ, чтобы помочь ему — мало имѣть добрую волю: необходимы были сто тысячъ... Только у одного Хлютикова въ откупѣ могла найтись подобная сумма... Но Василій Максимовичъ, какъ ни былъ онъ разстроенъ, ясно понималъ всю силу нанесеннаго Хлютикову оскорбленія, и потому вначалѣ даже не остановился на мысли просить деньги у Якова Аристарховича. Впрочемъ, такъ какъ выбора не представлялось и такъ какъ утопающій хватается даже за соломенку, то Переченко, мало-по-малу, незамѣтно для самаго себя, порѣшилъ, что хоть тутъ нужно попытать счастье; — онъ припомнилъ русскую пословицу: «попытка не пытка — спросъ не бѣда...» Какое бы несчастье ни упало на голову человѣка положительно честнаго, послѣдній, чувствуя свою правоту, сознавая сдѣланное имъ въ жизни добро, бодро переноситъ свое горе, онъ не теряетъ надежды на свои силы, ждетъ справедливаго возмездія. Человѣкъ же дѣйствительно-виновный надежды такой не имѣетъ, и не рѣдко, желая отброситъ бѣду, вмѣсто оплошности —



  ====page 82====

дѣлаетъ преступленіе; оступившись, самъ добровольно катится въ нравственную пропасть... Если онъ на что нибудь расчитываетъ, то только на милосердіе людей, на которыхъ онъ тогда, — по странному и ни на чемъ не основанному умозаключенію, возлагаетъ обязанность относиться къ своимъ ближнимъ человѣчно и снисходительно, хоть самъ, въ свой чередъ, дышетъ къ этимъ ближнимъ одною ненавистью, безграничною злобою, словно не онъ виноватъ, что сдѣлалъ преступленіе, а виноваты тѣ, что раскрыли преступленіе. При несчастьи и вообше-то обыденная логика уважается мало: но у человѣка виновнаго она въ этомъ случаѣ совсѣмъ пропадаетъ... 

Такъ и Переченко. Признавъ прежде совершенно справедливо, что ему невозможно обратиться за помощью къ Хлютикову, онъ порѣшилъ въ концѣ концовъ, что послѣдній и не можетъ, и не долженъ отказать ему въ просьбѣ о ссудѣ денегъ, такъ какъ Василій Максимовичъ заемъ обезпечивалъ залогомъ и былъ согласенъ на всякіе проценты... Была даже минута, когда онъ какъ бы слагалъ всю свою вину на Якова Аристарховича: попроси-молъ онъ умнѣе руку Сони — я бы не отказалъ ему... стало быть, не связался бы съ Зубовымъ, и не находился бы въ томъ положеніи, въ которомъ теперь нахожусь... 

Тѣмъ не менѣе, не смотря на эти заключенія, Переченко сознавалъ всю шаткость своей надежды и съ подлою трусостью вошелъ въ домъ Хлютикова. На встрѣчу ему попалась Марья Алексѣевна. 

Французы говорятъ, что «les beaux esprits se rencontrent»; вѣроятно, по разуму такой поговорки, жена Хлютикова чувствовала къ Переченко родъ какого-то



  ====page 83====

уваженія: солиднымъ человѣкомъ былъ онъ въ ея глазахъ. Поэтому не безъ недоумѣнія увидѣла она на его вѣчно спокойномъ и хмуромъ лицѣ какой-то отпечатокъ внутренней боли и нравственнаго безсилія... Впрочемъ, даже это не возбудило въ ней соображеній, могшихъ навести на мысль о дѣйствительномъ состояніи Василія Максимовича; и она все же приняла послѣдняго — какъ почетнаго гостя. 

— Муженекъ вашъ, небось, спитъ? необычно-мягкимъ голосомъ заговорилъ съ нею Перечеико. 

— И не говорите, батюшка Василій Максимычъ! — барабаномъ его поднимать нужно... У него не такъ какъ у людей: дѣла-молъ не дѣлай, а отъ дѣла не бѣгай — безъ пинка и не шевельнется... Словно мужикъ какой, прости Господи! — громъ не грянетъ, такъ и креста не положитъ... Все дрыхнетъ дрыхаломъ своимъ... 

— Ну, коли спитъ, — перебилъ ее Переченко, — такъ я другимъ разомъ зайду. 

— Ой, тошно мнѣ, батюшка Василій Максимычъ, что вы говорите! для васъ онъ буркалы-то свои протретъ; сичасъ разбужу его... Чайку откушаете?.. 

— Подожду... 

— Ну, и прекрасно! 

Марья Алексѣевна побѣжала будить мужа, а Переченко усѣлся въ залѣ, и, ожидая прихода Хлютикова, невольно подумалъ, что едва-ли Марья Алексѣевна не помѣшаетъ ему въ переговорахъ. Хотя бы провалилась она! невольно пожелалъ онъ ей въ догонку. Опасенія, впрочемъ, оказались напрасными: Хлютиковъ вышелъ скоро, а жена, занявшись приготовленьемъ чая, только урывками являлась въ комнату. 

— Можетъ, удивитъ васъ, Яковъ Аристарховичъ,



  ====page 84====

мой приходъ, заговорилъ, послѣ первыхъ неловкихъ привѣтствій, Переченко, — но по дѣлу ходить — не шлюндры бить, а я къ вамъ по дѣлу — съ просьбой. 

Хлютиковъ положительно не зналъ, что ему думать о приходѣ Василія Максимовича; когда же послѣдній завелъ рѣчь о какой-то просьбѣ, которую намѣренъ изложить, то бывшій претендентъ Сони инстинктивно почувствовалъ, что дѣло идетъ не на шутку, что есть важная причина, заставляющая Переченко обратиться къ нему... и въ немъ зашевельнулась старая злоба, старая жажда мести; онъ заранѣе рѣшилъ — исполнить всякую просьбу Василія Максимовича — лишь бы въ самомъ исполненіи нагадить ему, подвести его. Словно воронъ, чуялъ онъ свою добычу и только напрягалъ всѣ свои мысли къ тому, чтобы месть вышла почувствительнѣе. Въ его мозгу прошло воспоминаніе и о поруганномъ самолюбіи и о всѣхъ тѣхъ невзгодахъ, которыя вытекли изъ отказа въ рукѣ Сони. 

— Въ чемъ ваша просьба? обратился онъ къ Переченко: — Чѣмъ могу служить? 

— Денегъ нужно, коротко и глухо отвѣтилъ Переченко. 

— Денегъ? чтожъ — можно! сколько угодно. 

— Много денегъ, еще глуше сказалъ Василій Максимовичъ. 

— Хоть сто тысячъ… 

При этой фразѣ Переченко невольно вздрогнулъ: ему показалось, что Хлютиковъ словно знаетъ о его нуждѣ — и въ его голову даже закралась мысль о томъ: не Хлютиковъ ли былъ доносчикомъ? Но, сообразивъ, что откупной повѣренный не геній и ворожей какой, — Василій Максимовичъ отбросилъ эту глупую мысль, и



  ====page 85====

постаравшись придать своему голосу игривый тонъ, заявилъ Якову Аристарховичу, что ему нужно именно сто тысячъ. 

— Это вправду? въ свой чередъ изумившись, спросилъ Хлютиковъ. 

— Вправду: знаете, по пословицѣ — отдай жену дяди, а самъ... Ну, знаете! Самъ далъ, а теперь и проси... 

— На что же? 

— Мое дѣло. Коли дать хотите — давайте: я обезпеченіе представлю; а нѣтъ — такъ и суда нѣтъ. 

— Да вѣдь вы, Василій Максимычъ, — изъ казенныхъ можете взять своей господской рукой, — такъ зачѣмъ ко мнѣ съ просьбой? 

— Я казенныхъ не трогаю... 

— Ну, Богъ съ вами!.. Обезпеченіе же какое?... 

Переченко вынулъ изъ кармана закладную Зубова и его векселя.. 

— Тутъ на триста тысячъ, сказалъ онъ. 

— Ну, ужь извините, — за всѣ векселя Зубова и полтинника не пожертвую; а вотъ закладную позвольте прочесть. 

И онъ внимательно принялся за чтеніе. Въ это время вошла Марья Алексѣевна, вмѣстѣ съ работницей, несшей чай и печенья. 

— Милости просимъ! отнеслась она къ Переченко, — не побрезгуйте. Я знаю, батюшка Василій Максимычъ, что пить вы не изволите, такъ и не поштую, — а прикуску не обезславьте: стряпка у меня мастерица! 

Печенья въ самомъ дѣлѣ были превосходны, но Переченко мало обращалъ на нихъ вниманія, такъ какъ съ жадностью слѣдилъ за выраженьемъ лица Хлюти-



  ====page 86====

кова, читавшаго бумаги. Ему хотѣлось подмѣтить на лицѣ послѣдняго рѣшеніе вопроса о томъ: согласится ли тотъ дать подъ эту закладную деньги. Все существованіе Василія Максимовича выражалось въ этомъ вопросѣ; онъ ни о чемъ больше не думалъ, и поэтому на ухаживанья Марьи Алексѣевны отвѣтилъ такою нелѣпой фразой, что даже эта баба раскрыла глаза. Хлютиковъ поспѣшилъ на выручку. 

— Эхъ, Марья Алексѣевна, ты намъ не мѣшай, мать моя! сказалъ онъ. 

Та вспылила. 

— Да гдѣ это видано, начала она обиженнымъ голосомъ, чтобы когда жена мужчинымъ дѣламъ мѣшала. Я, кажись, еще ни въ чемъ тѣбѣ плохой поперегъ дороги не ложилась, скверная порода твоя, кабацкая морда! Съ чего ты слова такія говоришь мнѣ... Другимъ, полюбовницамъ твоимъ, говори, а не мнѣ: я паскудой твоею не была и не буду... 

— Да это я только такъ, мягко замѣтилъ Хлютиковъ, желая чѣмъ нибудь утишить женинъ гнѣвъ. 

— Такъ или не такъ, — а ты не протопопъ какой, въ проповѣди рыло твое анафемское не суй; не равно безъ носа останешься, кумаха тебя потряси... Вотъ какъ амуры заводить — твое дѣло, дѣвчонокъ сманивать, къ чужимъ женамъ мелкимъ бѣсомъ подсыпаться — на это ты витязь, Аника воинъ; а мнѣ обиду приносить — не доросъ, неземная тварь такая. Не любовница я тебѣ, а жена... 

Тѣмъ не менѣе, окончивъ свою ругань, Марья Алексѣевна ушла въ другую комнату. Воцарилось молчаніе, продолжавшееся около десяти минутъ. Переченко ждалъ, а Хлютиковъ обсуживалъ... Странная вещь! — не-



  ====page 87====

замѣтный, но сильный толчекъ дали его мыслямъ послѣднія слова жены... «Не любовница, такъ жена, думалъ онъ, — а коли не жена, такъ любовница... Ну, Софья Васильевна, честь вамъ и мѣсто» и плотоядное воображеніе «человѣка съ наклонностями къ изящному и прекрасному» стало рисовать рядъ соблазнительныхъ картинъ, гдѣ бѣдная Соня играла самую жалкую, самую унизительную роль: нѣтъ той грязи, нѣтъ того развратнаго помысла, которые не кинулъ на нее въ эти минуты Хлютиковъ. 

— У меня съ вами, Валилій Максимычъ, старые счеты есть, — сказалъ онъ вполголоса, — но я человѣкъ не злой, я денегъ подъ закладную дамъ, — только скажите: на долго ли? да еще... 

— Больше чѣмъ на мѣсяцъ не нужны, живо заговорилъ Переченко, обрадованный согласіемъ... За проценты не постою. 

— Я и процентовъ не возьму, — а вотъ загвоздочкк одну предложу. 

— Ну? 

— Эхъ, Василій Максимычъ, наклонившись къ уху Переченко прошепталъ Хлютиковъ, — не дали вы Софью Васильевну мнѣ въ жоны, такъ, замѣсто процента, дайте не на долго... въ любовницы... Переченко отскочилъ какъ уязвленный. 

— Каторжный! заоралъ онъ, подскочивъ съ кулаками... дочь мою! 

Хлютиковъ испугался не только ради физіономіи казначея, но особенно струсилъ громкой фразы, которую могла услышать Марья Алексѣевна. 

— Кричать нечего, — замѣтилъ онъ съ досадою, —



  ====page 88====

мои деньги — вашъ товаръ; ну, не нравится — такъ спина къ спинѣ и пошли врозь... а иначе денегъ не дамъ. 

Переченко опустился. Нежданное слово, сказанное Хлютиковымъ, поразило его точно также, какъ и вѣсть о ревизіи. Идя съ своею просьбою, онъ думалъ, что Хлютиковъ или вовсе не дастъ деньги, или заломитъ за нихъ необычайные проценты; но чтобы ставкою была Соня — онъ непредвидѣлъ и предвидѣть не могъ. Въ головѣ его, вслѣдствіе этого, образовался какой-то хаосъ, въ которомъ кричали, бѣсновались страшные, уродливые образы: тутъ былъ и ревизоръ, была и Соня, и Хлютиковъ, и деньги, и покойная жена, — словомъ сбродъ всего: и прошлаго и настоящаго. Не имѣй передъ собою лица Якова Аристарховича, долго бы стоялъ Переченко въ такомъ полубезумномъ состояніи... Но эта ненавистная рожа глядѣла такъ насмѣшливо, нахально, обидно, что способность сужденія мало-помалу возвратилась къ Василію Максимовичу — и онъ началъ разбирать свое положеніе... 

— Спасенье есть, раздумывалъ онъ, деньги найдены — развѣ можно не взять ихъ? Вѣдь она же иначе погибнетъ!.. Вотъ подъѣдетъ ревизоръ... въ казначействѣ денегъ нѣтъ... все берутъ... все арестовано... Я самъ въ острогѣ... судъ... Все, нажитое цѣлою жизнью, рядомъ лишеній, утратъ, несчастій, преступленій, все идетъ прахомъ... Тамъ — Юдинъ позоръ Сони (и кто его узнаетъ — вѣдь можно ѣхать на другое мѣсто!) тутъ позоръ и дочери и отца... Въ прошломъ — ужасъ, въ будущемъ — нищета и презрѣніе... А ей-то? коли все отымутъ, все ограбятъ, я буду въ острогѣ — гдѣ ей кровъ? 

Путемъ этихъ длинныхъ вопросовъ самому себѣ и



  ====page 89====

этихъ на нихъ безпорядочныхъ отвѣтовъ, Переченко, незамѣтно, свыкался, приручалъ себя къ мысли о продажѣ дочери... Ея минутный, тайный позоръ давалъ счастье отцу; онъ черезъ это терялъ свою возмутительность, терялъ свой ужасъ... Вѣдь если деньги спасены — дочь обезпечена на всю жизнь... она можетъ выйдти замужъ... Найдти человѣка. Вѣдь въ самомъ дѣлѣ — все это можетъ случиться и случается... Выборъ Василіемъ Максимовичемъ — былъ сдѣланъ!...



  ====page 90====

X.

Послѣ праздника.

Андрей Ивановичъ праздновалъ день своего рожденія; еще съ утра въ его небольшихъ комнатахъ шолъ «дымъ коромысломъ». Часовъ до десяти хозяинъ принималъ поздравленья, кульки, деньги, шкуры и пр., пр.; на столѣ уже стояла закуска съ длиннымъ рядомъ бутылокъ водки и наливокъ... Всѣмъ заправляла вертлявая и изрытая оспою дѣвица, слывшая подъ именемъ городнической племянницы, тогда какъ въ существѣ она играла при городничемъ роль, неимѣюшую ничего общаго съ родственными узами. Катерина Сергѣевна (такъ звали эту хозяйку, разрядившуюся по своему въ пухъ и прахъ) отличалась домовитостью, умѣньемъ все заготовить вовремя, какъ слѣдуетъ обойтись съ соленымъ и моченымъ, и она развернулась на этотъ разъ широко, такъ что Андрей Ивановичъ усматривалъ съ видимымъ удовольствіемъ — какъ гости его находили закуску по



  ====page 91====

вкусу и истребляли ее съ особеннымъ спѣхомъ. Любитель картъ, судья, на цѣлый часъ не заводилъ разговора о своей страсти, то подходя къ рыжечкамъ или груздочкамъ, то прохаживаясь по икоркѣ или туруханскимъ сельдямъ. Письмоводитель «царапалъ» по громадной рюмкѣ черезъ каждыя десять минутъ и закусывалъ, по обычаю, квашенной капустой. Компанію ему поддерживалъ учитель приходскаго ушилища, Иванъ Евграфовичъ, которому — отъ хорошей жизни — и руки и ноги оказывали самое ничтожное послушаніе. 

— Я третій день мочу морду, скромно заявилъ онъ письмоводителю.

— А я, братъ Евграфычъ, все постъ — покаяніе содержалъ; только нынче новорожденный разрѣшеніе вина и елея даровалъ: нынѣ-молъ отпускаю раба своего съ миромъ... 

Исправникъ, непремѣнный, стряпчій и Хлютиковъ составляли особую группу; разговоръ ихъ былъ скабрёзнаго характера и поэтому велся подъ сурдинку. 

— Поповны на этотъ счетъ — первый сортъ! возгласилъ между прочимъ стряпчій. 

Судья, почтмейстеръ, секретарь земскаго суда и протопопъ говорили о перемѣнчивости счастья земнаго. 

— Нашъ, напримѣръ, попъ Васька — какимъ сыркомъ пріѣхалъ, — а вотъ на миссіонерствѣ — въ бѣлугу претворился... 

— Да узритъ-молъ изъ сего порося — карася! — сострилъ на это почтмейстеръ 

— А ужь какъ я въ послѣдній разъ Ѳедоръ Ѳедорыча наказалъ, — загнусилъ судья, — не везло, не везло, знаете, — а три съ полтиною содралъ!.. 

Мѣстный эскулапъ Ѳедоръ Ѳедоровичъ Вервикинъ



  ====page 92====

или, какъ называли его въ Ковальскѣ, «соръ выкинь», любезничалъ съ Катериной Сергѣевной, которая, вслѣдствіе отсутствія ревнивости у Андрея Ивановича, вербовала и находила поклонниковъ на сторонѣ. 

— Какъ мнѣ желательно сумасшедшихъ посмотрѣть! заявила она. 

— Будто? 

— Вотъ вамъ крестъ! ужасть какъ занимательно!.. Мнѣ про одного расказывали: возьметъ да запрягетъ въ повозку — лошадь, корову и жену свою. 

— Это Разуминскiй въ Томскѣ... 

— Ну, онъ и есть... Только говорятъ, что не любитъ, когда мальчишки ему скажутъ, что онъ курицу укралъ: ужасть ругается... 

Знаменскій, дьяконъ и столоначальники переходили отъ группъ къ группѣ, а оттуда къ столу, гдѣ красовались графинчики. Кашель Знаменскаго нерѣдко покрывалъ всѣ разговоры и возбуждалъ содраганье наименѣе нервныхъ. 

— Вы бы, Ѳедоръ Ѳедорычъ, — отнесся исправникъ къ эскулапу, — вмѣсто того, чтобъ курбеты строить, лепешекъ какихъ Знаменскому прописали: уши ломитъ. 

Исправникъ не долюбливалъ доктора за исправницу. 

Съ полудня, послѣ обѣда и пирога, раскрылись столы, пошли сперва коммерческія игры, а потомъ и банчишко... Много въ это время произошло разнообразныхъ эпизодовъ: письмоводитель разругался съ Знаменскимъ, Евграфычъ заснулъ на стулѣ и сонный упалъ на полъ; Ѳедоръ Ѳедоровичъ на полчаса пропадалъ съ Катериной Сергѣевной; судья два раза сбѣгалъ домой за деньгами и пр., и пр. Гости то исчезали, то снова появлялись... Однако, часамъ къ двѣнадцати ночи, въ квартирѣ Ан-



  ====page 93====

дрея Ивановича остались только исправникъ, стряпчій и судья, — у которыхъ съ перемѣннымъ счастьемъ шла игра на сотни рублей. 

Вдругъ, среди ночной тиши, издали зазвякалъ колокольчикъ, звонъ его мало-по-малу становился слышнѣе и слышнѣе, словно направляясь къ дому городничаго. 

— Кто бы это могъ быть? невольно спросилъ каждый другъ у друга. 

Экипажъ въ самомъ дѣлѣ остановился у городническихъ воротъ и пока чиновники переглядывались, вошелъ въ комнату кучеръ Андрея Ивановича. 

— Два какихъ-то чиновника, ваше высокобродіе, объявилъ онъ.

— Свои? 

— Никакъ нѣтъ. 

Всѣ привстали. 

— Проси, проси! торопливо заговорилъ Андрей Ивановичъ, — да скажи Катѣ, чтобы поужинать приготовила. 

Черезъ нѣсколько минутъ въ комнату ввалились двѣ высокія фигуры, одна въ статскомъ, другая въ военномъ платьѣ. 

— Асессоръ, надворный совѣтникъ Раковецкій, отрекомендовался первый, подавая городничему пакетъ. 

— Жандармскій адъютантъ Веселковъ, отнесся къ нему другой. 

Городничій и его гости видимо струхнули. Дрожащими руками разломалъ Андрей Ивановичъ печать; по прочтеніи бумаги лицо его прояснилось. 

— Всегда-съ, днемъ и ночью готовъ исполнять службу, заговорилъ онъ — юля передъ пріѣхавшими... Не угодно ли съ дороги оправиться... закусить чего нибудь?



  ====page 94====

 Асессоръ взглянулъ иа своего спутника. 

— Нельзя! рѣзко возгласилъ послѣдній — сначала служба. 

— Да, сначала служба! поддакнулъ Раковецкій, хотя собственно былъ не прочь поѣсть и отдохнуть, а тѣмъ больше приняться за банчикъ. 

— Пригласите кого слѣдуетъ... 

— Вотъ имѣю честь представить — судья, вотъ-съ — мѣстный исправникъ, а вотъ они — стряпчій; по случаю дня моего рожденія собрались... 

— Такъ потрудитесь, господа, отправиться съ нами! серьезно, офиціальнымъ тономъ, обратился къ нимъ жандармскій офицеръ. 

Пока всѣ одѣвались, судья успѣлъ спросить Андрея Ивановича — въ чемъ дѣло? 

— Печатать казначейство... внезапное свидѣтельство... 

Курьезную картину представляло шествіе этой группы, тихо, беззвучно подвигавшейся къ казначейству. Перепуганные ручнымъ фонаремъ, освѣщавшимъ дорогу, собаки злобно лаяли и выли; многіе мирные граждане, вернувшіеся отъ Андрея Ивановича съ туманомъ въ головѣ и слабостью въ ногахъ, вообразили, что гдѣ нибудь пожаръ и повыскакивали на улицу; ничего не увидѣвъ и не услышавъ, снова поспѣшили заснуть; тѣ же изъ нихъ, кому удалось узрѣть фонарь, поплелись было на огонёкъ, чтобы удовлетворить любопытству; но потомъ, принявъ таинственно шедшихъ за варнаковъ, въ страхѣ вернулись по домамъ и заперлись на-крѣпко. Группа въ самомъ дѣлѣ походила скорѣе на шайку разбойниковъ или заговорщиковъ, чѣмъ на чиновниковъ ревизоровъ... Василій Максимо-



  ====page 95====

вичъ, извѣщенный посланцемъ, былъ уже у двери казначейства. Городничій отрекомендовалъ его и асессоръ, какъ сослуживецъ, подалъ казначею руку. Послѣдній былъ не только покоенъ, но еще съ какою-то насмѣшкой погладывалъ на церемонію, которая, по мнѣнію присутствовавшихъ, должна была погубить его. Церемонія впрочемъ была непродолжительна и асессоръ съ жандармомъ отправились къ городничему, гдѣ поужинали, поболтали и заснули такимъ крѣпкимъ сномъ, какимъ спятъ только послѣ длинной дороги... А отъ губернскаго города до Ковальска было почти шестьсотъ верстъ. 

Рано утромъ о пріѣздѣ зналъ весь Ковальскъ; изъ дома въ домъ шмыгали чиновники и ихъ жоны, разговорамъ не было конца. 

— Да-да, мать протопопица, — распѣвала носомъ Знаменская, — попался медвѣдь нашъ въ капканъ, не вывернется... Вотъ тебѣ и богачей!., знать никого не хотѣлъ! 

— Гордыхъ Богъ не милуетъ... 

— Ужъ куда миловать варнаковъ такихъ: жену заморилъ, дочка, говорятъ, — какъ свѣча таетъ, а онъ вонъ на какія художества пускается... Въ казначействѣ то есть ни копѣечки: все подтибрилъ. 

— Облопался! 

— Ужь подлинно, что облопался. 

— Еще чашечку... 

— Ахъ, нѣтъ, мать моя, къ исправницѣ на секунду забѣгу — можетъ, тамъ еще что услышу: антиресно вѣдь! 

— Разумѣется... А ко мнѣ оттуда завернете? 

— Ноги устали, но заверну, заверну, мать моя. 



  ====page 96====

Къ нескончаемому удивленію своему, у исправницы Знаменская узнала, что, по повѣркѣ въ казначействѣ, всѣ деньги оказались на лицо, что будто если и есть какая неисправность, то въ чемъ она — самъ асессоръ въ домекъ не возьметъ. 

— Ахъ, милая моя, въ чемъ же, въ чемъ? 

— Ей-ей, сказать не умѣю. 

— А онъ-то попадется за нее? 

— И-и, милая моя, — бабушка на двое сказала. 

Въ самомъ дѣлѣ, въ казначействѣ ревизоры не знали, что и думать: денегъ оказывалось именно столько, сколько было по книгамъ. Мало того, все, что предпологалось къ поступленію — было записано, ни одна статья не пропущена. Вся разница заключалась въ томъ только, что суммы бумажекъ и звонкой монеты были показаны иначе, чѣмъ въ дѣйствительности. 

— Почему это? спросилъ жандармскій офицеръ Переченко.                                  

— Всегда такъ бываетъ: я вамъ сейчасъ сто рублей размѣняю на мѣдь: ну, одной бумажкой станетъ больше, а тысячью гривнами меньше. Ревизія окончилась часовъ въ восемь вечера; по окончаніи ея, Веселковъ отвелъ Раковецкаго въ сторону. 

—  Все! спросилъ онъ. 

— Все... 

—  Вѣрно? 

—  Вѣрно. 

—  Какъ же доносъ? 

—  Мало ли что сорока на хвостѣ приноситъ... 

—  Вы думаете?



  ====page 97====

  — Да вы на рыло этого «протобестіи» посмотрите: онъ на деньгахъ издохнетъ, а не размотаетъ ихъ. 

— Что же дальше дѣлать? 

— Подмахнуть актъ, да махнуть назадъ... 

Квитанція была написана, подписана и вручена казначею; тотъ взялъ ее съ нервною поспѣшностью, уложилъ все по прежнему и отправился домой... Чѣмъ ближе къ дому подходилъ Переченко, тѣмъ мрачнѣе и мрачнѣе становился онъ. Цѣлый рой думъ, разогнанныхъ дѣятельностью при ревизіи, хлынулъ на него съ ужасающею силою... Василій Максимовичъ вошелъ въ свой кабинетъ, и не раздѣваясь и не зажигая свѣчи, бросился въ кровать. Вокругъ было тихо и темно, словно въ могилѣ. 

Едва слышно скрипнула дверь. Неровными, беззвучными шагами, какъ тѣнь какая, подошла къ постели Соня. 

— Отецъ! отецъ! что ты со мною сдѣлалъ? застонала она черезъ силу съ судорожнымъ рыданьемъ, зашаталась и рухнулась на полъ. 

Переченко вскочилъ. 

— Эй, кто тамъ! огня! воды! Олимпіада! Михайло! 

Положительно растерявшись, Василій Максимовичъ кричалъ; метался во всѣ стороны, приподымалъ Соню, опять опускалъ ее на полъ, дулъ въ лицо, вытиралъ спину и снова звалъ людей...      

Наконецъ, появилась кухарка съ сальнымъ ночникомъ, едва мерцавшимъ блѣднымъ, копотнымъ пламенемъ. Картина, представившаяся ей, ужаснула ее и напомнила ту страшную ночь, когда она потеряла мужа, дѣтей и сама была истерзана и измучена. 

Мрачная фигура казначея, возившагося около до-    



  ====page 98====

чери, принимала причудливыя формы; распластанная на полу Соня была блѣдна, какъ мертвая; при вспыхиваньи ночника, и она казалась страшною... Нѣмая женщина сама потеряла способность движенія и статуей стояла у двери. 

— Господи, Господи! — закричалъ Василій Максимовичъ, схватившись за голову, — ты мя наказуешь.



  ====page 99====



XI.

Доносчикъ.

Въ два года Константиновка совершенно измѣнила свой видъ. Тамъ, гдѣ прежде шли работы, въ настоящее время только печально глядѣли остатки брошенныхъ строеній. Выработанный разрѣзъ былъ полонъ воды; главная дорога пролегала въ сторонѣ. Отъ первобытныхъ лѣсовъ въ ущельи оставались одни горные обожженные пни. Жилье рабочихъ, домъ управляющаго, магазины, амбары, конюшни находились на другомъ концѣ пріиска, верстахъ въ пяти отъ прежняго мѣста, которое было выработано и поэтому безжалостно кинуто... Но съ перемѣною мѣстонахожденія, мало измѣнился порядокъ, разъ заведенный на Константиновкѣ; только число пріисковыхъ построекъ увеличилось, и тамъ и сямъ между ними шмыгали бабы и ребятишки. Заправлялъ дѣломъ — по прежнему Ястребовъ; помощникомъ его оставался Сунгуровъ. На нихъ истекшее время отразилось сильнѣе. Ястребовъ не глядѣлъ уже молоденькимъ офи-



  ====page 100====

церикомъ, признающимъ жизнь шуткою; печать тяжелыхъ заботъ и внутреннихъ страданій лежала на его физіономіи; онъ обросъ; глаза его потеряли блескъ, а движенія — живость; молчаливо, спокойно, чуть не мѣрными шагами, отправлялся онъ по утру и ввечеру на окончательную промывку. Неразговорчивый съ окружающими, онъ внушалъ имъ какое-то томительное чувство не то страха, не то сожалѣнья. Принявъ золото, онъ отправлялся въ свой домикъ и сидѣлъ тамъ одинъ, роясь въ книгахъ и провѣряя отчеты. Нѣсколько разъ, во время промысловой операціи, онъ уѣзжалъ въ Багулъ, проводилъ тамъ нѣсколько дней, разговаривая о дѣлахъ по преимуществу съ лицами, имѣющими силу и власть, и неохотно возвращался на пріискъ, чтобы снова зарыться въ книгахъ. 

Сунгуровъ представлялъ собою явленіе совершенно противуположное. Онъ словно похорошѣлъ, распухъ, сталъ развязнѣе; онъ словно чувствовалъ за собою какую-то силу, и если при другихъ держался съ Ястребовымъ почтительно, то оставшись съ нимъ одинъна-одинъ, глядѣлъ въ глаза своему начальнику такъ мошеннически нахально, что Луку Иринарховича не разъ позывало плюнуть ему въ морду, но плевокъ почему-то замиралъ на устахъ начальника, а физіономія подчиненнаго оставалась чистою, лоснящеюся... Впрочемъ, измѣнивъ выраженіе лица, Сунгуровъ почти не измѣнилъ костюма, носилъ тѣ же бакенбарды, и такъ же пилъ, хотя, послѣ каждой попойки, давалъ себѣ зарокъ не дотрогиваться до рюмки. Его домикъ стоялъ почти рядомъ съ домомъ, занимаемымъ Ястребовымъ, и съ утра до вечера въ немъ было замѣтно движеніе, такъ какъ Александръ Ивановичъ выписалъ на пріискъ



  ====page 101====

жену и дочь. Жена, Лизавета Михайловна, была олицетвореннымъ высокомѣріемъ, олицетворенною пошлостью, но въ тоже время была и «бабой себѣ на умѣ», которая обыкновенно работаетъ мало и дурно, но командуетъ много и мастерски... Не такова была дочь ихъ Оля: средняго роста, худенькая, бѣлокурая, съ насквозь сквозящею кожицею. Она выгодно рисовалась, становясь рядомъ съ матерью, съ которою соперничала только въ бездѣлья. Кое какъ выучась, Оля очень любила сонники и пѣсенники и изъ послѣдняго источника почерпала стишки о нѣжныхъ чувствахъ. Какъ ни пошлы были эти вирши, по, употребленныя у мѣста, онѣ производили пріятное впечатлѣніе и придавали хорошенькой дѣвушкѣ поэтической колоритъ мелкотравчатой барышни. Между тѣмъ, прошлое ея мало представляло поэтическаго: ради отцовскихъ интересовъ, не разъ приходилось ей расточать жаръ молодости на чиновныхъ старичковъ, видѣвшихъ въ женщинѣ только кусокъ сочнаго мяса. Единственное нѣсколько-поэтическое воспоминаніе въ ея жизни оставлено было товарищемъ дѣтскихъ игръ, когда она дѣвочкой отъ 8 до 13 лѣтъ жила на князефеодоровскомъ пріискѣ. У бѣдной сосѣдки былъ сынъ Николатка, черномазый мальчишка, веселый и забубенный, смѣшившій ее всегда своими прибаутками и выходками. Оля предпочитала веселаго мальчишку не только своимъ подругамъ, но даже и тѣмъ большимъ барамъ, которыхъ ей случалось видѣть. Даже пустяками Николка умѣлъ такъ угодить ей, что Оля сама искала съ нимъ встрѣчи, изрѣдка цѣловалась и барахталась съ нимъ. Но вотъ уже около десяти лѣтъ разсталась она съ кудрявымъ мальчуганомъ, и когда ей, въ груст-



  ====page 102====

ныя минуты, случалось вызывать воображеньемъ его образъ, то съ каждымъ годомъ онъ становился блѣднѣе и блѣднѣе, вспоминался рѣже и рѣже, и если бы Оля встрѣтила случайно Николашку, то, по всей вѣроятности, вовсе не узнала бы его... Однако они встрѣтились; Разъ Александръ Ивановичъ вернулся домой къ обѣду крайне-недовольный и разсерженный, и направившись прямо къ шкапчику, въ которомъ стояла водка, выпилъ залпомъ двѣ рюмки. 

— Что ты такой забыганный? спросила его Лизавета Михайловна. 

Александръ Ивановичъ не отвѣтилъ, но этимъ только возбудилъ большее любопытство своей драгоцѣнной половины. 

— Тебя спрашиваютъ? отнеслась она, — али языкъ вывалился? 

— Отстань ты — и безъ тебя тошно. 

— Пошто? 

— А по то, что нынче всякая шваль лучше насъ въ счетъ пошла. 

— Это какъ? 

— А такъ, — новаго подначальника прислали! Подико подивись — франтъ какой! Самому управляющему спуску не даетъ... Семьи свиньямъ корму не раздастъ, а на нашего брата и глядѣть не хочетъ. 

— Да кто жъ такой? съ женскимъ нетерпѣньемъ перебила Лизавета Михайловна. 

— Птица не велика... Помнишь на Ѳедоровкѣ Николку Гурина, теперь — наше почтенье: Никола Петровичъ... Козыремъ глядитъ: въ Багулѣ школу изволилъ кончить — ученый!



  ====page 103====

  Оля, присутствовавшая при этомъ разговорѣ, вспыхнула.                           

— Что ты, Александръ Иванычъ, — ужь будто Николка въ люди вышелъ? 

— Еще какъ! безъ двухъ палецъ — китайскій балдыханъ... Я было къ нему: «маленькаго-молъ тебя, Николка, за вихры дралъ — не прогнѣвайся!» Такъ куда ты! «Теперь, говоритъ, должно, руки коротки стали — не дохватите!» Ажъ злость взяла! 

— Да это онъ, тятенька, можетъ такъ, — вмѣшалась въ разговоръ Оля, онъ всегда хлопуша былъ... 

— И впрямь, Александра Иванычъ, подтвердила Лизавета Михайловна, можетъ человѣкъ спросту сказалъ, а ты въ сердце ударился. Можетъ, оно и ничего. 

— Ну, барыни, учить-то меня поздно: я самъ съ усамъ. Видна птица по полету; хорька отъ барандука отличить съумѣемъ. Видали мы такихъ... Съ нимъ пиво не сваришь. 

— Не сваришь — такъ и спустить можно — рази не въ твоей власти? Вѣдь пашъ-то не ястребъ съ тобой а курица мокрая... 

— Что было, то видѣли, а что будетъ, то посмотримъ; а только знаю, что съ нимъ мнѣ не ужиться... Мое слово вѣрное. 

Во время разговора Сунгуровъ очень часто прикладывался къ рюмкѣ и въ концѣ обѣда оказался совершенно пьянымъ. Бормоча про себя, отправился онъ спать, Оля, оставшись съ матерью, невольно задумалась надъ сообщенною ей новостью. 

— Вотъ онъ, Николка, сталъ каковъ! Посмотримъ, — небось хуже не сдѣлался... И она запѣла нѣкогда знаменитый романсъ:



  ====page 104====

Моего ль вы знали друга? 

Онъ былъ бравый молодецъ: 

Въ бѣлыхъ перьяхъ штатскій воинъ, 

Первый въ бани и боецъ. 

Помнитъ ли онъ меня? снова задумалась Оля... Такой ли веселый, какъ прежде былъ, или носъ задралъ? Женатъ онъ или холостъ? Коли женатъ — какова жена? Молода ли? Хороша ли? Какого званія? Можетъ, тоже чиновничья дочка... Онъ, должно, въ конторѣ остановился... повидать бы!.. 

Вслѣдствіе послѣднихъ соображеній, Оля нѣсколько принарядилась и отправилась на прогулку къ направленію прежнихъ работъ. Ходила она не далеко и преимущественно вертѣлась около конторы: но такъ какъ никто не выходилъ на встрѣчу, то она повернула къ промывальнѣ. 

«Ужь тутъ навѣрное его увижу»! подумала Оля. 

Дѣйствительно, около вашгерда стоялъ молодой человѣкъ, не особенно красивый, но и не уродливый, съ черными глазами и такими же усами, въ щегольскомъ форменномъ платьѣ. Онъ пересмѣивался съ рабочими. 

— Ну, и пѣсни у васъ поютъ? спрашивалъ онъ. 

— Какъ-же-съ, поютъ, отвѣтилъ промывальщикъ. 

— И про начальство? 

— И въ томъ грѣхъ есть. 

— А ну-спой! 

— Осерчаете... 

— Эхъ, башка! Коли бъ изъ сердитыхъ былъ — давно бы взлупку далъ, чтобъ золотины на хвостъ не бурилъ.



  ====page 105====

  — Вишь-ты, и это увидѣлъ, дружески заговорилъ промывальщикъ. Значитъ, впрямъ не сердитый. И, продолжая дѣйствовать гребкомъ, запѣлъ на мативъ солдатскихъ пѣсенъ: 

Наши горныя работы 

Всѣмъ чертямъ даютъ заботы: 

Всякъ стараться очень радъ, 

Что-бъ подрудокъ былъ богатъ... 

Офицерамъ хоть не скучно, 

За то быть имъ безотлучно... 

А забота наша въ томъ, 

Что-бъ раздѣлаться съ уркомъ, 

Что-бъ нарядчики на насъ 

Не косили своихъ глазъ, 

Своихъ глазъ бы не косили, 

У насъ денегъ не просили, 

Не грозили бы рукой, 

Не махали-бы лозой,    

Что-бъ не выдрали пять разъ, 

Пока выробишь наказъ... 

Не успѣешь, значитъ, лечь, 

Какъ валится кожа съ плечъ... 

Да оттудова валится, 

О чемъ пѣть намъ не годится. 

