ПОМЕНЬШЕ ОПЕКИ.

РОМАНЪ

В. А. Кандаурова.



ЕКАТЕРИНОСЛАВЪ.



Bъ Типографіи Я. М. Чаусскаго.

1867.

====page====



Дозволено Ценсурою. С. Петербургъ 12-го Мая 1867 года.



====page 1====



ПОМЕНЬШЕ ОПЕКИ.

Посвящается моему сыну.

I.

— Ну, что, голубчикъ мой, Константинъ Кузьмичъ, али не можешь разобрать? спрашивала, сидѣвшая на стулѣ, съ чулкомъ въ рукѣ, шестидесятилѣтняя старуха, стоявшаго возлѣ нея, мальчика лѣтъ восьми, который вертѣлъ во всѣ стороны письмо и старался изо всѣхъ силъ прочитать написанное.

— Нѣтъ, Лукинишна, не могу, отвѣчалъ мальчикъ; очень мудрено написано, только и разобралъ: „Матушка моя, Прасковья Лукинишна, я, благодаря Богу и молитвамъ Вашимъ, живъ и здоровъ обрѣтаюсь...“

— Коли не можешь, такъ и не читай, батюшка; что глазки-то портить: еще на вѣку твоемъ пригодятся тебѣ, сердечный; да, вотъ никакъ и Василій Ивановичъ къ намъ идетъ, проговорила старуха, посмотрѣвъ въ окно; завернувъ клубокъ съ нитками въ чулокъ, она положила его въ карманъ и пошла отворить дверь.

Въ комнату вошелъ человѣкъ средняго роста, смуглый, съ карими глазами, небольшой окладистой бородой, въ длиннополомъ сюртукѣ и высокихъ личныхъ сапогахъ.

— Милости просимъ, Василій Ивановичъ, обратилась къ нему старуха, ужъ я изждалась васъ; вѣдь сыночекъ-то

====page 2====

мой вѣсточку прислалъ, да больно ужъ мудрено написано; вотъ, Константинъ Кузьмичъ не могъ и разобрать. А что, какъ здоровье хозяюшки вашей, Матрены Семеновны, каково дѣтки поживаютъ, чай не нарадуетесь на нихъ?

— Богъ милуетъ, матушка Прасковья Лукинишна. Матрена Семеновна-то приказала вамъ кланяться, побывать она къ вамъ не можетъ: все по хозяйству; вѣдь у насъ съ работниками, почитай, два десятка за столъ садятся; нужно всѣхъ ублаготворить, а тутъ еще и напослѣдяхъ ходитъ.

— Будто ужъ такъ скоро опять порадуетъ она васъ сынкомъ, или дочкой?

— Охъ, матушка, чего другаго, а этого добра, что годъ, то въ домъ прибываетъ. 

— Ну, и благодареніе Богу! хорошаго человѣка Господь не обижаетъ своею милостію, отвѣтила старуха, усаживая вошедшаго на диванъ, а сама помѣстилась возлѣ него въ креслѣ.

— Константинъ Кузьмичъ, Константинъ Кузьмичъ! куда дѣвалъ, батюшка, письмо? кричала она мальчику, который, передъ приходомъ Василія Иванова, вышелъ въ другую комнату, и, усѣвшись тамъ въ углѣ, сложивъ ноженки кренделемъ, стругалъ какой-то обрубокъ.

— Я, Лукинишна, письмо оставилъ въ залѣ, на столѣ; да, постой, я самъ тебѣ найду его, отвѣтилъ мальчикъ и, бросивъ въ сторону обрубокъ и большой складной ножъ, проворно вскочилъ и въ минуту очутился въ залѣ; увидѣвъ Василія Иванова, онъ подбѣжалъ къ нему и протянулъ ему свои губы, въ которыя громко чмокнулъ его Василій Ивановъ.

— А вы, все, баринъ, работаете; все стружите, да рѣжете: вишь сколько сору набросали, проговорилъ Васи



====page 3====



лій Ивановъ, заглядывая въ комнату, откуда выбѣжалъ мальчику.

— И, не говорите, Василій Ивановичъ, ужъ такая видно страсть у Константина Кузьмича; все бы онъ, что ни наесть, рѣзалъ ножичкомъ; я ему то и дѣло твержу, что обрѣжется, да въ толкъ ничего не беретъ; такой ужъ неслухъ, просто бѣда, ворчала старуха, стараясь придать своимъ словамъ нѣкоторую строгость, а, между тѣмъ, любовно поглядывала на мальчика, успѣвшаго, въ это время, вскарабкаться на колѣни къ Василію Иванову.

— Такъ, такъ, батюшка; ужъ не могъ не залѣзть на колѣни; ну, статочное ли дѣло обходиться такъ съ мужикомъ: вѣдь ты баринъ, Константинъ Кузьмичъ, говорила старуха мальчику; но тотъ, не слушая ея, одною рученкой обхватилъ шею Василія Иванова, а другою, съ особеннымъ удовольствіемъ, разглаживалъ его бороду.

— Константинъ Кузьмичъ, да куда-жъ положилъ письмецо-то? спрашивала мальчика Лукинишна, перешаривая всѣ углы и заглядывая даже подъ диванъ и стулья.

— Сейчасъ, сейчасъ Лукинишна, отвѣтилъ мальчикъ; проворно соскочивъ на полъ, на секунду онъ задумался и, вспомнивъ наконецъ куда швырнулъ письмо, подскочилъ къ столу и дернулъ, покрывавшую его, бѣлую, вязаную салфетку; двѣ сальныя свѣчи, въ высокихъ мѣдныхъ подсвѣчникахъ, упали на полъ и стеклышки разбились въ дребезги.

— Ну, такъ, ну, такъ, ворчала старуха, качая головой и поднимая съ пола, разломавшіяся на нѣсколько кусковъ, свѣчи.

— Экой, прости Господи, вѣтрогонъ ты, Константинъ Кузьмичъ, и что это изъ тебя выйдетъ, только Богу единому извѣстно. Нечего сказать радуетъ своего папеньку: то платье изорветъ, то въ грязи перепачкается



====page 4====



и словно трубочистомъ явится домой, а теперь поди-ка съ нимъ, какой пассажъ выкинулъ. Балуетъ тебя Кузьма Кузьмичъ, больно балуетъ, не къ добру это поведетъ; но мальчикъ, не слушая патетическаго монолога старухи, скакалъ передъ нею съ письмомъ въ рукѣ, заливаясь звонкимъ смѣхомъ, а ему вторилъ басовой хохотъ Василія Иванова.

— Тьфу, провалъ васъ возьми, ишь заливаются, пробормотала, сквозь зубы, старуха и вышла въ переднюю за щеткой, чтобы подмести разлетѣвшіеяся по полу осколки стекла.

— Экой вы, баринъ, въ самомъ дѣлѣ, озорникъ, обратился къ мальчику Василій Ивановъ, отирая, обшлагами сюртука, крупныя капли пота, выступившаго на лбу отъ сильнаго смѣха.

— И щетки-то на грѣхъ ннайду, слышался, за стѣной, голосъ старухи, а Кузьма Кузьмичъ того и гляди вернется изъ присутствія.

Мальчикъ, между тѣмъ, весело скакалъ по комнатѣ, какъ молодой козленокъ.

— Василій Иванычъ, голубчикъ, спрячь меня куда нибудь, обратился онъ къ Василію Иванову.

— Полно вамъ баловать-то; нешто не надоѣло, уговаривалъ его Василій Ивановъ; но мальчикъ успѣлъ уже приставить стулъ къ небольшому, стоявшему въ углу комнаты, близь дверей, шкапу, живо вскочилъ на стулъ и схватился обѣими рученками за верхній косякъ шкапа, но, не удержавшись, упалъ, опрокинувъ стулъ, передъ входящею, со щеткою въ рукѣ, старухой.

— Съ нами сила крестная! проговорила она испугавшись, и хотѣла было уже читать мальчику нотацію, но увидѣвъ, что тотъ сидитъ на полу и чуть не плачетъ, бросилась поднимать его, приговаривая: Константинъ



====page 5====



Кузьмичъ, голубчикъ мой, не ушибся ли родной? Дай посмотрю ножку-то, ишь ты ступить на нее не можешь. Мальчикъ дѣйствительно еле становился на ногу, но, преодолѣвъ боль и удержавъ готовыя брызнуть изъ глазъ его слезы, сдѣлалъ ш ага три и сѣлъ на стулъ.

— Ничего, ничего, Лукинишна, пройдетъ... несвязно бормоталъ онъ.

— Охъ, молодость, молодость, все шалить, да шалить, вѣдь не равенъ часъ, можетъ и худымъ кончиться: ну, колибъ сломалъ ногу? вотъ радость-то была бы намъ! говорила старуха, нѣжно посматривая на мальчика, который распрямлялъ ушибенную ногу и пробовалъ на нее встать.

— Прошло, право прошло, Лукинишна, тараторилъ мальчикъ; вотъ гляди: я вѣдь стою, право стою, — и дѣйствительно онъ ужъ стоялъ молодцомъ.

— А ты на меня не сердишься, Лукинишна?

— Да развѣ на тебя можно сердиться, голубчикъ ты мой, и старуха поцѣловала мальчика въ обѣ щеки.

Выметя комнату, она вспомнила про письмо и, не желая спросить о немъ Костю, чтобы не повторилась, пожалуй, опять прежняя исторія, стала шарить въ углахъ и заглядывать подъ стулья.

— Ты чего ищешь, Лукинишна, вѣрно письма? спрашивалъ ее мальчикъ, оно у меня въ карманѣ.

— Ну, ладно, ладно, покажь, родимый.

Мальчикъ вынулъ письмо изъ кармана своихъ ситцевыхъ, клѣтчатыхъ штанишекъ и подалъ его Василію Ивановичу; тотъ высморкался, разгладилъ бороду, крякнулъ и, сдѣлавъ серіозную мину, наконецъ началъ читать, по временамъ останавливаясь, чтобы разобрать попадавшіяся, нечетко написанныя, строки.

„Матушка моя...“



====page 6====



— Стой, стой, Василій Иванычъ, начало я ужъ прочелъ; вотъ смотри, егозилъ мальчикъ, показывая рученкой то слово въ письмѣ, на которомъ остановился, — съ этихъ мѣстъ читай.

— Ладно, ладно, отвѣтилъ улыбаясь Василій Ивановъ и продолжалъ:

„Проживаю я у того же хозяина; съ новаго года прибавилъ онъ мнѣ жалованья, а потому, теперича, получаю я отъ него будетъ безъ малаго рублей триста.“ Прочтя это Василій Ивановъ не могъ не остановиться и не высказать своего удивленія. — Эко житье, подумаешь, знатное въ Питерѣ-то! триста рублевъ получаетъ подмастерье, а здѣсь чего ужъ: самъ хозяинъ и столярничаю, почитай, нехуже питерцевъ, да и то въ годъ-то этакихъ денегъ не выручишь.

— Ну тамъ вѣдь другое дѣло, Василій Иванычъ, разсуждала Лукинишна, въ нашемъ городѣ только и есть енераловъ-то трое: губернаторъ, да еще два засѣдателя палатъ, а тамъ, слыхала я, цѣлыми улицами живутъ енералы, князья да графы; а ужъ такая знать, безпремѣнно, и деньги мастерамъ платитъ большія.

— Доподлинно такъ; эхъ, если бы воля, махнулъ бы въ Питеръ! Да и взаправду, что за житье-то здѣсь: говорятъ хлѣбъ дешевъ, хлѣбъ дешевъ... да вѣдь его надо-ть заработать; оно, конечно, хоша работа-то и есть, да все какая-то мелкота, да и наровятъ больше въ долгъ; къ иному ходишь, ходишь, подошвы у сапогъ протрешь, подкинешь подметки и тѣ сносишь, а все одинъ отвѣтъ: „подожди, заплачу“; особливо чиновники — завзятый народецъ: съ рѣдкаго изъ нихъ получишь за разъ, а все больше довольствуешься получкою по полтинѣ въ мѣсяцъ. — „Мы, говорятъ, и рады бы, да самъ знаешь, жалованья на чай не достаетъ, а доходишки не Богъ знаетъ



====page 7====



какіе, на нихъ-то не много разгуляешься“. — Не разгуляешься! проговорилъ съ сердцемъ Василій Ивановъ, — а кто велитъ заказывать небель на пружинѣ? коли нѣтъ денегъ, такъ и сиди на деревянныхъ стульяхъ.

— Охъ, Василій Иванычъ, грѣхъ тебѣ роптать на Господа, обратилась къ нему Лукинишна, — вѣдь ты безъ году недѣля переѣхалъ изъ деревни въ городъ, а, въ добрый часъ молвить, живешь почище многихъ чиновниковъ: вотъ у тебя каждый день щи съ говядиной, да каша, а въ праздникъ и пирогъ бываетъ, а посмотритко, какъ иное благородіе, по цѣлымъ недѣлямъ, пустыми щами пробавляется.

— Да... оно, пожалуй, такъ. Бога гнѣвить нечего, отвѣтилъ, закусивъ языкъ, Василій Ивановъ.

На дворѣ послышался визгъ собаки; мальчикъ взглянулъ въ окно и, увидѣвъ человѣка, передъ которымъ прыгала почти до плечъ, визжавшая отъ радости, дворовая собака, выбѣжалъ во дворъ безъ шапки, чуть не сбивъ съ ногъ Лукинишну, крича во всѣ легкія: „папка идетъ, папка идетъ!“

— Ахъ ты, Господи, а я еще и на столъ не накрыла, засуетилась Лукинишна.

Василій И вановъ всталъ, одернулъ длиннополый свой сюртукъ, разгладилъ бороду, обѣими руками провелъ по волосамъ, положилъ письмо на столъ и принялъ почтительную позу.

II.

— Здорово, Василій Иванычъ, входя въ комнату, обратился къ Василію Иванову Кузьма Кузьмичъ Грубинъ — такъ звали отца Кости.



====page 8====



— Здравствуйте, ваше благородіе, Кузьма Кузьмичъ; а я мимо шелъ, да думаю, дай зайду, да покалякаю, отвѣтилъ Василій Ивановъ, низко кланяясь и пожимая, протянутую ему Трубинымъ, руку.

— И ладно, спасибо, что не забываешь. Экая погодка: теплынь такая, что хоть безъ сюртука ходи, проговорилъ Кузьма Кузьмичъ, передавая Костѣ палку и фуражку; тотъ, повертѣвъ палку въ рукахъ, поставилъ ее въ уголъ и навѣсилъ на нее фуражку.

— Какъ ты поживаешь, Василій Иванычъ? Да что ты все стоишь, вырости, вѣрно, хочешь? Садись-ка рядкомъ, обратился Трубинъ къ Василію Иванову.

— Ничего-съ, мы и постоимъ, отвѣтилъ Василій Ивановъ.

— Да полно же. Садись, настаивалъ Трубинъ.

Василій Ивановъ поклонился, крякнулъ и сѣлъ возлѣ Трубина, положивъ обѣ руки на колѣни.

— Какъ поживаешь? спрашивалъ его Трубинъ.

— По маленьку-съ. Богъ милуетъ. Позавчера подрядъ взялъ: поставить двери и рамы въ домъ, что у васъ на задахъ отстраивается, отвѣтилъ Василій Ивановъ.

— А за много-ли? обратился къ нему Трубинъ.

— Да за 300 рублевъ. Цѣна хорошая.

— Папка, панка! Лукинишна письмо отъ Петра получила. Онъ здоровъ; ему денегъ прибавили, тараторилъ Костя, перебирая рученкой пуговицы на сюртукѣ отца.

— Ну и слава Богу, отвѣтилъ Трубинъ.

Василій Ивановъ приподнялся съ креселъ.

— Это куда? обратился къ нему Трубинъ.

— Да мнѣ пора и до дома, отвѣтилъ Василій Ивановъ.

— Вздоръ, вздоръ, пообѣдай съ нами, уговаривалъ его Трубинъ.

— Я уже обѣдалъ.



====page 9====



— Ну, такъ посиди, поболтаемъ. Лукинишна, чтобы ты намъ водочки дала, обратился Грубинъ къ Лукинишнѣ, разставлявшей приборы на столѣ.

— Сейчасъ, отозвалась Лукинишна; и принеся, на маленькомъ подносѣ, графинъ съ водкою, двѣ рюмки и на тарелкѣ черный хлѣбъ и, нарѣзанные ломтиками, соленые огурцы, поставила закуску на окно.

— Попробуй-ка полынной — это издѣліе Лукинишны; водочка забористая, обратился Грубинъ къ Василію Иванову, наливъ ему рюмку водки.

Василій Ивановъ взялъ двумя пальцами рюмку и проговоривъ: „желаю здравствовать“ отвѣсилъ цоклонъ, выпилъ не залпомъ, а по немногу, какъ человѣкъ, понимающій смакъ въ водкѣ, и, поставивъ осторожно рюмку на подносъ, откашлянулся, отеръ губы ладонью и закусилъ кусочкомъ чернаго хлѣба. Кузьма Кузьмичъ, въ свою очередь, тоже выпилъ рюмку водки.

— Папка, дай мнѣ, обратился Костя къ отцу.

— И ты туда же, молокососъ. Ну, на, отвѣтилъ Кузьма Кузьмичъ и, наливъ нѣсколько капель водки въ рюмку, подалъ ее сыну. Костя проглотилъ и сморщился.

— Что не нравится? спросилъ его Кузьма Кузьмичъ.

— Горько. Какъ ты это пьешь такую дрянь, отвѣтилъ Костя, сдѣлавъ гримасу.

Сѣли за столъ.

— Такъ дѣла твои ладно идутъ? спрашивалъ Кузьма Кузьмичъ Василія Иванова, подавая ему налитую тарелку супу.

— Да какъ вамъ доложить: ни шатко, ни валко, ни на сторону. Оно можно бы жить, да вотъ что неладно: сегодня я живу, имѣю мастерскую, а что завтра со мною будетъ, въ томъ неизвѣстенъ.

— Экой ты, чудакъ, какой! что еще хотѣлъ знать. Конечно

====page 10====



никто не можетъ знать будущаго, обратился Кузьма Кузьмичъ къ Василію Иванову, пережевывая кусокъ говядины.

— Вы не такъ меня, Кузьма Кузьмичъ, поняли. Не въ томъ дѣло. Вѣстимо все въ руцѣ Божіей. Да не отъ одного Бога нашъ братъ крѣпостной зависитъ. Вотъ хоть къ примѣру взять меня: сегодня я здѣсь, держу мастеровыхъ, имѣю кой-какіе заказы, живу и охъ не молвлю, а завтра вдругъ пришлетъ приказаніе баринъ, т. е., не баринъ — онъ вѣдь у насъ все въ Питерѣ проживаетъ — а управляющій, воротись, дескать, въ деревню; „вотъ тебѣ бабушка и Юрьевъ день,“ отвѣчалъ Василій Ивановъ.

— Будто ужъ у васъ такой управляющій? Спросилъ его Кузьма Кузьмичъ.

— Не накажи Богъ какой! что ни наесть злющій. Позапрошлый годъ, какъ я вздумалъ въ городъ переѣхать, такъ, почитай, цѣлыё полгода кланялся ему. На силу то разрѣшилъ и то, нехристь, десятирублевую стянулъ, да оброку надбавилъ: прежде платилъ съ тягла двадцать рублевъ и землею пользовался, а нонече безъ земли плачу тридцать пять; глядишь, на будущій годъ, опять прибавитъ — вотъ какова наш а жизнь-то! А поди жалься: до барина далеко, да и вѣру онъ въ нашего нѣмца большую имѣетъ. — Посмотрѣть-то на нашихъ мужиковъ, такъ сердце кровью обольется: въ конецъ раззорились; у рѣденькаго лошадка, да пара коровенокъ, а иной голъ, какъ соколъ. — Вотъ, къ примѣру сказать, былъ у насъ одинъ мужикъ, напервой богачъ въ селеніи, лѣсомъ торговалъ, сплавлялъ его по Волгѣ, въ низовые города; началъ онъ съ небольшаго, съ пятисотъ рублевъ; да такое ему счастье потекло, что въ пять лѣтъ тысячъ десятокъ наторговалъ: бывало, какъ ни сгонитъ лѣсъ, 



====page 11====



цѣны-то, въ низовыхъ городахъ, стоятъ презнатныя; смотришь — тамъ городъ погорѣлъ; хлѣба уродились богатѣющія: лѣсъ-отъ зубами хватаю тъ. Жилъ онъ съ лѣсничими въ ладу; наѣдутъ они, онъ ихъ аршинными стерлядями подчуетъ, шипучкой, да радужными ублаготворяетъ; скупердяй былъ, а тутъ, ужъ не жалѣлъ, одно слово коммерческій былъ человѣкъ. Справитъ бывало билетъ на тысячу деревъ, а гонитъ четыре: въ матушкѣ казнѣ лѣсу-то много — и все ему съ рукъ сходило. Нѣмцу нашему стало зазорно, и почалъ онъ на него зубы точить. Ты, говоритъ Пантелѣй — такъ звали мужика — богатъ, чай можешь и мнѣ удѣлить малую толику; мужикъ-то былъ съ норовомъ: „а за какую рожу я съ тобой дѣлиться долженъ; нешто мы съ тобою въ долѣ торгуемъ,“ отвѣтилъ онъ нѣмцу; нѣмецъ смолчалъ, притихъ; только, бывало, какъ увидитъ Пантелѣя, такъ ажно позеленѣетъ въ лицѣ. Дождался онъ конца зимы, да передъ весной и доѣхалъ мужика, т. е. вотъ какъ: въ конецъ раззорилъ. Извѣстно лѣсопромышленники торгуютъ не то что на весь свой капиталъ, а еще займуютъ у другихъ, да и то въ лѣсъ всадятъ. Вотъ, батюшка Кузьма Кузьмичъ, Пантелѣй выправилъ, какъ обнаковенно, билетъ на казенный лѣсъ, подрядилъ рабочихъ и послалъ ихъ съ прикащикомъ на вырубку; наступило время сплава, Пантелѣй наровилъ и самъ туда поѣхать, такъ какъ это самое важнѣйшее дѣло для лѣсныхъ торговцевъ: сплошай, да пропусти день — другой, такъ всего капитала можно рѣшиться. Нѣмецъ-то, чтобъ ему пусто было, возьми да и задержи его; тотъ туда, сюда и деньги-то ему сулитъ — нѣтъ, ничего не беретъ. Дождался нѣмецъ, когда вода на убыль пошла, въ то время и билетъ Пантелѣю выдалъ. Пріѣзжаетъ Пантелѣй на мѣсто сплава, такъ и ахнулъ: больше половины



====page 12====



вырубки на мѣстѣ въ лѣсу лежитъ, а вода спала, надо наймовать рабочихъ лѣсъ волочить, тутъ ужъ не до барышей: дай Богъ нанѣтъ сойти; все это справилъ Пантелѣй, но, съ проволочкой, времени утекло много, лѣсъ гнали поздно осенью, а тутъ застигни еще буря и разнесло его во всѣ стороны: гдѣ бревно, гдѣ десятокъ, а гдѣ и сто въ затонахъ матушки Волги; вотъ и ищи лѣсъ-то. Такъ всего капитала и рѣшился. Опосля спился съ горя. — Такъ-то, батюшка, Кузьма Кузьмичъ, вотъ наша жизнь-то; своимъ ничего не зови: дѣти и то не наши; приглянулась дѣвка барину, или управляющему и тащ утъ ее на барской дворъ, а тамъ ужъ, вѣстимо, чѣмъ дѣло кончается; поди, опосля, судись: бунтовщикомъ опорочутъ, — неровенъ часъ и на поселеніе угодишь.

— И нашему житью не завидуй, Василій Иванычъ: понравился и ладно, а не потрафилъ, такъ уволятъ тебя и вся недолга. А къ намъ новый начальникъ пріѣхалъ:

генералъ Любимовъ; завтра представляться будемъ.

— Это для него значитъ квартиру отдѣлываютъ, въ домѣ, что на задахъ у васъ? Мнѣ сказывалъ хозяинъ дома, что для какого-то пріѣзжаго енерала.

— Должно быть для него. Лукинишна, а ты приготовь къ завтрему мундиръ, да почисти его хорошенько, обратился Грубинъ къ Лукинишнѣ.

— Ладно, родной, ладно, отвѣтила та, убирая со стола.

— Ну, прощайте батюшка, Кузьма Кузьмичъ; къ намъ милости просимъ, обратился Василій Ивановъ къ Трубину.

— Какъ время будетъ зайду, отвѣтилъ Грубинъ, протягивая Василію Иванову руку.

— Я съ тобой пойду, Василій Иванычъ, подожди, только фуражку возьму, егозилъ Костя.



====page 13====



— Пойдемъ, Константинъ Кузьмичъ, — только чуръ не баловать.

Перезъ полчаса Костя смирнехонько сидѣлъ въ мастерской Василія Иванова, прилаживая крышку къ небольшой шкатулкѣ.

III.

Слѣдующій день былъ днемъ воскреснымъ; чиновники палаты должны были собраться въ 1 0 часовъ въ присутствіе, въ полной формѣ. Кузьма Кузьмичъ пришелъ изъ первыхъ; къ назначенному часу всѣ были уже въ сборѣ и гурьбой, подъ предводительствомъ толстѣйшаго и вѣчно пыхтѣвшаго Товарища Предсѣдателя, потянулись къ Любимову.

Любимовъ занималъ одинъ изъ лучшихъ домовъ въ городѣ. Лѣстница, ведущая въ бель-этажъ, была покрыта широкимъ пунцоваго цвѣта ковромъ, съ букетами. Многимъ чиновникамъ, привыкшимъ во всякое время года ходить безъ калошъ, стоило не малыхъ трудовъ обчистить сапоги шарканьемъ о мѣдную щеколду, устроенную, для подобной процедуры, въ сѣняхъ; нѣкоторые и за тѣмъ не рѣшались ступить на коверъ, не обтеревъ предварительно сапогъ пестрыми носовыми платками, поднимаясь же по лѣстницѣ, старались держаться болѣе боковъ ея, гдѣ каменныя ступени оставались незакрытыми ковромъ. Въ пріемной встрѣтилъ чиновниковъ лакей во фракѣ, бѣломъ галстухѣ и бѣлыхъ нитяныхъ перчаткахъ.

— Можно видѣть его превосходительство? Обратился къ нему, отдуваясь и пыхтя, толстѣйшій Товарищъ Предсѣдателя.



====page 14====



— Генералъ еще бреется. Подождите, я сейчасъ доложу, отвѣтилъ ему лакей и вышелъ въ дверь, ведущую въ залъ.

— Какъ-съ, по чинамъ прикажете встать или по мѣстамъ? егозилъ передъ Товарищемъ Предсѣдателя маленькій, вертлявый экзекуторъ.

— Станьте, г-да, по чинамъ, обратился тотъ къ чиновникамъ.

Всѣ стали размѣщаться по своимъ мѣстамъ.

— Что же вы, П етръ Петровичъ, не на своемъ мѣстѣ, обратился Товарищъ къ высокаго роста брюнету съ большимъ греческимъ носомъ, служившимъ вывѣскою его азіатскаго происхожденія.

— Я-съ? я думалъ, что мнѣ здѣсь слѣдуетъ, отвѣтилъ чиновникъ и поправилъ, висѣвшій на груди его, Станиславскій крестикъ.

— Здѣсь стоятъ 8-го класса, а вы ужъ перейдите вотъ сюда, проговорилъ Товарищъ и указалъ чиновнику съ большимъ носомъ мѣсто, гдѣ надобно было ему стать.

Минутъ черезъ 10 двери залы распахнулись и послышался легкій, начальническій кашель, имѣвшій магическое дѣйствіе на чиновниковъ, которые тотчасъ стали одергивать полы у мундировъ, поправлять воротники, приглаживать волосы и вытягиваться въ струнку.

— Въ пріемную вошелъ Любимовъ. Съ перваго взгляда нельзя ему было дать болѣе 35 лѣтъ; съ короткоостриженными, гладко приглаженными волосами, небольшими бакенбардами, онъ былъ довольно высокаго роста и держался прямо; мундиръ смотрѣлъ съ иголочки, на лѣвой сторонѣ груди блестѣла звѣзда, черезъ плечо была перекинута красная, съ бѣлыми ободочками, лента, на шеѣ висѣлъ крестъ вишневаго цвѣта, а между второй



====page 15====



и третьей пуговицами высунулась корона другаго креста; изъ подъ ленты выглядывала часть вѣнка пряжки, цифры же, гласившія о числѣ лѣтъ, проведенныхъ Любимовымъ на службѣ, покоились подъ лентой.

— Здравствуйте, г-да! Очень радъ, что мнѣ приходится служить съ вами... я такъ много слышалъ о васъ хорошаго, что, признаюсь, заранѣе увѣренъ въ томъ удовольствіи, которое доставитъ мнѣ служба съ вами, милостиво обратился Любимовъ къ чиновникамъ, вѣжливо раскланявшись. У многихъ чиновниковъ на душѣ стало легче и они подумали: „какой добрый начальникъ; это онъ на видъ только сентябремъ такимъ смотритъ.“

— Главное въ чиновникахъ, г-да, честность убѣжденій, продолжалъ Любимовъ. Мы должны служить Царю и отечеству вѣрой и правдой, по присягѣ, и каждаго, кто не исполняетъ этого и дозволяетъ себѣ лихоимство, иначе нельзя назвать какъ человѣкомъ неблагороднымъ и зловреднымъ.

У нѣкоторыхъ чиновниковъ, при этихъ словахъ, задрожали поджилки.

— Я, вѣдь, это говорю къ слову, будучи увѣренъ, что изъ васъ каждый сочувствуетъ стремленію къ истинѣ, къ самоусовершенствованію.

— Теперь, когда вы знаете мой взглядъ на службу, позвольте, г-да, съ вами познакомиться.

Каждаго чиновника, начиная съ толстѣйшаго своего товарища до вертляваго экзекутора, Любимовъ распросилъ о чинѣ, о мѣстѣ занимаемомъ, нѣкоторымъ же задалъ вопросы въ родѣ слѣдующихъ: вы женаты, есть увасъ дѣти, когда получили крестъ и проч. Каждому подалъ правую руку, обтянутую въ лайковую перчатку, перчатку же съ лѣвой держалъ онъ въ рукѣ. Переговоривъ



====page 16====



съ чиновниками, приказалъ написать постановленіе о вступленіи его, съ слѣдующаго дня, въ должность и поклонился, что на языкѣ начальническомъ значитъ: убирайтесь! Чиновники спустились съ лѣстницы и успѣли уже выйти на улицу, а толстѣйшій товарищъ стоялъ еще на первой съ верху ступени, въ ожиданіи не вернетъ ли его Любимовъ; простоявъ минуты съ три, онъ ушелъ сильно взволнованный пріемомъ Любимова, оказаннымъ ему, товарищу предсѣдателя, наравнѣ съ прочими чиновниками.

— Кузьма Кузьмичъ! кричалъ онъ Грубину, отставшему отъ прочихъ чиновниковъ, да постойте, васъ не догонишь.

Кузьма Кузьмичъ остановился; товарищъ догналъ его и пошелъ вмѣстѣ съ нимъ.

— Ну, что Кузьма Кузьмичъ, каковъ нашъ новый-то? обратился онъ къ Грубину.

— Кто его разберетъ: начальникъ важный и, судя по словамъ, честный, отвѣтилъ Грубинъ.

— Да, вѣдь я думаю, это только на словахъ, утѣшалъ себя толстѣйшій товарищъ, которому крайне хотѣлось, чтобы это было дѣйствительно на словахъ, а не

на дѣлѣ.

— А можетъ быть, въ самомъ дѣлѣ, хоть одинъ попадется честный, вѣдь съ прежнимъ-то, сказать по правдѣ, куда какъ трудно было.

— Да отчего же трудно? очень хорошій былъ человѣкъ, можетъ и вспомянемъ его.

— Карманъ свой очень любилъ... жаденъ былъ, проговорилъ Грубинъ.

Товарищъ закусилъ языкъ и скользнулъ въ первый переулокъ.



====page 17====



Кузьма Кузьмичъ воротился домой въ веселомъ настроеніи. Ему понравился Любимовъ, въ особенности слова его о честности. Въ первый разъ въ жизни пришлось ему встрѣтить подобнаго начальника. Лукинишна, скидывая шинель съ Кузьмы Кузьмича, замѣтила, что онъ, какъ говорится, былъ въ своей тарелкѣ.

— Ну-съ, Лукинишна, были мы и у новаго начальника. Голова, матушка, однимъ словомъ голова, умный, такой важный, генералъ, а какой привѣтливый: каждому изъ нашей братіи — мелюзгѣ руку подалъ, говорилъ Кузьма Кузьмичъ.

— Слава Богу, что Господь послалъ хорошаго человѣка, отвѣтила та.

— А гдѣ же Костюшка? спросилъ Грубинъ.

— Къ обѣдни въ соборъ побѣжалъ. Ты знаешь, ему тамъ пѣніе архіерейскихъ

пѣвчихъ нравится, отвѣтила Лукинишна.

— А вѣдь славный у меня Костюшка, говорилъ Кузьма Кузьмичъ, самодовольно улыбаясь и понюхивая, изъ черепаховой табакерки, березинскаго.

— Ужъ что и говорить: золотой ребенокъ, озорникъ только большой, ну, да кто въ молодости не шаливалъ; на то и живутъ дѣти, чтобы баловаться. За одно его не люблю: соритъ много въ горницѣ. Вотъ сегодня, какъ ты со двора, Кузьма Кузьмичъ, такъ онъ спозаранку усѣлся въ уголъ и все стругалъ да рѣзалъ; какую-то шкатулку работаетъ. Я, говоритъ, хочу подарить ее папкѣ, въ день имянинъ. Заказывалъ мнѣ не говорить тебѣ, а я-то хорош а и выболтала. И шкатулку, на образецъ, выпросилъ у Василія Иванова; за тѣмъ опомнясь, и бѣгалъ туда. Смѣхъ смотрѣть беретъ, какъ онъ, махонькими рученками, разные въ шкатулкѣ ящики да перегородки ладитъ. Шкатулку-то не совладать бы ему



====page 18====



самому сдѣлать, такъ Василій Ивановъ помогъ. Вѣрно, кто къ чему способенъ, такъ тому и дѣло въ руки дается, говорила Лукинишна.

— Каждую минуту въ душѣ прошу Господа, чтобы онъ сохранилъ моего Костюшку; вѣдь онъ одно мое утѣшеніе на свѣтѣ. Что еслибъ его у меня не было? страшно подумать, кажется съ тоски давно бы умеръ, — и Грубинъ смигнулъ навернувшіяся на глаза слезы.

IV.

Кузьма Кузьмичъ Грубинъ служилъ въ городѣ * столоначальникомъ, въ одномъ изъ присутственныхъ мѣстъ. Это былъ худощавый, довольно еще бодрый старичокъ, небольшаго роста, съ узкою, продолговатою отъ затылка до лба лысиною, свѣтлорусыми, мягкими волосами, въ которыхъ начинала, кой-гдѣ, пробиваться сѣдина, съ небольшими сѣрыми, часто моргающими глазами, прямымъ носомъ, высокимъ лбомъ, покрытымъ морщинами, тонкими губами и острымъ выдавшимся подбородкомъ. На человѣка, встрѣчавшаго его въ первый разъ, онъ производилъ скорѣе невыгодное впечатлѣніе; но сходившіеся съ нимъ покороче невольно привязывались къ нему и уважали его.

Обучался Грубинъ въ своей юности, какъ говорится, на мѣдный грошъ. Отецъ его, русскій дворянинъ одной изъ губерній средней полосы Россіи, пожавъ лавры въ двѣнадцатомъ году, въ чинѣ поручика вышелъ въ отставку и съ тѣхъ поръ постоянно проживалъ въ небольшой своей деревушкѣ; мало заботился онъ о воспитаніи сына, да, правду сказать, помѣщику и некогда было



====page 19====



заняться этимъ дѣломъ: псовая охота, дѣвичья, кулебяки, настойки и пуховики на столько завладѣли имъ, что внѣ ихъ онъ ничего не видѣлъ и ничего не слышалъ. Читать, писать и начальнымъ правиламъ ариѳметики Кузьма Кузьмичъ научился у своей матери, женщины доброй и, по тогдашнему времени, довольно образованной, а законъ Бож ій преподавалъ ему дьяконъ села сосѣдняго. Минуло Грубину тринадцать лѣтъ, когда мать его умерла и воспитаніе его окончилось. Отецъ его, послѣ смерти жены, сталъ больше придерживаться чарочки, и года черезъ три, въ одинъ жаркій, Іюньскій день, покушавъ черезъ чуръ плотно, съ приличнымъ возліяніемъ, вдругъ почувствовалъ словно его кто нибудь пудовымъ молотомъ по лбу ударилъ, зашатался, схватился руками за голову и хлопнулся на полъ. Доморощенный фельдшеръ успѣлъ прибѣжать во время и пустилъ кровь: баринъ ожилъ; но съ тѣхъ поръ не могъ уже шевельнуть половиною своего раздобрѣвшаго туловища: съ нимъ сдѣлался параличъ. Такъ прожилъ онъ еще три года, отправивъ сына, не задолго до своей кончины, въ ближайшій уѣздный городъ, на царскую службу, въ земскій судъ.

Такимъ образомъ Кузьма Кузьмичъ, на семнадцатомъ году, остался одинъ одинешенекъ и, поневолѣ, долженъ былъ заботиться о себѣ самъ; былъ у него дядя, со стороны матери, служившій гдѣ-то на Кавказѣ, но о немъ, нѣсколько уже лѣтъ, не было ни слуху, ни духу.

Привыкнувъ съ зари до зари бѣгать съ мальчишками и дѣвченками по деревнѣ, полямъ и лѣсамъ, Кузьма Кузьмичъ совершенно неожиданно очутился въ другой сферѣ: деревенскій просторъ замѣнила маленькая, грязная комнатка; вмѣсто золотистыхъ колосьевъ ржи лѣзли въ глаза запыленныя кипы бумагъ; вмѣсто зеленѣющихъ вершинъ



====page 20====



деревьевъ — торчали испитыя лица приказныхъ, съ взъерошенными волосами... Защемило сердце у Кузьмы Кузьмича отъ такой перемѣны... да дѣлать было нечего — воротиться въ деревню было нельзя: вслѣдствіе безалаберной жизни отца его, не умѣвшаго по одежкѣ протягивать ножки, она была заложена и перезаложена, и, послѣ смерти отца, взята въ опеку и должна была продаваться съ молотка; пробить дорогу другую, вмѣсто чиновничьей, не доставало ни образованія, ни опытности. — Подумалъ, подумалъ Кузьма Кузьмичъ, горько поплакалъ въ тихомолку, да и принялся усердно ходить въ присутствіе, и, въ качествѣ писца, получая пять рублей ассигнаціями въ мѣсяцъ, немилосердно заскрипѣлъ перомъ по сѣрой бумагѣ...

Говоритъ пословица: „съ волками жить — по волчьи выть;“ справедливость ея Кузьма Кузьмичъ испыталъ на себѣ: отъ природы склонный къ добру, сначала онъ съ омерзеніемъ смотрѣлъ на неправду, совершаемую сплошь и рядомъ, передъ его глазами, судейскими крючкотворами, и долго не могъ понять того хладнокровія, съ какимъ они протягивали руку просителямъ, за полученіемъ приношенія... но, мало по малу, глазъ свыкся съ предметами, ежедневно ему представлявшимися, а къ тому же и нужда заговорила все шибче и шибче... и вотъ Кузьма Кузьмичъ началъ слѣдовать общему примѣру... Положеніе его въ матеріальномъ отношеніи, вслѣдствіе совершившейся съ нимъ нравственной перемѣны, замѣтно улучшилось: старый сюртукъ, съ протертыми локтями, замѣненъ былъ новымъ, не лѣзли пальцы изъ сапогъ, какъ это случалось прежде; въ занимаемой имъ у одной мѣщанки, на краю города, комнаткѣ, кромѣ стоявшихъ тутъ дивана, обитаго замаслянымъ и, въ двухъ мѣстахъ, порваннымъ холстомъ, и некрашеныхъ



====page 21====



стула и стола, появились еще три стула и столъ подъ красное дерево; диванъ прикрылъ свою наготу ситцемъ, а осколокъ зеркальца, одиноко висѣвшій, въ простѣнкѣ между окнами, замѣненъ былъ небольшимъ зеркаломъ, въ деревянной, широкой, съ золотыми разводами, рамѣ, по бокамъ котораго, на стѣнѣ, красовались теперь двѣ гравированныя картинки, представляющія два какіе-то сельскіе вида. Стали понавѣдываться къ Кузьмѣ Кузьмичу и служащіе съ нимъ въ судѣ канцеляристы, расчитывавшіе всегда найти у него и закуску и стаканъ чаю; впрочемъ, Кузьма Кузьмичъ не любилъ ихъ компаніи, хотя самъ и не прочь былъ выпить; тихому нраву его не нравились попойки, оканчивавшіяся нерѣдко дракой. Впродолженіе четырехлѣтней службы въ судѣ, онъ ни разу не былъ замѣченъ ни въ какомъ дурномъ поступкѣ. Усердная его служба обратила на него вниманіе исправника, предложившаго ему поступить къ нему письмоводителемъ. И вотъ, Кузьма Кузьмичъ сталъ, на новомъ поприщѣ, разъѣзжать съ своимъ начальникомъ по уѣзду, да, при каждомъ дѣлѣ, обирать съ крестьянъ деньги. Исправникъ, былъ завзятый мошенникъ и обладалъ богатою фантазіею, которую онъ очень усердно и кстати прилагалъ къ производившимся у него дѣламъ: онъ не производилъ слѣдствій, а сочинялъ ихъ по вдохновенію; кто побогаче, да побольше дастъ, тотъ и выходилъ чистымъ изъ грязи, а бѣднякъ, будь невиненъ, какъ голубь, оставался виноватымъ. Зажиточнымъ крестьянамъ было житье при такомъ сочинителѣ: твори себѣ, что хочешь, только поплатись и все сойдетъ съ рукъ, а бѣднякамъ хотя и приходилось жутко, да пикнуть они не смѣли; къ тому же исправника поддерживало благородное дворянство; да и какъ же помѣщикамъ было разстаться съ такимъ сокровищемъ: удавится ли



====page 22====



дѣвка отъ систематическаго ежедневнаго колоченья, сгоритъ ли водяная мельница, взятая помѣщикомъ въ казнѣ въ аренду, — добрый исправникъ тотчасъ поспѣшитъ на помощь ближнему и ужъ такъ обдѣлаетъ дѣльце, что хоть самъ Соломонъ прочти его отъ доски до доски, такъ и тотъ останется въ наивномъ убѣжденіи, что дѣвка удавилась въ сумасшествіи, безъ всякой посторонней причины, а мельница сгорѣла отъ молніи, хотя пожаръ случился и въ зимнее время. Многіе изъ товарищей Кузьмы Кузьмича сильно завидовали тепленькому его мѣстечку. Спустя полгода своей службы, при сочинителѣ — исправникѣ, Грубинъ получилъ чинъ коллежскаго регистратора; начальникъ его не могъ нахвалиться имъ; но вдругъ случилось въ уѣздѣ одно происшествіе, имѣвшее неожиданное вліяніе на дальнѣйшую судьбу Грубина.

V.

Въ двадцати верстахъ отъ уѣзднаго городка, гдѣ служилъ Кузьма Кузьмичъ, находились двѣ деревни казеннаго вѣдомства: Прокшина и Прокудина; крестьяне этихъ селеній пахотной земли имѣли вдоволь, въ -лѣсѣ тоже не нуждались, только лугами были обижены; за то и дорожили же они каждымъ клочкомъ покоса, въ особенности небольшимъ количествомъ луговъ поемныхъ; изъ за послѣднихъ между ними постоянно происходили споры и ссоры, нерѣдко оканчивавшіеся ожесточенной дракой. Лѣтъ уже десять сряду Прокшинцы и Прокудинцы жаловались другъ на друга, то въ палату, то губернатору, а иной разъ и выше о неправильномъ



====page 23====



владѣніи поемными покосами, лежавшими по протекавшей, между землями этихъ селеній, небольшой рѣчкѣ; но дѣло о лугахъ все тянулось, да тянулось. Рѣдкій годъ проходилъ безъ того, чтобы не наѣхалъ къ нимъ землемѣръ; пріѣдетъ, осмотритъ, иной и всю землю измѣритъ, соберетъ окольныхъ жителей, распроситъ ихъ, гдѣ граница луговъ Прокшинскихъ и гдѣ Прокудинскихъ, рѣшитъ, что Прокшинцы неправильно владѣютъ нѣсколькими десятинами покосовъ, принадлежащихъ Прокудинцамъ, укажетъ тѣмъ и другимъ настоящую межу и поставитъ столбы; кажется бы и дѣлу конецъ, — такъ нѣтъ: только что землемѣръ изъ деревни, какъ Прокшинцы шлютъ на него жалобу въ палату, а Прокудинцевъ, появившихся, по удостовѣренію землемѣра, на принадлежащихъ имъ лугахъ, спроваживаютъ дубьемъ, да кольями. Приходитъ опять лѣто и опять посылаютъ другаго землемѣра повѣрять дѣйствія перваго; этотъ опять мѣряетъ пашню, лѣса и луга, опять собираетъ понятыхъ и рѣшивъ, что не Прокшинцы обидѣли Прокудинцевъ, а эти послѣдніе захватили луга Прокшинцевъ, проведетъ новую межу и столбы переставитъ, тогда П рокудинцы, въ свою очередь, начинаютъ искъ; сколько дракъ случалось на этихъ покосахъ, такъ и не перечтешь! Однажды трое крестьянъ деревни Прокшиной косили сѣно на спорныхъ лугахъ; изъ нихъ двое считались самыми зажиточными мужиками въ деревнѣ, а третій, парень лѣтъ 18, имѣвшій родни только старуху мать, проживалъ у одного изъ этихъ крестьянъ въ работникахъ; приходятъ двое мужиковъ Прокудинскихъ и на тѣхъ же лугахъ начинаютъ косьбу; Прокшинцы полѣзли съ ними въ драку, да такъ отработали одного изъ нихъ, что тутъ же и уложили на мѣстѣ. Дѣло вышло скверное: наѣхало слѣдствіе въ лицѣ сочинителя — исправника и



====page 24====



скромнаго при немъ письмоводителя, Кузьмы Кузьмича.

Исправникъ тотчасъ смѣкнулъ, что мужики Прокшинскіе — богатые, значитъ пожива будетъ. Призываетъ онъ главнаго виновника и говоритъ ему: „виноватъ ты, голубчикъ, Степанъ Парамонычъ,» — такъ звали мужика, совершившаго убійство — исправникъ всегда очень ласково обращался съ крестьянами, въ особенности съ тѣми, которыхъ постигала бѣда — „виноватъ, родной. Ну, что дѣлать, врагъ рода человѣческаго попуталъ. Жаль мнѣ тебя, больно жаль, да дѣлать-то нечего.“ Степанъ Парамоновъ, зная хорошо, что отъ исправника словами не отвертишься и не надуешь его, отвѣчаетъ, кланяясь ему въ ноги: „не погуби, ваш е благородіе, будь отцемъ — благодѣтелемъ, заставь за себя Богу молить.“

— Жаль, жаль тебя, родимый... не ждалъ, не гадалъ мужикъ, и въ острогъ попалъ и въ сибирь угодилъ; то-то, чай, дѣтки-то твои горевать станутъ; а хозяйка-то молодая — кажись ты о Покровѣ въ другорядь обратился — съ тоски, бѣдная, изведется, оченьки всѣ выплачетъ.

Крестьянинъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ и только кланялся въ ноги исправнику, да изрѣдка взглядывалъ на Кузьму Кузьмича, чинившаго въ то время перо и равнодушно пропускавшаго мимо ушей сладкія рѣчи своего начальника; видно было, что Кузьма Кузьмичъ не въ первый разъ слышалъ ихъ.

— Встань, встань, Степанъ Парамонычъ, продолжалъ

исправникъ. Вѣдь, вотъ, подумаешь жизнь-то человѣческая: живешь, живешь и все-то у тебя есть — и хозяйка знатная и дѣтки, и достаткомъ Богъ не обидѣлъ, а глядь и сгибъ человѣкъ, сгибъ не за полушку... Кузьма Кузьмичъ, пошли-ка сотскаго, обратился онъ къ письмоводителю. Кузьма Кузьмичъ положилъ перо и перочин



====page 25====



ный ножичекъ на столъ, медленно поднялся съ лавки и вышелъ изъ избы. 

По уходѣ Кузьмы Кузьмича, у Степана Парамонова немножко отлегло отъ сердца; онъ всталъ съ колѣнъ, осмотрѣлся вокругъ и, увидѣвъ, что въ избѣ, кромѣ исправника да его, постороннихъ никого не было, подошелъ поближе къ исправнику.

— Не погуби, отецъ, выручи изъ бѣды, бѣсъ, вѣдь, попуталъ... ничего не пожалѣю... упрашивалъ исправника Степанъ Парамоновъ.

— Жаль, жаль человѣка, вотъ подлинно кому ужъ на роду написано... отъ судьбы своей не убѣжишь, бормоталъ сквозь зубы исправникъ, придвигая къ себѣ бумагу, перо и чернильницу.

— Сто рублевъ... тихо проговорилъ Степанъ Парамоновъ и, вытащивъ изъ праваго кармана своихъ синихъ портковъ кожаный кошель, сталъ его и руками и зубами развязывать, поставивъ одну ногу на лавку.

Исправникъ цѣдилъ сквозь зубы: „жаль, жаль человѣка.“

— Полторы сотни! крѣпко вздохнувъ, сказалъ Степанъ Парамоновъ.

— Неждалъ-негадалъ, родимый, а глядишь и въ острогъ попалъ... продолжалъ исправникъ.

Крестьянинъ крякнулъ и, злобно посмотрѣвъ на исправника, высыпалъ въ шапку изъ кошеля всѣ деньги, какія тамъ находились и началъ считать. Въ это время Кузьма Кузьмичъ отворилъ было дверь, но тотчасъ захлопнулъ.

— Двѣ сотни, родной. Будь отцемъ, кормилецъ! смилуйся, обратился къ исправнику Степанъ Парамоновъ, подавая ему деньги.

Исправникъ спокойно взялъ ихъ и, тщательно пересчитавъ, положилъ: ассигнаціи въ бумажникъ, а золото и серебро въ вязанный, голубой, бисерной кошелекъ.



====page 26====



— Васъ трое было: ты, твой братъ, да еще твой парень — работникъ?

— Доподлинно трое. Пожалѣй насъ, ваше благородіе.

— Все въ руцѣ Божіей: онъ и грѣшника милуетъ. Ступай съ Богомъ, да позови-ка мнѣ брата своего.

— Больно перепужался братъ-то, ваше благородіе, убёгъ куда-то: вотъ другой день его нѣту-ти.

Убёгъ? не хорошо, не хорошо; ты сыщи его; отъ закона никто не убѣжитъ; а теперь скажи-ка, чтобы парня, что съ вами былъ, привели ко мнѣ.

— Ладно, батюшка. Такъ ужъ мы съ братомъ будемъ въ надеждѣ, ваше благородіе?.. спрашивалъ исправника Степанъ Парамоновъ, кланяясь опять ему въ ноги.

— Все въ руцѣ Божіей, все въ руцѣ Божіей, онъ и грѣшника милуетъ, отвѣтилъ исправникъ.

Степанъ Парамоновъ еще разъ поклонился въ ноги исправнику и, почесавъ спину и затылокъ, вышелъ изъ избы мокрый, какъ мышь, и красный, какъ сваренный ракъ. Только что притворилъ онъ за собою дверь, въ избу воротился Кузьма Кузьмичъ. По веселому выраженію лица исправника Грубинъ догадался, что тотъ хватилъ порядочный кушъ.

— Карася поймали, обратился къ нему исправникъ, плотоядно улыбаясь.

— Скрыть-то будетъ трудно: знаки боевые есть, да и вся деревня знаетъ, что Степанъ Парамоновъ уходилъ мужика, началъ было Кузьма Кузьмичъ.

— Эхъ, ты, фофанъ! вся деревня, вся деревня! да кто были свидѣтелями, какъ учинилось убійство? — никого постороннихъ: значитъ все дѣло въ моихъ рукахъ, какъ хочу, такъ и вершу; а ты лучше вели-ка водочки и огурчиковъ солененькихъ подать, да селянку закажи сварганить.



====page 27====



Кузьма Кузьмичъ хотѣлъ было исполнить приказаніе своего начальника, какъ послышался рѣзкій плачъ и въ избу вбѣжала щедуніная старуніенка, въ изодранномъ изъ сѣраго сукна азямѣ и лаптяхъ; сѣдые волосы ея, выбившись изъ подъ темнаго полинялаго платка, накинутаго на голову, рѣдкими космами падали на худыя ея плечи; съ страшнымъ воплемъ бросилась она въ ноги къ исправнику, обвила ихъ своими жилистыми руками, крѣпко прильнула морщинистымъ лицемъ къ сапогамъ его и пронзительно завопила, горько всхлипывая.

— Не погуби, не погуби Микитку!.. В отъ-те Христосъ, касатикъ мой, онъ ничему непричастенъ... И ты смилуйся, обратилась она къ Кузьмѣ Кузьмичу, — вѣдь онъ у меня одинъ, что солнышко въ небѣ... Нѣтъ у меня, опричь его, ни роду, ни племени... съ голоду безъ него околѣю, работать не въ моготу, родные мои, ноги еле носятъ... непричастенъ онъ, вотъ-те святая пятница, непричастенъ...

Какъ ни загрубѣло сердце у исправника, но и того покоробило, а у Кузьмы Кузьмича даже слезы навернулись.

— Встань, встань старуха, что ты по живомъ панихиду справляешь. Зову я его только за тѣмъ, чтобы допросить, какъ дѣло было, а ты ужъ вопишь, словно на каторгу его шлютъ, успокоивалъ старуху исправникъ, освобождая свои ноги изъ ея рукъ.

— Батюшка, голубчикъ ты мой! пощади Микитку-то, продолжала голосить старуха и слезы обильно текли по ея морщинистымъ щекамъ.

— Ну, ступай, ступай! Кузьма Кузьмичъ, выведи ее, обратился исправникъ къ Грубину; тотъ подошелъ къ старухѣ и хотѣлъ было поднять ее.

— Не трошь, не трошь, сама встану... пробормотала



====page 28====



она; поднявшись на ноги, отерла рукавомъ азяма слезы, сдѣлала нѣсколько шаговъ, и вдругъ опять рухнулась на полъ и горько-горько зарыдала, какъ будто сердце ея предчувствовало страшную невзгоду.

Исправникъ постучалъ въ выходящее во дворъ окно; въ избу вошли нѣсколько мужиковъ; исправникъ показалъ имъ на старуху и они вывели ее, почти безъ чувствъ.

Слѣдствіе продолжалось дня четыре. Никитку посадили въ. острогъ, а Степанъ Парамоновъ и братъ его разгуливали на свободѣ и снова ругались, на спорныхъ лугахъ, съ мужиками Прокудинскими.

VI.

Недѣли двѣ спустя, послѣ заключенія Никитки въ острогъ, разъ послѣ обѣда Кузьма Кузьмичъ пробирался черезъ городскую площадь, направляясь къ квартирѣ исправника. День былъ удушливый и свинцовыя тучи нависли надъ городомъ. Ц а улицахъ не было ни души: всѣ попрятались въ дома и притворили окна, ожидая грозы. Въ небольшихъ садикахъ, разведенныхъ чуть не при каждомъ домѣ, деревья стояли смирнехонько, не шевеля ни одной вѣткой, ни однимъ листкомъ. Кузьма Кузьмичъ прибавилъ шагу; миновавъ площадь, онъ хотѣлъ было повернуть въ улицу, гдѣ жилъ исправникъ, какъ изъ переулка выскочила босая, щедушная старушенка, въ изодранной рубахѣ; съ судорожными кривляньями, начала она прыгать передъ Кузьмой Кузьмичемъ, размахивая руками и бормоча что-то себѣ подъ носъ; потомъ захохотала и съ крикомъ: „Микитка, Микитка,



====page 29====



это ты!“ бросилась къ Грубину и крѣпко обвилась вокругъ его шеи своими жилистыми руками.

Кузьма Кузьмичъ едва устоялъ на ногахъ: въ старухѣ онъ узналъ мать посаженнаго въ острогъ Никитки. Онъ вырвался изъ рукъ ея и, опрометью, пустился по улицѣ... черезъ двѣ минуты онъ уже стоялъ передъ исправникомъ, который, вкусно пообѣдавъ, въ то время, отправлялся съ трубкою въ зубахъ, изъ залы въ кабинетъ, чтобы предаться, по обыкновенію, послѣ обѣденному сну.

Прислонившись къ стѣнѣ, блѣдный, стуча зубами, и дрожа, какъ въ лихорадкѣ, Кузьма Кузьмичъ похожъ былъ на сумасшедшаго; онъ долго не могъ выговорить ни слова.

Исправникъ смотрѣлъ на него съ удивленіемъ.

— Что съ тобою, Кузьма Кузьмичъ?.. началъ исправникъ.

— Я... я... ничего... несвязно бормоталъ Кузьма Кузьмичъ и потомъ вдругъ закричалъ: Ни... Никитку изъ острога, или я донесу!...

— Ахъ, ты, мерзавецъ этакой! Да какъ ты смѣешь? Да я тебя!... накинулся на него исправникъ, побагровѣвъ отъ злости и замахиваясь длиннымъ чубукомъ.

— Я... мерзавецъ... да, мерзавецъ... и ты мерзавецъ... слышишь? и ты тоже мерзавецъ!... проговорилъ Кузьма Кузьмичъ и выбѣжалъ на улицу; безотчетно пустился онъ бѣжать куда глаза глядятъ. Грозовыя тучи, прорѣзываемыя молніею, висѣли почти надъ головой его, громъ приближался и все чаще и громче раздавались его раскаты... Кузьма Кузьмичъ все бѣжалъ... бѣжалъ... крупныя капли дождя начали хлестать его и освѣжили горячую его голову. Невдалекѣ послышался звонъ колокола, Кузьма Кузьмичъ остановился; постоявъ минуту безъ мысли,



====page 30====



съ трудомъ переводя дыханіе, онъ провелъ рукою по лбу, какъ бы стараясь что-то себѣ припомнить и сталъ осматриваться: стоялъ онъ въ полѣ, въ полутора верстѣ отъ города; колосившаяся, стройная рожь вздрагивала и волнами клонилась къ землѣ отъ налетавшихъ на нее разгульныхъ порывовъ вѣтра, вдали широкою, зеленою лентою раскинулось яровое, сквозь сѣтку лившаго дождя виднѣлся лѣсъ; саженяхъ во ста немилосердно махали своими крыльями вѣтрянки, а за ними огороды и выгоны прислонились къ избамъ, стоявшимъ на угорахъ, между которыми пробиралась, вздувшаяся отъ лившихъ съ угоровъ дождевыхъ ручьевъ, мутная рѣченка. Посреди села, по сю сторону рѣчки, возвышался зеленый куполъ съ позолоченнымъ крестомъ небольшой, деревянной, пестро окрашенной церкви. Звонъ колокола продолжалъ раздаваться и напослѣдокъ, продребезжавъ сряду три раза, замолкъ... Кузьма Кузьмичъ втянулъ въ себя всѣми легкими пахнувшую на него струю вѣтра, перекрестился и пошелъ въ церковь.

Войдя въ нее, онъ забился въ уголъ, тускло освѣщенный копѣечною свѣчей, горѣвшей передъ висѣвшимъ тутъ образомъ Богородицы, и, упавъ на колѣни, сталъ горячо молиться... по его блестѣвшимъ глазамъ, легкому вздрагиванью и, по временамъ, тяжелымъ вздохамъ видно было, что въ немъ совершался нравственный переломъ. Онъ не слышалъ ни тихаго голоса священника, ни рѣзко гнусливаго чтенія дьячка, ни глухихъ, вдалекѣ и изрѣдка уже раздававшихся, ударовъ грома, — онъ видѣлъ передъ собою только привѣтливо на него глядѣвшій ликъ Божіей Матери... онъ молился всѣмъ существомъ своимъ... и, наконецъ, слезы полились по щекамъ его; онъ вздохнулъ легче и припалъ головою къ полу. Вечерня кончилась, сторожъ загремѣлъ ключами. Кузьма



====page 31====



Кузьмичъ приложился къ образу и вышелъ на паперть; лице его было спокойно и какая-то рѣшимость отражалась въ глазахъ его; онъ взглянулъ на небо и взоръ его потонулъ въ синей, безпредѣльной глубинѣ... ни одной тучки, гроза пронеслась и только на горизонтѣ было еще темно и блестѣла тамъ разноцвѣтная радуга. В еселѣе дышалось свѣжимъ воздухомъ, оживилась каждая былинка, напилась вдоволь земля. Сойдя съ паперти на церковный дворъ, Кузьма Кузьмичъ оборотился къ церкви, перекрестился трижды и пошелъ по селу; перейдя ветхій, на сторону покачнувшійся и безъ перилъ мостикъ, перекинутый черезъ рѣчку, онъ поднялся по противоположному угору и вошелъ въ одну изъ избъ. Сѣдой старикъ, съ добродушнымъ полнымъ лицемъ, сидѣлъ на лавкѣ, выжимая мокрыя онучи; изъ за спины его виднѣлся трехлѣтній, чумазый мальчишка, въ одной рубашенкѣ, съ бѣлыми, какъ ленъ, волосами; на полатяхъ возилась баба.

— Здравствуй, старинушка, обратился къ старику Трубинъ. Вотъ, я къ тебѣ въ гости пришелъ. — Старикъ сначала не узналъ Кузьму Кузьмича, но потомъ, присмотрѣвшись внимательнѣе, слегка поклонился ему и протянулъ ему свою полную руку.

— Просимъ покорно, просимъ покорно; откелева пожаловалъ, вѣрно дѣльце есть на селѣ?

— Нѣтъ, дѣльца-то нѣтъ, а ѣду я въ губернію, отвѣтилъ Кузьма Кузьмичъ, усаживаясь возлѣ старика.

— Почто, родимый, али въ наш ихъ мѣстахъ скучился?

— Дѣло тамъ есть. А что возьмутъ свезти туда?

— Туда-то?

— Да.

— Съ другаго рубликовъ пять заломятъ: вѣдь верстъ



====page 32====



съ сотнягу будетъ; ну, а съ твоей милости и алтына ненадотко.

— Нѣтъ, я даромъ не хочу.

— А почто не даромъ? развѣ тягота какая свезти тебя, да хошь Парфену: и взаправду, вѣдь, онъ на свѣту ѣдетъ въ губернію охотника сдавать; вотъ онъ и свезъ бы тебя.

— Ладно, ладно; только скажи ему, что я заплачу, непремѣнно заплачу.

Старикъ какъ-то странно взглянулъ на Кузьму Кузьмича, будто слышалъ что-то необыкновенное. — Ну, да тамъ какъ довезетъ, такъ это твое дѣло, проговорилъ онъ.

— Такъ я у тебя переночую?

— Переночуй, родной. Чѣмъ же тебя поддавать? Эй, Авдотья! крикнулъ старикъ возившейся на полатяхъ бабѣ, — подь въ кабакъ за косушкой, да селянку спроворь.

— Вина не надо, старинушка, пить не буду; а селянку, пожалуй, можно, отвѣтилъ Грубинъ.

Поужинавъ и потолковавъ съ хозяиномъ, Кузьма Кузьмичъ залѣзъ на полати и заснулъ крѣпкимъ сномъ.

VII.

На слѣдующій день Кузьма Кузьмичъ проснулся рано: заря только еще занималась. Парфенъ съ охотникомъ были уже готовы. Грубинъ помѣстился съ ними на телегѣ, запряженной крѣпкой, саврасой лошадкой. Отъѣхавъ отъ села верстъ десять, Кузьмѣ Кузьмичу пришло на умъ: что его ожидаетъ въ незнакомомъ ему городѣ, и чѣмъ онъ будетъ тамъ жить? Вынувъ изъ кармана своего сюртука кошелекъ — всѣ деньги онъ носилъ всегда



====page 33====



при себѣ — и высыпавъ все, что было въ кошелькѣ, началъ считать: оказалось семьдесятъ пять рублей ассигнаціями; посмотрѣвъ еще разъ на деньги, Кузьма Кузьмичъ призадумался: ему живо представилась служба его при исправникѣ; каждый пересчитанный рубль ясно напоминалъ ему, отъ кого и какимъ путемъ онъ былъ добытъ. Въ первую минуту онъ готовъ былъ швырнуть кошелекъ съ деньгами на дорогу, но потомъ, раздумавъ хорошенько о своемъ положеніи, не рѣшился этаго сдѣлать и успокоился мыслью, что, при первомъ возможномъ случаѣ, онъ раздастъ такую же сумму нищимъ, или вышлетъ, безвинно посаженному въ острогъ, Никиткѣ; Трубинъ думалъ хоть этимъ загладить свою прошлую жизнь.

На третьи сутки Кузьма Кузьмичъ пріѣхалъ въ городъ *; знакомыхъ у него тамъ не было ни души. Остановился онъ, до пріисканія квартиры, на постояломъ дворѣ, а на другой день нанялъ уголъ у одной солдатки и къ вечеру переѣхалъ въ новое свое жилище. — Вскорѣ обошелъ онъ большую часть присутственныхъ мѣстъ, познакомился съ нѣкоторыми канцелярскими чиновниками и рѣшился поступить на службу въ одну изъ палатъ. Въ одно утро, часовъ въ 9, Кузьма Кузьмичъ стоялъ въ пріемной одного изъ губернскихъ тузовъ и, чуть не въ сотый разъ, перечитывалъ четко, красиво написанную просьбу о принятіи его въ число канцеляристовъ. Сначала взяли его на испытаніе, а мѣсяца черезъ два зачислили въ штатъ и назначили ему небольшое жалованье.

Хотя Кузьма Кузьмичъ и радъ былъ своему опредѣленію, но сердце его скорбѣло о несчастной судьбѣ Никитки: часто во снѣ представлялась ему худая, сгорбленная старуха, съ безумными глазами, — и онъ вздрагивалъ, просыпался и творилъ крестное знаменіе... Каждый



====page 34====



день онъ справлялся въ палатѣ, не представлено ли дѣло по совершенному, на спорныхъ лугахъ, убійству; наконецъ дѣло это было прислано; у Кузьмы Кузьмича отлегло отъ сердца: вмѣсто прежняго слѣдственнаго дѣла представлено было другое, и Никитку смѣнилъ въ острогѣ Степанъ Парамоновъ; какимъ образомъ случилось подобное превращеніе — это тайна исправника, не на шутку перепугавшагося неожиданнымъ отъѣздомъ Кузьмы Кузьмича въ губернскій городъ.

Однажды Кузьма Кузьмичъ зашелъ къ столоначальнику, въ столѣ у котораго онъ занимался. Столоначальника не было дома: Лице женщины, отворявшей Трубину дверь, показалось ему знакомымъ; та тоже странно на него поглядывала.

— Такъ какъ о тебѣ доложить барину-то? Спросила его женщина.

— Кузьма Кузьмичъ Трубинъ.

— Голубчикъ ты мой, баринъ золотой! закричала женщина, схвативъ его руку и крѣпко цѣлуя.

— Прасковья! въ свою очередь воскликнулъ Трубинъ, — какъ ты попала сюда?

— Какъ попала? Да нѣтъ, постой! Дай на тебя наглядѣться, родимый мой, радость моя, золото мое ненаглядное!.. Да какъ же ты измѣнился: ишь какъ вытянулся, да щедушный какой сталъ. Да и то сказать, время-то прошло не мало: вѣдь я годковъ восемь тебя не видала, говорила, чуть не плача отъ радости, женщина, вводя Кузьму Кузьмича въ комнату и усаживая его на диванъ. — Вотъ и не чаяла, а привелъ Богъ свидѣться. А помнишь свою матушку? Экая барыня-то была добрѣйшая: дай Господи ей царствіе небесное, вѣчно за нее буду Бога молить; по ея, вѣдь, добротѣ вольная я стала; въ великіе праздники, каждый разъ, за упокой души



====page 35====



ея милостивой, части вынимаю, и она отерла крупную слезу, бѣжавшую по щекѣ ея.

У Кузьмы Кузьмича также навернулись слезы: ему вспомнилось его счастливое дѣтство, ласки нѣжно любимой имъ матери, уютная комнатка, гдѣ, сидя за круглымъ столомъ, чертитъ онъ, бывало, карандашемъ, по сѣрой бумагѣ, вмѣсто буквъ какія-то каракули, а возлѣ него, въ мягкомъ, покойномъ креслѣ, съ вышиваньемъ по кисеѣ въ рукѣ, сидитъ его мать; она такъ нѣжно, любовно на него смотритъ и, при каждой выведенной имъ каракулѣ, такъ задушевно цѣлуетъ его, какъ только можетъ цѣловать одна мать... Потомъ въ воображеніи его промелькнула ея кончина, — кончина тихая, спокойная; въ ушахъ его опять раздались послѣднія, произнесенныя слабѣющимъ голосомъ слова матери: „не дѣлай никому зла и молись за мать свою,“ и, наконецъ, видитъ онъ въ церковной деревенской оградѣ, близь самой церкви, двѣ старыя, широко раскинувшія свои вѣтви липы и, между ними, небольшую насыпь, придавленную сѣрою, опочною плитой, съ высѣченными на ней крестомъ, адамовою внизу головою и словами, свидѣтельствующими, что здѣсь покоится прахъ его матери.

— Помню, Прасковья, помню все... отвѣтилъ, глубоко вздохнувъ, Кузьма Кузьмичъ.

VIII.

Нѣсколько лѣтъ прошло со времени поступленія Трубина въ одну изъ палатъ города *. Въ жизни его не случилось ничего особеннаго: ходилъ онъ акуратно въ присутствіе, усердно занимался переписываніемъ, а иног

====page 36====

да и составленіемъ кой-какихъ неважныхъ бумагъ, и былъ доволенъ своимъ положеніемъ; съ товарищами своими онъ жилъ въ ладу, начальники любили его; въ особенности расположенъ былъ къ нему столоначальникъ Иванъ Петровичъ Горбыловъ, у котораго проживала Прасковья, — добрый старикъ, состоявшій на службѣ лѣтъ сорокъ. Рѣдкій день проходилъ, чтобы Кузьма Кузьмичъ не зашелъ къ нему. — „Вотъ я скоро и на покой, а ты, Кузьма Кузьмичъ, вмѣсто меня, столоначальникомъ будешь. Ворона съ мѣста — соколъ на мѣсто. Довольно ужъ я послужилъ, глаза стали слабы, да и рука дрожитъ,“ часто говаривалъ Грубину старикъ Горбыловъ, а самъ думалъ про себя: „а чтобы тебѣ жениться на моей дочери; ишь вѣдь ходишь ко мнѣ чуть не каждый день, а все букой смотришь.“ — Хотя замѣчаніе Горбылова, что Кузьма Кузьмичъ смотритъ букой, было и справедливо, но въ нежеланіи его жениться онъ ошибался: чуть не съ первой поры знакомства съ семействомъ Горбылова, Кузьма Кузьмичъ сталъ поглядывать на шестнадцатилѣтнюю Катю: „ахъ, хорошо было бы жениться на Катѣ,“ раздается въ ушахъ его, да потомъ и придетъ ему на умъ: „чѣмъ же жить-то будешь, ну, хорошо еще въ двоемъ, а когда дѣтки пойдутъ, что тогда дѣлать?“ и оставался Грубинъ при одномъ только желаніи.

Наконецъ наступило время отставки Горбылова: онъ почти совсѣмъ ослѣпъ и не могъ заниматься; на мѣсто И вана Петровича, по его просьбѣ, назначенъ былъ Грубинъ. — Сильно обрадовался Кузьма Кузьмичъ своему повышенію и, мѣсяца черезъ два послѣ того, женился на Катѣ.

Прасковья съ своимъ сыномъ поселилась у Трубиныхъ, а Горбыловы наняли себѣ, вмѣсто нея, другую горничную.

====page 37====

На второмъ году супружества Трубиныхъ у нихъ родился сынъ и то-то было счастье для отца съ матерью и для стариковъ Горбыловыхъ. Казалось каждый изъ нихъ старался перещеголять другъ друга въ попеченіи о маленькомъ Ванѣ. Катерина Ивановна ни на минуту не разставалась съ своимъ возлюбленнымъ сыномъ; кормила его грудью до двухлѣтняго возраста. Бывало день лѣтній, жаркій: ни одинъ листокъ не шелохнется на деревѣ, ни одна травка не колышется, теплынь страшная, а Ваню вынесутъ въ садъ въ теплой фуфайкѣ, за кутаннаго въ одѣяло; на головку его Катерина Ивановна надѣнетъ вязаный шерстяной чепчикъ, бабушка накинетъ ему еще сверхѣ чепчика платочекъ; здоровый ребенокъ только пыхтитъ подъ такимъ гнетомъ. „Паръ костей не ломитъ“, говаривалъ старикъ Горбыловъ, чмокая ребенка въ пухлыя его щеки и щипля за носъ и толстый его подбородокъ. Чуть только холодно, или дождь идетъ, Ваню не вынесутъ изъ комнаты. Захвораетъ онъ и въ домѣ всѣ переполошатся, начинаютъ лечить его и по своему усмотрѣнію и по совѣту старухъ, занимающихся въ тихомолку леченіемъ, позовутъ и фельдшера, а иной разъ и доктора пригласятъ.

Сталъ Ваня стоять дыбинки, потомъ началъ перебираться отъ стула къ стулу, переваливаясь со стороны на сторону, какъ гусенокъ, цѣпляясь ногою за ногу и, не разъ, падая при этомъ на полъ; наконецъ, послѣ такихъ упражненій, онъ твердо зашагалъ по комнатѣ.

Однажды утромъ Кузьма Кузьмичъ находился, по обыкновенію, въ палатѣ, Прасковья ушла на рынокъ, старикъ Горбыловъ, въ то время, былъ боленъ и жена

его возилась съ нимъ. Катерина Ивановна оставалась одна съ Ваней; понадобилось ей выйти зачѣмъ-то въ кухню; она оставила Ваню въ залѣ; минутъ черезъ



====page 38====



пять воротилась и, какъ взглянула на сына, такъ и всплеснула руками: дверь изъ залы, на выходящую въ садъ площадку, отъ сильныхъ порывовъ вѣтра, отворилась, Ваня стоялъ на порогѣ, русые его волосы и рубашенка приподнимались отъ вѣтра, а онъ съ любопытствомъ и удовольствіемъ посматривалъ на шумѣвшія въ саду деревья и на крупныя капли дождя, бившія по площадкѣ, по деревьямъ и по его, подставленнымъ подъ дождь, ручейкамъ. Въ одно мгновеніе Катерина И вановна подбѣжала къ сыну, схватила его на руки и поспѣшно заперла дверь; но Ванѣ, не привыкшему къ свѣжему воздуху, не прошло это даромъ: съ нимъ сдѣлалась горячка; прохворавъ недѣли двѣ, онъ умеръ. Горесть Трубиныхъ могутъ понять только тѣ, кому приходилось въ жизни терять дѣтей и въ особенности первенцевъ. Послѣ смерти Вани, у Трубиныхъ перебывало много дѣтей: и Коли, и Саши и Анюты, но, къ неутѣшной горести родителей, всѣ они умирали въ младенчествѣ. Прожилъ Кузьма Кузьмичъ съ своею женою, душа въ душу, около двадцати лѣтъ. За нѣсколько же мѣсяцевъ до своей смерти, родила она ему еще послѣдняго мальчика, названнаго Костей въ честь святаго, память котораго празднуется въ самый день рожденія мальчика, 22 Октября. Кузьма Кузьмичъ, послѣ смерти жены, остался одинъ съ малюткой Костей: Горбыловы умерли задолго еще до кончины дочери ихъ. Домикъ принадлежавшій Горбылову перешелъ къ Катеринѣ Ивановнѣ, а отъ нея къ Кузьмѣ Кузьмичу, который перебрался, послѣ смерти жены, въ маленькій флигелекъ, находившійся при домѣ, а прежнюю квартиру сталъ отдавать въ наймы. Прасковья Лукинишна не разставалась съ нимъ.



====page 39====



IX.

Дней черезъ пять, послѣ своего представленія новому начальнику Любимову, Кузьма Кузьмичъ, по обыкновенію, въ девятомъ часу, былъ уже въ палатѣ. Понюхавъ табаку изъ тавлинки, предложеннаго ему сторожемъ — ветераномъ, и угостивъ его, въ свою очередь, своимъ березинскимъ, въ которомъ, для запаха, лежалъ цвѣтокъ жасминный, Кузьма Кузьмичъ отправился къ своему столу. Поздоровавшись съ своимъ помощникомъ и писцами и смахнувъ платкомъ пыль со стола и стула, — что всегда имѣлъ обыкновеніе дѣлать, — онъ усѣлся за бумаги.

Въ 11 часовъ пришелъ Любимовъ; при проходѣ его черезъ комнаты палаты въ присутствіе, чиновники вставали и отвѣшивали почтительные поклоны, Любимовъ всѣмъ раскланивался, пріятно улыбаясь. Черезъ часъ послѣ прибытія Любимова, Кузьма Кузьмичъ былъ позванъ къ нему.

— У васъ въ столѣ дѣло о неправильномъ захватѣ, казенными крестьянами Чернорѣцкой волости, земли помѣщика Зубатова? спросилъ его Любимовъ.

— У меня, ваше пр-во, отвѣтилъ Грубинъ.

— А докладъ составили? обратился къ нему Любимовъ.

— Точно такъ-съ. Я еще вчера полагалъ передать его секретарю, для поднесенія вашему пр-ву, да секретарь заболѣлъ.

— Потрудитесь принести мнѣ докладъ, сказалъ Любимовъ. Черезъ нѣсколько минутъ докладъ былъ поданъ ему.

— Я васъ позову, обратился Любимовъ къ Грубину; тотъ вышелъ.

Черезъ полчаса Грубинъ опять былъ потребованъ въ присутствіе.

====page 40====

— Извините, но я долженъ высказать вамъ, что такъ служить нельзя: вопервыхъ докладъ составленъ съ грамматическими ошибками, — я сдѣлалъ отмѣтки на поляхъ; вовторыхъ вы дурно разсмотрѣли дѣло: вы обвиняете помѣщика Зубатова, тогда какъ’ онъ совершенно правъ, обратился къ Грубину Любимовъ.

— Дѣло произведено законно... изъ дѣла, ваше пр-во, видно...

— Позвольте васъ покорнѣйше просить поменьше разсуждать... вы привыкли ссылаться на законы... это уловка крючкотворовъ... я не отношу къ вамъ, но говорю вообще.

— Я, ваше пр-во, по мѣрѣ своихъ силъ... началъ было Грубинъ, но Любимовъ перебилъ его.

— Сдѣлайте одолженіе, не оправдывайтесь... я всѣхъ васъ знаю очень хорошо... отъ меня ничего не скроется... Потрудитесь взять дѣло и пересмотрите вновь, сказалъ Любимовъ и легонько отодвинулъ отъ себя докладъ.

Кузьма Кузьмичъ взялъ докладъ; руки у него дрожали и докладъ выпалъ изъ рукъ.

— У васъ и руки дрожатъ, обратился къ Грубину Любимовъ. Это вѣрно отъ хорошей жизни. Если служба не нравится, если ея не любятъ, то гораздо лучше оставить ее; зачѣмъ же стѣснять себя...

Кузьма Кузьмичъ стоялъ передъ Любимовымъ, какъ окаменѣлый, и не трогался съ мѣста.

— Вамъ можетъ быть угодно сѣсть здѣсь? Сдѣлайте одолженіе не стѣсняйтесь... продолжалъ Любимовъ, указывая Грубину на близь стоявшій стулъ.

У Кузьмы Кузьмича, на сильно заморгавшихъ глазахъ, выступили слезы.

— Грѣшно вамъ, ваше пр-во... мы люди маленькіе, насъ всякій можетъ обидѣть... пробормоталъ Грубинъ и,



====page 41====



шатаясь, вышелъ изъ присутствія. Положивъ въ столъ дѣло съ докладомъ, онъ съ полчаса ходилъ по коридору, чтобы нѣсколько освѣжить горѣвшую голову, заталкивая, поминутно, въ носъ огромныя щепотки табаку.

Любимову стало совѣстно и онъ въ душѣ сознавалъ, что совершенно несправедливо обидѣлъ Грубина; докладъ, поданный Трубинымъ, онъ прочелъ мелькомъ, а высказалъ свое мнѣніе, что онъ составленъ невѣрно, потому что не довѣрялъ никому и всѣхъ чиновниковъ считалъ людьми недобросовѣстными; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, самолюбіе Любимова страдало: какъ осмѣлился маленькій чиновникъ отвѣтить ему, Любимову, генералу: „Грѣшно вамъ и проч.“

Страшно не въ духѣ воротился Кузьма Кузьмичъ изъ палаты домой, а тутъ еще суждено было ему испытать новую непріятность. Подходя къ дому, онъ столкнулся съ Костей; весь перепачканный въ мукѣ, Костя выбѣжалъ, какъ угорѣлый, изъ сосѣдней съ домомъ Грубина мелочной лавочки и чуть было не сбилъ съ ногъ отца.

— Папка! весело закричалъ онъ, увидавъ отца, и повисъ къ нему на шею.

— Это еще что? ахъ ты пострѣлъ этакой! вѣчно шалишь, негодяй!.. закричалъ Грубинъ и схватилъ сына за волосы.

— Ай, ай!.. кричалъ Костя, стараясь высвободиться изъ рукъ отца, теребившаго его за волосы, и, наконецъ, успѣвъ вырваться, плача на всю улицу, стремглавъ бросился въ ворота и исчезъ.

Кузьма Кузьмичъ остановился и нѣсколько минутъ не двигался съ мѣста, стараясь уяснить себѣ, что онъ такое сдѣлалъ и какимъ образомъ своего сына, свое сокровище, своего любезнаго Костюшку, за котораго готовъ былъ бы умереть, безцеремонно оттаскалъ за волосы; ему стало стыдно и жалко Костю.



====page 42====



— Это все Андрей Семенычъ Любимовъ — Богъ ему судья — надѣлалъ, покачивая головой, проговорилъ Трубинъ.

Возвратясь домой, онъ долго шагалъ по комнатѣ; по временамъ останавливался у окна, вздыхалъ и потиралъ себѣ лобъ и грудь.

Лукинишна давно уже хотѣла заговорить съ Кузьмой Кузьмичемъ, но замѣчая, что съ нимъ случилось что-то недоброе, помалчивала и только, отъ времени до времени, переваливалась, какъ гусыня, изъ комнаты въ кухню и изъ кухни опять въ комнату.

— Гдѣ Костя? наконецъ обратился къ ней Трубинъ.

— А не знаю родной; чай, гдѣ нибудь на улицѣ съ ребятишками балуетъ. Что-то ты, золотой... того... вѣрно не ладное?..

Сходи-ка, Лукинишна, поищи Костюшку, перебилъ ее Трубинъ; ему какъ-то не хотѣлось говорить объ обидѣ, нанесенной ему Любимовымъ, котораго онъ еще такъ недавно расхваливалъ.

— Не нашла Костюшки-то; а, кажись, всѣ мышьи норки обшарила: была и въ сараѣ и въ коровникѣ и на сѣнницу лазила; въ саду и на улицѣ тоже не видать. Э, да не убѣгъ ли онъ къ Василію Иванычу?

— Да, да, должно быть у него, обрадовавшись, отвѣтилъ Трубинъ. Сходила Лукинишна и къ столяру, но и тамъ не нашла Кости.

Накрыла она на столъ, поставила и кружечку любимую Кости, и стулъ для него придвинула, а его все не было.

— Да ты, родной, покушалъ бы, а Костюшка и опосля пообѣдаетъ — я супъ-отъ въ печку поставлю, чтобы горячій былъ къ его приходу.

— Нѣтъ я ужъ подожду его лучше, отвѣтилъ Трубинъ,



====page 43====



начинавшій не на шутку безпокоиться отсутствіемъ сына: въ первый разъ случилось, что Костя не являлся къ обѣду.

Грубинъ то садился на диванъ, то вставалъ, то подходилъ къ окну и немилосердно забивалъ себѣ въ носъ березинскаго. Пробовалъ онъ садиться за столъ: хлебнетъ ложку-другую супу, и встанетъ и опять начнетъ мѣрять шагами комнату.

Костя, Костюшка!.. началъ, наконецъ, кричать Грубинъ и въ голосѣ его слышалось отчаяніе. Да гдѣ же Костюшка, да гдѣ жё онъ?

— Что ты, родной, такъ безпокоишься: мальчикъ не маленькій, вѣдь не пропадетъ, отвѣтила Лукинишна.

— А если онъ... началъ Грубинъ и, ужаснувшись промелькнувшей въ головѣ его мысли, не кончилъ фразы, весь задрожалъ, опустился на стулъ и схватился за голову.

— Что съ тобой, что съ тобой? кричала перепуганная Лукинишна; но Грубинъ ничего не отвѣчалъ и какъто странно смотрѣлъ на нее — блѣдный, какъ скатерть, покрывавшая столъ; казалось вся кровь прилила къ его сердцу. Ему пришло на умъ, что онъ прибилъ Костю, прибилъ своего сына, что онъ обидѣлъ его, а обиженный на все можетъ рѣшиться...

Лукинишна выбѣжала въ кухню и тотчасъ воротилась съ ковшомъ воды.

— Испей, родной, испей, золотой... говорила она Трубину, подавая ему ковшъ съ водой. Кузьма Кузьмичъ теперь былъ красенъ; кровь отъ сердца бросилась въ

голову. Хлебнувъ глотокъ воды, онъ рукою показалъ на голову и Лукинишна стала лить на нее воду.

— Еще, еще воды... просилъ Грубинъ и Лукинишна въ минуту принесла другой ковшъ и вылила опять на его голову.



====page 44====



— Ну что, полегчало?

— Теперь ничего, легче, отвѣтилъ Грубинъ, приподнялся со стула, посмотрѣлъ на висѣвшій въ углу образъ, три раза перекрестился и пошелъ неровными шагами въ спальню, гдѣ и прилегъ на постель.

Лукинишна, между тѣмъ, со свѣчою въ рукѣ заглядывала подъ диванъ въ залѣ, перебирала платье, висѣвшее въ шкапу, въ передней; перешаривала всѣ углы и нигдѣ не отыскивала Костю; но вотъ пришло ей на умъ заглянуть на чердакъ, куда вела крутая лѣстница изъ передней; взобравшись по этой лѣстнйцѣ, она приподняла люкъ и влѣзла на чердакъ; подойдя къ печному борову, она увидала Костю: онъ спалъ, подложивъ ручейку подъ голову и скорчивши ноги; тихонько приблизившись къ нему, она стала смотрѣть ему въ лицо; лучъ свѣта, скользнувъ по его лицу, освѣтилъ его: оно было испачкано и виднѣлись на немъ засохшіе потеки слезъ. — 

Лукинишна, чуть не кубаремъ, скатилась съ лѣстницы.

— Кузьма Кузьминъ.. Кузьма Кузьмичъ!.. кричала она запыхавшись, вбѣгая въ спальню Грубина.

— Что, что? испуганно спрашивалъ ее Грубинъ, проворно вскочивъ съ постели.

— Костюшка на чердакѣ спитъ... отвѣтила Лукинишна.

— На чердакѣ? радостно вскричалъ Грубинъ. Дай свѣчу... пойдемъ! Тихо, на цыпочкахъ, подкравшись къ сыну, онъ долго смотрѣлъ на него, заслонивъ свѣтъ отъ свѣчи рукою, и глаза его заморгали.

— Я здѣсь усну, Лукинишна.

— Полно родной, лучше я прикорну возлѣ него, говорила Лукинишна.

— Нѣтъ, оставь меня одного, отвѣтилъ Грубинъ.

— Ну такъ я принесу тебѣ войлокъ да подушки. Да ты разбудилъ бы его — онъ и легъ бы въ свою кроватку.



====page 45====



— Нѣтъ не надобно.

Кузьма Кузьмичъ осторожно приподнялъ голову сына и подложилъ подъ нее одну изъ принесенныхъ Лукинишной подушекъ и самъ прилегъ возлѣ Кости. Лукинишна же поставила въ углу чердака тазъ изъ зеленаго стекла, а въ него стаканчикъ съ деревяннымъ масломъ и поплавкомъ и зажгла свѣтильню; передъ стаканомъ же прислонила къ стѣнѣ небольшой образокъ, потомъ послала войлокъ, улеглась на немъ и скоро захрапѣла.

Долго не могъ заснуть Кузьма Кузьмичъ, все вертѣлся съ боку на бокъ и только подъ утро на одинъ часъ забылся.

Проснувшись довольно поздно, Костя увидѣлъ передъ собою отца, сидѣвшаго на печной трубѣ и не спускавшаго глазъ съ него. Лукинишна давно уже возилась въ кухнѣ.

— Костюшка, сыночекъ мой дорогой, прости меня, я тебя вчера обидѣлъ... несвязно бормоталъ Кузьма Кузьмичъ, наклонясь къ сыну.

Костя посмотрѣлъ на отца; сначала отодвинулся было отъ него; но потомъ, вглядѣвшись въ его глаза, такъ ласково на него смотрѣвшіе, въ которыхъ такъ много было доброты, такъ много любви, онъ кинулся на шею къ отцу и горько заплакалъ.

— Полно, милый, полно, голубчикъ, говорилъ сквозь слезы Грубинъ, обнимая Костю и цѣлуя его глаза, щеки, руки... Виноватъ я, право, виноватъ... я и самъ не зналъ, что дѣлалъ вчера, меня самого обидѣли, крѣпко обидѣли...

— Кто обидѣлъ, папка!?. и глаза у Кости заблестѣли, какъ у волченка.

— Любимовъ, генералъ нашъ, отвѣтилъ Кузьма Кузьмичъ.

— Да какъ же онъ смѣлъ обидѣть тебя? Вѣдь ты, папка, хорошій человѣкъ, право хорошій: ты никому



====page 46====



не дѣлаешь зла, за чтожъ тебя обижать? Спрашивалъ Грубина Костя.

— Ну, да что разсказывать... Богъ ему судья. Пойдемъ, голубчикъ, мнѣ пора въ присутствіе: я и то ужъ опоздалъ.

Не безъ нѣкотораго волненія входилъ Кузьма Кузьмичъ въ палату: въ ушахъ его раздавались сказанныя имъ Любимову слова: „Грѣшно вамъ ваше пр-во...“ и онъ ждалъ, со стороны своего начальника, если не открытой злобы, то ужъ непремѣнно затаеннаго неудовольствія, тихаго преслѣдованія, мелочныхъ придирокъ. Передъ концемъ присутствія Любимовъ позвонилъ на всю палату, и, изъ за стеклянныхъ дверей, высунулась сѣдая голова ветерана.

— Попроси г. Грубина, обратился къ нему Любимовъ.

У Кузьмы Кузьмича сильно ёкнуло сердце; затолкавъ въ носъ изрядную щепоть табаку, загладивъ рѣдень-. кими волосами лысину и застегнувшись на всѣ пуговицы, онъ наконецъ пересилилъ свою робость, взялъ докладъ и довольно спокойно, даже съ нѣкоторымъ выраженіемъ собственнаго достоинства, предсталъ передъ начальническія очи.

— Здравствуйте, г. Грубинъ! исправили вы докладъ? обратился къ нему Любимовъ.

— Точно такъ, ваше пр-во, грамматическія ошибки...

— Хорошо, положите, перебилъ его Любимовъ.

Грубинъ, отвѣсивъ, какъ подобаетъ, приличный поклонъ, вышелъ.

Черезъ полчаса докладъ, утвержденный Любимовымъ, былъ сданъ. Кузьма Кузьмичъ рѣшительно сталъ въ тупикъ: наканунѣ, за этотъ же самый докладъ, Любимовъ наговорилъ ему утонченныхъ дерзостей, которыя, конечно, хуже прямой брани, а теперь тотъ же докладъ,



====page 47====



съ подчисткою только, въ нѣсколькихъ мѣстахъ, несносныхъ, мучителей мелкаго чиновничества буквъ ѣ и е и замѣной одной другою, утвержденъ безъ слова. — Еще болѣе удивился Кузьма Кузьмичъ, когда Любимовъ, при выходѣ изъ палаты, проходя мимо его ласково кивнулъ ему головою.

— Этого человѣка не скоро раскусить, думалъ Трубинъ, плетясь, по обыкновенію, пѣшкомъ, изъ палаты домой.

X.

Не одинъ Трубинъ, но и другіе чиновники палаты, начиная съ толстѣйшаго, вѣчно пыхтѣвшаго товарища предсѣдателя до вертляваго экзекутора, не могли сразу разгадать своего новаго начальника.

Воспитанный въ страхѣ родительскомъ, подъ гнетомъ отеческой, безграничной власти, Любимовъ, въ очень еще молодыхъ лѣтахъ, по родственнымъ связямъ, поступилъ на службу секретаремъ — на самомъ же дѣлѣ чѣмъ-то въ родѣ домашняго писца — къ одному, занимавшему въ двадцатыхъ годахъ значительное мѣсто, сановнику, обрусѣвшему нѣмцу. Начальникъ Любимова, — бюрократъ въ полномъ значеніи слова, — не отличался ни свѣтлымъ умомъ, ни обширнымъ взглядомъ и только поражалъ изумительною, безтолковою дѣятельностію и громаднымъ честолюбіемъ; онъ былъ вспыльчивъ до крайности и, въ припадкѣ гнѣва, ругалъ служащихъ подъ его начальствомъ на чистомъ русскомъ нарѣчіи. Во время же душевнаго спокойствія, а въ особенности когда бывалъ обрадованъ полученіемъ какой нибудь награды, вѣжливость его



====page 48====



съ чиновниками доходила до утонченности, до какой-то необыкновенной, даже иной разъ, приторной сладости; подобными минутами служащіе при немъ умѣда ловко пользоваться и вознаграждали себя за переносимыя отъ него оскорбленія. Въ минуты удовольствія, сановникъ способенъ былъ сдѣлать добро, — способенъ былъ, по выраженію его чиновниковъ, повеликодушничать. Самостоятельной, разумной дѣятельности онъ не допускалъ и, взамѣнъ ея, требовалъ отъ чиновниковъ безусловной исполнительности, дѣятельности автоматической. Большей части изъ служившихъ при немъ онъ выхлопоталъ хорошія мѣста; въ числѣ ихъ и Любимовъ, пользовавшійся особеннымъ его расположеніемъ за усердную, механическую! работу, въ особенности же за свою безотвѣтность, взысканный чинами и крестами, послѣ пятнадцатилѣтней службы своей при особѣ важнаго нѣмца, получилъ довольно видное мѣсто въ Петербургѣ, а потомъ поступилъ на высшую должность въ одинъ изъ городовъ губернскихъ.

Очутившись начальникомъ. Любимовъ почувствовалъ неловкость своего новаго положенія: не привыкши дѣйствовать самостоятельно, въ первое время онъ совершенно растерялся: не довѣряя чиновникамъ, принялся работать самъ, но, получивъ два-три серіозныя замѣчанія изъ министерства за свои безтолковыя распоряженія, перемѣнилъ тактику своихъ дѣйствій и сталъ пріискивать людей способныхъ, но и тутъ ему не посчастливилось: изъ числа чиновниковъ, хорошо знакомыхъ съ дѣломъ, многіе воспользовались расположеніемъ къ себѣ Любимова и его незнаніемъ службы, стали обманывать его и, подъ носомъ у него.. зашибали копѣйку. — Такая неудача вооружила Любимова вообще противъ чиновниковъ, на которыхъ онъ началъ смотрѣть съ предѵбѣжде



====page 49====



ніемъ. Сначала хотѣлъ онъ бросить службу, но, обладая значительною дозою честолюбія, остался при одномъ только желаніи и, по зрѣломъ размышленіи, нашелъ за лучшее предоставить своему управленію идти по издавна заведенному порядку и, за буквою не видя сущности дѣла, сдѣлался отъявленнымъ формалистомъ. Онъ требовалъ, чтобы чиновники являлись въ присутствіе акуратно въ назначенный часъ и непремѣнно въ форменныхъ вицъмундирахъ; не допускалъ служащихъ отращивать длинные волосы, про усы же и бороды и говорить нечего; на щеголей, рѣшавшихся иногда показываться въ палату въ цвѣтномъ галстухѣ, смотрѣлъ очень косо; придирался къ каждому не совсѣмъ четко написанному слову, ко всякой не совсѣмъ правильно составленной фразѣ, къ каждой грамматической ошибкѣ. По вступленіи своемъ въ управленіе палатою, между прочими его распоряженіями, въ особенности не нравилось чиновникамъ слѣдующее: ежедневно экзекуторъ, при, подачѣ Любимову рапорта о благополучіи въ палатѣ, обязанъ былъ на оборотѣ рапорта прописать, кто изъ служащихъ сколько минутъ опоздалъ явиться въ присутствіе и кто во все не пришелъ и по какимъ причинамъ. Всѣ чиновники, кромѣ утреннихъ занятій, должны были приходить въ палату и послѣ обѣда и сидѣть тамъ, хоть ничего не дѣлая, отъ 7 до 10 часовъ; многіе чиновники жили далеко отъ палаты и успѣвали только добѣжать домой, пообѣдать и отдохнуть съ полчаса, какъ, глядишь, опять приходилось имъ тащиться въ присутствіе. Любимовъ не смотрѣлъ, чтобы служащіе занимались, онъ былъ въ наивной увѣренности, что если соблюдена форма, если чиновники положенные часы будутъ корпѣть въ палатѣ, тогда дѣло пойдетъ хорошо; подобная опека не имѣла рѣшительно никакого вліянія на успѣхъ дѣла и слѣд



====page 50====



ствіемъ ея было одно стѣсненіе служащихъ, а черезъ это и неудовольствіе ихъ на Любимова. Ко всему этому Любимовъ имѣлъ привычку слѣдить за чиновниками даже въ ихъ семейномъ быту; онъ составилъ себѣ убѣжденіе, что начальникъ обязанъ знать малѣйшія подробности въ жизни своихъ подчиненныхъ, и вотъ явились вокругъ него наушники, передававшіе ему, нерѣдко съ прибавкою своего собственнаго сочиненія, для краснаго словца, а иногда изъ мести,' или просто изъ желанія выслужиться, разные случаи изъ семейной жизни своихъ товарищей. Любимовъ гордился, что знаетъ своихъ подчиненныхъ, какъ свои пять пальцевъ. По характеру своему онъ не былъ золъ, но, не смотря на это, своими дѣйствіями довелъ чиновниковъ до того, что даже тѣ, которымъ онъ, случалось, дѣлалъ добро, готовы были бранить его на первомъ перекресткѣ. Онъ дорожилъ честными людьми и, между тѣмъ, не имѣлъ достаточно проницательности — отличить человѣка порядочнаго отъ плута, носившаго маску добродѣтели, и окружалъ себя сплошь и рядомъ чиновниками, наловчившимися въ мутной водѣ рыбу ловить. И зъ нѣсколькихъ порядочныхъ людей, служившихъ у него, онъ уважалъ только Грубина и- то только со времени сказанныхъ ему Кузьмою Кузьмичемъ словъ, поразившихъ непривычное его ухо: „Грѣшно вамъ, ваше пр-во, мы люди маленькіе, насъ всякій можетъ обидѣть.“

Получивъ отъ своихъ родителей значительное наслѣдство, Любимовъ былъ обезпеченъ на всю жизнь. Въ 33 года женился онъ на дочери одного отставнаго, заслуженнаго полковника, получивъ, въ придачу къ женѣ, ломбардный билетъ въ 50 тысячъ. — Жена Любимова, Татьяна Павловна, была единственною дочерью своихъ родителей, которые любили ее безъ ума и предостав



====page 51====



ляли ей полную свободу; образованіе получила она домашнее: очень недурно играла на фортепіано и довольно правильно болтала по французски. — Свободное, несдержанное физическое развитіе благодѣтельно подѣйствовало на Татьяну Павловну, отъ природы одареяную порядочнымъ количествомъ мозга и живымъ характеромъ. Съ большими голубыми глазами, русыми съ золотистымъ отливомъ волосами, хорошо очерченнымъ ртомъ, стройная, свѣжая, здоровая, неизмятая жизнью, въ 16 лѣтъ, она была милымъ ребенкомъ. Простота ея манеръ, безъискуственность рѣчи, звонкій, несдержанный смѣхъ, въ порывахъ веселости, поражали каждаго, кому приходилось встрѣчаться съ нею.

На семнадцатомъ году она вышла замужъ за Любимова и, черезъ три года послѣ свадьбы, нельзя было узнать ее: сдержанность движеній, искуственный разговоръ, какая-то томность, отражавш аяся въ глазахъ, утратившихъ прежній блескъ, замѣнили безъискуственность и размашистость ея натуры. Причиною такого превращенія съ нею былъ мужъ, любившій ее искренно, старавшійся составить ея счастіе, мужъ — формалистъ...

XI.

Въ первый мѣсяцъ послѣ своей женидьбы на Татьянѣ Павловнѣ, Любимовъ, подъ вліяніемъ страсти, предоставлялъ ей полную свободу: вставала она, ложилась спать, когда вздумалось ей, работала, читала, выѣзжала куда хотѣла, принимала кого желала, говорила, что думала; но потомъ Любимову стало непріятно, когда самоваръ стоялъ лишніе полчаса на столѣ, въ ожиданіи хозяйки;



====page 52====



нѣкоторыя знакомства показались ему неприличными для ихъ общественнаго положенія въ свѣтѣ; разговоръ жены не нравился ему своею простотою, обращеніе ея съ прислугой казалось ему фамильярнымъ. Тихо, неслышно, какъ минеръ, ведущій подкопъ къ крѣпости, Любимовъ началъ подкапываться подъ убѣжденія и привычки своей жены. Сегодня онъ скажетъ ей, что то нехорошо, завтра другое; онъ не требовалъ, но совѣтовалъ, останавливая жену на каждомъ шагу и все это дѣлалъ тихо, скромно, безъ возвышенія голоса, какъ-то холодно — разумно. Ему хотѣлось, чтобы жена его ложилась спать не позже полночи, вставала непремѣнно въ 8 часовъ; напившись чаю, занималась часъ своимъ туалетомъ, потомъ два часа сидѣла за роялемъ, потомъ каталась: позавтракавъ, въ часъ дѣлала визиты, ровно въ 5 часовъ обѣдала; вечеромъ ѣхала въ гости, или принимала у себя своихъ знакомыхъ, — и онъ достигъ своего желанія и былъ совершенно доволенъ, не замѣчая, что разбилъ счастіе жены...

Живая, кипучая натура Татьяны Павловны не сразу могла подчиниться Любимову: только черезъ три года онъ увидѣлъ плоды начатаго имъ перевоспитанія жены; но горячая кровь Татьяны Павловны не могла успокоиться въ ея жилахъ и потребовала исхода; жизнь по заведенному, безтолковому порядку съ человѣкомъ, неспособнымъ собою показать Татьянѣ Павловнѣ примѣръ разумной дѣятельности, убивала ее и какъ жизнь умирающаго, въ предсмертной борьбѣ, вспыхиваетъ ярко, но не надолго, чтобъ тотчасъ же навсегда потухнуть, — такъ страстная натура Татьяны Павловны развернула всѣ свои силы, передъ окончательнымъ нравственнымъ переломомъ.