— Это-свѣтъ нашъ, умильна — змѣиногорская плавильня! Сказалъ другой рабочій, когда промывальщикъ кончилъ пѣсню... Это оттудова, — а у насъ тутъ такой ндравъ идетъ, что пѣсни пѣть не приходится; съ Александръ Иванычемъ шутки плохія, — аспидъ настоящій! Вотъ по сколькимъ промысламъ я былъ, а такого звѣря никогда не видѣлъ. У управляющаго онъ силу



  ====page 106====

забралъ — и командуетъ: что въ зубы дать, а ли вздуть съ матушки головушки по самы пятушки — не босъ, не спросить ни у нянюшки, ни у бабушки... Натрескается дьяволъ этакой, съ позаранку — и не попадайся... Мы и управляющему сколько разовъ жалились — ничего не подѣлаешь: какъ Сунгуровъ скажетъ — такъ тому и быть: объѣхалъ, значитъ, совсѣмъ... Въ бѣгу-то у насъ сколько!          

— Вотъ какъ! отвѣтилъ новопріѣзжій, — ну нѣтъ, братъ, — со мною такъ не пошалитъ, я ему форсу-то пособью: такъ прихлопну — что мокро станетъ... 

— Богу молить заставили бы за себя, а то вѣдь не жисть намъ, а каторга... Робить мы всѣ ничего, да драть такъ не приходится! 

Оля слышала весь этотъ разговоръ; еще пристальнѣе заставилъ онъ ее присмотрѣться къ новой личности. Физіономія не много разочаровала ее, но бойкость напомнила стараго Николку. 

— Такой-же черномазый, порѣшила она, — бѣда, что съ тятенькой въ ссору лезетъ: былъ бы человѣкъ, съ кѣмъ занятно провести время можно. 

Бывшій Николка теперь Никола Петровичъ Гуринъ, обернувшись, въ свой чередъ замѣтилъ Олю. 

— Это что за куропатка? тихо спросилъ онъ у промывальщика, — у васъ и этакая дичь водится? 

— Есть. Дочка Александра Иваныча, барышня. 

— А зовутъ ее какъ? — Ольга Александровна.  

— Вотъ тебѣ и разъ: старая знакомая! Ловко и бойко, приподнявши фуражку, подлетѣлъ Гуринъ къ Олѣ. 

— Я имѣлъ счастье, сударыня, знать васъ въ ма-



  ====page 107====

ломъ дѣтствѣ, обратился онъ къ ней, — на Князь-Ѳеодоровскомъ пріискѣ... Можетъ припомните-съ? 

— Кажись, Никола Петровичъ!. 

— Онъ самый... 

— Какой вы большой стали! 

— И вы-съ, Ольга Александровна, не поменыпили... Время идетъ: чай, лѣтъ десять не видались... 

— А теперь вы зачѣмъ къ намъ попали? спросила Оля, будто не зная о назначеніи Гурина, — въ гости,что ли? 

— Нѣтъ, не въ гости: къ вашему папенькѣ въ товарищи поступаю, тутъ и жить буду. 

— Очень пріятно. 

— А мнѣ такъ въ двое! 

— Только вы что-то уже съ тятенькой поцапались... 

— Развѣ онъ вамъ говорилъ? 

— Нѣтъ, онъ не говорилъ, а я слышала, какъ вы съ промывальщиками разсказывали. 

— Да это я только такъ, а я папеньку вашего всегда почитать буду: онъ и старше меня, да и Лука Иринарховичъ къ нему большую расположенность имѣютъ. Они мнѣ о немъ въ самыхъ отличныхъ краскахъ разговаривали. 

— А вотъ вы однако обѣщались прихлопнуть его... 

— Правду, значитъ, говорятъ: слово — не воробей, вылетитъ — не поймаешь... Да вѣдь иначе нельзя, Ольга Алексанровна: все нужно рабочимъ утѣшеніе сдѣлать... Ну, значитъ, необходимо и начаньника выругать; на этотъ счетъ — ихъ пряниками не корми. 

— А вы къ намъ придете? спросила Оля послѣ небольшаго молчанія. 



  ====page 108====

— Коли вы позволите, да вашъ папенька позовутъ — такъ непремѣнно; за особую честь почту... 

— Да вы, можетъ, женаты — такъ вамъ нѣкогда. 

— И-и! я женатъ! Нѣтъ-съ! Ольга Александровна, — мнѣ женитьба некстати, изъ училища только нырнулъ... Да и дѣвушки по душѣ не зналъ... Вотъ васъ — такъ всегда я вспоминалъ, найдти не думалъ... Теперь какъ нашелъ — съ большой охотой у васъ бывать буду: вѣдь тутъ, на пріискахъ, должна скука быть? 

— Иной разъ — хоть плачь. 

— То-то... Ольга Александровна! а если я васъ спрошу что — отвѣтите по правдѣ? 

— Говорите... 

— Меня вы вспоминали?.. 

— Ишь что! — много будете знать — состаритесь скоро... Можетъ, и вспоминала... 

— Да какъ вспоминали? Вѣдь я мальчишкой былъ, когда вы съ пріиска уѣхали: черномазый - молъ Николашка да и только! 

Мало ко малу разговоръ ихъ принялъ оттѣнокъ большой сердечности и простоты. Гуринъ сразу замѣтилъ, что Оля интересовалась имъ, и это польстило его самолюбію; старая призязанность также повѣяла на него, и вскорѣ прежніе пріятели были другъ другу далеко ближе, чѣмъ предполагали быть. Въ тотъ же вечеръ Гуринъ отправился къ Сунгурову, и просидѣлъ у него до полночи. Нельзя сказать, чтобы его встрѣтили радушно и сердечно. Александръ Ивановичъ прямо высказалъ свое неудовольствіе; Лизавета Михайловна говорила свысока, словно хотѣла дать понять, что онъ въ глазахъ ея прежній Николка; но послѣдній видѣлъ расположеніе Оли, и поэтому, не



  ====page 109====

обращая вниманія на ея достопочтенныхъ родителей, болталъ безъ умолку. Онъ разсказалъ какъ добрался до Багула, какъ случайно попалъ въ училище, какъ учили тамъ и чему учили, копировалъ учителей, разсказывалъ о разныхъ багульскихъ сплетняхъ. По уходѣ его, Александръ Ивановичъ замѣтилъ, что онъ фендрикъ и что батюшка царь Петръ Великій будто выразился: «куда молъ фендрикъ заберется, то добра не будетъ»; Лизавета Михайловна тоже обозвала его шолопутомъ; одна только Оля вынесла совершенно иное впечатлѣніе. Не могла она не сознаться, что не мѣшало бы Николкѣ имѣть физіономію поважнѣе и попривлекательнѣе; тѣмъ не менѣе — въ болтовнѣ его она чувствовала умъ, веселость; притомъ, вниманіе, оказанное и ей Гуринымъ, въ свой чередъ, льстило ей, было крайне пріятно. Она съ нетерпѣніемъ ждала его прихода на слѣдующій вечеръ, но при обѣдѣ оказалось, что у Гурина съ Сунгуровыиъ вышла новая стычка, которая еще больше озлобила послѣдняго. Александръ Ивановичъ говорилъ о пріѣзжемъ сотоварищѣ съ положительною глубокою ненавистью, и невольно выразилъ какую-то угрозу. Олѣ было тяжело слушать эту ругню человѣка, который ей нравился, ругня эта даже еще больше заставила ея разобрать Гурина и вполнѣ не согласиться съ мнѣніемъ родителей — и она рѣшилась при первой встрѣчѣ упросить Николая Петровича вести себя съ ея отцемъ дружелюбно, особенно пототу, что, зная силу отца, предвидѣла въ противномъ случаѣ недобрый конецъ: она видѣла на опытѣ, что отецъ, не отличавшійся и вообще мякгостыо сердца, готовъ навредить даже и пріятелю, а не то, чтобы простить врагу своему... 



  ====page 110====

Прождавъ понапрасну Гурина дня два, Оля отправилась. на розыскъ его. Видно, что и Гуринъ ждалъ этой прогулки, потому что едва показалась Оля — онъ направился уже отъ разрѣза къ ней, и, поздоровавшись, попросилъ позволенія быть ея компаньономъ. 

— За мной вы нейдите, отвѣтила Оля, а то тятенька заругаетъ, а вотъ я, Николай Петровичъ, за этотъ лѣсокъ пойду — шмыгните кругомъ — ну мы и встрѣтимся.. 

Приказаніе было исполнено. За кустами густаго терновника сѣли они, когла сошлись вмѣстѣ. Іюньское солнце пекло воздухъ, но жаръ его въ ущельи униччтожался вѣчною прохладой тайги; сосны благоухали здоровымъ сильнымъ запахомъ; отъ времени до времени легкій вѣтеръ наносилъ ароматъ черемухи; трава была высока и играла зеленью; вокругъ было царственно-спокойно. 

— Измучился я, поджидавши васъ эти дни, Ольга Александровна, началъ Гуринъ... 

— Отчего же къ намъ не пришли? лукаво спросила Оля. 

— Да у меня съ вашимъ батюшкой дѣло на ладъ нейдетъ: онъ глядитъ на Рязань, а я на Казань. 

— Зачѣмъ такъ? 

— Да нельзя же, Ольга Александровна, — сами посудите: рабочихъ бьетъ безъ причины, имъ половины провьянта не даетъ, цѣну на все положилъ непомѣрную, урки ломитъ не по силамъ, — вѣдь это, какъ угодно, не законъ. 

— У насъ, Никола Петровичъ, всегда такъ — это ужь дѣло Луки Иринарховича: коли его воли на то не было бы — такъ тятенька, вѣрно, себѣ не дозво-



  ====page 111====

ляль бы. Вы, значитъ, не противъ тятеньки, а противъ самаго управляющаго идете... 

— Какое противъ управляющаго, — живо заговорилъ Гуринъ, — Лука Иринарховичъ совсѣмъ иначе на дѣло глядитъ: тятенька вашъ произвольствуетъ. Я вотъ вчера доложилъ Лукѣ Иринарховичу — такъ' тотъ сперва думалъ, что это неправда... 

— А вамъ чего мѣшаться? 

— Я этого не могу, Ольга Александровна, — теперь ревизоръ пріѣдетъ, рабочихъ спроситъ — то вѣдь все скажутъ... тогда — тятенька вашъ сдѣлалъ, а другимъ въ отвѣтѣ быть... 

— Нѣтъ, вы ужь съ тятенькой не ссорьтесь... 

— Я бы и радъ не ссориться — такъ самъ лезетъ. Вижу, что двумъ рабочимъ урки не подъ силу — я имъ льготу далъ, а онъ за это ихъ выпороть велѣлъ: какъ молъ смѣли меня послушаться! 

— Ну, вотъ бы и смолчать... 

— Это какъ же? Послѣ этого ко мнѣ никакого уваженія имѣть не будутъ. Коли бъ я даже и ошибся въ чемъ, то папенька вашъ могъ мнѣ какъ товарищъ сказать, а не то, чтобы людей за это пороть! А онъ меня на-смѣхъ выставилъ нарочно.

— Если съ тятенькой ссориться будете, то нельзя намъ видѣться. 

— А вамъ развѣ хочется? 

— Нѣтъ, я только такъ... 

— Я-съ, Ольга Александровна, съ своей стороны все сдѣлаю; только что терпѣть невозможно — такъ не моя вина, что раздоръ пойдетъ… 

— А вы все лучше не ссорьтесь.



  ====page 112====

— Ну, положимъ — поссорюсь: ужто никогда посидѣть не придете? 

— За эти посидѣнья, Никола Петровичъ, пожалуй и поплачешь... 

— Вотъ выдумали! не такой — я человѣкъ: я всегда къ вамъ съ уваженіемъ. 

Однако уваженіе это не помѣшало Гурину, послѣ трехъ-четырехъ встрѣчь съ Олей, встать къ ней въ отношенія очень близкія. Она не могла разобрать какъ это случилось, но отступать отъ разъ сдѣланнаго она была не въ силахъ; свиданія продолжались, не смотря на то, что отношенія ея возлюбленнаго къ отцу становились хуже и хуже. Любо было ей, сидя темнымъ вечеромъ подъ пахучимъ деревомъ, толковать съ своимъ милымъ; кругомъ тишь; только журчанье Константиновки, да окликъ птицы говорили о жизни природы... Нерѣдко Ольга съ Николой, обнявшись и болтая, заходили далеко, далеко и просиживали въ тайгѣ цѣлую ночь. Имъ было такъ хорошо, что съ сожалѣніемъ разставалась Оля раннею зорькой, чтобы крадучись лечь въ постель, не разбудивъ отца съ матерью... Мечтала она, что дѣло поправится, что отецъ примирится съ другомъ милымъ и она выйдетъ за-мужъ... 

Случилось не то. Какъ-то поздно вернулся Сунгуровъ къ ужину прямо отъ Ястребова; онъ былъ крайне доволенъ и веселъ. Перешептавшись съ женою, выпивъ нѣсколько рюмокъ водки, онъ заболталъ громко и Оля узнала изъ отрывчатыхъ словъ, что отецъ доволенъ по двумъ причинамъ: ему дано управляющимъ какое-то секретное порученіе, и есть случай дать себя знать Николкѣ.



  ====page 113====

— Теперь не уйдетъ! Восклицалъ Сунгуровъ самодовольно, — я его въ бараній рогъ согну... 

Дѣйствительно, черезъ день, Ястребовъ придравшись къ Гурину, велѣлъ отправится ему въ каталажку... Гуринъ вспылилъ — онъ чувствовалъ себя правымъ. Его возраженія, въ свой чередъ, разсердили Ястребова и онъ ударилъ своего подчиненнаго. Давно Гуринъ не зналъ подобнаго обращенія; кровь прилила къ его головѣ, и, отмахиваясь или съ другою цѣлью, онъ задѣлъ за руку своего начальника... 

— Вотъ что! сдержавшись проговорилъ Ястребовъ, и безмолвно отправился въ свою квартиру... 

Въ Багулъ былъ отправленъ нарочный; когда онъ вернулся — Гуринъ по распоряженію начальника заводовъ, за буйство, нерадѣніе и дерзости противъ управляющаго пріискомъ, былъ разжалованъ въ простые рабочіе, съ переводомъ въ разрядъ штрафныхъ и наказаніемъ розгами... 

Исполненіе экзекуціи было возложено на Сунгурова. 

Трудно было узнать Николая послѣ дней, проведенныхъ въ заключеніи и по объявленіи ему приговора: вмѣсто лица смотрѣли только кости, обтянутыя легкой пленкой, глаза лихорадочно горѣли; туловище едва держалось на ногахъ... Его ввели на площадку; тамъ въ два ряда невесело стояли рабочіе... Гурина повалили — и розги взвизгнули... Наказываемый вовсе время не проронилъ звука, но до крови искусалъ себѣ руки. 

— Съ милостью начальства честь имѣю поздравить! обратился Сунгуровъ къ Николаю по окончаніи экзекуціи...



  ====page 114====

Пошли дни за днями. Гуринъ, сперва лежалъ въ больницѣ, но когда онъ узналъ, что Александръ Ивановичъ отправился съ пріиска въ Ковальскъ, выписался оттуда и инстиктивно очутился за терновымъ кустомъ. 

— Коля, Коля! говорила тебѣ — не послушалъ! встрѣтила его расплаканная и тоже похудѣвшая Оля... Теперь что съ нами будетъ? 

— Съ тобой что — не знаю; а со мной что нибудь будетъ... 

— Что же, что? 

— Увидишь... Что я теперь? — штрафной!.. Къ чему учился... 

— Богъ дастъ поправишься... 

— Поправляться поздно, да и нельзя: они хуже чѣмъ убили меня... мнѣ легче было бы, колибъ жилы всѣ повытягивали... Я знаю — зачѣмъ твой отецъ уѣхалъ... кому будетъ хуже — посмотримъ. 

— Да ты что, Коля, - ты лучше оставь, а то опять... 

— Пущай, безвучно отвѣтилъ Николай, а я свое сдѣлаю. 



  ====page 115====



VII.

Бунтъ.

Да, mon cher, такъ?.. конечно, никто изъ насъ не обратилъ на это вниманіе, анонимныя письма всегда имѣютъ мало цѣни... но, знаешь, въ Баглуѣ, въ первое время оно произвело извѣстное впечатлѣніе, une sorte de sensation… Особенно, mon cher, Замурзуевъ явился твоимъ обличителемъ. Когда ревизоръ увѣрялъ генерала въ нелѣпости доноса, Замарзуевъ сильно упиралъ на совершенную возможность факта. Впрочемъ, il faut être véridique, — въ результатѣ онъ только себѣ повредилъ. «Вы такъ хорошо знаете всѣ плутовства — замѣтилъ ему нашъ боссъ, — что мнѣ право будетъ неловко дать вамъ какое нибудь назначеніе: за вами не услѣдишь!» Ты представь, mon cher, рожу Замурзуева! 

— Но видно повѣрили, если тебя прислали сдѣлать секретное дознаніе.



  ====page 116====

— Это, mon cher, не больше, какъ формальность... Получи я une mission serieuse de me mettre à la recherche d’absolu, — неужели я былъ бы съ тобою такъ откровененъ?! Ce n’est qu’une distraction pour nous! Я пріѣхалъ тебя посмотрѣть, а ты, — si cela te fait plaisir, — можешь посмотрѣть меня... Съѣздимъ, пожалуй, на охоту — хоть на медвѣдя, сразимся въ карты — вотъ и все. 

— Не скажешь ли ты мнѣ, откуда, по твоему предположенію, могъ выйдти доносъ? 

— Ah, ça, je n ’en sais rien! Замѣчу только, что очень обстоятельно написанъ: какъ, что, какимъ образомъ... откуда даже деньги получены. Я слышалъ, и въ Ковальскъ посланъ ревизоръ... Не знаю, какіе онъ результаты добудетъ, но — je te dirais franchement, я — ссыщикъ плохой!.. 

— Грамотно или неграмотно написанъ доносъ? 

— Mais, mon cher, c’est du grec pour moi! Ты въ этомъ отношеніи былъ бы хорошимъ экспертомъ; что же касается до меня, то еще въ корпусѣ я ставилъ ѣ, гдѣ нужно е, и обратно; теперь же еще менѣе смыслю въ этомъ. Видимо — писалъ человѣкъ очень озлобленный... Надъ нѣкоторыми вещами положительно расхохочешься — противъ воли! Приложены стихи — очень оригинальные. Всѣхъ не помню, но начинается такъ: 

Воспряньте всѣ голодные, 

Больные и холодные! 

И встаньте чинно по мѣстамъ: 

Идетъ бо самъ, 

И приближается къ вѣсамъ 

Отче нашъ! 



  ====page 117====

— Вотъ что! 

Разговоръ этотъ велъ Лука Иринарховичъ съ своимъ вѣчнымъ поклонникомъ Анзаровымъ, который былъ крайне радъ, что судьба дала ему возможность стать въ близкія интимныя отношенія съ Ястребовымъ. И по женитьбѣ, и по должности и по кличкѣ литератора, Лука Иринарховичъ былъ у всѣхъ на виду. Поэтому Анзаровъ въ Багулѣ добродушно пресмыкался передъ нимъ, подражалъ ему, но не имѣлъ храбрости записать себя въ число друзей Ястребова. Едва-ли не самъ онъ напросился на командировку, — такъ какъ хотѣлъ чѣмъ-нибудь услужить своему божку, и, дѣйствительно, по пріѣздѣ на пріискъ, онъ не замедлилъ показать Ястребову всѣ свои бумаги, разсказать всѣ багульскіе толки и свои предположенія относительно будущаго отчета о командировкѣ. Онъ даже удивился, увидѣвъ, что Лука Иринарховичъ придаетъ какое-то значеніе сдѣланному на него доносу, удивился не потому, что считалъ Ястребова совершенно безгрѣшнымъ, а именно потому, что ставилъ его слишкомъ высоко и былъ увѣренъ, что тотъ всегда извернется изъ всякой, даже серьезной опасности: на то онъ писатель, сочинитель! Но Лука Иринарховичъ глядѣлъ на дѣло иначе… Онъ не могъ не сознать, что существуетъ на бѣломъ свѣтѣ человѣкъ, желающій ему повредить, слѣдящій за всѣми его дѣйствіями, и готовый, по всей вѣроятности, не остановиться на первой удачной иля неудачной попыткѣ. 

Сегодня пріѣхалъ Анзаровъ думалъ онъ, — завтра пріѣдетъ кто нибудь другой: все ли пройдетъ благополучно? Положимъ, прямыхъ уликъ нѣтъ, но можно замарать себя, погубить свое имя, будущность и карьеру... 



  ====page 118====

 У Ястребова же, послѣ первой операціи съ золотомъ, зародилась мысль: сдѣлавшись во что бы то ни было богатымъ, бросить Сибирь, уѣхать въ Петербургъ, и тамъ двинуться быстро, если можно, съ шумомъ — по дорогѣ чиновъ, орденовъ и должностей. Мѣсто его нравственнаго паденія было ему противно, ненавистно: тутъ всякій шагъ земли, всякая бумага, каждый человѣкъ напоминали его проступокъ, грозили ему... Онъ хотѣлъ разстаться со всѣмъ прошлымъ возможно скорѣе, и именно ради этого желанія рѣшился на вторую продажу золота, еще въ большемъ количествѣ чѣмъ прежде. И вотъ, когда онъ былъ уже близко цѣли, — нежданно-негаданно заводилось кляузное дѣло, маравшее его служебное достоинство. «Это повредитъ мнѣ, крѣпко повредитъ» — думалъ онъ и строилъ рядъ невеселыхъ предположеній, частью основательныхъ, но въ большинствѣ не имѣвшихъ практическаго смысла. Поэтому, хотя Ястребовъ и былъ доволенъ, что командировали для дознанія Анзарова, — тѣмъ не менѣе, занимаемый своими мыслями, онъ не могъ относиться къ своему гостю такъ привѣтливо, какъ хотѣлъ бы, не могъ проводить время такъ весело — какъ это было нужно. Онъ отговаривался нездоровьемъ и чтобы хоть на время избавиться отъ заниманія Анзарова, предложилъ послѣднему охоту — на сыновъ. Когда, на югѣ Сибири, въ тайгѣ, проснешься часа въ три-четыре утра, при первой зорькѣ, верстахъ въ пятнадцати отъ всякаго жилья, пріисковаго или улуснаго, то тамъ и сямъ слышишь тихій и нѣжный звукъ, необычайно пріятную контральтовую мелодію, которую, — не будучи даже страстнымъ сибирскимъ охотникомъ, — начинаешь внимать жаднымъ ухомъ. Эту скромную пѣсню выводитъ такъ



  ====page 119====

называемый сынъ, особый видъ оленя, подходящій къ cervus alces, большаго роста, съ головой, украшенной цѣлымъ кустомъ разнообразно-раскинутыхъ роговыхъ отростковъ. Первою весною, до линянія, когда старые рога отпускаютъ молодые ростки, сынъ для охотника представляетъ особенную цѣнность. У убитаго звѣря вырѣзаютъ эти ростки, жгутъ ихъ, уголь толкутъ въ порошокъ, и инородцы Сибири, монголы и китайцы, придавая этой отвратительно вонючей пыли необычайно цѣлительную силу, приписывая ей значеніе универсальнаго лекарства, покупаютъ ее чуть не на вѣсъ золота. Въ другое время года сынъ цѣнится не такъ дорого; но и тогда охота на него представляетъ свои прелести, потому что сопряжена съ опасностью, съ серьезнымъ рискомъ. По мѣстной пословицѣ: «на медвѣдя иди — постель стели, а на сохатого иди — гробъ теши»; съ сыномъ также плохо шутить шутки, такъ какъ не мало охотниковъ на вѣки остаются у рябинника, убитые копытомъ красиваго, но безпощаднаго звѣря. Эту-то охоту предложилъ Ястребовъ Анзарову. — Чего лучше, mon cher! отвѣтилъ послѣдній, — c’est charmant, délicieux, original? Я согласенъ отъ всего сердца. И ревизоръ, ревизуемый и человѣкъ шесть опытныхъ въ охотѣ рабочихъ отправились въ тайгу съ вечера, чтобы до свѣту быть на мѣстѣ, гдѣ не разъ замѣчали присутствіе сына. Пока начальство занимало себя «пріятнымъ, прелестнымъ и оригинальнымъ образомъ», на Константиновкѣ дѣла шли не особенно привлекательно и радостно. Получивъ послѣ второй продажи золота безусловную силу у Ястребова, Сунгуровъ не стѣснялся съ рабо-



  ====page 120====

чими и дозволялъ себѣ самыя возмутительныя вещи. Не говоря уже о томъ, что и паекъ выдавался послѣднимъ неполный, и товары для нихъ продавались слишкомъ дорого, и работы давались не по силамъ; еще нерѣдко подгулявшій выскочка, чувствуя свою мощь, наказывалъ рабочихъ не только жестоко, но и несправедливо. Послѣднее обстоятельство, т. е. несправедливость наказанія, переполняло чашу неудовольствія рабочихъ.

— Это, братцы, не втерпежъ, заговорилъ на второй день по отъѣздѣ Ястребова съ Анзаровымъ на охоту, Фроловъ товарищамъ по казармѣ... Побить — пошто не побить, — но если теперь безъ причины какой розги мочалить, такъ это слезой путевой холобыснуть, — по крайности — вразъ! Тутъ и карачунъ... 

Слушатели молчаливо соглашались. 

—  Повечеръ меня пошто взъерепѣнилъ? продолжалъ Фроловъ, — шапки не снялъ, — да разе я вытараска какой, чтобъ зеньки-то на затылкѣ держать сталъ; — диковать, стало нечего! Теперича Макарку вздулъ — тоже пути не было. Теперича Гурина, Николу Петровича, изъ человѣка кулюхой сдѣлалъ... по што? Бить — бей, да не съ турусу какого, лядъ онъ этакой! 

— Вотъ, братцы, левизоръ пріѣхалъ — станетъ ему жалиться, предложилъ кто-то въ толпѣ. 

— Иди жалься — коли спины не жаль!.. Это што за левизоръ, коли рабочаго не спросилъ: доволенъ-молъ ты, али нѣтъ? коли съ управляющимъ сейчасъ въ шулумулу вошелъ! На охоту вмѣстѣ поѣхали — это какой смотръ! Я, почитай, всѣ пріисковые порядки знаю, а такого левизора не видалъ.



  ====page 121====

  — А все, коли самъ не спрашиваетъ, — пойдемъ къ нему. Этакъ терпѣть невозможно!.. 

Совершенно неожиданно къ разговаривающимъ вошелъ Сунгуровъ.         

— Ахъ вы варнаки этакіе, пятнай васъ! заоралъ онъ, не робите, а только лалыки свои языкомъ моете! Шобарчите только, паскаружники, чтобъ васъ язвило... вонъ! по мѣстамъ! 

— Ну нѣтъ, Александра Иванычъ, мы не пойдемъ, мы рѣшили теперь иначева. 

— Кто шарохвоститъ? 'Разговаривать со мною смѣетъ!.. 

— По казармѣ пошелъ гулъ; толпа ежесекундно росла; почти со всего пріиска сбѣжались рабочіе и заголдѣли; всякій несъ свое — и чѣмъ больше кричалъ Сунгуровъ, тѣмъ смѣшнѣе становился онъ въ глазахъ ревущей толпы; когда же, ни съ того, ни съ сего, онъ выхватилъ Перебѣднева вонъ изъ ряду другихъ, и вздумалъ тащить за собою въ каталажку, то толпа порѣшила «не выдавать Макарку». Больше всѣхъ ратовалъ за это Фроловъ. 

— Да что онъ, диганиться! Все Макарку, да Макарку! Онъ другихъ смиреннѣй, а что случись — такъ его взбутетениваютъ. Да разе это, братцы, можно? 

— Отобьемъ! порѣшила толпа — и мигомъ ряды рабочихъ стали между Сунгуровымъ и Перебѣдневымъ. 

— Бунтуете? замѣтилъ первый. 

Въ отвѣтъ на это Фроловъ размахнулъ и такъ повелъ своею пятернею по головѣ и лицу Александра Ивановича, что посыпались клочки волосъ, и кровь струею побѣжала изъ носу.



  ====page 122====

— Что вы, братцы, даромъ шумъ дѣлаете, войдя въ толпу заговорилъ Гуринъ. 

— Убить подлеца Сунгурова надоть! отвѣтилъ ему разсвирѣпѣвшій Фроловъ, и еще разъ тыкнулъ кулакомъ въ зубы начальника. 

— Стой! изъ этого пользы не будетъ! закричалъ Гуринъ... 

— Будетъ... 

— Ревизоръ съ управляющимъ сейчасъ пріѣдетъ... 

Слова эти остановили шумящихъ; многіе мигомъ вышли изъ казармы; Сунгуровъ шмыгнулъ между ними... Скоро никого не осталось, за исключеніемъ Гурина и Фролова.

— Какъ же это ты, Никола Петровичъ, за Сунгурова заступаться вздумалъ... Не тебя ли болѣ другихъ тиранилъ аспидъ этотъ? Черезъ кого въ штрафные изъ штейгеровъ попалъ? Тебя и понять трудно — мудренъ больно... 

— Крикомъ, братъ, ничего не сдѣлаешь, а я вотъ другое колѣно отпущу — авось поможетъ. Бунтовать же начнемъ — сами влопаемся, дѣло извѣстное! 

— Ну, какъ знаешь, Никола Петровичъ, порѣшилъ Фроловъ; только мнѣ, теперь какъ дѣлать? потому, что Сунгурова съѣздилъ...

— Ты уйди пока, въ тайгѣ поживи; держись близь промысла — можетъ, понадобишься... 

— Лататы, значитъ, задать... 

— Да... 

Гуринъ отправился въ свой чумъ, небольшой сбитый изъ досокъ шалашикъ, гдѣ у него, послѣ перемѣщенія изъ конторы, стояла колченогая кровать, столъ да чурбанъ, замѣнявшій стулъ. Тутъ онъ вынулъ изъ



  ====page 123====

подъ кошмы, служившей постелью, листъ бумаги, чернильницу, перо, и началъ выводить строчку за строчкой. Дописавъ бумагу и перечитавъ написанное, онъ, крадучись, пробрался къ дому управляющаго и черезъ открытое окно бросилъ въ комнату, занимаемую Анзаровымъ, свое посланіе. 

Между тѣмъ Сунгуровъ, добѣжавъ домой и хвативъ для своего успокоенія нѣсколько рюмокъ водки, приказалъ конюху осѣдлать лошадь и тотчасъ же ѣхать къ Ястребову съ докладомъ о происшедшемъ бунтѣ. Когда конюхъ уѣхалъ, Александръ Ивановичъ, не вѣрившій въ свою безопасность, забился на чердакъ гдѣ думалъ пробыть до возвращенія начальства... 

Получивъ неожиданную новость, Лука Иринарховичъ и Анзаровъ поспѣшили на пріискъ. 

— Mais cela devient grave! воскликнулъ послѣній: la chose n ’est pas si simple qu’elle en a l’air? При этомъ онъ вопросительно взглянулъ на Ястребова. 

Тотъ не отвѣтилъ, и они въ молчаніи проѣхали всю дорогу. Какъ завидѣлась Константиновка, Анзаровъ принялъ на себя важный и торжественный видъ; онъ предполагалъ тотчасъ наткнуться на толпу бунтующихъ рабочихъ и считалъ поэтому необходимымъ явиться къ нимъ съ возможно-большимъ блескомъ; онъ вырасталъ въ своихъ собственныхъ глазахъ — словно ему предстоялъ достославный подвигъ. Ожиданіе усилилось, когда въ сторонѣ заслышалась пѣсня, имѣвшая нѣсколько либеральный характеръ. Человѣкъ шесть рабочихъ звучно горланили: 

Какъ ударитъ часовъ пять — 

На работу мы опять, 



  ====page 124====

Частный кличетъ и кричитъ, 

Своей палочкой грозитъ — 

Кто не явится на зовъ, 

Тому ею сто лозовъ... 

На бергамтѣ въ перекличку 

Всѣ сбираются въ отличку, 

Перекличку отведутъ — 

По работамъ поведутъ: 

Того въ шахту, того въ гору, 

А того къ зелену бору 

— Иль деревья ожигать, 

Или воду отливать. 

Какъ урокъ мы кончимъ свой, 

Всѣхъ отпустятъ насъ домой; 

Мы по улицѣ пойдемъ — 

Громко пѣсню запоемъ: 

Какъ начальство любитъ насъ, 

Какъ начальство дуетъ насъ. 

— Эге, вотъ оно что?! 

Однако, къ великому сожалѣнію Анварова, когда они въѣхали на промыселъ, никакой толпы тамъ не встрѣтилось; все было мирно — какъ будто ничего особеннаго и не происходило. 

— Mais l’emeutc où ast-elle donc? обратился онъ къ Ястребову. 

— Не знаю, спросимъ у Сунгурова, отвѣтилъ послѣдній. 

Сунгуровъ появился къ начальству не ранѣе получаса. Напрасно уговаривала его Лизавета Михайловна и утверждала, что всѣ рабочіе молчатъ и что Ястребовъ его требуетъ, онъ не сразу рѣшился выйдти изъ



  ====page 125====

своей засады и не съ обычною важностью дошелъ до квартиры управляющаго. 

— Ты что навралъ? строго спросилъ Ястребовъ. 

— Какъ угодно-съ — бунтовали! нахально возразилъ Александръ Ивановичъ, который подъ крылышкомъ начальства считалъ себя безопаснымъ и становился храбрѣе. Чуть до смерти не избили. 

— Кто же бунтовалъ? 

— Всѣ.       

— Чего же теперь сидятъ смирно? 

— Убить хотѣли — не то, что бунтовали... 

— Пусть бы убили! невольно подумалъ Лука Иринарховичъ. 

Въ это время вошелъ въ комнату Анзаровъ, державшій въ рукахъ бумагу. 

— Тутъ, mon cher, въ самомъ дѣлѣ было что-то страшное: я только вошелъ къ себѣ — нахожу посланіе... Полюбопытствуй прочесть. 

Ястребовъ прочелъ слѣдующее: 

«Ваше высокоблагородіе! Вы присланы отъ начальства удостовѣриться — былъ ли справедливъ присланный доносъ; но той манерой, какою изволите производить ревизію, сдѣлать ничего не сдѣлаешь, а только милостивое начальство въ заблужденіе введешь, потому что рабочіе не спрошены, и жалобы ихъ и неудовольствія никѣмъ не выслушаны. А не угодно ли вашему высокоблагородію опросить рабочихъ — хоть на счетъ того — за что былъ ими бунтъ учиненъ; тогда по отвѣтамъ ихъ ваше высокоблагородіе сможете убѣдиться, что правда и что неправда въ доносѣ. Доносъ же весь писанъ по справедливости, потому что на пріискѣ Константиновскомъ не только



  ====page 126====

управляющимъ, но и ихъ подчиненнымъ Сунгуровымъ сущій разбой учиняется». 

— Такъ вотъ гдѣ доносчикъ! проговорилъ Ястребовъ, прочитавъ бумагу, — теперь понимаю... Позвать мнѣ конюховъ! 

Сунгуровъ мигомъ исполнилъ это приказаніе. 

— Que penses-tu faire? спросилъ Анзаровъ. 

— Дай два часа времени — увидишь, отвѣтилъ Ястребовъ и вмѣстѣ съ конюхами отправился въ клѣтушку Гурина. Того не было дома. По приказанію начальника, конюха обыскали все помѣщеніе, и изъ подъ кошмы вынули цѣлую груду бумагъ, исписанныхъ прозою и стихами.



  ====page 127====

ХШ.

Двѣ смерти.

Всѣ рабочіе били собраны на площадкѣ около дома управляющаго; лица ихъ были сумрачны; въ толпѣ шолъ глухой ропотъ. 

— Это что за урусъ такой? спрашивали рабочіе другъ друга. 

— А должно фитанецъ на спинѣ учнутъ намъ прописывать, сострилъ кто-то 

— Нишкни, дурье! сердито отвѣтили ему, — а не то съ тобою такіе имальцы съиграютъ, что и моржанами сидшо-то цвѣтить не понадобится... 

Ровно въ полдень вышли Ястребовъ съ Анзаровымъ, и вслѣдъ за ними Сунгуровъ; минуты черезъ три конюхи привели скованнаго Гурина. Ястребовъ вынулъ изъ кармана два листа писанной бумаги. 

— Это твое писанье? обратился онъ къ Гурину. Тотъ не отвѣчалъ. 

— Тебя спрашиваютъ или нѣтъ? 

— Мое...



  ====page 128====

— Ты доносъ послалъ? 

— Я... 

— И стихи ты писалъ объ «Отче нашъ». 

— Я... 

По знаку Ястребова конюхи растянули Гурина на землю, тотъ простоналъ. 

— Пока ты не съѣшь всѣ эти листы — пороть будутъ тебя, медленно, слово за словомъ отчеканилъ управляющій. 

— Лука Иринарховичъ! хватающимъ за душу голосомъ проговорилъ распростертый Гуринъ, — вы меня уже совсѣмъ загубили, изъ человѣка звѣремъ послѣднимъ сдѣлали: не губите больше! простите меня! Я больше никогда не буду... что меня еще мучить?! 

— Торговаться со мною вздумалъ?.. Нѣтъ, ѣшь... Вы чего зѣваете! — крикнулъ Ястребовъ на конюховъ. 

Розги взвизгнули; нещадно съ двухъ сторонъ стегали Гурина дюжіе рабочіе... Судорожно рыдая, изнемогая отъ боли, смачивая бумагу своими слезами, ѣлъ несчастный исписанные имъ листы; цѣлыми комками глоталъ онъ ихъ, чтобы скорѣе кончилась мука... Анзаровъ не былъ въ силахъ вынести эту сцену. 

— Finissez donc, finissez! c’est impitoyable! обратился онъ къ Ястребову. 

— C’est mon affaire, c’est moi qui suis résposable. Si vos nerfs ne vous permettent pas de rester, faites comme bon vous semble... 

Анзаровъ молча повернулся и отошелъ. 

Минутъ черезъ пятнадцать, Гуринъ не кричалъ уже и не стоналъ; кучки изжованной, по не проглоченной бумаги лежали у его рта, изъ котораго начала истекать кровь.



  ====page 129====

Ястребовъ крикнулъ: довольно! 

— Всѣмъ вамъ будетъ тоже — обратился онъ къ рабочимъ, если кто хоть пикнуть осмѣлится, — слышите? 

По прежнему — спокойно пошелъ онъ въ свою квартиру; трудно было опредѣлить его душевное состояніе, такъ какъ тамъ ожидалъ его Анзаровъ, растревоженный и чуть не плачущій. 

— Боже мой! Лука Иринарховичъ, обратился онъ къ Ястребову, — можно ли допускать подобнаго рода вещи? Есть ли у васъ сердце послѣ этого. 

— Вы, Анзаровъ, право, слишкомъ молоды, чтобы судить спокойно, какъ слѣдуетъ практическому человѣку... Жизнь — дорога вамъ или нѣтъ? 

— Какъ это? къ чему вопросъ? 

— А къ тому, что если бы не пострадалъ одинъ мерзавецъ, то, можетъ статься, сегодня же ночью меня съ вами не было бы на свѣтѣ, да потомъ съ остальными рабочими другимъ пришлось бы расправляться еще пожестче. Если разъ дошло до бунта, то или надо безжалостно вырвать его корни, или добровольно подчиниться его естественнымъ послѣдствіямъ, Вы что предпочитаете? 

— Развѣ опасность была такъ велика? Все, напротивъ, было, по моему мнѣнію, спокойно... 

— Поживете на пріискахъ — узнаете... И я и вы были бы навѣрное зарѣзаны; тотъ самый страдалецъ, о судьбѣ котораго вы сожалѣли, первый пырнулъ бы васъ ножомъ въ бокъ... Вы знаете этого человѣка, съ которымъ я обошолся такъ круто? 

— Нѣтъ... 

— А я знаю!           



  ====page 130====

— Но однако... онъ человѣкъ же... притомъ же учившійся... 

— За покушеніе ударить меня — онъ разжалованъ изъ урядниковъ, переведенъ въ разрядъ штафныхъ, высѣченъ — развѣ онъ исправился? 

— Рецедивистъ... 

— Именно... Вы, Анзаровъ, пожалуй, можете также удивиться: почему я все сдѣлалъ передъ вашими глазами, а не тайкомъ. Отвѣчу — во первыхъ потому, что это было необходимо, а во вторыхъ потому, что вы сами половину виновны во всей исторіи, — разумѣется, не сознательно, а по неопытности. 

— Я? я виноватъ? изумленно прошепталъ Анзаровъ. 

— Да, вы! Вы взглянули на ревизію слишкомъ легко, вы не сочли нужнымъ даже поговорить съ рабочими; вамъ нужно было дѣйствовать совершенно иначе: по крайней мѣрѣ съ виду показаться строгимъ и исполнить формальности... Предположимъ теперь, что вы захотѣли бы донести начальнику заводовъ, — вы не можете, потому, что... 

— Да я доносить вовсе не думаю... я... я... только такъ заговорилъ... 

— Я вамъ далъ урокъ, который пригодится въ будущемъ. 

— Я... я... 

Анзаровъ ие договорилъ, потому что при послѣднемъ словѣ влетѣвшая въ окно пуля ударила его прямо въ високъ. Кровь широкою волною разомъ брызнула изъ отверстія, Анзаровъ тутъ же рухнулся, какъ снопъ, Ястребовъ поблѣднѣлъ... 

Въ шагахъ полутороста отъ дому, за деревомъ, при-



  ====page 131====

слонившись къ нему, стояли два человѣка: едва живой Гуринъ съ ружьемъ и Фроловъ. 

— Что, попалъ? чуть слышнымъ голосомъ спросилъ первый. 

— Еще не видатѣ, отвѣчалъ Фроловъ. Батюшки! закричалъ онъ черезъ нѣсколько секундъ — Никола Петровичъ! говорилъ я тебѣ — дай я стрѣльну... ты, кажись, левизора убилъ, а управляющій — смотри на крыльцо выскочилъ... 

— Господи, прости! простоналъ Гуринъ, опустившись въ изнеможеніи на землю, — не его хотѣлъ я покончить, не онъ мой извергъ... Ну, Фроловъ, — бѣги теперь... Я все равно умру... Вотъ коли Оля родитъ — такъ ребенка-то унеси куда нибудь... слышишь? 

— Слышу, Никола Петровичъ... 

— Исполнишь? 

— Какъ не исполнить? — исполню... 

Гуринъ закрылъ глаза; а Фроловъ, поклонившись на четыре стороны, скрылся въ таежной чащѣ... 



  ====page 132====

XIV.

Проданная дочь.

Видно, крѣпкаго тѣлосложенія была Соня, потому что, несмотря на постигшее ее несчастіе, оправилась скорѣе, чѣмъ можно было предполагать. Снова на щекахъ ея заигралъ блѣдный румянецъ, въ глазахъ появилась жизнь; Соня даже нѣсколько пополнѣла; словомъ, — на ней отразилось преобразованіе дѣвушки - ребенка въ женщину... Но внѣшнее спокойствіе и благополучіе далеко не соотвѣтствовали ея внутренней боли, неизлечимому нравственному страданію: все происшедшее пригнело ея душу. Оправившись, она еще долго ходила какъ бы въ туманѣ, и то вѣрила, то не хотѣла вѣрить происшедшему съ нею... Впрочемъ, сознаніе взяло верхъ надъ капризами воображенія, и тогда Соня увидѣла, что надъ нею совершено какое-то насиліе, долженствующее положить глубокую печать на все ея будущее существованіе. Бывали, вслѣдствіе этого, минуты, когда она всѣмъ 



  ====page 133====

сердцемъ ненавидѣла отца, участіе котораго въ преступленія надъ нею было ясно и неоспоримо. Но всю силу поразившаго ее несчастія она стала понимать позже, когда пришлось думать о той преградѣ, что помимо ея воли была поставлена между ею и другими людьми. Изъ разговоровъ съ матерью, изъ чтенія и изъ собственнаго размышленія она не могла не вывести заключенія, что не всегда же люди проводятъ всю свою жизнь такъ, какъ она проводила ее до сихъ поръ, что должно настать для нея когда нибудь время войдти въ общество подобныхъ себѣ, сердцемъ отозваться на голосъ другаго сердца. Какъ ни держалъ ее взаперти Василій Максимовичъ, какъ ни отстранялъ онъ вліяніе постороннихъ, но не могъ же онъ уничтожить въ ней того, что обыкновенно называютъ человѣческимъ и женственнымъ... А вотъ — всѣ надежды были подкошены въ корнѣ, цвѣты ожидаемой радости поблекли, не распустившись еще!.. Связь съ міромъ была насильно порвана, такъ какъ врожденная честность подсказывала Сонѣ, что не можетъ она теперь связать свою судьбу съ судьбою другаго человѣка, и обмануть этого человѣка — нельзя, и разсказать ему то, что было, — невозможно. Обстановка, въ которой росла Соня, имѣла на эту думу особенное вліяніе. Попади Соня въ общій водоворотъ жизни, воспитайся она въ средѣ съ извращенными понятіями о взаимныхъ отношеніяхъ людей между собою, свыкнись она со всякаго рода сдѣлками съ совѣстью, — тогда, конечно, взглядъ ея на общественное ея положеніе былъ бы совершенно иной. Но, всегда откровенная, незнакомая съ ложью и похожденіями подругъ, какъ вышедшихъ замужъ, такъ и покучивавшихъ въ дѣвушкахъ, она смотрѣла 



  ====page 134====

на обязанности женщины съ прямотою дитяти, она не допускала уступокъ и инстинктивно была тѣмъ, чѣмъ должна быть честная женщина. Ея думы приходили не потому, чтобы она подводила свое существованіе подъ какія либо рамки, подъ общепринятыя нормы, не потому, чтобы она дѣйствовала ради извнѣ внушеннаго убѣжденія, а потому — что она мыслила безъ фокусовъ, по законамъ чистой логики, прямо изливающейся изъ законовъ человѣческой природы. Своеобразный міръ идей, въ которомъ она ознакомилась случаемъ, мало-по-малу сживался съ нею, съ каждымъ днемъ глубже и глубже проникалъ въ ея душу. Вслѣдствіе этого, съ каждымъ же днемъ мучительнѣе становилась тоска Сони, и въ этотъ хаосъ, въ эту тьму не проникалъ свѣтлый лучъ утѣшенія, сочувствія, оправданія. Все, что кипѣло въ груди и въ умѣ, не имѣя возможности вылиться наружу, тамъ и осѣдало. Отецъ, всегда стоявшій отъ нея далеко, отошелъ еще дальше. Онъ, чувствуя свою вину, не рѣшался даже взглянуть на Соню, которая прежде — хоть изрѣдка замѣчала въ его глазахъ, когда они обращались къ ней, искру любви. Какъ дочери было тяжело присутствіе отца, такъ равно отцу была тягостна встрѣча съ имъ погубленною дочерью. Сама того не замѣчая, Соня не оставалась уже съ отцомъ, уединилась отъ всѣхъ и стала какою-то раздражительною. Когда, мѣсяцъ спустя, она начала чувствовать тошноту, головокруженія, родъ физическаго изнеможенія, то она вообразила, что заболѣла серьезно и съ недоброю радостью ожидала своего конца. Ей казалось, что чѣмъ скорѣе пріидетъ желанная смерть, тѣмъ лучше будетъ: сама избавится отъ мукъ, да и для другихъ не явится вѣчнымъ



  ====page 135====

укоромъ. Конецъ однако не приходилъ: болѣзненные припадки были только признаками беременности; Соня ихъ не понимала, но опытный взглядъ Василія Максимовича скоро подмѣтилъ печальную дѣйствительность... Переченко содрогнулся. Нѣсколько предположеній было построено имъ, чтобы избавить Соню отъ позора... Василій Максимовичъ преимущественно останавливался на мысли отправить дочь куда нибудь въ деревню, гдѣ бы незамѣтно прошло время беременности; но съ одной стороны онъ не находилъ мѣста, куда можно скрыться; а съ другой — онъ сознавалъ, что отъѣздъ Сони изъ Ковальска не укроется отъ разговоровъ и сплетенъ... Онъ все раздумывалъ, а время уходило. 

Наконецъ, и Соня поняла положеніе, въ которомъ она была. Когда ребенокъ шевельнулся, цѣлый рой прежде не приходившихъ думъ зарѣялъ передъ него: будетъ же въ божьемъ мірѣ бѣдное существо, соединенное и съ нею неразрывными связями; будетъ и для нея предметъ ласкъ, заботъ; будетъ и для нея возможность забыть изъ-за кого нибудь свое несчастіе. Честное материнское сердце вообще оживаетъ при первомъ трепетѣ дитяти; любовь къ ребенку вообще чувство слишкомъ могучее, слишкомъ необходимое, — но сердце женщины въ положеніи Сони способнѣе другихъ отдаться всецѣло маленькому существу, у котораго нѣтъ защиты, нѣтъ законнаго мѣста на пиру жизни. Соня не знала какъ прійдется ей обходиться съ ребенкомъ; она не приготовляла для него необходимыхъ или излишнихъ тряпокъ, но она постоянно думала — какъ будетъ любить свое дитя! То, въ чемъ блудница видѣла бы свое горе, свое глубочайшее



  ====page 136====

несчастіе, въ томъ Соня справедливо предполагала найдти единственное утѣшеніе, единственную задачу жизни. Можно сказать даже, что новое чувство, явившееся въ ней, искупало отчасти въ ея глазахъ вину другихъ людей, отнесшихся къ ней такъ несправедливо и безсердечно. Если послѣ момента движенія ребенка, она и относилась еще къ своему отцу съ отчужденностью и холодностью, то въ ея душѣ уже не было прежде вспыхивавшей ненависти. Переченко, не знавшій того, что происходило въ душѣ дочери, замѣтивъ эту перемѣну въ обращеніи Сони, удивлялся ей и объяснялъ ее по своему. Такъ какъ онъ предполагалъ, что случившееся съ Сонею — дѣло житейское, поправимое, и что есть на свѣтѣ не мало другихъ дѣвушекъ, которыя смотрятъ на подобныя вещи безъ особеннаго ужаса, то онъ отнесъ и перемѣну въ обращеніи дочери къ этому источнику равнодушія. Вслѣдствіе этого, онъ и самъ примирился съ своимъ поступкомъ и закрывалъ глаза передъ его результатами. Пропасть казалась не такою опасною, выходъ изъ нея казался возможнымъ, даже — не особенно труднымъ. Мало-помалу снова установились встрѣчи за обѣдомъ и за чаемъ. Правда, не веселы были эти встрѣчи, натянуты, но при нихъ уже не чувствовалась та разрозненность, что царила вначалѣ. Возвратившійся изъ Ирбита Зубовъ доставилъ Переченко новое развлеченіе: операція оказалась удачнѣе, чѣмъ предполагали. 

Съ какою радостью отнесъ Переченко деньги Хлютикову! Онъ почувствовалъ, что гора свалилась съ его плечъ, когда была сосчитана послѣдняя пачка кредитныхъ билетовъ.



  ====page 137====

— Какъ здоровье Софьи Васильевны? ухмыляясь спросилъ при этомъ Яковъ Аристарховичъ. 

Если бы Василій Максимовичъ могъ всадить въ глотку Хлютикову всю кипу ассигнацій, бывшихъ передъ нимъ, и такимъ образомъ безнаказанно задушить Якова Аристарховича, — то онъ сдѣлалъ бы это съ величайшимъ наслажденіемъ; но тутъ онъ только схватилъ закладную и поскорѣе выбрался вонъ изъ дому своего врага. 

— Что дѣлать мнѣ теперь? спрашивалъ онъ себя, очутившись въ своемъ кабинетѣ, — не уѣхать ли куда нибудь?.. 

Снова вереница за вереницей шли мысли, предположенія и разсчеты; одна идея порождала другую; отвергнутый проектъ создавалъ новый; пачки скопленныхъ денегъ были не разъ пересчитаны. Но такъ какъ обстоятельства усложнялись, такъ какъ мѣста не предвидѣлось, такъ какъ беременность Сони все ближе и ближе приходила къ концу, то ІІереченко довольствовался одними предположеніями, не осуществляя ихъ. То думалъ онъ, что дѣло еще тѣрпитъ, то сомнѣвался — не прошла ли уже пора дѣйствовать. Хотя нерѣшительность не была сутью характера Василія Максимовича, — но у послѣдняго не было и фанатической возможности сдѣлать выборъ безъ колебаній. Впрочемъ, прибыль, полученная Переченко отъ операціи, стоившей ему нравственно такъ дорого, прибавила въ его глазахъ сумму оправдывающихъ причинъ преступленія надъ Сонею. 

— Умру-сь собой не возьму, все ей же останется! подумывалъ, онъ нѣсколько разъ. 

И вотъ однажды, подъ вліяніемъ этой мысли, Ва-



  ====page 138====

силій Максимовичъ удержалъ дочь при себѣ на цѣлый вечеръ... Сперва длилось неловкое, томительное молчаніе; потомъ — слово за словомъ — отецъ началъ высчитывать Сонѣ тѣ средства, которыя достанутся ей послѣ его смерти. 

— На цѣлый твой вѣкъ хвититъ, сказалъ онъ... Если что и случилось, то другіе не знаютъ... такъ ты на отца не дуйся... мало ли что случается! Соня окинула отца испытующимъ взглядомъ. 

— Я, можетъ, и не хотѣлъ этого, тихо продолжалъ Переченко, — это воля Божья... Найдется человѣкъ, женится — тогда на всякій ротокъ ты накинешь платокъ. 

— Что, батюшка, толковать объ этомъ, отвѣтила Соня, — что было — того не воротить... 

— Ну, я толковать не буду, — только станемъ мы жить попрежнему... Мнѣ вѣдь тоже, думаешь, хорошо?.. Можетъ, и въ моей жизни всякой бѣды было не мало... 

Соня тихо встала и пошла. 

Переченко видѣлъ, что сдѣлала она это не по злобѣ — и не удерживалъ ее... Соня, дѣйствительно, поняла слова своего отца въ далеко лучшемъ смыслѣ, чѣмъ они были высказаны: тамъ гдѣ у него былъ только расчетъ — она видѣла сознаніе; гдѣ было равнодушіе — тамъ ей видѣлась печаль; въ тѣхъ же словахъ, гдѣ печаль звучала неподдѣльно — она слышала глубокое горе. 

Что-жъ, подумала она, — не звѣрь же онъ... Можетъ статься, ему нельзя сдѣлать иначе... можетъ статься наконецъ, что жизнь въ будущемъ пройдетъ хорошо... Ни за кого, правда, я не выйду, — но вѣдь у меня будетъ ребенокъ, въ которомъ я все найду... 



  ====page 139====

  Если родится дѣвочка — пусть она походитъ на покойницу матушку... если родится мальчикъ — пусть онъ будетъ такой же хорошій, добрый, какъ дядя Женя... Отецъ... 

Но кто отецъ? 

Образъ его носился передъ Соней не ясно, неопредѣленно: въ полутьмѣ вошелъ къ ней какой-то человѣкъ — невѣдомо зачѣмъ. Что говорилъ этотъ человѣкъ съ нею, что было потомъ, какъ онъ ушелъ — память Сони плохо запечатлѣла. Такъ какъ собственно о существованіи Хлютикова Соня не знала, распросить о немъ позже — не было возможности, — то загадка осталась загадкой. Однако невольно задавала себѣ Соня вопросъ: почему же это случилось такъ, а не иначе? Развѣ не было возможности жениться на ней? почему отецъ не защитилъ? Но и на это не имѣлось отвѣта, развѣ кромѣ тѣхъ словъ Переченко, въ которыхъ просвѣчивалась вынужденность его участія... 

Послѣдній кризисъ, хоть его и было необходимо предвидѣть, пришелъ словно неожиданность какая для Василія Максимовича. Онъ вернулся изъ казначейства, видѣлъ, что Сонѣ нездоровится, замѣтилъ ея блѣдность, безпокойство, — но не придалъ имъ значенія... Лучше сказать, онъ все оставилъ на волю судьбы: пусть будетъ, что будетъ, — такъ какъ все, что необходимо было сдѣлать, требовало присутствія постороннихъ лицъ, — а именно этого присутствія онъ избѣгалъ прежде всего, потому что не желалъ огласки... Онъ даже охотно угналъ бы со двора Олимпіаду и Михайлу... 

Ночью Сонѣ сдѣлалось совсѣмъ худо; Переченко засѣлъ въ ея комнатѣ и словно хотѣлъ отдалить ро-



  ====page 140====

ковую минуту разговорами... къ утру стало уже не до разговоровъ. Бѣдная Соня, въ изступленіи начала метаться и кричать... Потерявъ при этихъ крикахъ всякую мысль, Василій Максимовичъ сидѣлъ истуканомъ, машинально повторяя слова какой-то молитвы... 

Не смотря на полную оставленность и безпомощность, Соня перенесла кризисъ благополучно и чуть свѣтъ, ребенокъ испустилъ первый крикъ, возвратившій Переченко часть его сознанія. Онъ увидѣлъ необходимость сдѣлать что нибудь; нельзя бросить мать и ребенка; нужно, наконецъ, спрятать послѣдняго. Тутъ Василій Максимовичъ отбросилъ всѣ свои нелѣпыя предосторожности, позвалъ Олимпіаду для помощи Сонѣ, а самъ отъискалъ корзину; набросалъ въ нее тряпокъ, положилъ туда ребенка и, вышедъ въ свой кабинетъ, кликнулъ работника. 

— Я, братъ, все знаю про тебя, обратился онъ къ послѣднему, — не Михайло ты, а Алешка; не крестьянинъ, а фабричный; не изъ подъ Кишинева, а изъ Ярославля; могу я тебя погубить... Но возьми ты этого ребенка, куда хочешь спрячь, куда хочешь занеси, — чтобъ и слѣду его не было — и все то, что я знаю — такъ и пропадетъ съ нимъ... да вотъ тебѣ еще сто рублей... 

Работникъ посмотрѣлъ на хозяина, на ребенка въ корзинѣ, усмѣхнулся и, почесавъ затылокъ, отвѣтилъ: 

— Сто — маловато, Василій Максимовичъ... не такое, значитъ, дѣло это... ужь положите двѣсти рубликовъ. 

— А чтобъ тебя распятнало! не удержавшись крикнулъ Переченко. 

— Что ругаться — я по совѣсти спрашиваю. Двѣсти



  ====page 141====

рублей не дадите — прячьте, какъ сами знаете... коли я не нуженъ, что и спрашивать меня. А мой сказъ — двѣсти. 

Василій Максимовичъ, боясь потерять время, и видя, что съ Михайлой ничего не подѣлаешь, вынулъ двѣсти рублей, передалъ одной рукой деньги работнику, а другой корзинку. 

— Скорѣй же, анафема! крикнулъ онъ и толкнулъ Михайлу въ дверь... 

———

На Т-ми трещалъ морозъ... Былъ февраль 1839 г. 

Надъ прорубью стоялъ Михайло съ корзиной. 

Куда дѣваешь болѣ? раздумывалъ онъ, перекрестился, бросилъ корзину въ ледяное отверстіе и пустился бѣгомъ прочь... 

Эту корзину и нашелъ козакъ Сидоровъ.



  ====page 142====

XV. Сила и солома.

Домиишко Луки Ивановича Сидорова стоялъ надъ самою кручею, не подалеку отъ спуска на рѣку. Онъ былъ неказистъ и довольно ветхъ; но зимою нерѣдко около него шло большое веселье: ребятишки собирались сюда кататься съ горы на салазкахъ, а старухи и старики приходили поглазѣть на проказы подростковъ, потолковать въ это время между собою, да полюбоваться хотя давно знакомою, но постоянно своеобразномилою картиною, открывавшеюся взору. Прямо, подъ ледяною корою, въ нѣсколько оборотовъ извивалась рѣка, кое-гдѣ перехваченная выдававшимися островами, покрытыми кустарниками; за рѣкою шла красивая поляна, ограничиваемая довольно высокими пригорками, уходя за которые солнце окрашивало верхушки пурпуромъ и горячимъ золотомъ. Сперва крутой обрывъ представлялъ уступъ, закрывавшій сосѣдній поселокъ



  ====page 143====

Монастырщину; на лѣво виднѣлся большой лѣсъ, переходившій мало по-малу въ тайгу. Вся картина рисовалась крупными черными пятнами на бѣломъ снѣжномъ фонѣ, и пятна эти были расположены такъ красиво, что холодный зимній видъ имѣлъ неоспоримую прелесть. 

Погода, послѣ жестокихъ морозовъ, сдала; въ воздухѣ потеплѣло; народъ сидѣвшій взаперти, ожилъ и разползся. 

Сидориха и ея сосѣди были на улицѣ и толковали о найденномъ Лукою Ивановичемъ ребенкѣ, когда къ нимъ подошелъ дежурный полицейскій и объявилъ приказаніе городничаго, согнать всѣхъ дѣвушекъ въ цолицію на осмотръ. 

— Что ты, что ты, шасть этакая! что выдумалъ! кто пойдетъ? 

— Не пойдешь — волокомъ поволочутъ, отвѣтилъ вѣстникъ неповѣрившимъ слушателямъ и пошелъ далѣе. 

— Охъ, слышать-то это — я слышала, да сказать боялась... повела рѣчь Сургутаниха, когда собесѣдники стали горячо толковать о невозможности поголовнаго осмотра. Письмоводитель это нашему натурусилъ, а тотъ вотъ и починаетъ гвоздить. 

— Да какже это, — зашепелявила Сидориха, — безъ того, безъ сего, а дѣвку въ полицію тащи? 

— Тащи, родная моя, тащи. 

— А если у какой полюбовникъ въ кои вѣки былъ, — а тутъ передъ всѣми соромъ имѣть? 

— Имѣть, мать моя, имѣть. 

— Такъ надъ ними и кочевряжиться? Ну нѣтъ! — галиться не для ча. Глаздырю какому въ хайло по-



  ====page 144====

пасть, на брылахъ его анафемскихъ торчать — такъ это всякій закупоросится... 

— И впрямь, родная, туда же завопила Бехтенева, — такъ когда что подѣлалось, а тутъ на ростань ступай, на дубу затесь робь, чтобъ всякая стынь заталантила... этакъ извередить всякому можно! 

— Да кто смотрѣть будетъ: кашеверка что-ль? 

— Кто ихъ разберетъ, пятнай ихъ! Чать знаешь: нашъ-то ухоресь какой...                      

— Не бось, съ чиновниками схлюздитъ. 

— Отъ нихъ, дѣло извѣстное, отшарахнется... 

— Что? завопила пуще прежняго Сидориха, — такъ значитъ, — на насъ, на нашихъ дѣвокъ тарабанитъ? 

— Передъ своимъ братомъ обыкновенно не затопорщится. 

— Повидаемъ! повидаемъ! 

Шумъ по этому поводу вскорѣ заслышался во всѣхъ концахъ Ковальска; слова: осмотръ, дѣвокъ сгоняютъ — переходили изъ устъ въ уста, возбуждая жалобы, споръ и ругань. Тѣ изъ гражданъ, которые не имѣли взрослыхъ дочерей, разсуждали хладнокровно и втайнѣ одобряли даже крутую мѣру Андрея Ивановича. Нельзя же, въ самомъ дѣлѣ, оставлять такое вопіющее дѣло безъ наказанія: кто въ дѣлѣ — тотъ пусть и въ отвѣтѣ будетъ; кто способенъ убить ребенка — тотъ совершенно свободно подниметъ уже окровавленную руку и на взрослаго. Нѣтъ, худую траву изъ поля вонъ!.. Притомъ, чиновники, даже и имѣвшіе дочерей, не ожидая для себя непріятныхъ послѣдствій, не могли горячиться, такъ какъ хорошо понимали, что Андрей Ивановичъ измыслилъ осмотръ, конечно, съ цѣлью болѣе практическою, чѣмъ служеніе слѣпой Ѳемидѣ.



  ====page 145====

Ѳедоръ Вервикинъ, узнавъ, что ему какъ доктору, предстоитъ быть участникомъ въ дѣлѣ, напился словно пономарь на поминкахъ. Не менѣе обрадовались не глаздыри, т. е. молокососы, а нѣкоторые мужи и старцы — въ родѣ человѣка съ наклонностями къ изящному и прекрасному, Якова Аристарховича Хлютикова, который обратился къ доктору съ просьбою: буде возможно — помѣстить его въ сосѣдней къ осмотру комнатѣ, гдѣ бы щель какая была. 

— Смерть люблю хорошія вещи смотрѣть! пояснилъ онъ.                        

Къ великому удивленію письмоводителя, съ такою же просьбой обратился къ нему почтмейстеръ, въ которомъ, казалось, не могло существовать хлютиковскихъ поползновеній. Это былъ необъятный толстякъ громаднаго роста, заботившійся единственно объ удовлетвореніи своего неизмѣримаго апетита. Въ базарные дни выходилъ онъ на торговую площадь и, бродя отъ воза къ возу, пробуя — гдѣ хлѣбъ, гдѣ вяленую рыбу, гдѣ капусту и сарану, нажирался даромъ и, самодовольный, отправлялся въ почтовую контору. Тутъ, аккуратно отправивъ посланія чиновниковъ, онъ преспокойно и систематически вынималъ изъ писемъ на имя солдатъ небольшіе гроши, скопленные родичами послѣднихъ, а самыя письма выбрасывалъ въ чуланъ, гдѣ, послѣ его смерти, нашли не малую груду ихъ. Въ лѣтніе жары онъ уходилъ въ погребъ, гдѣ раздѣвался до-нага и закапывался въ мокрый лесокъ: другаго способа переносить жаръ онъ не вѣдалъ. 

На просьбу почтмейстера, письмоводитель сторонкою отвѣтилъ, что, вѣроятно, осмотра собственно не будетъ, а только, формы ради, пораспросятъ нѣкоторыхъ.



  ====page 146====

— Смотрѣть нечего... 

— Напрасно, напрасно! проревѣлъ мостодонтъ, — а то я стряпчаго хотѣлъ подбить: то онъ въ щель глянулъ бы, то я посмотрѣлъ бы... Такого случая въ цѣлый вѣкъ не найдешь. 

— А жена-то? подмигивая спросилъ письмоводитель.

— Что жена! — хайрузъ; а тутъ муксунчики бы были, караси въ сметанѣ! 

Купцы, мѣщане и казаки, у которыхъ существовали цѣлыя плеяды Аришекъ, Грушекъ, Варекъ, Сашекъ и Степанидъ, глядѣли на дѣло иначе и бунтовались основательно и отъ чистаго сердца, — но дѣло состоялось. 

Въ день, назначенный для осмотра, въ Ковальскѣ поднялся словно вопль какой; около сорока женщинъ потянулись къ полицейскому управленію; нѣкоторыя дѣвушки рыдали и причитывали, при другихъ голосили и ихъ матери. Всѣ онѣ столпились въ небольшой темной и грязной полицейской прихожей. Къ нимъ вышелъ письмоводитель съ спискомъ въ рукахъ. 

— Прасковья Сидорова! возгласилъ онъ. 

— Здѣсь! плаксиво отвѣтила одна изъ дѣвушекъ. 

— Ступай въ присутствіе... 

— Я, ваше бродіе, позволить этого никакъ не могу! завыла Сидориха, выступая передъ дочерью. 

Всѣ встрепенулись. 

— Авось, отстоитъ! невольно подумала каждая. 

Минута была критическая; письмоводитель понялъ, что спасуй онъ — шутка выйдетъ плохая; поэтому, не произнеся и единаго слова, онъ взялъ Сидориху за шиворотъ тулупа и съ размаху толкнулъ ее въ дверь, которую тотчасъ же и захлопнулъ за вылетѣвшею ма-

  ====page 147====



терью... Присутствующіе понурили головы, сжались и одинокая дѣвушка покорно поплелась за письмоводителемъ. 

Въ узкой комнатѣ, въ два свѣта, стоялъ небольшой столикъ, покрытый краснымъ сукномъ, на немъ неособенно красивое зерцало, съ какою-то фигурою на верху, напоминавшею больше сусальный пряникъ, чѣмъ двуглаваго орла; столикъ въ углу для письмоводителя и нѣсколько стульевъ составляли остальную мебель. 

Передъ зерцаломъ сидѣлъ Ѳедоръ Ѳедоровичъ, окруженный бумагами и анатомическими инструментами, яркій блескъ которыхъ и свѣжесть достаточно свидѣтельствовали о необычайно-рѣдкомъ употребленіи ихъ въ дѣло. 

Докторъ оглянулъ вошедшую и видимо нашелъ ее непривлекательною, недостойною его вниманія. 

— Ты, рыло!.. началъ онъ съ ней свою рѣчь... 

— Нѣтъ-съ, никогда: видитъ Богъ, никогда! 

— Что никогда? 

— Ничего не рыла... я ни въ чемъ не виновата. 

Докторъ нашелъ qui pro quo очень забавнымъ. 

— Ты знаешь — зачѣмъ тебя призвали сюда? 

Дѣвушка покраснѣла и промолчала.

— Свидѣтельствовать — вотъ этими инструментами... Дай-ка руку сперва. 

Просковья со страхомъ выдвинула руку впередъ; въ двухъ-трехъ мѣстахъ на пальцахъ оказались свѣжія царапины. Ѳедоръ Ѳедоровичъ, при этомъ видѣ, проворно вынулъ изъ коробки кусокъ ляпису, намочилъ его и провелъ по царапинѣ. 

— Ой, тошно мнѣ! взвизгнула дѣвушка, такъ что



  ====page 148====

крикъ былъ слышанъ въ передней, гдѣ при этомъ всѣ стоявшія пугливо перекрестились. 

— Что, не нравится? 

— Ваше высокобродіе! помилуйте! рыдая шептала Прасковья, которой представились всякаго рода страхи. 

— Помилую — что дашь? 

— Къ маменькѣ сбѣгаю — принесу... 

— Десять рублей... Только живо бѣгай! одна нога тамъ — другая здѣсь! 

Дѣвушка вылетѣла мигомъ, и въ передней, на обращенные къ ней со всѣхъ сторонъ вопросы, едва отвѣтила, что докторъ денегъ проситъ. 

Послѣ этого объявленія, публика видимо успокоилась, какъ тараканы разбѣжались жертвы по домамъ, запастись деньгами, и потомъ входили въ присутствіе. Ѳедоръ Ѳедоровичъ торжественно оглядывалъ каждую, не дотрогивался до нея и, получивъ десять рублей — не только бумажками, но и мѣдью, — высылалъ вонъ. Съ дочерей купцовъ и болѣе богатыхъ обывателей, докторъ, по указанію письмоводителя, не довольствовался дясятью рублями, а требовалъ по четвертной и болѣе... Когда осмотръ кончился, было собрано около четырехъ сотъ рублей. 

Dividemus! возгласилъ письмоводитель, любовно созерцавшій деньги. 

Докторъ не менѣе любовно сталъ ихъ пересчитывать. 

— Пополамъ? спросилъ онъ.

 — Нѣтъ, Ѳедоръ Ѳедоровичъ, — Андрею Ивановичу обидно будетъ: вѣдь все дѣло зависитъ отъ ихъ разума...                              

— А я-то что? у пса пятая нога, такъ по твоему?



  ====page 149====

— Нѣтъ, Ѳедоръ Ѳедоровичъ, — зачѣмъ? Кійждому по дѣламъ его. 

— Безъ меня чтобы вы сдѣлали? 

Съ акушеркой можно бы, и по справедливости, пожалуй, — съ нею было бы правильнѣе... Но и васъ, Ѳедоръ Ѳедоровичъ, Андрей Ивановичъ обойдти не пожелали; такъ, стало, по писанію, — иная слава солнцу, иная слава лунѣ, а иная звѣздамъ небеснымъ!.. 

— А тебѣ что? 

— Да я, Ѳедоръ Ѳедоровичъ, не pro domo suo рѣчь веду, а (такъ сказать), zelo zelatus sum pro domino exercituum: творю волю пославшаго мя. 

Да онъ тамъ свою пашню жнетъ... 

— Это, Ѳедоръ Ѳедоровичъ, прародительница на двое возблаговѣстила, ибо не кійждаго порося претворишь въ карася... Времена, Ѳедоръ Ѳедоровичъ, трудны: духъ суемудрія и гордыни обуеваетъ мужей строптивыхъ и непокорныхъ. Вотъ — коли-бъ собственную десницу въ дѣло и я не пустилъ, то... 

Докторъ поморщился, однако удовольствовался третьею частью. 

А Андрей Ивановичъ, въ самомъ дѣлѣ, жалъ въ это время свою пашню: на маленькихъ пошевняхъ ѣздилъ онъ изъ дома въ домъ съ городовою повивальною бабкою, которой далъ предварительно строгое наставленіе не выходить изъ его воли. Прежде всего побывалъ онъ у отца-протопопа, дочь котораго, дѣвочка лѣтъ четырнадцати, отличалась необыкновенною бойкостью; о ней очень рано прошли нехвалебные слухи, свою матушку- протопопицу она и въ грошъ не ставила. Но городничій ни къ какому осмотру тутъ не приступилъ, онъ посидѣлъ, шаркнулъ водки, закусилъ, поболталъ, и, ис-



  ====page 150====

просивъ благословенія, хотѣлъ отправиться далѣе. Однако нѣсколько замѣшкался въ сѣняхъ: тамъ его поджидала поповская дочка. 

— Что-жь, Андрей Ивановичъ, вы меня не посвидѣтельствовали? съ нахальнымъ заигрываньемъ обратилась она къ городничему. 

— У-y, быстроглазая! 

— Мнѣ, право, обидно: другимъ честь, а мнѣ безчестье... а посмотрѣли бы какъ сложена я! Получше вашей Катерины Сергѣевны... 

— Экой дьяволенокъ какой! 

Въ другихъ мѣстахъ Андрей Ивановичъ, точно не былъ такъ разборчивъ, и прямо заявлялъ родителю или родительницѣ о причинѣ своего посѣщенія. 

— Какъ же это такъ, батюшка, Андрей Ивановичъ? 

— Знаете, порядокъ соблюдаю, чтобы подлый народъ не галдѣлъ, — а то вѣдь, канальи, сейчасъ въ разговоры пустятся. 

— Все неловко... 

— И полноте! — я къ отцу протопопу заѣзжалъ, и тотъ предъ закономъ преклонился. 

Можно сказать вообще, что жатва оказалась не особенно обильною, но такъ какъ, по пословицѣ — «дареному коню въ зубы не смотрятъ», — то городничій и ею былъ доволенъ, тѣмъ болѣе, что все сошло тихо, безъ серьезнаго сопротивленія. Онъ уже оканчивалъ свой осмотръ, не былъ только у казначея да у Зубова, а жалобъ не слышалъ. Правда, Сидориха, припоминая сдѣланный ей афронтъ, тараторила по сосѣдскимъ дворамъ. 

— Въ кортому, что ли, они насъ получили? вопіяла она... Кружить какъ вздумали... Этакъ всякую кокору



  ====page 151====

скрючитъ... этакъ барантить, — и обтрескаться невдолгѣ... Словно варнаки обтаращиваютъ — и на обутки не останется. 

Но во первыхъ, ея вопь не находилъ живаго эха, а во вторыхъ, Андрей Ивановичъ его не слышалъ.



  ====page 152====

XVI.

Однимъ меньше.

Михайло, послѣ даннаго ему Василіемъ Максимовичемъ порученія, вернулся домой поздно вечеромъ и оказался положительно пьянъ. Переченко нѣсколько разъ звалъ его черезъ стряпку.

— Не пойду, отвѣчалъ Михайло, — я свое дѣло сдѣлалъ: чего ему еще нужно?.. Я теперь гулять хочу! И такъ уже сколько годовъ постъ держалъ, въ монашествѣ жисть проводилъ. 

Такъ какъ Василій Максимовичъ не могъ не интересоваться исходомъ порученія, то самъ отправился въ кухню. Кромѣ Михайлы тутъ не было никого; стряпка, не желая слушать несмолкавшія ругательства пьянаго работника, сидѣла за чулкомъ въ комнатѣ Сони. Когда Переченко вошелъ, Михайло лежалъ растянувшись на столѣ и, при появленіи хозяина, не подумалъ приподняться.



  ====page 153====

— Ты, что, болванъ, лежишь? спросилъ казначей. 

— На болвановъ татаришки Богу молятся, а на меня, чай, вы молиться не изволите, — такъ я не болванъ значитъ! отвѣтилъ работникъ. 

— Да ты пьянъ? 

— Вы не угостили... 

— Протри, анаѳема, зеньки свои: ты съ кѣмъ говоришь? 

— А извѣстно съ кѣмъ? Съ его благородіемъ, батюшкой Василіемъ Максимовичемъ, 

— Такъ развѣ не можешь привстать? 

— Зачѣмъ привстать, коли я въ покоѣ быть хочу? Теперь, ваше благородіе, на счетъ команды — шабашъ! 

— У, чертъ! прикрикнулъ Переченко... куда ребенка дѣвалъ? 

— Да тамъ, гдѣ былъ — его, голубчика, нѣтъ уже... будьте покойны, Василій Максимовичъ, — нѣтъ его... 

— Отдалъ кому? 

— Кому отдалъ... отдавать некому... 

— Что же ты съ нимъ сдѣлалъ, что? Михайло приподнялся и уставилъ на Переченко мутные полубезумные глаза... 

— Въ пролубь бросилъ... сказано было — схоронить я и схоронилъ. 

Переченко зашатался и только съ особеннымъ усиліемъ вышелъ изъ кухни. 

— Небось, испужался! повелъ Михайло рѣчь къ самому себѣ... Нѣтъ, братъ, я тебя теперь пройму... Теперь, Алешка, гуляй!.. Жалко манинькаго было бросать — за то теперь на всѣ стороны ступай. А жалко, ей Богу, жалко! Можетъ, жилъ бы не тужилъ... 

Михайло не чувствительно, мало по малу, распла-



  ====page 154====

кался. Ему вдругъ повидѣлся ребенокъ въ корзинѣ, почудился тихій крикъ дитяти, и съ каждой минутой ему становилось страшнѣй и страшнѣй. Тишина и темнота кухни на него наводили непонятный ужасъ. Трусливо выплелся онъ на улицу, оставивъ дверь кухни отворенною, завернулъ въ одинъ кабакъ, потомъ въ другой; и въ томъ и въ другомъ онъ пилъ горькую; но, несмотря на это, хмѣль отбивалъ у него память ненадолго: нѣсколько минутъ тяжелаго забытья снова давали уму возможность воспоминанья и снова чудился ребенокъ, снова слышался его слабый крикъ, снова ужасъ охватывалъ Михайлу. Ему не сидѣлось нигдѣ. Ночь начинала уже входить въ свои права, темная, зимняя, морозная ночь. Михайло добрался до солдатской слободки. Идя на огонекъ, онъ попалъ въ кабакъ Пафнутьича. 

Пафнутьичъ — мужикъ ловкій, онъ всегда умѣлъ ловить рыбу въ мутной водѣ. По гульбѣ Михайлы онъ понялъ, что его гость — гость хорошій, которымъ дорожить слѣдуетъ, что гость этотъ сорвался послѣ долгаго поста и пьетъ не на мѣдные гроши. 

— Али отъ казначея отошелъ, милый человѣкъ? спросилъ онъ Михайлу. 

— Гуляю! категорически отвѣтилъ послѣдній. 

Пафнутьичъ мигомъ послалъ за музыкантомъ, какимъ-то ссыльнымъ скрипачемъ, за двумя-тремя своими пріятелями и за Буланихой. Первые явились тотчасъ и въ ихъ компаніи Михайло повеселѣлъ, почувствовалъ себя свободнѣе отъ пригнетавшаго его страха. Буланиха сначала не хотѣла идти въ кабакъ, но такъ какъ Пафнутьичъ отъ времени до времени одолжалъ ей небольшія деньги, то, при повтореніи приглашенія, она



  ====page 155====

прифрантилась и явилась на мѣсто гульбы, гдѣ тотчасъ заняла самую видную роль. Михайло любезничалъ съ нею, совсѣмъ оправился и потребовалъ самой лучшей наливки. 