Въ то время въ городъ, гдѣ жили Любимовы, пріѣхалъ молодой офицеръ Волынцевъ, перемѣщенный, за



====page 53====



какую-то исторію, изъ гвардіи въ армейскій полкъ, стоявшій въ этой губерніи. Аристократъ по происхожденію, съ выразительною наружностью, вѣчно довольный всѣмъ и всѣми и въ особенности собою, Волынцевъ, вскорѣ по пріѣздѣ своемъ въ провинцію, познакомился во многихъ домахъ, въ томъ числѣ и у Любимовыхъ. Душа веселой компаніи, ни надъ чѣмъ въ жизни ниразу не задумывавшійся, онъ, чуть не съ перваго знакомства, принятъ былъ вездѣ, какъ свой, въ особенности же гдѣ были созрѣвшія уже невѣсты. Присутствіе его въ минуту оживляло общество: онъ пѣлъ, игралъ на фортепіано, танцовалъ, затѣвалъ разныя игры, устраивалъ лѣтомъ катанья по рѣкѣ, фейерверки, зимою — пикники. Отецъ его былъ пріятелемъ прежняго начальника Любимова. Любимовъ часто встрѣчалъ Волынцева у своего бывшаго начальника, когда Волынцевъ бѣгалъ еще въ курточкѣ, съ откиднымъ батистовымъ воротничкомъ, — и дружески протянулъ ему руку и просилъ бывать у него запросто. Татьяна Павловна понравилась Волынцеву и, послѣ третьяго визита, поболтавъ съ нею съ часъ, онъ весело бѣжалъ съ лѣстницы, насвистывая какую-то арію и садясь въ ніарабанъ, дожидавшійся его у подъѣзда, подумалъ: „а хорошо бы, чортъ возьми, пріударить за Татьяной Павловной“ и, при этомъ, облизнулся. День ото-дня онъ сталъ чаще бывать у Любимовыхъ; отношенія его съ Татьяной Павловной дѣлались короче: онъ пожималъ ей руку при встрѣчѣ и цѣловалъ при прощаньи. Татьяна Павловна стала замѣчать, что, въ отсутствіе Волынцева, чего-то не доставало ей: при немъ она была разговорчива, весела, безъ него молчала и скучала. Незамѣтно она привязалась къ нему, сначала, какъ къ близкому знакомому, потомъ, какъ къ другу и наконецъ...



====page 54====



Въ одинъ изъ темныхъ осеннихъ вечеровъ, когда Любимовъ былъ у губернатора на совѣщаніи, по служебному дѣлу, Татьяна Павловна сидѣла одна въ гостиной передъ каминомъ; лѣвая рука ея лежала на ручкѣ кресла, правая, опущенная къ полу, машинально сжимала какую-то книгу, пальцы разжались и книга упала на коверъ; въ комнатѣ былъ полумракъ; нѣжнымъ огнемъ горѣли уголья въ каминѣ, обливая мягкимъ свѣтомъ задумчивое, въ ту минуту, лицо Татьяны Павловны, стройную ея фигуру и маленькія, уютно покоившіяся, на кутаной скамейкѣ, ея ноги, обутыя въ ловко сидѣвшія на нихъ ботинки. Долго, пристально смотрѣла Татьяна Павловна на пламя, переливавшееся по угольямъ, и потомъ вдругъ вскрикнула и закрыла лицо руками; нѣсколько минутъ спустя, медленно разведя руки, какъ бы боясь увидѣть что нибудь страшное, посмотрѣла вокругъ: она была одна, все тихо и только слышался однообразный стукъ маятника въ стоявшихъ на каминѣ бронзовыхъ, съ двумя купидонами, часахъ. Раздался звонокъ, Татьяна Павловна вдзрогнула, вскочила съ кресла, сдѣлала нѣсколько торопливыхъ шаговъ, потомъ остановилась, постояла съ минуту, медленно подошла къ дивану и сѣла, забившись въ самый уголъ его.

Въ комнату вошелъ Волынцевъ. Раздвинувъ портьеры, ведущія изъ залы въ гостиную, онъ сначала постоялъ съ минуту на мѣстѣ, пристально осматривая комнату; увидѣвъ Татьяну Павловну, онъ подошелъ къ ней.

— Какъ вы мило пріютились, васъ и не замѣтишь; спрятались, какъ птичка въ кусту, сказалъ Волынцевъ, дружески пожимая руку Татьяны Павловны. — Какая у васъ холодная рука!

— Я нездорова, Волынцевъ. Дайте мнѣ вашу руку, посмотрите, голова моя горитъ, а между тѣмъ мнѣ хо



====page 55====



лодно: я вся дрожу. Она взяла его руку и приложила къ своему горячему лбу.

— Да, съ вами что-то нехорошо, проговорилъ Волынцевъ, усаживаясь на диванѣ, возлѣ Татьяны Павловны.

— Я чувствую, что нехорошо, но вмѣстѣ съ тѣмъ... и Татьяна Павловна не договорила. А знаете ли, я васъ видѣла, передъ вашимъ приходомъ...

— Это вѣрно мой двойникъ былъ: я сейчасъ изъ дома.

— Я думала о васъ, Волынцевъ... смотрѣла на уголья и увидѣла васъ... но вы были такой страшный... я испугалась и закричала...

— Разстроенное воображеніе, отвѣтилъ Волынцевъ, придвинувшись поближе къ Татьянѣ Павловнѣ.

— Воображеніе... воображеніе... бормотала Татьяна Павловна, сжимая рукою лобъ, и потомъ быстро откинула руку.

— Волынцевъ, обратилась она къ нему и глаза ея заблестѣли какимъ-то фосфорическимъ свѣтомъ, вы любите меня?

— Какой вопросъ! я думалъ, что вы давно въ этомъ убѣдились, отвѣтилъ Волынцевъ, почти прижавшись къ ней.

— Нѣтъ... я люблю васъ сильнѣе!.. перерывистымъ голосомъ проговорила она.

— И зъ чего вы заключаете? и Волынцевъ обхватилъ слегка ея талію.

— Изъ чего?.. изъ того, что ты робокъ Мишель... не натурально засмѣявшись, проговорила Татьяна Павловна, и прижалась къ груди Волынцева...

Уголья потухли и покрылись пепломъ и только, въ глубинѣ камина, по временамъ, мелькалъ еще, сквозь слой пепла, одинъ уголекъ, мягкое пламя котораго то отражалось узкой полосой на обояхъ, то исчезало...



====page 56====



Татьяна Павловна любила Волынцева страстно, какъ способна была любить ея пылкая натура; она жертвовала безъ размышленій общественнымъ мнѣніемъ, спокойствіемъ мужа, а Волынцевъ... Волынцевъ любилъ ее искренно, какъ любилъ многихъ хорошенькихъ женщинъ. — Недолго продолжалось счастье Татьяны Павловны. Нѣсколько недѣль спустя, послѣ описанной нами сцены, сидѣла она за пяльцами въ своей уборной, Любимовъ стоялъ у окна и барабанилъ пальцами по стеклу.

— А, вотъ и нашъ Волынцевъ катитъ въ своемъ ш арабанѣ и не одинъ: со вдовушкой Курбановой; вѣрно поѣхали въ загородный садъ наслаждаться природой, проговорилъ Любимовъ.

У Татьяны Павловны сжалось сердце: она поблѣднѣла, иголка запрыгала по канвѣ и она уколола палецъ, но выдержала и ни однимъ словомъ не измѣнила себѣ.

— Волынцеву, вѣроятно, нравится Курбанова? довольно спокойно обратилась она къ мужу.

— Не кажется, а положительно: интрига его извѣстна всему городу, отвѣтилъ Любимовъ. Мужья всегда знаютъ, что дѣлается у другихъ, и почти никогда не замѣчаютъ продѣлокъ своихъ женъ.

Татьяна Павловна задыхалась.

— Прикажи, мой другъ, заложить коляску; у меня голова болитъ; теперь погода отличная, катанье освѣжить меня.

— Но, пора обѣдать; впрочемъ, еще сорокъ минутъ осталось, ты успѣешь прокатиться, отвѣтилъ Любимовъ, посмотрѣвъ на часы, и позвонилъ.

— Коляску заложить, да скорѣе, приказалъ онъ вошедшему слугѣ.

Минутъ черезъ двадцать коляска Любимова выѣхала изъ города и неслась къ загородному саду. У главныхъ воротъ сада стоялъ ш арабанъ Волынцева. Кучеръ на



====page 57====



правилъ было лошадей къ главнымъ воротамъ, но Татьяна Павловна приказала остановиться у калитки противоположнаго конца сада.

Выскочивъ изъ коляски, она приказала слугѣ остаться у калитки, а сама пошла по главной аллеѣ; не встрѣтивъ здѣсь никого, повернула въ одну изъ узенькихъ аллеекъ, пробивавшихся поперегъ сада. Вдали показались двѣ фигуры, шедшія ей на встрѣчу; въ одной изъ нихъ она узнала Волынцева; онъ велъ подъ руку даму; Татьяна Павловна опустила вуаль. Поровнявшись съ ними она услышала разговоръ гулявшихъ.

— Ты увѣряешь, что вѣчно будешь любить меня? спрашивала дама.

— Всю жизнь и даже болѣе... не затрудняясь въ выраженіяхъ, отвѣчалъ Волынцевъ, проходя мимо Татьяны Павловны.

Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ. Татьяна Павловна прислонилась къ дереву и откинула вуаль; въ эту минуту Волынцевъ обернулся и узналъ ее.

Воротясь домой, она спокойно сѣла за столъ, но не могла обѣдать; къ вечеру слегла въ постель, съ ней сдѣлался бредъ. На другой день пригласили доктора, который объявилъ, что у ней горячка. Долго крѣпкая натура Татьяны Павловны боролась съ болѣзнью и наконецъ одержала побѣду: черезъ мѣсяцъ она совершенно выздоровѣла; умерла только прежняя, страстная Татьяна Павловна, и замѣнила ее другая Татьяна Павловна: разсудительная, холодная, достойная жена Любимова. — Каждый шагъ ея былъ расчитанъ: она никогда уже не компрометировала своего мужа, ни рѣзкостью движеній, ни звонкимъ смѣхомъ, ни задушевнымъ словомъ... Любимовъ былъ счастливъ.



====page 58====



XII.

Костя явился на свѣтъ слабенькимъ, щедушнымъ и, въ первыя минуты своего рожденія, стоило ему большихъ усилій заявить о своемъ существованіи, да и врядъ ли онъ въ состояніи былъ бы это сдѣлать безъ помощи принимавшей его повивальной бабки, женщины находчивой въ затруднительныхъ случаяхъ; она начала такъ щипать, вертѣть ребенка и хлопать полною своею ладонью по самой мягкой части его тѣла, что тотъ морщился, ежился, и наконецъ, къ неописанной радости своихъ производителей и бабки, разразился слабымъ, жалостнымъ крикомъ. Оставшись послѣ смерти матери на пятомъ мѣсяцѣ, много испыталъ онъ въ дѣтскомъ возрастѣ болѣзней, въ особенности долго мучила его англійская болѣзнь; ходить началъ онъ поздно: ноженки его были тонки, кривы, вокругъ ногъ и. рукъ распухшія кости образовали обручи. Кузьма Кузьмичъ

по цѣлымъ днямъ просиживалъ въ палатѣ и мало имѣлъ времени нѣжитъ и холить сына; но природа, не надѣливш ая Костю крѣпкимъ здоровьемъ, сама позаботилась исправить свою ошибку: согрѣтый лѣтними солнечными лучами песокъ, въ которомъ, на дворѣ, возился Костя, лучше всякихъ внутреннихъ и наружныхъ медицинскихъ средствъ, укрѣпилъ слабенькіе его члены; свѣжій воздухъ, которымъ дышалъ онъ, бѣгая съ утра до вечера по двору и небольшому, тѣнистому саду, росшему при домѣ отца его, укрѣпилъ его легкія, расшевелилъ кровь и брызнулъ румянцемъ на его щеки. Съ каждымъ днемъ Костя становился бодрѣе: ноженки его выпрямились, болѣзненные обручи спали, изъ подъ русыхъ бровей бойко заглядѣли сѣрые глаза. Воротится Кузьма Кузьмичъ изъ присутствія, посадитъ сына къ



====page 59====



себѣ на колѣни и смотритъ-не насмотрится на него, и отъ радости дрожитъ у Кузьмы Кузьмича слеза и упадетъ слеза на щеку Кости и крѣпко, крѣпко поцѣлуетъ Кузьма Кузьмичъ сына... Костя выучился читать и писать скоро, безъ потасовокъ, щелчковъ и прочихъ родительскихъ внушеній. Бывало, не выучитъ онъ заданнаго урока, и Кузьма Кузьмичъ не накинется на него звѣремъ кровожаднымъ, а только скажетъ ему: „Дурно, Костюшка, дурно, ты меня огорчилъ, больно огорчилъ... значитъ ты меня не любишѣ,“ и эти простыя, безъискуственныя слова, сказанныя отъ сердца, магически дѣйствовали на мальчика, не испорченнаго ни розгой, ни колотушками; у него невольно отъ нихъ навертывались на глаза слезы, и онъ схватывалъ руку отца и цѣловалъ ее, говоря: „полно, папка, сердиться, я виноватъ, къ завтрему выучу; вотъ какъ буду знать-безъ ошибки,“ и Грубинъ ужъ не сердился. На другой день Костя дѣйствительно зналъ урокъ отлично.

Но вотъ Костѣ наступилъ двѣнадцатый годъ; съ однимъ знаніемъ чтенія, письма и первыхъ четырехъ правилъ ариѳметики, чему научилъ его отецъ, далеко не уѣдешь, и Кузьма Кузьмичъ началъ подумывать, куда бы ему отдать сына набраться уму-разуму, начиниться разными науками; послѣ долгаго разсужденія съ самимъ собою и съ Лукинишной, онъ рѣшился помѣстить Костю въ мѣстную гимназію.

Разъ пообѣдавъ, по обыкновенію, въ три часа и полежавъ, послѣ того, съ полчаса, Кузьма Кузьмичъ всталъ съ постели, подошелъ къ окну и сталъ смотрѣть во дворъ. Изъ окна виднѣлся сарай изъ стараго теса; по плоской крышѣ сарая бѣгалъ Костя и гонялъ голубей, любуясь, какъ они высоко, высоко забирались въ синеву неба и потомъ, остановившись на минуту, кубаремъ падали на знакомую крышу.



====page 60====



— Костюшка, а Костюшка! поди-ка ко мнѣ голубчикъ, закричалъ Кузьма Кузьмичъ сыну.

— Сейчасъ, папка, дай только еще разъ спугну. Согнавъ голубей съ крыши, Костя махнулъ раза три хворостиной съ навязанной на ней тряпкой, и голуби опять исполнили свой маневръ. Еще разъ полюбовавшись на ихъ искуство кувыркаться, онъ въ, минуту спустился по лѣстницѣ; повозился на дворѣ съ своею любимицею, бѣлою, съ коричневыми пятнами, лягавой сукой, и вскочилъ въ комнату.

— Набѣгался, нашалился? спрашивалъ Кузьма Кузьмичъ сына.

— Еще бы, я ужъ цѣлый часъ гоняю голубей, а какъ весело, прелесть! что ты папка никогда со мною не погоняешь?

— Вотъ выдумалъ, ты еще и Лукинишну позовешь? ишь какъ уморился: потъ съ тебя ручьями льетъ, и Кузьма Кузьмичъ отеръ мокрый лобъ сына.

— Знаешь, Костюшка, о чемъ я сейчасъ думалъ?

— О чемъ, папка?

— Пора бы отдать тебя въ гимназію, вѣдь ты хочешь учиться?

— Хочу, весело отвѣтилъ Костя и потомъ вдругъ задумался.

— Хочешь, а чтожъ ты голову понурилъ?

— Тамъ сѣкутъ больно... Ваню Борзикова такъ высѣкли, что онъ бѣдняга три дня въ постели пролежалъ.

— Сѣкутъ, Костюшка, за шалости, а коли хорошо будешь вести себя, такъ и сѣчь не станутъ. Шалить можно дома, а въ классѣ надобно учиться, — такъ вѣдь?

— Иногда не выдержишь, папка, и въ классѣ забалуешь.

— Такъ я завтра схожу къ директору?



====page 61====



— Хорошо, папка, сходи; только купи мнѣ краснаго сукна на воротникъ получше, а то у Ворзикова точно кирпичъ вокругъ шеи привязанъ.

— Ладно, ладно; самъ выбери сукно, по своему вкусу. Костю очень занимала мысль нарядиться въ гимназическую форму. Въ эту ночь онъ долго не могъ заснуть: все ему мерещился ловко сшитый сюртукъ съ краснымъ, какъ кровь, воротникомъ и металлическими, блестящими пуговицами.

XIII.

На другой день, въ 9 часовъ утра, Кузьма Кузьмичъ явился къ директору гимназіи, пожилому человѣку, съ смугло-желтымъ продолговатымъ лицомъ, окаймленнымъ небольшими форменными бакенбардами, и карими, смотрящими изъ подлобья, съ нѣсколько маслянымъ выраженіемъ, глазами.

Въ чистенькомъ, форменномъ фракѣ съ Станиславомъ на шеѣ. спущеннымъ на грудь, чтобы виднѣлась широкая, красивая съ бѣлымъ ободкомъ лента, съ крученою въ губахъ папиросою, передъ большимъ письменнымъ столомъ, важно сидѣлъ въ креслахъ главный блюститель воспитанія юношества.

Въ комнатѣ былъ величайшій порядокъ; нигдѣ не было пылинки, чинно стояла мебель въ чехлахъ; на письменномъ столѣ письменныя прйнадлежности и разныя бездѣлушки разставлены были симметрично. — Библіотека педагога состояла изъ десятка книгъ, въ отличныхъ переплетахъ, размѣщенныхъ въ порядкѣ на прислонившейся, къ простѣнку, между окнами небольшой этажеркѣ.



====page 62====



Кузьма Кузьмичъ переступилъ порогъ ученаго мужа и отвѣсилъ надлежащій поклонъ.

— Что вамъ угодно? обратился къ Грубину директоръ, взглянувъ на него въ полоборота и продолжая курить и прихлебывать чай изъ стоявшаго передъ нимъ стакана.

— Имѣю къ вашему высокородію нижайшую просьбу, относительно помѣщенія сына моего Константина во ввѣренную вамъ гимназію.

— А вы изъ какихъ?

— Титулярный совѣтникъ Грубинъ, чиновникъ.

— Вы меня не поняли, перебилъ его директоръ. Вы-съ изъ личныхъ дворянъ или изъ оберъ-офицерскихъ?

— Покойный отецъ мой былъ изъ столбовыхъ дворянъ: родъ нашъ записанъ въ шестой книгѣ.

— Садитесь, съ оттѣнкомъ вѣжливости, обратился директоръ къ Грубину.

Кузьма Кузьмичъ сначала пріютился на стулѣ, въ нѣкоторомъ отдаленіи отъ ученаго мужа; но потомъ, по приглашенію педагога, пересѣлъ поближе къ нему.

— Очень буду радъ-съ принять вашего сына; ему сколько лѣтъ?

— Двѣнадцатый годъ.

— Теперь вакаціонное время — надобно вамъ подождать недѣли двѣ, а въ половинѣ Августа приводите къ намъ вашего сына да представьте, при прошеніи, всѣ требуемые документы.

Кузьма Кузьмичъ отвѣсилъ низкій поклонъ.

Директоръ молчалъ и Кузьма Кузьмичъ уже хотѣлъ приподняться со стула и раскланяться, какъ директоръ началъ:

— Въ нашемъ городѣ рѣдко попадается въ мою гимназію мальчикъ благородной крови; помѣщики шлютъ своихъ дѣтей въ корпуса, или дома воспитываютъ, по неволѣ приходится



====page 63====



брать-съ всякаго встрѣчнаго. Дворянская кровь — дѣло важное: мальчика благороднаго сейчасъ отличишь: не тѣ манеры, одѣвается прилично; онъ ужъ не остановится на какомъ нибудь перекресткѣ покупать у торговокъ моченыя яблоки, не залѣзетъ въ театрѣ, рядомъ съ какимъ нибудь сапожникомъ, въ раекъ, отъ сапогъ его не буде'гъ за версту нести дегтемъ; а эти оберъ-офицерскіе — совершенная дрянь: такъ и сказывается въ нихъ грязная порода. — Да-съ, я вамъ скажу: правительство, глубоко сочувствуя благому дѣлу просвѣщенія, сдѣлало однакожъ большую ошибку, разрѣшивъ поступать въ гимназію дѣтямъ низкаго происхожденія; для нихъ довольно было бы и уѣзднаго училища. — Долго ещ е на эту тему разсуждалъ ученый мужъ, затягиваясь папиросой.

Воротясь домой, Кузьма Кузьмичъ поздравилъ Костю съ пріемомъ въ гимназію и вручилъ ему двѣ десятирублевыя на покупку сукна для гимназической формы. Черезъ двѣ недѣли Костя нарядился въ свой новый

костюмъ; ярко-красный воротникъ немилосердо подпиралъ ему подбородокъ; въ перетянутомъ, по тогдашней модѣ, въ таліи сюртукѣ съ преузенькими рукавами, онъ предсталъ предъ начальническія очи и. надобно правду сказать, впечатлѣніе, произведенное имъ на ученаго мужа, было не въ его пользу. На Костѣ, привыкшемъ бѣгать въ широкомъ сюртукѣ, на распашку, не стѣснявшемъ его движеній, новое платье сидѣло скверно; разставивъ ноги и вытянувъ руки, съ закинутою нѣсколько назадъ головою, онъ смотрѣлъ надутымъ пузыремъ, перетянутымъ по срединѣ.

Несмотря на это, директоръ, однакожъ, нашелъ не лишнимъ приласкать, на первый разъ, мальчика, происходящаго изъ столбовыхъ дворянъ. Онъ потрепалъ его по щекѣ и пробормоталъ сквозь зубы: здравствуй, бутузъ!



====page 64====



смотри не шали, веди себя скромно, да съ товарищами не якшайся. — Что онъ у васъ знаетъ? Обратился директоръ къ Грубину.

— Церковную и гражданскую печать разбираетъ, а также и рукописное; пишетъ порядочно, да четыре первыя правила ариѳметики, отвѣтилъ Кузьма Кузьмичъ.

— Мало же, мало; такой большой мальчикъ и къ дробямъ еще не приступалъ, замѣтилъ директоръ.

Кузьма Кузьмичъ сконфузился и, переступивъ съ ноги	на ногу, слегка кашлянулъ въ платокъ.

— Ѳедоръ Карлычъ, сведите его во второй классъ, обратился директоръ къ стоявшему передъ нимъ, на вытяжку, надзирателю, высокому, худощавому нѣмцу, указавъ на Костю.

Надзиратель взялъ Костю за руку; тотъ хотѣлъ было уже выйти изъ комнаты, какъ надзиратель, щипнувъ его, промычалъ: поклонись, неучъ! — Костя очень неловко раскланялся съ директоромъ; потомъ подскочилъ къ отцу, обнялъ его и сталъ цѣловать.

— Можете послѣ нацѣловаться, озадачилъ Костю директоръ.

Надзиратель потащилъ мальчика за рукавъ изъ комнаты. Кузьма Кузьмичъ успѣлъ однакожъ, на лету, перекрестить сына.

— Какой онъ у васъ тюлень! даже кланяться порядочно не умѣетъ. Чему же вы его учили до двѣнадцати лѣтъ? вѣрно все съ мальчишками въ бабки игралъ да голубей

гонялъ; ну, да мы его выправимъ; черезъ мѣсяцъ не узнаете — и не такихъ неучей передѣлывали, обратился директоръ къ Грубину, у котораго даже лобъ покраснѣлъ отъ словъ главнаго педагога; — отвѣтить ему Кузьма Кузьмичъ ничего не нашелся и только кашлянулъ и отеръ ладонью выступившій на лбу потъ.



====page 65====



Низко-пренизко поклонившись, какъ кланялись, кланяются и долго еще будутъ кланяться на Руси небогатые родители начальникамъ учебныхъ заведеній, Кузьма Кузьмичъ тихо вышелъ. — Пройдя залу и накинувъ въ передней свою фризовую шинель, онъ сталъ спускаться съ лѣстницы, но на первой площадкѣ остановился, поджидая, не пройдетъ ли мимо его Костя. Ему хотѣлось хоть однимъ глазомъ, хоть въ щелочку, взглянуть, что то дѣлаетъ въ классѣ Костюшка. Простоявъ минутъ пять и не встрѣтивъ никого, Кузьма Кузьмичъ вытащилъ изъ задняго кармана табакерку, захватилъ большую щепоть табаку, толкнулъ ее въ носъ и продолжалъ идти внизъ, по временамъ прислушиваясь, не услышитъ ли голоса сына,

Въ наружныхъ дверяхъ столкнулся онъ съ рябоватымъ, средняго роста, полнымъ мущиной въ вицъ-мундирѣ на распашку, съ бѣлыми пуговицами и синимъ воротникомъ.

— Должно бытъ учитель, подумалъ Кузьма Кузьмичъ, смотря вслѣдъ, тяжело взбиравшемуся по лѣстницѣ, господину; можетъ быть и детъ въ классъ, куда моего

Костюшку помѣстили. — А что если я попрошу его вызвать Костю? пробѣжало въ мозгу Кузьмы Кузьмича; но пока онъ сбирался остановить встрѣтившагося, тотъ успѣлъ уже скрыться итодько глухо раздавались тяжелые его шаги.

— Ушелъ, проговорилъ Кузьма Кузьмичъ и вышелъ на улицу.

Пройдя раза два взадъ и впередъ подъ окнами гимназіи, Кузьма Кузьмичъ воротился домой.



====page 66====



XIV.

— Ну, что, батюшка, сдалъ Костюшку-то? чай не налюбовались на него, молодчика, начальники-то? спрашивала Кузьму Кузьмича Лукинишна.

— Какъ же, какъ же; похвалили, отвѣтилъ онъ, не желая огорчить Лукинишну объясненіемъ неловкости Кости.

— А къ тебѣ, родной, пріѣзжалъ какой-то баринъ и заказалъ сказать, что черезъ часъ опять заѣдетъ; онъ тебѣ письмецо оставилъ, и Лукинишна подала Грубину пакетъ.

— Кто жъ бы это былъ? подумалъ Кузьма Кузьмичъ. Надѣвъ очки въ серебряной оправѣ, онъ долго разсматривалъ надпись на пакетѣ; потомъ взглянулъ на печать, изображавшую замысловатый гербъ съ княжескою короною. Полюбовавшись вдоволь на красивую печать, Кузьма Кузьмичъ ножичкомъ бережно взрѣзалъ конвертъ, чтобы не изорвать его и не сломать печати, вынулъ письмо и сталъ развертывать; — двѣ двадцатипятирублевыя упали на полъ.

— Что за притча? проговорилъ Кузьма Кузьмичъ; поднялъ деньги и сталъ читать письмо; оно было въ родѣ записки и заключало слѣдующее:

„Князь Сергій Александровичъ Скочиловъ, свидѣтельствуя свое почтеніе м. г. Кузьмѣ Кузьмичу Грубину, покорно проситъ его сдѣлать одолженіе, постараться поскорѣй окончить производящееся у него дѣло, по взысканію съ купца Боровихина полутора тысячи рублей, за недоставку въ срокъ Боровихинымъ, вопреки заключенному условію, четырехъ тысячъ четвертей ржи.“

Только что успѣлъ прочесть Кузьма Кузьмичъ записку, во дворъ въѣхала щегольская коляска, запряженная парою сѣрыхъ жеребцовъ. Изъ нея выскочилъ коренастый,



====page 67====



средняго роста мущина съ бородою, въ коломянковомъ желтомъ пальто и круглой соломенной шляпѣ.

— Я имѣю удовольствіе видѣть г. Грубина? Обратился вошедшій къ Кузьмѣ Кузьмичу.

— Точно такъ-съ. Милости прошу садиться.

— Князь Скочиловъ, рекомендовался вошедшій. У васъ мое дѣло, продолжалъ онъ усаживаясь въ кресло возлѣ дивана. Что же вы самы не садитесь?

— Ничего-съ, отвѣтилъ Грубинъ.

— Въ такомъ случаѣ позвольте и мнѣ встать, и Скочиловъ всталъ.

Кузьма Кузьмичъ растерялся.

— Садитесь-ка рядкомъ, обратился къ нему Скочиловъ.

— Сдѣлайте одолженіе, почтеннѣйшій Кузьма Кузьмичъ, потрудитесь окончить поскорѣе дѣло; оно ужъ тянется другой годъ.

— Остановка не за нами, ваше сіятельство; къ дѣлу необходимъ дополнительный отзывъ Воровихина, и объ отобраніи отзыва нѣсколько разъ сообщено въ мѣстную градскую полицію, гдѣ имѣетъ мѣстожительство этотъ купецъ. Какъ только получится отзывъ, дѣло ваше будетъ кончено, проговорилъ Кузьма Кузьмичъ, заикаясь отъ волненія, которое онъ испытывалъ отъ неожиданнаго пріѣзда такой важной особы.

Скочиловъ вынулъ изъ боковаго кармана своего пальто записную книжку и вписалъ въ нее отвѣтъ Грубина.

— Боровихинъ платитъ — отъ него и не отбираютъ отзыва; дѣло ясное.

— Конечно, такъ. — Ваше сіятельство пожаловали бы къ нашему предсѣдателю, обратился къ Скочилову Грубинъ.

— Зачѣмъ? онъ у васъ ничего не смыслитъ — я его

коротко знаю: онъ только умѣетъ находить, гдѣ запятыя



====page 68====



не такъ разставлены. Чтожъ вы такъ удивляетесь словамъ моимъ? сказалъ Скочиловъ Грубину, котораго онъ поставилъ въ тупикъ безцеремоннымъ отзывомъ о Любимовѣ.

— Его пр-во человѣкъ честный-съ, замѣтилъ Кузьма Кузьмичъ.

— Я и не говорю, что Любимовъ взяточникъ; человѣкъ онъ богатый, и еслибъ вздумалъ еще брать, такъ его мало повѣсить; впрочемъ онъ и не съумѣлъ бы, отвѣтилъ Скочиловъ.

Кузьма Кузьмичъ на это возраженіе ничего не нашелся отвѣтить и только нюхнулъ два раза сряду табаку да подумалъ про себя: странный человѣкъ этотъ князь...

Какъ ни растерялся Кузьма Кузьмичъ, но разговоръ о взяточничествѣ напомнилъ ему о приложенныхъ, при запискѣ князя, деньгахъ.

— Ваше сіятельство... позвольте... началъ онъ, заикаясь.

— Что прикажете? спросилъ его Скочиловъ.

— При вашей запискѣ... ваше с-во, было приложеніе... вотъ эти деньги... позвольте вамъ вручить ихъ... проговорилъ Кузьма Кузьмичъ, подавая Скочилову двѣ двадцатипяти рублевыя.

Скочиловъ сконфузился.

— Полноте, полноте, Кузьма Кузьмичъ, объ этомъ вздорѣ нечего и говорить... отвѣтилъ онъ, отстраняя деньги.

— Извините, ваше с-во, но я не могу принять ихъ, наконецъ довольно твердо- проговорилъ Кузьма Кузьмичъ. Дѣло ваше будетъ сдѣлано по закону, оно правое и ваш е с-во получите всю сумму съ Воровихина.

Скочиловъ понялъ, что настаивать въ принятіи Грубинымъ



====page 69====



денегъ было бы безполезно и неловко. Покраснѣвъ до ушей, онъ взялъ деньги и, скомкавъ ихъ, положилъ въ карманъ своихъ широкихъ шароваръ.

— Извините меня, Кузьма Кузьмичъ, вы можетъ быть обидѣлись... право, я совершенно не желалъ сдѣлать вамъ непріятность... сказалъ онъ Грубину.

— Никакъ нѣтъ-съ... на то мы чиновники, чтобы не обижаться... отвѣтилъ ему Грубинъ.

— Вы мнѣ позволите закурить сигару? обратился Скочиловъ къ Грубину, желая прекратить непріятный разговоръ.

— Сдѣлайте одолженіе, ваше с-во! я сейчасъ принесу спички, отвѣтилъ Грубинъ и вышелъ за ними въ кухню. 

Кузьма Кузьмичъ началъ занимать Скочилова; въ первый разъ пришлось ему встрѣтить чиновника, отказавшагося отъ предложенія. Сначала онъ было не повѣрилъ Кузьмѣ Кузьмичу и подумалъ не мало ли далъ, но потомъ, вглядѣвшись въ лицо Грубина, на которомъ не выражалось и тѣни лукавства, вслушавшись въ правдивый, безъискуственный его отказъ, замѣтивъ натуральное смущеніе, испытанное Трубинымъ отъ сдѣланнаго ему предложенія, Скочиловъ совершенно убѣдился въ честности его и не зналъ чѣмъ загладить обиду, неумышленно нанесенную человѣку, котораго онъ видѣлъ въ первый разъ и оскорблять котораго онъ не желалъ и не имѣлъ никакого права. Вотъ и спички, ваш е с-во, обратился Кузьма Кузьмичъ къ Скочилову, зажигая спичку.

— Вы одни живете, Кузьма Кузьмичъ? Спрашивалъ Грубина Скочиловъ, закуривая сигару.

— Нѣтъ-съ, не одинъ: у меня есть сынокъ; я его сейчасъ только сдалъ въ гимназію.

— Дайте мнѣ слово, что вы исполните мою просьбу.



====page 70====



— Какую, ваше с-во?

— Что вы пріѣдете ко мнѣ съ сыномъ вашимъ, въ будущее воскресенье, на цѣлый день; я за вами пришлю лошадей. Мое село не далеко отсюда: верстахъ въ десяти.

— Я... ваше с-во... право не знаю... бормоталъ Кузьма Кузьмичъ, совершенно опѣшившись отъ неожиданнаго приглашенія.

— Безъ отговорокъ, Кузьма Кузьмичъ. Я человѣкъ простой, церемоній не люблю. Сыну вашему будетъ гдѣ побѣгать: садъ у меня большой; захочетъ верхомъ покататься — лошадь къ его услугамъ, а вамъ я покажу свое хозяйство, уговаривалъ Скочиловъ Грубина.

— Право не знаю-съ... ваше с-во... продолжалъ бормотать Кузьма Кузьмичъ.

— Если вы не пріѣдете, то я буду думать, что вы на мемя сердитесь. Еще разъ прошу вашего извиненія. И такъ до воскресенья, проговорилъ Скочиловъ, раскланиваясь съ Трубинымъ и крѣпко пожимая ему руку. Кузьма Кузьмичъ вышелъ проводить князя до коляски.

— Н е обманите же. Въ воскресенье, въ десять часовъ, коляска моя будетъ къ вашимъ услугамъ, кричалъ Скочиловъ, выѣзжая изъ воротъ и привѣтливо махая Трубину шляпой.

XV.

Въ слѣдующее воскресенье, въ одиннадцатомъ часу утра, коляска князя Скочилова неслась по дорогѣ изъ города * въ принадлежащее князю село Вас'ильково; въ ней сидѣли Кузьма Кузьмичъ и Костя. Трубинъ во всю дорогу былъ молчаливъ, задумчивъ. Онъ все соображалъ,



====page 71====



какъ войдетъ въ гостиную князя, какъ раскланяется, что скажетъ; до сихъ поръ ему не приходилось получать приглашенія къ такому важному, по происхожденію и богатству, помѣщику, какъ князь Скочиловъ. Кузьма Кузьмичъ не обращ алъ вниманія на полную прелести мѣстность, которою они проѣзжали; на безпрестанные вопросы Кости о каждомъ перелѣскѣ, пригоркѣ, овражкѣ, онъ отвѣчалъ полусловами. День былъ прохладный, осенній: солнце, медленно двигаясь въ безпредѣльной синевѣ, по которой кое-гдѣ ползли бѣловатыя облака, косвенными своими лучами золотило стебли посѣянной въ поляхъ пшеницы и наливало колосья сочнымъ зерномъ; ласкалось къ желтѣвшимъ листьямъ деревьевъ встрѣчавшихся перелѣсковъ, заигрывало съ бѣжавшей въ сторонѣ дороги рѣчкой, освѣщало каждый бугорокъ, каждую былинку. Миновавъ перекинутый черезъ рѣчку мостъ, въѣхали на небольшую гору и село Васильково открылось, какъ на ладони. Здѣсь далеко, далеко тянулись поля, за которыми чернѣлся лѣсъ, а тутъ безпечно разметались, вдоль протекавшей подъ селомъ рѣки, поемные луга: весело блестѣлъ на солнцѣ вызолоченный ш аръ съ крестомъ надъ двурогой луной, бѣлѣвшей вдали, сельской церкви. Показались два ряда безъискѵственно простыхъ избъ, окруженныхъ огородами, конопляниками и гумнами, на которыхъ важно, какъ купцы за самоваромъ, посиживали брюхастыя скирды хлѣба. Саженяхъ въ двухъ стахъ отъ крайней избы глядѣли другъ на друга два большіе бревенчатые хлѣбные амбара, съ продольными въ верху окнами и съ небольшими крыльцами: у самой рѣки стояло каменное строеніе винокуреннаго завода, противъ котораго, на противоположномъ берегу, шумѣла водяная мельница. За садомъ, на небольшой возвышенности, надъ рѣкою слѣпо выглядывалъ



====page 72====



господскій двухъ-этажный домъ, терявшійся въ чащѣ деревъ росшаго на просторѣ, большаго сада. За господскимъ домомъ мѣстность начинала волноваться угорами, логами и овражками, поросшими низкимъ сучковатымъ дубнякомъ, орѣшникомъ и кустами шиповника. Широкая полоса рѣки казалась все уже и уже и, сдѣлавъ нѣсколько изгибовъ, круто поворачивала въ сторону и исчезала изъ глазъ.

Взглянувъ на эту русскую, полную силы природу, Кузьма Кузьмичъ невольно подумалъ: экое раздолье, экая благодать! Жирный, съ окладистой бородой, кучеръ, важно возсѣдавшій на козлахъ, осадилъ лошадей у околицы и тихо поѣхалъ по селу, изъ опасенія задавить шнырявшихъ по дорогѣ куръ и ребятишекъ. Миновавъ избы и церковь, онъ направилъ лошадей къ барскому дому и, поворотивъ влѣво во дворъ, ловко подкатилъ къ главному подъѣзду съ колоннами, выходящему выступомъ по срединѣ дома. Не успѣлъ еще лакей соскочить съ козелъ и отворить дверцы у коляски, какъ Костя уже былъ на землѣ; но, при этомъ скачкѣ, двѣ нижнія пуговицы у его сюртука отскочили.

— Вотъ тебѣ и разъ, папка! пуговицы отлетѣли, обратился онъ къ отцу, осторожно вылѣзавшему изъ коляски.

— Экой ты шалунъ, Костюшка, не могъ обождать! Ну, какъ ты теперь покажешься князю? говорилъ Костѣ отецъ, покачивая головой.

— Ничего, папка, князь не осудитъ; онъ вѣдь — ты говоришь — добрый, тараторилъ Костя, весело взбѣгая по лѣстницѣ; за нимъ медленно взбирался Кузьма Кузьмичъ, осматриваясь, одергивая фалды у сюртука и заглаживая

рукою свои рѣдкіе волосы.



====page 73====



— Костюшка, да обожди, куда ты бѣжишь? кричалъ Кузьма Кузьмичъ сыну, взобравшемуся уже во второй этажъ.

— Князь въ саду. Вамъ угодно будетъ обождать въ гостиной, или пожалуете въ садъ? обратился лакей къ Кузьмѣ Кузьмичу, снимая съ него въ передней шинель.

— Пожалуй и здѣсь обожду, отвѣтилъ Грубинъ.

— Пойдемъ, папка, въ садъ, егозилъ Костя, тащ а отца за руку.

— Ну, хорошо: такъ мы въ садъ пойдемъ, почтеннѣйшій, отвѣтилъ Кузьма Кузьмичъ лакею.

Черезъ залу и небольшую угловую комнату, увѣшанную но стѣнамъ картинами, въ массивныхъ золоченыхъ рамахъ, Грубины, предшествуемые лакеемъ, вошли въ большую столовую, изъ которой, снаружи, вела въ садъ широкая, каменная, съ двумя площадками, лѣстница, уставленная по бокамъ различными растеніями.

— Какой отличный садъ! какая бездна цвѣтовъ! Вѣрно, князь, охотникъ до цвѣтовъ, спрашивалъ Кузьма Кузьмичъ лакея, спускаясь по лѣстницѣ.

— Да, онъ у насъ большой хозяинъ, до всего самъ доходитъ, отвѣчалъ лакей. — Да, вотъ и князь!

— Гдѣ же? я не вижу, спрашивалъ Кузьма Кузьмичъ.

— Здѣсь: цвѣты выкапываетъ, и лакей указалъ рукою вправо.

— Здравствуйте, здравствуйте, Кузьма Кузьмичъ! кричалъ Скочиловъ, увидѣвъ Грубина. Милости просимъ! Садитесь-ка вотъ сюда, обратился, онъ къ Грубину, протягивая ему руку и указывая на чугунную скамейку, обвивавшую толстый стволъ липы. А это вашъ сынъ?

— Точно такъ-съ, отвѣтилъ Грубинъ.

— Здорово, молодецъ! Поцѣлуемся для перваго знакомства — и Скочиловъ чмокнулъ Костю въ губы. — Садъ



====page 74==== 



къ твоимъ услугамъ: бѣгай, играй, рви цвѣты, сколько тебѣ угодно. Ахъ, да! я и не познакомилъ еще васъ съ моимъ шуриномъ. Владиміръ Рычковъ, — братъ моей жены; шалунъ страшный — сорви голова, сказалъ Скочиловъ взявъ за руку, стоявшаго возлѣ него съ заступомъ, коренастаго юношу лѣтъ семнадцати, въ широкой, коротенькой, нанковой курткѣ и сѣрой шляпѣ.

Рычковъ раскланялся съ Кузьмой Кузьмичемъ и пожалъ руку Костѣ.

— Покажи гостю садъ, обратился къ Рычкову Скочиловъ; тотъ бросилъ заступъ и пошелъ съ Костей по аллеѣ.

— А я, Кузьма Кузьмичъ, тороплюсь выкопать нѣсколько болѣе нѣжныхъ растеній и перенести ихъ въ оранжерею; сегодня былъ утренникъ, чего добраго, попортитъ цвѣты, — и Скочиловъ принялся ловко выкапывать лопатой растенія, пересаживая ихъ въ горшки и передавая двумъ мальчикамъ, для переноски въ оранжерею.

— Закусить не хотите ли? обратился онъ къ Грубину.

— Нѣтъ-съ, отвѣтилъ Грубинъ.

— Пожалуста, безъ церемоніи. Сейчасъ жена придетъ; она отъ обѣдни зашла къ попадьѣ.

— Какой у васъ, ваше с-во, отличный садъ!

— Да вы его почти еще не видѣли. Вотъ закусимъ, такъ я вамъ покажу фруктовыя деревья; — яблони, что-то въ нынѣшнемъ году плохи: червь напалъ, а, кажется, всѣ предосторожности отъ этого незванаго гостя приняли. За то грушъ и сливъ урожай отличный. Однакожъ, пойдемте же, и Скочиловъ, взявъ подъ руку Кузьму Кузьмича, отправился съ нимъ въ комнаты.

На верхней площадкѣ лѣстницы встрѣтила ихъ жена Скочилова, женщина лѣтъ подъ тридцать. Пепельнаго цвѣта густые, гладко зачесанные къ верху волосы сплетены 



====page 75==== 



были въ широкую косу, лежавшую, нѣсколькими продольными рядами, на затылкѣ; темносѣрые глаза весело и ласково смотрѣли изъ подъ густыхъ, довольно темныхъ, въ сравненіи съ цвѣтомъ волосъ, бровей; немного вздернутыя ноздри дышали силой; на полномъ, загорѣломъ лицѣ пробивался свѣжій румянецъ; широкія кости рукъ, широкія плечи и высокая грудь говорили въ пользу ея здоровья. Лидія Петровна — такъ звали жену князя — была въ бѣломъ, съ небольшими розовыми мушечками, кисейномъ, съ широкими рукавами платьѣ; на головѣ накинутъ былъ фуляровый розовый платокъ, завязаный у горла; въ правой рукѣ держала она сложенный темнаго цвѣта зонтикъ.

— Кузьма Кузьмичъ Грубинъ, обратился къ женѣ Скочиловъ, представляя Трубина.

— Очень рада познакомиться, протягивая руку Трубину, отвѣтила Лидія Петровна.

— Любовъ Ероѳеевна здорова? ты конечно звала ее съ мужемъ обѣдать? спрашивалъ Скочиловъ жену.

— Да. Она будетъ, но мужъ ея уѣхалъ причащать больнаго въ сосѣднюю деревню, отвѣтила Лидія Петровна.

— Что это у тебя волосы мокрые? ты, вѣрно, купалась?

— Да, я прошла отъ Любови Ероѳеевны въ ванну; какъ хорошо! вода свѣжая — гораздо пріятнѣе, чѣмъ лѣтомъ. А вы купаетесь М-r Грубинъ?

— Нѣтъ-съ, ваше с-во, я не привыкъ. Теперь можно простудиться.

— Я привыкла, купаюсь каждый день до глубокой осени, а зимою обливаюсь холодною водой.

На столѣ стоялъ ужъ завтракъ.

— Кузьма Кузьмичъ! водочки, обратился Скочиловъ къ Трубину, наливая ему и себѣ водки. Рекомендую — собственнаго завода. Что, хороша?



====page 76==== 



— Очень-съ, ваше с-во, отвѣтилъ Кузьма Кузьмичъ, закусывая честеромъ.

— А гдѣ же Володя? спросила Лидія Петровна мужа.

— Онъ въ саду съ гостемъ, сыномъ Кузьмы Кузьмича. Алексѣй! сходи въ садъ да позови ихъ, обратился Скочиловъ къ прислуживавшему лакею.

— Вы постоянно живете въ городѣ *? спросила Кузьму Кузьмича Лидія Петровна.

— Тридцатый годъ пошелъ-съ; — пріѣхалъ молодымъ и успѣлъ ужъ состарѣться.

— Я думаю вамъ трудно жить: жалованье очень небольшое, обратился Скочиловъ къ Грубину, подавая ему сочный кусокъ ветчины.

— Ничего-съ, ваше с-во; конечно роскошествовать не изъ чего, а концы съ концами свожу. — У меня вѣдь собственный домишка остался послѣ покойной жены — за квартиру, значитъ, не плачу; занимаю самъ флигель, а домъ отдаю въ наймы за десять рублей въ мѣсяцъ, отвѣтилъ Грубинъ.

У Грубина не только концы съ концами сходились, но, по милости экономическихъ способностей старой Лукинишны, умѣвшей закупать хозяйственные припасы во время и дешевле всѣхъ въ городѣ, прибережена была копѣйка и на черный день. Иной годъ рублей тридцать, двугой — съ полсотни отложитъ Лукинигана и такою экономіею составила она до девятисотъ рублей, хранившихся въ боковомъ ящичкѣ неуклюжаго, набитаго разнымъ ея скарбомъ сундука, который постоянно она запирала двумя замками: внутреннимъ и большимъ висячимъ — наружнымъ; ключи же отъ этого сундука Лукинишна всегда носила съ собою въ глубокомъ карманѣ своего платья. Про эти деньги она никому не говорила, положивъ въ своемъ умѣ объявить о нихъ Кузьмѣ Кузьмичу



====page 77====



только въ крайнемъ случаѣ, или передъ своею смертью.

До обѣда оставалось еще часа три. Скочиловъ съ Кузьмой Кузьмичемъ, позавтракавъ, пошли въ садъ. Пройдя клумбы растеній, разнообразныхъ всевозможными оттѣнками и переливами цвѣтовъ, начинавшихъ уже ронять листья, они вошли въ фруктовое отдѣленіе: яблони изрѣдка были покрыты дозрѣвавшими плодами, кой-гдѣ попорченными напавшимъ червемъ; прозрачныя сливы и сочныя, крупныя груши блестѣли на деревьяхъ; рядами росли кусты махроваго крыжовника, смородины и малины, между которыми широкими грядами разсажена была клубника. За садомъ спускалась по небольшой покатости роща липъ и березъ, среди которыхъ мѣстами возвышались раскидистые дубы. Рощу и садъ окружала невысокая каменная стѣна, вдоль которой тянулись рябиновыя деревья съ ярко-красными, однообразными кистями созрѣвавшей ягоды. Въ одной сторонѣ сада на возвышенности стояла, обвитая дикимъ виноградомъ, бесѣдка съ остроконечною крышею и разноцвѣтными стеклами въ окнахъ; противъ бесѣдки на небольшой площадкѣ устроена была гимнастика и стояли качели.

Для поливки цвѣтовъ и фруктовыхъ деревьевъ проведены были желоба отъ водоподъемной машины, устроенной при винокуренномъ заводѣ.

Въ саду и рощѣ было тихо; надъ деревьями же въ вышинѣ верховой вѣтерокъ медленно двигалъ облака: заслонитъ ими солнце — и листья деревьевъ потемнѣютъ, пронесетъ облака — и деревья взглянутъ весело, озаренныя потокомъ солнечныхъ лучей.

Черезъ калитку въ каменной оградѣ Скочиловъ и Кузьма Кузьмичъ вышли въ поле. Тамъ доспѣвала усатая 



====page 78==== 



пшеница, кой гдѣ уже сжатая и сложенная снопами въ небольшія копны, краснѣла низенькая гречиха, желтѣлъ высокій ленъ съ круглыми головками; вдали чернѣлись, упиравшіяся въ лѣсъ, полосы глубоко вспаханной земли подъ озимь.

По узкой дорогѣ, пролегавшей въ полѣ, показался столбъ пыли. Скочиловъ сдвинулъ шляпу на затылокъ, приложилъ обѣ руки ко лбу и сталъ пристально всматриваться; черезъ нѣсколько минутъ онъ разразился хохотомъ и закричалъ Грубину, съ любопытствомъ разсматривавшему сорванный полный колосъ пшеницы:

— Кузьма Кузьмичъ, посмотрите, посмотрите! — вѣдь это вашъ сынъ скачетъ съ Володей, да еще кто-то съ ними.

— Что вы, ваше с-во, — быть не можетъ! Костюшкѣ ни разу и на лошадь-то не доводилось садиться. Куда жъ ему скакать такъ!

— Онъ, право онъ! Видйте, красный воротникъ; они сюда скачутъ. А! да съ ними и Калачевъ. Вотъ молодецъ — нечего сказать: сидитъ точно копна сѣна, говорилъ Скочиловъ, заливаясь смѣхомъ.

Кузьма Кузьмичъ до тѣхъ поръ не вѣрилъ глазамъ своимъ, пока не увидѣлъ передъ собою Костю, скорчившагося въ казацкомъ сѣдлѣ. Выпустивъ поводья, Костя обѣими руками уцѣпился за луку сѣдла; брюки его приподнялись складками и выставили на показъ порыжѣвшія голенища его сапогъ; сюртукъ растегнулся: рубашка выбилась изъ подъ съѣхавш аго на сторону галстуха и, раздвинувшись, открыла грудь и часть шеи; щеки его горѣли, сѣрые глаза бѣгали во всѣ стороны отъ испытаннаго удовольствія.

Кузьма Кузьмичъ только ахнулъ и, пожавъ плечами, развелъ руками отъ удивленія.

— Ай да молодецъ! говорилъ Скочиловъ Костѣ; только



====page 79==== 



за чѣмъ поводья изъ рукъ выпустилъ, да всѣ ноги въ стремяна запряталъ; надобно держаться ляжками, а стремянъ касаться слегка носками. Вотъ такъ, и Скочиловъ вытащилъ ноги Кости изъ стремянъ и усадилъ его по правиламъ верховой ѣзды.

Въ это время подъѣхалъ и Калачевъ, возсѣдавшій на низенькой лошади и подпрыгивавшій, при каждомъ ея шагѣ, чуть не на аршинъ; толстая его фигура, откинувшись назадъ, составляла съ хребтомъ лошади тупой уголъ.

— И вы, Михайло Яковлевичъ, пустились въ кавалеристы? обратился Скочиловъ къ Калачеву, съ трудомъ слѣзавшему съ лошади, и крѣпко, дружески пожалъ ему руку.

— Что дѣлать съ этими вѣтрогонами, отвѣчалъ Ка лачевъ, указывая на Володю и Костю: увидали меня, какъ я подъѣзжалъ въ своей телѣжкѣ, затащили раба божія въ конюшню и усадили на лошадь. Ужъ, усталъ же я! и во внутренней администраціи революція произошла страшная: все вверхъ дномъ перевернуто. Отдуваясь отъ усталости, онъ досталъ, изъ задняго кармана сюртука, клѣтчатый платокъ и сталъ обтирать лившійся по его лицу потъ.

— Рекомендую вамъ, Кузьма Кузьмичъ, моего пріятеля, Михаила Яковлевича Калачева — онъ же просвѣтитель юношества но части живописи и каллиграфіи.

— Я, кажется, имѣлъ удовольствіе видѣть васъ въ прошлый вторникъ, какъ сдавалъ сына своего въ гимназію; вы мнѣ встрѣтились на лѣстницѣ, отвѣтилъ Трубинъ, раскланиваясь съ Калачевымъ.

— Помню. Это вашъ сынъ? спросилъ Калачевъ Трубина, поворотя голову въ ту сторону, гдѣ стоялъ Костя.

— Да-съ.



====page 80====



— Славный мальчуганъ! какъ есть натура, безъ подмалевки, сказалъ Калачевъ, пристально смотря на Костю.

— Пойдемъ-те въ комнаты, обратился Скочиловъ къ Грубину и Калачеву.

— Нѣтъ, Сергѣй Александровичъ, не въ моготу; позвольте отдохнуть моему бренному тѣлу въ рощѣ, подъ тѣнію древесъ, а то и на лѣстницу не втащусь, отвѣтилъ Калачевъ.

— А вы, шалуны, накатались или еще мало? спрашивалъ Скочиловъ Володю и Костю.

— Еще не много покатаемся, отвѣтилъ Володя, взявъ за узду лошадь Калачева. Хотите еще покататься или довольно? — спросилъ онъ Костю.

— Еще покатаемся, отвѣтилъ тотъ и, вытянувшись, подтянулъ поводья.

— Держись крѣпче ногами, Костюшка, совѣтовалъ Костѣ отецъ.

— Ничего, папка; упаду такъ не вверхъ полечу, а на землѣ буду, отвѣтилъ смѣясь Костя и смѣло пустился рысью за Володей.

Только что Скочиловъ, Грубинъ и Калачевъ вошли въ рощу, какъ послѣдній сбросилъ съ себя сюртукъ и фуражку и растянулся подъ густымъ дубомъ, подперевъ широкими ладонями свои толстыя, обросшія густыми бакенбадами, щеки.

— Товарища не оставлять: посидимъ и мы, сказалъ Скочиловъ и развалился на травѣ, а Кузьма Кузьмичъ, подославъ подъ себя платокъ, вытянулъ ноги и прислонился спиною къ дереву.

Вѣтру надоѣло гулять въ вышинѣ и спустился онъ ниже и сталъ перебѣгать по деревьямъ — и заговорили дубы, березы и липы, изрѣдка роняя пожелтѣвшіе, отжившіе листья.



====page 81====



— Хорошо продуваетъ, шевеля отъ удовольствія плечами, говорилъ Калачевъ.

— Что новаго въ гимназіи? спрашивалъ Калачева Скочиловъ.

— Все по старому — слѣдовательно хорошо; новостей зловредныхъ по списку не состоитъ. Ученики приходятъ во время; застегнуты на всѣ пуговицы, на столы не облокачиваются, съ распросами къ учителямъ не суются. Тишина въ классѣ примѣрная — слышно, какъ муха пролетитъ. Все, все въ порядкѣ, какъ подобаетъ въ благоустроенномъ заведеніи. Дисциплина, благовоспитанное юношество, отвѣтилъ Калачевъ, странно улыбнувшись

 — Этого еще мало, замѣтилъ Скочиловъ.

— Какъ для кого: для васъ кажется мало, а для нашего ученаго мужа за глаза довольно. — Зачѣмъ вы отдали сына въ гимназію? вдругъ обратился Калачевъ къ Грубину, поворотивъ къ нему голову и уставивъ на него свои большіе, голубые глаза

 Кузьма Кузьмичъ сталъ въ тупикъ и не зналъ, что отвѣчать. Неожиданность вопроса совершенно его озадачила.

— Разумѣется, — чтобы вашъ сынъ человѣкомъ сдѣлался, чтобъ уму-разуму научился, отвѣтилъ, за Грубина, Калачевъ. — Ну, такъ этого продукта врядъ ли вашъ сынъ тамъ наберется. Онъ узнаетъ частички всякой премудрости, а цѣлаго-то — цѣлаго не проглотитъ. Окончитъ курсъ, выдержитъ экзаменъ, а въ головѣ окажется сумбуръ: простыхъ вещей не будетъ понимать; все въ жизни будетъ ему шиворотъ на выворотъ казаться. — П рактики мало, а одна теорія плевка не стоитъ; отъ жизни далеки! Много, доложу вамъ, видалъ я на своемъ вѣку способныхъ мальчиковъ: первыми учениками были; выйдутъ изъ училища — вотъ думаешь люди-то изъ нихъ подѣлаются, а смотришь — и пошли ш агать по торной



====page 82==== 



дорожкѣ, благо легче — кочекъ нѣтъ, а кто и хотѣлъ проложить свою собственную, такъ, съ первыхъ шаговъ, или уставалъ и ложился, на томъ основаніи, что, дескать, лежачаго не бьютъ, или отмачивалъ такую штуку, что совѣстно за него становилось. А тамъ и плачутся: среда заѣла, среда заѣла... вздоръ, слова одни, глупость! Средѣ не заѣсть того, кто въ молодости нравственно не исковерканъ. Нравоученіемъ ничего не подѣлаеш ь — примѣръ нуженъ! Вилять нечего: говори прямо, открыто. Простоты побольше!..

— Вы, кажется, Михайло Яковлевичъ, прежде преподавали грамматику и литературу, обратился Скочиловъ къ Калачеву.

— Какъ-же, преподавали, да негодны оказались, отвѣтилъ Калачевъ.

— Какъ такъ?

— Простая, но поучительная исторія. Лѣтъ пять тому назадъ, началъ Калачевъ, — изволилъ посѣтить нашу гимназію ревизоръ, лицо важное, внушительное такое. Приходитъ ко мнѣ во второй классъ. Ученики, разумѣется, въ струнку, руки по швамъ. „Здравствуйте дѣти?‘‘ — „здравія жалаемъ ваше — ство!!“ гаркнули они въ голосъ. Беретъ списокъ, вызываетъ одного съ конца; спросите его, обращается ко мнѣ. — Читали вы Лермонтова? спрашиваю я ученика. — Читалъ, тотъ отвѣчаетъ. Скажите мнѣ то изъ его стихотвореній, которое произвело на васъ большее впечатлѣніе. Ученикъ, одиннадцатилѣтній мальчикъ, не безъ чувства прочелъ „родину.“ Напишите это стихотвореніе на доскѣ и потомъ объясните, какая мысль проведена въ немъ Лермонтовымъ, обратился я къ ученику. — Тотъ написалъ уже четыре строки, какъ вдругъ остановленъ былъ экзаменаторомъ. „Скажите мнѣ опредѣленіе страдательнаго



====page 83====



глагола“ — неожиданно спросилъ онъ ученика. Ученикъ сталъ въ тупикъ: глазѣетъ на потолокъ, на полъ и хоть бы слово — столбнякъ нашелъ. — „У васъ ученики простыхъ опредѣленій не знаютъ!“ обратился ко мнѣ, съ свирѣпымъ выраженіемъ въ лицѣ, экзаменаторъ. „Это очень дурно! Чѣмъ стишками занимать молодежь, такъ лучше бы прежде обучить ихъ грамматикѣ. Начинаютъ ученіе съ головы, а не съ ногъ!“ и съ этими словами вышелъ изъ класса, хлопнувъ дверью. — Черезъ полчаса я былъ позванъ къ директору, и напустился же онъ на меня — аки левъ кровожадный... „Вы у меня развращаете юношество, новости вводите! у васъ простыхъ опредѣленій не знаютъ. Я этого допустить не могу!“... и пошелъ и пошелъ... У меня кровь прилила къ головѣ, въ глазахъ потемнѣло... чтобъ не дошло до грѣха, выскочилъ я отъ него, какъ угорѣлый. На другой день не пошелъ въ классъ — озлился очень; на третій мнѣ сдѣлали предложеніе: если желаю остаться въ гимназіи, то чтобъ занялся преподаваніемъ каллиграфіи. Въ карманѣ пусто; выйдешь — придется сидѣть на пищѣ ев. Антонія. Дѣлать нечего, смирился передъ Промысломъ. Потомъ года черезъ два, послѣ смерти учителя рисованія, дали мнѣ и эту профессію. — Ученикъ, не знавшій опредѣленія страдательнаго глагола, отдѣлался двухсуточнымъ арестомъ, на хлѣбѣ и водѣ. — Послѣ я узналъ, что экзаменаторъ осерчалъ на меня болѣе за то, что я возъимѣлъ дерзость позволить прочесть стихи Лермонтова, сосланнаго въ то время на Кавказъ. — Глупъ былъ: соображенія не хватило, а то награду получилъ бы, ей-ей получилъ бы. Директоръ тогда на шею схватилъ. Да это бы еще ничего — награда: практику потерялъ. До того времени имѣлъ кой-какіе частные уроки, а тутъ какъ разъ отказали: дуракомъ прослылъ.



====page 84====



— Любимовы пріѣхали, раздался голосъ слуги.

— Сейчасъ приду, отвѣтилъ Скочиловъ, скорчивъ непріятную гримасу.

— Лю... лю-бимовъ... проговорилъ заикаясь Грубинъ.

— Что это вы такъ встревожились? вѣрно Любимовъ похожъ на нашего ученаго мужа Тарасенко, Тарасенковъ — тожъ? обратился къ нему Калачевъ.

— Нѣтъ-съ, совсѣмъ нѣтъ, никакого сходства. Его пр-во Андрей Семенычъ высокій, худощавый, не кстати отвѣтилъ Грубинъ, смущенный пріѣздомъ своего начальника.

— Пойдемъ-те, сказалъ Скочиловъ Грубину и Калачеву.

— Шествуемъ, шествуемъ, отвѣтилъ Калачевъ, надѣвая сюртукъ и нахлобучивая фуражку.— Время проведемъ весело — умныхъ рѣчей наслушаемся. Субъектъ достойный вниманія: администраторъ.

— Вы знаете, Михайло Яковлевичъ, этого превосходительнаго? спросилъ Калачева Скочиловъ.

— Какъ же, въ церкви дорогу ему даю: легонько толкнетъ — сторонюсь въ сторону, на первое мѣсто пропускаю, отвѣтилъ Калачевъ.

Всѣ трое отправились черезъ садъ въ комнаты.

Любимовы пріѣхали съ своими дѣтьми: одиннадцатилѣтнимъ сыномъ Пашей и девяти-лѣтнею дочерью Соней; при дѣтяхъ были: гувернеръ Воропаевъ, кандидатъ' Московскаго университета, и гувернантка Miss Саксъ, худощавая англичанка, никогда не улыбавшаяся и ни на минуту не выпускавшая изъ рукъ вязанья.

Такое нашествіе Любимовыхъ, съ дѣтьми и домочадцами, ясно говорило хозяину, что вся эта ватага расположится у него на цѣлый день.

Послѣ обычныхъ привѣтствій, Скочилова спросила Татьяну Павловну, отчего та не взяла съ собою свою



====page 85====



племянницу, Груню; вопросъ этотъ нѣсколько смутилъ Татьяну Павловну, но, какъ свѣтская дама, она тотчасъ оправилась отъ смущенія и отвѣтила, что Груня недавно была больна, а потому, боясь простудить, она должна была, къ крайнему своему сожалѣнію, оставить ее дома. Х отя отвѣтъ Татьяны Павловны былъ сущая ложь, но вѣдь нельзя же сказать правду, что Груню не взяли по той причинѣ, что для нея не нашлось мѣста въ коляскѣ.

Въ то время, какъ Татьяна Павловна щеголяетъ фразами передъ Скочиловой, увѣряетъ ее въ своей неизмѣнной къ ней любви и дружбѣ, удивляется ея нѣжному цвѣту лица, расхваливаетъ ея туалетъ, а про себя подсмѣивается надъ довольно полнымъ, съ свѣжимъ румянцемъ, лицомъ Скочиловой и надъ покроемъ кисейнаго ея платья; въ то время, какъ генералъ Любимовъ важно, индюкомъ расхаживаетъ со Скочиловымъ по саду и напѣваетъ ему. кучу комплиментовъ, относительно хозяйственныхъ его способностей, а искоса, съ нѣкоторымъ отвращеніемъ, оглядываетъ загорѣлыя, мозолистыя его руки; въ то время, какъ дѣти Любимовыхъ чинно гуляютъ съ Воропаевымъ и Miss Саксъ, заглянемъ въ жилище Любимовыхъ и полюбопытствуемъ, что дѣлаетъ тамъ маленькая Груня.

XVI.

Въ квартирѣ, занимаемой Любимовыми, за исключеніемъ швейцара, предающагося въ своей конурѣ послѣ обѣденному отдыху, нѣтъ ни души изъ прислуги; лишь только уѣхали Любимовы, слуги и служанки заблагоразсудили тоже повеселиться и разбѣжались въ разныя стороны.



====page 86====



У Груни глаза заплаканы; она расхаживаетъ одна по амфиладѣ комнатъ, ей становится страшно; хорошо еще, что маленькій Джипси съ ней; она взяла его на руки, погладила и поцѣловала въ голову; раскрыла рояль, сѣла на табуретъ, усадивъ къ себѣ на колѣни Джипси, и начала его лапками бить по клавишамъ. Джипси должно быть очень удивленъ звуками, исходящими изъ подъ его лапокъ; онъ навострилъ уши и все оборачиваетъ свою мордочку къ Грунѣ. — Груня еще разъ погладила Джипси и пошла съ нимъ въ дѣтскую, окна которой выходили во дворъ; взяла какую-то книжку съ картинками, усѣлась на окно, посадила возлѣ себя Джипси и стала показывать ему картинки, разсказывая содержаніе ихъ, но Джипси смотрѣлъ на нее безсмысленно; наконецъ надоѣло ей возиться съ нимъ.

— Несносный, ничего не понимаетъ! проговорила, надувъ губы, Груня и спустила Джипси на полъ. Потомъ стала смотрѣть она во дворъ; изъ окна виднѣлось находившееся, на противоположномъ концѣ двора, каменное строеніе — кухня. Груня ни разу еще не была въ кухнѣ и любопытство тянуло ее туда; она спустилась по черной лѣстницѣ, перебѣжала дворъ и вошла въ кухню; поваръ въ чистомъ бѣломъ фартукѣ и бѣломъ колпакѣ, съ засученными рукавами, дѣлалъ квасъ. Приходъ Груни хотя и удивилъ его, но онъ не обратилъ на нее особеннаго вниманія и продолжалъ свое дѣло; совсѣмъ другое, еслибъ вошла въ кухню барышня Софья Андреевна: тогда онъ вытянулся бы въ струнку. Прислуга знала, что Груня ради Христа живетъ у ихъ господъ, и не очень церемонилась съ ней. Груня внимательно смотрѣла, какъ поваръ всыпалъ часть муки въ кадку и сталъ размѣшивать муку съ находившимся въ кадкѣ, разведеннымъ горячею водою, солодомъ, — какъ прибавилъ



====page 87====



онъ кипятку, опять размѣшалъ, какъ высыпалъ остальную муку и еще подлилъ кипятку и опять сталъ мѣшать; послѣ чего отставилъ кадку въ сторону, накрывъ ее вдвое сложеннымъ толстымъ холстомъ, обвязавъ его тонкою веревкой. Посмотрѣла Груня на русскую печь, взглянула на плиту, замѣтила духовый шкапчикъ, отворила дверцы его и спросила повара, къ чему служитъ этотъ шкапъ; полюбовалась на мѣдную, отлично вычищенную посуду, въ порядкѣ размѣщенную на полкахъ. Выйдя изъ кухни она увидѣла въ концѣ двора низенькое деревянное строеніе; на вопросъ Груни: „что это за строеніе“ поваръ отвѣтилъ: „ледникъ;“ она подбѣжала къ леднику, но дверь была заперта; Грунѣ очень хотѣлось заглянуть туда, но она не рѣшилась попросить повара, чтобы тотъ отворилъ ледникъ.

„Какая же я глупенькая: ни разу еще не была въ кухнѣ, а какъ должно быть весело, когда готовятъ кушанье; непремѣнно завтра же побѣгу посмотрѣть,“ подумала Груня.

Удовлетворивъ свое любопытство, она воротилась въ комнаты; пошарила у себя въ маленькомъ коммодѣ, схватила фуляровый платочекъ, накинула его на голову и подвязала у горла, подобравъ подъ него закинутые за уши, обстриженные, какъ у мальчика, свои черные, жесткіе волосы; подойдя поближе къ трюмо, она стала дышать на зеркальную поверхность и ее занимало, какъ отъ дыханія образовывался на стеклѣ тусклый кругъ, какъ онъ постепенно уменьшался, уменьшался и наконецъ исчезалъ, возвращая поверхности зеркала прежнюю глянцовитость. — Груня приложилась губами къ зеркалу разъ, другой и губы ея встрѣчались съ ихъ отраженіемъ въ зеркалѣ; высунувъ языкъ и сдѣлавъ гримасу, она отошла отъ зеркала, скакнула раза три, хлопнувъ въ 



====page 88==== 



воздухѣ руками, и потомъ начала ходить по комнатѣ. — Въ гостиной было тихо: чуть слышалось однообразное тиканье маятника въ часахъ, на каминѣ. Груня придвинула къ камину стулъ, встала на него и долго смотрѣла, какъ секундная стрѣлка ровно бѣгала въ черномъ маленькомъ кружкѣ, по циферблату; ей хотѣлось узнать отчего стрѣлка бѣгаетъ, она осторожно сняла стеклянный колйакъ, взглянула подъ часы и увидѣла качающійся маятникъ; тронула сго — и маятникъ остановился, толкнула — и онъ вновь заходилъ вправо и влѣво; повернула длинную стрѣлку — и часы забили. „Отчего они ходятъ?“ задавала себѣ вопросъ Груня. „Какой нибудь секретъ есть, распрошу Miss Саксъ; да она такая не разговорчивая — навѣрно ничего отъ нея не узнаю,“ грустно подумала она. „Вотъ я кого спрошу: Воропаева — онъ такой добрый — все мнѣ раскажетъ,“ промелькнуло въ мозгу Груни, и она надѣла колпакъ на часы и весело спрыгнула со стула, поставивъ его на мѣсто.

Былъ уже шестой часъ, а Груня не обѣдала: ей очень хотѣлось ѣсть, но изъ прислуги никто еще не возвращался; она подошла къ буфету, въ надеждѣ что нибудь найти тамъ, но буфетъ былъ запертъ. Вспомнила она, что на столѣ въ кухнѣ видѣла черный хлѣбъ, и побѣжала туда; посмотрѣвъ, какъ поваръ выкладывалъ квасную опару изъ кадки въ корчаги и ставилъ ихъ въ истопленную печь, Груня попросила его отрѣзать кусочекъ хлѣба; скромно закусивъ, она побѣжала по двору и вышла черезъ калитку на улицу; сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, она испугалась: возлѣ нея ползъ съ искривленными ногами нищій. „Барышня, дай копѣечку,“ сказалъ онъ ей. Груня не трогалась съ мѣста: она боялась шевельнуться. „Не бойся, барышня, подай милостинку



====page 89==== 



Христа ради!“ продолжалъ упраш ивать ее нищій. У Груни не было копѣечки, а хотѣлось, очень хотѣлось ей помочь бѣдняку; дрожа отъ страха, подошла она къ нему ближе; вблизи не показался онъ ей такимъ страшнымъ.

— Нѣтъ у меня копѣечки, сквозь слезы проговорила Груня. Я тебѣ хлѣба принесу, хочешь? спросила она его.

— Принеси, барышня, отвѣтилъ нищій. Груня опрометью побѣжала въ кухню, взяла со стола хлѣбъ и отдала нищему, тотъ положилъ его въ висѣвшій на плечѣ, огромный, холщевый грязный кошель и сказавъ: „спасибо, барыня“ поползъ дальше.

— Экой жалкій! гдѣ же онъ живетъ? отчего онъ такой бѣдный?,задавала себѣ вопросъ Груня, глядя вслѣдъ удаляющемуся нищему. — Трудно ему ползать, а какія страшныя, кривыя ноги!.. и Груня пошла дальше по тротуару.

Толпа ребятишекъ, одѣтыхъ въ праздничныя, разноцвѣтныя рубашонки, бѣгала по улицѣ; нѣкоторые изъ нихъ играли въ бабки, а двое карапузовъ — въ лошадки; одинъ изъ карапузовъ, исполнявшій роль кучера, не совсѣмъ учтиво стегалъ обрывкомъ веревки свою двуногую лошадь. Четыре дѣвочки, изъ которыхъ старшей было семь а младшей три года, шныряли тутъ же между мальчишками; одна изъ нихъ была босая, въ старенькомъ, мѣстами изорваномъ, платьѣ и рѣзко отличалась отъ другихъ дѣвочекъ худобою и болѣзненнымъ цвѣтомъ лица.

— Отчего эта дѣвочка безъ башмаковъ и какая худая, вѣрно бѣдная? подумала Груня и подошла поближе къ играющимъ. Крикъ, говоръ, бѣготня, веселье! лица загорѣлыя, полныя — такъ и дышутъ здоровьемъ. — Отчего я такая худая, а они такіе полные? — вѣрно бѣгать здорово, а я все въ комнатѣ сижу, подумала Груня.



====page 90====



Дѣвочки и мальчики смотрѣли на нее искоса и не рѣшались подойти къ ней.

— Что же они боятся меня — не подходятъ: все издали смотрятъ. Пробовала Груня подойти къ одной изъ дѣвочекъ, но та взглянула на нее букой и убѣжала. Посмотрѣвъ, съ четверть часа, на играющихъ и позавидовавъ ихъ веселью, Груня воротилась домой.

Любимовы пріѣхали поздно; Груня уже спала. Должно быть сонъ ея, вслѣдствіе испытанныхъ ею на яву, новыхъ, незнакомыхъ впечатлѣній, былъ неспокоенъ: она часто вздрагивала и говорила во снѣ.

XVII.

Груня была дочерью двоюроднаго брата Татьяны Павловны, Василія Ивановича Грачева, армейскаго офицера, убитаго въ венгерскую компанію; осталась она, послѣ смерти отца, по третьему году, вскорѣ умерла и мать ея; родныхъ у Груни никого, кромѣ Любимовыхъ, не было, и они, по необходимости, должны были пріютить у себя сироту.

На другой день, послѣ поѣздки Любимовыхъ къ Скочиловымъ, Груня проснулась рано; ей было очень весело и она не только не сожалѣла, что наканунѣ почти цѣлый день провела одна, — но, напротивъ, ей хотѣлось, чтобы Любимовы опять куда нибудь уѣхали и оставили ее одну дома. Груня желала подѣлиться своими вчерашними впечатлѣніями съ Соней и, какъ нарочно, та долго не просыпалась; но, вотъ, она повернулась въ своей рѣзной, изъ орѣховаго дерева кроваткѣ.

— Софочка, ты не спишь? спрашивала ее Груня, спуская



====page 91====



свои худыя ноги съ кровати. Соня полураскрыла свои большіе голубые глаза, посмотрѣла на Груню, повернулась и опять заснула.

— Несносная, все спитъ! проговорила съ досадой Груня и, сдѣлавъ скачка три, очутилась на кровати Сони. Усѣвшись возлѣ Сони, цна долго любовалась миловиднымъ ея личикомъ и играла ея волосами, то разбрасывая ихъ по подушкѣ, то собирая въ кучу.

— Какая хорошенькая Софочка: полненькая, розовая; носъ острый, губы тонкія, рѣсницы длинныя-предлинныя, на щечкахъ ямочки; совсѣмъ не такая какъ я; я дурняшка; меня и Воропаевъ зоветъ чернушкой. — Славные волосы у ней — густые, мягкіе, какъ шелкъ, а у меня — жесткіе-прежесткіе. Говорятъ, у кого жесткіе волосы — тотъ злой; неужели я злая? я не хочу быть злой; нехорошо быть злой; меня тогда любить не будутъ, а мнѣ хочется, чтобы меня всѣ, всѣ любили и Джипси любилъ бы, раздумывала Груня.

Груня желала бы пошалить и не съ кѣмъ — досадно; но вотъ Соня протянула свои полненькія ноги и одна изъ нихъ, до половины икры, высунулась изъ подъ одѣяла. Груня нагнулась къ ногѣ и провела пальцемъ по подошвѣ — нога спряталась; тогда Груня начала водить пальцемъ вокругъ рта Сони; та морщилась, морщилась и наконецъ проснулась.

— Вставай, Софочка, обратилась къ ней Груня, тормоша ее и цѣлуя. Соня зѣвнула раза два, потерла глаза, оглядѣлась и сѣла на кровати.

— Весело тебѣ было, Софочка, у Скочиловыхъ? Спрашивала ее Груня.

— Скука страшная! Miss Саксъ не отпускала отъ себ я ни на минуту. Хочется побѣгать, а она кричитъ: М-lle Любимовъ, М-lle Любимовъ, держите себя приличнѣе,



====page 92====



не шалите, что о васъ подумаютъ Скочиловы! Такая противная, тихо проговорила Соня, искоса взглянувъ въ ту сторону, гдѣ, на длинной кровати, покоилась длинная, худая фигура англичанки.

— Вотъ тебѣ, несносная! — и Соня сдѣлала гримасу англичанкѣ; Груня расхохоталась.

— Кто же былъ еще у Скочиловыхъ?

— Какой-то чиновникъ — старичокъ съ сыномъ гимназистомъ, да учитель гимназіи ужасно смѣшной: толстый съ большими бакенбардами. Имъ было весело: они катались верхомъ, гуляли по деревнѣ, купались, ѣздили въ лодкѣ на мельницу. Пашѣ тоже хотѣлось покататься въ лодкѣ, да maman не позволила, боялась, что на рѣкѣ было холодно и онъ могъ простудиться; М-r Воропаевъ разсердился, что не пустили Пашу и сказалъ что-то грубое maman, а она долго и серіозно съ нимъ говорила — вѣрно выговоръ ему дѣлала. Паша даже расплакался, когда чиновникъ съ сыномъ, братъ М-lle Скочиловой и учитель гимназіи поѣхали въ лодкѣ. Какъ имъ было весело! мнѣ тоже ужасно хотѣлось покататься, но я не смѣла попросить maman, зная навѣрное, что она не позволитъ, грустно говорила Соня.

— А я не скучала, Софочка; люди всѣ разбѣжались и я осталась одна. Сначала мнѣ страшно стало и я поплакала, но потомъ ничего: начала играть съ Джипси; пошла въ кухню, — мы, вѣдь, никогда тамъ небыли, — видѣла, какъ квасъ дѣлаютъ; послѣ побѣжала на улицу, только что вышла за ворота — вообрази — нищій ползетъ, такой жалкій! сначала я перепугалась, но послѣ ничего, — подошла поближе и дала ему хлѣба.

— Какъ, ты сама подала ему хлѣба?

— Сама, а что?

— Фи! они такіе грязные, противные. Maman мнѣ



====page 93====



всегда приказываетъ отворачиваться, когда мы видимъ ихъ на паперти.

— Видѣла, какъ простыя дѣти на улицѣ играютъ. Неправда ли, они счастливѣе насъ, Софочка? имъ не запрещаютъ играть, разсказывала Груня.

— Конечно счастливѣе, рѣшила Соня и поцѣловала Груню.

— Вы ужъ проснулись, что же не встаете? — въ постели долго лежать не здорово. Вставайте, обратилась къ дѣвочкамъ Miss Саксъ, разбуженная ихъ болтовней.

— Начинается, шепнула Сонѣ Груня и спряталась подъ одѣяло.

— Сейчасъ, Miss Саксъ; чулокъ не найду, отвѣтила Соня.

Miss Саксъ позвонила и минутъ черезъ пять явилась дебелая горничная, съ заспанными глазами.

— Дайте одѣться дѣтямъ, обратилась къ ней Miss Саксъ. — А гдѣ же M-lle Agrippine?

Соня молчала.

— Гдѣ же M-lle Agrippine? M-lle Agrippine, М-lle Agrippine! продолжала кричать Miss Саксъ, приподнимаясь съ кровати.

Груня не шевелилась подъ одѣяломъ и едва сдерживала смѣхъ; горничная фыркала себѣ подъ носъ, а Соня вела себя приличнѣе: она въ это время очень серіозно накидывала на себя юбку.

— M-lle Agrippine, M-lle Agrippine! вы опять шалите! кричала Miss Саксъ, надѣвая, на свои длинныя ступни, шитыя туфли. Осмотрѣвъ комнату, она взглянула на кровать Сони; большой комъ одѣяла показался ей сомнительнымъ; она дернула его и увидѣла Груню, свернувшуюся клубкомъ.

Горничная не удержалась и разразилась звонкимъ смѣхомъ.



====page 94====



— Только что утро, а вы за шалости принимаетесь, M-lle Agrippine. Извольте остаться безъ чая! сердито проговорила Miss Саксъ.

Груня встала съ кровати, едва удерживаясь отъ душившаго ее смѣха и начала умываться.

— Скоро-ли вы перестанете плескаться? вы облили всю комнату, говорила Грунѣ Miss Саксъ.

— Сейчасъ, только шею оболью, отвѣтила Груня. Черезъ полчаса дѣвочки, сопровождаемыя Miss Саксъ, вошли въ столовую, гдѣ за круглымъ столомъ, покрытымъ тончайшею скатертью, на которомъ, на серебряномъ подносѣ, стоялъ уже чайный приборъ, сидѣли Любимовы. Выло девять часовъ — время назначенное для чая, и Любимовы не позволяли себѣ опоздать минутой; ровно въ девять часовъ Андрей Семеновичъ изъ кабинета, а Татьяна Павловна изъ своей уборной выходили въ столовую. Любимовъ цѣловалъ у жены руку, а Татьяна Павловна прикасалась губами къ его щекѣ, и усаживались къ столу. Распредѣленіе мѣстъ было сдѣлано разъ навсегда и ему должны были неуклонно слѣдовать, какъ дѣти, такъ гувернеръ и гувернантка: противъ Татьяны Павловны помѣщался Любимовъ, съ правой руки у него садился Паша, возлѣ него Воропаевъ; по другой сторонѣ стола, возлѣ Татьяны Павловны — Соня, затѣмъ Miss Саксъ и Груня. Татьяна Павловна постоянно сама разливала чай. — Воропаевъ съ Пашей опоздалъ нѣсколько минутъ и долженъ былъ выслушать вѣжливую нотацію, проговоренную ему Любимовымъ. Чашка съ чаемъ передъ Груней стояла не тронутою; Татьяна Павловна видѣла это, но не спросила Груню, за что она оштрафована.

Груня не очень была огорчена лишеніемъ чая: она не любила его, да къ тому же твердо была увѣрена, что, проживавшая у Любимовыхъ, швея Лиза приготовила



====page 95====



уже ей въ своей комнаткѣ чашку молока, и кусокъ булки, куда, тотчасъ же по выходѣ изъ столовой, шмыгнула Груня, выпила залпомъ молоко, а булку положила въ карманъ своего платья.

Когда дѣти выходили изъ столовой въ классныя комнаты, Татьяна Павловна подозвала къ себѣ Соню; поцѣловавъ ее въ щеку — въ губы Татьяна Павловна не любила цѣловаться — пригладила у ней волосокъ, неучтиво выбившійся изъ подъ тончайшей, шелковой сѣтки, поправила воротничекъ и осмотрѣла, ловко ли обхватываютъ руку рукавчики.

— Ты милая дѣвочка, Sophie: не шалишь, какъ Груня; не бери съ нея примѣра — она дурная дѣвочка!

Соня поцѣловала руку у мамаши и была отпущена.

— Мнѣ надобно переговорить съ тобою, André, обратилась Татьяна Павловна къ мужу.

Любимовъ пригласилъ жену въ свой кабинетъ.

— Я хочу посовѣтоваться на счетъ Воропаева, начала Татьяна Павловна, усаживаясь на диванъ. — Онъ держитъ себя вовсе неприлично: вчера у Скочиловыхъ, когда я не пустила Паш у кататься въ лодкѣ съ шалунами: братомъ этой княгини — мѣщанки и мальчишкой Трубинымъ, онъ позволилъ себѣ сказать мнѣ, что я сдѣлаю изъ Паши бабу. Какое выраженіе! какой прекрасный примѣръ для Паши, въ лицѣ Воропаева! онъ совершенный невѣжа и какое онъ имѣетъ право мѣшаться въ мои дѣла? Я, кажется, мать Паши и счастье его для меня дороже самой жизни. Воропаевъ обязанъ воспитывать моего Пашу, какъ я хочу, а не какъ ему вздумается, не правда ли André?

— Я совершенно съ тобою согласенъ, mon ange, отвѣтилъ Любимовъ, покуривая благовонную гаванку.

— Если съ этихъ лѣтъ мы предоставимъ нашимъ дѣтямъ



====page 96====



свободу дѣйствій, если мы не будемъ слѣдить за каждымъ ихъ шагомъ, не станемъ предупреждать дурные ихъ поступки, не будемъ внушать имъ правилъ вѣжливости и послушанія, — что же изъ нихъ выйдетъ? ребенокъ нѣженъ, какъ воскъ: его можно направить и на хорошее и на дурное. Въ дѣлѣ воспитанія М-r Воропаевъ не держится никакой системы: онъ то говоритъ съ Пашей, какъ со взрослымъ, то шалитъ съ нимъ по цѣлымъ часамъ; иногда толкуетъ ему о предметахъ совершенно непонятныхъ ребенку. — Вчера, когда мы гуляли въ саду, вдали послышался громъ и Паша спросилъ Воропаева, отчего происходитъ это явленіе, вообрази — онъ началъ читать ему лекцію объ электричествѣ. Пашѣ понравится цвѣтокъ, камешекъ — и Воропаевъ пускается въ объясненіе физическихъ законовъ; встрѣтитъ Паша нищаго — толкуетъ ему о причинахъ, вызывающихъ бѣдность, и о средствахъ противъ ея развитія. На языки не обращаетъ серіознаго вниманія. Наконецъ, какія манеры у Воропаева, какая небрежность въ костюмѣ!.. галстухъ вѣчно слѣзетъ у него на сторону; ни разу я не видала его прилично причесаннымъ: волосы постоянно торчатъ. Прекрасный примѣръ для Паши!.. Татьяна Павловна, высказывая недостатки Воропаева, до того увлеклась, что румянецъ выступилъ на ея блѣдно-матовомъ лицѣ.

— Ты совершенно права въ своемъ мнѣніи о Воропаевѣ; онъ мнѣ тоже не нравится: человѣкъ безпорядочный — сегодня опять опоздалъ къ чаю. Я убѣжденъ въ его неспособности исполнить священную обязанность воспитателя; но, вѣдь, трудно найти изъ нашей молодежи приличнаго молодаго человѣка.

— Я хотѣла предложить тебѣ написать къ графу Б. и попросить его пріискать намъ другаго гувернера, а Воропаева мы отпустимъ теперь же; до пріѣзда же



====page 97====



новаго гувернера я буду сама заниматься съ ІІапіей. У меня много свободнаго времени и я съ удовольствіемъ посвящу его нашему милому сыну.

— Какъ ты добра, mon ange, проговорилъ Любимовъ и нѣжно поцѣловалъ миніатюрную ручку жены.

— Переговори съ Воропаевымъ; чѣмъ скорѣе онъ насъ оставитъ, тѣмъ лучше, рѣшила Татьяна Павловна.

XVIII.

Воропаевъ давно замѣчалъ, что Любимовы имъ недовольны и потому сдѣланное ему предложеніе — оставить ихъ домъ — нисколько не озадачило его. Ему жаль было разстаться съ маленькимъ Пашей; онъ замѣчалъ въ немъ любознательность, признаки проявленія воли и радовался этому; впродолженіе полугодоваго своего пребыванія въ домѣ Любимовыхъ, онъ, не замѣчая самъ, какъ это случилось, имѣлъ большое вліяніе на развитіе ихъ сына.

Воропаевъ былъ человѣкомъ не дюжиннымъ: серіозно занимаясь въ университетѣ и окончивъ курсъ съ званіемъ кандидата, онъ смотрѣлъ на науку не съ высоты птичьяго полета, не довольствовался омочить только губы въ чашѣ познанія, какъ дѣлаютъ сплошь и рядомъ другіе, но видѣлъ въ наукѣ наслажденіе въ жизни и кусокъ хлѣба. — Онъ имѣлъ призваніе къ педагогіи и, желая испытать въ ней свои силы, обрадовался приглашенію, сдѣланному ему Любимовыми; но однакожъ не раньше, какъ черезъ два мѣсяца, далъ рѣшительный отвѣтъ и поступилъ къ нимъ; впродолженіе этихъ двухъ мѣсяцевъ онъ все соображалъ, какъ долженъ будетъ воспитывать ребенка; перечиталъ Руссо, Песталоцци, Оуэна, Локка



====page 98==== 



и другихъ, и, послѣ долгаго размышленія, составилъ предлинный трактатъ о воспитаніи и съ нимъ отправился къ пріятелю своему, Калачеву.

Съ замираніемъ сердца приступилъ Воропаевъ къ чтенію своего трактата и, по мѣрѣ чтенія, все болѣе и болѣе одушевлялся. Калачевъ слушалъ его серіозно, изрѣдка покусывая свои толстыя губы и дѣлая недовольную мину; раза два онъ хотѣлъ было остановить Воропаева, но удержался, рѣшившись дослушать до конца.

Воропаевъ кончилъ и, полный волненія, ожидалъ, что скажетъ Калачевъ, но тотъ молчалъ.

— Тебѣ не нравится? нетвердымъ голосомъ спрашивалъ его Воропаевъ.

— Ерунда ерундовна, урожденная ерундиссима! проговорилъ съ сердцемъ Калачевъ и заш агалъ по комнатѣ. Воропаевъ поблѣднѣлъ отъ такого рѣзкаго приговора.

— Механики вы, право, механики! ребенокъ для васъ машина, инструментъ; вертите и настраиваете его на различные тоны, по своему усмотрѣнію, то выше, то ниже; увертюры да аріи на немъ разыгрываете; въ живомъ существѣ автомата Дроза видите: завели, дескать, механизмъ и пошло, какъ по писанному. — Механику-то исправить можно: пыли слой навалился на колеса или на струны — продулъ хорошенько, смазалъ колеса и заходила опять машина и издаетъ прежній тонъ инструментъ; а знаете ли вы, теоретики, что если слой глупыхъ, непрактическихъ убѣжденій заляжетъ въ мозгу ребенка, такъ его послѣ оттуда желѣзными клещами не вытащишь!... Вамъ хочется по своему направить ребенка, да вбить ему въ голову свой взглядъ, какъ-же: умны ужъ очень, — пусть, дескать, на насъ походитъ. А чтобы предоставить ребенку самому выработать взглядъ: хорошъ или дуренъ — да свой, а это дѣло важное.



====page 99====



Внутренній организмъ, какъ и наружный обликъ, у всякаго своеобразенъ. Не мѣшайте природѣ — сама она позаботится о ребенкѣ, а ваше дѣло только помогать ей. Посягать на свободу дѣтей, врываться въ ихъ внутреній міръ, перестраивая его по своему усмотрѣнію, хуже, безнравственнѣе посягательства на свободу взрослаго человѣка; тотъ можетъ защищаться, а ребенокъ существо слабое, еще не сложившееся, исковеркать его нетрудно — была бы лишь охота.

Не старайтесь возбуждать любопытства, но, если ребенокъ обратился къ вамъ съ вопросомъ, объясните ему просто и толково; не старайтесь приноравливаться къ понятіямъ его, а говорите съ нимъ, какъ съ взрослымъ, называйте вещи ихъ собственными именами. Не доскажете чего умышленно, или передадите въ болѣе, но вашему мнѣнію, пригодной для дѣтскаго ума формѣ — не достигнете цѣли: иной мальчуганъ сразу раскуситъ, что съ нимъ „камедь ломаютъ,“ ставятъ его ниже себя, дескать, глупъ еще — не уразумѣетъ: это обидитъ его и онъ, въ другой разъ, уже не сунется къ вамъ съ вопросомъ, а обратится къ другому. Да и что за самоувѣренность, что вы лучше ребенка понимаете вещи, — не оттого ли, что многія науки произошли? но развѣ мы не видимъ ученыхъ педантовъ, составившихъ о многихъ явленіяхъ въ жизни превратныя понятія, которыхъ устыдился бы четырнадцатилѣтній мальчикъ. Предоставляйте возможность ребенку самому раскидывать мозгами, пусть съ юныхъ лѣтъ привыкаетъ мыслить. Крѣпостное право лежитъ у насъ въ основѣ семейнаго быта и въ отношеніяхъ воспитателей къ дѣтямъ, и вотъ почему такъ рѣдко встрѣчаемъ мы хорошихъ людей, обладающихъ здравымъ разсудкомъ и твердымъ характеромъ.



====page 100====



Начинайте учить дѣтей, когда проявится въ нихъ желаніе знанія, а до того времени пусть укрѣпляются физически; сила физическая — великое дѣло.

Показывайте собою примѣръ: трудитесь — трудитесь честно, въ потѣ лица, чтобы ребенокъ съ малолѣтства привыкъ смотрѣть на жизнь не какъ на игрушку, а какъ на серіозную задачу, чтобы онъ видѣлъ смыслъ въ жизни.

Воспитаніе кладетъ на насъ неизгладимый отпечатокъ. Какой же выработается изъ юноши гражданинъ, когда различными деликатессами да тепличной температурой потрясли его физику, когда систематической дрессировкой убили въ немъ самобытность, уничтожили характеръ, извратили здравыя, человѣческія понятія? — и выйдетъ изъ него тряпка, а не человѣкъ, и научится онъ ходить, какъ Жужу, на заднихъ лапкахъ, пѣть съ чужаго голоса, плясать подъ чужую дудку, да, при каждомъ щелчкѣ, сжиматься, какъ кукла изъ гутта-перчи. Побольше разумной свободы, поменьше опеки — вотъ краеугольный камень воспитанія!..

По мѣрѣ того, какъ говорилъ Калачевъ, Воропаевъ, листъ — за листомъ, рвалъ свой трактатъ и бросалъ за окно; вѣтеръ подхватывалъ листы и разносилъ ихъ на всѣ четыре стороны.

До поступленія Воропаева къ Любимовымъ Паша былъ забавою, милою игрушкою для Татьяны Павловны. Отъ природы неглупая, она, однакожъ, на столько была испорчена Любимовымъ и пустою свѣтскою обстановкой, что не въ состояніи была уяснить себѣ вѣрной идеи о воспитаніи; оно представлялось ей чѣмъ-то въ родѣ батистовыхъ воротничковъ, ловко сшитой курточки, лакированныхъ сапожковъ, красиво остриженныхъ ногтей, приличной свѣтской выправки.

Обманувшись въ своей любви къ Волынцеву, она приписывала 



====page 101====



свою неудачу избытку чувствительности, и не желая допустить своихъ дѣтей до подобной ошибки, стала слѣдить за каждымъ ихъ шагомъ и забивать ихъ головы приторно-водянистыми, нравоучительными разсказами и правилами свѣтскаго приличія.

Въ первое время Воропаеву трудно было съ Пашей, въ головѣ котораго успѣлъ уже расположиться порядочный слой всякой чепухи. — Много ему нужно было сдѣлать надъ собою усилій, чтобы не накинуться на этотъ вздоръ, не разбить въ прахъ, сложившіяся въ умѣ ребенка, извращенныя понятія; но Воропаевъ побѣдилъ себя и предоставилъ времени и самой природѣ ребенка разоблачить всю несостоятельность усвоенныхъ мнѣній, и только при случаѣ, въ разговорахъ, громилъ на смерть? навѣянный Татьяною Павловною на Пашу, сумбуръ.

Неглупый ребенокъ наконецъ сталъ составлять о многихъ вещахъ здравое сужденіе, умъ его заработалъ, начала развиваться любознательность, проявлялся признакъ характера; Воропаевъ радовался — и въ это-то время ему отказали отъ дома Любимовыхъ.

Тяжело было разстаться ему съ Пашей, но едва ли не тяжелѣе было Пашѣ: онъ полюбилъ Воропаева всею силою своей доброй натуры.

Наканунѣ отъѣзда Воропаева, Паша почти всю ночь проговорилъ съ нимъ. На другое утро, когда чемоданъ Воропаева снесли уже на приведенные извощичьи дрожки и сталъ онъ прощаться, Паша бросился къ нему на шею и замеръ, такъ что едва могли оторвать его отъ груди Воропаева. Соня сдѣлала Воропаеву ловкій реверансъ, тотъ поцѣловалъ у ней руку — отчего она покраснѣла; Груня крѣпко обнялась съ нимъ, Miss Саксъ протянула ему руку; прислуга Любимовыхъ высыпала во дворъ и Воропаевъ перецѣловался съ нею. Паша



====page 102====



побѣжалъ къ угловому окну, откуда видно было по какой улицѣ поѣхалъ Воропаевъ. Вотъ, онъ обернулся и махнулъ Пашѣ фуражкой, потомъ повернулъ за уголъ и скрылся... а Паша все стоялъ на одномъ мѣстѣ и долго еще смотрѣлъ въ окно, роняя слезу за слезой...

— Паша, поди ко мнѣ, дружокъ! раздался изъ гостиной нѣжный голосокъ Татьяны Павловны.

XIX.

Воропаевъ перебрался на квартиру къ Калачеву, состоявшую изъ трехъ комнатъ; изъ нихъ одна служила пріемной и кабинетомъ, другая была спальней, а въ третьей жила дѣвушка Настя, распоряжавшаяся хозяйствомъ Калачева. Увидѣвъ Воропаева, тащившаго свой чемоданъ, Калачевъ разразился густымъ хохотомъ.

— Что, дружище, не далась педагогія? ха, ха, ха, молодо-зелено: смѣтки мало! Поживешь — уходишься: смирнымъ агнцемъ сдѣлаешься. „Ласковое теля двѣ матки сосетъ,“ поучали насъ, блаженной памяти, наш и блаженные родители. Садись-ка. Да что ты все съ чемоданомъ возишься: не знаешь, куда его сунуть? Давай-ка я тебѣ помогу, сказалъ Калачевъ и, схвативъ чемоданъ, перетащилъ его въ свою спальню.

— Спальня моя къ твоимъ услугамъ, а я помѣщусь въ залѣ — гостиной, кабинетъ — тожъ, обратился онъ къ Воропаеву.

— Мнѣ совѣстно, что я тебя стѣсняю, Калачевъ.

— Видно, что съ аристократами спознался: деликатность чувствій пріобрѣлъ, извиняться научился. Полно вздоръ городить! Вотъ тебѣ кресло, трубка и табакъ,



====page 103====



садись и кейфуй, и Калачевъ придвинулъ Воропаеву кресло и подалъ ему трубку и табакъ.

— Отчего ты сегодня не въ гимназіи?

— День 14 Сентября, по академическому календарю съ крестомъ; въ сей же день учащіеся почіютъ отъ трудовъ своихъ. А давненько ты у меня не былъ: еслибъ не встрѣтились недавно у Скочиловыхъ, то цѣлый бы мѣсяцъ не видались. Все предавался глубокомысленнымъ занятіямъ? чай, Гегеля перечитывалъ?

— Нѣтъ, Бѣлинскаго. Вотъ какова должна быть критика: вѣрность взгляда, сила выраженія, глубина чувства...

— „Не сотвори себѣ куміра.“ Положимъ послѣднягото, чувства, можно бы и поменьше. Ничего: критикъ. Натура хорошая, а все таки эстетикой пахнетъ.

— Грустно, братъ, жить на свѣтѣ... По неволѣ въ одной наукѣ ищешь спасенья, въ самого себя прячешься, какъ улитка въ раковину, когда не встрѣчаешь людей, съ которыми могъ бы обмѣняться мыслями, передать все, что волнуетъ и мучитъ тебя...

— Вотъ оно куда хватило! всѣ вы, дескать, дрянь: олухи крѣпколобые, твари тупонервныя, вы преданы до мозга костей пошлымъ, житейскимъ заботамъ, думаете только о земныхъ благахъ, тогда какъ мы — люди избранные: поэты, ученые, эстетики, утописты, идеалисты — размышляемъ о высокихъ предметахъ, возвеличивающихъ духъ человѣка!.. 

„Поэтъ, не дорожи любовію народной!“ и проч. и проч. Глупо и подло!... Знаешь Воропаевъ, еслибъ я не разумѣлъ тебя за человѣка, обладающаго порядочнымъ количествомъ здраваго смысла, то. послѣ настоящаго съ тобою разговора, я сказалъ бы тебѣ: великая ты дрянь, Воропаевъ! но я тебя знаю и потому только сожалѣю, что въ тебѣ мало характера: первая неудача — и ты носъ



====page 104==== 



повѣсилъ, раскисъ, а отчего это? хочешь я тебѣ растолкую? — оттого, что до десяти лѣтъ, какъ ты мнѣ самъ говорилъ, съ мамашею да съ сестренками въ одной комнаткѣ почивать изволилъ, да вмѣстѣ съ ними въ баньку ходилъ. Студенческая жизнь оживила тебя, но старая закваска нѣтъ-нѣтъ да и скажется, и ты не отвертишься отъ нея во всю жизнь: когда нибудь, а все таки она напомнитъ о себѣ; — хроническая язва: скроется на время и опять покажется. Ты требуешь сочувствія къ себѣ, любви отъ людей алчешь — да самъ-то ты любишь ли ихъ? — Ты полюбилъ мальчугана Любимова: вотъ, думалъ, выйдетъ изъ него человѣкъ, а глядишь — самодуры родители его и подставили тебѣ ногу; ну, и разочарованіе въ людяхъ... да самодуры были, есть и долго — долго еще будутъ бременить нашу землю, только въ разномъ количествѣ: съ каждымъ годомъ становится ихъ все меньше и меньше: время беретъ свое... Самодуровъ-то мы различать умѣемъ, а умныхъ людей не находимъ: зрѣніемъ слабы, близоруки ужъ очень!... „Ищите и обрящете.“... Въ комъ сильна любовь къ ближнему, тотъ найдетъ ихъ и за плугомъ, и за ткацкимъ станкомъ, и за канцелярскимъ столомъ, и за школьной скамьей. Насъ поражаетъ, что рѣзко бросается въ глаза: яркіе цвѣта любимъ, оттѣнковъ не отличаемъ, всѣхъ на свой аршинъ мѣряемъ: похожъ на насъ — хорошъ, не похожъ — дуренъ; одного превозносимъ, божка изъ него дѣлаемъ, хвалебныя пѣсни ему слагаемъ, а другаго за человѣка не считаемъ; порыться въ грязи не хотимъ: бѣлоручки!.. Намъ бы все по бархатнымъ лугамъ расхаживать, да въ роскошныхъ садахъ пѣніемъ птицъ слухъ свой услаждать; а чтобы кваканье лягушекъ въ болотахъ послушать... трусы — въ трясинѣ завязнуть боимся: сыро, глухо, вязко — мы и отворачиваемся, а порылись бы хорошенько, такъ и въ



====page 105====



болотѣ нашлось бы богатство: желѣзной руды и торфа не оберешься.

Грустное выраженіе лица Воропаева, мало по малу, переходило въ болѣе спокойное и, наконецъ, улыбка пробѣжала по его губамъ.