— Ты, значитъ, душа-человѣкъ, говорилъ онъ ей, — это я люблю: баба-табакъ — ходишь въ кабакъ! 

Веселье пошло самое безшабашное. Старая фабричная удаль и новое запиваемое преступленіе возбуждали казначейскаго работника на всякія безобразія; онъ пилъ, билъ посуду, рвалъ платье Буланихи и выбрасывалъ ей за это ассигнаціи, жогъ деньги — словомъ не зналъ чѣмъ бы удовлетворить свое сердце. Наконецъ, ставши передъ Пафнутьичемъ, сохранившимъ свое благоразуміе, вынулъ пачку ассигнацій. 

— Милый человѣкъ, обратился онъ къ кабатчику, — вотъ бери сколько хочешь — дай только тебя по зубамъ съѣздить, дай — сдѣлай одолженіе, въ жисть не забуду! 

Не успѣлъ Пафнутьичъ разинуть ротъ для отвѣта, какъ Михайло ударилъ его со всего размаху: двумя, зубами у кабатчика стало меньше. 

Пафнутьичъ взвылъ, всѣ присмирѣли. 

— Аль ловко съѣздилъ? дико захохотавъ, спросилъ Михайло я, растянувшись на лавкѣ, незамѣтно уснулъ. 

— Ну, черти, по домамъ! распорядился пришедшій въ себя Пафнутьичъ... всѣмъ вамъ досталось, а у меня вишь убыло. 

Проснувшись утромъ, Михайло почувствовалъ сильный холодъ, голова его страшно трещала и была наполнена какимъ-то ѣдкимъ туманомъ, почти непозволявшимъ собратъ мысли. Онъ увидѣлъ себя въ какойто конурѣ, на дровахъ. На немъ валялась вѣтромъ



  ====page 156====

подбитая худенькая, вытертая яга. Онъ приподнялся, вышелъ изъ конуры и очутилря въ сѣняхъ, гдѣ встрѣтилъ Пафнутьича. Даже смотря на лицо кабатчика, Михайло никакъ не могъ сообразить дѣйствительнаго своего положенія! мысль работала дико, перескоками; то вотъ-вотъ подходитъ онъ къ нити своихъ похожденій, то вдругъ всѣ впечатлѣнія сглаживались и въ мозгахъ оставалось только сознаніе одной тупой боли. 

— Чего буркалы выпялилъ? злобно отнесся къ нему кабатчикъ, — давно пора вонъ убраться, варначья душа. 

— Да я гдѣ, любезный ты человѣкъ? идіотически спросилъ Михайло. 

— Ишь налился, что памороки отбило? Гайда домой! 

Михайло наконецъ понялъ свою бѣду и ухватился за карманъ, куда наканунѣ положилъ деньги. Тамъ не оказалось и копѣйки. 

— Братъ, а братъ! заговорилъ онъ просительно къ Пафнутьичу, — деньги были... ты взялъ? 

— Это съ чего вздумалъ? 

— Ей Богу, были. 

— Ну, и ищи гдѣ пропилъ: разѣ мало ты ликовалъ, дьяволъ этакой, прости, Господи, мое согрѣшенье! 

— Хоть малость отдай, — двѣсти рублей было... 

— Ничего я у тебя не бралъ, подь ты къ нечистому... Вчера съ тобой возни было, а тутъ и нынече лезитъ. Маршъ! гайда! 

Михайло опять чуть было не заплакалъ — и не только отъ душевной, но и отъ чисто физической боли: зубъ у него не попадалъ на зубъ. 

— Ну, хоть поднеси...



  ====page 157====

— Поднесъ бы я тебѣ — знаешь что? Ну, да лядъ тебя возьми — иди въ кабакъ! 

Михайло жадно хватилъ залпомъ стаканъ водки и тотчасъ охмѣлѣлъ. Пафнутьичъ вытолкалъ его на улицу. 

— Что дѣлать теперь? задумался Михайло. Идти не куда — кромѣ острога; въ Ковальскѣ оставаться нечего — еще пожалуй къ дѣлу о ребенкѣ притянутъ, а «лататы задать», т. е. бѣжать — и холодно, и не съ чѣмъ... Раздумывая, Михайло машинально пришелъ къ дому; тутъ разобравшій его хмѣль придалъ ему храбрости и онъ отправился прямо къ Василію Максимовичу. 

Переченко, увидавъ его, наклонилъ голову. 

— Чего тебѣ нужно? Ушелъ — и не возвращался бы... Зачѣмъ явился? 

— Что говорить, Василій Максимычъ, виноватъ: зашибъ дюже. 

— Ну? 

— Ну, я не на счетъ того, чтобы у васъ остаться, а больше на счетъ того, что всѣ деньги вышли... 

— Въ одинъ-то день двѣсти рублей? невольно вскричалъ казначей. 

— Былъ выпиміии — обобрали, и лапоть, одежу, зимнюю... идти не въ чѣмъ, а то я здѣсь и неостался бы. 

— Вправду? 

— Вправду, т. е. ни Боже мой! и Михайло перекрестился. 

— И никогда не вернешься? 

— Да ужь коли уйду — зачѣмъ ворочаться, Василій Максимычъ?.. 

— Сколько же тебѣ еще нужно? 



  ====page 158====

— Да что пожалуете — то и возьму. 

Переченко подумалъ, потомъ вынулъ двадцать рублевыхъ бумажекъ и отдалъ ихъ работнику. 

— Смотри, Мишка, — уговоръ лучше денегъ. 

— И смотрѣть нечего: я самъ уйду, Василій Максимычъ, — благодарствую за деньги... 

Михайло, въ самомъ дѣлѣ, ушелъ изъ Ковальска, и Переченко вздохнулъ свободнѣе. 

— Однимъ меньше! радостно подумалъ онъ.



  ====page 159====

XVII.

Однимъ больше.

Теперь, Анисья Александровна, дѣло пойдетъ потруднѣе. Если я попрошу васъ серьезнымъ гономъ приняться за эту барышню, такъ вы плошать не извольте: такъ и рѣжьте, не церемоньтесь, напирайте: родила-молъ — и конецъ! Если ошибемся — не бѣда. Ну, понимаете, если что просто предложу, — такъ и черное можетъ стать бѣлымъ. 

Это говорилъ Андрей Ивановичъ акушеркѣ, когда они ѣхали къ Переченко. По какому-то темному полицейскому чутью, Андрею Ивановичу всегда казалось, что казначей способенъ на всякаго рода дѣлишки; послѣднія происшествія въ Ковальскѣ — внезапная ревизія и нахожденіе ребенка, — почему-то представлялись ему соединенными съ бытіемъ Переченко. Не разъ городничій старался сообразить въ чемъ суть и дѣло; но такъ какъ на вѣрную нить онъ напасть не могъ, то отдалъ все на волю случая: авось, тотъ выручитъ.



  ====page 160====

Нужно сказать правду, что Андрею Ивановичу, который и самъ, за время городничества, сколотилъ копѣйку, было досадно и завидно, что Переченко могъ ссужать сотни тысячъ. Поэтому, когда пріѣхали ревизоры и прошла вѣсть, что Василій Максимовичъ отдавалъ Зубову не свои, а казенныя деньги, то городничій было успокоился, даже пожалѣлъ своего собрата чиновника; но когда эта вѣсть не подтвердилась, когда въ казначействѣ были сосчитаны казенныя суммы ихъ полнотою, то городничій чуть не возненавидѣлъ казначея за его достатокъ и далъ себѣ слово — или упечь его, или содрать кушъ. «Грѣхъ да бѣда на кого не живетъ», утѣшалъ онъ себя, и поэтому терпѣливо выжидалъ. Устроивъ осмотръ, по совѣту письмоводителя, Андрей Ивановичъ предположилъ, воспользовавшись этимъ осмотромъ, сдѣлать основательную рекогносцировку во внутренній міръ существованія Василія Максимовича. Замкнутая, чисто-отшельническая жизнь Сони давала не малый матерьялъ его воображенію. 

— Нѣтъ, что нибудь да нечисто; тутъ рыло въ пуху!.. 

Дорога была не велика, и едва городничій успѣлъ дать нѣсколько совѣтовъ и наставленій своей спутницѣ, какъ они подъѣхали къ низенькимъ воротамъ казначейской квартиры. Михайлы уже не существовало  въ Ковальскѣ, и калитку отворила нѣмая Олимпіада. Андрей Ивановичъ, не спросивъ о томъ — принимаетъ ли хозяинъ, прямо, вмѣстѣ съ бабкой, вошелъ на крыльцо, прошелъ длинною, полупустою комнатою, служившей залой и гостиною, и живо очутился въ кабинетѣ Переченко. Василій Максимовичъ сидѣлъ въ халатѣ передъ столикомъ, на которомъ лежала цѣлая куча разбира-



  ====page 161====

емыхъ имъ бумагъ. Непредупрежденный о приходѣ постороннихъ лицъ, онъ крайне удивился, когда увидѣлъ городничаго и бабку. 

— Это... это что значитъ? воскликнулъ онъ съ досадою... Какъ это?.. какъ такъ?.. не спросивъ, хотятъ или не хотятъ видѣть — войдти въ чужой домъ?.. 

— Извините, почтеннѣйшій Василій Максимычъ, что мы, по долгу службы и по дѣлу очень важному, рѣшились побезпокоитъ васъ... но вы не стѣсняйтесь, что вы въ халатѣ: госпожа повивальная бабка на этотъ счетъ въ претензію не войдетъ. 

Несмотря на эти фразы, сказанныя съ развязностью и даже съ нахальствомъ, Андрей Ивановичъ чувствовалъ, что нѣсколько конфузится отъ враждебнаго взгляда казначея, который, чтобы не пригласить сѣсть непрошенныхъ гостей, самъ приподнялся. 

— Какая служба, какое дѣло въ моей квартирѣ? спросилъ онъ. Я тоже, кажется, служу, да вѣдь служатъ тамъ, гдѣ указано, а не... 

— Ваша служба, Василій Максимовичъ, одна, а наша другая. Моя служба, сами знаете, полицейская: тутъ хочешь, не хочешь, а подчасъ все же въ чужой домъ залезешь гостемъ хуже татарина. 

— Что вамъ надо? 

— Что надо? — расказывать долго... такъ ужь позвольте сѣсть. И Андрей Ивановичъ, взявши стулъ для себя и для акушерки, разсѣлся посреди комнаты. 

— Дѣло вотъ въ чемъ: въ проруби нашей рѣки найденъ брошенный новорожденный ребенокъ. Переченко поблѣднѣлъ и задрожалъ. 

— По медицинскому освидѣтельствованію его оказы-



  ====page 162====

вается, что рожденъ онъ насколько дней назадъ. Увѣдомивъ исправника о разысканіи — буде возможно — преступныхъ родителей въ округѣ, я, съ своей стороны, считаю необходимымъ употребить всѣ мѣры для такого же отысканія ихъ здѣсь, въ нашемъ городѣ. На сей конецъ, сдѣлавъ предворительное секретное дознаніе, я считаю необходимымъ прибѣгнуть къ освидѣтельствованію всѣхъ женщинъ, на которыхъ можетъ пасть подозрѣніе желанія скрыть, по всей вѣроятности, незаконнорожденнаго ребенка. 

— Однако, — не твердо возразилъ Переченко, — вы, кажется, не имѣете права обратиться ко мнѣ за подобнымъ обыскомъ. Я, кажется, самъ чиновникъ тоже... 

— Эхъ, почтеннѣйшій Василій Максимовичъ, — все это я очень хорошо знаю, какъ хорошо знаю, что можетъ сдѣлать преступленіе и чиновникъ, и не чиновникъ... Что тутъ толковать! Обыскъ я имѣю право сдѣлать въ каждомъ домѣ, потому что беру на себя отвѣтственность въ этомъ. Я дѣлаю — я и отвѣчаю. Конечно, вы поймете, что у васъ я сдѣлаю обыскъ только такъ себѣ, чтобы не сказали о поблажкѣ относительно васъ, будто именно у васъ его не дѣлалъ. Я всюду былъ: у купцовъ, у благородныхъ — ничего не нашелъ. Если бы, при этомъ, у васъ не сдѣлалъ я обыска — вѣдь всякій имѣлъ бы право указать на это, всякій имѣлъ бы право утверждать, что именно тамъ, гдѣ обыска не было, — преступленіе и учинено. Притомъ, я, какъ видите, не разбойникъ какой съ большой дороги: лично осматривать женщину — я себѣ не позволяю: я пригласилъ г-жу повивальную бабку. Женщинѣ передъ женщиной не стыдно... Нѣтъ ничего — ну, и конецъ, а я свою обязанность исполнилъ, я чистъ — да и вы чисты. Та-



  ====page 163====

кимъ образомъ, почтеннѣйшій Василій Максимычъ, не упрекать меня за это должно, не препятствія ставить, а напротивъ, выразить искреннюю блогодарность, что я съ васъ и съ вашей дочери всякую тѣнь снимаю. 

— Однако согласитесь, что все-таки это позоръ дѣвушкѣ... Съ другими вы можете это сдѣлать, а я у себя не позволю... нѣтъ, не позволю! 

— Ну, нѣтъ, Василій Максимычъ, не позволить мнѣ трудно. При этомъ непозволеніи, я первымъ дѣломъ составлю актъ о сопротивленіи власти, а вторымъ дѣломъ — потребую формальнаго освидѣтельствованія, да не черезъ бабку, а черезъ доктора: будетъ ли это лучше, Василій Максимычъ?.. Я, именно изъ уваженія къ вамъ, дѣлаю (такъ сказать) вольготу, никакого напраснаго шуму нe допускаю; а уже если хотите шуму — такъ меня не вините: сами напроситесь... Такъ-то, почтеннѣйшій Василій Максимовичъ... Ужь вы препятствія всякія отодвиньте-ка въ сторону. Анисья Александровна свое дѣло сдѣлаетъ — и будетъ у насъ тишь да гладь, да Божья благодать: я спокоенъ и вы спокойны, я правъ — и вы правы. 

Во время своего ораторства, Андрей Ивановичъ отъ удовольствія потиралъ себѣ руки. 

— Нѣтъ, братъ, шутишь, думалъ онъ, — дѣло не чисто; будь твое мѣсто свято — не такъ бы ты зарычалъ! 

Переченко пощупалъ свой боковой карманъ. 

— Хорошо-съ! пусть госпожа бабка дѣлаетъ свое дѣло; я ихъ охотно проведу въ комнату дочери. 

— А вотъ и прекрасно... Спасибо вамъ за это, Василій Максимовичъ; васъ, Анисья Александровна, прошу сдѣлать дѣло по закону, какъ Богъ и совѣсть велятъ, съ удареньемъ сказалъ городничій. 



  ====page 164====

Переченко вмѣстѣ съ бабкой вышли въ зало. Съ досадою вынулъ казначей изъ своего бумажника двадцати-пяти рублевую ассигнацію и всунулъ ее въ руку Анисьѣ Александровнѣ. 

— Что вамъ тамъ пачкаться? Вы посидите тутъ, или хоть съ дочерью поболтайте, а смотрѣть вамъ нечего. Ну, а волку-то скажите, что тамъ нужно. 

— Ахъ, господинъ казначей, извините! Я бы душой рада — да не могу: все по закону должна сдѣлать. Андрей Ивановичъ шутить не любятъ; тутъ сплошаешь — всю свою жизнь погубишь. Я этого никакъ не могу. 

— Такъ чтожь вамъ надо? съ ненавистью спросилъ Переченко. 

— Какъ угодно, господинъ казначей, я, ей Богу, не могу. Вы ужь лучше съ Андреемъ Ивановичемъ переговорите... какъ онъ скажетъ — такъ я и сдѣлаю... а сама — нѣтъ, никогда. Если вамъ вашихъ денегъ жалко — я ихъ вамъ назадъ отдамъ, а сдѣлаю какъ Андрею Ивановичу угодно. 

Василій Максимовичъ вынулъ еще билетъ прежняго достоинства. 

— Ну, еще на-те, сказалъ онъ. 

— Не могу, никакъ не могу! Разрази меня Богъ на этомъ мѣстѣ — не могу... Другой разъ со всякой охотой, а теперь совсѣмъ не могу.

 — А такъ отдавайте же всѣ деньги назадъ! зарычалъ на нее Переченко и вышелъ въ кабинетъ, захлопнувъ за собою двери. 

— Я, Андрей Иванычъ, перечить никому не хочу, повелъ онъ съ затрудненіемъ и запинками рѣчь къ городничему. Всякій самъ себѣ заработываетъ кусокъ 



  ====page 165====

хлѣба… Есть ли у меня грѣхъ какой, или нѣтъ — это не бѣда; говорите сами — сколько нужно, чтобы покончить дѣло? Вы понимаете, я — отецъ... можетъ, тамъ что и случилось... вѣдь за дѣвкой не усмотришь... такъ сколько же? 

Городничій весело ухмыльнулся. 

— Вотъ это лучше! сказалъ онъ, — всякое дѣло на чистоту вести. Дайте пятьдесятъ тысячъ. 

— Что! да не съ ума ли ты, голубчикъ, сошелъ! Пятьдесятъ тысячъ! 

— Именно пятьдесятъ тысячъ, съ развязнымъ жестомъ поддакнулъ Андрей Ивановичъ, именно пятьдесятъ тысячъ, ни копѣйки меньше. 

— Да за что? и откуда наконецъ? 

— За то, Василій Максимычъ, что дѣтей, Божьихъ созданій, христіанамъ въ прорубь бросать не приходится, не полагается; а во вторыхъ, за то, что вотъ пока вы, Василій Максимычъ, тамъ съ акушеркой болтали, я вотъ у васъ маленькій документецъ нашелъ, который тоже чиновнику и вѣрному сыну отечества имѣть не подабаетъ. 

Городничій издали показалъ Переченко письмо Зубова о томъ, что деньги отъ казначея были взяты для скупа краденнаго казеннаго золота. 

— Какъ, письмо у васъ? съ ужасомъ проговорилъ Переченко... какимъ образомъ? 

— Не образомъ, Василій Максимычъ, а руками со стола взялъ, тутъ вотъ оно между бумагами лежало. 

Переченко могъ только развести руками. 

— Откуда же деньги взять? беззвучно прошепталъ онъ. 

— Это ужь дѣло ваше, Василій Максимычъ! Изъ

  ====page 166====

казенныхъ ли вы возьмете) какъ для Зубова, или изъ своего кармана выложите — мнѣ, ей Богу, все равно: деньги царскія — всюду ходъ имѣютъ. 

— Но это разбой!.. 

— Какой разбой, Василій Максимычъ? За разбой разбойники въ острогахъ сидятъ, вмѣстѣ съ дѣтоубійцами и другими преступниками, а я въ вашей квартирѣ обыскъ произвожу, а между разбоемъ и обыскомъ разница большая... Я самъ къ разбойникамъ строгъ. У насъ же тутъ дѣло полюбовное. Чтоже? пятьдесятъ тысячъ даете? 

— Не могу. 

— Э, полноте, Василій Максимычъ! Зубову такъ триста тысячъ дать можно, а мнѣ въ пятидесяти отказъ! Несправедливо, ей Богу, несправедливо! Гдѣ же правда послѣ этого? Вѣдь будь другой на моемъ мѣстѣ, Василій Максимычъ, такъ онъ человѣка голаго пустилъ бы, а я такъ совѣсть имѣю... Знаю, — что вамъ можно — ну, и спрашиваю. Мы, можетъ, съ вами, Василій Максимычъ, еще пріятелями будемъ... Можетъ, мнѣ когда деньжонокъ понадобится — я къ вамъ, а вамъ понадобятся — вы ко мнѣ: такъ стоитъ ли изъ за пустяковъ торговаться? Что дѣло тутъ дѣлано — это вѣрно и сумнѣнія быть не можетъ; такъ вамъ за то, чтобы со всѣмъ этимъ покончить, да навсегда, — да пятьдесятъ тысячъ не датъ, а мнѣ ихъ при этакомъ случаѣ да не взять — чтобы мы съ вами, Василій Максимычъ, за люди были! вѣдь надъ нами куры смѣялись бы!.. Вы послушайте, что у меня письмоводитель говоритъ: съ одного вола дери семь шкуръ; по латинѣ, бестія, это говоритъ... а я, можетъ, только какую шерстиночку вычесываю...



  ====page 167====

Невесело было Переченко выслушивать эту длинную проповѣдь, но что оставалось дѣлать? Самъ онъ хорошо сознавалъ, что будь и онъ лично на мѣстѣ Андрея Ивановича, то вѣдь тоже не упустилъ бы случая: логика чиновника была понятна чиновнику. 

— Всѣхъ денегъ сразу дать не могу, порѣшилъ онъ наконецъ: все, что есть на лицо — то отдамъ. 

— Позвольте полюбопытствовать: сколько есть на лицо? 

Переченко выдвинулъ изъ подъ кровати сундукъ, съ глубокой сердечной болью отворилъ онъ его и, отбросивъ стопы полторы бѣлой и цвѣтной бумаги, приподнялъ доску и подъ нею открылъ толстый слой пачекъ кредитныхъ билетовъ, разложенныхъ симетрично, по ихъ достоинству, цвѣтами радуги. 

— А, да тутъ довольно! Вотъ вы, Василій Максимычъ, спрашивали: откуда молъ? откуда то нашлось! Давайте-ка сочтемъ... 

— Берите все, что есть: — довольно будетъ. 

— Ну, нѣтъ, Василій Максимычъ, деньги счетъ любятъ; вамъ и мнѣ считать ихъ   — дѣло привычное, стало — долго не задержимся. Я вѣдь человѣкъ честный: окажется излишекъ — вамъ отдамъ, не захочу имъ пользоваться; а не хватитъ чего — вы доплатите; и копѣйкой брезгать нельзя — копѣйка рубль родитъ. 

Пришлось считать. Денегъ оказалось сорокъ двѣ тысячи шесть сотъ рублей. 

— Ну, вотъ видите, Василій Максимычъ, взялъ бы безъ счета и былъ бы наказанъ: восемь тысячъ деньги не шальныя, ихъ на улицѣ не поднимешь... вотъ вы ихъ и доплатите-ка.



  ====page 168====

— Да довольно, Андрей Иванычъ, — все отдаю, что есть. 

— Нѣтъ, Василій Максимычъ, не все: условіе пятьдесятъ тысячъ — пятьдесятъ тысячъ и давайте... Развѣ я вамъ одно дѣло дѣлаю? Цѣлыхъ два: и ребенка на вѣки вѣчные хороню, и письмо отдаю. 

— Да вѣдь нѣтъ, хоть лопнуть, — нѣтъ. 

— Коли нѣтъ — подожду... отчего не подождать? Съ ребенкомъ я дѣло кончу, a письмо спрячу, до поры до времени... вы мнѣ восемь тысячъ — я вамъ письмо, и будемъ квиты. Разумѣется; за время, пока вы будете держать мои деньги, вы мнѣ процентъ положите...

— Какъ! на мои деньги да и процентъ плати? 

— Какія ваши, Василій Максимычъ? Были бы ваши — я и требовать ихъ не могъ бы; коли требую — значитъ, мои. 

— Хорошъ гусь! невольно подумалъ Переченко... Лучше вразъ съ нимъ покончить... 

Онъ подавилъ на одну сторону дно, которое оказалось фальшивымъ, такъ какъ доска отскочила; подъ нею была масса ассигнацій далеко большая, чѣмъ въ первомъ слоѣ. 

— Эхъ, да шутникъ же вы, Василій Максимычъ, какъ замѣчу я! дружески хлопнувъ казначея по плечу, воскликнулъ городничій: вѣдь я чуть на вашу удочку не попался; думаю — можетъ быть, у человѣка, и въ самомъ дѣлѣ, денегъ нѣтъ... Ну, батюшка, хорошъ я, а вы еще лучше! Вотъ, поди съ людской простотою, — какъ разъ влопаешься. Тутъ денегъ куры не клюютъ, а онъ казанской сиротой прикидывается... да вѣдь



  ====page 169====

какъ! — что и повѣришь... Эхъ, видно проходить то время, когда люди простотой брали! 

Между тѣмъ, съ помощью Переченко, городничій отсчиталъ себѣ семь тысячъ четыреста рублей и, передавъ письмо казначею, замѣтилъ дружелюбно: 

— Ну, батюшка, за то, что меня хотѣли поддѣть, — платите-ка и повивальной бабкѣ. Я свои пятьдесятъ тысячъ и не трону: тоже сундукъ съ такой крышкой заведу. Сверху гляди — нищъ и убогъ, а по середкѣ — сахаръ да патока... Что вамъ, Василій Максимычъ, въ казначействѣ служить: шли бы въ полицію! Съ вашимъ умомъ какія деньги можно нажить! 

— Сколько ей-то, бабкѣ, дать? на заигрыванье городничаго спросилъ Переченко. 

— Ну, чортъ съ нею, — дайте три рубля, — бабѣ и того много... Вѣдь она такихъ дѣлишекъ не обдѣлаетъ, какъ мы съ вами... 

Переченко разорвалъ письмо. 

— Теперь ужь всему конецъ? 

— Еще бы! и спросу нѣтъ... Развѣ, коли не обезсудите, — заверните на обѣдишко: шаркнемъ!.. 



  ====page 170====

ХѴІII.

Сибирская Швейцарія.

Центры человѣческой культуры, нервные узлы исторической жизни народовъ, съ каждымъ новымъ вѣкомъ, бросаютъ свои прежнія пепелища, и, оставивъ имъ въ наслѣдство гражданственность и благосостояніе, роковою силою переносятся на новую почву, гдѣ горсти брошенныхъ старыхъ сѣмянъ даютъ плодъ сторицею, и гдѣ подъ вліяніемъ другаго климата, другихъ этнографическихъ и географическихъ условій, видоизмѣняетъ самое растеніе, пріобрѣтаетъ особую силу, ароматъ и цвѣтъ. Римъ смѣнилъ Аѳины, Кордова — Римъ, Парижъ — Кордову, тевтонское племя смѣняетъ теперь романцовъ; придетъ время, когда на историческіе подмостки взойдутъ славяне въ первенствующей роли въ божественной комедіи, неустанно разыгрываемой человѣчествомъ. Тогда тѣ уголки великаго русскаго міра, которые теперь безмолвно дышатъ дикою, дѣвственною прелестью, первобытною чистою красотою, тѣ уголки, гдѣ пока



  ====page 171====

только дикій звѣрь изрѣдка, топчетъ мягкую мураву, пьетъ изъ кристальныхъ ключей и находитъ тѣнь подъ могучимъ кедромъ, — зашумятъ кипучею людскою дѣятельностью, привлекутъ тысячи переселенцевъ и энергическихъ работниковъ, тысячи гражданъ съ ихъ духовными и умственными потребностями... А сколько такихъ невѣдомыхъ, глухихъ уголковъ разсѣяно всюду, на прибрежьи Ледовитаго океана, омывающаго Архангельскую губернію, или у подножья Алтая, раскинувшагося на китайской границѣ!.. 

Вотъ Чулышманъ, выйдя изъ Джулукуля, напившись изъ Каракема, Куракуры и сотенъ горныхъ рѣчекъ, потомъ, соединясь съ Бачаусомъ, разбиваетъ каменную гору пополамъ и образуетъ удивительное Телецкое озеро... Боже мой! какія картины... Со всѣхъ сторонъ горы подпираютъ небо; словно ровныя стѣны поднимаются утесы, одинъ другаго выше; вонъ оборвавшаяся скала уцѣпилась, при своемъ паденіи, за другую и грозно виситъ надъ чернымъ ущельемъ; отъ горныхъ потоковъ въ воздухѣ идетъ какой то тихій гулъ, словно далекая пѣсня... а вся картина не страшна, — она бодритъ, а не пригнетаетъ человѣка: лазурь неба весело смѣется, яркая зелень травы и деревьевъ живитъ уступы, а свѣтлыя воды озера радостію несутъ холодныя волны Чулышмава въ ея родную сестру Бію... 

Вотъ Бѣлуха, снѣговой конусъ въ одииадцать тысячъ футъ надъ уровнемъ океана; вокругъ нея ледники и глетчеры; ея ледяная кора, словно алмазъ, переломляетъ солнечные лучи и переливаетъ радугами: она и видна далеко, далеко, за десятки верстъ. Тутъ Бѣлогорье; человѣкъ его боится; за то, когда насту-



  ====page 172====

пятъ жары іюня и іюля, звѣрь спѣшно бѣжитъ сюда, ища прохлады и бодрости... 

Вотъ бомъ, результатъ труда человѣка и прихоти природы. Двѣ каменныя стѣны, сажень во сто высотою, раздѣлены кипучей рѣчкою, бѣшено между ними бьющеюся. По среди скалы, по уступу, отъ полуаршина до сажени шириною, вьется обходная тропинка. Въ иныхъ мѣстахъ — двумъ путникамъ не только что не разъѣхаться, но не разойдтись; при встрѣчѣ — кому нибудь изъ нихъ нужно бросаться на вѣрную погибель въ шумящій внизу потокъ... А неустрашимый человѣкъ выбралъ этотъ путь за неимѣніемъ другаго лучшаго; верстъ пять ѣдетъ онъ имъ, боясь глянуть въ небо и стараясь не слышать ревъ рѣки… Вся надежда — лошадь; оступится она... единицею меньше въ спискѣ человѣческихъ существъ. За то вѣрный конь опробуетъ каждый камешекъ, на который становить свое широкое копыто; а чтобы не встрѣтиться съ кѣмъ нибудь, путникъ сперва пѣшкомъ проходитъ           и въ концѣ его кладетъ шапку или кушакъ: это маякъ на подводной скалѣ; пароль его — остановись и жди! 

Вотъ незримый ключъ подточилъ каменья: глыба, сажени въ полторы, осѣла въ пропасть — бомъ разорванъ. Человѣкъ вооружается топоромъ, рубитъ вѣковыя деревья, устраиваетъ живой мостъ. Набросивъ на шею лошади чумбуръ, сползаетъ онъ по этой настилкѣ на другой край пропасти. Слава Богу! подъ ногами камень! Чумбуръ натягивается, бѣдная лошадь, вся дрожа, чуть не волокомъ тащится по колеблющимся бревнамъ... Слава Богу! и она переволочена: впередъ! 

А вокругъ — что за богатства! чего только нѣтъ! лѣсъ, хлѣбъ, олово, мѣдь, свинецъ, серебро, золото,



  ====page 173====

малахитъ, драгоцѣнные каменья! какія залежи каменнаго угля, этаго золота XIX вѣка! какой звѣрь... какая рыба... 

А что за бѣдность въ дѣйствительности! Вотъ становище инородцевъ, телсутовъ. Какіе-то первобытные шатры, на скоро сколоченные и обтянутые шкурами; вверху отверстіе, черезъ которое проходить ѣдкій дымъ; въ чумѣ тѣсно и грязно, холодно и сиротливо. Лица хозяевъ чудско-монгольскаго типа; ростъ — средній и ниже средняго; сложеніе слабое; умственное развитіе — первобытно; занятіе — скотоводство и звѣриный промыселъ. Если, какимъ нибудь образомъ, къ становищу потянется стая русскихъ — все бросается, и полу-люди, полу-звѣри спѣшатъ укрыться въ непроходимую чащу, такъ какъ эта стая съ добромъ не приходитъ... Путнику поэтому приходится скрадывать инородца, являться къ нему тайкомъ, какъ снѣгъ на голову: тогда бѣжать некуда, и телеутъ приметъ, дастъ что нужно, хотя ему и цѣна-то денегъ невѣдома и онъ признаетъ только мѣну вещи на вещь, барана на табакъ и т. д. Съ размаху тычетъ онъ своимъ указательнымъ пальцемъ въ папушу табаку: пробьетъ ее сразу — давай еще; не пробьетъ — довольно, хотя матеріялу на кровный русскій пятакъ. 

Въ такой-то дѣвственной сторонкѣ, въ срединѣ осени 1838 года, пробирались два путника: мущина и женщина. Ихъ похудѣвшія лица выражали страшную усталость и почти все платье было въ лахмотьяхъ. У мужчины за поясомъ находился топоръ, а на плечѣ неказистое ружьишко. Шли они съ трудомъ; особенно тяжело давалась дорога бѣдной женщинѣ, полнота



  ====page 174====

которой могла служить сильнымъ признакомъ беременности. 

— Поотдохнемъ, Митричъ, заговорила путница, — просто мочи нѣтъ. 

— Отдохните, Лександровна, отдохните. 

— Господи! коли-бъ добраться до жилья какого... вѣдь дней двадцать плутаемъ... 

— Долгонько... 

— Чтожь дальше будетъ, если дороги не найдемъ? 

— Богъ милостивъ, Лександровна, — доберемся какъ нибудь... 

— Да когда? когда? 

— Этого ужь, матушка, не знаю... Богъ дастъ скоро... Я вѣдь самъ почитай пять сутокъ крохи хлѣба въ ротъ не бралъ... какъ животы-то подвело!.. 

— Лучше-бъ и не уходила я... 

— Оно, можетъ и лучше, да спокаиваться теперь поздно... Вотъ на татаришку намъ на какого наткнуться — не въ примѣръ дѣло сподручное вышло бы... А то вѣдь и пороху заряда какъ на три осталось... Да ужь и птица претить стала... Токма и жрешь, что бы не околѣть... 

— Ну, а тогда что? 

— Тогда!.. тогда, сказалъ я вамъ, татарва сичасъ дорогу покажетъ: дошлы они на это, пятнай ихъ! Почитай — носомъ куда идти нужно узнаютъ... Да и хлѣба, и барана дастъ. 

— Такъ ты, Митричъ, найди ихъ... Право, — словно смерть приходитъ... Вѣдь вотъ выкидываютъ же бабы: чтобы и мнѣ съ мѣшкомъ моимъ развязаться! 

— Грѣхъ, Лександровна, ей Богу — грѣхъ...



  ====page 175====

— Ты побылъ бы на моемъ мѣстѣ, тяжесть эту потаскалъ бы... 

— Ну, мнѣ этого невозможно, съ усмѣшкою отвѣтилъ Фроловъ, — а все говорить — грѣхъ! Можетъ, Богъ и дороги потому не дастъ, что на умѣ дума такая... 

— Хоть ягодъ, Митричъ, поищи какихъ, колбы, что-ли. 

— Это можно, т. е. съ нашимъ удовольствіемъ. 

Именуемый Митричемъ взялъ небольшой коленкоровый платокъ и отправился въ сторону... 

Тѣ, кто были на Константиновкѣ, въ мущинѣ узнали бы — геркулесообразнаго Фролова, а въ женщинѣ — дочь Александра Ивановича Сунгурова, Оленьку... Негаданно стали они близкими другъ другу людьми; негаданно же очутились они неподалеку отъ Телецкаго озера, этой красы Алтая... Вотъ какъ это случилось: 

Убійство Анзарова произвело страшное впечатлѣніе въ Багулѣ и на Константиновкѣ; при первой вѣсти объ этомъ въ Багулѣ всѣ стали въ тупикъ. Толки пошли разнообразные. Наиболѣе трусливые предположили, что убійство было слѣдствіемъ общаго бунта рабочихъ, порѣшившихъ вырѣзать все начальство; что и Ястребовъ не избѣжалъ участи Анзарова, и что бунтовщики, пожалуй, скоро подступятъ къ Багулу; нужно-де поэтому стянуть сюда войско... Другіе дѣлали догадки, что «не спустилъ ли» ревизора управляющій, вслѣдствіе того, что первый слишкомъ ревностно принялся за ревизію: вѣдь и это бываетъ!.. Вымыслы росли, приводили къ спорамъ и противорѣчіямъ, такъ что нашлись, наконецъ, скептики, которые стали утверждать, что ничего на Константиновкѣ не



  ====page 176====

случилось и что всѣ разсказы лишены вѣроятія, основанія и смысла. 

— Ястребовъ слишкомъ уменъ, чтобы допустить какую-нибудь глупость, восклицалъ Обвыдовичъ... 

— У всякой Машки бываютъ промашки! не утерпѣлъ вклеить словцо Замурзуевъ. 

— Но согласитесь сами, что нѣтъ возможности, въ присутствіи двухъ офицеровъ, произойдти тому, о чемъ толкуютъ... 

— Вы, cher Обвыдовичъ, совершенно правы, заговорила M-me Эрносъ. Всѣ эти les on dits ne sont que de canards... Когда мой Мишель управлялъ Серпаноповскимъ рудникомъ, я жила въ Петербургѣ. Debut en blanc, получаю вѣсть, что Мишель погибъ, такъ какъ рудникъ затопило... Я въ ужасѣ... А оказалось, что это, selon un proverbe russe, — колокола льютъ, и поэтому нелѣпости распускаютъ... 

— Тѣмъ болѣе держусь я своего мнѣнія, — добавилъ Обвыдовичъ, — что мы не имѣемъ, до сихъ поръ, никакого офиціальнаго донесенія... 

— Не мертвымъ же объ этомъ писать, отвѣтилъ Замурзуевъ. 

Рабочіе на Константиновкѣ хотя и предвидѣли, что исторія съ Гуринымъ добромъ не кончится, но и они, въ свой чередъ, никакъ не ожидали, чтобы искупительной жертвой былъ ревизоръ — менѣе другихъ виновный. 

— Это, значитъ, въ небо попалъ пальцемъ, замѣтилъ одинъ изъ нихъ. 

— Цѣлился въ кукушку, а попалъ въ телушку, — поддакнулъ другой.



  ====page 177====

— Билъ батько сына, а жинкѣ его стало больно, — прибавилъ третій. 

— А что-то будетъ, братцы? спрашивали всѣ... 

Этотъ вопросъ задавалъ себѣ, не много успокоившись, и Ястребовъ. Дѣло кончилось такъ своеобразно трагически, что онъ положительно потерялъ голову. Окровавленный трупъ Анзарова глядѣлъ ему въ глаза съ ѣдкимъ укоромъ и парализировалъ его мысль; Лука Иринарховичъ не могъ придумать какого-нибудь подходящаго объясненія, при которомъ выгораживалъ себя, слагалъ вину на другихъ; стало быть, всѣ порядки на Константиновкѣ должны разъясниться... вѣдь шагъ за шагомъ могутъ до всего добраться, до всего докопаться!.. 

Ястребовъ не управлялся съ мыслью объ одной жертвѣ, а неподалеку, въ пріисковой больницѣ, въ предсмертной агоніи, призывала его другая. Умирающій Гуринъ изъявилъ желаніе видѣть своего начальника... 

— Идти или не идти? 

Ястребовъ боялся, но пошелъ: онъ все же начальникъ пріиска, обязанный творить судъ и расправу, — а умиралъ не просто рабочій, а преступникъ, такъ сказать, лицо съ офиціальнымъ значеніемъ... притомъ, пожалуй, рабочіе подумаютъ, что Ястребовъ труситъ... 

Пріисковая больница помѣщалась въ чистой и свѣтлой комнатѣ, не отдавала лекарствами и мертвечиною и вообще производила хорошее впечатлѣніе. Больныхъ въ данный моментъ небыло и только на кровати, стоная, метался Гуринъ.               

Ястребовъ молча сталъ у постели. 

— Спасибо, ваше высокоблагородіе! съ перерывами 



  ====page 178====

началъ умирающій, когда замѣтилъ начальника... Хоть за это спасибо!.. Простите, Лука Иринархычъ, меня за все... а я тоже простилъ... совсѣмъ простилъ... Будьте... къ умирающему... милостивы... Оленьку, Сунгурова дочку, защитите... отъ отца... родитъ... Господи! 

Гуринъ заметался, произнесъ, еще нѣсколько безформенныхъ звуковъ — и сталъ трупомъ. 