— Съ тобою хорошо, Калачевъ — ты никогда не скучаешь и не падаешь духомъ...

— За то и въ высь заоблачную не забираюсь. О чемъ грустить? вѣка смѣняются и люди ползутъ впередъ, ползутъ... гм... отчего жъ не идутъ, а ползутъ — вотъ вопросъ?.. и изъ груди Калачева вырвался легкій вздохъ, ротъ его немного скривился, но черезъ минуту лицо его опять стало спокойно.

— Коли ползти людямъ легче — такъ и пусть ползутъ, не все же за шиворотъ тащить ихъ: знаній наберутся, довольство пріобрѣтутъ — сами встанутъ... мѣшать только не надобно, прибавилъ Калачевъ.

Въ комнату вошелъ Грубинъ съ Костей.

— Наше вамъ нижайшее, други мои милые; а я сейчасъ къ вамъ сбирался, да заговорился съ новымъ моимъ сожителемъ, обратился къ нимъ Калачевъ.

— Здравствуйте, Воропаевъ! сказалъ Костя Воропаеву, протягивая ему руку. Такъ вы и не катались въ лодкѣ третьяго дня у Скочиловыхъ; мнѣ васъ жалко было, а особенно Пашу, ему страхъ какъ хотѣлось покататься; а какъ весело было — чудо! передъ мельничной запрудой рѣка широкая — мы парусъ раскинули; я на рулѣ стоялъ, поверну рукоятку руля вправо — лодка влѣво идетъ, поверну влѣво — лодка вправо ворочается; мнѣ князь растолковалъ отчего это. А какой добрый князь! правда, вѣдь добрый? спрашивалъ Костя Воропаева.

— Да, добрый, отвѣтилъ тотъ.



====page 106==== 



— Отчего жъ вы отошли отъ его пр-ва? обратился къ Воропаеву Кузьма Кузьмичъ.

— Въ шею выгнали, негоденъ оказался — манеръ нѣтъ, отвѣтилъ Калачевъ за Воропаева.

— Тѣсненько вамъ будетъ обоимъ на этой квартирѣ; спальня маленькая: двѣ кровати не установятся, сказалъ Грубинъ, осматривая спальню.

— Ничего — потѣснимся; я ему спальню отдаю, а самъ здѣсь на диванѣ отдохновеніе буду учинять, отвѣтилъ Калачевъ, указывая на стоявшій въ залѣ небольшой диванъ изъ березоваго дерева, съ высокою спинкою, обитый коричневаго цвѣта американскою клеенкой.

— Ты извини, Калачевъ, а я на это не согласенъ: спальню твою я не возьму, возразилъ Воропаевъ.

— Въ чужой, братъ, монастырь со своимъ уставомъ не ходятъ, отвѣтилъ Калачевъ.

—Тѣсненько, тѣсненько и диванъ какой узкой, говорилъ Грубинъ, покачивая головой и осматривая диванъ. — А чтобы вамъ къ намъ переѣхать: у насъ квартира мѣсяцъ ужъ гуляетъ, сказалъ онъ.

— Михайло Яковлевичъ, голубчикъ, переѣзжайте къ намъ, егозилъ Костя, обхвативъ сзади шею Калачева, и прижимая ее къ спинкѣ кресла, въ которомъ тотъ сидѣлъ.

— Перестань, шалунъ, задушишь! кричалъ Калачевъ, разжимая руки Кости.

— Переѣдемъ, Калачевъ, уговаривалъ Воропаевъ.

— Гм... переѣдемъ... да вѣдь у Кузьмы Кузьмича аппартаменты большіе: пять комнатъ, съ передними семь, — не по нашему карману, отвѣтилъ Калачевъ.

— Такъ вы согласны, согласны? папка уступитъ, тарантилъ Костя. — Есть у васъ порожняя бутылка? обратился онъ къ Калачеву.

— Зачѣмъ тебѣ?



====page 107==== 



— Не скажу, дайте прежде.

— Чего другаго, а порожнихъ бутылокъ много. Настасья Петровна! крикнулъ Калачевъ.

Въ комнату вошла дѣвушка недурной наружности, лѣтъ двадцати пяти, просто, но опрятно одѣтая. Грубинъ и Воропаевъ раскланялись съ ней, а Костя разцѣловался.

— Дайте, Настасья Петровна, порожнюю бутылку этому головорѣзу, сказалъ Настѣ Калачевъ, указывая на Костю.

— Вы сколько платите? спрашивалъ Калачева Грубинъ.

— Семь рублей, отвѣтилъ тотъ.

— À я вамъ свою квартиру за десять уступлю, уговаривалъ Грубинъ.

— Чтожъ, Калачевъ, рѣшайся: будемъ пополамъ платить.

— Пополамъ — это какъ? я самъ третій: я, Настя, да кухарка, а ты одинъ да пополамъ; нѣтъ, на твою долю приходится 2 р. 5 0 к.

— Я такъ несогласенъ — это несправедливо.

— Ну какъ знаешь: я больше не возьму; хочешь жить со мною — плати 2 р. 5 0 к., не хочешь — проваливай.

— Ладно, ладно, тебя не переспоришь, согласился Воропаевъ.

— Не ожидалъ же я, идя къ вамъ сетодня, Михайло Яковлевичъ, что такихъ славныхъ жильцовъ найду, сказалъ Грубинъ.

Впродолженіе настоящаго разговора, Костя возился съ принесенною Настей бутылкою: онъ положилъ ее на полъ и все умудрялся сѣсть на нее вдоль, выпрямивъ и отдѣливъ ноги отъ пола, но никакъ не могъ; прилаживается, прилаживается... только что сядетъ, думаетъ вотъ теперь-то удержится, глядь — бутылка пошатнулась и Костя валится на бокъ. Возился онъ долго, но безуспѣшно.



====page 108====



— Не могу. Михайло Яковлевичъ, голубчикъ, попробуйте, можетъ быть вы съумѣете, обратился онъ къ Калачеву.

— Перестань, Костюшка; ну, какъ же можно Михайлѣ Яковлевичу, уговаривалъ Костю отецъ.

— Пожалуста, Михайло Яковлевичъ, ну разъ, одинъ только разъ, упрашивалъ Калачева Костя.

— Вотъ привязался-то. Убирайся, отвѣтилъ тотъ, смѣясь.

— Если вы меня любите, Михайло Яковлевичъ, вы сдѣлаете. Согласны?

— Да съ чего ты вообразилъ, что я тебя люблю?

— Любите, знаю, что любите. Ну, садитесь же, и Костя тащилъ Калачева за руку.

— Ничего не подѣлаешь съ вѣтрогономъ, и Калачевъ всталъ съ кресла и перешелъ на средину комнаты, гдѣ Костя возился уже съ бутылкой. Калачевъ долго приноравливался, какъ бы усѣсться хорошенько, долго упирался о полъ руками, поднялъ одну руку — держится, поднялъ другую — и растянулся. — Грубинъ и Воропаевъ расхохотались; въ дверяхъ, ведущихъ изъ спальни въ залу, смѣялась Настя. Подобныя эволюціи должно быть понравились зрителямъ: пробовали садиться на бутылку Воропаевъ и даже старикъ Грубинъ. Хохотъ былъ всеобщій, какъ каждый изъ нихъ падалъ.

Костя присталъ было къ Настѣ, чтобы она тоже показала свою ловкость, но та убѣжала отъ него.

Грубинъ съ сыномъ пробыли еще съ часъ у Калачева и, при прощаньи, взяли съ него и Воропаева слово, что на другой же день къ вечеру они переберутся къ нимъ въ домъ.



====page 109==== 



XX.

Груня и Соня воспитывались вмѣстѣ, но при совершенно различныхъ условіяхъ. Соня была дочерью Любимовыхъ, а Груня — сиротою, дальнею ихъ родственницей. Съ умершимъ двоюроднымъ своимъ братомъ, отцемъ Груни, Татьяна Павловна разсталась еще въ дѣтствѣ, когда отвезли его въ одинъ изъ кадетскихъ корпусовъ; потомъ видѣлась она съ нимъ впродолженіе нѣсколькихъ дней, когда тотъ, проѣздомъ въ полкъ, за ѣхалъ къ ней. Особенной привязанности между ними не было; матери же Груни Татьяна Павловна вовсе не знала. Родственнаго расположенія Груня ожидать отъ тетки и дяди не могла. Любимовы никогда не сердились на Груню, не говорили ей грубостей, но за то она и не слыхала отъ нихъ ни одного ласковаго слова. Miss Саксъ обязана была одинаково заниматься съ Соней и Груней, но чопорная англичанка разомъ смѣкнула, что для нея выгоднѣе было больше заботиться о дочери тѣхъ, у которыхъ она заработывала хорошій кусокъ хлѣба, нежели о сиротѣ, ихъ родственницѣ; прислуга же вовсе не обращала никакого вниманія на Груню и не упускала случая напомнить ей, что она живетъ у ихъ господъ Христа ради; только одна швея Лиза, проживавшая у Любимовыхъ, была ласкова съ Груней и то потому, что судьба той и другой была въ нѣкоторомъ отношеніи одинакова: обѣ онѣ были круглыя сироты. — Лиза обшивала весь домъ; нерѣдко случалось, что недоставало ей времени зачинивать воротнички, чулки и штаники Груни, и Грунѣ по неволѣ приходилось приглядѣть за собою; она, конечно, могла бы пожаловаться на Лизу Татьянѣ Павловнѣ и той досталось бы, но Груня видѣла, что Лиза не сидѣла сложа руки, работала часовъ



====page 110====



по двѣнадцати въ день и все таки не могла успѣть на всѣхъ выгладить и зачинить, и не хотѣла подводить ее подъ незаслуженные выговоры. — Такая жизненная обстановка вліяла на развитіе Груни. Она рано начала понимать, что между положеніемъ Сони и ея положеніемъ — большая разница; не встрѣчая почти ни отъ кого сочувствія къ себѣ, лишенная, съ четырехлѣтняго возраста, родительской ласки, она сдѣлалась серіозна не по лѣтамъ и, если дѣтская натура брала свое и Груня рѣзвилась, то шалости ея не были похожи на приличную веселость Сони; Груня когда шалила, то шалила съ увлеченіемъ, хладнокровно выдерживая за это наказанія отъ Miss Саксъ. — Съ Пашей и Соней сойтись она немогла: Паша необращалъ на нее никакого вниманія, въ обращеніи же съ ней Сони проглядывало превосходство ея положенія. Груня смотрѣла на нее, кокъ на дѣвочку, стоящую выше ея, и натурально не могла привязаться къ ней; къ тому же примѣшивалось и чувство зависти: пріѣдутъ гости къ Любимовымъ и обѣихъ дѣвочекъ выведутъ въ гостиную, разряженныхъ куклами, но гости не обращаютъ вниманія на Груню и считаютъ своимъ долгомъ, къ искреннему удовольствію радушныхъ хозяина и хозяйки, разсыпаться въ безчисленныхъ комплиментахъ ихъ дочери. Соня подойдетъ къ матери, та приласкаетъ ее и поцѣлуетъ, а Груня усядется въ уголъ и ждетъ — не дождется, когда окончится для нея мука и убѣжитъ она въ свою дѣтскую, или въ комнату къ Лизѣ. Наружностью Соня была лучше Груни: круглое личико, съ легкимъ оттѣнкомъ румянца и нѣжными на вискахъ синими жилками, большіе, голубые глаза, которымъ она умѣла уже придавать желаемое выраженіе, темнорусые, слегка вьющіеся, мягкіе волосы, полненькій бюстъ и маленькая ножка, какъ двѣ капли воды, похожая на



====page 111====



ножку ея мамаши, составляли совершенную противоположность съ продолговатымъ, довольно смуглымъ лицомъ Груни, съ ея небольпіими карими глазами, черными рѣдкими волосами, худымъ бюстомъ и дурно сформированною ногой. Но чувство любви присуще какъ взрослымъ, такъ и дѣтямъ, и этимъ чувствомъ, всесильнымъ рычагомъ, вертящимъ міръ, Груня одарена была съ избыткомъ: оно должно было проявиться и проявилось въ отношеніяхъ ея къ Лизѣ.

Наслѣдственность организма играетъ главную роль, но не менѣе важна и жизненная обстановка, при которой ростетъ ребенокъ. Впечатлѣнія, воспринимаемыя имъ въ дѣтствѣ, формируютъ его характеръ; природа и люди неотразимо вліяютъ на него. Пища, воздухъ, одежда, бѣдность и довольство, душная атмосфера города и деревенское приволье, честные и подлые люди, развитые и тупонервные, мистики и раціоналисты, сильные волей и слабые, лѣнтяи и трудолюбивые — все это дѣйствуетъ на нѣжный организмъ дитяти и создаетъ въ немъ тѣ или другія понятія; по мѣрѣ же того, какъ сформировывается человѣкъ, онъ все меньше и меньше подвергается дѣйствію внѣшнихъ явленій и, при счастливо сложившихся обстоятельствахъ, вліяющихъ на него, нервная система его развивается, мускулы крѣпнутъ, характеръ выработывается, количество мозга увеличивается и пріобрѣтаетъ онъ, наконецъ, возможность познавать природу и людей; сильный тѣломъ и умомъ вступаетъ человѣкъ въ борьбу съ природой, покоряетъ ее и прелагаетъ себѣ свой путь — путь честнаго труда, не подчиняясь людскимъ предразсудкамъ, нерѣдко незаконно носящимъ громкое названіе житейской мудрости.



====page 112====



XXL

Малограмотная, двадцати-лѣтняя дѣвушка Лиза имѣла великое вліяніе на Груню. Ни свѣтская обстановка, царившая въ домѣ Любимовыхъ, ни ловкость ихъ манеръ, ни французская блестскость разговора, ни рутинное преподаваніе Miss Оаксъ разныхъ научныхъ, отрывочныхъ знаній, ни нравоучительныя проповѣди, ни наказанія, нерѣдко выпадавшія на долю Груни, не оставляли въ ней того глубокаго впечатлѣнія, какое она испытывала отъ безъискуственныхъ разсказовъ Лизы о ея домашней, до десяти-лѣтняго возраста, жизни и о-шести-лѣтнемъ проживаніи у одной старой дѣвы — дворянки. — Отчего же такое живое дѣйствіе производили разсказы Лизы? — рѣшить нетрудно: въ нихъ не было лжи, не воспѣвались счастливыя красавицы — царевны, живущія въ хрустальныхъ дворцахъ, не описывались рѣки, текущія млекомъ и медомъ; въ нихъ была правда жизни — жизни, до мозга костей, прочувствованной лицомъ говорящимъ.

Исторія Лизы — исторія грустная. Родители ея были мѣщане; отецъ шилъ сапоги на мелкое купечество и чиновничество, мать брала на домъ стирать бѣлье; первые два года супружества ихъ жили они безбѣдно и держали двухъ мальчиковъ — работниковъ, но потомъ семейство стало прибывать, а тутъ отцу Лизы случилось прохворать съ полгода, — работа остановилась и бѣдность заговорила. Проживали они, кое-какъ перебиваясь, изо дня въ день, въ собственномъ старомъ, деревянномъ домишкѣ, доставшемся имъ отъ предковъ, когда-то бывшихъ богатыми купцами, но впослѣдствіи обанкрутившихся. — Старый домъ, съ гнилою крышею, чрезъ которую мѣстами протекалъ дождь, стоялъ на лучшей улицъ



====page 113====



города; улица съ годами совершенно измѣнила свой видъ: прежде красовались на ней только два-три каменныхъ дома, прочіе же были все деревянные, а впослѣдствіи между каменными, большею частію тяжелой, неуклюжей архитектуры зданіями, остался по прежнему одинъ скромный, деревянный домишко отца Лизы; и простоялъ бы онъ еще долго, съ небольшими, время отъ времени, исправленіями, и дождался бы, когда семья отца Лизы подросла сколотила копѣйку и выстроила на мѣсто его новый домъ, каменный, да, не въ добрый часъ, судьба послала въ этотъ городъ новаго губернатора, одержимаго бѣсомъ ломки, заботящагося о благолѣпіи ввѣреннаго ему града.

Не давалъ администратору покоя жалкій домишко; бывало ѣдетъ по городу — на лицѣ радость сіяетъ: здѣсь зданіе театра красуется, тутъ фонтанъ бьетъ, проведенный чувствительнымъ ко благу народа откупщикомъ, тамъ крутые берега рѣки, протекающей черезъ городъ, арестанты въ благообразный видъ приводятъ, но вотъ показались, слѣпо смотрящія, три окна жалкаго домишка и администраторъ хмурится. „Пожалуй еще загорится и тогда всей улицы, какъ небывало!" разсуждаетъ онъ и, въ видахъ безопасности и благоденствія града, рѣшается частную собственность принести въ жертву общественной пользѣ. — Строгое отдалъ приказаніе полицмейстеру не дозволять исправлять домишко: крыша мѣстами провалилась, покривился домъ на сторону, правый бокъ пузатымъ сдѣлался, а семья Лизина все живетъ въ домишкѣ, въ администраторѣ же все больше и больше развивается чувство ненависти къ скверной лачугѣ. Надоѣло злиться администратору и отдаетъ онъ приказаніе сломать домъ: налетѣли на него полицейскіе и, какъ хищные звѣри и птицы накидываются на падаль 



====page 114====



и разносятъ кости по степямъ и оврагамъ, въ четверть часа, разнесли по бревну домишко. МаТь Лизы въ то время была на базарѣ; воротилась она домой, всплеснула руками и завопила на всю улицу; мужъ ея, какъ Марій на развалинахъ Карфагена, сидитъ хмурый на сундукѣ надъ горшками, ухватами и разнымъ скарбомъ; тутъ же возятся дѣти его: двѣнадцати-лѣтній сынишка, знакомая намъ, тогда десяти-лѣтняя. Лиза и другая дочь, грудная дѣвочка.

— Враны алчные, нехристи поганые, разбойники окаянные!.. причитываетъ мать Лизы, захлебываясь отъ слезъ; отецъ все суровѣе и суровѣе смотритъ на разбросанныя бревна; подпблзла къ нему младшая дочь и онъ швырнулъ ее ногой, такъ что та отлетѣла на сажень къ бревнамъ и не пискнула; подошла Лиза къ отцу и реветъ благимъ матомъ: „Что ты разрюмилась? Недосаждай!“ говоритъ отецъ. — „Горе-то какое тятька,“ всхлыпивая, голоситъ она. Молчать или убью!... кричитъ онъ, но Лиза все не унимается; отецъ хватаетъ ее за волосы и въ рукахъ у него остается частичка косы Лизиной. Лиза закричала благимъ матомъ и бросилась на шею матери. Прежде онъ пальцемъ не трогалъ дѣтей, а тутъ звѣремъ сдѣлался: бѣдность, бѣдность! тьг еще и не такія творишь превращенія съ человѣкомъ!..

— Нищенки мы съ тобою, горькія нищенки, христарадничать пойдемъ, голосила мать Лизы, обнимая ее и покачиваясь изъ стороны въ сторону, словно пьяная.

Вспомнила она про младшую дочь, оглядывается — нѣтъ Аксютки; пошла ш агать между бревнами, остановилась, зашаталась и грохнулась на земь: Аксютка лежала мертвая, лѣвый високъ ея былъ синій, подъ носомъ и между губами запеклась кровь.

— Тятька, тятька! Глянь-ка, Аксютка померла, вытаращивъ



====page 115====



глаза отъ удивленія, закричали въ голосъ Лиза и братъ ея.

Отецъ подошелъ къ дѣвочкѣ, посмотрѣлъ на нее пристально, чмокнулъ губами и крякнулъ, такъ что, кажется, лежавшія бревна пошатнулись...

— Пропадай все!.. глухо проговорилъ онъ, махнулъ рукой, выбѣжалъ на улицу, поворотилъ за уголъ на площадь и прямо въ кабакъ. — Вина! гаркнулъ онъ сидѣльцу; сидѣлецъ вытаращилъ глаза, увидѣвъ отца Лизы — такъ тотъ былъ страшенъ; мужики, бывшіе въ кабакѣ, тоже переглянулись. — Вина, чортовъ сынъ! кричалъ Егоръ, — такъ звали отца Лизы, — стуча кулакомъ по стойкѣ. „Не больно ори: не въ свой домъ пришелъ, что ты куражишься-то?“ — отвѣтилъ сидѣлецъ, и только хотѣлъ поворотиться, чтобы достать косушку, какъ Егоръ забѣжалъ за стойку, оттолкнулъ его, схватилъ полштофа водки и залпомъ выпилъ; сидѣлецъ полѣзъ въ драку, сторону его приняли нѣкоторые изъ бывшихъ тугъ мужиковъ и пошла схватка... набѣжала на шумъ полиція и Егоръ протрезвился въ части. Горе душило Егора и всю семью его, какъ душитъ путниковъ жгучій самумъ въ степяхъ африканскихъ. Двое сутокъ просидѣлъ Егоръ въ части, потомъ его высѣкли, чтобы „напредки не баловался,“ и выпустили.

Очнулась мать Лизы и ужъ не-плачетъ, не причитываетъ. а только смутно оглядываетъ мѣсто, гдѣ стоялъ ихъ домъ, смутно смотритъ на мертвую Аксютку, на разбросанный скарбъ, старается припомнить что-то, но пораженный мозгъ не скоро возобновляетъ свою обыденную работу; но, вотъ, мало по малу, сознаніе дѣйствительности возвращается, нервная система успокоивается. Привелъ сынишка ея домоваго и взваливаетъ извощикъ на телѣгу сундукъ, окрашенный красною краской, съ



====page 116====



большимъ висячимъ замкомъ, и разныя пожитки: кадки, кадушки, ухваты, сковороды и прочую мелочь; все уложили, только для ушата не оказалось мѣста — оставили его до другаго раза; усаживаются на телѣгу мать Лизы, братишка и сама Лиза, съ мертвою на колѣняхъ сестрою, и трогается въ путь бѣдность отыскивать себѣ крова... пріютилась бѣдность. въ сырой комнаткѣ подвальнаго этажа одного домика, стоящаго на краю города и погуливаетъ бѣдность въ лицѣ Егора, по цѣлымъ днямъ, въ кабакахъ, и тоскуетъ и ноетъ бѣдность съ матерью Лизы... Схоронили Аксютку, отдавъ попу полтора рубля; отецъ все пуще и пуще гуляетъ, у матери Лизы, отъ горя, умъ мутится; бродитъ она, какъ шальная, мужа по цѣлымъ суткамъ не видитъ, съ каждымъ днемъ все больше и больше задумывается и все чаще и чаще ходитъ на мѣсто сломаннаго своего домишка: шагаетъ между бревнами и все ищетъ чего-то... пошла она туда разъ поздно вечеромъ — и не воротилась. На другое утро Лиза съ братомъ побѣжали искать мать; подходятъ къ развалинамъ своего дома, смотрятъ: толпа стоитъ, продрались — и увидѣли свою мать: виситъ она на тоненькой веревочкѣ, задѣтой за крюкъ уцѣлѣвшаго воротнаго столба: лице синее, языкъ высунутъ, голова къ груди склонилась, ноги и руки въ струнку вытянуты. Толпа шумѣла, размахивала отъ удивленія руками, и носились въ воздухѣ ахи, да охи. Нашлись либералы, винившіе въ случившейся катастрофѣ администратора, но такое смѣлое мнѣніе они высказывали другъ другу на ухо, тишкомъ, осторожно, какъ умѣетъ выражать, въ подобныхъ случаяхъ, свое мнѣніе только русскій человѣкъ. Отецъ Лизы три дня пропадалъ гдѣ-то — все пьянствовалъ; воротился домой, когда жену уже похоронили; онъ запилъ еще болѣе и вскорѣ умеръ отъ



====page 117====



пьянства. На благотворителей у насъ нѣтъ недостатка; явились они и при настоящемъ случаѣ: одинъ проѣзжій офицеръ, типа Ноздревскаго, узнавъ о несчастной исторіи, даже прослезился и взялъ къ себѣ въ услуженіе брата Лизы, назначивъ ему жалованья по полтинѣ въ мѣсяцъ; но сверхъ жалованья поклонникъ Марса, время отъ времени, кормилъ мальчика треухами и подзатыльниками; такое обращеніе сначала сильно оскорбило мальчика, но потомъ онъ привыкъ къ своему положенію, — вѣдь, привыкаетъ же человѣкъ къ яду, начавъ принимать его въ малыхъ пріемахъ, привыкаетъ къ семейному и школьному деспотизму, привыкаетъ... къ прочему и прочему. Надъ судьбою Лизы сжалилась одна богатая вдова, старушка — помѣщица, и взяла ее къ себѣ; съ мѣсяцъ возилась съ нею, кормила конфектами, наряжала въ кисейныя платья, выводила на показъ гостямъ, чтобы тѣ пособолѣзновали о прежней судьбѣ сироты и убѣдились въ благотворительныхъ способностяхъ богатой старушки; потомъ Лиза надоѣла ей; мѣсяца же черезъ два старуш ка вздумала, для поправленія своего здоровья, прокатиться въ Ниццу и рада была случаю разстаться съ Лизой; передъ отъѣздомъ своимъ, она помѣстила ее къ одной старой дѣвѣ — бѣдной дворянкѣ.

XXII.

Какъ не благозвучно раздаются въ нашихъ ушахъ слова: „старая дѣва.“ Воображеніе читателя, тотчасъ же, при этомъ рисуетъ не затѣйливый портретъ личности, носящей такое названіе: ханжа, сплетница, озлобленно смотрящая на свѣтъ, съ худымъ, желтымъ ли



====page 118====



домъ, на которомъ убитыя страсти наложили свой отпечатокъ, въ рѣдкомъ изъ насъ возбуждаетъ къ себѣ сочувствіе, рѣдкаго не заставитъ отъ себя отвернуться. — Все вокругъ нея движется, живетъ и только она одна не принимаетъ участія въ житейскихъ дѣлахъ. Неужели положеніе ея такъ исключительно, такъ невыносимо, что нѣтъ для нея мѣста на жизненномъ пирѣ? къ сожалѣнію — да; но въ этомъ изолированномъ положеніи не справедливо было бы обвинять лицо страждущее, — напротивъ, въ комъ есть малѣйшій признакъ здраваго смысла, тотъ не станетъ глумиться надъ старой дѣвой, а скорѣе поспѣшитъ протянуть ей руку помощи, постарается облегчить положеніе ея теплымъ къ ней сочувствіемъ и глубоко задумается надъ жизнью того общества, въ средѣ котораго могутъ являться лишнія личности.

Корень жалкой роли, доставшейся на долю бѣдной старой дѣвы, лежитъ у насъ въ основѣ воспитанія женщины. Предпринятыя реформы дали толчокъ нашей общественной жизни; казалось бы нѣкоторое движеніе, обнаружившееся во всѣхъ слояхъ общества, должно было отразиться и на семейной обстановкѣ, но, къ сожалѣнію, надо сознаться, что коренныхъ перемѣнъ мы въ ней не замѣчаемъ. Откуда же мы возмемъ общественеыхъ дѣятелей? не свалятся же они сами къ намъ съ неба а они нужны, очень нужны! Только тѣ личности могутъ быть полезными дѣятелями, могутъ уразумѣть великій смыслъ настоящихъ и будущихъ преобразованій, сознательно воспользоваться ими и облечь ихъ въ плоть и кровь, которыхъ развитіе совершалось нормально, свободно, которыя не угнетались семейнымъ деспотизмомъ, которымъ съ малыхъ лѣтъ не были вбиты въ голову безнравственныя



====page 119====



тенденціи, для проложенія въ жизни торной дорожки, посредствомъ пріисканія хорошаго мѣстечка или богатаго мужа.

Семейный гнетъ болѣе рѣзкимъ клеймомъ ложится на дѣвочку, нежели на мальчика; кругъ его дѣятельности шире, ему представляется большая возможность знакомиться съ жизнью, свобода его дѣйствій не можетъ быть стѣснена въ той степени, какъ она постоянно стѣсняется въ дѣвочкѣ. Чѣмъ выше положеніе родителей, тѣмъ жалче положеніе дѣвочки въ семействѣ: притворство и ложь опутываютъ ее незамѣтною для ея глазъ паутиной, при каждомъ ея шагѣ, при каждомъ движеніи напоминаютъ ей о приличіи и, наконецъ, послѣ долгихъ заботъ, стараній, усилій — выработываютъ изъ нея блестящую, свѣтскую куклу, не знающую жизни, не понимающую назначенія женщины.

Взглядъ на женщину такъ еще дикъ, что даже замѣчательные умы заблуждаются и считаютъ ее лишенною способности индуктивнаго мышленія. — Надобно обладать замѣчательною умственною близорукостью, чтобы не сознавать, что женщинѣ въ развитіи человѣчества предстоитъ роль не меньшая той, какую занимаетъ теперь мужчина.

Вглядись, читатель, внимательно и ты увидишь, что, несмотря на поверхностное воспитаніе, которое дается женщинѣ, несмотря на полное ея незнаніе естественныхъ наукъ, неимѣніе малѣйшаго понятія о гигіенѣ, знакомство съ которою такъ крайне необходимо, въ особенности для женщины въ семейной жизни, несмотря на то, что мужья и любовники считаютъ лишнимъ дѣлиться съ нею своими познаніями, своимъ житейскимъ опытомъ, умышленно загораживаютъ ей дорогу къ общественной дѣятельности, чтобы она не осмѣлилась выйти изъ своей



====page 120====



незавидной роли, помыкаютъ ею, какъ вещью, что несмотря даже на нѣкоторую юридическую неравноправность, — женщина, въ большей части законныхъ и не законныхъ связей, стоитъ не ниже мужчины. Можно ли, послѣ этого, заключить, что она не одарена въ одинаковой степени съ мужчиною мыслительною способностью, и справедливо ли мнѣніе, что женщина должна жить больше сердцемъ, чѣмъ умомъ? И что такое жить сердцемъ? Не знаю, какъ ты, читатель, но я такого выраженія не понимаю.

Хорощо еще, если на долю женщины выпадетъ завидный жребій счастливаго супружества; любовь къ мужу и дѣтямъ, по крайней мѣрѣ, наполняетъ тогда на столько ея существованіе, что заставляетъ забывать свою жалкую роль; но каково положеніе старой дѣвы, лишенной и этого утѣшенія! Въ ней также проявляется жажда къ дѣятельности, она желаетъ быть чѣмъ нибудь полезной, но безъ серіознаго образованія, безъ опытности, безъ необходимой жизненной подготовки — въ чемъ она можетъ выразить свою дѣятельность? Развѣ она располагаетъ какими нибудь средствами? Стоитъ она одиноко и мало по малу развивается въ ней законная ненависть къ людямъ, къ самой жизни! Считаетъ она себя лишнею въ этомъ мірѣ; озлобленіе овладѣваетъ ею и дѣлаетъ изъ нея — ханжу и сплетницу.

Въ руки такой старой дѣвы судьба, въ образѣ благодушной старушки, бросила Лизу.

При случаѣ Лиза сама разскажетъ про свою жизнь у Анны Ивановны Бахрѣевой, — такъ звали эту старую дѣву, — а теперь я попрошу читателя обратиться къ нашему общему знакомому, Костѣ Грубину.



====page 121====



ХХІII.

Въ одной изъ предъидуіцихъ главъ мы видѣли, съ какою охотою поступалъ Костя въ гимназію; какъ на сдѣланный ему отцемъ его вопросъ: „хочетъ ли онъ учиться?“ отвѣтилъ весело: „хочу,“ и при этомъ объ одномъ только задумался, что пріятеля его Ваню Борзикова больно тамъ высѣкли; какъ занималъ его ярко-краснаго цвѣта воротникъ, блестящія, металлическія пуговицы, ловко сшитый, перетянутый въ таліи, сюртукъ; но не одна гимназическая форма привлекала его: въ то время ему было уже двѣнадцать лѣтъ и въ немъ проявилось желаніе знанія. Съ увлеченіемъ, свойственнымъ его живому, неиспорченному характеру, принялся онъ за ученіе.

Первое время своего поступленія въ гимназію бывало весело бѣжитъ онъ въ классъ съ книжкою и аспидною доской подъ мышкой; по дорогѣ купитъ у торговки дватри яблока и булку; спрячетъ то и другое въ карманы своихъ шароваръ и мечтаетъ, какъ вкусно позавтракаетъ онъ въ перемѣну.

Недѣли черезъ двѣ послѣ поступленія Кости въ гимназію, часу въ девятомъ утра, онъ, по обыкновенію, шелъ въ классъ; надобно было перейти небольшой мостъ; на одномъ концѣ его груды яблоковъ, на лоткахъ, такъ заманчиво поглядывали на Костю, что онъ не выдержалъ: досталъ пять копѣекъ изъ кожанаго, съ золотымъ портретомъ какой-то царственной особы, портъмонне и сталъ выбирать яблоки. На бѣду его, въ это время, директоръ ѣхалъ въ гимназію; красный околышъ фуражки обратилъ его вниманіе; онъ приказалъ кучеру остановиться, вышелъ изъ пролетки, подошелъ къ Костѣ и всталъ сзади его. — Долго смотрѣлъ онъ, какъ Костя втискивалъ купленныя имъ яблоки и булку въ свои карманы;



====page 122====



только что спряталъ онъ свой завтракъ — рука директора опустилась на плечо его. — Костя обернулся и очень удивился, увидѣвъ директора. — Тарасенковъ минуты съ двѣ смотрѣлъ на Костю, не говоря ни слова, и только покачивалъ головою; потомъ протянулъ руку къ его фуражкѣ и сказалъ: „сними фуражку!“ Тотъ исполнилъ приказаніе. — „Какъ тебѣ не стыдно, Грубинъ“ — продолжалъ директоръ — „покупать у торговокъ всякую дрянь; не забудь, что ты воспитанникъ гимназіи, а не уличный мальчишка; ты не долженъ компрометировать заведеніе, гдѣ пекутся о твоемъ умственномъ и нравственномъ образованіи. Брось, сейчасъ, яблоки!“

Костя сталъ вытаскивать изъ кармановъ свой завтракъ; руки у него дрожали и половину Яблоковъ онъ разронялъ; нагнулся поднимать ихъ и уронилъ булку.

— Ступай въ гимназію и на будущее время веди себя приличнѣе, сказалъ Тарасенковъ и уѣхалъ. Костя съ кислою миной побрелъ въ гимназію. — Когда смущеніе его нѣсколько прошло, онъ сталъ раздумывать, за что сдѣлалъ ему замѣчаніе директоръ: воспитанный на свободѣ, онъ никакъ не могъ уяснить себѣ, въ чемъ заключалась неприличность его поступка.

Этотъ случай заставилъ его, какъ-то странно смотрѣть на своего начальника; при встрѣчѣ съ нимъ онъ ощущалъ неопредѣленное, непріятное чувство...

Невесело входилъ Костя въ классъ; но шалости товарища его Вани Борзикова, чертившаго на черной доскѣ огромнымъ кускомъ мѣла портретъ учителя географіи Тиконина, съ птичьею головою, куриными ножками и хвостомъ вмѣсто фалдъ у фрака, возбудили общій хохотъ и скоро заставили Костю забыть непріятную встрѣчу съ директоромъ.

Въ дверяхъ показалась жиденькая фигура Тиконина



====page 123====



и Ваня Борзиковъ вмигъ стеръ съ дости произведеніе своей фантазіи и очутился на своемъ мѣстѣ.

Сторожъ, дюжій отставной солдатъ, прозванный, почему-то, гимназистами „кабаномъ,“ притащилъ карту Европы и повѣсилъ ее на черную доску.

На распѣвъ, рѣзкимъ дискантомъ, Тиконинъ началъ именовать столичные города Европы, тыкая по картѣ тросточкой, то въ одномъ, то въ другомъ мѣстѣ.

— А гдѣ же нашъ городъ *? обращается къ нему, съ неожиданнымъ вопросомъ, Костя.

— Грубинъ, молчать, болванъ! кричитъ дискантъ и несется, со скоростью паровоза, изъ столицы въ столицу. Костя покраснѣлъ и уткнулъ носъ въ раскрытый передъ нимъ учебникъ Ободовскаго.

Раздавшійся по коридору звукъ колокольчика электрической искрой пробѣжалъ по классамъ; учители хватали свои журналы и торопливо направлялись въ учительскую комнату, чтобы поболтать и покурить минутъ съ десять. Гимназисты гурьбой высыпали въ коридоръ, раздѣляющій классы, и на большой гимназическій дворъ. Одинъ только Костя остался въ классѣ; онъ забился на послѣднюю скамейку, въ уголъ къ печкѣ; учебникъ Ободовскаго, по прежнему, лежалъ передъ нимъ раскрытый и, по прежнему, онъ смотрѣлъ въ него; но какъ Костя не насиловалъ свого вниманія — буквы прыгали передъ его глазами, перепутываясь и цѣпляясь между собою; по временамъ же вмѣсто ихъ выступали: форменная фигура директора и птичья физіономія Тиконина. — Лице у Кости горѣло, глаза были красны; тяжелое, перерывистое дыханіе говорило о ненормальномъ обращеніи въ немъ крови.

Перемѣна кончилась: съ шумомъ и гамомъ возвращались гимназисты.



====page 124====



— Ишь, какой злой Грубинъ, говорилъ любимецъ директора, опрятно одѣтый, въ щегольскомъ, застегнутомъ на всѣ пуговицы мундирѣ, гимназистъ Коля Данчевъ товарищу своему Петѣ Голубеву, указывая глазами на Костю.

— Вѣрно мало его сѣкли дома. Какая фря — разобидѣлся! отвѣтилъ Голубевъ и принялся зубрить къ завтр шнему дню французскій урокъ.

Ваня Ворзиковъ подсѣлъ было къ Костѣ и пробовалъ заговорить съ нимъ, но тотъ не расположенъ былъ болтать и только процѣдилъ сквозь зубы: „отстань Борзиковъ!“

Только что усѣлись ученики, ввалился въ классъ Калачевъ, съ огромною кипою ученическихъ тетрадей и рисунковъ, изображавшихъ аршинные носы, уши, ротъ и глаза. — Гимназисты, завидя Калачева, вскочили со скамеекъ и раскланялись; человѣкъ пять подбѣжали къ нему и проговоривъ: „здравствуйте, Михаилъ Яковлевичъ!“ — протянули ему руку.

— Здорово, здорово, други мои милые! привѣтствовалъ ихъ Калачевъ и семипудовымъ молотомъ опустился на затрещавшій отъ его тучной фигуры, жиденькій, съ соломеннымъ переплетомъ, стулъ.

— Ну, други, разбирайте тетради, обратился къ ученикамъ Калачевъ и они повскакивали съ своихъ мѣстъ и живо расхватали свои тетради, карандаши и рисунки; осталась на столѣ у Калачева одна только тетрадь, на оберткѣ которой красовалась надпись: „сія тетрадь принадлежитъ ученику втораго класса — ской гимназіи, Константину Грубину.“

Взглянувъ на эту надпись, Калачевъ сталъ искать глазами Костю; замѣтивъ его уткнувшимъ носъ въ книгу, онъ подошелъ къ нему.



====page 125====



— Что съ тобою, Грубинъ? спросилъ его Калачевъ, положивъ передъ нимъ тетрадь, карандаш ъ и рисунокъ.

— Голова болитъ; сегодня я не могу рисовать, отвѣтилъ Костя.

— Вретъ, Михайло Яковлевичъ, что голова болитъ; просто отъ злости: какой графъ! разобидѣлся, что Андрей Алексѣичъ болваномъ его назвалъ, не переводя духъ, проговорилъ, вскочивъ со скамейки, Коля Данчевъ.

— Ты не обидѣлся бы; вѣдь ты примѣрной нравственности мальчикъ, иронически отвѣтилъ Калачевъ.

Нѣсколько гимназистовъ фыркнули на весь классъ.

— Подлецъ! роздался внятный голосъ Кости.

— Что, братъ, съѣлъ? — ничего: вечеромъ у директора чайкомъ запьешь, проговорилъ Колѣ Данчеву ш алунъ Борзиковъ.

Коля покраснѣлъ до ушей; на противоположномъ же концѣ скамьи, на которой сидѣлъ онъ, поблѣднѣлъ въ это время Петя Данчевъ, злобно взглянувъ на своего брата.

— Голова болитъ, а забрался къ самой печкѣ; отъ нея такъ и пышетъ. — Ступай-ка домой, прогуляйся и пройдетъ, сказалъ Калачевъ Костѣ; тотъ обрадовался такому позволенію, собралъ свои книги и ушелъ изъ класса.

Послѣ его ухода, Калачевъ пошелъ по скамейкамъ разсматривать рисованіе, или, вѣрнѣе сказать, бумагомараніе гимназистовъ. Голубевъ, увидѣвъ возлѣ себя Калачева, поспѣшно спряталъ подъ столъ французскую книгу Марго, схватилъ карандаш ъ и началъ выводить въ тетради, непохожую ни на что въ природѣ, чушь.

— Нельзя безъ обмана; на томъ стоимъ: съ малыхъ лѣтъ привыкаемъ. Не хочешь рисовать — не рисуй; тебя не принуждаютъ, а прятать книгу не зачѣмъ, сказалъ Голубеву Калачевъ и подошелъ къ Борзикову; тотъ, казалось,



====page 126====



весь погрузился въ свою работу; долго любовался Калачевъ свободнымъ карандашемъ Борзикова; глаза на рисункѣ смотрѣли какъ-то мертво, отъ нихъ вѣяло казеннымъ, рутиннымъ формализмомъ, — такъ и видно было, что нарисованы они были рукою дюжиннаго ремесленника, но заказу; въ глазахъ же въ тетради Борзикова сказывалась жизнь; смотря на нихъ вамъ живо представлялось, что вы гдѣ-то видѣли эти глаза, и воображеніе ваше тотчасъ дополняло и ротъ и носъ и уши, и все лицо выступало передъ вами, какъ живое.

— Молодецъ Борзиковъ! перещеголялъ оригиналъ, въ будущій классъ принесу тебѣ рисунокъ потруднѣе, сказалъ ему Калачевъ.

— А какъ это, Михайло Яковлевичъ, снимаются фотографическіе портреты? спрашивалъ его Борзиковъ.

— Долго разсказывать — нужно на практикѣ видѣть. Тутъ солнце работаетъ. Завтра воскресенье — заходи ко мнѣ утромъ и пойдемъ вмѣстѣ въ фотографію, отвѣтилъ Калачевъ.

— Михайло Яковлевичъ, возьмите и меня, и меня, и меня! — пристали къ Калачеву гимназисты; только Коля Данчевъ, да Петя Голубевъ не высказали желанія посмотрѣть фотографію.

— Ладно, ладно, други мои, заходите всѣ ко мнѣ. — А вы вѣрно знаете фотографическое искуство, что не просите взять васъ? спросилъ Калачевъ Колю Данчева и Голубева.

— Да-съ, Михайло Яковлевичъ, знаемъ, отвѣтилъ Данчевъ и совралъ.

Калачевъ сдѣлалъ гримасу при такой лжи.

— Развѣ у Голубева нѣтъ языка, что ты за него отвѣчаешь? обратился онъ къ Колѣ Данчеву.

— Я знаю, Михайло Яковлевичъ, солгалъ Голубевъ, желая поддержать своего пріятеля.



====page 127====



— Разскажи же Данчевъ, на какомъ законѣ основана свѣтопись? спросилъ Калачевъ Колю Данчева.

Данчевъ сталъ въ тупикъ и не могъ сказать ни слова. Таже исторія повторилась и съ Голубевымъ; товарищи ихъ разразились громкимъ хохотомъ; Петя Данчевъ покраснѣлъ за своего брата и съ досады кусалъ себѣ губы.

— Стыдно, други мои милые, стыдно! Не хотите идти въ фотографію — не ходите; развѣ я васъ насильно тащу; зачѣмъ же лгать-то? кротко замѣтилъ Калачевъ Колѣ Данчеву и Голубеву.

XXIV.

Калачевъ былъ не любимъ ни директоромъ, ни инспекторомъ. ни своими товарищами — учителями: въ немъ они видѣли живой протестъ противъ принятой ими рутинной системы воспитанія, основанной на формализмѣ, на безпрестанныхъ, опошлившихся нравоученіяхъ, на мѣрахъ строгости, къ которымъ они, вовсе не кстати, не рѣдко прибѣгали; но за то какою популярностью пользовался онъ между гимназистами! его любили не только ученики низшихъ классовъ, гдѣ преподавалъ онъ рисованіе и чистописаніе, но и высшихъ; многіе изъ взрослыхъ гимназистовъ были съ нимъ въ пріятельскихъ отношеніяхъ. — Умственная неразвитость и мелочное самолюбіе не позволяли учителямъ сознать свое ничтожество передъ свѣтлою, гуманною личностью своего товарища. Нѣкоторые изъ нихъ, не видѣвшіе дальніе своего носа, схватывавшіе одну внѣшность, воображали, что расположеніе гимназистовъ къ Калачеву происходило отъ



====page 128====



товарищескаго его обращенія съ ними и пускались было фамильярничать съ учениками, но тѣ не попадались на удочку: разомъ смѣкали ихъ уловку, и тогда педагоги — агнцы превращались въ волковъ и показывали ученикамъ свои волчьи зубы.

Антагонизмъ между учителями и учениками царилъ во всемъ своемъ дикомъ безобразіи; въ особенности же велась ожесточенная война съ учителемъ французскаго языка, Гренковскимъ.

Гренковскій, — уроженецъ одной изъ западныхъ губерній, — извѣстенъ былъ между гимназистами подъ именемъ „зрака;“ названіе это усвоено было за нимъ, потому что онъ, между многими, невѣрно произносимыми, русскими словами, вмѣсто раковина говорилъ: „зракбвина.“ Это былъ пожилой, маленькій человѣкъ, съ большимъ носомъ и сѣрыми глазами, надъ которыми нѣсколько жиденькихъ волосковъ замѣняли брови; волосы съ просѣдью онъ стригъ подъ гребенку; манишка у него постоянно была испачкана въ нюхательномъ табакѣ, во внѣшнемъ углѣ то одной ноздри, то другой, постоянно висѣла капля коричневой жидкости; являлся онъ въ классъ въ широкихъ, синихъ штанахъ и мундирномъ фракѣ, съ узенькими фалдами и таліей чуть не на половинѣ спины.

Самодуръ онъ былъ дивный: въ гимназической администраціи постарался, въ каждомъ классѣ, ввести свою собственную. Для присмотра за ученіемъ и поведеніемъ гимназистовъ, назначилъ онъ по одному старшему аудитору, или, какъ называли ихъ гимназисты, — „авдитору;“ у старшаго авдитора, слѣдившаго за ученіемъ своихъ товарищей, былъ еще помощникъ, именовавшійся помощникомъ старшаго авдитора, за тѣмъ еще нѣсколько авдиторовъ; учениковъ спрашивали урокъ авдиторы, авдиторовъ



====page 129====



— помощникъ старш аго авдитора, а помощника — самъ старшій авдиторъ, имѣвшій общій списокъ всѣхъ учениковъ въ классѣ; въ этомъ спискѣ онъ ставилъ баллы. Обязанность старш аго авдитора, наблюдавшаго за ученіемъ, между прочимъ, заключалась въ томъ, чтобы, передъ приходомъ въ классъ Гренковскаго, обѣ половинки двери, ведущей изъ корридора въ классъ, были отворены, форточка закрыта, черная доска чиста, на столѣ стояла открытая чернильница и лежало хорошо очиненное, гусиное перо; — стальныхъ перьевъ не любилъ Гренковскій; по окончаніи же класса имѣлъ онъ обыкновеніе уносить съ собою гусиное перо.

Урокъ задавалъ онъ отъ точки до точки изъ книги для переводовъ, Марго. — Каждый ученикъ имѣлъ двѣ тетради; въ одной переписывался отъ слова до слова заданный урокъ, а въ другой слова; тетради непремѣнно должны были быть въ цвѣтной оберткѣ; цвѣтную бумагу Гренковскій бралъ себѣ и оклеивалъ ею разные ящички и коробочки. Старшій авдиторъ отбиралъ отъ учениковъ тетради и передавалъ ихъ Гренковскому; по просмотрѣ же тетрадей этимъ замѣчательнымъ педагогомъ, разносилъ ихъ ученикамъ помощникъ старш аго авдитора.

За благочиніемъ въ классѣ наблюдалъ другой старшій авдиторъ, имѣвшій также списокъ учениковъ, въ которомъ дѣлалъ отмѣтки о ихъ поведеніи; на каждой скамьѣ назначалось еще но одному ученику, обязанность ихъ состояла тоже въ наблюденіи за поведеніемъ гимназистовъ. Первые два мѣсяца послѣ поступленія Кости въ гимназію, Гренковскій былъ болѣнъ ушибомъ ноги при паденіи съ лѣстницы, когда онъ оклеивалъ комнаты обоями. Костя слышалъ о немъ оригинальные разсказы отъ своихъ товарищей; альбомъ Борзикова наполненъ былъ каррикатурами на него; смѣшную и грязную сторону



====page 130====



этой личности Борзиковъ съумѣлъ схватить живо: въ одной — сидѣлъ Гренковскій за столомъ, окруженный кипами разноцвѣтныхъ, снятыхъ имъ съ гимназическихъ тетрадей, обертокъ и оклеивалъ ими разной величины коробочки и ящички, по обѣимъ сторонамъ его. на полу, лежали двѣ огромныя кучи, унесенныхъ имъ изъ класса, гусиныхъ перьевъ: въ другой — бѣжалъ онъ отъ крика гнавшихся за нимъ, подкупленныхъ гимназистами, уличныхъ мальчишекъ: „зракъ, зракъ!“ въ третьей — стоялъ онъ. взгромоздившись на стулъ, на подоконникѣ и ловилъ пущенную въ классѣ Борзиковымъ сороку: въ четвертой — толпа гимназистовъ осаждала его квартиру съ различными, въ огромныхъ горшкахъ, растеніями, раковинами и чучелами звѣрей и птицъ, на большомъ подносѣ — до такихъ коллекцій Гренковскій былъ великій охотникъ, составляя ихъ изъ добровольныхъ приношеній своихъ учениковъ: на лбу чучелы осла красовалась надпись: „зракъ“ и проч. и проч.

Послѣ долгаго ожиданія, гимназисты узнали, что Гренковскій выздоровѣлъ, и приготовили ему пріемъ необыкновенный. Не смотря на то что они, вслѣдствіе введенной Гренковскимъ въ классѣ, собственнаго сочиненія, администраціи, составляли два враждебные лагеря: авдиторовъ и простыхъ учениковъ, не смотря на то что взяточничество авдиторовъ, оказывавшихъ простымъ ученикамъ протекцію за получаемые отъ нихъ въ даръ карандаши, грифеля, бумагу, разныя сласти и деньги, поселило въ ученикахъ скрытую вражду къ авдиторамъ, — въ желаніи принять Гренковскаго достойнымъ образомъ сошлись всѣ — такъ велика была нелюбовь къ этому, блаженной памяти, замѣчательному педагогу; даже Коля Данчевъ, не любимый товарищами и презираемый ими за свою двуличную, подленькую натуру, не отеталъ, въ



====page 131====



этомъ случаѣ, отъ прочихъ; душою ж е задуманнаго пріема былъ шалунъ Борзиковъ.

Наконецъ вожделѣнный день насталъ. Обѣ половинки двери были крѣпко притворены, для чего вложенъ былъ между ними свернутый въ десятеро кусокъ бумаги; Гренковскій долго вертѣлъ ручку замка и, послѣ напрасныхъ усилій, сильно толкнулъ ногою дверь и влетѣлъ въ классъ, чуть не растянувшись, при этомъ, со всѣхъ ногъ; гимназисты чинно встали съ своихъ мѣстъ и одинъ изъ нихъ, по обыкновенію, началъ читать молитву; Гренковскій стоялъ въ это время скрестивъ, à la Napoléon I, на груди руки; буря уже бушевала въ немъ. По окончаніи молитвы. мановеніемъ руки, онъ приказалъ гимназистамъ сѣсть. .Оглядывается: старшій авдиторъ, наблюдавшій за ученіемъ. сидитъ на своемъ мѣстѣ, а не встрѣчаетъ его у стола, какъ было заведено Гренковскимъ; подходитъ къ столу и о ужасъ! чернильница стоитъ закрытая и возлѣ нея лежитъ перо стальное; онъ схватилъ перо и тыкнулъ имъ о столъ, такъ что ращ енъ разлетѣлся на стороны; обернулся — на черной доскѣ красуется ненавистное слово: „зракъ;“ изъ ящика стола выглядываютъ комки снѣга: форточка отворена и наружный воздухъ, врываясь чрезъ нее струею въ классъ, обдаетъ холодомъ его голову. Гренковскій обезумѣлъ отъ злости и съ крикомъ: „ослы, волы чабанскіе!“ бросился изъ класса, сопровождаемый криками же, на разные голоса, гимназистовъ: „зракъ, зракъ, зракъ!“

Когда первый порывъ прошелъ, у многихъ гимназистовъ ёкнуло сердце; Коля Данчевъ сдѣлался блѣденъ, какъ снѣгъ, торопливо выбрасываемый изъ стола въ печку Борзиковимъ.

— Чуръ не выдавать! обратился къ товарищамъ Б о р зиковъ, очистивъ ящикъ стола отъ снѣга, поспѣшно



====page 132====



стеревъ съ доски надпись: „зракъ,“ и захлопнувъ форточку.

— Ладно, дрожащимъ голосомъ отозвался Коля Данчевъ.

— Продастъ, процѣдилъ сквозь зубы Петя Данчевъ.

Минутъ черезъ десять Гренковскій воротился въ классъ, предшествуемый директоромъ Тарасенковымъ.

Форточка была заперта, черная доска чиста, но снѣгъ, при переноскѣ его Борзиковымъ изъ стола въ печку, частію растаялъ и образовалъ на полу лужу, которая служила уликою шалости гимназистовъ.

Настоящая фамилія Тарасенкова была Тарасенко, и сохранялъ онъ ее въ первобытной, малороссійской чистотѣ, впродолженіе своего учительскаго поприща и въ званіи инспектора классовъ; съ полученіемъ же директорскаго мѣста, заблагоразсудилъ, въ видахъ внушенія къ себѣ большаго уваженія, прибавить къ ней частичку „въ,“ держалъ онъ себя съ подобающею его званію важностію, почему и прозванъ былъ гимназистами генераломъ, хотя и состоялъ въ чинѣ коллежскаго совѣтника. Принадлежалъ Тарасенковъ къ числу тѣхъ начальниковъ, которые, если предполагаютъ въ своихъ подчиненныхъ духъ противорѣчія, то говорятъ очень не много, изъ боязни, чтобы тѣ не вздумали вступить съ ними въ разсужденія, и напротивъ, если убѣждены, что не осмѣлятся возражать имъ, — разсыпаютъ цвѣты краснорѣчія, соперничая въ ораторствѣ съ самимъ Цицерономъ. Тарасенковъ радъ былъ, что представился случай порисоваться передъ мальчуганами красивыми, звонкими фразами, до которыхъ былъ большой охотникъ; онъ любилъ выражаться языкомъ нѣсколько книжнымъ, черпая свое вдохновеніе изъ разныхъ журнальныхъ статей, преимущественно же изъ статей г. Громеки. Собравъ учениковъ



====page 133====



всѣхъ классовъ въ общую залу, держалъ онъ къ нимъ слѣдующую рѣчь:

„Въ послѣднее время, г.г., общія и постоянныя жалобы г.г. наставниковъ на развивающееся въ васъ какое-то странное, чтобы не сказать болѣе, стремленіе къ строптивости и неуваженію требуемыхъ заведеніемъ постановленій, а вмѣстѣ съ этимъ, конечно, и упадокъ успѣшности ваш ихъ занятій, въ наукахъ, — все это, вмѣстѣ съ моими собственными наблюденіями, вполнѣ подтвердившими эти грустныя истины, заставляетъ меня сказать вамъ всѣмъ, господа, что подобное поведеніе, нетерпимое ни въ какомъ порядочномъ заведеніи, впередъ не будетъ терпимо ни мною, ни г.г. преподавателями. — Недальше, какъ сегодня, одинъ изъ уважаемыхъ моихъ сослуживцевъ, именно г. Гренковскій, былъ оскорбленъ во второмъ классѣ шалостями болѣе нежели дѣтскими. Зачинщики еще не найдены, но я увѣренъ, что сами товарищи постыдятся имѣть въ средѣ своей подобныхъ негодяевъ, пятнающихъ, какъ честь класса, такъ и всего заведенія. Участь нѣсколькихъ сотъ дѣтей, ввѣренныхъ моему наблюденію, честь г.г. наставниковъ и наконецъ дурной примѣръ, подаваемый другимъ подобными выходками, если онѣ будутъ оставаться безнаказанными, вынуждаютъ меня иостуцить очень строго, какъ съ теперешними шалунами, такъ и со всѣми тѣми, кому придетъ въ голову оскорблять своихъ преподавателей и безпрекословно не исполнять ихъ требованій. Если даже эти требованія будутъ личными особенностями того или другаго изъ нихъ, то и тогда они, по правиламъ р азумной педагогіи, должны быть безусловно исполняемы. Только тѣ, которые въ дѣ'гствѣ привыкли безпрекословно повиноваться волѣ старшихъ, — говоритъ одинъ изъ греческихъ мудрецовъ, — способны, въ зрѣломъ возрастѣ мужества,



====page 134====



быть полезными слугами отечества. Это истина не оспоримая — истина, подтверждаемая вѣками и исторіей! — То не учебное заведеніе, въ которомъ воспитанникъ пускается въ разсужденія о поступкахъ своего наставника, 'го не заведеніе, въ которомъ приказаніе должно быть объясняемо и повторяемо нѣсколько разъ. Не разсуждать, а исполнять — вотъ принципъ отношеній между учащимъ и учащимся! Люди спеціально посвятившіе себя трудному дѣлу воспитанія, конечно, лучше васъ, неопытныхъ мальчиковъ, знаютъ, что полезно и что для васъ вредно: а между тѣмъ, еще нѣсколько дней тому назадъ, отданный мною черезъ г.г. надзирателей приказъ о томъ, чтобы не существовало тѣхъ безобразно — длинныхъ, лежащихъ на воротникѣ волосъ, съ залихватскими прическами назадъ, которыя я нерѣдко встрѣчалъ у многихъ изъ воспитанниковъ старшихъ классовъ, какъ я вижу, до сихъ поръ не исполненъ. Это непонятное упрямство, это странное, чтобы не сказать болѣе, стремленіе дѣлать какъ „я хочу» въ мальчикахъ, не имѣющихъ права и не могущихъ еще самостоятельно располагать собою, требуютъ, конечно, самыхъ скорыхъ и самыхъ радикальныхъ мѣръ съ нашей стороны. — Я понимаю, что этотъ духъ своеволія и распущенности, который, къ сожалѣнію, начинаетъ распространяться между вами, вынесенъ вами не изъ семействъ — ваши родители очень почтенные люди, — нѣтъ, источникъ его — это тѣ вздорныя книги, наводнившія, въ послѣднее время, нашу литературу и достигшія своего апогея въ нелѣпыхъ статьяхъ юноши Добролюбова, этомъ смѣшеніи чего-то съ чѣмъ-то, началъ безъ концовъ и концовъ безъ началъ. Мы, конечно, но своей обязанности, примемъ мѣры къ удаленію отъ васъ подобныхъ, безнравственныхъ произведеній; но все таки, г.г., еще разъ повторяю вамъ, что



====page 135====



поведеніе ваше, или, по крайней, мѣрѣ, многихъ изъ васъ должно измѣниться, чтобы избавить насъ отъ тяжелой и грустной необходимости прибѣгнуть къ наказаніямъ.“

Но замѣчательная эта рѣчь не произвела ожидаемаго эффекта. Гимназисты на половину ея не поняли и молчали; Борзиковъ же и Грубинъ переглянулись съ улыбкою, которая замѣчена была Тарасенковымъ и принята имъ къ свѣдѣнію.

— Что же вы молчите? обратился онъ къ ученикамъ втораго класса. Я убѣжденъ, что ваше сердце не совсѣмъ еще загрубѣло и что вы откровенно скажете мнѣ, кому изъ васъ принадлежитъ иниціатива совершеннаго скандала.

Гимназисты продолжали упорно молчать; Тарасенкову же непремѣнно хотѣлось доискаться, кто былъ душою оказаннаго Гренковскому необыкновеннаго пріема; потерпѣвъ неудачу въ своемъ ораторскомъ искуствѣ, не подѣйствовавшемъ на гимназистовъ, онъ пустилъ въ ходъ постоянно употребляемое имъ, въ подобныхъ случаяхъ, средство: но окончаніи классовъ, призвалъ любимца своего Колю Данчева и отъ него узналъ, что зачинщикомъ, сдѣланной гимназистами нелюбимому учителю демонстраціи, былъ Борзиковъ.

На другой день, Борзиковъ, въ присутствіи своихъ товарищей, былъ высѣченъ „кабаномъ" и, въ примѣръ другимъ, исключенъ изъ гимназіи; Костя и еще нѣсколько гимназистовъ оставлены были безъ обѣда и записаны въ штрафную книгу.

Гренковскій же усугубилъ свою администрацію прибавкою трехъ помощниковъ старшаго авдитора, для болѣе строгаго присмотра за поведеніемъ учениковъ. Такъ кончилась эта вздорная исторія, надѣлавшая



====page 136====



не мало шуму въ стѣнахъ гимназіи и заставивш ая многихъ преподавателей забрать гимназистовъ еще въ болѣе ежевыя рукавицы.

XXV.

— Ловко работаетъ у васъ, Кузьма Кузьмичъ, Костя, ловко, говорилъ Грубину Калачевъ, разсматривая выточенный Костею изъ дуба, деревянный подсвѣчникъ.

— Съ малолѣтства страсть къ столярному мастерству имѣетъ; вотъ и теперь не отстаетъ отъ нея: чуть свободное время — онъ ужъ и бѣжитъ къ Василію Иванову, отвѣтилъ Грубинъ, нюхнувъ березинскаго, изъ своей черепаховой табакерки.

Не барское дѣло столярничать-то: ну, еще когда маленькой былъ, — такъ куда не шло: „чѣмъ бы дитя не тѣшилось — только бы не плакало,“ а то вѣдь теперь онъ гимназистъ, разнымъ наукамъ обучается, на что жъ ему мужицкимъ-то ремесломъ заниматься? Балуешь ты его, Кузьма Кузьмичъ, охъ балуешь, не къ добру это поведетъ; коли-бъ онъ былъ мой сынъ — я ему и ходить бы къ мужику не позволила; чему Костюшка отъ Василія Иваныча научится-то, разсуждала Лукинишна, зачинивая старые Костины шаровары.

— А зачѣмъ же сами-то вы, Прасковья Лукинишна, отпустили сына въ П итеръ столярничать? обратился къ ней Калачевъ.

— Да вѣдь мой сынъ — мужикъ, ему подъ стать черная работа, а Костюшка баринъ; у его бабушки, — дай Богъ душѣ ея милостивой царствіе небесное! — и Лукинишна



====page 137====



перекрестилась при этомъ, — полтораста душъ было, продолжала она ораторствовать.

— Черной работы нѣтъ, Прасковья Лукинишна: всякая работа хороша, служила бы только она на пользу людямъ, да кормила бы того, кто занимается ею, отвѣтилъ Калачевъ.

— Подлинно такъ, Михайло Яковлевичъ, подлинно. У другихъ мальчиковъ отцы образованные, ученые и указываютъ своимъ дѣтямъ съ малыхъ лѣтъ дорогу, а я на мѣдный грошъ обучался, — такъ ужъ гдѣ мнѣ Костюшку-то руководить; чиновника изъ него сдѣлать не хочется: много гадости между своимъ братомъ насмотрѣлся; пусть, думаю, самъ изберетъ: захочетъ быть чиновникомъ — съ Богомъ, пожелаетъ въ офицеры — ступай и въ военную, а если и ремесломъ какимъ займется, — такъ пусть и ремесленникомъ будетъ. Человѣкъ не знаетъ гдѣ найдетъ, гдѣ потеряетъ. — Вотъ Василій Ивановъ и крестьянинъ, а денежки-то у него водятся и живетъ-то онъ почестнѣе многихъ изъ нашей дворянской братіи. — А я до ваш его прихода, Михайло Яковлевичъ, все раздумывалъ, какой бы подарочекъ сдѣлать Костюшкѣ, вѣдь черезъ недѣлю день его ангела.

— Ты, батюшка, Кузьма Кузьмичъ, все думалъ, а я не думавши скажу тебѣ какой: купи ты ему верстакъ, да струментъ столярный; вотъ радость-то ему голубчику будетъ, отвѣтила весело Лукинишна, заранѣе представляя себѣ, какое наслажденіе доставитъ ея ненаглядному Костюшкѣ такой подарокъ.

— Ай да Лукинишна! спасибо тебѣ; куплю, непремѣнно куплю, отвѣтилъ Грубинъ, и отъ удовольствія испытаннаго, вслѣдствіе выдумки Лукинишньт, три раза сряду нюхнулъ березинскаго.

Калачевъ расхохотался отъ предложенія Лукинишны.



====page 138====



— Чего-жъ ты зубы-то скалишь, батюшка, али я дура какая? обратилась она къ нему, обиженнымъ тономъ.

— А давно ли, Прасковья Лукинишна, вы говорили, что столярничать дѣло не барское, отвѣтилъ ей Калачевъ, продолжая смѣяться. 

— Ну, говорила, говорила!.. ишь какой смѣхъ навалъ, продолжала сердиться Лукинишна, разсматривая на свѣтъ зачиненные ею Костины шаровары. — Зачинила двѣ диры, а глядит-ка еще третью нашла, пробормотала она и принялась опять за свою работу.

— Знаете ли, Михайло Яковлевичъ, однажды я больно былъ виноватъ передъ Костюшкой и теперь, какъ вспомню о томъ, такъ мнѣ стыдно становится.

— Какъ же это было?

— Это было лѣтъ пять тому назадъ. Косгюшкѣ пошелъ тогда, какъ теперь помню, девятый годъ. Меня въ то время генералъ нашъ Любимовъ очень разобидѣлъ, и у меня такъ тяжело было на сердцѣ, какъ никогда еще не бывало: злоба во мнѣ такъ и кипѣла... Иду я, въ этомъ расположеніи духа, домой: только поравнялся съ лавочкою, что близь нашихъ воротъ, какъ Костя выбѣжалъ изъ нея, весь въ мукѣ, да и наткнулся на меня: чуть съ ногъ не сшибъ. Я схватилъ его, да и ну таскать за волосы. Теперь даже страшно становится, когда я вспомню объ этомъ... и Кузьма Кузьмичъ, при мысли о потасовкѣ, заданной своему сыну, покраснѣлъ отъ волненія и для успокоенія то и дѣло тыкалъ въ носъ указательнымъ и большимъ пальцами правой руки, не замѣчая, что въ нихъ не было уже табаку.

— А что вы думаете, — продолжалъ онъ, — справедливо я прибилъ своего Костюшку? Да я долженъ бы поцѣловать его, голубчика, въ то время, какъ въ мукѣ-то онъ мнѣ попался, а я его прибилъ, ей-ей прибилъ... вотъ до чего



====page 139====



человѣкъ доходитъ, когда обидятъ его: разумъ теряетъ, звѣремъ дѣлается... — Костюшка, мой родной, въ мукѣ вѣдь не самъ перепачкался, а, какъ послѣ узнала Лукинишна, дѣло было такъ: приходитъ онъ въ лавочку, а старуха — мѣщанка, что насупротивъ насъ тогда жила, — теперь ее и въ живыхъ уже нѣтъ. — тоже притащилась туда и спрашиваетъ два фунта муки, Костюшка-то видитъ, что лавочникъ на полфунта обвѣсилъ ее, и начала, обзывать его мошенникомъ, старуха тоже задала ему гонку: лавочникъ разозлился на Костюшку, схватилъ пригоршню муки, да норовилъ ему прямо въ глаза угодить, тотъ увернулся и бросился вонъ изъ лавки, а въ догонку ему лавочникъ и пустилъ всею мукою, что свѣшена была, и засыпалъ его.

— Охъ, какую же мы тогда передрягу испытали, батюшка, Михайло Яковлевичъ, упаси Господи! Думали, что Костюшка обиду не стерпѣлъ, да что нибудь сдѣлалъ надъ собою; пропалъ, совсѣмъ пропалъ: ищемъ обѣдалъ часъ, другой — нѣтъ его; ищемъ, ищемъ, я и къ Василью Иванычу-то бѣгала, думала можетъ онъ тамъ, дома всѣ мышьи норки перешарила: пропалъ да и только! да ужъ какъ-то меня Господь надоумилъ на чердакъ пойти: взлѣзла по лѣстницѣ, смотрю: а онъ, родной, спитъ тамъ свернувшись клубочкомъ, головкой къ печной трубѣ прислонился, а лицо-то у голубчика все перепачкано... какъ отиралъ онъ ручками слезы, такъ слѣды-то и остались... и у Лукинишны. при одномъ воспоминаньи объ этомъ, навернулись слезы.

Верстакъ съ столярнымъ инструментомъ купилъ, по порученію Кузьмы Кузьмича. Василій Ивановъ, и въ ночь, наканунѣ дня имянинъ Кости, когда готъ спалъ, тиихонько внесли то и другое въ его комнату; верстакъ поставили къ стѣнѣ противъ его кровати и разложили



====page 140====



на немъ инструментъ. Подарокъ этотъ поразилъ Костю неожиданностью; онъ былъ въ восторгѣ и съ видомъ знатока разсматривалъ со всѣхъ сторонъ каждую вещь, многими изъ нихъ восхищался, а въ нѣкоторыхъ находилъ недостатокъ; но долго любоваться ему не пришлось: надобно было не опоздать въ гимназію.

Весело въ этотъ день возвращался Костя изъ класса домой; сдѣланный ему подарокъ не выходилъ у него изъ головы и мысль о немъ заставляла его дѣлать неожиданные скачки: идетъ, идетъ, да вдругъ и стукнетъ нога объ ногу и скакнетъ въ сторону; кажется, и не желалъ бы скакнуть, а смотришь — и скакнетъ. Встрѣтилъ онъ прежняго своего товарища по гимназіи Борзикова и затащ илъ его къ себѣ обѣдать. 

— Ты не угадаешь, какой мнѣ папка подарокъ сдѣлалъ, говорилъ ему Костя, вбѣгая съ нимъ въ свою комнату; но каково же было его удивленіе, когда возлѣ верстака стоялъ станокъ токарный съ полнымъ приборомъ. Удовольствію и радости Кости не было границъ: онъ цѣловалъ то отца, то Лукинишну, то Борзикова.

— Кто же подарилъ мнѣ станокъ? спрашивалъ отца Костя, когда прошли первые порывы радости.

— À вотъ прочитай, и Кузьма Кузьмичъ подалъ Костѣ записку.

Она была отъ князя Скочилова и заключала въ себѣ слѣдующее:

„Шалуна Костю поздравляю и прошу принять препровождаемый токарный станокъ съ приборомъ; буду радъ, если подарокъ ему понравится; желалъ бы обнять его, да некогда: тороплюсь на мельницу — плотину прорвало.

Скочиловъ.“

— Михайло Яковлевичъ, Михайло Яковлевичъ! посмотрите какой у меня инструментъ, а верстакъ и станокъ-



====page 141====



то — прелесть! кричалъ Костя входившему Калачеву, бросившись къ нему на шею.

— Хороши, хороши; а съ меня другъ не взыщи, что ничѣмъ не презентовалъ тебя, поелику самъ яко нагъ, яко благъ, яко нѣтъ ничего, или какъ выражаются сыны Нептуна: сижу на экваторѣ.

— Э, полно вамъ, Михайло Яковлевичъ! въ голосъ отвѣтили Кузьма Кузьмичъ и Костя.

Весело провелъ день своихъ имянинъ Костя; обѣдали въ этотъ день у Трубиныхъ: Василій Ивановъ, Калачевъ, Настя, Воропаевъ и Борзиковъ. Лукинишна рада была случаю выказать свои способности по части стряпни и угостила гостей такимъ пирогомъ съ налимомъ, что только пальцы облизывай. Вечеромъ пригласилъ къ себѣ Костя Петю Данчева, да еще двухъ своихъ пріятелей — гимназистовъ. Борзиковъ притащилъ свой альбомъ съ новою каррикатурою на Гренковскаго и смѣшилъ гимназистовъ весь вечеръ, чуть не до упаду.

XXVI.

Черезъ три мѣсяца послѣ отказа Любимовыхъ Воропаеву, пріѣхалъ къ нимъ, въ качествѣ гувернера для Паши, французъ Луи. Это былъ молодой человѣкъ лѣтъ двадцати пяти — шести, получившій весьма поверхностное образованіе, съ выразительнымъ, нѣсколько заносчивымъ выраженіемъ въ лицѣ, черными вьющимися волосами, и черными, какъ уголь, глазами: чистый парижскій выговоръ и свѣтская выправка расположили въ его пользу Любимовыхъ. — Татьяна Павловна очень была рада пріѣзду Луи, появленіе котораго въ ихъ домѣ дало



====page 142====



ей возможность чаще выѣзжать на балы и вечера. Когда, съ отъѣздомъ Воропаева, она приняла подъ свое попеченіе Пашу, ей казалось, что занятія съ сыномъ заставятъ ее забыть свѣтскія развлеченія, и дѣйствительно, первое время, она усердно принялась разыгрывать вовсе несвойственную ей роль воспитательницы: по цѣлымъ часамъ читала Пашѣ Телемака и приторные разсказы де Сенъ-Пьера и спрашивала заученные Пашею сладенькіе стихи Ламартина и басни Флоріана; но Фенелонъ, де Сенъ-Пьеръ, Ламартинъ и Флоріанъ скоро надоѣли ей; однакожъ, не смотря на это, положенные часы она все таки занималась съ Пашею. — Истиннымъ для нея наслажденіемъ было бесѣдовать съ своимъ сыномъ, передавая ему свой взглядъ на жизнь, на семейныя и общественныя отношенія. — Послѣ живаго слова Воропаева, ледяная мораль, внушаемая Пашѣ Татьяною Павловною, сжимала только что начинавшій было развиваться мозгъ ребенка; сначала Паша во многомъ не соглашался со своею maman и порывался возражать ей, но, время отъ времени, порывы эти дѣлались слабѣе; тенденціи, проводимыя Татьяною Павловною, Паша повѣрялъ на практик, ѣи дѣйствительно окружающая среда, въ которой онъ вращался, такъ гармонировала съ ними и такъ противорѣчила убѣжденіямъ Воропаева, что ребенокъ вновь поддался вліянію своей свѣтской мамаши и вліянію той обстановки, при которой росъ онъ.

Паша видѣлъ, что жизнь его родителей катилась легко: ничто не нарушало спокойнаго ея теченія, ничто серіозно не волновало ихъ; онъ не могъ понять, что эта легкость жизни происходила отъ умственной ихъ неразвитости.

Нѣжный организмъ ребенка воспринималъ безъ труда житейскую мудрость, усвоенную вѣками, и казалась она



====page 143====



ему дѣйствительною мудростью. Надобно обладать отъ природы большимъ запасомъ сѣраго вещества въ головѣ, именуемаго мозгомъ, чтобы самому распознать всю несостоятельность такъ называемой житейской мудрости; Паша же одаренъ былъ этимъ веществомъ въ обыкновенномъ количествѣ. — Воропаевъ расшевелилъ было мыслительную его способность и вызвалъ ея дѣятельность, Татьяна же Павловна, съ ужасомъ замѣтивъ перемѣну въ нѣжно любимомъ сынѣ, грозившую, по ея понятію, его счастію, употребила всѣ старанія сдѣлаться, по прежнему, распорядительницею его помысловъ и желаній.

Она видѣла, какое важное мѣсто въ губерніи занимаетъ ея мужъ, съ какимъ почтеніемъ относятся къ нему другіе сильные чиновничьяго міра, какъ акуратно, черезъ два года, Любимовъ получаетъ награды, и желала, чтобы сынъ ея слѣдовалъ примѣру своего отца и пошелъ по той же дорогѣ. Ослѣпленная положеніемъ своего мужа, она не въ состояніи была понять всю пустоту и рутинизмъ его, не могла распознать, что люди, разсы пающіе передъ нимъ знаки почтенія и преданности, вввсе не уважаютъ его и готовы тотчасъ же лягнуть его своимъ ослинымъ копытомъ, лишь только измѣнитъ ему слѣповатая фортуна.

Воображеніе Татьяны Павловны вызывало передъ нею карьеру сына: сначала приглашаетъ его къ себѣ въ чиновники особыхъ порученій губернаторъ; на балахъ у своего начальника распоряжается Паша танцами, въ театрѣ сидитъ съ нимъ въ ложѣ; когда губернаторъ ѣдетъ на ревизію въ губернію, онъ беретъ его съ собою, — молодежь завидуетъ положенію ея сына; черезъ годъ — другой онъ схватываетъ крестикъ въ петлицу, потомъ на шею, чины получаетъ не въ очередь и вотъ ея милаго



====page 144====



Пашу назначаютъ предсѣдателемъ: мелкое чиновничество жужжитъ въ его пріемной... онъ выходитъ изъ своего кабинета и все смолкаетъ... только слышится одинъ голосъ звонкій, внушительный — голосъ ея сына...

— Ты будешь чиновникомъ, Паша, большимъ чиновникомъ, такимъ, какъ твой отецъ. Я буду утѣшаться тобою подъ старость, сладко говоритъ она сыну, цѣлуя его.

— Maman, мнѣ хочется быть морякомъ; отпусти меня въ морской корпусъ — я такъ люблю кататься въ лодкѣ! Мнѣ кажется, если бъ ты мнѣ позволила, я цѣлые дни проводилъ бы на рѣкѣ, отвѣчаетъ ей Паша.

— Милашка, ты совершенный еще ребенокъ, ты не понимаешь всей трудности морской службы: тебѣ это кажется такъ легко, ты не знаешь тѣхъ опасностей, какія могутъ тебѣ предстоять на морѣ; моряки — это несчастные люди, Паша; прочти, дружокъ, что здѣсь написано, и Татьяна Павловна подала Пашѣ только что полученный нумеръ газеты, гдѣ говорилось о гибели корабля „Лефортъ.“

— Что если съ тобою случится подобное страшное несчастіе? я не переживу, я умру съ горя и ты, мой сынъ, мой милый Паша, будешь причиною моей смерти... Я знаю, ты добръ, благороденъ, ты горячо любишь свою мать, которая желаетъ одного въ жизни — это твоего счастья! Не правда ли ты любишь меня, любишь, да?.. спрашиваетъ Татьяна Павловна, обхвативъ рукою его голову и заглядывая въ его голубые глаза.

— Люблю, очень люблю, maman, отвѣчаетъ Паша и прижимается къ груди своей мамаши.

— Положись на меня, дружокъ! Я мать и не пожелаю тебѣ зла; попеченіе и заботы о тебѣ и о Сонѣ составляютъ единственную цѣль, единственное утѣшеніе моей 



====page 145==== 



жизни и я употреблю всѣ силы, чтобы составить вашу карьеру. Да, ты будешь, mon ange, чиновникомъ и со временемъ займешь мѣсто предсѣдателя, и Татьяна Павловна распаляетъ воображеніе сына блестящею перспективою, которая откроется передъ нимъ съ полученіемъ значительнаго мѣста. Въ голову ребенка западаетъ мысль сдѣлаться важною особой, играть роль въ свѣтѣ и въ чиновной іерархіи, онъ фантазируетъ, строитъ воздушные замки... Татьяна Павловна съ удовольствіемъ слѣдитъ за развитіемъ этой мысли и все болѣе и болѣе старается возбудить въ немъ честолюбіе...

У вице-губернатора, съ семействомъ котораго Любимовы были въ хорошихъ отношеніяхъ, на протекавшей черезъ городъ, довольно широкой рѣкѣ, стоялъ красивый катеръ, окрашенный снаружи бѣлою краскою, съ узенькою золотою по борту полоской, а внутри — французскою зеленью, и Любимовы не рѣдко катались на немъ вмѣстѣ съ своими дѣтьми и Груней; но съ тѣхъ поръ, какъ Паша высказалъ непріятное для Татьяны Павловны желаніе сдѣлаться морякомъ, она, подъ разными предлогами, стала отклонять прогулки по рѣкѣ и, взамѣнъ ихъ, устроивала поѣздки въ лежащую близъ города, дубовую рощу.

Незамѣтно для Паши, убѣжденія, желанія и привычки родителей его сдѣлались его собственными: онъ слышалъ ихъ ушами, смотрѣлъ ихъ глазами, мыслилъ ихъ головой... 

XXVII.

Десять часовъ вечера. Любимовы уѣхали къ вице-губернатору. Дѣти, слѣдуя неизмѣнному правилу ложиться



====page 146====



спать въ девятомъ часу, уже улеглись. Въ спальнѣ дѣвочекъ, на треугольномъ столикѣ теплится ночная лампа, озаряя мягкимъ свѣтомъ миловидное полненькое личико Сони, худенькую Груню и длинную фигуру англичанки; черезъ замочную скважину двери, ведущей въ сосѣднюю комнату Лизы, видѣнъ свѣтъ. Груня приподнимаетъ голову, прислушивается: тихо; она хочетъ встать съ постели, но Miss Саксъ повернулась на кровати, и Груня опять прилегла и притаилась; минутъ черезъ пять послышалось легкое храпѣніе англичанки. Груня тихонько встала съ кровати, накинула на себя блузу, надѣла на босую ногу башмаки и, осторожно пріотворивъ дверь, скользнула въ комнату Лизы.

— Вотъ и я, Лизочка, обратилась она къ Лизѣ, усаживаясь возлѣ нея къ большому четыреугольному столу, на которомъ лежала шелковая, цвѣта сольферино, юбка; Лиза торопилась обшить ее, къ слѣдующему дню, фестонами изъ чернаго бархата.

— Проснется Miss Саксъ и достанется вамъ, предупреждала она Груню.

— Пусть достанется: не могу же я насильно заснуть, когда спать не хочется, а лежать такъ въ постели скучно. Ты что будешь, Лизочка, дѣлать съ панталонами? спросила ее Груня, указывая на лежавшія на табуретѣ, возлѣ Лизы, нѣсколько паръ вымытыхъ и выглаженныхъ дѣтскихъ панталонъ, съ кружевными оборками.

— Надобно поглядѣть, не оторвались ли пуговицы и не отпоролись ли оборки, отвѣтила ей Лиза, продолжая обшивать подолъ юбки бархатомъ.

— Я пересмотрю, Лизочка, и пришью, и Груня внимательно пересмотрѣла и отложила нѣкоторые изт панталонъ въ сторону; Лиза дала ей иголку, катушку съ нитками и пуговицы, и Груня принялась за работу.



====page 147====



— Кто-то мнѣ обѣщалъ, Лизочка, разсказать свою жизнь у Вахрѣевой, обратилась Груня къ Лизѣ.

— Какая вы любопытная! а знаете пословицу: „много будешь знать — скоро состарѣепіься/ отвѣтила ей, улыбнувшись, Лиза.

— Ничего, что состарѣюсь — буду умнѣе; мнѣ очень хочется поскорѣе быть большой, — тогда надо мною ужъ не будетъ командовать несносная Miss Саксъ.

— Все придетъ въ свое время, барышня; когда нибудь будете и старухой.

— Я просила тебя не называть меня барышней, а ты все меня такъ называешь — вѣрно ты меня не любишь, Лиза, проговорила Груня, надувъ губы.

— Не люблю, отвѣтила та, смѣясь.

— Вотъ и солгала, а сама говоришь, что лгать никогда не слѣдуетъ.

— Полно вамъ нѣжничать: мы точно двое влюбленныхъ, о любви толкуемъ.

— А ты была влюблена?

— Да.

— Въ кого?

— Долго разсказывать.

— Что-жъ ты, Лизочка, замужъ не вышла?

— Какая вы смѣшная, Груня, — все знать хотите, и Лиза еще усерднѣе принялась за работу.

— Вотъ я и пришила пуговки, а спать совсѣмъ не хочется, и Груня акуратно сложила панталоны и положила ихъ, вмѣстѣ съ прочими, на табуретъ.

— Лизочка, душечка, разскажи же мнѣ, какъ ты жила у Вахрѣевой, продолжала упрашивать она Лизу.

— Хорошо, хорошо, только сидите смирно, Груня, а то разбудите англичанку и она васъ завтра безъ чаю оставитъ.



====page 148====



— Милочка, Лизочка, какая ты добрая!.. проговорила весело Груня и разцѣловала Лизу.

— Когда я поступила къ Аннѣ Ивановнѣ, она была ужъ немолодая: было ей лѣтъ тридцать пять, а на видъ казалась она старѣе; фигурою походила на нашу англичанку, такая же долговязая, только еще худѣе ея; а глаза у ней были небольшіе, ввалившіеся, но такіе проницательные — такъ насквозь и пронизывали, а подъ ними темныя пятна; я всегда робѣла, когда бывало она на меня взглянетъ; держалась она всегда прямо, голосъ имѣла звонкій; жила въ собственномъ, небольшомъ, деревянномъ домѣ, доставшемся ей по наслѣдству отъ отца ея, служившаго гдѣ-то чиновникомъ; были ли у ней деньги или нѣтъ — я не знаю, но только въ нихъ она никогда не нуждалась; работы она никакой не знала, только и умѣла вязать чулокъ; свѣтскихъ книгъ читала мало, а больше все церковныя. Вставала она рано, въ пять часовъ, и акуратно, каждый день, ходила въ церковь къ заутрени; обѣдни и вечерни тоже не пропускала; становилась въ церкви всегда на одномъ мѣстѣ, у праваго клироса, — тутъ и коврикъ для нея лежалъ; такъ ужъ всѣ и знали, что это ея мѣсто; священникъ очень уважалъ ее и за обѣдней всегда просфору высылалъ ей.

„Иже херувимы,“ „Отче нашъ» и „Вѣрую“ стояла она на колѣняхъ, а когда выносили дары, лежала она лицомъ ницъ; въ карманѣ у ней всегда было нѣсколько грошей, которыми она одѣляла нищихъ; по воскресеньямъ и въ большіе праздники заходилъ къ ней, послѣ обѣдни, священникъ, угощала она его чаемъ и закуской. Большую привязанность имѣла Анна Ивановна къ монахинямъ и странницамъ, въ особенности же любила одну странницу, которую звали Гликеріей; эта странница, случалось, по недѣлѣ гостила у ней. Гликерію



====page 149====



принимали хорошо во многихъ домахъ, особенно же у купцовъ; все, что ни дѣлалось въ городѣ, ей было извѣстно; бывало, по цѣлымъ часамъ, разсказываетъ она Аннѣ Ивановнѣ разные случаи изъ семейной жизни своихъ знакомыхъ; та любила слушать ея разсказы и, въ свою очередь, сама ей разсказывала, что знала. — Въ цѣлый вечеръ, кажется, всѣхъ въ городѣ переберутъ. — Сказывали мнѣ тѣ, кто знавалъ Анну Ивановну въ молодости, что была она тогда красивая и добрая дѣвушка и любила повеселиться, но вѣрно не судьба была ей выйти замужъ; никто за нее не сватался, говорятъ, женихи боялись крутаго нрава покойнаго ея отца; когда же онъ умеръ, — матери лишилась она въ очень еще молодыхъ лѣтахъ, — минуло ей ужъ за тридцать и осталась она старою дѣвой. — Мужчинъ она страхъ какъ не любила: видѣла въ нихъ какихъ-то злодѣевъ и постоянно твердила мнѣ, чтобы я боялась ихъ. — Какъ теперь помню, привели меня къ ней вечеромъ; сидѣла она, въ то время со странницею Гликеріей и пили онѣ чай; подозвала меня Анна Ивановна къ себѣ и взглянула такъ, что я глаза опустила. „Какъ тебя зовутъ?“ спросила она меня. — Лизой, отвѣтила я. „Чего-жъ ты испугалась, что глаза потупила? не звѣрь я — не съѣмъ.“ Я молчала, Гликерія осматривала меня съ головы до ногъ. — „Будеш ь жить хорошо — будетъ и тебѣ хорошо, а если баловаться станешь — такъ на себя пеняй; вотъ тебѣ твой уголъ!“ и Анна Ивановна указала мнѣ въ передней, за ширмами, большой сундукъ, который долженъ былъ служить мнѣ вмѣсто кровати; въ передней было темно, я сѣла на сундукъ и мнѣ сдѣлалось такъ грустно, что, помнится, я цѣлый часъ проплакала и, не раздѣваясь въ тотъ вечеръ, заснула.

— Много я горя испытала за пять лѣтъ своей жизни у



====page 150====



Анны Ивановны; держала она меня строго: чуть что не такъ сдѣлаю, или не досмотрю, она звѣремъ накинется на меня; я бывало только отмалчиваюсь, — глупа была, молода, теперь не позволила бы такъ кричать, а главное нужда заставляла меня жить у ней, — куда бы я дѣлась, кто бы меня взялъ? шить я не знала, ни къ какой работѣ она меня не пріучила; служила я только на побѣгушкахъ, въ домѣ комнаты мела, постель убирала, самоваръ ставила да провожала Анну Ивановну въ церковь и изъ церкви домой.

Одинъ случай особенно мнѣ памятенъ: было мнѣ ужъ пятнадцать лѣтъ и я стала больше чувствовать свою незавидную участь; Гликерія въ то время окончательно вошла въ душу къ Аннѣ Ивановнѣ, какъ воротится изъ странствія по монастырямъ и ярмаркамъ, такъ и живетъ все у Анны Ивановны; ей и комнатка была отведена особая; въ этой же комнаткѣ стоялъ небольшой шкапчикъ съ посудою; вверху на полкахъ находились: чайный сервизъ, стаканы и рюмки, а внизу — столовая посуда, тутъ же былъ и графинъ съ водкою, которая только и подавалась по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ, для угощенія священниковъ. Разъ приходитъ священникъ, Анна Ивановна приказала мнѣ подавать чай, а потомъ и закуску; смотрю — въ графинѣ водки-то на донышкѣ; я и говорю Аннѣ Ивановнѣ, что надобно послать за водкою. „Какъ послать за водкою?» накинулась она на меня, „въ прошлое воскресенье купила штофъ, выпилъ батюшка двѣ рюмочки, а водка ужъ вся; это по какому случаю?“ я отвѣчаю, что не знаю, куда дѣвалась водка. „Это ты, мерзкая дѣвченка, тянешь водку!“ раскричалась на меня Анна Ивановна и приказала мнѣ сбѣгать въ кабакъ за водкой; я принесла. Какъ только священникъ ушелъ, она накинулась на меня еще пуще, такъ и подступаетъ съ кулаками: и мерзавка-то, и сквер



====page 151====



навка-то, и хамское-то отродье, — икакихъ только названій я отъ нея въ то время не услыхала. Посадила она меня тогда на цѣлую ночь въ чуланъ, а морозъ на дворѣ былъ сильный, и за ночь я такъ продрогла, что на другой день слегла и двѣ недѣли провалялась. — Куда могла дѣваться водка, долго раздумывала я, и пришло мнѣ въ голову, не выпила ли ее наша странница; стала я присматривать за нею: всѣ улягутся спать, а я подползу къ ея комнатѣ и смотрю въ дверную іцелочку до тѣхъ поръ, пока она не заснетъ; ночи три я такъ дѣлала и ничего не замѣчала, на четвертую тоже подползла къ двери. Анна Ивановна, помолившись час, съ два, — она всегда долго молилась, — уже заснула; Гликерія тоже улеглась; хотѣла я ужъ отползти отъ двери, какъ смотрю, она тихонько встаетъ съ кровати и крадется къ шкапчику, отворяетъ дверцу, беретъ графинъ съ водкой и отливаетъ въ пузырекъ; я такъ и задрожала вся: а, думаю, голубушка, попалась, постой же я тебя выведу на свѣжую воду! — На другое утро, когда Гликерія ушла къ кому-то изъ своихъ знакомыхъ, я и разсказала про нее Аннѣ Ивановнѣ. — Воротилась Гликерія, Анна Ивановна смотритъ на нее сердито, та заговариваетъ, шутитъ, а Анна Ивановна отвѣчаетъ ей серіозно; Гликерія видитъ, что дѣло плохо, стала еще пуще лисой прикидываться — такъ и ластится къ Аннѣ Ивановнѣ. Спустя не много времени, ушли онѣ въ другую комнату, заперли двери и говорили тамъ долго; выходятъ оттуда, смотрю, обѣ такія веселыя, говорятъ, по прежнему, дружно. Послѣ узнала я отъ нашей кухарки, что Гликерія увѣрила Анну Ивановну, что отливала водку въ пузырекъ не для себя, а для одного больнаго, которому, будто бы, знахарка приказала вытираться водкою отъ ломоты. Пропала моя головушка! Подумала



====page 152====



я. В отъ накинется теперь на меня Анна Ивановна, а Гликерія поѣдомъ станетъ ѣсть; но замѣчаю — Анна Ивановна про исторію съ водкой ничего мнѣ не говоритъ, даже стала нѣсколько добрѣе ко мнѣ, Гликерія же, бывало, слова путнаго мнѣ не скажетъ а тутъ въ разговоры начала со мною вступать, милочкой, да душечкой называетъ; иногда сама чашку чаю мнѣ вынесетъ: „пей, душечка!“ скажетъ мнѣ. Я и уши развѣсила: полюбила ее, право, полюбила; когда уйдетъ бывало на мѣсяцъ-другой по монастырямъ, мнѣ скучно безъ нея становилось; воротится — и я, какъ угорѣлая, бѣгу къ ней на встрѣчу, руку цѣлую, высокіе сапоги съ ногъ снимаю, самоваръ въ минуту ставлю, постель ей готовлю. Съ каждымъ днемъ все больше и больше привязывалась я къ ней; вижу, что и Аннѣ Ивановнѣ пріятно, что я угождаю Гликеріи; она, вѣдь, души въ ней не слышала. Прошло такъ съ полгода; мнѣ ужъ къ шестнадцати подступало, и стали заглядываться на меня молодые чиновники да прикащики: бывало бѣгу въ булочную, на рынокъ, или въ лавочку за чѣмъ нибудь, иной, повстрѣчавшись со мною, скажетъ: „душка, куда бѣжишь? пойдемъ со мною;“ я глаза опущу, ничего не отвѣчу и пройду мимо; ворочусь домой и разскажу Гликеріи; съ тѣхъ поръ, какъ сдѣлалась она добра ко мнѣ, я ничего отъ нея не скрывала. „Да какъ же на тебя не заглядываться: посмотрись въ зеркало, вѣдь, ты наливное яблочко," отвѣтитъ мнѣ Гликерія и за щеку меня ущипнетъ, а иногда скажетъ: „вѣрно есть у тебя зазнобушка въ сердцѣ; какъ не быть — лѣта такія: не сегодня — завтра шестнадцать минетъ; дѣло житейское: кто молодъ не бывалъ, въ комъ кровь не играла.“... Прежде, въ иной день, я и въ зеркало не посмотрюсь: на скорую руку причешу волосы, проборъ вкось проведу и горя



====page 153====



мнѣ мало, а послѣ словъ Гликеріи мимо зеркала не пройду, чтобы не взглянуть въ него, стала волосокъ къ волоску подбирать. Уйдутъ Анна Ивановна и Гликерія къ обѣдни и я по часу стою передъ зеркаломъ: распущу косу и опять подберу, платокъ головной то чуть не на лобъ повяжу, то на затылокъ, все стараюсь красивѣе показаться. Дѣла у меня не было, а отъ бездѣлья всякій вздоръ взбредетъ въ голову. Молодой человѣкъ повстрѣчается со мною и скажетъ мнѣ какую нибудь любезность, я ужъ не опущу глаза, а взгляну на него изъ подлобья и разсмѣюсь; обернусь — а онъ идетъ за мною и мнѣ пріятно это было: находила удовольствіе, когда меня преслѣдовали; сердце у меня забьется и прибавлю я шагу, а самой такъ и хочется обернуться... Одинъ особенно мнѣ нравился; послѣ узнала, что былъ онъ купеческій сынъ: такой стройный, ловкій; этотъ бывало просто не отстаетъ отъ меня: какъ встрѣтится со мною — такъ и идетъ слѣдомъ. Газъ, вечеромъ, послала меня Гликерія къ одной своей знакомой купчихѣ, какъ теперь помню, за поминаньемъ, — Гликерія забыла его у ней, — а слѣдующій день была родительская; купчиха эта жила далеко отъ насъ; пошла я засвѣтло: но задержали меня у ней съ полчаса; смотрю — уже стемнѣло; только что вышла я изъ воротъ, чтобы идти домой, смотрю — купеческій сынъ тутъ, какъ тутъ. „Куда вы такъ стремительно спѣшите?“ обратился онъ ко мнѣ, приподнимая шляпу. — „А вамъ на что?" отвѣтила я, „развѣ вы мой братъ, или какой родственникъ, что должна вамъ отчетъ отдавать?“ — „Хотя бы и не братъ, а знать желательно.“ — „А почему?“ спросила я. — „Будто вы, Лизавета Егоровна, знать не изволите объ этой причинѣ?“ — И имя мое и отечество узналъ, а я ему никогда не сказывала, какъ меня зовутъ. Слово за слово



====page 154==== 



и открылся онъ мнѣ въ любви, и какъ ужъ это случилось — не знаю, но только онъ поцѣловалъ меня; вырвалась я отъ него и пустилась бѣжать. Прихожу домой — Анна Ивановна и Гликерія за чаемъ сидятъ. Подаю Гликеріи поминанье, а руки у меня такъ и дрожатъ и лицо горитъ. Гликерія посмотрѣла на меня и спросила, отчего я такая красная, — „голова болитъ,“ отвѣтила я. Цѣлую ночь я тогда не могла заснуть: все представлялся мнѣ купеческій сынъ, такъ и раздается въ ушахъ вкрадчивый его голосъ; кажется, что, будто, подходитъ онъ ко мнѣ и цѣлуетъ... и страшно и вмѣстѣ съ тѣмъ какъ-то пріятно мнѣ было... На другое утро Гликерія пристала ко мнѣ: отчего я такая красная была? я долго молчала, но она разсыпалась передо мною мелкимъ бѣсомъ и я разсказала ей. — Послѣ того купеческій сынъ сталъ то и дѣло ходить мимо нашихъ оконъ: чуть я за ворота — онъ ужъ тутъ, какъ тутъ; побѣгу я съ нимъ за уголъ и по получасу говорю — не наговорюсь; обойметъ онъ меня и начнетъ цѣловать и я прижмусь къ его груди и такъ весело мнѣ станетъ, — кажется, душу отдала бы ему... Разъ стоимъ мы и разговариваемъ, вдругъ изъ за угла Анна Ивановна и Гликерія — я такъ и ахнула. Онѣ прошли мимо, ни слова не сказали, а какъ воротилась я домой, Гликерія меня въ дверяхъ встрѣтила. „Такъ вотъ ты, скромница, чѣмъ занимаешься, а за мною умѣла присматривать, поганка этакая!“ прошипѣла она и втолкнула меня въ комнату. Анна Ивановна схватила меня за косу и начала таскать; насилу я вырвалась изъ ея рукъ; выбѣжала на улицу растрепанная и пустилась бѣжать, куда глаза глядятъ; подбѣжала къ рѣкѣ, стою на берегу и словно сумасшедшая смотрю на воду: такъ меня и тянетъ броситься въ рѣку... „Что съ тобою?“ раздался позади меня



====page 155====



чей-то голосъ, — я вздрогнула и упала безъ чувствъ... Когда очнулась, смотрю: лежу я на постели, въ небольшой, чистенькой комнаткѣ, передо мною какая-то дѣвушка, а у стола, противъ меня, сидитъ полный мужчина съ бакенбардами. Какъ я вспомнила о томъ, что со мною было, такъ и залилась слезами; истерика тогда со мною сдѣлалась: съ часъ плакала я и хохотала; потомъ нѣсколько успокоилась. Спрашиваю, гдѣ я? но мнѣ ничего не отвѣтили, а сказали только, чтобы я была спокойна, что я у людей хорошихъ; напоили меня какой-то травой; я заснула и на другой день у меня стало легче на сердцѣ. — Оказалось, что взявшую меня къ себѣ дѣвушку зовутъ Настей; тогда жила она одна, а теперь проживаетъ въ домѣ чиновника Грубина, что позади нашего дома, у учителя Калачева, который и былъ полный мужчина съ бакенбардами. — Что за добрая дѣвушка эта Настя — я и разсказать не могу!.. и у Лизы заблестѣли на рѣсницахъ слезы. — Анна Ивановна хотѣла было опять меня взять къ себѣ, но ей меня не отдали; такъ я и осталась у Насти. — Разсказала я ей все случившееся со мною; она предложила мнѣ жить у нея и начала учить меня шить сначала бѣлье, а потомъ и платья; Калачевъ, ходившій къ Настѣ, научилъ меня грамотѣ. Настя прежде, брала на домъ шитье у Татьяны Павловны, а послѣ, какъ я выучилась работать, она предложила ей взять меня къ себѣ швеей; вотъ какъ я и попала, сюда.

— Бѣдная Лизочка! сколько ты страдала... проговорила Груня и обняла Лизу. — А что же, ты не видѣлась больше съ купеческимъ сыномъ? — Настя мнѣ разсказала, что онъ дурной человѣкъ: пьяница и картежникъ, и что онъ не за мною одной ухаживалъ, а за многими. Какъ начала я шить да



====page 156====



кроить, да грамотѣ обучаться, такъ и забыла о немъ: любви, вѣрно, къ нему у меня не было, а отъ бездѣлья, должно быть, дурь я на себя нагнала.

Раздался звонокъ и Груня, поспѣшно поцѣловавъ Лизу, шмыгнула Въ. дѣтскую, сбросила блузу и башмаки и легла въ постель; но долго еще она не могла заснуть. Разсказъ Лизы произвелъ на нее сильное впечатлѣніе: образы старой дѣвы и странницы, какъ живые, проносились передъ ея глазами; ей казалось, что они подступаютъ къ ней... и она съ головой закутывалась въ одѣяло, но вскорѣ смѣняли ихъ другія свѣтлыя личности — и Груня открывала голову, безбоязненно смотрѣла во всѣ глаза, и улыбка пробѣгала по ея губамъ... Если бъ кто нибудь наблюдалъ за выраженіемъ ея лица въ эту ночь, то онъ замѣтилъ бы, что оно не разъ мѣнялось, смотря по тѣмъ представленіямъ, какія вызывала передъ нею, потрясенная разсказомъ Лизы, нервная ея система...

XXVIII.

Наступила зима и весело встрѣтили ее Любимовы и другіе сильные міра сего; привѣтливо поклонились ей въ поясъ жирные купцы и купчихи, выѣхавшіе, въ тысячныхъ шубахъ, прокатиться по первому снѣгу; дружески пожали ей руку Грубины и прочіе смертные, имѣвшіе теплый уголъ; крѣпко обнялись съ ней мальчишки и дѣвченки, высыпавъ гурьбой на рѣку покататься, на своихъ на двоихъ, по гладкому льду; угрюмо взглянуло мелкое чиновничество, плохо согрѣвая свои озябшіе члены вѣтромъ подбитою шинелью; покосилась и заворчала бѣдность, проживавшая въ лачугахъ, окутанныхъ до оконъ навозомъ...