Вотъ другой трупъ передъ Ястребовымъ, трупъ штрафнаго рабочаго, явнаго убійцы, — но и передъ нимъ тяжело стоять Лукѣ Иринарховичу, даже онъ глядитъ на живущаго съ упрекомъ... Муки совѣсти ростутъ, больнѣе и больнѣе охватываютъ сердце острыми когтями... Въ голову Ястребова невольно закрадывается мысль, что чаша переполнена, что время кары настало, что лучше сказать всему свѣту: «я виновенъ!» понесть наказаніе и этимъ наказаніемъ, помириться съ людьми... Но примирятся ли они съ нимъ? отвѣтятъ ли ему нравственнымъ прошеніемъ?.. А жена? а товарищи? Найдетъ ли онъ чистое сердце, которое отозвалось бы на его честный поступокъ? Будетъ ли его смиреніе, его преклоненіе себя передъ человѣческимъ и божескимъ закономъ принято также искренно, какъ искренно прольется оно изъ наболѣвшей души?.. 

Увы, нѣтъ! Оправданный завѣдомый преступникъ, скрывшійся отъ суда казнокрадъ, растлитель, образцовый мошенникъ, — всѣ найдутъ доступъ въ человѣческое общество, — а виновный, висящій на крестѣ и чистосердечно взывающій: помяни мя, Господи, егда пріидеши во царствіе твое! еще долженъ ждать прихода этого царствія; пугливые же люди отдѣляютъ себя отъ него крѣпкими стѣнами, частыми и толстыми рѣшотками — и, главное, вѣчнымъ словомъ осужденія!..



  ====page 179====

Поэтому, когда Ястребовъ возвратился изъ больницы, то началъ помышлять не о покаяніи, а о томъ: нельзя-ли какъ-нибудь свести концы съ концами, извернуться? Признаніе Гурина о связи съ дочерью Сунгурова дало ему новый мотивъ для подобныхъ думъ. Не даромъ Ястребовъ дебютировалъ литературнымъ измышленіемъ: подъ вліяніемъ возбужденнаго воображенія, любовь умершаго рабочаго вызвала въ немъ мысль о ревности, ревность — новую идею о кровавой расплатѣ; цѣлый романъ страстей выработался въ самое короткое время въ головѣ Луки Иринарховича. 

Онъ, взявши со стола горный уставъ, велѣлъ позвать Сунгурова; тотъ явился. 

— Тебѣ знакома, спросилъ его Ястребовъ, — эта статья закона: «Чиновники, какъ горнаго, такъ и гражданскаго вѣдомства, а ровно и штейгеры и нарядчики и другіе люди, состоящіе на казенныхъ заводахъ или фабрикахъ и управляющіе частными заводами прикащики, нарядчики и вообще всѣ на сихъ заводахъ служащіе, которые будутъ изобличены въ попущеніи кражи золота, платины, серебра или драгоцѣнныхъ камней, или же запрещенной торговли оными, если они учинили сіе съ умысломъ, подвергаются лишенію всѣхъ правъ состоянія, и ссылкѣ на поселеніе въ отдаленнѣйшихъ мѣстахъ Сибири».

— Знакома, Лука Иринарховичъ. 

— Какъ ты думаешь — къ намъ она примѣнима или нѣтъ? Сунгуровъ съежился и промолчалъ. 

— Ну? 

— Какъ-же, — подходитъ... 



  ====page 180====

— И очень даже!.. Что же мы скажемъ по поводу смерти Анзарова? 

— Не знаю, Лука Иринархычъ. 

— А ты знаешь, что Гуринъ жиль съ твоею дочерью? 

Александръ Ивановичъ раскрылъ глаза. 

— Когда же? спросилъ онъ съ недовѣріемъ. 

— Это ихъ нужно спросить... 

— Ну, задамъ же я ей!.. 

— Не слѣдуетъ; это для насъ единственное спасеніе. Научи свою дочь, пусть она покажетъ, что Гуринъ убилъ Анзарова изъ ревности, такъ какъ видѣлъ ихъ вмѣстѣ... 

— А рабочіе? вѣдь они, Лука Иринархычъ, иначе покажутъ... 

— Что же, ты, что-ли, убилъ Анзарова? Тебя развѣ они видѣли?.. Да и за что иначе Гуринъ выстрѣлилъ бы въ ревизора? Развѣ онъ зналъ его? былъ имъ обиженъ? притѣсненія отъ него испытывалъ? 

— Это точно... 

— Такъ ступай же! устроивай все у себя... А я приготовлю рапортъ и ты отвезешь его въ Багулъ, сегодня же. 

— Можетъ, другой бы повезъ? 

— Другому нельзя: разболтаетъ. 

— Слушаю. 

У Ястребова черезъ два часа былъ готовъ прелестнѣйшій, самый вѣроподобный рапортъ, который съ фактической и нравственной стороны до того ясно обрисовывалъ нежданную катастрофу, что самый опытный слѣдователь далъ бы ему полную цѣну и призналъ бы его за евангеліе для даннаго случая. Лука Иринархо-



  ====page 181====

вичъ былъ самъ доволенъ своимъ сочиненіемъ, и если этотъ рапортъ сохранился до настоящаго времени, то не худо бы напечатать его, какъ образецъ дѣловой бумаги. 

Сунгуровъ, не смотря на совѣтъ Ястребова, обдѣлалъ свое дѣло далеко не такъ удачно. Ему казалось необходимымъ попристращать дочь и онъ прежде всего, ухвативъ ее за длинные каштановые волосы, началъ таскать по комнатѣ. 

— А, шлюха! вопилъ онъ, — такъ вотъ съ кѣмъ связываться, распутничать... съ убійцами!.. Отъ душегуба беременить... 

— Тятенька! голубчикъ! простите! 

Но «голубчикъ» только приходилъ въ большую ярость; руки его, благодаря послѣднимъ событіямъ, давно не были въ ходу. 

— Ты у меня еще не то запоешь, когда свидѣтельствовать такъ начнутъ, слѣдствіе производить! кричалъ онъ... Въ гробъ вгоню тебя! Не мнѣ пропадать, а тебѣ... Такъ и показывай, анафема, что черезъ тебя Николка убилъ ревизора, что хвалился тебѣ онъ объ этомъ. Слышишь? 

— Слышу, тятенька, слышу, только простите!.. 

— Никогда не прощу: пусть только плохо дѣло сойдетъ — я съ тобой раздѣлаюсь... 

Часовъ въ пять вечера Сунгуровъ уѣхалъ съ рапортомъ въ Багулъ, гдѣ сталъ львомъ дня. Всѣ его распрашивали по нѣскольку разъ, коментировали и перевирали его слова, удивлялись любви рабочаго, припоминали героиню исторіи и жалѣли о вѣтренности Анзарова. М-me Эрносъ совершенно не оправдывала Анзарова (онъ иногда пользовался ея прихотливымъ



  ====page 182====

расположеніемъ); за то жена Ястребова не могла нахвалиться своимъ мужемъ. 

— Право, papa, говорила она отцу, — Lucien — прекрасный человѣкъ; вѣдь если бы у него тамъ были какія-нибудь liaisons, — также кончилъ бы, какъ Анзаровъ, тѣмъ болѣе... 

— Можетъ другіе мужья и любовники не такъ ревнивы... 

— Mais on ta dit la plus jolie... a y Люція, надѣюсь, вкусъ есть… 

— Эхъ, милая, — не похорошу милъ, а помилу хорошъ. 

— Ну, ты всегда такой!..

Избитая Оленька Сунгурова вовсе не предполагала, что она такъ занимаетъ багульскую аристократію; она больше думала о синякахъ, насаженныхъ отцовскою рукою, да о будущихъ истязаніяхъ, и поэтому рѣшилась бѣжать, пропасть отъ отца, добраться до какого нибудь далекаго города, найдти тамъ мѣсто горничной и докоротать свой вѣкъ. Беременность ея начинала становиться замѣтною и была тоже въ числѣ поводовъ бѣгства: все же стыдно передъ знакомыми и подружками... 

Порѣшивъ бѣжать раннимъ утромъ, она вытащила изъ комода матери нѣсколько сотъ рублей, наложила въ скатерть немного бѣлья и платья, набрала побольше хлѣба и, выйдя изъ отцовскаго дома, пустилась стороною отъ дороги по направленіи къ сѣверу. 

Сначала шла она быстро; мысль, что она кинула Константиновку, радовала ее, бодрила. Но потомъ, когда, притомясь, она сѣла отдохнуть, то ее разобрало раздумьѣ... Въ великомъ божьемъ мірѣ она почувство-



  ====page 183====

вала себя сиротою... Лѣсъ... глушь... она одна... Тяжелое, нераздѣленное горе сдавило ея сердце, на глаза выступили невольныя слезы... Олѣ страстно захотѣлось вернуться домой... 

— Тамъ, что еще будетъ или нѣтъ, подумала она. 

Вдругъ около нея что-то шорхпуло. Олѣ показалось, что словно звѣрь какой шмыгнулъ возлѣ нея и она вскочила. Припомнивъ разсказы о медвѣдяхъ, она тутъ же бросилась бѣжать впередъ безъ оглядки. Страхъ прибавилъ ей силы, но страхъ же отнялъ у нея разумѣніе — вслѣдствіе чего она, вмѣсто того, чтобы вернуться домой, бѣжала въ совершенно-противуположную сторону, и съ каждой минутой разстояніе между нею и Контантиновкою становилось больше и больше... Она предполагала, что вотъ-вотъ покажется пріискъ, а между тѣмъ чаща становилась гуще и гуще... Когда, наконецъ, и ей пришло соображеніе, что она идетъ не туда куда слѣдуетъ, то было уже поздно. Темный безлунный вечеръ налегъ на тайгу, кое-гдѣ показались звѣздочки; становилось сыро, по лѣсу отъ времени до времени шолъ не шумъ, а какое-то тихое выкрикиваніе... Невыразимо жутко стало Олѣ. 

Она выбрала дерево повѣтвистѣе и побольше, вскарабкалась на него и усѣлась, какъ возможно удобнѣе, въ ожиданіи слѣдующаго дня. Чувствуя крайнюю усталость и дремоту, чтобы не упасть, она привязала себя двумя бывшими съ нею полотенцами къ толстому суку... 

Ночь. 

Оля то забудется, то пугливо встрепенется... Думаетъ ли она и о чемъ? Снилось ли ей что? Мало



  ====page 184====

радостнаго дало ей прошлое, — да и будущее сулитъ только горе и бѣду... Объ этомъ ли думать? Это ли заставляетъ ее вздрагивать или просыпаться? Идти назадъ — некуда… Идти впередъ, въ невѣдомую даль, по дѣвственной тайгѣ, — тоже не для него... Что же дѣлать ей? 

Вотъ свѣтъ начинаетъ мережить... Онъ словно крадется въ царившую тьму, которая понемногу сбываетъ и сѣрѣетъ. Звѣзды тухнутъ, а въ туманѣ на землѣ кое-гдѣ вырисовываются еще неопредѣленныя фигуры деревьевъ... На востокѣ темное небо, какъ газовый покровъ, то здѣсь, то тамъ пріобрѣтаетъ алую подкладку. Вдругъ вразъ стало почти свѣтло, и вдругъ же, словно по манію, въ тайгѣ поднялся свистъ, щолкъ ульканіе птицы, визгъ и тявканіе звѣря: земля ожила. Вотъ и пурпурныя нити пошли по воздуху, становясь ежеминутно жарче и жарче... Вотъ, наконецъ, выкатилось и красно-золотое ядро солнца... Слава дню! Оля проснулась, оглянулась и стала горячо молиться. Долга была эта молитва, хоть не о многомъ было прошено въ ней! Почти тѣже звуки безъ перемѣны твердили уста — и одинъ только вопль слышался въ нихъ, но и онъ словно утѣшалъ... Покончивъ молитву, Оля машинально двинулась по солнцу... Куда? Развѣ не все равно? 

Дня черезъ два, подъ вечеръ, когда бѣдная дѣвушка, утомленная невыносимою дорогою, уже собиралась лечь, — раздался выстрѣлъ... 

— Господи! правда ли? подумала она, вся встрепенувшись. 

Тихо. 

— Должно, скала гдѣ упала! уныло заключила Оля. 



  ====page 185====

Другой выстрѣлъ ближе. 

— Пялятъ, палятъ! Радостно закрича, неудержимо бросилась дѣвушка на звукъ. Вѣтви хлѣстали по ея лицу, сучья рвали платье и обувь, а она бѣжала и бѣжала по направленію къ выстрѣлу, и невидя никого, начала кричать. 

— Эй, добрый человѣкъ, откликнись! пожалуста, откликнись! 

Въ самомъ дѣлѣ, послышался хрустъ и изъ-за деревьевъ, минутъ черезъ десять, показался мужикъ. 

Это былъ Фроловъ... Разставшись съ Гуринымъ, онъ, какъ и Оля, ушелъ въ сторону отъ дороги, шолъ зря и заблудился. Свелъ ихъ теперь случай: бѣжавшій работникъ ружьемъ добывалъ себѣ скудное пропитаніе; но его выстрѣлъ не только уложилъ изворотливаго бекаса, но и привлекъ къ нему спутницу. 

— Господи! Ольга Лександровна! закричалъ Фроловъ, увидѣвъ дѣвушку. 

Дочь Сунгурова не знала мужика (гдѣ всѣхъ рабочихъ помнить!) и съ нѣкоторымъ страхомъ посмотрѣла на него. 

— Милый человѣкъ, сказала она пугливо, если ты знаешь нашъ пріискъ, Царево-Константиновскій, — доведи меня: я тебѣ заплачу, сколько хочешь заплачу... 

— Эхъ, матушка, самъ бы я заплатилъ, коли-бъ меня кто въ какое ни на есть жилье привелъ... Самъ плутаю... я вѣдь тоже съ Константиновки... Никола Петровичъ Гуринъ мнѣ пріятелемъ былъ — черезъ него и хожу теперь дикимъ звѣремъ... 

— Да какъ же теперь?.. 

— Коли хочете — пойдемте вмѣстѣ: можетъ, куда и дойдемъ...



  ====page 186====

Выбора не было — и Оля стала спутницей Фролова. Дорогою пересказали они другъ другу все, что было на сердце. Фроловъ, во время невзгодъ Гурина, такъ полюбилъ послѣдняго, что и Оля, не смотря на то, что приходилась дочерью Александру Ивановичу Сунгурову, стала ему люба и дорога, какъ любовница Гурина, — особенно подъ условіемъ того несчастнаго положенья, въ которомъ она находилась. Если плюгавый Макарка, Перебѣдневъ, обрѣлъ въ Фроловѣ помощника и покровителя, то заблудившаяся, страдающая дѣвушка вызвала въ немъ такое самоотверженіе, которое способно даже великаго преступника обратить въ великаго святаго. Онъ безкорыстно, покорно, съ обожаньемъ, сталъ служить Олѣ, сторожилъ ее ночью, переносилъ черезъ рѣки, помогалъ взбираться на горы, готовилъ ей ѣду, выносилъ жалобы, успокоивалъ, поддерживалъ въ ней бодрость. Не смотря на собственный голодъ, онъ охотно не дотрогивался до оставшихся крохъ хлѣба — лишь Ольга Александровна съ этими крохами могла бы таки побраться до людей, до какого нибудь поселка, гдѣ существуетъ покой, необходимый — для рожденія ребенка Николы Петровича...



  ====page 187====

XIX.

Телеуть и старовѣръ.

Проходивъ добрыхъ полчаса за ягодами и набравши ихъ полный платокъ, Фроловъ думалъ уже вернуться къ Олѣ, какъ въ шагагь полутороста отъ себя услышалъ злобный ревъ. 

Ведметь! вздрогнувъ подумалъ онъ и оглянулся кругомъ. Страшнаго непріятеля не было замѣтно. Впрочемъ, при болѣе тщательномъ осмотрѣ кустарника, Фроловъ увидѣлъ небольшую прогалину, а за нею полянку, по срединѣ которой росла великолѣпная огромная лиственница, въ два или въ три охвата. Съ одной стороны дерева ежился маленькій, худенькій телеутишко съ лукомъ и стрѣлою, а съ другой стороны на заднихъ лапахъ ходилъ громадный медвѣдь. Инородецъ маневрировалъ такъ ловко, что, кружась около дерева, неуклюжій звѣрь никакъ не могъ ухватить его, и поэтому страшно злился, билъ по раздѣлявшей преградѣ, — конечно безъ малѣйшаго успѣха: разстояніе между врагами не умень-



  ====page 188====

шалось. По самому незамѣтному жесту медвѣдя, телеутъ угадывалъ направленіе непріятельскаго поворота и мигомъ, словно кошка, отскакивалъ въ противуположную сторону. Медвѣдь, послѣ многихъ неудачныхъ попытокъ, отошелъ, набралъ валежнику и палыхъ сучьевъ и сталъ накидывать ихъ къ лиственницѣ, чтобы устроить барикаду. Инородецъ въ это время, натянувъ елико возможно тетеву, пустилъ стрѣлу, которая съ визгомъ усѣлась въ мохнатой шеѣ. Ударъ былъ невѣренъ; медвѣдь, еще больше разсерженный, бросилъ сучья и началъ, усерднѣе прежняго, кружиться за инородцемъ; онъ былъ крайне смѣшонъ своими скачками. 

Фролову случалось хаживать на медвѣдей. Первый его опытъ, лѣтъ двѣнадцать назадъ, вышелъ очень не удаченъ. Управляющій пріиска, страстный охотникъ, вызвалъ человѣкъ двадцать рабочихъ на Михаила Ивановича Топтыгина, начавшаго погуливать около пріиска и задравшаго пару лошадей; Фроловъ былъ въ числѣ охотниковъ. Прійдя на указанное мѣсто, рабочіе долго искали звѣря, но напрасно. Вдругъ, когда думали они уже возвращаться, изъ за колоды, какъ разъ около Фролова, важно поднялся Топтыгинъ, сѣдой, огромный, съ своими отвратительными свиными глазками. Когда медвѣдь рявкнулъ, Фроловъ до того перепугался, что, снявши шапку, сдѣлалъ звѣрю солдатскій фронтъ. 

— Это не я-съ, возопилъ онъ просительно генералу Топтыгину, — ей Богу, не я, — это его благородіе приказали на васъ идти... 

Плохо кончился бы этотъ испугъ, если бы пуля другаго рабочаго не положила звѣря на мѣстѣ. 

Фроловъ самъ посмѣивался надъ оказанною тру-



  ====page 189====

состью; за то, впослѣдствіи, отомстила не одному Михаилу Ивановичу... 

Будь онъ и теперь здоровъ, сытъ и не утомленъ, — кажется, съ топоромъ кинулся бы онъ на звѣря: русская удаль просила работы. Но дорога и голодъ истомили его; да кромѣ того онъ былъ не одинъ, — задеретъ медвѣдь, — кто послужитъ Олѣ? Поэтому, рѣшившись помочь телеуту и покончить звѣря на вѣрнякъ, онъ началъ заряжать ружье, такъ тихо, чтобы медвѣдь не почуялъ и не кинулся. Какъ только послѣдній сталъ бокомъ къ дереву, Фроловъ, приложивъ ружье на сучокъ, вмѣсто сошки, — спустилъ курокъ. Сперва дымъ застлалъ кругозоръ, но потомъ, когда онъ разсѣялся, Фроловъ увидѣлъ, что звѣрь судорожно вздрагиваетъ около дерева, а телеутъ въ недоумѣньи разводитъ руками. 

— Охулки на себя не положилъ, и звѣрь-то матерой, язви его! подумалъ самодовольно Фроловъ, и скорыми шагами двинулся впередъ.   

— Ги-и-и! завизжалъ телеутъ. 

Хорошо, что Фроловъ отскочилъ въ эту минуту; отъ звѣря онъ былъ саженяхъ въ четырехъ, когда тотъ, собравши весь остатокъ жизненныхъ силъ, прыжкомъ ринулся на рабочаго; движеніе его было такъ: быстро, что онъ ухватилъ-таки лапою за бедро Фролова; но тутъ же околѣлъ, сдѣлавши не столько опасную, сколько большую рану. 

— Вотъ те, бабушка и Юрьевъ день!.. Пятнай тебя! выругался раненый. Ахъ, ты анафема, дьяволъ этакой! какъ ухватилъ! А ты что, татарская морда, глядишь, выпуча глаза? обратился онъ къ телеуту. Только гикать знаешь!..



  ====page 190====

  Инородецъ, не понимая ни слова, въ самомъ дѣлѣ только таращилъ глаза; впрочемъ, потомъ, указывая звѣря и на югъ, началъ махать рукою и бормотать. 

— Лядъ разберетъ твои собачьи разговоры... А вотъ со мною лучше гайда, за мадамой, махнулъ ему Фроловъ. 

Онъ чувствовалъ, что трудно ему идти безъ помощи, и, ухвативъ инородца за плечо, началъ толкать его въ ту сторону, гдѣ оставилъ Олю. Телеутъ сперва сопротивлялся и замышлялъ скрыться; но Фроловъ держалъ его крѣпко, мало по малу подвигался впередъ, пока на его голосный зовъ не пришла Оля, слышавшая ревъ и выстрѣлъ и догадавшаяся о встрѣчѣ со звѣремъ. 

— Живъ, Митричъ? неувѣренно спросила она. 

— Живъ-то живъ, только маленько поцарапалъ меня пакостникъ. Еще малость — совсѣмъ задралъ бы... Вотъ эту татарву хотѣлъ выручить, а самъ подвернулся... 

— Ну, ужь ты, Митричъ, этого не дѣлай... Съ кѣмъ я останусь?.. Пусть бы татаришку задралъ, а то теперь — какъ пойдемъ? 

— А куда безъ татаришки этого пошли бы, Лександровна? Нѣтъ, слава Богу, что я дѣло ему оболванилъ! 

И Фроловъ жестами началъ показывать телеуту, чтобы онъ провелъ ихъ   — гдѣ люди живутъ и хлѣбъ ѣдятъ. 

— Гайда туда, понимаешь, — говорилъ онъ ему, — гдѣ народу много... одинъ, два, пять... еще пять... Понимаешь? 

Телеутъ что-то началъ соображать, потомъ взявъ заблудившихся за руки, осторожно привелъ на мѣсто,



  ====page 191====

гдѣ былъ убитъ медвѣдь; тутъ онъ легъ на землю и закрылъ глаза, потомъ вскочивъ, указалъ на востокъ и тыкнулъ себѣ въ грудь. 

— Это что онъ, Митричъ, говоритъ? 

— А думаю, чтобы мы здѣсь проспали, а завтра рано, когда солнце взойдетъ, пріидетъ онъ за нами. 

— А коли не придетъ? 

— Нѣтъ, должно придетъ, — вѣдь какой ни на есть нехристь, а все человѣкъ, а я его спасъ отъ звѣря... вотъ былъ бы жидъ — и я не повѣрилъ бы. 

Телеутъ, между тѣмъ, принялся живо потрошить медвѣдя и сдирать съ него кожу; эту работу онъ дѣлалъ съ удивительною ловкостью; не такъ скоро старая баба чулки вяжетъ, какъ ножъ сверкалъ въ его рукахъ; въ какой нибудь часъ вся шкура была отдѣлена отъ мяса, гладко, чисто, мастерски. Шерсть на медвѣдѣ была густая, волнистая, съ легкою осью; шкура навѣрное стоила рублей болѣе десяти. Но брать ее съ собою инородецъ и не подумалъ. Напротивъ, онъ тѣже сучья, которые такъ усердно собиралъ для барикадированья его покойный лѣсной генералъ, положилъ костромъ, высѣкъ огня и развелъ пламя. Скрывшись на нѣсколько минутъ, онъ притащилъ въ кочнѣ воды, омылъ ею рану Фролова и приложилъ къ послѣдней теплаго медвѣжьяго сала. Все это дѣлалось съ такою живою радостью, съ такимъ благодарнымъ покорствомъ, что Фролова чуть не прошибла слеза. 

— Вишь ты, — татарва, а чувствуетъ... Вѣдь тоже, значитъ, Божье созданье! съ запинкою проговорилъ онъ. 

Какъ только показался полный мѣсяцъ, инородецъ, еще разъ любовно поглядѣвши на своего спасителя,



  ====page 192====

молча двинулся въ чашу и почти тотчасъ скрылся въ ней. 

Давно ли Фроловъ и Оля сошлись съ этимъ дикаремъ, котораго они вовсе не понимали? Однако уходъ его словно осиротилъ ихъ; непонятное томительное чувство охватило ихъ души, какая-то невольная боязнь сжала ихъ умъ. Они одни въ этой страшной, безконечной тайгѣ, гдѣ нѣтъ яснаго человѣческаго слѣда, и гдѣ бѣдные путники уже переиспытали столько горя и страданій! 

— Напрасно, Мигричъ, ты отпустилъ его, прошептала Оля, приднинувшись къ Фролову... Лучше вмѣстѣ пошли бы. 

— За нимъ не уйдешь! сумрачно отвѣтилъ послѣдній. 

— Боязно мнѣ. 

— Разе и раньше не было тожь? 

— Пусть бы днемъ шолъ... 

— Авось къ дню и воротится татаришка, доведетъ куда ни на есть. По крайности, подкрѣпимъ себя сномъ. 

— Господи! коли-бъ выбраться только... 

Они замолчали и каждый отдался своимъ думамъ. Фроловъ, собственно говоря, напрасно тщился осмыслить свое положенье: голова его мало привыкла къ умственной работѣ, и поэтому первая пришедшая въ голову мысль туго, неповоротливо вырождалась въ другую, словно ей трудно было отрѣшиться отъ факта, отъ непосредственно-окружавшей обстановки, словно ей невозможно было полетѣть свободною птицею въ далекіе края, гдѣ люди живутъ вольно и счастливо, безъ страховъ и испытаній, и куда инстинктъ надежды



  ====page 193====

непремѣнно поманилъ бы человѣка съ болѣе, чѣмъ у Фролова, развитымъ воображеніемъ. Пріисковый геркулесъ съ какою-то тупостью глядѣлъ на догоравшій костеръ и только подумалъ при этомъ: прійдется ли и завтра погрѣться такимъ же образомъ? Отъ времени до времени отблескъ пламени освѣщалъ утомленное, болѣзненное личико Оли; глядя на это личико, Фроловъ не любовался имъ, не строилъ радужныхъ плановъ, а только какъ-то случайно задался восклицаніемъ: вотъ, молъ, куда занесло любовницу Николы Петровича! 

Воображеніе Оли работало усиленнѣе — вѣроятно, вслѣдствіе большаго ея страха. Каждый кустъ глядѣлъ на нее лѣснымъ звѣремъ, въ родѣ того медвѣдя, на свѣже-содранпой шкурѣ котораго лежала она. Ей чудилось, что вотъ-вотъ выскочитъ мохнатка, бросится на Фролова, задеретъ его... Она, пожалуй, далеко убѣжитъ — пока врагъ справится съ Митричемъ; она, пожалуй, влезетъ въ это время на дерево, спасетъ свою горемычную жизнь... да потомъ что? Ну, она пойдетъ все пойдетъ впередъ и впередъ... вотъ покажется гдѣ нибудь пріискъ... нѣтъ, лучше селеніе какое... она пріидетъ туда — къ кому тогда обратиться? Если бы чиновникъ попался какой — тогда ничего: можно и понравиться чиновнику, пойдти къ нему въ сударушки... а какъ попадутся только женатые мужичонки? Вотъ горе!.. Въ ночи стало свѣжѣть; костеръ почти совсѣмъ догорѣлъ; темь стала гуще; Фроловъ уснулъ. На Олю холодъ подѣйствовалъ иначе: даже та повременная дремота, что охватывала ее порой при теплѣ костра, тутъ совсѣмъ ее оставила. Олѣ не спалось и она каждую минуту поджидала свѣта и телеута. Ни тотъ, ни другой не приходили; да и Фроловъ, утомленный раною 



  ====page 294====

и треволненіями дня, спалъ безъ малѣйшаю звука и движенія — словно мертвый... Что-то зашумѣло въ тайгѣ... Оля не выдержала и начала толкать своего спутника. 

— Митричъ! а Митричъ! 

Восклицанія эти она дѣлала шепотомъ, но и то испугалась своего голоса: какъ-то грубо и жостко звучалъ онъ. 

— Митричъ! Митричъ! закричала она громче. 

Фроловъ проснулся. —

 Голубчикъ Митричъ, боюсь. 

Въ первый разъ Фроловъ позволилъ себѣ быть недовольнымъ Олею: въ первый разъ за всю дорогу заснулъ онъ, больной, спокойно — и тутъ помѣшала она. 

— Эхъ, Господи! что же я сдѣлаю? спросилъ онъ съ упрекомъ.                                    

— Слышишь шумъ? Пойдемъ отсюда! 

— Да куда? 

— Куда нибудь. 

— Некуда. Тутъ намъ ждать сказано. Спите-ка, Ольга Лександровна. 

Впрочемъ, видя страхъ дѣвушки, онъ заставилъ себя бодрствовать — пока не разсвѣло. Вмѣстѣ съ солнцемъ вразъ появился караванъ телеутовъ. 

Онъ состоялъ изъ четырехъ мужчинъ и двухъ женщинъ. Всѣ они ѣхали верхами, безъ сѣделъ; мужчинъ отъ женщинъ можно было отличить только болѣе длинными рубахами и болѣе широкими штанами, такъ какъ старообразыя женщины не были красивѣе мужчинъ. Ѣхали они гуськомъ, при чемъ одинъ телеутъ держалъ на длинномъ чумбурѣ двухъ свободныхъ лошадей, а въ торокахъ у другаго висѣлъ жирный ба-



  ====page 195====

ранъ. Добравшись на поляну, они, словно по командѣ, вмигъ соскочили на землю. 

— Вотъ, Лександровна, и татаришки, храни ихъ Богъ! сказалъ Фроловъ. Теперь мы, значитъ, спасены. 

Ставши на колѣни, лицомъ къ востоку, онъ молча перекрестился нѣсколько разъ и положилъ три земные поклона. Оля невольно повторяла его жесты и его благодарную мольбу. Инородцы смотрѣли на эту картину съ недоумѣніемъ. 

Когда Фроловъ приподнялся, къ нему придвинулся вчерашній другъ и, что-то бормоча, сталъ легко трепать его по спинѣ; потомъ осмотрѣлъ рану и перевязалъ ее; покончивши и эту работу, онъ бросился собирать сучья и строить новый костеръ. Въ этихъ хлопотахъ ему помогали остальные мужчины; телеутки же, придвинувшись къ Олѣ, оглядывали и ощупывали ее со всѣхъ сторонъ. 

Вскорѣ снова жарко запылалъ костеръ, весело распространяя теплоту въ свѣжій утренній воздухъ. Спутанныя лошади бродили на окраинахъ полянки, щипля высокую траву; люди размѣстились полукругомъ у огня. Снятый баранъ былъ разорванъ на куски и жарился на нѣсколькихъ вертелахъ, тутъ же приготовленныхъ; сало отъ него, падая на огонь, производило трескъ и запахъ его еще сильнѣе возбуждалъ и безъ того тревожный аппетитъ. 

Когда ѣда была готова, старѣйшая телеутка вытащила баклагу, въ родѣ тыквенной, и поднесла ее Фролову. Чѣмъ-то вонючимъ и кислымъ пахнуло на послѣдняго: тамъ былъ аеранъ, спиртный напитокъ изъ кислаго молока, отвратительный для непревыкшихъ къ нему, но достолюбезный для кочеваго инородца.



  ====page 196====

Фроловъ невольно скорчилъ гримасу. 

— Алъ! алъ! (пей, пей) завыла старуха. 

Отказаться отъ угощенья, обидѣть за радушное приглашеніе было невозможно: собравшись съ духомъ, Фроловъ хватилъ изрядный глотокъ. Оля, до которой пришла очередь угощаться, заупрямилась, но, по совѣту и настоянію Фролова, пересилила себя, и, заткнувши носъ, также хлебнула отвратительной жидкости, отъ которой, впрочемъ, вскорѣ оживилась и повеселѣла. 

Трапеза была окончена; телеуты ѣдятъ жадно, и поэтому отъ барана остались только кости; каждый кусокъ запивали они аераномъ, и мало по малу изрядно охмѣлѣли. Фроловъ, къ которому они начали приставать съ изъявленіями своей расположенности, едва сдерживалъ себя и показалъ наконецъ на лошадей. Жестъ его былъ понятенъ, черезъ полчаса всѣ медленно двинулись впередъ, такъ какъ рана Фролова и неумѣнье Оли сидѣть на лошади не дозволяли ѣхать скоро. 

То подымаясь по тенигусамъ и на гольцы, то спускаясь къ потокамъ и перебираясь по кочкарѣ, сдѣлавши верстъ пятнадцать и поотдохнувъ два раза, караванъ сталъ уклоняться къ большой полянѣ, по которой протекала широкая горная рѣка, а на отдѣльномъ пригоркѣ замелькала укромная хатка и около нея часовенка, съ восьмиконечнымъ крестомъ на верхушкѣ. Телеуты, съ радостнымъ гикомъ, обратили вниманіе Фролова на эти зданія, — Фроловъ и Оля чуть не расплакались; — они вообразили, что подъѣзжаютъ къ какому нибудь русскому селенью, гдѣ найдутъ конецъ своимъ испытаньямъ. 

Въ этомъ они ошиблись. 



  ====page 197====

Хатка и часовенка стояли одиноко; вокругъ ихъ не было какого либо жилья; тутъ «въ постѣ, молитвѣ и трудахъ» спасался еще младый лѣтами, но получавшій уже нѣкоторую извѣстность подвижникъ Егорій Калистратовъ Малюха, некрасивый, пухленькій человѣчекъ, небольшаго роста съ неуловимыми маленькими глазками и жиденькой бородкой. 

Егоръ Калистратовичъ родился въ концѣ десятыхъ годовъ настоящаго столѣтія, верстахъ въ семидесяти отъ своего скита, въ богатой деревнѣ, населенной раскольниками, переведенными при Екатеринѣ II изъ Вѣтки, и поэтому, даже въ наши дни, называемыхъ поляками. Эти поляки, — примѣрные, домовитые, богатые хозяева, расположены во многихъ мѣстахъ Бійскаго округа Томской губерніи, ревниво сохраняютъ свои старые обычаи и свою старую вѣру, не якшаются съ табашниками и далеки даже отъ другихъ сибирскихъ раскольниковъ, именуемыхъ общею кличкою — «кержаки». Живутъ они мирно, занимаются хлѣбопашествомъ и пчеловодствомъ, не бросаются на рискованныя предпріятія и въ далекія мѣста, платятъ исправно подати правительству и начальству. При Екатерининскомъ погромѣ, или «полонѣ», приравниваемомъ ими къ плѣненію вавилонскому, попало ихъ въ Сибирь около тридцати тысячъ; и теперь ихъ едва ли больше: между ними процентъ нарожденія почти равенъ проценту смертности. Богатство окружающей природы, а вслѣдствіе этого матеріальное довольство, отчужденность, замкнутость, неуклонное содержаніе прежнихъ порядковъ необходимо налагаютъ на ихъ бытъ печать косности, порождаютъ какую-то закаменѣлость. Нѣтъ поэтому между ними буйствъ и видимыхъ треволненій;



  ====page 198====

да за то трудно живется здѣсь характеру широкому, натурѣ предпріимчивой, къ чему иибудь стремящейся, жаждущей знанія, громкихъ дѣлъ, подвиговъ. Единственный при этомъ исходъ для подобной натуры — аскетизмъ, безпощадное умерщвленіе своего духа и своей плоти, — такъ какъ религіозный фанатизмъ, скрывшійся подъ рубищемъ затворника или столпника, мучая человѣка нравственно и физически, представляетъ собою (только въ другой формѣ) ту же суть, которая заставила древняго римлянина выразиться, что лучше быть первымъ въ деревнѣ, чѣмъ послѣднимъ въ городѣ: это тоже неудовлетворенное самолюбіе, стремленіе чѣмъ нибудь отличиться, выразить свою оригинальность. Егоръ Калистратовичъ принадлежалъ именно къ числу подобныхъ натуръ. Тощій, худенькій мальчикъ, онъ очень рано началъ скучать однообразіемъ окружавшей его жизни; къ трудовой дѣятельности онъ не былъ способенъ по своему малосилію; для умственной дѣятельности не находилось матеріала. Читать выучился онъ быстро, но слабое зрѣніе не позволяло ему засиживаться даже надъ «божественными» книгами; церковныя пѣсни онъ запомнилъ очень скоро, но плохой слухъ и еще худшій, непріятный голосъ лишали его возможности примѣнить свое знаніе къ дѣлу церкви. Онъ изнывалъ отъ бездѣлья и лѣтъ семнадцати почувствовалъ сильную склонность къ красивой бабѣ, годами десятью старше его. Можетъ статься, баба была бы не прочь побаловать съ влюбленнымъ парнемъ, — да тутъ подвернулось какое-то духовное родство. Егорка, при этой неудачѣ, сталъ скучать еще сильнѣе и въ одинъ прекрасный день скрылся, сгинулъ изъ роднаго гнѣзда.



  ====page 199====

  Лѣтъ восемь о немъ не было слуху; но потомъ пошли вѣсти, что Егорка спасается въ скиту, подвижничаетъ. Начались розыски, и такъ какъ языкъ доводитъ не только до кабака, но и до Кіева, то односельчане Егорія вскорѣ, черезъ ходаковъ, узнали мѣстоприбыванiе духовнаго труженика и лично убѣдились въ его мудрости. Узнать прежняго мальчишку и парня было не легко; отвѣты давалъ онъ до того мудренные, что самые опытные начетники задумывались надъ ихъ рѣшеніемъ. Дѣло въ томъ, что Егорка во время своего безвѣстнаго отсутствія постранствовалъ не мало и испыталъ многое: онъ прошелъ половину Сибири, поглядѣлъ на Москву и Питеръ, сидѣлъ въ лавкѣ прикащикомъ, былъ за безписьменность въ острогѣ, бѣжалъ оттуда, мошенничалъ, пробрался въ новую Вѣтку, о которой слышалъ отъ стариковъ, чуть не попалъ въ скопцы въ Тамбовской губерніи, пожилъ не съ одною бабою и въ результатѣ пришелъ къ тому убѣжденію, что безъ денегъ всюду жить плохо на бѣломъ свѣтѣ, что нужны деньги, деньги и деньги. Опытъ прошелъ для него не безслѣдно; потертый жизнью, онъ порѣшилъ, что вѣра самая удобная удочка для темныхъ, но богатыхъ людей. Онъ и состроилъ себѣ широкій планъ какъ стать богатымъ, а слѣдовательно — сильнымъ и именитымъ. Слѣдуя своему плану, добрелъ онъ всѣми неправдами на свою родину обратно, выискалъ себѣ въ лѣсу хатку, потомъ сколотилъ часовенку; и та и другая были очень мизерны, пока не наткнулись на нихъ добрые людиохотнички. Пошли разговоры о молодомъ затворникѣ; мало по малу, число посѣтителей увеличивалось. Егорій обращалъ православныхъ въ расколъ, а раскольниковъ наставлялъ, что «вѣра безъ дѣлъ мертва есть:» посѣ-



  ====page 200====

тители своими приношеніями принялись доказывать, что исповѣдуютъ «живую вѣру» — и вотъ часовенка «божьяго человѣка» съ каждымъ годомъ стала улучшаться, украшаться, а у труженика въ скрытомъ мѣстѣ, у потолка, въ высверленномъ сучкѣ, завелись деньжонки. 

Молодой отшельникъ прохаживался по своей пасѣкѣ, когда увидѣлъ подъѣзжавшій къ нему караванъ, который принялъ за радѣтелей своихъ. Онъ живо вошелъ въ свою хату и торопливо надѣлъ вериги, такъ какъ нерѣдко производилъ ими значительный эффектъ. Не мало подивился онъ поэтому, когда разсмотрѣлъ въ большинствѣ подъѣхавшихъ инородческія физіономіи и потомъ два больныя, измученныя лица Фролова и Оли. Съ добромъ ли пришли эти люди? невольно подумалъ онъ... Не за добромъ ли? 

Онъ вытащилъ изъ подъ постели длинное старинное рѵжье и съ нимъ вышелъ къ гостямъ, ожидавшимъ его на дворѣ. Телеуты загалдѣли. Фроловъ, хромая, вышелъ вмѣстѣ съ Олею впередъ. 

— Ваше преподобіе, благословите! обратился онъ къ Малюхѣ, принявъ его за священника. 

Егорій руки не далъ. 

— Богъ благословитъ, отвѣчалъ онъ. Вы кто такіе? 

— Мы-то? 

— Ну, да. 

Фроловъ замялся. 

— Рабочіе. 

— Откуда? 

— Откелева? 

— Да. 

— Съ пріиска. 

— Бѣглые?



  ====page 201====

 — Нѣтъ, только по волѣ своей ходимъ... Вотъ съ женою пошли, да заплутались... Спасибо татаришкамъ, что на дорогу вывели. 

— Тутъ дороги нѣтъ. Ступайте откуда пришли, а то вотъ чѣмъ угощу. 

При этой угрозѣ Малюха вытащилъ впередъ ружье. 

— Оля бросилась на колѣни... 

— Батюшка! болѣ двадцати дней бродимъ, рыдая вопила она. Моченьки нѣтъ... Мужа (Оля при этомъ покраснѣла) медвѣдь царапнулъ, а я больна... Батюшка! позвольте хоть дней нѣсколько пробыть. 

Малюха съ притворнымъ ужасомъ отплюнулся. 

— Во образѣ женскомъ змій скверный отъ вѣка пребываетъ, отъ него же соблазнъ и всякая скверна. 

— Батюшка! смилуйтесь... Мы вамъ заплатимъ. 

— А другіе люди откуда? 

— Провожаютъ насъ до жилья. Думала уже помереть въ лѣсу. 

— Ну, останьтесь пока; придутъ люди заберутъ васъ.

— Мы отдохнувъ, батюшка, сами уйдемъ, проговорилъ Фроловъ, которому почему-то не понравился Малюха. 

— Да ты табашникъ? спросилъ его Егорій. 

— Курилъ, какъ было что... 

— Ну, такъ ты и на дворѣ поспи. 

Телеуты попрощались съ Фроловымъ и Олею. 

— А они, почитай, почище этого попа будутъ! невольно подумалъ Фроловъ, глядя имъ во слѣдъ... 



  ====page 202====

XX.

Раздумье.

Соня, послѣ долгой болѣзни, пришла въ себя. Но гдѣ же та послѣдняя надежда, которую питала она? Гдѣ этотъ ребенокъ, на котораго хотѣла она вылить всю свою любовь? Гдѣ онъ? Она одна въ комнатѣ; тутъ нѣтъ люльки и не слышно крика ребенка... Соня попросила Олимпіаду позвать отца. 

Переченко явился не скоро, — онъ все собирался съ духомъ, и самъ не зналъ — что сказать дочери, предвидѣлъ вопросъ, а отвѣта на него не имѣлъ. Да и что въ самомъ дѣлѣ, могъ онъ сказать? 

Тѣмъ не менѣе, раньше или позже, отдать отчетъ было необходимо, и виновный отецъ боязливо вошелъ къ несчастной дочери. Соня въ это время забылась. Василій Максимовичъ сѣлъ у ея ногъ. Съ какою странной мукой взглянулъ онъ на погубленную дѣвушку! Съ какою невыносимою болью подумалъ онъ, что эта дѣвушка — его дочь, и что никто другой, какъ онъ



  ====page 203====

самъ, былъ причиною ея несчастія! Никогда Василій Максимовичъ не плакалъ, но въ эти минуты слезы готовы были градомъ покатиться изъ его глазъ; сердце сго судорожно сжималось; въ груди не хватало дыханья. Если капля пробиваетъ камень, то море несчастій естественно перевернуло весь нравственный бытъ Переченко, не смотря на ту кору этого быта, какую набросила и закрѣпила вся прошлая жизнь. И въ этомъ человѣкѣ проснулась совѣсть... 

Странное дѣло! подъ вліяніемъ именно этой проснувшейся совѣсти, Василію Максимовичу, въ довершеніе всего уже сдѣланнаго имъ относительно дочери, — еще разъ пришлось солгать передъ нею. Онъ созналъ, что сказать ей, при ея болѣзни, о смерти или о гибели ребенка — все равно, что поднести ей пріемъ быстраго яда. Поэтому, когда Соня вышла изъ забытія, и, обратившись къ отцу спросила — гдѣ ребенокъ? — то Василій Максимычъ, сдѣлавъ надъ собою страшное усиліе, объявилъ, что ребенокъ живъ, но что — такъ какъ Соня была больна, — то онъ и отдалъ его въ деревню, къ здоровой кормилицѣ. 

— Поправляйся, голубушка, сказалъ онъ далѣе, — тогда и увидишь его; справляйся поскорѣе; онъ тебѣ утѣхою будетъ, да и мнѣ будетъ радостью... Пока же отдать его тебѣ — право, нельзя... 

— Что же? мальчикъ или дѣвочка? 

— Да, мальчикъ, мальчикъ... 

— Здоровъ онъ? 

— Какъ же, здоровъ. 

— Берегутъ его? 

— Еще бы не беречь! 

Соня, при этихъ отвѣтахъ, видимо оживала и Ва-



  ====page 204====

силій Максимовичъ нисколько не раскаивался въ своей лжи. Впрочемъ, чтобы какъ нибудь не выдать себя и прекратить тяжелый разговоръ, онъ объявилъ, что ему нужно идти въ казначейство... 

Дни шли за днями; Соня, поддерживаемая мыслью, что, когда выздоровѣетъ, то увидитъ свое дитя, оправлялась очень скоро. 

— Когда же, когда? спрашивала она нѣсколько разъ отца. 

— Теперь, Сонюшка, нельзя; подожди немножко, — и ты слаба, и нельзя же ребенка по холоду тащить. Коли бы съ нимъ что случилось — меня ужь увѣдомили бы: будь спокойна. Ты вотъ видишь — Михайло былъ, а теперь его нѣтъ: я ему нарочно велѣлъ тамъ, въ селѣ, жить, чтобы увѣдомить когда что случится. 

Соня ждала терпѣливо. Ея любовь была слишкомъ высока, и мать охотно терпѣла, чтобы только поспѣшностью не повредить ребенку. Жарко молила она Бога о счастіи этого ребенка, да о приходѣ свѣтлыхъ теплыхъ дней... Настали и эти свѣтлые дни... ребенокъ однако не появлялся. Василій Максимовичъ на новый вопросъ, на новую мольбу отвѣтилъ новой уверткой: сами они, молъ, поѣдутъ туда, то — черезъ недѣлю, то черезъ мѣсяцъ, то — когда получится отпускъ, то — когда настанутъ праздники и онъ будетъ свободенъ. Соня никакъ не могла предположить истины, т. е. насильственной смерти ребенка, и поэтому пріискивала отказамъ Василія Максимовича всевозможныя объясненія, кромѣ именно того, которое должно было существовать по факту. Она предполагала, что отецъ стѣсняется сплетнями, что отцу неловко видѣть незаконно-рожденнаго ребенка въ своемъ домѣ... и дѣлать нечего! —



  ====page 205====

интересовалась по крайней мѣрѣ знать: хорошо ли дитяти? здоровъ ли онъ? 

Переченко, само собою понятно, передавалъ самыя утѣшительныя свѣдѣнія. Онъ не зналъ какъ и благодарить дочь за ея покорность, тѣмъ болѣе, что только съ ея стороны и боялся встрѣтить особенныя затрудненія и излишнюю требовательность. Михайлы не было; съ городничимъ онъ покончилъ и зналъ, что тотъ, какъ и Хлютиковъ, особенно болтать не будетъ, такъ какъ въ его собственныхъ выгодахъ было — затушить исторію, при которой нагрѣлъ свои руки... Такимъ образомъ, когда дочь покорилась, Василій Максимовичъ считалъ себя вполнѣ огражденнымъ отъ всякихъ случайностей... Онъ только съ ужасомъ видѣлъ, что отовсѣхъ его трудовъ остались такіе тощіе матерьяльные результаты, изъ за которыхъ не было ни малѣйшей надобности приносить столько жертвъ, столько унижаться, столько мучиться. Нравственное спокойствіе было имъ утеряно, позоръ дочери хотя и не многимъ, а все былъ вѣдомъ, по сведеніи же итоговъ оказалась прибыль какихъ нибудь шести-семи тысячъ, которыя Василій Максимовичъ нажилъ бы въ самое короткое время безъ всякихъ утратъ и мукъ. Пока еще исторія была горяча, пока опасность висѣла надъ его головою, Переченко платилъ деньги безъ особыхъ сожалѣній и размышленій; но когда все успокоилось, то не мало самыхъ глубокихъ сердечныхъ огорченій испыталъ онъ именно вслѣдстіе того обстоятельства, что быстро нажитыя деньги быстро и ушли, что его горе не оплатилось. Это разочарованье было тяжолымъ ударомъ и сильнымъ наказаніемъ Василію Максимовичу, который не могъ помириться съ такимъ жалкимъ исходомъ... 



  ====page 206====

Впрочемъ, вопреки мнѣнію Переченко, бѣда прошла не совсѣмъ. Новое горе вышло изъ такого источника, о которомъ онъ почти что и не думалъ. Василій Максимовичъ забылъ объ акушеркѣ, такъ какъ совершенно-невидную роль играла она въ несчастіяхъ, павшихъ на его голову... Между тѣмъ, благодаря этому микроскопическому дѣятелю, въ Ковальскѣ мало-помалу пошли разные толки о беременности Сони, о подкупѣ городничаго и о тѣхъ трехъ рубляхъ (вмѣсто пятидесяти), которые она получила отъ «протобестіи». 

— Разрази меня Богъ, разсказывала она по секрету, своими ручейками держала двѣ бумажки, по четвертной. Такимъ, знаете, мелкимъ бѣсомъ сперва разсыпался... И еще, молъ, дамъ... А какъ съ Андреемъ Иванычемъ покончилъ, такъ на трынкѣ и отъѣхалъ... А Андрей Ивановичъ деньжищъ два платка потащилъ, даже на сани на свои меня не посадилъ: всѣ ихъ бумажками занялъ... 

Знаменская летала изъ дома въ домъ, передавая со всевозможными прикрасами слышанное ею; въ этомъ помогала ей Катерина Сергѣевна, тоже немалая любительница почесать языкъ на чужой счетъ. Отцомъ ребенка Сони являлись разныя личности: то ревизоръ, то даже Михайло, наконецъ самъ Василій Максимовичъ. 

— Ахъ, Анфиса Яковлевна, трещала Знаменская исправницѣ, какъ вамъ угодно, а ужь это ревизоръ... потому-то дѣло и прошло такъ тихо, незамѣтно... Именно, матинька, ревизія поэтому, а не почему другому сошла съ рукъ... Коли бы все въ исправности было, то и ревизора съ жандармами не посылали бы... Ужь тутъ дѣло нечисто, какъ хотите — нечисто! И не говорите мнѣ поперекъ — навѣрное, какъ Отче нашъ



  ====page 207====

знаю... Мнѣ даже, разсказывали, когда и приходилъ-то онъ къ ней: послѣ того, какъ съ фонарями печатали они казначейство — ревизоръ прямехонько къ казначею чиханулъ... 

Протопопицѣ таже Знаменская держала къ вечеру совершенно иную рѣчь. 

— Вотъ, мать моя, что значитъ — дѣвочку въ заперти держать. Вѣдь живой человѣкъ — не рыба. Рыба и та икру мечетъ, а женщинѣ натурально женскаго желательно. Ну, знаете, сидѣла да сидѣла, да съ работникомъ своимъ и связалась. Ужь это я доподлинно знаю: сама исправница говорила! 

Катерина Сергѣевна разсказывала Марьѣ Алексѣевнѣ Хлютиковой, что ей никто иной, какъ дяденька Андрей Иванычъ о незаконномъ сожительствѣ отца съ дочерью по секрету повѣствовалъ. Марья Алексѣевна этому вѣрила мало, и смутное чувство говорило ей почему-то, что это — дѣло рукъ ея благовѣрнаго; но такъ какъ благовѣрный держалъ ухо востро, отмалчивался, съ домомъ Переченко не водился, то и Хлютикова въ концѣ концовъ признала, что на грѣхъ мастера нѣтъ, и что хоть Василій Максимовичъ человѣкъ пожилой, однако и за него свою голову на отсѣченье не отдашь, и что всякой человѣкъ можетъ учинить всякую скверну. Словомъ, сплетни перемѣшивались, взаимно сталкивались и распространялись еле только возможно. Менѣе всего доходили онѣ до Василія Максимовича, но и тотъ стороной слышалъ о нихъ раза два-три, и вообще замѣтилъ, что не пользуется уже прежнимъ страхомъ и почтеніемъ. Наконецъ, Зубовъ счелъ необходимымъ повидаться съ Переченко и поговорить толкомъ.



  ====page 208====

— Что это, Василій Максимовичъ, въ вашемъ-то Ковальскомъ толкуютъ — такъ ужь и невозможно, началъ онъ, вполголоса. 

— А что?.. 

— Будто молъ дѣтинка, что въ рѣкѣ нашли... 

— Ну? 

— Да будто онъ матушки вашей — Софьи Васильевны?.. 

— Это кто вретъ? 

— И, батюшка Василій Максимычъ, слухомъ земля полнится... 

— Ну, такъ вы мнѣ объ этомъ не говорите — потому, что такую мерзость я и слушать не желаю. 

— На чужой ротокъ не накинешь платокъ. 

— Искровеню, коли услышу... 

Зубовъ оборвалъ рѣчь и принялся пятиться. 

Тѣмъ не менѣе слова его тяжело запали въ душу Переченко и еще болѣе увеличили смуту, бывшую у него на сердце. 

— Пользы пѣтъ, сказалъ онъ самъ себѣ, — а горя-то, горя-то сколько!..



  ====page 209====

XXI.

Перетасовка картъ.

Сунгуровъ возвращался въ Константиновку очень довольный и подъ хмѣлькомъ, такъ какъ изъ видѣннаго и слышаннаго имъ въ Багулѣ вывелъ заключеніе, что дѣло обставлено Ястребовымъ находчиво и ловко: рапортъ Луки Иринарховича и малѣйшаго сомнѣнія; самъ же Александръ Ивановичъ старался говорить возможно меньше, словно тяжело было ему повѣствовать о дѣлѣ, въ которомъ замѣшана собственная дочъ; — поэтому онъ и не испортилъ хорошаго впечатлѣнія съ лишними или противурѣчащими подробностями. Нужно прибавить къ этому, что уловка Ястребова, съ ея удачнымъ исходомъ, подѣйствовала на подчиненнаго очень внушительно. 

— Господи! разсуждалъ въ дорогѣ послѣдній, — ишь вѣдь дошлый какой сталъ въ малое время!.. Давно ли, какъ младенецъ, двумъ свиньямъ корму не умѣлъ раздать, а теперь, здравствуй милый, трехъ борововъ въ одинъ карманъ упрячетъ... 



  ====page 210====

Размышляя дальше, онъ облекъ своею пьяною фантазіею Ястребова въ какую-то таинственную мантію недосягаемаго ума и порѣшивъ, что подобный геній необходимо поднимется высоко, онъ и для себя началъ приготовлять теплое и почетное мѣстечко. 

— Не забудетъ меня Лука Иринархичъ, — нѣтъ, не забудетъ! повторилъ онъ нѣсколько разъ. 

Переступивъ черезъ порогъ дома и тотчасъ же узнавъ о побѣгѣ дочери, Сунгуровъ остолбенѣлъ. Лизавету Михайловну онъ засталъ больною и плачущею, никакъ не могъ добиться отъ нея отчета о происшедшемъ въ его отсутствіи, да и самъ не находилъ причины непредвидѣннаго побѣга. Онъ не могъ предположить, чтобы дочь серьёзно обидѣлась за ту потасовку, которую онъ учинилъ передъ отъѣздомъ; онъ не видѣлъ также какого либо участія Оли въ покушеніи Гурина на жизнь Ястребова... Зачѣмъ же было бѣжать? Развѣ испугалась слѣдствія? Положимъ, и спросили бы ее о связи съ убійцею, — чтожь изъ этого?

Сунгуровъ кинулся къ управляющему. Ястребовъ, въ свой чередъ, не сказалъ ему чего либо утѣшительнаго или пригоднаго для объясненія дѣла, вслѣдствіе чего Александръ Ивановичъ только охалъ, качалъ головою, да разводилъ руками, такъ что вывелъ изъ терпѣнія своего начальника, предлагавшаго ему вопросы о томъ, какъ былъ принятъ рапортъ въ Багулѣ. 

— Ну, что же сказалъ генералъ? спросилъ Ястребовъ. 

— Ничего не сказалъ. 

— И ничего не спрашивалъ? 

— Очень удивился только... 

— Чему? 

— Что дочь убѣжала...



  ====page 211====

— Что ты врешь? какъ убѣжала! — вѣдь она тогда еще не бѣгала; ты уѣхалъ, она еще тутъ была. 

— Тутъ-то, она тутъ была, а пріѣхалъ — нѣтъ ее... 

— Да ты что: съ ума сошелъ? Его спрашиваютъ о дѣлѣ, а онъ отвѣчаетъ чортъ знаетъ о чемъ... 

— Ужь очень меня этотъ побѣгъ, Лука Иринархичъ, въ пораженіе приводитъ. 

— Экой, подумаешь, чадолюбецъ! съ досадою произнесъ Ястребовъ. — У тестя былъ? 

— Былъ. 

— Тотъ что? 

— Говорятъ, чтобъ пріѣзжали. 

— Куда? 

— Въ Багулъ, должно быть. 

— Зачѣмъ? 

— А вотъ, чтобы все разсказать; безъ васъ, говоритъ, не можно понять — и какъ застрѣлили, и какъ дочь убѣжала… и я вотъ этого въ домёкъ не приму — какъ она убѣжала, и куда? 

— Ты не пализался ли съ горя? 

— Эхъ, Лука Иринархичъ, то есть такъ я пораженъ, что безъ вина пьянъ, совершенно пьянъ!.. Вѣдь я тоже отецъ!.. Вѣдь у меня Оленька одна была!.. Теперь ее нѣтъ!.. Всякому станетъ жалко свое дѣтище... Вотъ и Лизавета Михайловна убивается... Тоже жалко... Вѣдь я ей все бы далъ, зачѣмъ же, — зачѣмъ бѣжать было нужно?.. Ну, я побилъ ее, крѣпко побилъ... да развѣ же другіе отцы не бьютъ? а вотъ отъ нихъ не бѣгутъ, даже когда много ихъ... Я одѣвалъ ее, посмотрите, какъ, — для нея наживалъ, думалъ за какого хорошаго человѣка, чиновника, отдать, на старости утѣшеніемъ имѣть... и убѣжала!.. какъ же? и когда 



  ====page 212====

убѣжала, — вотъ что удивительно... И теперь — какъ безъ нея намъ всю эту механику устроить, т. е. вотъ на счетъ Гурина и на счетъ господина Анзарова? Что мы безъ нея?.. вѣдь мы пропали... она не скажетъ и никто не повѣритъ... 

Ястребовъ во время этой тирады задумчиво шагалъ по комнатѣ. 

— Однако, Сунгуровъ, я вижу, что ты чувствительный человѣкъ, съ язвительной усмѣшкой перебилъ онъ наконецъ тираду, — я въ тебѣ такой нѣжности и нервности не предполагалъ; ты просто въ драму Коцебу годишься... Но, я думаю, ты, проспавшись, вѣрнѣе отдашь отчетъ о поѣздкѣ... бумаги какой нибудь ты не привезъ? 

— Какъ не привезъ! бумаги со мною.            

— Чортъ же ты этакой! съ этого и началъ бы! давай! 

Сунгуровъ передалъ управляющему офиціальный вызовъ въ Багулъ, а самъ отправился домой. 

— Разскажи же мнѣ, Лизанька, приставалъ онъ къ женѣ, разскажи, какъ ушла она? 

— Ахъ, Александръ Иванычъ, всхлипывая, съ перерывами отвѣчала Лизавета Михайловна, — не мучь мою душеньку разспросами. Встаю я, знаешь, утромъ, встаю... Сердце, слышу, что то болитъ, словно бѣду чуетъ... смотрю: что это Оленьки нѣтъ? Думала, не вышла ли куда... Жду, все нѣтъ... Я туда, я сюда — все нѣтъ... Ахъ, ты, Господи, — что такое?.. Опять смотрѣть — нѣтъ ее, голубушки, нѣтъ... Я такъ и взвыла: бѣгаю по пріиску, какъ шальная... скрючило меня... 

— Неужели же никто не видалъ куда ушла она?



  ====page 213====

— Нѣтъ, не видалъ... Платьишка два взяла — и сгинула. 

Лизавета Михайловна почему-то не сказала мужу, что Оля захватила съ собою и деньги. 

Сунгуровъ окончательно растерялся, и машинально пошелъ къ разрѣзу. Его фигура была и смѣшна, и жалка. Шелъ онъ безъ цѣли и безъ мысли, понуривъ голову и не слыша ни насмѣшекъ надъ собою, ни словъ утѣшенія. 

— Что, братъ, дочку просвисталъ, говорилъ во слѣдъ ему въ полголоса одинъ рабочій, — это, братъ, тебѣ за твои добрыя дѣлы. 

Сунгуровъ шелъ дальше. 

— Милости просимъ и на предки съ такими подарками; очень мы такія штуки любимъ! поддержалъ другой рабочій. 

И этого не слышалъ Александръ Ивановичъ, только пріостановился, сѣлъ на край разрѣза и подперъ голову обѣими руками: онъ плакалъ. 

— Кажись, плачетъ! неловко сказалъ прежній насмѣшникъ. 

Рабочіе пристальнѣе взглянули на съеженную фигуру своей грозы. Кто-то разсмѣялся. 

— Да что вы, такому вору, какъ Сунгуровъ, возразилъ онъ, вѣрите: самъ дочь, должно, въ непутное мѣсто свезъ, а тутъ, значитъ, въ жаль играетъ, слезы горькія утираетъ... 

Часть рабочихъ улыбнулась, но на нѣкоторыхъ, несмотря на нерасположеніе къ Сунгурову, неподдѣльное горе произвело свое впечатлѣніе и они начали жалѣть бѣднаго отца. 

— Что, братцы, надъ нимъ кочевряжиться: чело-



  ====page 214====

вѣка, видать, туга давитъ, — а надъ нимъ смѣхи строятъ... Не хорошо, не слѣдъ. Вѣдь онъ отецъ, да и дочь одна... 

Недвижно просидѣлъ Сунгуровъ на мѣстѣ около двухъ часовъ, потомъ тяжело приподнялся и вернулся домой. Тутъ онъ и не подумалъ приняться по обыкновенію за ужинъ, за то къ шкапчику сталъ подходить ежеминутно... Большая, уемистая рюмка глоталась за рюмкою; но утѣшенія въ ней видимо не было, такъ какъ лицо Александра Ивановича дѣлалось злѣе, непригляднѣе, жесты размашистѣе, грознѣе. Мало по малу почти съ кулаками началъ приставать онъ къ женѣ, спрашивая — куда та дѣвала дочь, и требуя, чтобы сейчасъ же отыскала ее. Лизавета Михайловна просто испугалась мужа. 

— Ну, коли ее нѣтъ, плача отвѣчала она, — откуда же взять ее тебѣ? Ты самъ видишь, какая я… Развѣ я врагъ ей, что ли? Сама бы, чай, хотѣла повидать голубку... 

— Подай, оралъ Сунгуровъ, подай! ты — мать, ты — должна смотрѣть!.. 

Требованія свои онъ кончилъ тѣмъ, что избилъ жену и только тогда заснулъ тревожно и болѣзненно. 

На разсвѣтѣ за нимъ прислалъ Ястребовъ. Очнувшись, при помощи холодной воды, Сунгуровъ явился къ управляющему и засталъ его за укладкою, увязываньемъ и припечатываніемъ вещей. Бѣлье, платья книги, туалетныя принадлежности были уже затюкованы. Ястребовъ выслалъ вонъ помогавшихъ ему людей. 

— Слушай, Сургуровъ, заговорилъ онъ, оставшись вдвоемъ, — скажи прежде всего по совѣсти: пьянъ ты или нѣтъ! Можешь ли ты выслушать меня и запомнить сказанное!



  ====page 215====

 Сунгуровъ подавилъ пальцами виски и отвѣтилъ чрезъ нѣсколько минутъ, что выслушаетъ и запомнитъ. 

— Ну, такъ дѣло вотъ въ чемъ: каша, что мы варили, перекипѣла, ее приходится расхлебывать. На попятный идти намъ нельзя... Какъ и что будетъ — я не знаю, но чтобы ни было — держись ужь того, что разъ сказано... За то и я отъ своего не отступлю... Пройдетъ бѣда — я обѣщаю не забыть тебя; всюду, гдѣ буду, припомню тебя... 

Ястребовъ остановился. 

— Понимаешь? спросилъ онъ помолчавъ. 

— Понимать-то, Лука Иринархычъ, я понимаю, — да какъ съ сердцемъ своимъ справлюсь! 

— Справляйся; — ты не баба. 

Сунгуровъ сильнѣе прежняго подавилъ виски. 

— Я сегодня ѣду, — продолжалъ Ястребовъ, — распоряжайся всѣмъ осторожно. Можетъ, пріѣдетъ кто вмѣсто меня — не ударь лицемъ въ грязь... Слышишь: я прошу тебя! 

— Слышу. 

— Если я не возвращусь, — вещи мои запечатаны — вышли ихъ въ Багулъ... Да и самъ ты не худо сдѣлаешь, если оставишь Константиновку... И это понимаешь? 

— Безъ васъ, Лука Иринархычъ, что я тутъ за человѣкъ!..                              

— Ну, смотри же. 

При этомъ, придвинувшись къ Сунгурову, Ястребовъ взялъ его за голову и поцѣловалъ три раза... нельзя сказать, чтобы онъ сдѣлалъ это безъ внутренней гадливости. 

Черезъ четверть часа, когда еще далеко не всѣ



  ====page 216====

рабочіе вышли на первый: звонокъ, Лука Иринарховичъ уже выѣхалъ изъ Константиновки. На его сердцѣ было не особенно легко. Свѣжій утренній воздухъ будилъ и бодрилъ мысль; только мысль эта не горѣла радужными цвѣтами. На половину пожелтѣвшій листъ упалъ съ дерева къ ногамъ Ястребова. При поворотѣ, тарантасъ сильно ударился о высунувшійся корень корявой березы. Лошади съ усиліемъ плелись по тенигусу. 

— Вернусь ли я сюда? почему-то подумалъ Ястребовъ и, высунувшись изъ тарантаса, захотѣлъ еще разъ взглянуть на покидаемый имъ пріискъ. 

Константиновка скрылась за чашею; не только жилья не было видно, но даже столбъ съ флагомъ у разрѣза не высовывался изъ за деревьевъ. 

— Что и смотрѣть! порѣшилъ наконецъ Ястребовъ, равно добромъ не вспомнятъ! 

И онъ приказалъ конюху хлестнуть лошадей. 

А Сунгуровъ, давши слово, старался его сдержать. Не разъ еще днемъ его тянуло къ шкапчику, но онъ перемогался. Впрочемъ, когда пріискъ заснулъ и настала вокругъ ненарушимая тишь, его охватила какая-то безумная тоска. 

— Нѣтъ, выпью, порѣшилъ онъ, — хоть немножко... Можетъ, засну. 

Рюмку было трудно сыскать и, найдя графинъ, онъ потянулъ водку прямо изъ горлышка... 

Съ этой минуты въ теченіи нѣсколькихъ дней онъ пилъ безпрерывно, пилъ горькую. Какъ ни упрашивала и ни умаливала его Лизавета Михайловна, какъ даже ни прятала она спиртъ, Александръ Ивановичъ шумомъ и дракою добивался исполненія своей воли; пилъ, 



  ====page 217====

все пилъ, до бреда, до изнеможенія. Пріискъ для него не существовалъ. 

Рабочіе сначала дѣлали что могли, но потомъ, видя безобразіе начальства, сами бросили работы; рыли только то, что хотѣли, крали золото; какой-то смѣльчакъ, пустившись въ путь-дорогу, привезъ боченокъ спирта — и пошла дикая, неудержная гульба, такъ что мало по малу весь пріискъ сталъ болѣе подходить на убѣжище сумасшедшихъ, чѣмъ на благоустроенное казенное хозяйство, съ его солдатскою дисциплиною. 

Лизавета Михаиловна, уже и прежде разстроенная, теперь положительно не знала что дѣлать. Яркое солнышко весело шло по небу; широкій лучъ, сквозя черезъ стекла окна, игралъ на физіономіи Сунгурона валявшагося на полу. Она, сидя у ногъ мужа, могла только плакать. Вдругъ Александръ Ивановичъ, сумрачный, говорившій только сиплымъ, дребезжавшимъ, могильнымъ голосомъ, неожиданно разсмѣялся и началъ строить хитрыя гримасы. Эта веселость странно подѣйствовала на Лизавету Михайловну. 

— Господи! что это такое? подумала она, — али приходить въ себя началъ? 

Сунгуровъ улыбнулся еще разъ и, шутливо толкнувъ жену въ бокъ, пальцемъ указалъ ей на окно. 

— Видишь? спросилъ онъ. 

— Что, Александръ Ивановичъ? 

— Да видишь? 

— Ничего не вижу... 

— Да вонъ-вонъ, въ окнѣ, черезъ щель... 

— Что съ тобой? 

— Языки показываютъ, хвостиками виляютъ... 



  ====page 218====

Сунгуровъ началъ неудержимо хохотать и ударять рукою въ тактъ, на мотивъ знаменитой «Барыни». 

— Богъ съ тобой, Александръ Иванычъ, — крестя себя и мужа восклицала Лизавета Михайловна. 

— Не мѣшай, Лиза, не мѣшай — чертики, право, чертики... да какіе маленькіе, да какіе хорошенькіе!.. Ишь, мерзавцы, рожи дѣлаютъ... бѣсенокъ на бѣсенкѣ... и хвостами-то, и хвостаки-то. 

Приподнявшись, Сунгуровъ посмотрѣлъ въ окно. 

— А тамъ-то, Лиза, на дворѣ что! радостно закричалъ онъ... — Господи! еще лучше!.. Смотри, смотри, Лизавета Михайловна, — свинья-то на нашей буренушкѣ верхомъ ѣдетъ... какъ за рога, стерва, ловко держится!.. 

Лизавета Михайловна выбѣжала-на улицу. 

— Помогите, вопила она, — пропадаетъ! пропадаетъ! совсѣмъ спятилъ! охъ, бѣдная моя головушка! 

Передъ нею остановился пьяный рабочій. 

— Кто пропадаетъ? спросилъ онъ серьезнымъ тономъ. 

— Мужъ, Александръ Иванычъ!.. 

— Туда ему и дорога! отвѣтилъ рабочій, и пошелъ дальше. 

Плача и воя, обращалась она къ другимъ рабочимъ, но и отъ нихъ встрѣчала не болѣе ласковый пріемъ. Наконецъ, человѣкъ пять, посовѣстливѣе и трезвѣе, вмѣстѣ съ Лизаветой Михайловной вошли въ домъ. Александръ Ивановичъ лежалъ навзничь, глаза его дико блуждали, въ рукахъ у него былъ ножъ, которымъ онъ усиленно размахивалъ. 

— Ольгу подайте! кричалъ онъ... Не подходи!.. зарѣжу!.. Куда дочь дѣвали!.. Убью... 

Всѣ попятились. 



  ====page 219====

— Господи! что же тутъ дѣлать? пуще прежняго завыла Лизавета Михайловна. 

Одинъ изъ рабочихъ какъ-то ловко ринулся прямо на грудь Сунгурова и хватилъ его за руки… По примѣру этого смѣльчака и другіе сочли своимъ долгомъ приняться за усмиреніе начальника, вырвали ножъ и начали связывать его... Минутъ черезъ десять, Сунгуровъ лежалъ недвижимо, привязанный къ кровати и облитый водою. 

— Ну, что тамъ? спрашивали выходящихъ. 

— Ничего, братцы, начальство усмиряли. 

— Важно! 

— Не бось, угощенье было? 

— Обтрескаешься... 

— А я, братцы, такъ не стерпѣлъ: крадучись, кудели-то надергалъ. 

Рабочій при этомъ рознялъ пригоршню: въ ней лежалъ цѣлый клокъ рыжихъ волосъ съ запекшеюся кровью.



  ====page 220===

XXII.

Чѣмъ дальше въ лѣсъ — тѣмъ больше дровъ.

Начальникомъ заводовъ и въ тоже время мѣстнымъ губернаторомъ былъ небольшой старичекъ, кругленькій, какъ шарикъ, румяный, какъ яблочко, и на ходу переваливавшійся съ ноги на ногу. Онъ отличался необыкновеннымъ добродушіемъ, незамысловатыми bons mots, густымъ бархатнымъ смѣхомъ и любовью жить крайне широко. Благодаря послѣднему качеству, онъ, несмотря на исправное полученіе всякихъ законныхъ и незаконныхъ доходовъ, никогда не могъ похвалиться особенною состоятельностью: что имъ наживалось — то и проживалось. За то подчиненные не чаяли въ немъ души, и такъ какъ генералъ прежде всего заботился о безпечальномъ времяпровожденіи, то они тщательно устраняли отъ него мрачныя и просто непріятныя картины, смѣшили его анекдотами и исторійками, позволяли ухаживать за своими женами (опасности не предвидѣлось), устраивали для него пикники и полевыя прогулки и шумѣли на его jours fixes, назначенные по воскресеньямъ.



  ====page 221====

  — Я, друзья мои, эпикурей, говаривалъ въ минуты откровенности генералъ, — да, эпикурей, — люблю повеселиться... Мнѣ даже хоть соври, прямо въ глаза соври, только соври пріятно... пріятную ложь я предпочитаю непріятной истинѣ... что въ ней? 

Генералъ при этомъ добродушно пожималъ плечами. 

Соединяя въ своемъ лицѣ двѣ должности, онъ званію мѣстнаго администратора не давалъ какого либо значенія, и всѣ гражданскія дѣла предоставилъ безапелляціонному рѣшенію совѣтниковъ губернскаго правленія и начальниковъ отдѣленій общегубернскаго присутствія. 

— Я человѣкъ горный, пояснялъ онъ свое невмѣшательство, — да, горный: изъ грязи добываю золото, обращать поэтому золото въ грязь — не мое дѣло... на это есть свои мастера! 

Августовскій день былъ жарокъ и душенъ; гости, собравшіеся къ генералу на jour fixe часовъ съ восьми вечера, отправились, по приглашенію хозяина, въ маленькій, но тѣнистый и живописно-разбитый садикъ, находившійся за домомъ. Въ воздухѣ стояла тишь. Въ открытой бесѣдкѣ и по дорожкамъ горѣли разноцвѣтные фонарики, придававшіе картинѣ дѣйствительно праздничный характеръ. Въ бесѣдкахъ же и на площадкахъ были разставлены ломберные столики, на которыхъ гости убивали время за пикетомъ, вистомъ и бостономъ. Сюда собрались всѣ сливки багульскаго общества. Генералъ перекатывался отъ кружка къ кружку. 

— Ваше пр-во? обратился къ нему Обвыдовичь. 

— Ну-съ?

— Изволили слышать какъ здѣшній исправникъ



  ====page 222====

объяснилъ женѣ Анатолія Ѳедоровича изготовленіе пушекъ. 

— А что? 

— Лариса Константиновна спросила его: какъ пушки льютъ? 

— Ха ха ха! проказница! пушки льютъ! отчего же не колокола? 

— Да, пушки льютъ. 

— Объясненіе! объясненіе! 

— Очень просто, сударыня, отвѣтилъ этотъ Дидеротъ: берутъ, знаете, дырку и обливаютъ ее мѣдью. 

Генералъ чуть не задохся отъ смѣха: пухленькое тѣльцо и двуэтажный подбородокъ то и дѣло подпрыгивали. 

— Charmant! charmant! насилу произнесъ генералъ. Этотъ анекдотъ — милліонъ рублей стоитъ. Я непремѣнно въ Багулъ вызову этого мудреца, чтобы онъ самъ разсказалъ мнѣ — какъ пушки льютъ. 

— Онъ не такъ глупъ, ваше пр-во, какъ повѣствуетъ о немъ Обвыдовичь, замѣтилъ Замурзуевъ. 

— Фактъ! 

— Игралъ онъ, ваше пр-во, въ Ирбити... 

— А!.. 

— Одинъ изъ партнеровъ, какой-то тюменскій купецъ, остался долженъ столу рублей тысячу. Встаетъ: за мной-молъ. Объяснителю пушекъ это не понравилось... 

— Понятно. 

— Онъ посмотрѣлъ на купца, взялъ со стола двѣ свѣчи и…

— Ударилъ? 

— Нѣтъ, ваше пр-во, — освѣтилъ ими купеческую



  ====page 223====

спину: я, говоритъ, за вами ничего не вижу... Тотъ смѣшался: деньги, молъ, за мной. Вотъ ихъ то я и не вижу... 

— Не глупо, мой Богъ, не глупо... За мной, — а за нимъ и нѣтъ ничего! Ха ха ха! Онъ право не глупъ... 

— А изволили, ваше пр-во, слышать, заговорилъ опять Обвыдовичь, что въ Иркутскѣ съ знаменитымъ Алоизіемъ Шепетицкимъ случилось? 

— Слушаю, слушаю. 

— Онъ, какъ изволите знать, тоже исправникомъ лѣтъ тридцать пять служилъ, и составилъ недурное состояніе. 

— Это тотъ, что женатъ на родственницѣ Арова? 

— Именно. Видно, супругѣ своей надоѣлъ онъ: та объявила его сумасшедшимъ и просила освидѣтельствовать въ губернскомъ правленіи. Освидѣтельствовали... и признали — не сумасшедшимъ, а глупорожденнымъ... 

— Ха ха ха! mais c’est impossible! 

— Положительно вѣрно. 

Генералъ, благодаря такимъ анекдотамъ, былъ въ прекраснѣйшемъ расположеніи духа, когда въ садикъ вошелъ тесть Ястребова и невольно напомнилъ собою исторію на Константиновкѣ. Поздоровавшись съ гостемъ, генералъ отвелъ его въ сторону, и взявши за третью пуговицу, спросилъ: 

— Ну, что и какъ?

— Жду, ваше пр-во, не сегодня - завтра, каждую минуту... 

— Да, да! нужно à la fin des fins joindre les deux bouts... Вы понимаете, что никого изъ своихъ не позволю затемнить, — но все же, какъ въ Петербургѣ посмотрятъ?.. дѣло, пожалуй, до Государя дойдетъ.



  ====page 224====

  — Министръ расположенъ къ намъ, ваше пр-во... 

— Le pire des choses, что убійца тоже умеръ, — donc, tout est en broullard... 

— По моему, ваше пр-во, тѣмъ лучше: l’affaire n’est pas enbroullée и повѣрять ничего, — слѣдовательно остается только исполнить формальности. 

— Кого же послать? спросилъ генералъ, немного помолчавъ. Не поѣдете ли вы? 

— Si vieillesse pouvait... 

— То-то! Et si jeunesse savait… пожалуй, анзаровская исторія повторится... Развѣ Замурзуева? 

Отношенія послѣдняго къ Ястребову были, болѣе или менѣе, всѣмъ извѣстны, и гость невольно сдѣлалъ гримасу. 

— Противъ него лично, — сказалъ онъ, — я ничего не имѣю, но... 

— Нѣтъ, нѣтъ! поспѣшилъ добавить генералъ, — pas de méfiance... Ему можно дать строгую инструкцію. 

— Развѣ... 