====page 157====



Изъ окна комнаты Лиза виднѣлся дворъ Трубиныхъ. Недѣли черезъ двѣ послѣ наступленія зимы, появилась на этомъ дворѣ ледяная гора. Придетъ Костя изъ гимназіи и часа два сряду катается на своихъ маленькихъ салазкахъ, а старикъ, отецъ его, и Лукинишна любуются — не налюбуются на него. Затащитъ Костя на гору Калачева, Воропаева, Борзикова и нѣсколько мальчиковъ, учениковъ Василія Иванова, и дружно веселятся они, скользя по гладкой поверхности горы; иной разъ придутъ къ нимъ Настя и Лиза. — Дѣти Любимовыхъ и Груня не отходятъ отъ окна: смотрятъ на катающихся и завидуютъ ихъ веселью; имъ также хотѣлось бы испытать свою ловкость, хотѣлось бы хоть разъ скатиться съ горы, но несносные М-r Луи и Miss Саксъ зовутъ уже ихъ и сажаютъ за книгу; послѣ уроковъ чинно гуляютъ они полчаса постоянно по одной и той же лучшей улицѣ города, въ сопровожденіи своихъ неизмѣнныхъ аргусовъ.

Прибѣжитъ Лиза съ горы и горитъ у ней лицо отъ мороза и отъ испытаннаго удовольствія, живѣе обращается кровь въ ея жилахъ; сядетъ она за работу и веселѣе прыгаетъ въ ея рукахъ иголка.

„Какая ты счастливая, Лиза!“ скажутъ ей Соня и Груня. „Весело было кататься?“ спросятъ онѣ ее. — „Очень,“ отвѣтитъ Лиза, и задумаются Соня и Груня и сдѣлается имъ грустно — отчего же онѣ не могутъ покататься?

— Попроситесь у мамаши и пойдемъ-те завтра, говоритъ Сонѣ Лиза.

— Maman не позволитъ, сквозь слезы отвѣчаетъ Соня.

— Да вы попросите настоятельно.

— И первая просить не стану: пусть Груня начнетъ.



====page 158====



— Хорошо, Софочка; но ты поддержи меня, успокоиваетъ ее Груня.

На другой день, послѣ утреннихъ занятій, Соня и Груня вошли въ комнату Татьяны Павловны; у ней, въ это время, сидѣлъ знакомый нашъ педагогъ Тарасенко, Тарасенковъ — тожъ.

Дѣвочки сдѣлали ему реверансъ и подошли къ Татьянѣ Павловнѣ.

— Что скажете, mes anges? обратилась она къ нимъ, играя шелковыми кистями накинутой на ея плечи, горностаевой мантильи.

Соня вопросительно смотрѣла на Груню и ждала, чтобы та начала первая.

— Тетя, позволь намъ покататься съ Лизой на сосѣдней горѣ, обратилась Груня къ Татьянѣ Павловнѣ.

— Что ты, mon ange, развѣ вамъ можно идти однимъ безъ Miss Саксъ? да сегодня и холодно — вы легко можете простудиться.

— Пятнадцать градусовъ на солнцѣ, ваше пр-во, поспѣшилъ поддакнуть Тарасенковъ.

— Слышишь Груня, что Владиміръ Александровичъ говоритъ; лучше скажите, чтобы заложили сани, и поѣзжайте кататься съ Miss Саксъ, отвѣтила Татьяна Павловна, поправляя бантъ на поясѣ Сони. Да и какое общество вы встрѣтите на горѣ: толпу уличныхъ мальчишекъ и дѣвченокъ, убѣждала она Соню и Груню.

— Maman ваша, M-lle Sophie, приводитъ весьма резонные доводы, ввернулъ словечко Тарасенковъ и былъ награжденъ за это привѣтливымъ взглядомъ Татьяны Павловны.

Соня ничего не отвѣтила, на глазахъ у ней навернулись слезы, тотчасъ замѣченныя ея нѣжшуо мамашей.

— Я не показала еще вамъ, mes anges, сѣтки, купленныя



====page 159====



мною для васъ вчера у М-me Бланшъ, обратилась она къ дѣвочкамъ, желая прекратить непріятный разговоръ.

У Сони вмигъ прошли слезы.

— А гдѣ сѣтки? спросила она свою maman.

— Въ моей спальнѣ, на каминѣ, отвѣтила та, и Соня тотчасъ побѣжала туда.

Груня не двигалась и молча перебирала въ рукахъ уголъ своего чернаго передника.

— Что же ты не полюбопытствуешь взглянуть на сѣтку? — она очень миленькая; я нарочно заказала для тебя съ палевой лентой — это такъ къ лицу брюнеткамъ, напѣвала Грунѣ Татьяна Павловна, думая про себя: какъ не ряди тебя, а все таки ты будешь дурняшка.

— Тетя, я хочу на гору, настаивала Груня.

— Но я уже сказала, mon ange, что нельзя, довольно серіозно отвѣтила ей Татьяна Павловна.

Груня задавала себѣ вопросъ: отчего ее не пускаютъ? она была убѣждена, что въ катаньѣ на горѣ нѣтъ ничего дурнаго, иначе ея любимица Лиза не каталась бы; а какъ только Груня убѣждалась въ правотѣ своей просьбы или поступка, она дѣлалась настойчивою; ей хотѣлось пойти на гору особенно потому, что она расчитывала увидѣть тамъ Настю и Калачева, которые, послѣ разсказа Лизы, не выходили у ней изъ головы.

— Я пойду съ Лизой...почти рѣшительно сказала Груня.

— Ступай!.. съ неудовольствіемъ отвѣтила Татьяна Павловна и отвернулась отъ Груни.

Груня съ минуту посмотрѣла на Татьяну Павловну и убѣдившись, что та не обращаетъ на нее вниманія, вышла изъ комнаты и, минутъ черезъ десять, каталась ужъ на горѣ съ Лизой; послѣ катанья Настя зазвала ихъ къ себѣ обогрѣться и выпить чашку кофе.



====page 160====



Въ это время Паша и Соня, въ сопровожденіи своихъ аргусовъ, разъѣзжали въ четырехмѣстныхъ саняхъ, по главнымъ улицамъ города.

— Эта дѣвочка — мое наказаніе, сказала Тарасенкову Татьяна Павловна, когда ушла Груня.

— Очень жаль, что ваша милая дочь, ваше пр-во, воспитывается вмѣстѣ съ нею, поддакнулъ Тарасенковъ.

— Груня упряма и на каждомъ шагу компрометируетъ меня; теперь сдружилась съ Лизой и постоянно съ ней. Гувернантка наконецъ отказывается отъ нея; я вполнѣ понимаю незавидное положеніе Miss Саксъ — возиться съ такою несносною дѣвочкой.

— Хотя и говорятъ, ваш е пр-во, что кровь не играетъ роли, но я съ этимъ не согласенъ; примѣръ передъ нами — какая разница ваша дочь и M-lle Agrippine: одна мила, умна, граціозна, разговоръ, манеры дышатъ комильфотностыо, другая — совершенная противоположность. — Я слышалъ, что вашъ покойный двоюродный братъ, отецъ M -lle Agrippine, былъ женатъ на мѣщанкѣ, — послѣднія слова Тарасенковъ произнесъ съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ сожалѣнія и едва замѣтнаго презрѣнія.

— Къ несчастію — да, Владиміръ Александровичъ, и эта женитьба была причиною смерти моей доброй тетушки, матери отца Груни; она не могла перенести такого горя.

— Грустный фактъ: молодость, увлеченіе, незнаніе жизни, а въ результатѣ, конечно, раскаяніе и сѣтованіе на судьбу, проговорилъ Тарасенковъ, поправляя слѣзшій на сторону крестъ на шеѣ.

— Но я не оправдываю и мою тетушку: она мало обращала вниманія на своего сына, предоставляла ему въ дѣтствѣ полную свободу, а потомъ согласилась на его желаніе и отпустила его въ военную службу. Газвѣ ребенокъ можетъ имѣть какое нибудь призваніе? Вообразите,



====page 161====



Владиміръ Александровичъ, что мой Поль вздумалъ недавно проситься въ моряки. Неужели же я должна была исполнить его просьбу? Двѣнадцатилѣтній мальчикъ и воображаетъ, что имѣетъ призваніе къ морской службѣ; — не правда ли, смѣшно? Достаточно было ему покататься нѣсколько разъ на катерѣ, чтобы въ умѣ его явилась такая странная мысль; но я съумѣла потушить въ немъ это желаніе.

— Вы рѣдкая мать, замѣтилъ Тарасенковъ и закатилъ глаза подъ лобъ.

— A propos. Я къ вамъ съ просьбою, Владиміръ Александровичъ; мнѣ хочется подольше не отдавать П оля въ гимназію и приготовлять его дома, такъ чтобы, года черезъ два-три, онъ могъ поступить прямо въ четвертый классъ; порекомендуйте мнѣ кого нибудь изъ ваш ихъ учителей, только, пожалуста, не подобнаго тому, котораго я какъ-то встрѣтила у князя Скочилова.

— О, не безпокойтесь, ваше пр-во! я вамъ пришлю лучшаго педагога изъ моихъ подчиненныхъ, М-r Пулочина; человѣкъ онъ молодой, весьма гуманный, съ свѣтлымъ взглядомъ на науку.

— М-r Пулочина? но я что-то слышала о немъ не совсѣмъ его рекомендующее... ахъ, да!.. я не знаю, на сколько это справедливо, но, говорятъ, онъ очень не деликатно обращается съ учениками, позволяетъ себѣ насмѣшки надъ ними, толкаетъ ихъ и даетъ щелчки.

— Это сплетни, ваше пр-во; онъ у меня одинъ изъ передовыхъ преподавателей, проговорилъ Тарасенковъ, покраснѣвъ до ушей за своего protégé.

— Я совершенно увѣрена, что вы не порекомендуете человѣка дурнаго, но все таки не мѣшаетъ внушить М-r Пулочину, что онъ будетъ обращаться не съ простымъ мальчикомъ.



====page 162====



— Непремѣнно, непремѣнно, отвѣтилъ Тарасенковъ и поторопился уйти.

XXIX.

Прошло четыре года. — Любимовъ получилъ другую звѣзду и еще болѣе возмечталъ о себѣ; за это время онъ выдумалъ прибавить двѣ графы къ формамъ входящаго и исходящаго реэстра бумагъ; у Татьяны Павловны показались двѣ-три лишнія морщинки въ наружныхъ углахъ ея томныхъ глазъ. Паша поступилъ прямо въ пятый классъ гимназіи и сразу сдѣлался любимцемъ директора и учителей. Соня надѣла длинное платье и смотрѣла оранжерейнымъ цвѣткомъ: прежній нѣжный румянецъ на ея лицѣ смѣнился нѣжною матовою блѣдностію; талія ея, подъ гнетомъ корсета, дѣлалась все уже и уже. Грунѣ пошелъ пятнадцатый годъ, но она выглядѣла старше своихъ лѣтъ; бюстъ ея развился, лице дышало здоровьемъ; съ каждымъ днемъ, съ каждымъ годомъ, къ явному огорченію своей тетки, она все болѣе и болѣе привязывалась къ Лизѣ, которая продолжала обшивать семью Любимовыхъ, и все чаще и чаще бывала у Насти. Грубинъ и Лукинишна замѣтно постарѣли и Кузьма Кузьмичъ началъ поговаривать объ отставкѣ. Костя учился не дурно и былъ ужъ въ шестомъ классѣ, что не мѣшало ему вытачивать, на своемъ токарномъ станкѣ, отличныя вещи, приводившія въ восторгъ Калачева. Борзиковъ, при помощи Калачева, пристроился въ одной изъ лучшихъ въ городѣ фотографій и получалъ двѣсти руб. въ годъ. Калачевъ, но прежнему, акуратно ходилъ въ классы съ рисунками, изображавшими аршинные носы, 



====page 163====



глаза и уши, все большею и большею любовью пользовался онъ у гимназистовъ и все сильнѣе не долюбливали его товарищ и его — учителя; по вечерамъ въ субботу собирались у него гимназисты, уничтожавшіе, между разговорами и спорами, громадныя кучи сухарей за чаемъ. Настя, по прежнему, дѣлала чепцы, наколки и шила платья на средній классъ городскихъ жителей. Воропаевъ занимался переводами статей по части педагогіи и политической экономіи, получая за нихъ отъ редакціи одного изъ журналовъ рублей до тридцати въ мѣсяцъ; изъ этихъ денегъ двадцать платилъ онъ Калачеву за квартиру со столомъ и мытьемъ бѣлья, а десять оставалось унего на платье и на разныя другія житейскія потребности. Князь Скочиловъ съѣздилъ въ это время за границу, отдалъ крестьянамъ въ ихъ собственность усадебную землю и часть лѣса, замѣнилъ трехпольную систему сѣвооборота семипольной, ввелъ правильное лѣсное хозяйство, раздѣливъ лѣса на лѣсосѣки; открылъ пеньковую фабрику, выписалъ для винокуреннаго завода усовершенствованный перегонный аппаратъ Целье и Блументаля, записался во временные купцы и открылъ въ городѣ контору. — Въ городѣ, въ видахъ его благолѣпія, исчезли съ лица земли еще десятка три ветхихъ деревянныхъ домишекъ; промелькнули метеоромъ воскресныя школы... открылась женская гимназія, куда начальницей и классной дамой помѣстилъ Тарасенковъ своихъ родственницъ; усовершенствовалась пожарная часть пріобрѣтеніемъ паровой трубы; для городскаго спокойствія и тишины полицейскія части соединились между собою и съ квартирою администратора телеграфною проволокой; много было толковъ о газовомъ освѣщеніи, и такъ какъ городскіе доходы оказались, при этомъ случаѣ, несостоятельными, то администраторъ, въ



====page 164====



порывѣ благороднаго негодованія, приказалъ прекратить бывшее до того времени освѣщеніе масляное — и воцарилась на улицахъ тьма велія, не смущавшая, однакожъ, жителей, привыкшихъ съ малолѣтства ходить и днемъ въ потемкахъ; представленъ былъ, куда слѣдуетъ, проэктъ объ устройствѣ, черезъ протекавшую въ центрѣ города дрянную рѣченку, каменнаго моста вмѣсто деревяннаго, сносимаго ежегодно въ половодіе, — но городскихъ средствъ опять не достало и проэктъ заглохъ. Осуществилась давно ожидаемая крестьянская реформа и пошла болтовня объ эмансипаціи женщинъ; перемѣнилась по нѣскольку разъ мода на женскіе и мужскіе костюмы: дамскія шляпки и наколки то сплющивались, то вытягивались на поларшина, мужскіе жилеты то открывались во всю грудь, то подходили подъ горло; въ человѣческомъ мозгу происходило верховое броженіе и на поверхности мозговой массы появлялись пузырьки гуманизма, либерализма, пресловутой гласности и проч. и проч., которые, впрочемъ, очень скоро лопались, какъ и подобаетъ лопаться пузырямъ, и верховое броженіе утихало, переходя, кой гдѣ, въ броженіе низшее... Публичная библіотека продолжала краснѣть за свое существованіе: находилась она, какъ и прежде, чуть не на краю города, открывалась только въ простые дни съ одиннадцати утра до двухъ часовъ по полудни, какъ разъ въ то время, когда служащіе и учащіеся бывали заняты и не могли заглядывать въ нее, въ праздники же двери ея были заперты — ergo читающихъ въ ней быть не могло; допотопныя изданія не пополнялись новыми; выписываемые журналы — по мѣсяцамъ, а газеты — по недѣлямъ, по полученіи ихъ съ почты, переходили изъ рукъ въ руки сильныхъ міра сего и, уже послѣ совершенія такого путешествія, попадали на столъ. Открылась частная библіотека и, вслѣдствіе 



====page 165====



преобладавшаго въ ней обилія серіозныхъ сочиненій, въ ущербъ милыхъ повѣствованій Дюма, Феваля, Рафаила Зотова, Мятлева и tutti quanti, опочила сномъ праведника. — Въ благородномъ собраніи, англійскій клубъ — тожъ, по прежнему процвѣтали домино и палки, по прежнему балотировка въ старшины происходила открытая, по прежнему хозяйственный старшина не контролировался въ своихъ дѣйствіяхъ, попрежнему аплодировали ему благодушные члены, когда онъ, читая имъ годовой отчетъ, доходилъ до того мѣста, гдѣ говорилось о сдѣланной экономіи въ нѣсколько тысячъ, по прежнему благовоспитанные члены находили неделикатнымъ повѣрять представляемые хозяйственнымъ старшиною банковые билеты на клубныя суммы и въ дѣтской радости кричали: „вѣримъ, вѣримъ!“ О милые взрослые дѣти, о наивнѣйшіе изъ наивнѣйшихъ оптимистовъ! въ простотѣ своего ума, не смотря на щелчки, которыми подъ часъ, въ назиданіе ваше, надѣляетъ васъ жизнь, вы остаетесь вѣрны самимъ себѣ до гробовой доски; для васъ трудно, тяжело расшевелить свою обломовщину и позаботиться о своихъ общественныхъ дѣлахъ — вы довольствуетесь малымъ, только бы не безпокоили васъ, и вѣрите, что все идетъ хорошо, что вы счастливы...

XXX.

Не проходило дня, чтобы Груня съ Лизой, а иногда и одна, не побывала у Насти; у ней познакомилась она со старикомъ Трубинымъ, Лукинишной, Костей и Калачевымъ, и встрѣтилась съ Воропаевымъ; въ кругу этихъ простыхъ, честныхъ людей Груня отдыхала отъ душив



====page 166====



шей ее пустой, жизненной обстановки, царившей въ домѣ Любимовыхъ; въ бесѣдахъ съ Калачевымъ и Воропаевымъ выработывался ея характеръ, развивался умъ и усвоивала она себѣ вѣрный взглядъ на науку и на общественныя отношенія. — По цѣлымъ часамъ сряду она сидѣла въ небольшой комнаткѣ Насти и помогала ей работать; нерѣдко случалось, что Калачевъ, Воропаевъ и Костя прилаживались тутъ же у стола; Воропаевъ читалъ Гоголя, Бѣлинскаго, Добролюбова, или какую нибудь изъ своихъ переводныхъ статей по части педагогіи или политической экономіи. — Такое знакомство Груни было очень не по вкусу Татьянѣ Павловнѣ, которая не разъ порывалась было запретить ей ходить къ Настѣ, но всѣ замѣчанія, усовѣіциванія и запрещенія разбивались о твердый характеръ Груни, какъ о каменную стѣну. Андрея Семеновича убивало поведеніе двоюродной его племянницы и онъ недоумѣвалъ, что съ нею дѣлать. Любимовы боялись за своихъ дѣтей, чтобы онѣ не поддались дурному, по ихъ мнѣнію, вліянію Груни, и оберегали ихъ отъ нея, какъ оберегаютъ на востокѣ наложницъ въ гаремахъ; но не смотря на всѣ старанія удалить своихъ дѣтей отъ общества Груни, — для чего кровать ея перенесена была въ комнату Лизы и сдѣлано было внушительное наставленіе М-r Луи и Miss Саксъ ни на минуту не оставлять Пашу и Соню однихъ съ Груней, — Любимовы съ ужасомъ замѣчали, что ихъ дѣти начинали завидовать свободѣ, предоставленной Грунѣ, и отношенія между ними и ею дѣлались короче и дружнѣе, чѣмъ были прежде, когда никакихъ преградъ къ сближенію съ Груней не существовало. Живое, безъискуственное слово, сказанное иногда Груней, производило на нихъ сильное впечатлѣніе; они стали задумываться надъ своимъ незавиднымъ положеніемъ, стали



====page 167====



стѣсняться опекой, постояннымъ контролированіемъ ихъ дѣйствій, желаній, стали анализировать свои поступки и поступки своихъ родителей; жизнь для нихъ начинала имѣть смыслъ... Отъ Татьяны Павловны не укрылась начинавшаяся перемѣна въ Пашѣ и Сонѣ; она понимала, что перемѣна эта угрожала принятой ею системѣ воспитанія и могла, по ея понятію, уничтожить счастье дорогихъ для нея дѣтей; для спасенія ихъ она готова была на рѣшительную мѣру; одно, что еще нѣсколько удерживало ее отъ осуществленія этой мѣры — это страхъ скомпрометировать себя въ глазахъ общества, мнѣніе котораго для нея и мужа ея было непреложнымъ закономъ; но наконецъ животная привязанность къ дѣтямъ одержала верхъ.

Если бъ Андрей Семеновичъ и Татьяна Павловна были людьми развитыми, если бъ они понимали истинное счастіе своихъ дѣтей, если бъ, вслѣдствіе визитовъ, баловъ, вечеровъ, стремленія пріобрѣсти эфемерное значеніе въ обществѣ, не закоснѣлъ ихъ мозгъ въ невѣжествѣ, если бъ они способны были сочувствовать прогрессивному движенію мысли, то они безъ труда поняли бы благотворное дѣйствіе Груни на Пашу и Соню и сознали бы умственную несостоятельность своихъ дѣтей; но, къ несчастію послѣднихъ, Любимовы, по своимъ понятіямъ, сами были взрослыми дѣтьми; они не слѣдили съ біеніемъ сердца за открытіями, дѣлаемыми въ сферѣ науки — открытіями, двигающими людей по пути цивилизаціи, — они только пользовались ими безсознательно и безсознательно же формировали изъ своихъ дѣтей свѣтскихъ куколъ, жалкихъ автоматовъ, напичканныхъ разными отрывочными знаніями и не умѣющихъ, неспособныхъ составить здравое понятіе ни объ одномъ жизненномъ явленіи.

Сильно взволнованный ходилъ въ гостинной Андрей



====page 168====



Семеновичъ; онъ то останавливался на минуту передъ своею женой, сидѣвшей въ креслѣ, то, молча, продолж алъ мѣрить шагами комнату, то подходилъ къ часамъ, стоявшимъ на каминѣ и безсознательно приподнималъ и опускалъ стеклянный колпакъ ихъ, то останавливался у окна и начиналъ барабанить по стеклу пальцами. — Блѣдно-матовое лице Татьяны Павловны, сверхъ обыкновенія, было нѣсколько оживлено и томные глаза ея свѣтились не натуральнымъ блескомъ.

— Четырнадцати-лѣтняя дѣвочка и стоитъ намъ столькихъ безпокойствъ и не можемъ мы съ нею справиться. Странно, очень странно!.. обратился къ женѣ Любимовъ. Татьяна Павловна молчала и только маленькій ротъ ея еще больше съежился; судорожно проведя рукою по лбу, она тяжело вздохнула.

— Но такъ не можетъ продолжаться долго; не обязаны же мы для Груни жертвовать счастіемъ нашихъ дѣтей!.. И всему причиною недостаточный присмотръ за Груней съ малолѣтства. Надобно сказать правду, что вы мало о ней заботились: къ чему было допускать ее до такихъ интимныхъ отношеній съ Лизой? черезъ эту дѣвченку Груня познакомилась со всякою дрянью, проживающею въ сосѣднемъ домѣ. Слѣдовало прекратить подобное знакомство на первыхъ порахъ, не давать ему развиваться до того, что не проходитъ дня, чтобы Груня туда не бѣгала, проговорилъ Любимовъ тономъ, нѣсколько смягчающимъ смыслъ выраженій.

— Вы вините меня, Андрей Семеновичъ, но вы забываете, что моего здоровья не достало бы заниматься съ тремя — для меня довольно было и моихъ дѣтей. Можетъ быть я ошибаюсь, можетъ быть значеніе мое въ воспитаніи Паши и Сони очень не велико, но мнѣ кажется, что они многимъ мнѣ обязаны, — они обязаны мнѣ, что



====page 169====



сдѣлались порядочными людьми. Когда вліяніе Воропаева начинало дурно дѣйствовать на развитіе нашего милаго Паши, я думаю, никто другой, а я — первая замѣтила это и просила васъ удалить его; и въ настоящее время... я пожертвую мнѣніемъ общества, но избавлю дѣтей отъ вліянія Груни!.. проговорила, въ сильномъ волненіи, Татьяна Павловна и схватилась за стоявшій на столикѣ бронзовый колокольчикъ. — Но жертвовать мнѣніемъ общ... дальнѣйшая фраза Любимова была заглушена сильнымъ звонкомъ колокольчика. — Позови Аграфену Васильевну! сказала Татьяна Павловна вошедшему слугѣ. Оставьте насъ однихъ, обратилась она къ мужу. — Вы нашъ общій ангелъ-хранитель! но помните только, что мнѣніемъ общества безнаказанно пренебрегать нельзя, проговорилъ Любимовъ женѣ, пожимая ей руку.

— Положитесь на меня!.. отвѣтила та и Любимовъ, успокоенный, ушелъ въ свой кабинетъ,

XXXI.

Черезъ пять минутъ въ гостиную, гдѣ сидѣла Татьяна Павловна, вошла Груня.

— Я хочу поговорить съ тобою, мой другъ, откровенно, обратилась къ ней Татьяна Павловна, стараясь придать выраженію своего голоса возможное спокойствіе. Груня сѣла возлѣ нея.

— Ты знаешь, какъ я люблю тебя. Съ четырехъ лѣтъ ты осталась сиротой, родныхъ у тебя, кромѣ меня съ



====page 170====



мужемъ, никого не было; на насъ лежала обязанность позаботиться о сиротѣ; мы приняли тебя къ себѣ и любили, какъ своихъ дѣтей; — не дѣлали никакой разницы между тобою и ими. — За наши попеченія и заботы мы вправѣ были требовать отъ тебя уваженія къ намъ, вправѣ были ожидать, что ты будешь слѣдовать нашимъ совѣтамъ, — мы не могли желать тебѣ дурнаго: ты дочь моего покойнаго двоюроднаго брата; — но, къ сожалѣнію, я должна тебѣ откровенно высказать, что ты дурно платишь намъ за наши о тебѣ попеченія.

Груня удивленно смотрѣла на свою тетку.

— Въ чемъ же я виновата передъ вами, тетя?.. спросила ее она.

— Во многомъ. До девятилѣтняго твоего возраста я была довольна тобою; хотя, правда, ты была капризнымъ, шаловливымъ ребенкомъ, — но эти капризы и ш алости были свойственны твоему дѣтскому возрасту и не имѣли серіознаго характера; потомъ, я взяла къ себѣ въ домъ Лизу, и, съ первыхъ дней поступленія ея къ намъ, ты сдружилась съ нею; сначала я не обращала на это вниманія, надѣясь, что съ лѣтами ты поймешь, что она вовсе тебѣ не пара, и отдалишься отъ нея, но съ каждымъ годомъ, съ каждымъ днемъ твои отношенія къ Лизѣ дѣлались короче... я неоднократно замѣчала тебѣ объ этихъ странныхъ отношеніяхъ, но ты не слушала меня и продолжала виснуть на шею Лизѣ; прибѣгать къ строгости не въ моихъ правилахъ: я ограничивалась совѣтами и все ждала, что ты образумишься... и что же?., чрезъ Лизу ты познакомилась съ нашими сосѣдями: ты стала бывать каждый день у дѣвушки, которая открыто живетъ съ однимъ учителемъ...

— Но, тетя, Настя чести... начала было Груня. 

— Я не все еще высказала, мой другъ, остановила ее 



====page 171==== 



на полуфразѣ Татьяна Павловна и продолжала: — посуди сама — такое знакомство твое развѣ не скандализируетъ тебя и насъ, не вредитъ нашей общественной репутаціи? Ты знаешь пословицу: „скажи съ кѣмъ ты знакомъ — скажу кто ты,“ — въ жизни необходимо помнить ее! Въ настоящемъ случаѣ, также, какъ и при сближеніяхъ твоихъ съ Лизой, ты не послушала моихъ просьбъ и увѣщаній и продолжала бывать каждый день у Насти. Съ тѣхъ поръ я стала замѣчать въ тебѣ еще большую перемѣну, далеко не въ твою пользу: ты дѣлалась настойчивѣе, упрямѣе; когда бывали у насъ гости, ты нс выходила къ нимъ — и въ городѣ пошли слухи, что я не доставляю тебѣ никакихъ удовольствій, что я дурно обращаюсь съ тобою... Вотъ до чего довело твое неразумное поведеніе, вотъ какъ отплатила ты намъ за все сдѣланное тебѣ нами добро! Мнѣ больно тебя упрекать, но я рѣшилась высказать всю правду!..

— Упреки ваши, тетя... — Погоди, мой другъ оправдываться: я не кончила, снова перебила Груню Татьяна Павловна. — До тѣхъ поръ, пока я не замѣчала дурнаго твоего вліянія на Пашу и Соню, я не прибѣгала къ серіознымъ мѣрамъ, но когда твои разговоры, твои поступки, твое несносное упрямство начали дѣйствовать на моихъ дѣтей, — мнѣ оставалось одно: удалить ихъ отъ тебя; я это сдѣлала и нѣсколько успокоилась, но что же вышло? — ты постаралась возбудить въ нихъ сочувствіе къ себѣ...

— Я не ищу и не требую ни отъ кого сочувствія!!. вся вспыхнувъ, проговорила Груня.

— Но это фразы, мой другъ: всякій, на твоемъ мѣстѣ, поступилъ бы также; ты дѣвушка бѣдная, выйти замужъ будетъ тебѣ трудно, а жить безъ поддержки нельзя — потому очень понятно твое желаніе заискать расположенiе



 ====page==== 172 



въ моихъ дѣтяхъ, которые, по состоянію и общественному нашему положенію, могутъ впослѣдствіи и сами играть не маленькую роль въ свѣтѣ.

Груня закрыла лице руками: по вздрагиванію ея плечъ и по тяжелымъ, продолжительнымъ вздохамъ было замѣтно, что она плачетъ.

— Вотъ видишь, mon ange, ты обидѣлась моими словами, а между тѣмъ не замѣчаешь, какъ сама обижаешь меня въ томъ, что для меня всего дороже въ жизни — въ моихъ дѣтяхъ, дурно вліяя на нихъ своимъ неприличнымъ поведеніемъ... За оказанное нами тебѣ добро ты заплатила неблагодарностью; ты сдѣлала это по незнанію и, конечно, постараешься загладить свой проступокъ...

— Но чего вы отъ меня требуете? чтобъ я не ходила къ сосѣдямъ? но я этого сдѣлалась не могу — это для меня все равно, что умереть: я чувствую, что живу только тогда, когда бываю съ ними. Тетя, если бъ вы знали, какіе они благородные люди!.. сказала Груня, съ глазами полными слезъ.

— За все, что мы для тебя сдѣлали, я требую отъ тебя большаго; я на столько убѣждена въ твоемъ благородствѣ, что заранѣе увѣрена въ исполненіи моего желанія. 

Груня обратилась вся въ слухъ, ожидая рѣшенія своей тетки.

— Верстахъ въ двухстахъ, въ своемъ имѣніи, живетъ ma tante, она желала бы тебя видѣть и будетъ тебѣ очень рада... тихо проговорила Татьяна Павловна.

— Вы меня выгоняете?... и Груня судорожно вскочила съ кресла; она вся дрожала, лице ея было блѣдно, слезы исчезли.

— Вы меня выгоняете?... Что жъ, вы можете выбросить меня изъ вашего дома, какъ заразу, но я не признаю



====page==== 173



за вами права распоряжаться мною, какъ вещью, и отправлять меня, куда я вовсе не желаю ѣхать. Благодаря добрымъ людямъ, я научилась работать и найду себѣ кусокъ хлѣба, но только не у вашей тетушки... къ ней я не поѣду!!...

Сила воли, энергія сказывались въ каждомъ ея словѣ.

— Я вамъ глубоко благодарна, но не за то только, что вы кормили и одѣвали меня впродолженіи десяти лѣтъ, — я еще болѣе вамъ благодарна, что вы не стѣсняли моихъ дѣйствій на столько, на сколько вы это дѣлали съ вашими дѣтьми, не употребляли большихъ усилій, чтобы исковеркать меня; ваше невниманіе ко мнѣ — отъ какихъ бы причинъ оно не происходило — дало мнѣ возможность развить свои силы; свобода, которой я пользовалась, укрѣпила мой характеръ — ей я обязана, что могла сознательно взглянуть на многое, совершающееся вокругъ меня... Я знаю, чего я могу требовать отъ жизни и что она можетъ дать мнѣ. Я съумѣю довольствоваться малымъ и буду счастлива. Мои желанія ограниченны; пусть другіе одѣваются въ бархатъ и шелкъ, выѣзжаютъ на балы: ситцевое платье, дѣльная книга и честные, простые люди — вотъ что мнѣ нужно, и я найду все это въ жизни!..

Татьяна Павловна поражена была словами четырнадцатилѣтней дѣвочки; самолюбіе ея было оскорблено; но она съумѣла выдержать себя и только, но страшной блѣдности ея лица, ненатуральному блеску глазъ и судорожнымъ движеніямъ губъ, можно было догадаться о кипѣвшей въ ней злости. Минуты съ три она молчала и раздумывала, какъ поступить ей, но потомъ счастливая мысль мелькнула въ ея мозгу, она ухватилась за нее и радость отразилась на лицѣ ея.

— Я оскорбила тебя, Груня, — извини меня! любовь къ



====page 174====



дѣтямъ пересилила мою любовь къ тебѣ и я, вовсе не желая, огорчила тебя... Забудь нашъ разговоръ, прошу тебя. Подойди ко мнѣ, мой другъ... обними меня!..

Груня совершенно растерялась отъ происшедшей неожиданной перемѣны въ Татьянѣ Павловнѣ, боялась взглянуть на нее и не трогалась съ мѣста. Татьяна Павловна сама подошла къ ней и обняла ее... Груня не выдержала: слезы душили ее, она цѣловала руки у тетки, плакала и хохотала и, наконецъ, въ изнеможеніи упала на полъ: съ ней сдѣлался нервическій припадокъ. Татьяна Павловна перепугалась и на зовъ ея сбѣжался весь домъ. Уложили Груню въ постель и послали за докторомъ, который цѣлый часъ возился съ нею, чтобы возбудить прежнюю дѣятельность нервной ея системы.

Послѣ припадка, Груня успокоилась и проспала довольно долго. Проснувшись, она увидѣла возлѣ себя Лизу и Пашу; они сидѣли въ ногахъ у ней: Лиза на стулѣ, а Паша на кровати; присутствіе послѣдняго удивило Груню.

— Паша, какъ ты здѣсь? тетя увидитъ и разсердится на тебя, обратилась она къ нему.

— Всѣ въ домѣ спятъ: первый часъ ночи и М-r Луи тоже спитъ, отвѣтилъ онъ, пристально смотря на Груню.

— Какой ты добрый, Паша, благодарю тебя! и Груня протянула ему руку.

— Мнѣ жалко тебя, Груня! такъ жалко, что я... Лиза дернула Пашу за фадду сюртука и онъ не кончилъ фразы. Она боялась, чтобы слова его не напомнили Грунѣ о случившемся съ нею припадкѣ. Добрая натура Паши брала верхъ, въ голосѣ его слышалось непритворное чувство...

Въ эту ночь Татьяна Павловна, прежде чѣмъ лечь въ постель, цѣлый часъ ходила по будуару; тысячи мыслей



====page 175====



одна другой нелѣпѣе лѣзли ей въ голову; наконецъ, остановившись на той же счастливой мысли, которая вызвала радостную на ея лицѣ улыбку, передъ нервнымъ припадкомъ Груни, она успокоилась, ушла въ спальню и легла; сонъ однако жъ былъ далекъ отъ нея; она долго ворочалась на кровати и старалась заснуть, но не могла; надоѣло ей такъ лежать: она встала, надѣла блузу и туфли, зажгла свѣчу и пошла посмотрѣть на Соню; пройдя черезъ нѣсколько комнатъ, она вошла въ дѣтскую. Мягкій свѣтъ стоявшей въ углу, на небольшомъ треугольномъ столикѣ, лампы скользилъ по лицу Сони и по ея каштановымъ кудрямъ, разбросаннымъ по подушкѣ. Татьяна Павловна долго прислушивалась къ дыханію своей дочери, долго любовалась миловиднымъ ея личикомъ и пухлою, открытою почти до плеча, правою рукою, лежавшею поверхъ одѣяла. Знакомый голосъ въ сосѣдней Лизиной комнатѣ, гдѣ спала и Груня, заставилъ Татьяну Павловну вздрогнуть.

— Прежде, Груня, я не понималъ тебя, не обращалъ вниманія и иногда смѣялся надъ тобой. Ты казалась мнѣ гордою; но чѣмъ больше узнавалъ я твой характеръ, тѣмъ болѣе и болѣе привязывался къ тебѣ. Ты такая добрая! Съ тѣхъ поръ, какъ Соню и меня старается maman удалить отъ тебя, я еще больше полюбилъ тебя. Да, Груня, я тебя очень, очень люблю... говорилъ Паша. 

— И я тебя люблю, Паша, отвѣтила Груня. 

— Перестаньте, Павелъ Андреевичъ, нѣжничать: неравно кто нибудь войдетъ и тогда бѣда. Ступайте-ка спать! Грунѣ нуженъ также покой, обратилась къ Пашѣ Лиза.

— Прощай Груня! — и Паша поцѣловался съ ней. 

Только что ушелъ онъ, какъ дверь изъ дѣтской пріотворилась.



====page 176====

Лиза поснѣшйо встала, бросилась къ двери и встрѣтилась, лицомъ къ лицу, съ Татьяной Павловной.

— Что Груня? спросила ее та.

— Ничего: ей лучше, сейчасъ просыпалась, отвѣтила Лиза, дрожа отъ испуга, какъ въ лихорадкѣ. „Странно, какъ разстроено мое воображеніе: послышался голосъ Паши,“ думала Татьяна Павловна, уходя въ свою спальню. 

— Ты говорила съ кѣмъ-то? обратилась Груня съ вопросомъ къ Лизѣ, когда та воротилась.

— Нѣтъ, ни съ кѣмъ, отвѣтила довольно твердо Лиза.

— Мнѣ показалось, что я слышала голосъ тети.

— Что это вамъ все чудится ея голосъ: она давно ужъ спитъ. Примите-ка, Груня, капли, прописанныя докторомъ, да и спите съ Богомъ.

Груня приняла капли, простилась съ Лизой и заснула.

„Чуть не накрыла насъ: вотъ была бы еще новая бѣда,“ думала Лиза, раздѣваясь и ложась спать.

XXXII.

— А сухарей-то маловато, говорилъ Калачевъ Настѣ, разставлявшей на столѣ чайный приборъ.

— Что это вы, Михайло Яковлевичъ, смотрите — какая груда, отвѣчала та, указывая на большую кучу сухарей, лежавшихъ среди стола, на кругломъ блюдѣ.

— Маловато, маловато! желудки-то у моихъ друзей здоровые, пожалуй не удовлетворятся; сбѣгайте-ка да захватите еще малую толику, а то булочную запрутъ; да сливокъ подбавьте, настаивалъ Калачевъ, расхаживая, по небольшому своему залу, съ трубкою въ зубахъ.



====page 177====



Онъ видимо былъ веселъ, ожидая любимыхъ своихъ гостей.

— Баловникъ вы, Михайло Яковлевичъ!

— Нельзя, Настасья Петровна; самъ былъ молодъ, за троихъ ѣлъ; молодости силъ набираться нужно, не все же латынь зубрить.

— Хорошо, хорошо, сбѣгаю, отвѣтила Настя и вышла изъ комнаты; черезъ нѣсколько минутъ она воротилась.

— Неужъ-то ужъ купили? скоро же!

— Я и не ходила; встрѣтила на дворѣ Костю, онъ выхватилъ у меня деньги и побѣжалъ самъ въ булочную.

— Натура, какъ есть натура, безъ подмалевки!

— Озорникъ большой; вчера встрѣтила я его на нашей улицѣ... знаете откуда онъ вышелъ?..

— Откуда?

— Какой вы, Михайло Яковлевичъ, недогадливый!..

— Ничего... лѣта такія... безъ того нельзя, только въ міру, да съ разборомъ, а то и здоровьемъ поплатишься. — Что это Груня ни вчера, ни сегодня не была у насъ, да и Лиза не заходила?

— Какъ разолью чай, такъ я схожу къ Лизѣ.

— А Воропаевъ что дѣлаетъ?

	— Пишетъ; завтра статью посылаетъ въ газету.

	Разставила Настя на столѣ чайникъ и чашки, маленькій сливочникъ замѣнила большимъ, вмѣщавшимъ цѣлую бутылку, принесла некрашеный табуретъ и, придвинувъ его къ столу, поставила на него желѣзный, съ рѣшетчатымъ ободкомъ, круглый подносъ.

	Въ комнату вбѣжалъ Костя.

	— Вотъ вамъ и сухари! обратился онъ къ Калачеву и Настѣ. Настя сходила за другимъ блюдомъ, на которое и высыпала ихъ изъ салфетки. Минутъ черезъ десять собралось человѣкъ шесть гимназистовъ и Борзиковъ.

	

	====page 178====

	

	Большой самоваръ пыхтѣлъ паровозомъ, распространяя по комнатѣ клубы пару. Настя хозяйничала и едва успѣвала удовлетворять аппетиту гостей; старикъ Грубинъ тоже пришелъ къ чаю. — Шумно болтала молодежь, уписывая за обѣ щеки сухари, которыхъ, послѣ выпитаго перваго стакана, поубавилось на половину; шутки Шванова и Борзикова и разсказываемые послѣднимъ анекдоты порою возбуждали дружный взрывъ смѣха веселой компаніи, но, мало по малу, порывы веселости становились рѣже и разговоръ переходилъ въ серіозный.

	Костя и Ратковъ были въ шестомъ, а прочіе гимназисты въ седьмомъ классѣ; всѣ они съ удовольствіемъ подумывали о счастливомъ времени, когда распрощаются съ гимназіей, гдѣ педантизмъ и тупоуміе Тарасенковыхъ, Чулочиныхъ и другихъ педагоговъ душило юныя ихъ силы. Благодаря счастливому сближенію съ Калачевымъ, имѣвшимъ сильное вліяніе на умственное ихъ развитіе, они довольно уже твердо сознавали свое призваніе и каждый рѣшилъ, куда ему поступить: въ медицинскую ли академію, технологическій ли институтъ, или въ университетъ и, въ послѣднемъ случаѣ, на какой именно факультетъ. Не смотря на то, что большая часть изъ присутствующихъ гимназистовъ были люди крайне бѣдные, для которыхъ жизнь въ другомъ городѣ и плата за право слушанія лекцій въ университетѣ были очень тяжелы, они все таки не довольствовались ограничиться премудростью гимназическаго курса, искаженною Чулочиными, Тикониными, Гренковскими и другими милыми педагогами, а сколачивали себѣ трудовую копѣйку уроками, чтобы имѣть возможность, и по выходѣ изъ гимназіи, продолжать свое образованіе и послушать живую рѣчь съ кафедры университетской.

	Глубокомысленнаго нѣмца Іонсона, кажется, со дня

	

	====page 179====

	

	рожденія, не проронившаго пустаго слова — юношу положительнаго, съ твердымъ характеромъ, манило педагогическое поприще. Отчаянному говоруну, щеголявшему въ спорахъ мѣткими сравненіями и силою выраженія, обладавшему замѣчательною памятью и быстро схваты вавшему самую суть во всякомъ дѣлѣ, — Шванову хотѣлось сдѣлаться юристомъ; читая много и съ толкомъ, онъ лучше своихъ товарищей понималъ громадность значенія недавно осуществившейся, крестьянской реформы и былъ увѣренъ, что за нею послѣдуетъ рядъ преобразованій, въ числѣ которыхъ первое мѣсто займетъ судебная реформа; сознавая силу своего дара слова, онъ мечталъ объ адвокатурѣ. — Въ юношескихъ опытахъ критическихъ статей Раткова, о нѣкоторыхъ литературныхъ произведеніяхъ послѣдняго времени, сказывался положительный талантъ, и Ратковъ расчитывалъ посвятить себя литературѣ. Дѣятельность Гусева, имѣвшаго призваніе къ медицинѣ, работавшаго съ утра до поздняго вечера, въ свободное отъ классныхъ занятій и частныхъ уроковъ время, въ своей маленькой лабораторіи, химическіе аппараты для которой онъ пріобрѣталъ на часть денегъ, заработываемыхъ уроками, вызвала охоту къ естествознанію въ товарищ ахъ его Эмоновскомъ и Каринскомъ, нерѣдко помогавшихъ Гусеву въ дѣлаемыхъ имъ химическихъ опытахъ. — Желанія Кости были ограниченнѣе желаній его товарищей: пристрастившись съ малолѣтства къ столярному мастерству, онъ хотѣлъ сдѣлаться ремесленникомъ.

	— „Жизнь пережить — не поле перейти,“ справедливо говоритъ пословица. Много еще на вѣку вашемъ придется увидѣть вамъ неправды: сердце будетъ обливаться кровью... всяко на свѣтѣ бываетъ... говорилъ гимназистамъ старикъ Грубинъ, продолжая начатый разговоръ.

	

	====page 180====

	

		— Авось и не споткнемся, самоувѣренно отвѣтвилъ Швановъ.

		— Авось, небось, да какъ нибудь... русская натура!.. чтобы авось на свѣтѣ не было, на то есть царь въ головѣ, процѣдилъ сквозь зубы Калачевъ, сдѣлавъ гримасу. Швановъ слегка покраснѣлъ, но, по своей натурѣ, не могъ не пуститься въ споръ.

		— Чтобы быть увѣреннымъ, что не споткнешься, нужно расчитывать каждый свой шагъ, жить улиткой въ своей раковинѣ, а если сталкиваешься съ людьми, попадаешь, такъ сказать, въ жизненный круговоротъ, то мудренаго нѣтъ, что и завертишься, спорилъ Швановъ.

		— Значитъ мозгу мало. Институткой взаперти что ли сидѣлъ, съ малыхъ лѣтъ людей не видалъ, отъ жизни былъ далекъ? — сынъ священника, я думаю, видалъ виды...

		— Видать-то — видалъ, да самъ въ передрягѣ не былъ, увѣренности еще и быть не можетъ! Какъ же сознать свои силы, когда не было случая испытать себя?... нужно пробу сдѣлать... ну, хоть, селедокъ поѣсть... 

		— Все случай, да случай!.. мелка та натура, что на себя не надѣется, — чтобъ закалить себя, разныя муки придумываетъ, подвиговъ алчетъ. В сякая тварь любитъ полезное и пріятное, а не страданія; героямъ конецъ пришелъ, фанатиками ихъ зовутъ, безумцами прозываютъ...

		— Не согласенъ, Михайло Яковлевичъ! — фанатикъ приноситъ людямъ или пользу или вредъ, смотря по степени его развитія и къ какой цѣли направлена его дѣятельность, защищался Швановъ.

		— Это такъ! горячо поддакнулъ, съ вѣчно торчащими, какъ у ежа, волосами, Эмоновскій и при этомъ прискакнулъ на стулѣ и уронилъ на полъ огонь отъ закуренной папиросы. Эмоновскій замѣтно находился подъ вліяніемъ бойкаго ума Шванова и считалъ его авторитетомъ. 

	

	====page 181====

	

	— Николай Григорьевичъ, вы уронили огонь, замѣтила Настя.

	— Извините, Настасья Петровна, отвѣтилъ Эмоновскій, затопталъ ногою огонь и при этомъ разсыпалъ пепелъ по столу, сталъ сдувать — и разлетѣлся пепелъ по скатерти; Настя и Борзиковъ расхохотались.

	— Или да или, но... и прочія грамматическія частицы. Поменьше фанатиковъ, поменьше героевъ, да по больше простыхъ, разумныхъ смертныхъ! исторія о нихъ не скажетъ, а пользу-то они себѣ и другимъ принесутъ дѣйствительную. Не велика мудрость: дѣлай то, что тебѣ полезно; умный ты человѣкъ и твоя польза — польза общая; въ высь заоблачную не забирайся, птичьяго молока для людей не требуй, когда иной и хлѣба не имѣетъ, а мякиной пробавляется; умѣй сознавать свои средства, понимай, что другимъ нужно — на то разумъ данъ; одному псалтырь хочется читать, а ты теоріей Фурье угощаешь его, другому лошадь да корова нужны, а тутъ ему букварь подъ носъ суютъ; у людей ситцевой рубахи нѣтъ, а передъ ними шелковыя ткани раскладываютъ... Навязывать другимъ свои вкусы куда какіе мы мастера! Пусть люди сами раздумываютъ и заботятся о своей пользѣ; одному кажется, что то-то полезно ближнему, а ближній въ этомъ вредъ для себя видитъ. Администраторъ, въ видахъ общественной пользы, старые дома ломаетъ; для украшенія города городскими доходами, какъ своею собственностью, распоряжается; для усиленія средствъ полиціи, чтобы не черезъ чуръ уже запускала она свои лапы въ карманы горожанъ, виноторговцевъ налогомъ облагаетъ, а въ результатѣ: нищихъ прибавилось, городъ безъ денегъ, а полиція вдвое беретъ... Опекунства да азарту поменьше! продолжалъ Калачевъ. 

	

	====page 182====

	— Я съ вами согласенъ, Михайло Яковлевичъ, замѣтилъ глубокомысленный нѣмецъ Іонсонъ. 

	— Конечно справедливо; у всякаго свой вкусъ; я люблю колбасу съ чеснокомъ — скверно воняетъ, а нравится, — и давайте мнѣ дорогія колбасы: италіанскую, любскую — ѣсть не буду, хочу именно съ чеснокомъ и никакой другой, шутилъ Швановъ. Настя и Борзиковъ расхохотались, Калачевъ, Трубинъ и гимназисты, за исключеніемъ Іонсона, улыбнулись, а Іонсонъ проворчалъ: „вѣчно шутитъ, какъ не надоѣстъ!» 

	— Каждый разумный человѣкъ имѣетъ цѣль въ жизни — цѣль полезную для себя и для общества, къ осуществленію которой онъ и стремится; если же на пути къ достиженію ея встрѣтитъ препятствія, то невольно озлится и начнетъ катать съ плеча на право и на лѣво... сказалъ Ратковъ. 

	— Вотъ злиться-то и рубить съ плеча нѣтъ никакой надобности, злостью ничего не возьмешь — разумъ она потемняетъ, глупостей скорѣе надѣлаешь: — „Александръ Македонскій герой, но за чѣмъ же стулья ломать!“ не глупо разсуждаетъ Сквозникъ-Дмухановскій, сказалъ Калачевъ. — Не сидѣть же сложа руки, когда подлость передъ носомъ ходитъ!.. нервически передернувшись всѣмъ линемъ и привскакнувъ на стулѣ, горячо проговорилъ Эмоновскій; отъ этого движенія пепелъ отъ куримой имъ папироски упалъ къ нему на колѣни. — Смотри — сгоришь! замѣтилъ ему Костя. Эмоновскій сталъ отряхиваться и уронилъ стулъ. — „Съ пылу, съ пылу, горяченькіе!“ прокричалъ, голосомъ пирожника, Борзиковъ, указывая взглядомъ на Эмоновскаго, и опять всѣ, за исключеніемъ Іонсона, раз

	

	====page 183====

	

	смѣялись. — „Только и знаютъ смѣяться,“ процѣдилъ сквозь зубы глубокомысленный Іонсонъ. 

	— Мой pater каждый день къ новому начальству ѣздитъ съ добрымъ утромъ поздравлять. Чиновнику безешку влѣпляетъ, а отвернется — ругаетъ его. Смѣняется начальникъ — прощальный обѣдъ ему задаетъ, а говоритъ, что поминки справляетъ; вчера былъ консерваторомъ, сегодня либералъ, а завтра будетъ ни то, ни сё! горячо продолжалъ Эмоновскій. 

	— Не водевиль не балетъ, а для разъѣзда каретъ, подхватилъ Швановъ. 