— Притомъ je vais charger votre gendre d’une mission pour Pecershourg. Il est un homme habile, — все можетъ самъ устроить, прелестно... Да, да! можетъ такъ устроить, что и вернуться къ намъ не захочетъ... Тогда, Замурзуевъ... 

— Стало быть, ваше пр-во, не довольны моимъ зятемъ? 

— Фи, мой Богъ! Что за вопросъ? 

— Такъ я попросилъ бы ваше пр-во подождать его пріѣзда. 

— Охотно! 

Перекинувшись еще двумя-тремя фразами, гость и хозяинъ оставили разговоръ о дѣлѣ и порѣшили, со-



  ====page 225====

ставить партію въ вистъ; тесть Ястребова заявилъ, что хотя онъ и нездоровъ, но переможется; генералъ, въ свой чередъ, обѣщалъ угостить выписною лососиной, которая сама таетъ во рту. Эти заявленія не помѣшали однако роберу послѣдовать за роберомъ, со шлемами, коронками и прочими прелестями виста при двойномъ счетѣ. 

Въ часъ, когда всѣ партіи были кончены и гости садились уже за ужинъ, нежданно появился Ястребовъ; онъ мѣрно, не спѣша подошелъ къ генералу. 

— Прошу, ваше пр-во, извиненія за поздній приходъ, обратился онъ къ хозяину, — только что пріѣхалъ и, не смотря на усталость, поторопился явиться. 

— Мой Богъ, Ястребовъ, вы говорите такъ торжественно, что я начинаю тревожиться: не случилось ли еще чего? 

— Нѣтъ, ничего, все спокойно. 

— Ну и отлично, отлично: будьте же просто добрымъ гостемъ, одно мѣсто вамъ противъ меня, другое рядомъ со мной, а третье — гдѣ хотите, выбирайте любое. Ястребовъ, пожавши всѣмъ руки, усѣлся около М-me Эрносъ. 

Если генералъ когда нибудь особенно не любилъ непріятной правды, то именно за столомъ. Нельзя не отдать ему полной справедливости въ томъ, что онъ былъ не только «эпикурей», но и просто обжора; гоголевскій помѣщикъ Пѣтухъ, по всей вѣроятности, (хотя исторія объ этомъ и не упоминаетъ) приходился ему единоутробнымъ братомъ. Генералу было мало только прожевывать и глотать пищу, но онъ любилъ еще предварительно настроить свое воображеніе гастроно



  ====page 226====

мически: только запасшись достаточною дозою похотливой слюны, онъ клалъ въ ротъ заманчивый кусокъ, и наслаждался его вкусомъ и ароматомъ. Усаживался онъ всегда между такими же любителями покушать, какимъ былъ самъ; тесть Ястребова былъ поэтому почетнымъ гостемъ за его столомъ. Тутъ разговоровъ не велось. Ястребовъ, не желавшій попасть въ перекрестный огонь распросовъ, разсчелъ очень вѣрно, явившись прямо къ ужину: никто не посмѣлъ упомянуть даже имени Анзарова. 

Послѣ цѣлаго ряда предъявствій, орошенныхъ и мадерою и портвейномъ, подали наконецъ знаменитую лососину, о которой генералъ повѣствовалъ съ какимъ-то благоговѣніемъ. Рыба, дѣйствительно, оказалась великолѣпною: пріятно-розовое мясо ея величаво покоилось въ волнахъ пикантнаго соуса; приготовленные гарниръ, сервировка — все показывало руку маэстро; генералъ, созерцая блюдо, обратился въ любовь. 

Тесть Ястребова замѣтилъ, что зять его, слишкомъ много болтая съ сосѣдкой, манкируетъ ужиномъ и зная, что отъ расположенія генерала зависитъ характеръ завтрашняго дѣловаго объясненія, какъ добрый родственникъ, съ особеннымъ апломбомъ, положилъ себѣ двойную порцію лососины. 

— Молодежь не умѣетъ жить, вполголоса и съ благодарнымъ взглядомъ сказалъ ему за это амфитріонъ. 

— Очень тяжелая пища, особливо на ночь, вмѣшался Обвыдовичъ, чтобы оправдать себя. 

— Эхъ! возразилъ достойный товарищъ хозяина, — развѣ вы не русскій человѣкъ? По пословицѣ: ѣшь — пока животъ свѣжъ, а какъ завянетъ — ничто туда не заглянетъ... 



  ====page 227====

—   C’est la vérité elle-même! добавилъ генералъ. 

Вслѣдствіе этого въ переднемъ углу началось образцовое чавканье, кончившееся однако нѣсколько трагически. Когда, часу въ третьемъ, стали вставать изъ-за стола, тесть Ястребова только покачнулся, но не кинулъ своего мѣста: лицо его искривилось, губы передернулись на сторону и на нихъ показалась пѣна; изъ груди послышалось хрипѣнье. Всѣ испугались не на шутку. 

— Что это? что это? едва проговорилъ поблѣднѣвшій какъ скатерть хозяинъ. Ахъ, Господи! 

— Должно быть, генералъ отъ артиллеріи Кондратъ Ивановъ, черезъ зубы прошипѣлъ Замурзуевъ. 

— Скорѣе доктора! кровь пускайте!      

Поднялась неописуемая суета. Дамы, кое-какъ надѣвая шляпки, бросились вонъ; съ М-мъ Эрносъ учинилась истерика; Обвыдовичъ возился съ генераломъ; Ястребовъ, при чей-то помощи, вытащилъ туловище тестя изъ подъ стола, куда оно скатилось, растегнулъ на немъ сюртукъ, оттиралъ виски и спину, лилъ на голову воду. Несмотря на эти усилія, храпъ все болѣе и болѣе получалъ характеръ предсмертныхъ звуковъ; тучное и тяжелое тѣло теряло свою теплоту. Когда появился докторъ, тесть Ястребова не представлялъ уже никакихъ признаковъ жизни: ударъ оказался моментальнымъ и смертельнымъ. Докторъ призналъ излишнимъ всѣ мѣры и потому трупъ, подъ надзоромъ Ястребова, былъ отправленъ домой. 

Съ каждымъ часомъ не легче, машинально повторялъ генералъ гостю, подходившему проститься... Вѣдь все было хорошо, апетитъ прекраснѣйшій... и вдругъ...                  



  ====page 228====

Гость выслушивалъ этотъ плачъ молча и почтительно. Только Замурзуевъ, по обыкновенію, не стерпѣлъ. 

— Кондратъ Ивановъ, ваше пр-во, шутить не любитъ... 

Генералъ такъ растерялся, что даже раздѣвавшему его по уходѣ гостей лакею повторилъ о томъ, что какъ было все хорошо, какой апетитъ былъ прекрасный... и вдругъ... 

Онъ на всегда запретилъ подавать лососину... 

Ястребовъ же пріѣхалъ домой, когда жена еще не спала, и, несмотря на печальное событіе, былъ внутренно далеко не грустенъ. Еще дорогою мелькнула ему мысль, что теперь онъ совершенно свободенъ и обезпеченъ, и что наконецъ-то давно жданный милліонъ попадаетъ въ его руки. Поэтому еще дорогою, онъ вынулъ изъ кармановъ тестя всѣ ключи и бумаги. Передавая женѣ трупъ отца, и попросивъ распорядиться чѣмъ нужно, онъ быстро прошелъ въ кабинетъ покойника и принялся за тщательный осмотръ ящиковъ и сундуковъ. Всѣ деньги онъ собралъ въ кучу, увязалъ въ простыню и задумался. 

— Но вѣдь это не мое? проговорилъ онъ самъ себѣ, — я опять ворую. 

Раздумье продолжалось недолго. 

— Опять суптильность! съ усмѣшкою замѣтилъ онъ. Воровалъ въ казнѣ, а она мать, — почему же не обокрасть жену и ея родственниковъ? Притомъ, вѣдь это милліонъ!.. Ты, Лука Ястребовъ, не мелкій воръ... Бери! бери! Передъ тобою теперь все открыто... всюду тебѣ дорога... тебѣ, Лука, министромъ быть... Пожалуй, будь потомъ честнымъ человѣкомъ... можешь.

И онъ заперъ всѣ ящики, уложилъ на мѣсто всѣ



  ====page 229====

бумаги, кромѣ найденнаго духовнаго завѣщанія, и, схвативши узелъ и стараясь быть никѣмъ незамѣченнымъ, прокрался въ свою комнату, гдѣ выбросилъ изъ чемодановъ разныя вещи и запаковалъ туда деньги. 

— Теперь все мое! теперь я баринъ! невольно подумалъ онъ и пошелъ къ женѣ, истерично рыдавшей надъ отцовскимъ трупомъ, уже омытомъ и облеченномъ въ мундиръ и регаліи. 

— Милая! обратился Ястребовъ къ ней, — тутъ нужны какія-то формальности... Я ихъ, право, не знаю; притомъ, у меня голова идетъ крутомъ: пошли позвать кого нибудь, чтобы сдѣлали опись, что ли... Вѣдь ты же наслѣдница, пусть не будетъ у тебя съ другими какихъ либо ссоръ изъ-за грошей... 

— Ахъ, Lucien, я просто умираю... 

— Было бы и это не худо! подумалъ Ястребовъ.



  ====page 230====

XXIII.

Просвѣтитель.

Трудно опредѣлить мотивы, по которымъ Малюха дозволилъ Олѣ и Фролову остаться въ его владѣніяхъ, хотя бы на нѣсколько дней. Что тутъ человѣколюбіе не играло самой ничтожной роли — это вѣрно, Егоръ Константиновичъ не питалъ въ сердцѣ своемъ къ кому либо ненависти; за то и любовью не согрѣвалась его душа: онъ несомнѣнно не ударилъ бы палецъ о палецъ, чтобы спасти даже роднаго отца отъ голодной смерти — ему что за дѣло! Вѣдь онъ самъ, безъ помощи другихъ, таскался по бѣлому свѣту, самъ выбирался изъ опасностей, самъ добывалъ кусокъ хлѣба и средства свои, самъ пріискалъ планъ будущей жизни; поэтому онъ и другимъ предоставлялъ самимъ заботиться о собственномъ спасеніи... Кажется, на него пріятно подѣйствовала фраза Оли о томъ, что она заплатитъ за кровъ: при этомъ условіи, почему же не продержать и не прокормить странниковъ? Кажется также, что 



  ====page 231====

Егоромъ Константиновичемъ руководилъ и другой разсчеть: онъ самъ во очію видѣлъ, что отчаяніе доводитъ до всего; — не поможетъ онъ мужику и бабѣ — они, пожалуй, убьютъ его съ помощью инородцевъ или подожгутъ хатку съ часовенькой. Пусть, въ послѣднемъ случаѣ, лично онъ спасется, да тогда пропадутъ результаты его трудовъ, разстроится его планъ!.. Съ другой стороны — сильно смущалъ его Фроловъ: чортъ знаетъ, что за человѣкъ этотъ здоровый, оборванный и пораненый мужикъ?!. Да и баба-то не принцесса какая: больная, беременная, вся въ лохмотьяхъ... 

Тѣмъ не менѣе, какими бы основаніями ни поддерживалъ Maлюха эшафодажъ своихъ соображеній, сѣнцы его избушки были предоставлены Олѣ. По совѣту Фролова, послѣдняя натаскала туда травы и листвы, набросила на нихъ медвѣжину, устроила себѣ такимъ образомъ постель и, утомленная непривычною верховою ѣздою, живо заснула славнымъ, возстановляющимъ и укрѣпляющимъ сномъ. Тоже сдѣлалъ Фроловъ за избушкой, въ надсолнечной сторонѣ. Рана его, благодаря заботливости телеута, перестала безпокоить и видимо заживала. 

Не извѣстно, что дѣлалъ Малюха, когда оставался одинъ, безъ свидѣтелей и слушателей; но при гостяхъ онъ, почти въ теченіи цѣлаго дня и большей части ночи, тревожилъ Бога, себя и окружающихъ: то въ часовенькѣ, то въ комнатѣ своей, онъ то и дѣло распѣвалъ (хотя не складно и не вѣрно) тропари, каноны и псалмы; его гнусливое пѣнье разносилось далеко, и Фроловъ, несмотря на инстиктивно возникшую въ немъ непріязнь къ своему хозяину, смирился передъ его набожностью, а Оля, на третье утро, сочла своею



  ====page 232====

священною обязанностью покаяться отшельнику въ заблужденіяхъ прошлой жизни и вручить ему всѣ бывшія при ней деньги, около шести сотъ рублей. Егоръ Константиновичъ, послѣ этого обстоятельства, сталъ съ ней крайне благосклоннымъ, тѣмъ болѣе, что отдыхъ и относительное душевное спокойствіе, возстановили силы и миловидность дѣвушки, Малюха не только не побранилъ ее за незаконную связь, за бѣгство отъ родителей, но даже привелъ нѣсколько казуистическихъ текстовъ писанія о невозможности насиловать душу свою и о правѣ человѣка посвятить себя какому нибудь дѣлу вопреки родительской воли. Притомъ, молитва все покрываетъ. Оля незамѣтно и скоро почувствовала умственное превосходство надъ собою Малюхи, и преклонилась передъ нимъ; она тоже начала молиться по цѣлымъ днямъ, и усердно вторила своимъ маленькимъ голоскомъ козлогласованью отшельника. 

Фроловъ дивился всему произшедшему. Окончательно оправившись отъ раны, онъ помогалъ въ хозяйствѣ, рубилъ дрова, таскалъ воду, городилъ, по приказанію Малюхи, заборъ около избы и часовни, — словомъ, оказался полезнымъ работникомъ. Тѣмъ не менѣе Егоргъ Константиновичъ держалъ его въ черномъ тѣлѣ и подумывалъ — какъ бы скорѣе разстаться съ нимъ. Фроловъ и самъ помышлялъ пуститься въ дальнѣйшій путь, чтобы добраться до города; только онъ никакъ не предполагалъ отправиться безъ Оли. Бродя съ нею по тайгѣ, перенося для нея всякія невзгоды, служа ей чистою мыслью и крѣпкими мышцами, онъ сжился съ нею, привыкъ къ ней, говоря проще — полюбилъ ее въ несчастій и не предполагалъ, что наступятъ и такіе дни, когда онъ сдѣлается ненужнымъ, лишнимъ. Между 



  ====page 233====

тѣмъ — какъ только онъ заикнулся Олѣ, что пора наконецъ идти дальше, та посмотрѣла на него такими удивленными глазами, что ему сдѣлалось невыносимо больно, словно кто нибудь охватилъ въ это время его голову тисками. 

— Нѣтъ, Митричь, ты иди, а я останусь пока у отца Егорія, — добавила она къ своему взгляду. 

— Какъ же такъ, Ольга Лександровна, вѣдь вмѣстѣ шли... 

— Нѣтъ, ужь благодарствую. Отецъ Егорій обѣщалъ, что отправитъ меня къ своимъ сродственникамъ, тамъ и рожу... Куда мнѣ съ тяготой такой еще шляться... 

— А потомъ что? Вѣдь вѣкъ цѣлый у монаха-то проживать не приходится... 

Фроловъ, говоря это, дрожалъ и глоталъ слезы. 

— А ужь тамъ — какъ Богъ велитъ... Можетъ, сама въ монахини пойду... Ишь сколько нагрѣшила! 

— А ребенокъ-то, какъ же? 

— Добрымъ людямъ отецъ Егорій обѣщалъ отдать... гдѣ мнѣ съ нимъ няньчиться: ты видишь — какая я слабая. 

— Эхъ, Ольга Лександровна, не того Никола Петровичъ, царствіе небесное его душенькѣ, желалъ. 

— А коли такъ приходится... 

— Можетъ, вы, Ольга Лександровна, передумаете... 

— Ужь чего тутъ, Митричь, передумывать... Говорю тебѣ — я слабая... Мнѣ, какъ простой бабѣ нельзя; не къ тому я пріучена. 

— Почитай, мѣсяцъ по тайгѣ бродили же.

— Вотъ выдумалъ! пріятность какая! 

Фроловъ глубоко, глубоко вздохнулъ. 

— Какъ же я-то? спросилъ онъ потупившись.



  ====page 234====

  — Право, Митричь, не знаю... До города дойдешь, въ работники наймешься: вишь ты силачъ какой! 

— Ольга Лександровна! матушка! да вѣдь я безъ васъ пропаду: мнѣ и жить-то безъ васъ невозможно. 

— Вотъ глупости!.. Это съ чего ты выдумалъ? Мнѣ даже обидно это. 

— Обидно!.. э-э-эхъ!.. 

Фроловъ отвернулся и быстро ушелъ въ чащу. 

Какую благодать засталъ онъ тамъ! Солнце, кое гдѣ еще оставивъ росу, горѣло въ капляхъ чистѣйшими брильянтами; высокія, густыя деревья, покачиваемыя легкимъ вѣтеркомъ, шелестѣли какую-то безличную пѣсню, полную мира и сладости; блѣдно-синее небо невозмутимо глядѣло на землю, неомрачаемое даже какимъ нибудь мимобѣгущимъ сквознымъ облачкомъ; холодный ключъ тихими тонкими струями падалъ съ камня на камень; божья коровка неспѣшно взползала на жирнолистый лопухъ... Ни одного рѣзкаго звука, ни малѣйшаго судорожнаго движенія, которыми выражались бы борьба и страданіе... 

Однако эта тишь не утѣшила и не успокоила Фролова: крупныя слезы падали изъ его глазъ, сердце щемило, и онъ самъ не зналъ, что съ нимъ дѣлалось. Какія-то дикія мысли и образы приходили ему въ голову. Въ этихъ мысляхъ Оля раздвоилась: вмѣсто одной — ихъ стало двѣ... тутъ, рядомъ съ нимъ, сидѣла хорошая, ангельски добрая дѣвушка, которую онъ любитъ, которую долженъ беречь, которая зоветъ его, съ которою онъ — одна душа; а тамъ гдѣ-то, подлѣ .Малюхи, другой человѣкъ, что плюетъ на бѣднаго Митрича, какая-то гадина, у которой и слова человѣческаго нѣтъ, какая-то кикимора, съ змѣиными глазами



  ====page 235====

и острыми клыками, что думаетъ высосать его сердце, напиться его крови. 

Послѣдній образъ такъ живо представился глазамъ Фролова, что тотъ вскочилъ и перекрестился. Видѣнье исчезло, но сердце все же рвалось на части и невыносимо ныло. 

Фроловъ вернулся назадъ. Не доходя сажень тридцать до избы, онъ услышалъ двуголосное пѣнье «Помилуй мя, Боже». Голосъ Малюхи выходилъ съ какимъ-то жосткимъ, сухимъ присвистомъ, способнымъ раздражить самое немузыкальное ухо. 

Фроловъ невольно плюнулъ. 

— Вотъ она — кикимора-то! сказалъ онъ себѣ; и въ его голову пошли новыя мысли. 

— Убью я этого монаха! началъ онъ думать, — выйдетъ Лександровна изъ подъ его нечистой силы, — а то, обошелъ онъ ее. Со мной пойдетъ... станемъ жить... 

Онъ припомнилъ при этомъ, что Малюха и крестится-то иначе, какъ онъ видѣлъ съ дѣтства, и поклоны-то бьетъ не такъ какъ кладутъ истинные христіане, и что поетъ неприглядно, и власть надъ людьми имѣетъ, и одѣтъ особенно. 

Пѣнье замолкло; минуты черезъ двѣ, Оля вышла изъ избы съ кувшиномъ за водою. Фроловъ не стерпѣлъ и перерѣзалъ ей дорогу. 

— Ольга Лександровна, горячо заговорилъ онъ, — я вотъ что надумалъ: попъ-то этотъ должно съ нечистымъ снюхался. 

— Что ты, что ты, Митричь, — въ своемъ ли умѣ болтуновъ высиживаешь. 

— А такъ. Я это разъ запримѣтилъ. 

— Полно молоть, а то сейчасъ отцу Егорію скажу... 



  ====page 236====

— Меня этимъ испужать нельзя; я убить его хочу — вотъ что! 

Оля испугалась! 

— Митричь! побойся Бога: святаго-то человѣка... 

— А зачѣмъ святой человѣкъ бабу-то у себя оставляетъ? Нѣтъ, это дудки!.. Иль уйдемъ отъ него, али я его покончу... 

— Да что, Митричь, — я сама не хочу идти... Ты мнѣ не родитель, чтобы я по твоему дѣлала. Ты и думать не смѣй, чтобы надо мною властвовать какъ нибудь... И что ты мнѣ! И смотрѣть-то на тебя теперь мнѣ тошно. 

Фроловъ опустилъ руки, а Оля побѣжала въ избу и лихорадочно передала Малюхѣ только что происшедшій разговоръ. Егоръ Константиновичъ раза три прошелся по комнатѣ, погладилъ голову, почесалъ бороду и перекрестился. 

— Дѣвица милая! сказалъ онъ съ разстановкою, — другъ твой истину глаголетъ... 

Оля ударилась въ слезы. 

— Что вы, батюшка! отъ васъ, отъ спасенья своего, я никуда не уйду... 

— Неразуміе, дѣвица, вопіетъ въ тебѣ: спасенья жаждешь, егда не наступилъ часъ его... Пріидетъ часъ — и по волѣ твоей сотворится; нынѣ же воздай Кесарево Кесарю, — Господь же о своемъ потерпитъ. 

Оля стала рыдать громче. 

— Отъ бремени своего разрѣшись, дѣвица милая, миръ мирови сотвори, продолжалъ Малюха. Иди ты съ другомъ своимъ къ сродственникамъ моимъ — дамъ тебѣ я грамоту къ нимъ — и да будетъ воля Господня надъ тобою. По времени же извѣщу я тебя. 



  ====page 237====

Оля упала ему въ ноги. 

— Батюшка, Отецъ Егорій! хоть убейте — не уйду отъ васъ. 

— Не спасешься, душу погубишь... При тяготѣ-то твоей, милая дѣвица, возможно ди Господу служить достойно и праведно?.. 

Фроловъ, которому Оля передала потомъ приказаніе Малюхи, изумился обороту дѣла, но, отправляясь на слѣдующій день съ прежнею спутницей и письмомъ Егорія, онъ поклонился послѣднему въ ноги и попросилъ благословенія. 

— Богъ благословитъ, отвѣтилъ Малюха. 

Плачущей же Олѣ онъ далъ поцѣловать свою руку и въ тоже время шепнулъ ей на ухо: 

— Жди, — извѣщу…



  ====page 238====

XXIV.

У поляковъ.

Одна изъ слободъ, населенныхъ исключительно такъ называемыми «поляками», имѣла кличку Семиложья, включала въ себѣ около ста дворовъ и была раскинута по обѣимъ сторонамъ небольшой рѣчки, на неровной лотовой мѣстности, тамъ и сякъ поросшей добрымъ полу строевымъ лѣсомъ. Правымъ берегомъ тянулись избы побогаче и поновѣе, съ большими завознями и амбарами, съ вырѣзными окнами, съ фигурными балкончиками и высокими крышами; на противуположной сторонѣ, между хорошими хозяйственными жильями, лѣпились и ветхія покосившіяся избушки, едва обнесенныя жидкимъ хворостянымъ заборомъ. Такая распланировка слободы была вызвана не административными или эстетическими соображеніями (о коихъ и не вѣдали тутъ), а тѣмъ не головоломнымъ фактомъ, что заселеніе правой стороны случилось позднѣе, незанятаго мѣста оказалось больше и, вслѣдствіе этого, выдѣлявшіеся члены бо-



  ====page 239====

гатыхъ семей, заводя свое хозяйство, предпочитали «новый берегъ». Такъ какъ, притомъ, за очень не многими исключеніями, семиложане вообще не могли пожаловаться на недостатокъ или убожество — лѣсъ былъ подъ бокомъ, скотъ дюжъ, времени свободнаго имѣлось достаточно, — то стройка ими домишекъ показистѣе не должна являться чѣмъ-то достойнымъ удивленія, тѣмъ болѣе, что доморощеннымъ архитекторамъ предстояло утруждать свою голову единственно надъ измышленіемъ однѣхъ деталей: все строилось по плану, составленному кѣмъ-то, вѣроятно, при Гастомыслѣ. Небольшія темныя сѣни, со спускомъ въ подполье; вели одною дверью въ чистую половину. Тутъ, въ переднемъ углу, красовался рядъ закопченыхъ иконъ съ неузнаваемыми изображеніями, десятокъ маленькихъ и складныхъ мѣдныхъ образковъ, восьмиконечныхъ крестовъ, ластовокъ, лампадокъ и пр.; подъ иконами стоялъ дубовый, чистый, некрашеный столъ, отъ котораго по стѣнкамъ шли такія же скамьи; въ темномъ углу до потолка вздымалась кровать съ подушками безъ числа; глаголемъ выходила лежанка, а въ простѣнкѣ торчалъ пузатый шкапчикъ съ деревянною и глиняною посудою. Другая дверь изъ сѣней вела на черную половину, гдѣ большую часть помѣщенья занимала именитая русская печь, и гдѣ голова, даже привычнаго хозяина, нерѣдко стукалась о просторныя палати. Только въ тѣхъ жильяхъ, гдѣ порой скрывались заѣзжіе бѣглые попы и божіи страннички, отъ этого общаго плана постройки допускались хитрыя отступленья, — двойныя стѣны и двойныя крыши, скрытыя двери, лабиринты перегородокъ въ подпольѣ и т. д.; мірскія же избы всѣ строились на одинъ ладъ.



  ====page 240====

  Въ Семиложье можно было попасть только умѣючи, да знаючи. 

Не жалуя «табашниковъ», «шепотниковъ», поляки не водили съ ними большаго знакомства, и на посѣщенія ихъ смотрѣли очень не дружелюбно; наѣздъ же начальства особенно приходился имъ не по душѣ. Пути сообщенія поэтому прокладывались нѣсколько своеобразно. Во многихъ мѣстахъ дорога расходилась въ разныя стороны — и тотъ, кто держался на прямикъ, только заѣзжалъ въ какую нибудь лѣсную трущобу. Дальше, путь пресѣкался рѣчкою, на которой не существовало моста, а бродъ находился саженяхъ въ пятидесяти въ бокъ, и семиложане, чтобы не оставлять за собою хвостовъ, подъѣзжали къ нему водою песковымъ прибрежьемъ. Остановившись у рѣчки, путникъ не усматривая слѣдовъ на другой сторонѣ, нерѣдко предполагалъ, что ѣхалъ фальшивою дорогою и поворачивалъ оглобли, хотя отъ слободы, закрытой лѣсомъ, находился въ какихъ нибудь не полныхъ двухъ верстахъ. Для людей нужныхъ, у поляковъ существовали вожаки, или этимъ людямъ предварительно давались точныя инструкціи. 

Между избами «стараго берега», едва ли выдѣлялось чѣмъ нибудь жилье дяди Парѳена Силантьича: изба какъ изба, не очень старая, и не то, чтобы новая, не особенно щеголеватая, но и не уродливая, не выше другихъ, и не маленькая. Обнесена она была тесовымъ заплотомъ, а ворота всегда стояли настеніъ; собакъ на дворѣ было пропасть, а людей — не видать что-то. Дядя Парѳенъ былъ мужикъ богатый, способный на работу, нелѣнивый, нежадный и немотоватый, лѣтъ подъ пятьдесятъ, съ добрымъ и красивымъ лицомъ. Несмотря



  ====page 241====

на всѣ эти качества, въ хозяйствѣ у него все шло не особенно споро, словно у хозяина не существовало интереса для усиленнаго труда и работливой бережливости. Чтобы объяснить причину этого, довольно сказать, что дядѣ Парѳену, несмотря на слишкомъ тридцать лѣтъ мирной жизни съ женой, походившей на него и миловидностью и здоровьемъ, Богъ не далъ дѣтокъ. Годы шли за годами, два-три поколѣнія выросли вокругъ, ребятишки, бывшіе на ихъ свадьбѣ, переженились и сами завели ребятъ, а Парѳенъ Силантьичъ съ Лукерьей Степановной все жили одиноко, коротая свой вѣкъ безпечально, но и безрадостно. Виноватою оказалась жена и чего только ни дѣлала она, бѣдная, чтобы поправить свою безплодность, такъ какъ и ей хотѣлось тоже, что мужу, такъ какъ и она томилась тяжелымъ одиночествомъ. Грѣшнымъ дѣломъ въ прежніе дни, украдкою отъ Силантьича, она даже пошалила съ нѣкоторыми людьми Божьими: не поможетъ ли молъ? — но увы! грѣхъ остался грѣхомъ и томилъ душу Степановны, а сладкаго плода не обрѣлось. Мужъ и жена были бы крайне довольны — заведись въ Семиложьѣ обычай дѣтей подкидывать — но семиложане не сталкивались съ цивилизаціею, пользовались достаткомъ — и по этому подобнаго обычая не знали. Лукерьѣ Степановнѣ осталось вслѣдствіе этого излить свою любовь на пушистыхъ Васекъ и Машекъ, а дядѣ Парѳену — на Шариковъ, Барбосовъ, Махнатокъ и т. д. — Это они и учиняли съ надлежащею добросовѣстностью... 

Именно къ этимъ безплоднымъ супругамъ вручилъ Фролову Малюха свою грамоту. Именемъ Исуса Христа, просилъ онъ ихъ дать блудницѣ пріютъ и покровъ, пищу



  ====page 242====

духовную и пишу тѣлесную, дабы младенца окрестить въ вѣру истинную, изъ геены огненныя изъята, въ царствіе Божіе уготовлти, на стезю спасенія направите и благое Господеви сотворите. Что же касается до развратителя ея, т. е. Фролова, то Малюха совѣты валъ «сего щепотника, сына Ваалова, въ дому своемъ, аки табашника и нечестиваго, ни единаго часу не держать, а въ охраненіе себя, въ руки сатанинскихъ стражниковъ предать. 

Дядя Пароень сидѣлъ на крылечкѣ и любовно натравливалъ Борбоску на Змѣйку, а Шарика на Салтанку, когда Фроловъ и Оля, по указанію мимобѣжавшаго мальчонки, подошли къ его дому. Увидѣвъ незнакомыхъ людей, на которыхъ было бросились собаки, Силантьичъ отогналъ послѣднихъ хворостиною и привсталъ. 

— Ты, что-ль дядюшка, Парѳенъ Силантьичъ? спросилъ его Фроловъ, отъ пыли походившій на татарина. 

— А ты кто? нехристь? въ свой чередъ задалъ ему вопросъ хозяинъ. 

— Какой нехристь!.. Я отъ отца Егорія граматку принесъ. 

Фроловъ подалъ письмо. 

— Отъ отца Егорія? чудно!.. раздумывая и ворочая въ рукахъ письмо заговорилъ дядя Парѳенъ... Отъ отца Егорія, а взошелъ, честнымъ крестомъ не осѣнившись... Гмъ!.. 

— Читать онъ не умѣлъ и поэтому, во первыхъ, не зналъ, что дѣлать съ граматкой, а, во вторыхъ, недоумѣвалъ, какъ принять путниковъ. Впрочемъ, поразмысливши, онъ кликнулъ жену, велѣлъ ей посмо-



  ====page 243====

трѣть за странниками, а самъ не спѣша отправился къ начётчику. 

У Лукерьи Степановны былъ характеръ поживѣе; узнавъ, что гости явились отъ отца Егорія, котораго очень уважала, она затараторила, ввела ихъ въ свѣтёлку и стала подчивать. Оля была смущена, чувствовала какую-то свою малость и отчужденность, говорила глотая слезы и приводила этимъ хозяйку въ немалое недоумѣнье. Фроловъ, оборвавшись на первомъ спросѣ Силантьича, тоже чувствовалъ себя нехорошо и держался сумрачно. 

— Что вы, родные, словно съ того свѣту пришли? спросила наконецъ Степановна... Али мы вамъ не пондраву пришлись? — не обезсудьте... 

— Нѣтъ, благодарствуемъ! отвѣтилъ Фроловъ. — Съ дороги. 

— Оно точно что съ дороги, многаго не нагуторишь, а все пріятно бы объ отцѣ Егоріѣ какую вѣсть слышать: святой человѣкъ! 

— Они все Богу молятся, и днемъ и ночью... пересиливъ себя, заговорила наконецъ Оля. 

— Безпримѣнно: отъ младости, такой богоугодный былъ; вотъ въ пустынѣ спасается, а мы ужь какъ хотѣли за батюшку его взять... Нашъ-то теперь никуда не гожъ сталъ; только маемся съ нимъ... Онадысь совсѣмъ было сосѣдскаго ребеночка изъ рукъ выпустилъ — такъ мы всѣ и обмерли. А ты, милая, обратилась она къ Олѣ, — на сносяхъ должно! 

Дядя Парѳенъ появившись въ свѣтёлку, перебилъ рѣчь жены. Очень недружелюбно взглянулъ онъ на Фролова. 

— Ты, шальной, чего ввалился въ избу? обратился 



  ====page 244====

онъ къ послѣднему; — табашнаго духу пустить? Послышалъ бы ты, что о тебѣ-то отецъ Егорій пишетъ. 

Фроловъ обидѣлся. 

— Я и уйду, чужаго мѣста не займу, коли я не тварь Божія, по вашему! отвѣтилъ онъ... Уйду... 

— Отецъ Егорій велитъ въ полицію тебя сдать... 

— Что? меня? размахнувши рукою энергически сказалъ Фроловъ. Нѣтъ, братъ, такихъ людей, чтобъ меня взять, коли самъ не захочу, еще не было, да и не будетъ... Это шалишь, Матренушка, — не туда летитъ воронушка... Эхъ!.. 

Взглядъ его упалъ на Олю. 

— Да, постой... Что хотѣлъ, бишь, сказать!.. да... Она-то у васъ остается? 

Еще при началѣ рѣчи Фролова, хозяева переглянулись и придвинулись другъ къ другу: они словно почуяли, что гость ихъ хорошій человѣкъ; дядѣ Парѳену даже стало стыдно... 

— Она-то, — отвѣтилъ онъ скороговоркой, — она-то здѣсь... Да и тебя-то, рабъ Божій, мы не гонимъ, а такъ отецъ Егорій писалъ... 

— Благодарствую... Мнѣ что! вотъ ее-то поберегите, добрые люди. Ольгу Лександровну... пусть ей у васъ будетъ хорошо... а я уйду... Ребенка поберегите, ребеночка... 

Фроловъ при этомъ поклонился въ ноги. 

— Вамъ Богъ за это заплатитъ, продолжалъ онъ, не замѣчая бѣжавшихъ слезъ... Прощайте, матушка Ольга Лександровна!.. 

Сказавши это послѣднее прости, Фроловъ почти бѣговъ пустился изъ свѣтёлки. 

— Батюшки! завыла Лукерья Степановна, — съ



  ====page 245====

нимъ-то, кажись, и хлѣбушка-то нѣтъ... Эй, милый человѣкъ, вернись! кричала она въ догонку... Хлѣбушка-то возьми?.. 

Фроловъ бѣжалъ, не оглядываясь; только ринувшись въ кусты, за слободой, онъ упалъ на грудь... Прежде всего почему-то припомнилъ онъ тотчасъ жалкую фигуру Макарки Перебѣднева, и горькая улыбка пробѣжала по его лицу. 

— Что, Макарка! вотъ тебѣ и фартъ Митричу!.. у звѣря жилье найдется, а у Митрича его нѣту-ти... Ай да фартъ! 

Въ избѣ же Парѳена, Оля сидѣла тише воды, ниже травы. Степановна проливала горькія слезы, что прохожій ушелъ безъ хлѣбушка, а Силантьичъ тупо смотрѣлъ на посуду, въ которой жена, до его возвращенія, подчивала гостей. 

— Хлѣбушка не взялъ! — не будетъ намъ, Силантьичъ, счастья! въ сотый разъ повторила Степановна... 

— Вотъ что, Луша, произнесъ, наконецъ, перекрестившись дядя Парѳенъ, — ты эти-то чашки куда нибудь забрось... Какой онъ ни на есть тамъ человѣкъ, а все щепотникъ: это отецъ Егорій написалъ.



  ====page 246====

XXV.

Будущій герой.

Жена дяди Парѳена мало ошиблась въ своемъ пророчествѣ грядущаго несчастія: оно съ каждымъ днемъ все больше и больше входило въ ея домъ, незримо, нечувствительно, но твердою, властительной стопой. Его принесла съ собою Оля. 

Сначала Лукерья Степановна была очень довольна ея присутствіемъ, и полюбила ее словно дочь — такъ какъ въ самомъ дѣлѣ могла быть матерью двадцатилѣтней дѣвушки. Кисейная натура Оли не дозволила ей долго скрывать рядъ пройденныхъ ею испытаній, и Оля скоро посвятила «благодѣтелей» въ исторію своей жизни. Лукерья Степановна съ одной стороны нѣсколько смутилась, что Оля безсердо бросила своихъ родителей, не покорилась имъ; но повѣствованіе о мученіяхъ Гурина, о страданіяхъ въ тайгѣ, тотчасъ же расшевелили ея сердце, и она дала преимущество дѣйствительнымъ несчастіямъ дочери передъ горемъ родителей, которое могло и быть, но могло также и не суще-



  ====page 247====

ствовать. Для слушательницы послѣдняя возможность была тѣмъ вѣроятнѣе, что Оля не преминула сообщить о страстишкѣ Александра Ивановича выпить, и о томъ, что Лизавета Михайловна вовсе не сердилась, когда отецъ посылалъ дочь любезничать съ чиновными людьми. Сама Лукерья Степановна жила очень мало и сердцемъ и умомъ, даже почти не слышала искреннихъ разсказовъ о сердечныхъ дѣлахъ; въ ея личныхъ грѣшкахъ чувство не играло какой нибудь роли, — поэтому Оля была для нея не только занимательною игрушкою, но и какимъ-то высшимъ существомъ, страдалицею. 

— Ахъ, ты, бѣдная моя! не разъ повторяла Степановна, слушая какой нибудь эпизодъ, — сколько это всего повидала ты! 

Беременность Оли также не мало интересовала безплодную женщину, и послѣдняя съ величайшимъ усердіемъ принялась заготовлять для малютки необходимыя вещицы. На это уходило время, такъ какъ, предполагая бытъ крестною матерью, она, и вообще добрая по самой натурѣ, сочла своею обязанностью надѣлить богоданнаго крестника, чѣмъ только можно лучше; а не разъ, благодаря неумѣлости, ей приходилось распарывать сегодня то, что она нашила вчера. 

Наступила зима. Дядѣ Парѳену всегда было не много дѣла, но въ зиму по цѣлымъ недѣлямъ случалось изрядно скучать — вслѣдствіе положительнаго неимѣнья занятій. Работникъ привезетъ воды, присмотритъ лошадей, — самому только и остается, что молиться Богу, ѣсть да спать. Лѣтомъ посидишь на крылечкѣ, съ собаками повозишься; зимою и это развлеченіе не заманчиво: знай сиди въ избѣ.



  ====page 248====

Лукерьѣ Степановнѣ, въ присутствіи Оли, это сидѣнье почему-то стало вдругъ казаться подозрительнымъ. Ей словно мелькнуло, что мужъ необыкновенно, и съ пріятнымъ и съ горькимъ чувствомъ вмѣстѣ, всматривается украдкой на излишне — полный станъ Оли, на простыньки и пеленки, что готовились для будущаго ея ребенка. Чѣмъ больше она подстерегала эти взгляды, тѣмъ сильнѣе увѣрялась въ ихъ многозначительности. Дядя Парѳенъ, дѣйствительно, посматривалъ и на Олю, и на простыньки, но собственно безъ малѣйшей задней мысли: нужно же было куда нибудь смотрѣть! Лукерья Степановна понимала дѣло иначе, стала чувствовать какую-то боль на душѣ, и въ одинъ прекрасный вечеръ надулась и бросила шитье. На другой день она тоже ничего не сдѣлала; отъ бездѣлья, боль обратилась въ злую тоску. 

— Ты бы, Луша, свивальничекъ-то покончила, замѣтилъ какъ-то Силантьичъ. Вотъ шитницу нашелъ, жестко отвѣтила ему жена, — получше насъ есть: барышни-роженицы. 

Дядя Парѳенъ, сдѣлавшій предложеніе такъ себѣ, не обратилъ вниманія на отвѣтъ, и промолчалъ. Это молчаніе было признано за сознаніе своей вины: сказать молъ нечего, — такъ лучше молчать. 

Время родовъ приближалось; Оля естественно подурнѣла, — но, кажется, чѣмъ больше она дурнѣла, тѣмъ красивѣе находила ее Лукерья Степановна, тѣмъ больше завидовала ей и обратила незамѣтно свою прежнюю любовь въ полную ненависть. Она, по остатку здраваго обыденнаго смысла, сознавала, что выгнать бѣдную дѣвушку въ морозъ на улицу, при послѣдней беременности, совершенно невозможно: и передъ Бо-



  ====page 249====

гомъ-то грѣшно, и что добрые люди, православные хрясгіяне, скажутъ! — а между тѣмъ сдѣлала бы это съ величайшимъ удовольствіемъ. Она очень уважала отца Егорія, и въ тоже время глубоко роптала на него, что онъ язву такую въ домъ ихъ послалъ... Какія ухищренія не придумывала она, чтобы въ неловкую минуту застать нѣжнячующаго мужа съ Олею, — все ей не удавалось, а неудачи только больше разжигали ее; мотивы подозрѣній росли и росли — и не было, кажется, такого предмета въ великомъ божьемъ мірѣ, который не служилъ бы для Лукерьи Степановны основаніемъ всевозможныхъ предположеній, въ глубинѣ же всего змѣилась мысль, что Оля приворожила Силантьевича именно тѣмъ, что можетъ она родить, тогда какъ жена безплодна. 

Степановна, хоть простая баба, а расхворалась не на шутку: она похудѣла, пожелтѣла, стала кашлять. Дядя Парѳенъ испугался: пошелъ къ попу, просилъ отчитать жену. Тотъ читалъ до-поту — не помогло. Силантьичъ кинулся къ знахаркамъ. Когда онъ входилъ къ одной изъ нихъ, тамъ была и жена его: она просила присухи, чтобы снова обратить къ себѣ любовь мужа. Увидѣвъ, что послѣдній входитъ въ туже избу, Степановна спряталась на палати. Оттуда она слышала весь разговоръ мужа, слышала его заботливость о ней: сердце ея, въ первый разъ послѣ долгихъ мукъ, затрепетало радостно, она вздохнула свободно и вмигъ почувствовала себя здоровою. Дождавшись его ухода, она бросилась домой, ласково погуторила съ Олей, и ночью прокралась къ мужу, чтобы выложить въ ласкахъ къ нему всю душу свою... Но ей снова показа-



  ====page 250====

лось, что мужъ ласки эти принялъ холодно, не охотно — и опять буря закипѣла въ ея душѣ. 

Неизвѣстно, до чего бы дошла эта буря, къ чему привели бы эти волненія, эта гнетущая душу подозрительность, если бы онѣ продолжались долго; къ счастью для Лукерьи Степановны, Оля слегла вскорѣ въ постель и, послѣ страшныхъ мукъ, родила мальчика. Ухаживая за тощимъ, едва пищащимъ созданьицемъ, Степановна совершенно отреклась отъ думъ и заботъ, не относившихся къ ребенку. Въ ея жизни словно случился кокой-то переворотъ, словно нашла она настоятельный жизненный интересъ. Больная Оля сперва и не подумала взглянуть на свое дитя; взглянувъ же наконецъ и увидѣвъ, какъ оно некрасиво, она заявила простодушно, что ради его не стоило мучиться столько и переносить опасности; потомъ, выздоровѣвъ, она показала еще большее равнодушіе, и помышляла только о томъ — какъ бы скорѣе отправиться къ Малюхѣ. Степановна по этому признала младенца нераздѣльно своимъ; усыновила его духовно, кормила его рожкомъ, чутко просыпалась при каждомъ сго крикѣ, баюкала его, обшивала и забыла за нимъ не только Олю, но даже и Силантьича. Ребенокъ былъ слабъ, очень слабъ, — и чего бы не дала Степановна, чтобы сохранить его!.. Дядя Парѳеъ началъ съ неудовольствіемъ усматривать, что хозяйство пошло не по обычному: исчезъ даже тотъ малый, рутинный порядокъ, который существовалъ прежде. Полдникъ, обѣдъ и наужинокъ давались не во время; пряженники перегорали, молоко окисало. Силантьичу это очень не понравилось. 

— Ты, Луша, съ мальчоикомъ-то возись, Христосъ его спаси! сказалъ онъ, — да и хозяйство веди закономъ...



  ====page 251====

А то мы, чать, нехристи, не по Божьему творимъ: ишь варево какое лопай! 

— Ахъ ты, Христосъ! ишь что подѣлалось! съ досадою отвѣтила жена, — ты, чать, видишь каковъ ангелъ Божій: и дышетъ-то малость... гдѣ-жь тутъ усмотришь.

Дядя Парѳенъ промолчалъ; на крестинахъ ребенка, котораго въ честь Малюхи, прозвали Георгіемъ, онъ даже былъ веселъ и цѣловалъ богоданнаго сынка; но неудовольствіе, уже разъ выраженное, бросило въ его сердце плодовитое, крѣпкое сѣмя, съ каждымъ днемъ дававшее большіе и большіе ростки. Тридцатилѣтній миръ семьи былъ нарушенъ, и не возстановился даже съ отъѣздомъ Оли, за которою прислалъ Егоръ Константиновичъ: она-де ему нужна для дѣла Божьяго. 

Робенокъ остался у матери духовной.



  ====page 252====

XXVI.

За вёдромъ непогодь.

Съ ковальскимъ почтмейстеромъ содѣялся репримандъ: лошадь хватила его копытомъ прямо въ грудь. Несмотря на мощь мастодонта и на помощь Ѳедора Ѳедоровича «Сорьвыкинь», почтмейстеръ захирѣлъ, и вмалѣ отдалъ Богу свою многогрѣшную душу. Исторія эта случилась какъ разъ въ почтовый день, принесшій ковальцамъ многозначительныя, важныя вѣсти: Андрея Ивановича извѣстили, что онъ назначенъ къ исправленію должности совѣтника Экспедиціи о ссыльныхъ; Хлютикова хозяева вызывали въ губернскій городъ для завѣдыванья откупомъ на правахъ главнаго повѣреннаго; наконецъ, и Переченко получилъ два посланія: одно — отъ своего пріятеля совѣтника — о благополучномъ окончаніи ревизіонной суматохи, а другое — отъ брата покойной жены о томъ, что въ сѣверной части Енисейской губерніи нашли богатѣйшія, розсыпи золота, что по этому идетъ настоящій кавардакъ, и что не 



  ====page 253====

желаетъ ли Василій Максимовичъ попасть на новые промыслы управляющимъ, такъ какъ запросъ на людей великъ и жалованье даютъ сумасшедшее, а знающихъ и способныхъ мало? 

Хорошія вѣсти всегда приводятъ получающихъ ихъ въ хорошее расположеніе духа, умягчаютъ сердца и внушаютъ добрыя мысли; по этому, ковальское чиновничество рѣшило товарищески похоронить почтмейстера, съ надлежащею помпою, надгробною рѣчью и основательными поминками. Предложеніе, сдѣланное Андреемъ Ивановичемъ, было принято единодушно; едва городничій заикнулся о пожертвованіи на этотъ случай двадцати пяти рублей, какъ Хлютиковъ вызвался внести за свой счетъ хоть бочку спирта и боченокъ наливки, Зубовъ — всякую «мушкатель», а духовенство — свои знанія и голоса. 

— Такъ «Вѣчную» дерну, что у протодьякона жилки затрясутся, самодовольно возгласилъ благовѣщенскій дьяконъ. 

— Будто? 

— Во истину: за пятьсотъ верстъ услышитъ. 

Знаменская приняла на себя трудъ помогать почтмейстершѣ, наварить и напечь что нужно. 

Часу въ десятомъ утра потянулась изъ церкви относительно длинная процессія за городъ, на кладбище. Впереди съ образомъ шелъ письмоводитель Андрея Ивановича, который своимъ усердіемъ при похоронахъ желалъ заслужить надлежащее возмездіе при поминкахъ; вѣроятно, для той же цѣли, онъ подтягивалъ шедшимъ за нимъ тремъ дьячкамъ. Старшее духовенство ковыляло за гробомъ, который везли бойкіе кони, едва удерживаемые возницею; дальше тянулось чинов-



  ====page 254====

ничество, сопровождаемое ребятишками и взрослыми гражданами Ковальска, лужскаго и женскаго пола. 

Похороны совершились вполнѣ торжественно. На могилѣ протопопъ блеснулъ краснорѣчіемъ. Хотя не было возможности отъискать у покойнаго заслуги, способныя вызвать панегирикъ, и проповѣдь была переполнена по этому единственно спасительными lосі topici, но и ее выслушали съ умиленьемъ. Дьяконъ, въ свой чередъ, возгласомъ о вѣчной памяти блистательно доказалъ мощь своей гортани. Словомъ, всѣ были довольны. 

— Господи! хоть бы и меня-то похоронили такъ! замѣтилъ со вздохомъ городничій. 

— Эхъ, Андрей Иванычъ, — отвѣтилъ судья, — и отъ такихъ похоронъ откажешься — лишь бы пожить... 

— Человѣкъ смертенъ! профилософствовалъ Хлютиковъ. 

— Единъ Богъ вѣченъ! подтвердилъ Вервикинъ. 

Съ кладбища всѣ отправились въ почтовую контору. Жена почтмейстера, по собственному выраженію ея супруга, была «хейрузъ», невкусная и самая дешевая сибирская рыба. Дочь почтальона, она словно чему-то удивилась при рожденіи, да удивленною осталась и на цѣлую жизнь: все для нея казалось необыкновеннымъ, особенно же смерть мужа и всякаго рода угощенье, присланное по этому поводу Ковальскимъ чиновничествомъ и купечествомъ. Не помоги ей Знаменская, пріятныя предположенія письмоводителя о выпивкѣ никогда не осуществились бы; но Знаменская широко распорядилась на счетъ «мушкатели» Зубова и спирта Хлютикова; по этому мало-по-малу мрачныя



  ====page 255====

мысли хоронившихъ разсѣялись и «тамъ, гдѣ гробъ билъ» — смѣхъ звучалъ. 

— Хоть би что мѣсяцъ по такому почтмейстеру умирало, — смѣясь говорилъ у графинчика Иванъ Евграфовичъ письмоводителю. 

— Нѣтъ, братъ, на почтовыхъ въ кои вѣки моръ приходитъ — ѣздятъ много: смерть за почтовымъ въ Омскъ, а тотъ въ Томскъ, она за нимъ, а тотъ — въ Нарымъ: поймай-ка! 

— А дохнутъ же! 

— Ну, когда иибудь и всякій на судъ праведный явится, — нельзя! и мы, братъ, съ тобою живыми на небо не подымемся... На этотъ счетъ, братъ, fiat ѵоluntas tua, Domine!.. 

Андрей Ивановичъ, почти прощаясь, такъ сказать, съ Ковальскомъ и своими прежними подчиненными и сослуживцами, хотѣлъ нe ударить себя лицомъ въ грязь и оставить этимъ по себѣ добрую память; онъ пилъ по этому съ каждымъ, почти съ каждымъ цѣловался. 

— Я вѣдь не свинья какая-нибудь! самодовольно возглашалъ онъ, обращаясь къ Зубову, — чтобы носъ задирать, какъ только повезло. Нѣтъ, я всюду буду Андрей Иванычъ, меня всюду Андреемъ Иванычемъ вспомнятъ. Вотъ ты, Василій Лукичъ, скажи — кого я обидѣлъ? Тебя? Нѣтъ, не обидѣлъ!.. Вѣдь не обидѣлъ? 

— Помилуйте, батюшка, Андрей Иванычъ, — зачѣмъ! 

— То-то! А вѣдь могъ обидѣть, совсѣмъ могъ, потому что подлыхъ дѣлъ за тобою найдется не мало, самыхъ криминальныхъ. 

— Съ кѣмъ, Андрей Иванычъ, чего не случается! пожавшись отвѣтилъ Зубовъ.



  ====page 256====

— Нѣтъ, врешь, Васька! обидчиво заговорилъ Андрей Иванычъ, на котораго хмѣль начиналъ оказывать полную власть, — нѣтъ, врешь! За кѣмъ тамъ что, — а за тобой уго-ло-вщина!.. Ты пойми это!.. А кто тебѣ всегда помощь оказывалъ? кто тебя топить не хотѣлъ? а? — Андрей Иванычъ. Такъ тебѣ ему въ ноги кланяться нужно. 

— Мы за это всегда васъ благодарили, Андрей Иванычъ! отвертывался Зубовъ, которому отъ посрамленья было совсѣмъ неловко. 

— Еще бы не благодарили!.. Благодаритъ всякій, и Акулька, и Афроська благодарятъ, — а развѣ я для нихъ дѣлалъ то, что для тебя, чортъ ты этакой, купецъ Василій Зубовъ, я дѣлалъ развѣ то? А на счетъ золотишка-то? Забылъ? 

— Это дѣло не мое-съ, Андрей Иванычъ... 

— Не твое? Ну, такъ постой! — хозяина позовемъ, — спросимъ его чье это дѣло? 

Городничій кликнулъ человѣка и приказалъ ему бѣжать къ Переченко и звать его въ почтовую контору по очень, очень нужному дѣлу, немедленно. Какъ Зубовъ, Хлютиковъ и даже письмоводитель ни усовѣщивали Андрея Ивановича, чтобы онъ оставилъ казначея въ покоѣ, сколько ни говорили ему, что добра изъ этого не выйдетъ, городничій упорно стоялъ на своемъ. Можно сказать даже, что упрашиванья только подзадоривали его. Ему казалось, что упрашивающіе сомнѣваются въ его власти надъ «медвѣдемъ», боятся за какую нибудь неудачу, тогда какъ Андрей Ивановичъ, особенно въ новомъ санѣ своемъ, никого не боялся, тѣмъ болѣе Переченко. Вино шумѣло въ его головѣ, будоражило его жолчь; притомъ, кажется, 



  ====page 257====

никогда еще Андрей Ивановичъ, выйдя, такъ сказать, въ люди, т. е. возсѣвъ на мѣсто городничаго, — не былъ такъ пьянъ, какъ въ настоящую минуту. 

Переченко, получивъ приглашеніе прійдти въ контору, многозначительно пожалъ плечами. — Чтобы могло случиться? невольно подумалъ онъ. — Очень нужнаго дѣла, не смотря на всевозможныя припоминанія, не отыскивалось. Впрочемъ, такъ какъ ему не могла забресть въ голову мысль, что его вызывали для потѣхи, для оскорбленія, то, облекшись въ форменный сюртукъ, онъ отправился. 

Андрей Ивановичъ встрѣтилъ его пьяпо-начальническимъ тономъ. 

— А вотъ вы, Василій Максимычъ, на погребеніи-то товарища и не были... Не хорошо! 

— И безъ меня тамъ нашлись, — сурово отвѣтилъ казначей, которому не понравились и общая обстановка компаніи, и тонъ городничаго. 

— А вы-то, Василій Максимычъ, позвольте васъ спросить — кто такой, что вамъ нельзя было пожаловать? Всѣ присутствовавшіе присмирѣли, столпились гурьбою и томительно ожидали отвѣта. 

Переченко хотѣлъ молча отвернуться и выйдти изъ комнаты; но городничій, болѣе и болѣе увлекавшійся, вскочилъ и, схвативъ его за руку, силою вернулъ назадъ. 

— Стой, братъ, такъ нельзя! закричалъ онъ. — Этакъ всякая свинья наплюетъ, да и вонъ уйдетъ!.. Я, глава, отецъ города, спрашиваю, — а онъ, сволочь этакая, рыло воротитъ... 

Интересъ столкновенія съ каждой минутой увеличивался. 



  ====page 258====

— Господа-чиновники: прислушайтесь — я жаловаться буду, выставлю васъ свидѣтелями... конфуженно заговорилъ Переченко. 

— А! вотъ что! бунтовать... возмущать противъ городничаго!.. А кто золото воровское скупалъ? а кто ребенка топилъ? Въ каторгу ушлю подлеца! 

Василія Максимовича какъ-то странно перевернуло. Не думая долго, онъ схватилъ городничаго и въ одинъ моментъ бросилъ его подъ свое колѣно, которымъ такъ наступилъ на грудь непріятеля, что тотъ застоналъ. Всѣ кинулись разнимать ихь; но Переченко словно оцѣпенѣлъ; съ нимъ нужно было возиться, чтобы отнять Андрея Ивановича...



  ====page 259====

XXVII.

Божье дѣло.

Оправившись отъ родовъ, спокойная относительно ребенка и своей будущности, Оля значительно похорошѣла. Ея маленькое личико стало полное, рѣзкія черты и угловатости сгладились, у рта показались небольшія ямки, цвѣтъ кожи говорилъ о здоровьѣ. Въ темномъ полумонашескомъ платьѣ, она была, если не красавицею, за то такою миловидною, что не только Малюха, въ его пустынѣ, долженъ былъ обрадоваться ея приходу, но и человѣкъ, постоянно вертящійся въ женскомъ обществѣ, счелъ бы за не худую вещь сблизиться съ нею. 

Привѣтствіе обрадованнаго Егора Константиновича оказалось слишкомъ братскимъ, поцѣлуй отшельника былъ дологъ и жарокъ, такъ что нѣсколько смутилъ Олю: опытная дѣвушка не могла не почувствовать, что этотъ поцѣлуй больше предвѣщалъ земное наслажденье, чѣмъ небесную радость... Тѣмъ не менѣе Оля не задумалась остаться при монахѣ такъ какъ во время, 



  ====page 260====

разлуки съ нимъ, подъ вліяніемъ брюзжанья Лукерьи Степановны, привыкла къ мысли, что все ея счастье, все ея спасенье — тамъ, въ пустынѣ, на услугахъ отцу Егорію — каковы бы ни были эти услуги. Будь Малюха посдержаннѣе, пріучай онъ ее мало-по-малу ко всему, Оля даже и не почувствовала бы перехода отъ положенія ученицы въ положенье любовницы; но Егоръ Константиновичъ или не счелъ нужнымъ долго разыгрывать комедію, или просто не стерпѣлъ, только онъ слишкомъ скоро разъяснилъ Олѣ, что чортъ вовсе не такъ страшенъ, какъ его пишутъ, а отшельники вовсе не такъ безупречны, какъ это предполагаютъ. Оля испугалась и на мгновенье вспомнила даже Фролова, съ его чистыми, отношеніями къ ней при обстоятельствахъ далеко удобнѣйшихъ. 

— Отецъ Егорій! робко замѣтила она Малюхѣ, — вѣдь Богъ накажетъ... вѣдь вы монахъ... 

— Что я за монахъ, дорогая моя! перебилъ Малюха... Ну, да пускай и попъ буду, — живутъ же другіе попы въ мірѣ, съ женами: развѣ мнѣ нельзя? Вѣдь можетъ, милая моя, тебя Господь въ подкрѣпленье и усладу трудовъ моихъ послалъ... Можетъ, любезная тьг женщина, Господу это въ потребу... 

— Тогда, отецъ Егорій, по закону можно, обвѣнчаться, — у насъ попы вѣнчанные. — Ахъ, милая, — не грѣши ты въ міру, — быть бы тебѣ по глаголу твоему: — а то вотъ отъ святыхъ отецъ сказано: іерей жены, другаго мужа знавшей, пояти за себя власти не имѣетъ... Да и кто меня съ тобою вѣнчать можетъ? — развѣ попъ простой на недѣли пестрой... А дѣло то Божіе какъ?.. Вѣдь хочу я, милая ты моя, во славу Божію, обители здѣсь, киновіи устроить, въ 



  ====page 261====

дебряхъ сихъ: таксво поведеніе Божіе мнѣ... стало, жениться — отъ дѣла Божьяго отщепиться: такъ-ли, любезная? 

— А все, Отецъ Егорій, словно грѣхъ... 

— Аще, милая, не согрѣшишь — не покаешься, а не покаенный — не спасется, — это святые отцы до насъ возблаговѣстили... Устрою я, милая, двѣ обители, — мужскую и женскую, — дабы окрестный народъ, въ юдоли пребывающій, ко Господу обратить, — вотъ Господь за груды и помилуетъ, и спасетъ насъ... Ты въ обители женской аки помощница для дѣла Божьяго потрудишься... 

— Да вѣдь тогда, отецъ Егорій, намъ жить вмѣстѣ нельзя... 

— Все, милая, возможно, коли на то воля Господня окажется. Пожелаетъ Христосъ наказать — разумъ отыметъ, а пока разумъ Господь не отнялъ, изъ темницы и узилищъ путь мнози обрѣтаются... Вотъ жиды во Египтѣ — въ какомъ стѣсненіи находились, а и то по морю, яко по суху, прошли, и отъ полчищъ Фараоновыхъ избавленіе получили... Для женъ татарскихъ обитель устрояю, — такъ онѣ, что-ль, вопить учнутъ? 

— А кто пріѣзжать станетъ, отецъ Егорій, — какъ тѣ поглядятъ? Вѣдь вотъ сколько знаютъ меня... 

— Э, дорогая моя, — пока ты въ мірѣ была, — что говорить, дѣло мірское вела, грѣхъ содѣивала, ибо всѣ мы небезгрѣшны и передъ Господомъ повинны; а какъ во образъ-то ангельскій облечешься, какъ сведу на тебя рукоположеньемъ моимъ благодать Iисуса, такъ не больно языкъ вражій распотѣшится... Обращеніе твое видя, всякій Всевышняго возславитъ!.. Изъ блудницъ и мытарей и Христосъ учениковъ своихъ наби-



  ====page 262====

ралъ, да и намъ, ставленникамъ своимъ, въ этомъ запрету не положилъ. Такъ чего же? 

Оля возраженія не представила, не потому впрочемъ, что-бы его не нашлось, а потому что оно было безполезно... 

Позже, Малюха повелъ рѣчь не менѣе практическую.

— Развѣ тебѣ, милая, сказалъ онъ, — какъ и другимъ женамъ благочестивымъ, видѣніе какое не можетъ придти?., ангелъ, что-ли, Господень въ облакѣ, жена муроносица или угодница какая?... Вотъ, примѣромъ, въ странствіяхъ моихъ, зналъ я женщину нѣкую, — матерь Варнава прозывалась, — ужъ какъ ликовала, доподлинно бѣсноватая какая. И снизошелъ единожды сонъ на нее. И видитъ она лѣствицу, отъ персти земныя до небесъ идущую. И по лѣствицѣ той летятъ Ангелы и Архангелы, Херувимы и Серафимы, и вверхъ, горе очи свои обратили они, какъ бы пришествія какого ожидая. И появился вверху, надъ самою твердью небесною, жена красоты неописуемой. И возгласила она гласомъ божественнымъ: «Почто стезямъ Господа не слѣдуешь и по глаголамъ его дѣлъ не творишь? Отряси прахъ земный отъ ногъ твоихъ и по мнѣ гряди!» И пошла блудница та на зовъ сей, и прошла небо одно, и небо другое, и такъ до семи небесъ... Возвратившись вспять, возчувствовала она силу особую, и пошла путемъ правымъ, и въ кругу человѣковъ не малую славу получила. Можетъ и тебѣ, милая, видѣнье такое быть, только памятуй о немъ и проси Господа ниспослать его тебѣ... Когда же видѣніе узришь, милости Господней уподобишься, — повѣствуй явно о содѣянномъ тебѣ тайно, и, увѣдавъ яко Богъ нашъ про-



  ====page 263====

бавилъ силу свою на тя, кто зазритъ на безумства твои прежнія? 

— Очень, отецъ Егорій, мудрено это... 

— Потрудись: Богъ труды любитъ. 

Олѣ, въ самомъ дѣлѣ, пришлось потрудиться. Съ каждымъ днемъ больше и больше вводилъ ее Малюха въ свои планы, поучалъ необходимому обращенію, обрядамъ, способу выраженія. Такъ какъ память у Оли была хорошая, то дѣло шло споро. Если что разъ не приходило ученицѣ на умъ, довольно было учителю произнесть первый звукъ, чтобы она припомнила остальную фразу и проговорила ее самымъ набожнымъ тономъ. Это неглубокомысленное плутовство нравилось ей, потому что приходилось по плечу ея неглубокой натурѣ... Егоръ Константиновичъ, въ дополненіе къ своему поученію, заявилъ, что рѣчь добрая и съ писаніемъ согласная — есть серебро, а молчаніе, гдѣ нужно, — чистое золото. Оля поэтому нерѣдко и помалчивала, чѣмъ отъ учителя заслуживала особенную похвалу, подзадоривавшую ее къ усвоенію новыхъ псалмовъ и разсказовъ. Притомъ, Оля видѣла передъ собою будущее: ей предстояло быть настоятельницею женской обители, быть чѣмъ-то, властью, а власть заманчива для каждаго!.. Времени свободнаго оставалось не мало, его хватало для самыхъ дикихъ и безплодныхъ мечтаній, и будущая настоятельница пользовалась имъ иногда для того, чтобы, лежа съ закрытыми глазами, рисовать заманчивыя картины ожидающей ея жизни. Видитъ она себя въ шелковой мантіи-рясѣ; на рукахъ крупныя янтарныя четки... Келья ея вся коврами устлана... Свѣтъ чуть мережитъ... Въ двери стучатъ...



  ====page 264====

— Господи Іисусе Христе, сыне Божій, помилуй насъ... 

— Аминь. 

Входитъ послушница. 

— Мать Елена, къ утрени... (Малюха далъ ей новое имя). 

Пойдти или не пойдти? Лежать-то хорошо тепло и спокойно; за то тамъ, въ церкви, всѣ ожидаютъ, тамъ она словно царица какая, важная, гордая, красивая, влекущая къ себѣ взоры удивленныхъ, завидующихъ людей... 

— Ахъ, отецъ Егорій! искренно вослицала, постѣ этакихъ мечтаній, Оля, — когда же, когда обитель устраивать будемъ? 

— Прытка ты, мать Елена! посмѣиваясь отвѣчалъ ей на это Малюха... Потерпи... 

— Да этого, пожалуй, и во вѣки не будетъ? 

— Ну, ужь и во вѣки! И теперь яко бы житіе не худое... 

— Только грѣшимъ... 

— Больше грѣшишь — душевнѣй каешься. 

— Все кругомъ люди были бы... 

— А по писанію, мать Елена какъ? — бла... 

— Блаженъ мужъ, иже не иде на совѣтъ нечестивыхъ... 

— То-то! 

Однажды, въ ясный зимній день, къ часовенькѣ подъѣхали тѣ телеуты, что вывели нѣкогда Фролова и Олю изъ тайги. Видимо, явились они посмотрѣть: не найдутъ ли опять своихъ старыхъ знакомыхъ? Увидавши Олю, они обрадовались, какъ дѣти, бормотали, взвизгивали, спрашивали что-то знаками, кланялись, —



  ====page 265====

словомъ, выражали, чѣмъ могли, свое сердечное волненіе. Оля, инстинктивно догадываясь, что пытаютъ они, между прочимъ, и о Фроловѣ, конфузилась, не знала куда дѣться и хотѣла спрятаться. Ей какъ бы стало стыдно передъ этими ничего не понимавшими безхитростными людьми, что живетъ она теперь съ другимъ человѣкомъ, а не съ Митричемъ, томившимся съ ней въ тайгѣ. Но Малюха призналъ приходъ дикарей истиннымъ посланіемъ Божіемъ. 

— Вотъ они, ученики-то наши! пояснилъ онъ Олѣ... Только бы хоть двухъ-трехъ съ поначалу къ себѣ стянуть. 

Онъ приказалъ поэтому Олѣ быть къ телеутамъ возможно внимательнѣе, угощать всѣмъ что есть, такъ сказать, приручить ихъ. Онъ самъ помогалъ въ пріемѣ гостей, показывалъ имъ хатку, позволялъ дотрогиваться до вещей, повелъ въ часовню, молился передъ ними. Инородцы смотрѣли на все, раскрывши ротъ. Впрочемъ, Малюха, подмѣчалъ ихъ восклицанія при видѣ той или другой вещи, наскоро и не всегда правильно записывалъ эти вослинаиія и потомъ повторялъ ихъ. Первымъ знакомымъ звукомъ телеуты положительно изумились, и со страхомъ начали посматривать на волшебную бумажку, по которой совершались такія чудныя дѣла. Трудъ Малюхи поэтому подвигался нескоро, но и не пропалъ безслѣдно. Немногими схваченными словами, съ прибавленьемъ пояснительныхъ жестовъ, Егоръ Константиновичъ выразилъ приглашеніе къ дальнѣйшимъ посѣщеніямъ. Въ самомъ дѣлѣ, инородцы вернулись черезъ недѣлю. Холодъ на дворѣ стоялъ крѣпкій. Войдя съ морозу въ тепло, они собственнымъ тѣломъ ощутили выгоды иной жизни, чѣмъ ихъ жизнь: въ хатѣ



  ====page 266====

не было дымно и душно, копоть не ѣла глазъ, восковыя свѣчи подъ образами давали красноватый, но ровный свѣтъ. Телеуты навезли въ подарокъ шкуръ; Малюха отплатилъ имъ нѣсколькими блестящими бездѣлушками, которыхъ оказалось у него довольно большой запасъ. Посѣщенія мало-по-малу стали очень часты, словарь Малюхи дѣлался полнѣе, объясненіе легче, особенно Оля хорошо удерживала въ памяти различныя выраженія, почему инородцы, хотя чувствовали глубокое почтеніе къ Малюхѣ, какъ къ мужчинѣ, тѣмъ не менѣе преимущественно жаловали Олю, которая ихъ лучше понимала и которую они лучше понимали. Одинъ старикъ съ двумя бабами загащивался дня по три и четыре сряду; Малюха чрезъ это тѣснился, но не выразилъ и малѣйшаго неудовольствія. 

— Все воздадутъ мнѣ сторицею, сказалъ онъ Олѣ; — Богъ въ долгу, мать Елена, не остается... а это дѣло Божье!



  ====page 267====

XXVIII.

Отъ грязи къ золоту.

Вернувшись съ побоища, учиненнаго въ почтовой конторѣ, Переченко никакъ не могъ привести свои мысли въ порядокъ. Да вѣдь и случилась же чортъ знаетъ что за нелѣпица! Можно ли было ожидать отъ двухъ столь солидныхъ людей, какъ Андрей Ивановичъ и Василій Максимовичъ, что они передерутся словно неосмысленные семилѣтніе мальчишки безъ основательнаго повода, безъ серьезной причины, вслѣдствіе простаго увлеченія? Кто могъ за часъ предположить даже самую возможность подобнаго неразумія? 

Переченко задавалъ себѣ по этому случаю вопросъ за вопросомъ, и не находилъ имъ сколько нибудь удовлетворительныхъ отвѣтовъ, какихъ нибудь разрѣшеній. Въ его жизни было много невзгодъ; еще не такъ давно, онъ погубилъ дочь, сдѣлался косвеннымъ убійцею, лишился въ одно мгновенье средствъ, добытыхъ цѣлымъ рядомъ преступленій, но всѣмъ этимъ невзгодамъ былъ поводъ — онъ несъ матерьяльное и



  ====page 268====

нравственное наказаніе совершенно заслуженно... Тамъ рисковалъ онъ собою, чтобы пріобрѣсти деньги; жертвовалъ дочерью — чтобы спасти себя; лишился денегъ, чтобъ избѣгнуть юридической кары; тамъ судьба, такъ сказать, имѣла право преслѣдовать его, сыпать на его голову испытанія, — онъ ихъ и понесъ... За что же этотъ новый, безсмысленный, ни чѣмъ невызванный ударъ? 

А какъ ни нелѣпъ этотъ ударъ, онъ не только не можетъ пройдти безслѣдно, но, конечно, будетъ имѣть результаты громаднаго значенія... Теперь все, что велось подъ сурдинку, стало ясно, что думали только — было высказано, все, умершее и стоившее такъ дорого, ожило... Перчатка брошена прямо въ лицо, торжественно, при свидѣтеляхъ... Вѣдь всѣхъ не изобьешь, всѣмъ ротъ не закроешь, всѣхъ не заставишь молчать... Притомъ катастрофа случилась именно тогда, когда, какъ казалось, ее нельзя было ожидать: Андрей Ивановичъ уѣзжалъ, Хлютиковъ тоже, слѣдствіе о ребенкѣ кончилось, ревизія прошла благополучно... 

И что за выходка со стороны городничаго! Положимъ, онъ взялъ пятьдесятъ тысячъ, но взялъ ихъ не только какъ ловкій чиновникъ, но и какъ благородный человекъ: сдержалъ свое слово, не увлекся излишнею жадностью, разъ назначивъ цифру — не измѣнилъ се, хотя и имѣлъ полную возможность... Наконецъ, развѣ ему не приходилось никогда напиваться? развѣ въ его выгодѣ болтать о сокрытіи преступленія?.. 

Хорошъ и Василій Максимычъ! Словно неопытный юноша, отправился онъ въ пьяную компанію... не съумѣлъ обратить исторію въ шутку, пустился въ кулачный бой... Это что такое? Похоже ли это на дѣйствія



  ====page 269====

человѣка пятидесяти лѣтъ, прошедшаго столько испытаній, способныхъ закалить самаго безхарактернаго полуумка? 

Что теперь дѣлать Василію Максимовичу? 

Чего ожидать? 

Какъ онъ посмотритъ въ глаза Андрею Ивановичу? какъ онъ встрѣтится со свидѣтелями драки? 

Переченко готовъ былъ рвать на себѣ волосы, и только на второй день послѣ происшествія пришелъ къ мысли, что и ему необходимо кинуть Ковальскъ. Онъ припомнилъ при этомъ письмо деверя, спѣшно написалъ отвѣтъ и послалъ его съ нарочнымъ: новый расходъ! 

Вонъ, вонъ, отсюда, гдѣ что ни шагъ — то тяжелое воспоминаніе, явный или тайный упрекъ! Вонъ изъ этого проклятаго города, гдѣ неудача шла за неудачею, бѣда за бѣдою, позоръ за преступленьемъ, преступленье за позоромъ!.. 

— Куда? 

Гдѣ найдется такой укромный уголокъ, куда можно уйти отъ безпощадныхъ людей, что язвятъ и мучатъ безъ желанія, губятъ безъ наслажденія, — уйти отъ самаго себя, отъ внутри живущей совѣсти, отъ памяти, сохраняющей прошлое, отъ разума, подводящаго итоги этому некрасивому прошлому? 

Переченко много, много думалъ объ этомъ «куда»? 

Въ Россію европейскую? въ Петербургъ, въ Москву? въ Чухлому? 

— А тамъ что? — жизнь даже безъ того механическаго, формальнаго труда, который поглощалъ хоть часть времени въ Ковальскѣ!.. Новое взглядываніе чу-



  ====page 270====

жихъ людей въ душу, въ привычки, въ самое бездѣлье переселенца... 

— Это ли успокоитъ? 

Мученья Переченко были тѣмъ тяжеле, что онъ не могъ пересилить себя и заставить отправиться на службу; цѣлые часы шагалъ онъ взадъ и впередъ по кабинету, шлепая башмаками, или ложился въ постель ничкомъ; ѣда не шла на умъ; одни и тѣже безотвѣтные вопросы приходили на умъ, пережевывались, отгонялись другъ другомъ, снова возвращались и только въ корень томили Василія Максимовича. 

Недѣли черезъ полторы нарочный привезъ отвѣтъ слѣдующаго содержанія: 

Милостивый государь мой, 

Василій Максимычъ! 

Очень пріятно было мнѣ освѣдомиться отъ почтеннѣйшаго деверя вашего, что вы, какъ человѣкъ знающій и опытный, готовы оставить коронную службу и принять въ К° моей фирмы мѣсто управляющаго. Нынѣ компаніею нашею заявлены девять пріисковъ, изъ коихъ становить работы компанія предполагаетъ только на двухъ; остальные же семь желаетъ подвергнуть шурфовкѣ, дабы убѣдиться въ количествѣ содержанія и удобства работъ. Обѣ сіи операціи должны быть подъ общимъ управленіемъ. 

Пріиски наши находятся въ разстояніи трехсотъ верстъ отъ города Енисейска, по рѣчкамъ Каламѣ, Севегликону, Дыбкошу и Дытану. По первымъ рѣчкамъ расположены площади пріисковъ Вознесенскаго и Воскресенскаго, предположенныя къ разработкѣ, шестью стами человѣкъ. Мѣста сіи совершенно новы, и хотя



  ====page 271====

объ оныхъ и идетъ та слава, что тутъ золото шапками гребутъ, но безъ осторожности и прозорливости и богатство чудеснѣйшее можетъ ни къ чему, а то и къ раззоренiю, привести. Посему и желательно бы съ вами, милостивый государь мой, мнѣ, какъ главному компаньону, лично познакомиться. 

Кромѣ меня въ компаніи участвуютъ: братъ мой, потомственный почетный гражданинъ и кавалеръ Ѳедотъ Артемьевичъ Лукачовъ, господинъ коллежскій совѣтникъ и кавалеръ Иванъ Богданычъ Свиряткинъ, господинъ графъ и жандармскій шефъ Христіанъ Христiановичъ Буденгофъ и князь лейтенантъ-генералъ Степанъ Прокофьичъ Демандемори. Сіи высокопоставленныя лица участвуютъ, впрочемъ, не капиталомъ, который единственно я съ братцемъ Ѳедотомъ Артемьичемъ вкладываемъ. 

Буде вы, милостивый государь, пожелаете окончательно въ управленіе означенными выше пріисками поступить, то жалованье назначается вамъ шесть тысячъ, со всѣмъ содержаніемъ, вамъ и семейству вашему. А если Господь труды ваши, благословитъ, то компанія васъ своею благодарностью не оставитъ. 

Присовокупить считаю необходимымъ, что скорѣйшимъ отвѣтомъ вы усерднѣйше обяжете,          

милостивый государь мой, 

Вашего покорнѣйшаго слугу 

Архипа Артемьева Лукачева, 

потомственнаго почетнаго гражданина, Ейскаго I-й гильдіи купца и разныхъ медалей кавалера. 

Октября 26 дня 1839 г.



  ====page 272====

Бѣгло пробѣжавъ письмо, Переченко кинулся въ комнату Сони, которая чувствовала ссбя нездоровою. 

— Сонюшка! ѣдемъ, ѣдемъ! съ сильною жестикуляціею восклицалъ Василій Максимовичъ. 

Дѣвушка подумала, что отецъ говоритъ о поѣздкѣ къ ребенку, поѣздкѣ, которую она столько ожидала, о которой столько думала, и которая, словно заколдованная, откладывалась отъ одного срока на другой. Живая краска выступила на блѣдное личико Сони, изъ глазъ брызнули слезы...

— Господи наконецъ-то! проговорила она. 

Перечепко понялъ ея мысль и его веселость пропала.

— Ты, Сонюшка, не то думаешь, тихо проговорилъ онъ, — мы пока не туда поѣдемъ... Туда послѣ... 

Опять послѣ... о, Господи!.. 

— Ты, Сонюшка, не тревожься — скоро все будетъ, слышишь — непремѣнно все будетъ... Мы поѣдемъ на пріиски, къ золоту... Тамъ не то будетъ... 

— Да что же? — Все, все... и ребенокъ будетъ съ нами. Тамъ мы одни будемъ. 

— Ну, ѣдемъ, ѣдемь! 

— А какое золото тамъ, Сонюшка, — шапками греби; еще такого, говорятъ, и не видали... Мужикъ въ рукавицу насыпаетъ песку — фунтъ... Шесть тысячъ жалованья!.. Ѣдемъ, ѣдемъ, Сонюшка, къ золоту! къ золоту! Василій Максимовичъ не зналъ какъ совладать съ собою, и то и дѣлалъ, что повторялъ: 

— Къ золоту! къ золоту!

Конец