	Честную натуру Эмоновскаго возмущало двусмысленное поведеніе patera, какъ онъ называлъ своего отца; уясняя себѣ его личность, Эмоновскій приходилъ къ грустному заключенію, и это мучило его. — Ни стулья ломать, ни сидѣть сложа руки умный человѣкъ не станетъ; встрѣтитъ въ жизни китайскую стѣну, — не только лбомъ и ядрами ее не пробьешь, — и не будетъ мудрствовать долго, не рѣшится на авось salto m ortale учинять, — пожалуй, шею себѣ сломитъ и тогда другихъ и калачемъ не заманитъ скакать, — а возьметъ ломъ — не замысловатый вѣдь инструментъ — и пошелъ отбивать кирпичъ за кирпичемъ; глядя на него, и другіе пристанутъ къ его работѣ; прошелъ годъ — другой, смотришь — тысячи ломовъ ужъ работаютъ и стѣна на половину разобрана, а тамъ еще пройдутъ годы — стукаютъ о стѣну десятки тысячъ ломовъ и остался одинъ фундаментъ, еще немного времени — и стѣны какъ не бывало... Такъ и людскіе предразсудки: амстронговыми пушками не пробьешь ихъ, а передъ разумнымъ, энергическимъ трудомъ и они спасуютъ. Полезный трудъ и любовь къ ближнему — вотъ гдѣ архимедовъ рычагъ, вотъ гдѣ perpetuum mobile!.. Каждый копошись въ своемъ

	

	====page 184==== 

	

	муравейникѣ, но только работай, а не бѣлоручествуй! Обмазалъ человѣкъ стволъ дерева табачнымъ нагаромъ, а муравьи все таки переползли... продолжалъ Калачевъ.

	— Что правда, то правда, Михайло Яковлевичъ, „тише ѣдешь — дальше будешь,“ сказалъ старикъ Грубинъ, не понявъ смысла словъ Калачева. 

	— Слышалъ звонъ, да не знаетъ, 	откуда онъ, проговорилъ, фыркнувъ на всю комнату, Борзиковъ. Калачевъ оборотился въ его сторону и хоть кротко посмотрѣлъ на Борзикова, но такъ посмотрѣлъ, что тому стало жутко за свой неумѣстный смѣхъ. 

	— Богъ велѣлъ всѣхъ любить, пищитъ моя кузина, вчера выпущенная изъ института; терпѣніе и трудъ все перетрутъ, проповѣдуютъ люди разумные, не утерпѣлъ подсмѣяться Швановъ. — Іонсонъ взглянулъ на него, промычалъ что-то и покачалъ головою; его видимо бѣсилъ Швановъ; но Калачевъ обладалъ замѣчательною снисходительностію къ привычкамъ другихъ и оставался хладнокровнымъ; разумѣя Шванова за умнаго, честнаго юношу, но неутомимаго спорщика, онъ любилъ даже, когда тотъ противорѣчилъ ему, признавая справедливость пословицы: „du choque des opinions jaillit la verité“.

	— Нѣтъ, почтеннѣйшій Кузьма Кузьмичъ, не въ томъ дѣло, чтобы тише ѣхать, а чтобы передъ отъѣздомъ осмотрѣть: здоровы ли оси, крѣпки ли колеса, хорошо ли гайки завинчены, надежны ли кони, какова дорога — нѣтъ ли овраговъ, зажоръ или мостовъ плохихъ? — Коли въ порядкѣ телѣга, коренасты и сыты кони, дорога гладка, такъ валяй себѣ во всю ивановскую — скорѣй цѣли достигнешь!... Спознай раньше свои средства, если же не надежны они, а обойтись нужно ими — другихъ негдѣ взять, — то поѣзжай тише; а повстрѣчается тебѣ на пути пѣшеходъ, — продолжалъ Калачевъ, смотря на

	

	====page==== 185

	

	Борзикова, — не смѣйся надъ его усталымъ, куринымъ шагомъ, а пригласи его сѣсть съ собою, только не та щи силкомъ, за шиворотъ: хочетъ — сядетъ въ телѣгу, хочетъ — пѣшій идетъ. Одному данъ одинъ талантъ, другому два, а иному десять, только бы каждый не зарылъ таланта въ землю, а пустилъ его въ оборотъ... 

		— Полно вамъ пилить, Михайло Яковлевичъ! ну, сглупилъ — и концы въ воду... со слезами на глазахъ сказалъ Борзиковъ. 

		Калачевъ всталъ со стула, подошелъ къ Борзикову и, охвативъ сзади его голову своими ладонищами, поцѣловалъ его въ лобъ. Борзиковъ вмигъ повеселѣлъ. 

		— Что же Воропаевъ долго нейдетъ? обратился Калачевъ къ Настѣ. 

		— Сейчасъ была у него: все пишетъ; просилъ принести ему туда чаю, отвѣтила та и, наливъ стаканъ чаю, отнесла его Воропаеву. 

		— Черезъ чуръ вы снисходительны, Михайло Яковлевичъ; васъ ничто не возмущаетъ — во всѣхъ одно хорошее видите, сказалъ Калачеву Каринскій своимъ мягкимъ, симпатичнымъ голосомъ. 

		— И зъ чего же ты вывелъ такое заключеніе обо мнѣ? 

		— За доказательствомъ недалеко ходить: вчера, когда вы пришли къ Рубцову онъ садился со мною въ коляску, — слышали, какъ бранилъ онъ своего кучера Кондратія за какой-то безпорядокъ? — и дуракомъ-то, и скотомъ, и, чортъ знаетъ, какими эпитетами не награждалъ его; а мы Рубцова за гуманнаго человѣка считали — да развѣ можетъ порядочный человѣкъ бранить такъ свою прислугу? Вотъ и узнавай людей! — либераломъ только прикидывается, а вы смотрѣли на него хладнокровно и только проговорили: „не горячись — кондрашка хватитъ,“ продолжалъ Каринскій. 

		====page==== 186 

		

		— Ты смотришь на фактъ и не доискиваешься причины его. Знаешь ли. при какихъ условіяхъ воспитывался Рубцовъ и какова была его жизненная обстановка? 

		— Нѣтъ, не знаю. 

		— То-то же и есть! Для того, чтобы составить вѣрное заключеніе о человѣкѣ, необходимо прослѣдить его жизнь. Рубцовъ воспитывался въ закрытомъ заведеніи, гдѣ въ его время розги и потасовки играли главную роль, а шагистика стояла на первомъ планѣ; поступилъ онъ во флотскую службу и прослужилъ въ ней десять лѣтъ, а во флотѣ, въ былыя времена, тотъ офицеръ считался молодцомъ, кто непечатными словами бранился да, за недотянутый до мѣста гитовъ, или пропущенный рифъ сезень, по полусотнѣ линьковъ матросамъ отсчитывалъ. А знаешь ли ты, что прислуга Рубцова любитъ его и за тридевять земель переѣзжаетъ съ нимъ? говорилъ Калачевъ. 

		— Русскій человѣкъ непамятозлобенъ... ввернулъ словечко Швановъ. 

		— Осуждать и дѣлать рѣзкіе приговоры мы мастера! насъ внѣшность поражаетъ, а до сути добратъся не умѣемъ — раскидывать мозгами не привыкли, продолжалъ Калачевъ. 

		Каринскій замолчалъ, сознавая справедливость словъ Калачева. 

		— Оглянись-ка на себя, Каринскій, что ты былъ до пріѣзда твоего къ Рубцову? — слякоть! а пожилъ у него два года, и изъ тебя человѣкъ вышелъ. Побольше бы хоть такихъ, какъ Рубцовъ, было на свѣтѣ и жилось

		====page==== 187 

		бы легче. Совершенства нѣтъ нигдѣ. Оттого-то и разладъ между старымъ и молодымъ людомъ, что снисходительности съ обѣихъ сторонъ мало: схватятъ одну черту и по ней мнѣніе о человѣкѣ составляютъ. Посмотрись въ зеркало да взгляни на своихъ товарищей — уродовъ между вами нѣтъ, но и не красавцы же вы: лицо у тебя смазливое, да кругловато — на луну смахиваетъ, у Раткова наружность выразительная, да косъ, Гусевъ недуренъ, да изъ подлобья смотритъ, Іонсонъ всѣмъ бы хорошъ, да сутуловатъ и ступни у Собакевича занялъ, Эмоновскій — такъ себѣ, да волосы, какъ у ежа, торчатъ... 

		— Батюшки! и до меня добирается! закричалъ Швановъ и спрятался за Костю. 

		— Швановъ — кралечка писанная, да одно жаль: носомъ подгулялъ, добавилъ Калачевъ. 

		Всѣ разразились громкимъ хохотомъ. 

		— Не слушаю, не слушаю! кричалъ Швановъ, поднимаясь изъ за Кости и заты кая себѣ уши.

		— Носомъ подгулялъ, носомъ подгулялъ! кричали ему въ уши Костя и Борзиковъ. 

		— Ужъ этотъ мнѣ носъ! и зачѣмъ у меня такой большой носъ? комически вздыхая, восклицалъ Швановъ.

		— Прекрасному полу будешь нравиться, утѣшалъ его Костя.

		— Настасья Петровна, хорошъ мой носъ? присталъ къ Настѣ Швановъ.

		— Очень, отвѣтила та и расхохоталась.

		— Вы смѣетесь, я вамъ не вѣрю. Я лучше спрошу Прасковью Лукинишну.

		— Идетъ! Спросимъ Прасковью Лукинишну, кричалъ, всегда готовый на шалости, Борзиковъ.

		— Да вы перепугаете ее — она ужъ спать теперь ложится, уговаривалъ ихъ старикъ Грубинъ. 

		====page==== 188 

		

		— Ничего, папка, и я съ ними пойду! и Костя потащ илъ Шванова и Борзикова къ Лукинишнѣ.

		— Тише, тише, господа! не перепугать бы намъ и въ самомъ дѣлѣ старуху, уговаривалъ Швановъ Костю и Борзикова, входя во флигель, занимаемый старикомъ Трубинымъ и Лукинишной. 

		Лукинишна ложилась уже спать; услышавъ въ сѣняхъ шумъ, она взяла со стола свѣчу и пошла отворить дверь. 

		— Кто тамъ? 

		— Отвори, Лукинишна, это мы: Борзиковъ, Швановъ и я, слышался голосъ Кости. 

		— Не случилось ли чего, не пожаръ ли, упаси Господи?.. испуганно спрашивала старуха, впуская ихъ въ комнату. 

		— Успокойтесь, успокойтесь, Прасковья Лукинишна, не пожаръ, а пришли мы спросить васъ, каковъ у меня носъ — не правда ли, хорошъ? обратился къ ней Швановъ, взявъ у нея изъ рукъ свѣчу и поднося ее къ своему лицу.

		— Какой носъ? что ты, родной, угорѣлъ что ли, али бѣлены объѣлся?

		— Тутъ не въ угарѣ и не въ бѣленѣ дѣло, а въ моемъ носѣ, приставалъ Швановъ.

		Борзиковъ и Костя заливались смѣхомъ.

		— Лукинишна, голубушка, пойдемъ къ Михайлѣ Яковлевичу, уговаривалъ Костя Лукинишну.

		— Пойдемъ-те, Прасковья Лукинишна, пойдемъ-те! приставали къ ней Швановъ и Борзиковъ.

		— Людямъ спать пора, а они въ гости тащатъ, ворчала та.

		— Душечка, милая, царевна распрекрасная, пойдемъ къ Михайлѣ Яковлевичу! тарантилъ Костя, таща старуху за руку и цѣлуя ее. 

		

		====page==== 189

		

		— Да постой, Костюшка; дай хоть волосы пригладить да платокъ накинуть.

		Черезъ нѣсколько минутъ въ дверяхъ залы Калачева появилась Лукинишна, а изъ за спины ея выглядывали трое шалуновъ.

		Ратковъ, Эмоновскій, Каринскій и Гусевъ вскочили изъ за стола и бросились обнимать Лукинишну. Калачевъ и Настя тоже подошли въ старухѣ, поцѣловались съ ней и усадили ее къ столу. Іонсонъ поклонился и пожалъ ей руку.

		— Вотъ головорѣзы-то! вытащили таки тебя, Лукинишна, а ты, я думаю, уже и спать укладывалась, обратился къ ней старикъ Грубинъ.

		— Прибѣжали эти озорники, кричатъ про какой-то носъ, я въ толкъ себѣ ничего не возьму, а потомъ пристали, чтобы я сюда пришла.

		— А все таки вы, Прасковья Лукинишна, не отвѣтили, какой у меня носъ: хорошъ или дуренъ?

			„Быть и ли не 6ыть?“

		трагически пародировалъ Швановъ, à Іа Ольриджъ, стоя посреди комнаты съ двумя свѣчами въ рукахъ, извѣстный стихъ Шекспира.

		— Вотъ привязался-то! хорошъ, очень хорошъ, съ горбикомъ, да важный такой — большой! Подойди ко мнѣ, родной, я тебя поцѣлую, и Лукинишна поцѣловала Шванова. — 

		Если Прасковья Лукинишна похвалила, такъ молоденькимъ и подавно понравится, успокоился Швановъ и сѣлъ на мѣсто.

		— А чаю выпьете, Прасковья Лукинишна? спросила старуху Настя.

		— Выпью, родная, только въ прикусочку, отвѣтила та, и Настя подала ей чашку чаю. 

		

		====page==== 190 

		

		— Завтра воскресенье, а въ понедѣльникъ — табельный день, — чтожъ мы будемъ дѣлать въ эти два дня? спрашивалъ своихъ товарищей глубокомысленный Іонсонъ.

		— Завтра послѣ обѣда приходите, господа, ко мнѣ, на опыты: будемъ добывать водородный газъ, приглашалъ Гусевъ.

		— Ладно! отвѣтили гимназисты и Борзиковъ.

		— À вы, Михайло Яковлевичъ, будете? обратился къ Калачеву Гусевъ.

		— Приду, только не раньше пяти часовъ, — я вѣдь люблю послѣ обѣда всхрапнуть часокъ, отвѣтилъ тотъ.

		— Настасья Петровна! и вы приходите, приглашалъ ее Гусевъ.

		— Хорошо! согласилась та.

		— Послѣ завтра утромъ пойдемъ въ больницу, — докторъ Вакуловичъ мнѣ сказывалъ, что будетъ анатомировать скоропостижно умершаго, — а вечеромъ приходите къ Рубцову — онъ новый нумеръ „современника“ получилъ, предложилъ проживавшій у Рубцова Каринскій.

		Согласились и на предложеніе Каринскаго.

		— Ахъ, вы грѣховодники этакіе! идутъ глазѣть, какъ человѣка потрошить будутъ. Вотъ молодежь-то нынѣшняя какова, ну, ужъ молодежь! да и ты, батюшка. Михайло Яковлевичъ, хорошъ — туда же лѣзешь: чортъ съ младенцемъ связался! ворчала Лукинишна и возбудила общій смѣхъ.

		— Ды мы еще и Кузьму Кузьмича потащимъ съ собою, отвѣтилъ ей Калачевъ.

		— Пойдешь съ нами, папка? пойдемъ! — весело будетъ, умныхъ рѣчей наслушаешься, уговаривалъ отца Костя.

		— Пожалуй къ Гусеву на опыты пойду, а отъ больницы ужъ увольте, не выдержу: дурно сдѣлается, какъ

		

		====page 191==== 

		

		человѣческую кровь увижу; я и въ молодоети-то не могъ ее видѣть.

		— Теперь ужъ поздно привыкать, почтенный Кузьма Кузьмичъ, коли съ молоду не привыкли; приходите же хоть вечеромъ, въ понедѣльникъ, къ Рубцову, сказалъ Грубину Калачевъ.

		— Къ Рубцову, Михайло Яковлевичъ, приду, непремѣнно приду, согласился Кузьма Кузьмичъ. — Охъ, хо, хо-хо! завертѣли, совсѣмъ завертѣли старика; а у него, моего батюшки, характера нѣтъ: та щутъ его туда и сюда — онъ и идетъ, родимый, ворчала Лукинишна.

		— А ты, Лукинишна, ухъ съ какимъ характеромъ! — спать ужъ укладывалась, да по милости этихъ вѣтрогоновъ сюда притащилась, улыбаясь отвѣтилъ ей Кузьма Кузьмичъ, нюхнувъ своего березинскаго.

		— Притащилась... притащилась... да отъ этихъ окаянныхъ, прости Господи, ни крестомъ, ни пестомъ не отдѣлаешься.

		— Грѣховодница вы, Прасковья Лукинишна, на старости лѣтъ окаянныхъ полюбили, шутилъ Швановъ.

		— Да, вѣдь окаянный-то всякіе виды принимаетъ, ворчала старуха. Въ комнату вошелъ Воропаевъ.

		— Кончилъ? обратился къ нему Калачевъ.

		— Да, отвѣтилъ тотъ и бросилъ на столъ довольно толстую тетрадь.

		— Послушаемъ, что ты нагородилъ, сказалъ Калачевъ.

		— Еще читать будете? полунощники вы этакіе! говорила Лукинишна, прощаясь со всѣми. А ты, батюшка, Кузьма Кузьмичъ, не ужъ-то еще останешься? обратилась она къ старику Грубину.

		У Кузьмы Кузьмича глаза уже слипались, но ему все

		

		====page==== 192

		

		таки хотѣлось послушать статью Воропаева, и онъ остался. 

		Послѣ ухода Лукиниіпны, Настя побѣжала къ Лизѣ, а Воропаевъ принялся за чтеніе своей статьи; вопросы разработываемые въ ней касались педагогіи и живо интересовали слушателей, возбуждая жаркіе споры. Дѣльныя замѣчанія, порою высказываемыя Калачевымъ, Ратковымъ, Швановымъ и Іонсономъ, заставляли Воропаева не разъ браться за карандашъ и дѣлать на поляхъ тетради отмѣтки, съ цѣлью, впослѣдствіи, дополнить или измѣнить.

		Кузьма Кузьмичъ сначала внимательно слушалъ чтеніе Воропаева, но, мало по малу, сонъ сталъ одолѣвать его и на половинѣ статьи онъ захрапѣлъ; чтобы не обезпокоить старика, всѣ тихо перешли въ другую комнату, служившую Калачеву кабинетомъ и спальней, и притворили ведущую изъ нея дверь въ залъ. Было за полночь, когда разошлись гимназисты и Борзиковъ. Кузьму Кузьмича Калачевъ уложилъ на свою кровать, а самъ легъ на диванѣ въ залѣ. Настя въ эту ночь не приходила домой: она чуть не до разсвѣта проговорила съ Лизой и Груней и осталась ночевать у нихъ.

		XXXIII.

		Въ то время, какъ Груня укрѣплялась физически и умственно и кругъ понятій ея дѣлался все шире и шире, Соня продолжала оставаться ребенкомъ: она выросла, но не набралась силы; формы тѣла ея пріобрѣли пріятную для глазъ округлость, но, вслѣдствіе слабости

		

		====page==== 193

		

		мускуловъ, были безжизненно мягки; движенія ея отличались граціозностію, но въ нихъ проявлялась не энергія, а скорѣе несвойственное молодости утомленіе, впрочемъ, очень нравившееся похотливой старости. Пожилой, вѣчно пыхтѣвшій товарищъ предсѣдателя, служившій подъ начальствомъ Любимова, смотрѣлъ на Соню, какъ жирный котъ на мышенка, и дѣлалъ уже разныя эволюціи, чтобы не увернулась отъ него вкусная добыча. Съ милою мордочкою, округлыми формами, говорившими о воспитаніи на крупичатой мукѣ, красиво извивающимся изъ пу-де-суа или барежа хвостикомъ, вѣчно веселый, шаловливый — онъ возбуждалъ аппетитъ во многихъ, особенно же въ толстѣйшемъ товарищѣ предсѣдателя, который заранѣе плотоядно облизывался, при одной мысли объ удовольствіи, когда хорошенькій мышенокъ запищитъ въ когтяхъ у него. Для полноты портрета необходимо добавить, что мышенокъ былъ глупъ не отъ природы, но отъ дурнаго, тепличнаго воспитанія, хотя и считался, въ кругу себѣ подобныхъ мышатъ, умнымъ, получившимъ блестящее свѣтское образованіе; что онъ, не говоря уже о кладовой, наполненной свиными окороками, разною дичью и битою домашнею живностью, куда водила его мать — пожилая, худая мышь, — полакомиться жизненными благами и посмотрѣть на свѣтъ Божій, едва проникавшій въ кладовую чрезъ узкое, слуховое окно, но даже и о подпольѣ, гдѣ родился, не составилъ себѣ никакого понятія; что, вслѣдствіе неиспорченности своей натуры, — какъ увѣряютъ нѣкоторые идеалисты, — не видѣлъ онъ дальше своего хорошенькаго носика и по наивности, доходившей до глупости, заигрывалъ съ первымъ, попадавшимся ему, котомъ и готовъ былъ броситься ему на шею. Но къ чему же мышенку ломать свою голову, разрѣшаятѣ, или другіе

		

		====page 194====

		

		вопросы, когда за него думаетъ пожилая, опытная по своему, мамаша его? гдѣ бъ онъ ни былъ — она ужъ тутъ, какъ тутъ на сторожѣ: слѣдитъ за каждымъ его шагомъ, каждымъ прыжкомъ и, конечно, не допуститъ его до какого нибудь промаха и вовремя предупредитъ объ опасности.

		Глупо восхищались наивнымъ мышенкомъ дражайшіе его родители и выжившая изъ ума старая крыса Miss Саксъ и млѣли отъ восторга, глаз.......я, влюбчивые коты: толстѣйшій товарищъ предсѣдателя, похотливые старички, и отличавшіеся безукоризненностію своего туалета и красотою прически и ногтей, нѣсколько свѣтскихъ юношей, безпечно проживающихъ нажитое ихъ предками состояніе; — такихъ юношей, къ счастію нашего времени, становится съ каждымъ годомъ все меньше и меньше.

		Въ числѣ лицъ, радушно принятыхъ въ домѣ Любимовыхъ, кромѣ толстѣйшаго товарища предсѣдателя и другихъ искателей руки Сони, были еще двое, пользовавш іеся особеннымъ расположеніемъ Андрея Семеновича и Татьяны Павловны: нигдѣ не служившій дворянинъ Владиміръ Петровичъ Рычковъ, братъ жены князя Скочилова, занимавшійся хозяйствомъ въ своемъ подгороднемъ, довольно значительномъ, по количеству земли, имѣніи, и недавно пріѣхавшій изъ Петербурга чиновникъ Ганшинъ. Оба были молоды: Рычковъ двадцати двухъ, Ганшинъ двадцати пяти лѣтъ, — талантливы, не дурны собою, и между тѣмъ нельзя себѣ представить болѣе рѣзкаго контраста, какой существовалъ между ними, начиная съ наружности, и характера и кончая родомъ занятій. Не высокаго роста, широкогрудый, крѣпко мускулистый, съ добродушно-умнымъ взглядомъ — Рычковъ выглядѣлъ добрымъ, смышленымъ русскимъ парнемъ. Обладая открытымъ, веселымъ характеромъ, онъ

		

		====page 195====

		

		былъ весьма впечатлителенъ и не рѣдко увлекался, но и въ самомъ увлеченіи не измѣнялъ своей доброй натурѣ и былъ благороденъ во всякомъ даже необдуманномъ поступкѣ. Въ дѣтствѣ онъ остался сиротой и воспитывался у своего родственника, князя Скочилова; лѣтъ двѣнадцати поступилъ въ гимназію, но ученье плохо шло ему въ голову — онъ шалилъ и лѣнился; наказанія, выпадавшія на его долю, не исправляли его. Просидѣвъ года три въ одномъ классѣ, онъ попросилъ Скочилова взять его изъ гимназіи и позволить заниматься въ деревнѣ хозяйствомъ; замѣтивъ въ Рычковѣ съ дѣтства склонность къ сельскому хозяйству, Скочиловъ охотно согласился на его просьбу и предоставилъ ему выборъ занятій. Рычковъ попалъ на настоящую свою дорогу: въ рабочую пору всходившее солнце заставало его уже на ногахъ; онъ самъ будилъ рабочихъ, неумѣлому налаживалъ соху или борону, указывалъ, какъ надобно жать или косить; залѣнятся рабочіе и схватитъ онъ самъ косу; крестьяне только плечами поводятъ да языкомъ прищелкиваютъ, смотря, какъ свѣжее сѣно или созрѣвшая рожь ровными пластами ложатся подъ косой Рычкова. — „Глядит-ко, ишь валитъ — прахъ его возьми, — словно взросъ въ крестьянствѣ,“ — говаривали про него мужики, снова принимаясь за работу. Въ зимнее время Рычковъ, въ качествѣ помощника винокура, дневалъ и ночевалъ на винокуренномъ заводѣ и въ три зимы такъ ознакомился съ этимъ дѣломъ, что за поясъ заткнулъ своего учителя; при перестройкѣ завода, онъ много помогъ Скочилову своими дѣльными замѣчаніями. — Сдѣлавшись совершеннолѣтнимъ, Рычковъ принялъ имѣніе и наш елъ его, благодаря честному управленію князя Скочилова, въ очень хорошомъ положеніи. Ласка, доброе слово и хорошій примѣръ въ лицѣ Скочиловыхъ

		

		====page 196====

		

		имѣли благое вліяніе на Рычкова: весело смотрѣлъ онъ на міръ Божій и въ кдкдомъ человѣкѣ видѣлъ своего ближняго, свое второе я. Занятый дѣлами по хозяйству, Рычковъ рѣдко бывалъ у Любимовыхъ, гдѣ появленіе его вмигъ оживляло общество; веселость Владиміра Петровича была заразительна: улыбалась Татьяна Павловна, сбрасывалъ съ себя обычную важность Андрей Семеновичъ, заигрывалъ румянецъ на щ екахъ Сони, прибѣгала въ гостиную, забывая свое незавидное положеніе, Груня, бравѣе смотрѣлъ Паша и даже апатичная Miss Саксъ, какъ будто одушевлялась и спускала петлю за петлей своего вязанья, увлеченная живою рѣчью Рычкова.

		Человѣкомъ другаго сорта былъ Ганшинъ: высокій, худой, съ рѣзкими, правильными чертами лица и серіозно, даже нѣсколько мрачно глядѣвшими изъ подъ черныхъ, соединенныхъ между собою бровей, карими глазами, онъ казался умною, дѣловою личностью, обладавшею сильной волей. Разговоръ его не блестѣлъ остроуміемъ, не увлекалъ слушателей, но приковывалъ ихъ вниманіе своею дѣльностью; съ мнѣніемъ его рѣдкій не соглашался; каждое сказанное имъ слово имѣло житейскій, практическій смыслъ. Всмотрѣвшись въ выраженіе лица Ганшина, человѣкъ наблюдательный заключилъ бы, что обстоятельства въ жизни закалили натуру его — и не ошибся бы.

		Отецъ Ганшина, выслужившійся изъ рядовыхъ до генеральскаго чина, былъ нрава крутаго, суроваго; отъ взгляда его блѣднѣла жена, забивалась въ уголъ дочь, приходили въ смущеніе подчиненные офицеры и тряслись поджилки у солдатъ командуемаго имъ полка. Было маленькому Ганшину шесть лѣтъ, когда врѣзалась въ его память грустная, семейная сцена: отуманенный за

		

		====page 197====

		

		что-то на жену гнѣвомъ, отецъ его схватилъ ее за косу, — маленькій Ганшинъ задрожалъ, бросился съ крикомъ къ отцу и остановилъ его руку — и эта рука опустилась на него; съ тѣхъ поръ онъ возненавидѣлъ отца и, при одномъ взглядѣ на него, ощущалъ такое же къ нему отвращеніе, какое возбуждала въ немъ дворовая цѣпная собака, разорвавш ая его любимую, комнатную собачку. — Отецъ Ганшина, желая сдѣлать изъ своего сына лихаго офицера, нерѣдко водилъ его на ученье, но не удалось ему увидѣть плоды своего воспитанія: онъ умеръ не задолго предъ тѣмъ, какъ рѣшилъ записать сына въ юнкера. Не проронилъ слезы на могилѣ своего отца Ганшинъ, — напротивъ онъ вздохнулъ вольнѣе, когда раздался глухой гулъ отъ брошенной на гробъ первой лопаты мерзлой земли... „Не будешь больше драться... успокоился... лежишь смирнехонько... хотѣлъ отдать меня въ военную — на зло же тебѣ пойду по статской“...*вертѣлось въ мозгу Ганш ина. — М ать Ганш ина, простая, необразованная козачка, обиды и побои, претерпѣваемые отъ мужа, вымѣщала въ свою очередь на дочери, умершей въ ранней юности. Такое невеселое дѣтство закалило Ганшина: онъ сталъ упрямъ, скрытенъ, золъ, настойчивъ и въ каждомъ человѣкѣ видѣлъ врага своего; съ такими качествами, при значительной дозѣ природнаго ума и трудолюбія, поступивъ, вопреки желанію покойнаго своего отца, въ статскую службу, Ганшинъ скоро составилъ себѣ карьеру; онъ не пренебрегалъ никакими средствами, считая всякое хорошимъ, лишь бы вело оно къ достиженію цѣли; собственное я во всѣхъ случаяхъ жизни стояло у него на первомъ планѣ и для него онъ готовъ былъ принести каждаго въ жертву. Впослѣдствіи встрѣча съ порядочными людьми нѣсколько сгладила внѣшнюю его суро

		

		====page 198====

		

		вость. Даже и въ наше время такимъ личностямъ, какъ Ганшинъ, хорошо еще живется на свѣтѣ: они достигаютъ богатства и почестей, оправдывая на себѣ пословицу: „за битаго двухъ не битыхъ даютъ.“ Подобные люди, при весьма счастливыхъ обстоятельствахъ, не рѣдко отуманиваютъ современниковъ шумихою своихъ громкихъ подвиговъ и незаслуженно, по глупости людской, даже иногда пользуются названіемъ лю дей. великихъ, благодѣтелей рода человѣческаго...

		Трудная задача предстояла Татьянѣ Павловнѣ — задача выбора мужа для ея взрослой малютки Сони. Татьяна Павловна была убѣждена, что если бы она подала кому нибудь малѣйшую надежду на успѣхъ въ искательствѣ руки ея дочери, то женихъ тотчасъ явился бы съ предложеніемъ, но она медлила. Соня была такъ молода, такъ неопытна, — невозможно же положиться на ея мнѣніе, — необходимо подумать за нее самой мамашѣ — и мамаша думаетъ дни и ночи ю важномъ вопросѣ, отъ котораго зависитъ счастіе дорогаго для нея существа, и предъ ея глазами, пыхтя, переваливается толстѣйшій товарищъ предсѣдателя, егозятъ пакостники — старички, рисуются съ лорнетомъ въ глазу свѣтскіе трутни — юноши, звонко распѣваетъ Рычковъ, ведетъ разумную рѣчь Ганшинъ... Засыпаетъ Татьяна Павловна — и во снѣ видитъ Рычкова и Ганшина; какъ кошмаръ они душатъ ее; просыпается — и опять Рычковъ и Ганшинъ передъ глазами... котораго же изъ нихъ?.. задаетъ себѣ вопросъ Татьяна Павловна. А Сонѣ снится предстоящій вечеръ у предводителя, новое платье, хорошенькая наколка, и глупая улыбка глупаго счастія не сходитъ съ ея лица... Маленькіе случаи въ жизни не рѣдко имѣютъ значительныя послѣдствія: справедливость этаго замѣчанія мы увидимъ въ одной изъ слѣдующихъ главъ.

		

		====page 199====

		

		XXXIV.

		Кому приходилось гулять въ саду, находившемся при домѣ, занимаемомъ Любимовыми, прежде, до переѣзда ихъ въ этотъ домъ, тотъ не узналъ бы сада въ описываемое мною время. Формалистъ Любимовъ наложилъ и на него свою руку: старые дубы вырубилъ, прорѣдилъ липовую аллею, выровнялъ въ линію и остригъ деревья, симметрически распланировалъ лужайки и цвѣтники, усыпалъ краснымъ пескомъ дорожки — и садъ потерялъ свою природную красоту: прежняя осмысленность взгляда и тѣнистость исчезли, и засмотрѣлъ садъ по дѣтски, напоминая собою игрушечный магазинъ съ миніатюрными картонными гренадерами, домиками, лошадками, собачками... уцѣлѣлъ, по какому-то случаю, нетронутымъ рукою Любимова одинъ только, росшій въ правой сторонѣ сада, старый ветеранъ — дубъ, стволъ котораго обвивала зеленая, желѣзная, рѣш етчатая скамья.

		— Eh bien, continuez, ma chère, проговорила Miss Саксъ сидѣвшей йодлѣ нея подъ дубомъ Сонѣ, полураскрывъ свои мутные, слипавшіеся отъ сна глаза.

		— Je veux m ettre ma confiance dans le Seigneur; quand même il me tuerait, je ne cesserais de me reposer sur lui! Je supporterai son indignation, parce que j ’ai péché contre lui, ju sq u ’à ce qu’il plaide m a cause et prononce son ju g em en t. 11 me fera voir la lumière et je contem plerai sa justice. Il me mène par un sentier que je ne connais pas. Les nuages et l’obscurité entourent son trône; mais le Seigneur est bon, et du milieu de la tempête, j ’entends cette voix: „c’est moi; n’ayez point de peur.“ J’enfonce sous les eaux d’un abime sans fond. La coupe est amère; mais le Père me l’a tendue; ne la boirai-je pas? Il en est ainsi, ô Père, parce que tu l’as jugé bon! продолжала

		

		====page 200====

		

		Соня машинально читать „Ida Мау,“ взглядывая по временамъ то на Miss Саксъ, то на заборъ сосѣдняго сада, откуда порою доносился до нея веселый говоръ знакомыхъ ей голосовъ.

		

		Тишина въ воздухѣ и послѣполуденный, легкій Іюньскій жаръ располагали старый организмъ Miss Саксъ къ дремотѣ; вязанье выпало изъ рукъ ея, голова склонилась на спинку волтеровскаго кресла, въ которомъ она сидѣла. Увидѣвъ, что Miss Саксъ заснула, Соня положила книгу на стоявшій передъ нею круглый столикъ, тихонько встала и, сдѣлавъ нѣсколько осторожныхъ ш аговъ, побѣжала на небольшую, возвышавшуюся въ концѣ сада площадку; облокотившись на заборъ, она стала смотрѣть въ сосѣдній садъ: на лужайкѣ, подъ тѣнью окружавшихъ ее березъ, Калачевъ о чемъ-то жарко разговаривалъ съ Груней и Костей. Взглянувъ на нихъ, Соня замѣтила, между деревьями, шедшаго къ нимъ Рычкова, и лицо ея вдругъ оживилось выступившимъ на немъ румянцемъ; она перекинулась до половины чрезъ заборъ и пристально смотрѣла на него. Русскій костюмъ, который любилъ носить Рычковъ, очень шелъ къ нему, не стѣсняя безъискуственно-ловкихъ его движеній. Вотъ онъ подходитъ ближе и ближе, слегка переваливаясь; завидѣли его Груня и Костя и побѣжали къ нему на встрѣчу.

		— Михайло Яковлевичъ, Михайло Яковлевичъ! Калачевъ обернулся и увидѣлъ Соню.

		— А, Софья Андреевна! Идите къ намъ, сказалъ онъ Сонѣ, подходя къ ней.

		— Но какъ же я соскочу? высоко!

		— Садитесь на заборъ и спускайте ноги на мои ладони, и Калачевъ подставилъ ей свои толстыя руки.

		Сонѣ весело и ловко было стоять на ладоняхъ Калачева,

		

		====page 201====

		

		которыми охватилъ онъ ея маленькія ноги; придерживаясь одною рукой за его голову, она кланялась подходившимъ къ нимъ Рычкову, Грунѣ и Костѣ.

		— Скачите! сказалъ ей Рычковъ и протянулъ руку; Соня прыгнула на землю.

		— Merci, Михайло Яковлевичъ! — А вы насъ совсѣмъ забыли, Владиміръ Петровичъ, обратилась она къ Рычкову, какъ-то особенно взглянувъ на него. 

		— Нельзя, Софья Андреевна: пора рабочая, хозяйскій глазъ въ полѣ нуженъ. Вечеромъ буду у васъ; еслибъ не надобно было повидаться съ однимъ купцомъ по нашимъ общимъ расчетамъ, то и сегодня не пріѣхалъ бы въ городъ, отвѣтилъ Рычковъ.

		— Какой вы прозаикъ! все у васъ дѣла, да расчеты... когда же вы кончите свои дѣла? и Соня слегка надула губы.

		— Никогда; всю жизнь буду трудиться.

		— Трудиться нужно, одной поэзіей сытъ не будешь: желудокъ пищи требуетъ, вмѣшался въ разговоръ Калачевъ.

		Груня и Костя переглянулись, посмотрѣвъ на Соню и взглядъ ихъ ясно говорилъ: „какой же ты ребенокъ еще Соня!“

		— У васъ, Михайло Яковлевичъ, вѣчно желудокъ на первомъ планѣ, сказала Соня.

		— Позвольте узнать, что же у васъ стоитъ на первомъ планѣ? спросилъ ее Калачевъ. Не привыкнувъ мыслить, она ничего не нашлась отвѣтить и только покраснѣла.

		— Что жъ мы стоимъ? пойдемъ-те гулять! поспѣшилъ Рычковъ выручить изъ смущенія Соню и подалъ ей руку. Когда они пошли по аллеѣ, Калачевъ долго смотрѣлъ вслѣдъ Сони. — „Эхъ воспитатели, воспитатели — горе!“

		

		====page 202====

		

		проворчалъ онъ, покачавъ головою, и опять усѣлся съ Груней и Костей на лужайку.

		— Удивляюсь, какое находитъ удовольствіе Груня въ обществѣ Калачева; она считаетъ его человѣкомъ замѣчательно умнымъ, а мнѣ онъ кажется очень простъ, — и Соня засмѣялась.

		— Многое, что очень просто, бываетъ очень умно. Груня не ошибается въ своемъ мнѣніи о Калачевѣ: человѣкъ онъ положительно разумный, съ честными убѣжденіями и, не смотря на свои пожилыя лѣта, мыслитъ такъ, какъ дай Богъ мыслить каждому изъ насъ молодыхъ.

		— Въ самомъ дѣлѣ? представьте — а я считала его такимъ простачкомъ, наивно замѣтила Соня.

		— Вы мало его знаете. — Я вижу его только у вашей сестры — моей maman онъ не нравится и не бываетъ у насъ.

		— Чѣмъ вы теперь занимаетесь? спросилъ Соню Рычковъ, желая прекратить непріятный разговоръ о крѣпко любимомъ имъ Калачевѣ.

		— Ничѣмъ. Въ прошломъ мѣсяцѣ мнѣ минуло шестнадцать лѣтъ и я кончила учиться; только изрѣдка несносная Miss Саксъ, по прежнему, еще заставляетъ меня читать что нибудь въ слухъ. Вѣдь меня съ пяти лѣтъ стали учить — кому жъ не надоѣстъ такъ долго учиться? теперь мнѣ противно смотрѣть на книгу. — А кто изъ насъ шибче бѣгаетъ? Побѣжимъ-те!

		— „Съ пяти лѣтъ усадить за книжку“... раздумывалъ Рычковъ, смотря на Соню, и лице его озарилось сочувствіемъ къ ней.

		— Что жъ вы задумались? Бѣгите! и Соня пустилась по аллеѣ; Рычковъ побѣжалъ за нею и, догнавъ на поворотѣ, схватилъ ее за талію.

		

		====page 203==== 

		

		— Какой вы ребенокъ, Софья Андреевна, — вамъ бы все бѣгать да играть!

		— А вы ужъ старикъ... ха, ха, ха!.. Вѣдь мы одни — отчего жъ и не побѣгать? вотъ, еслибъ кто нибудь изъ нашихъ знакомыхъ былъ, то я чинно гуляла бы съ вами.

		— Почему же при другихъ нельзя бѣгать?

		— Не принято: при другихъ нужно вести себя прилично, осторожно, расчитывать каждый свой шагъ.

		— Отчего же со мною можно бѣгать? спрашивалъ Соню Рычковъ, взявъ ее за руку.

		— Отчего? я и сама не знаю отчего, но мнѣ каж ется, что съ вами можно... голосъ Сони оборвался и рука ея задрожала въ рукѣ Рычкова.

		— Софья Андреевна, васъ барыня изволитъ спрашивать, раздался позади ихъ голосъ слуги.

		Соня вздрогнула и взглянула въ сторону своего сада: тамъ на площадкѣ сидѣли Татьяна Павловна и Miss Саксъ и зорко смотрѣли на нее.

		Рычковъ посмотрѣлъ вслѣдъ Сони и долго еще стоялъ на мѣстѣ, когда та уже скрылась.

		— Что вамъ такъ взгрустнулось, Владиміръ Петровичъ? спрашивалъ его подошедшій къ нему Калачевъ.

		Рычковъ молчалъ.

		— Жалко вамъ Соню? и мнѣ жалко, да ничего не подѣлаешь; а сама она не замѣчаетъ своего незавиднаго положенія. Привычка — вторая натура... человѣка аклиматизировать можно лучше всякаго животнаго.

		— Она можетъ еще перемѣниться... все будетъ зависѣть отъ того человѣка, кто сдѣлается ея мужемъ, отвѣтилъ Рычковъ.

		— Не увлекайтесь, Владиміръ Петровичъ! — не все, а многое... шестнадцатилѣтнее безобразное воспитаніе сдѣлало свое дѣло, на всю жизнь гнетомъ легло... совершенно

		

		====page 204====

		

		поправить нельзя, а нѣсколько улучшить можно и должно. Хорошо, если она попадетъ въ руки разумнаго, добраго, честнаго труженика, который будетъ снисходить къ ея свѣтскости, ея привычкамъ, ея крайней неразвитости и предоставитъ времени и собственному примѣру хоть нѣсколько переработать ее.

		Рычковъ еще крѣпче задумался... въ ушахъ его раздавался ненатуральный голосъ Сони, которымъ она сказала, что ей кажется, что съ нимъ можно бѣгать... въ рукѣ своей онъ чувствовалъ дрожавшую руку ея... и въ мозгу его промелькнула мысль, что такимъ именно мужемъ можетъ быть для Сони онъ — Рычковъ.

		

		XXXV.

		

		Вечеромъ пришелъ къ Любимовымъ Рычковъ и засталъ у нихъ Ганшина, о чемъ-то серіозно разговаривавшаго съ Татьяной Павловной, которая замѣтно была не въ духѣ и, сверхъ обыкновенія, довольно холодно приняла Рычкова. Въ тотъ день она была недовольна своими дѣтьми, увидѣвъ Соню въ саду Грубина и встрѣтивъ Пашу катающимся съ М-r Луи по рѣкѣ, въ лодкѣ подъ парусомъ. По поводу этого катанья, Татьяна Павловна и Андрей Семеновичъ, боявшіеся развитія въ Пашѣ страсти къ морской службѣ, долго и весьма серіозно выговаривали ему и его гувернеру, что и было причиною сильной головной боли Паши, заставившей его не выходить въ тотъ вечеръ изъ своей комнаты и лечь въ постель ранѣе обыкновеннаго. М-r Луи хладнокровно выслушалъ нотацію и тотчасъ же забылъ о ней. Сдѣлала замѣчаніе Татьяна Повловна и Miss Саксъ, но Сонѣ ничего не

		

		====page 205====

		

		сказала, за то, по временамъ, особенно зло поглядывала на Груню, вліянію которой на ея дочь она приписывала прогулку Сони въ саду у Грубина.

		Присутствіе Сони заставило Рычкова не замѣтить сдѣланнаго ему Любимовой холоднаго пріема; увлеченный мыслію, что, хоть въ нѣкоторой степени, можетъ составить счастіе ея дочери, онъ былъ особенно веселъ и не замѣчалъ никого кромѣ Сони. Перекинувшись нѣсколькими словами съ Татьяной Павловной и Ганш инымъ, онъ усѣлся возлѣ Сони и почти весь вечеръ не отходилъ отъ нея. Поведеніе Рычкова не укрылось отъ зоркаго взгляда Татьяны Павловны и Ганшина и на сколько нравилось оно одной, на столько же возбуждало неудовольствіе въ другомъ. Татьяна Павловна, замѣтивъ серіозное ухаживанье Рычкова за ея дочерью сдѣлалась по прежнему любезна съ нимъ, не забывая, впрочемъ, своимъ вниманіемъ и Ганшина.

		— Спойте что нибудь, Софья Андреевна, я давно не слыхалъ васъ, просилъ Соню Рычковъ.

		— Но что же вамъ спѣть? италіанскихъ арій вы не любите, а русскихъ романсовъ я не пою, отвѣтила та, кокетливо взглянувъ на него.

		— Зачѣмъ лгать Соня — ты вчера пѣла: „ты для меня душа и сила,“ сказала ей Груня.

		— Только одинъ этотъ романсъ, продолжала кокетничать Соня.

		— А „вѣтка,“ „соловей,“ „ты скоро меня позабудеш,“ продолжала уличать ее Груня.

		— Зачѣмъ же неправду говорить: пойдемъ-те въ залъ и спойте, и Рычковъ подалъ ей руку.

		— Вотъ италіанская музыка, а вотъ русская — выберите сами, и Соня подала Рычкову двѣ толстыя тетради. Рычковъ выбралъ „ты для меня душа и сила.“

		

		====page 206====

		

		Соня имѣла голосъ недурной и бойко играла на фортепіано, но въ пѣніи и въ игрѣ ея не было того увлеченія, той страстности, которыя однѣ только магически дѣйствуютъ на слушателя; не смотря однако на это, Рычковъ, подъ вліяніемъ зародившагося въ немъ чувства любви, нашелъ пѣніе Сони очень хорошимъ и выразительнымъ.

		— Теперь ваша очередь, сказала ему она и уступила стулъ.

		Рычковъ звучнымъ, страстнымъ голосомъ пропѣлъ: „хочешь что ли моя радость, хочешь что ли погулять?“ по временамъ взглядывая на Соню, которая то краснѣла, то блѣднѣла, то смотрѣла на Рычкова во всѣ свои хорошенькіе, большіе глаза, то кокетливо опускала ихъ. Рычковъ одушевлялся все больше и больше и подъ конецъ вечера такъ развеселился, что упросилъ Соню сыграть „камаринскую“ Глинки.

		Жгучіе звуки народнаго мотива электрически подѣйствовали на наэлектризованнаго уже и безъ того Рычкова и онъ, припѣвая „барыню,“ пустился отплясывать трепака. Соня и Груня заливались смѣхомъ, любуясь ловкостью Рычкова; М-r Луи вскочилъ со стула, — судорожное подергиванье его плечъ и частое переступанье съ ноги на ногу выдавали желаніе его тоже пуститься въ плясъ; — онъ еле-еле удерживался на мѣстѣ; — длинная Miss Саксъ положила на подоконникъ свое вязанье; вытянувъ свою тонкую и длинную шею, подавшись впередъ головой и всею фигурой, она казалась еще длиннѣе и представляла изъ себя и вопросительный и восклицательный знаки.

		Рычковъ, увлеченный энергическимп звуками „камаринской“ выдѣлывалъ такія удивительныя штуки, что невольно возбуждалъ удивленіе къ его ловкости въ зрителяхъ,

		

		====page 207====

		

		которыхъ было довольно: стукъ каблуковъ его вызвалъ въ залъ Татьяну Павловну и Ганшина; изъ глубины кабинета смотрѣли на него Андрей Семеновичъ, вице-губернаторъ и толстѣйшій товарищъ предсѣдателя. — Не берусь описывать, что перечувствовали Любимовы въ то короткое время, когда Рычковъ откалывалъ трепака. „Въ нашемъ домѣ и такъ забыться!“ безпрестанно вертѣлось у нихъ въ мозгу. — Ганшинъ замѣтилъ неудовольствіе, возбужденное въ Татьянѣ Павловнѣ одушевленною пляскою Рычкова, и — злорадствовалъ.

		Татьяна Павловна подозвала къ себѣ Соню, шепнула ей, что неприлично такъ громко смѣяться, и усадила ее возлѣ себя, такъ что Рычкову, послѣ трепака, удалось перекинуться съ Соней только двумя-тремя словами.

		Этотъ трепакъ рѣшилъ судьбу Сони.

		Дня черезъ три Рычковъ опять былъ у Любимовыхъ и, просидѣвъ у нихъ часа два, уѣхалъ, не видавшись съ Соней, — она не выходила изъ своей комнаты, по случаю мигрени, какъ объяснила Рычкову Татьяна Павловна, — потомъ опять какъ-то заѣхалъ онъ къ нимъ и опять не видѣлъ Сони; затѣмъ Рычковъ прекратилъ свои посѣщенія къ Любимовымъ и, преданный съ утра до вечера занятіямъ по хозяйству, скоро забылъ и думать о ней. За то расположеніе Андрея Семеновича и Татьяны Павловны удвоилось къ Ганшину и, спустя мѣсяцъ послѣ того вечера, на которомъ Рычковъ такъ ловко и увлекательно отплясывалъ трепака, Ганшинъ объявленъ былъ женихомъ Сони.

		

		====page 208====

		

		XXXVI.

		Сдѣлалась Соня Любимова — М-me Ганшиной. Шелъ медовой мѣсяцъ и почтенные родители были въ восторгѣ отъ своего зятя и задумали похвалиться имъ передъ своею теткой, прозябавшей верстахъ въ двухъ стахъ отъ того города, гдѣ жили они. Тетка Любимовыхъ, старая бездѣтная вдова, лѣтъ уже десять не выѣзжала изъ своей деревни, гдѣ ловко обкрадывали ее управляющій и прислуга. Груня радовалась предстоявшему отъѣзду Любимовыхъ и Ганшиныхъ и ждала съ нетерпѣніемъ, когда останется одна на цѣлый мѣсяцъ, заранѣе строя себѣ планы, какъ весело проведетъ это время, какъ часто будетъ видѣться съ Трубиными, Лукинишной, Калачевымъ, Воропаевымъ и Настей.

		Вечеромъ, дня за три до отъѣзда Любимовыхъ и Ганшиныхъ, Груня сидѣла въ своей комнатѣ и отпускала рубецъ у своего платья, которое сдѣлалось ей коротко.

		— Груня! роздался сзади ея знакомый голосъ; она обернулась и увидѣла Пашу: стоялъ онъ на порогѣ, прислонившись къ косяку двери, и поминутно оглядывался; по его смущенному выраженію лица и ненатуральной блѣдности замѣтно было, что чѣмъ-то онъ сильно встревоженъ. Что съ тобой, Паша? какъ ты блѣденъ! и Груня, бросивъ въ сторону работу, подошла къ нему.

		— Тише, насъ могутъ услышать...

		— Но что такое? — Груня, милая Груня! тебя хотятъ... и не договорилъ Паша и бросился на шею къ ней, зарыдавъ, какъ ребенокъ. — Перестань, Паша, разскажи, что съ тобой, отчего ты плачешь?..

		

		====page 209====

		

		Слезы облегчили страданія Паши; онъ проворно досталъ платокъ изъ кармана и отеръ ихъ.

		— Я сейчасъ слышалъ, какъ матушка говорила моему отцу, что надобно взять тебя съ собою и оставить у бабушки... тихо проговорилъ онъ, сжавъ руку Груни, и слезы опять заблестѣли на глазахъ его.

		Сообщенная Пашею непріятная новость поразила Груню своею неожиданностію; эта новость разбивала свѣтлыя ея надежды и она едва устояла на ногахъ; лице ея то блѣднѣло, то краснѣло; жилы на вискахъ вздулись отъ прилива крови и пульсъ бился, какъ у горячечнаго. Послышались чьи-то шаги и Паша, проговоривъ: „не выдай меня, Груня!“ юркнулъ, черезъ другую дверь, изъ комнаты.

		Груня, пошатываясь, перешла къ столу и хотѣла приняться за работу, но игла прыгала въ ея рукѣ, и она не могла сдѣлать ни одной стежки. „Жить или умереть?“ вертѣлось въ ея мозгу. Прозябаніе у выжившей изъ ума старухи, вдали отъ людей, которыхъ Груня любила и уважала равносильно было смерти, а ей хотѣлось жить, — она полна была силы и здоровья, она начинала понимать смыслъ въ жизни... Но что дѣлать, на что рѣшиться, какъ выйти изъ затруднительнаго положенія? Недолго колебалась Груня: умъ ея на столько былъ уже развитъ и силенъ, что требовалъ отъ нея самостоятельности, требовалъ не поддаваться самодурству ея родныхъ.

		— „Не поѣду, ни за что не поѣду!.. не позволю распоряжаться мною, какъ вещью. Убѣгу!..“ рѣшила она и, бросивъ работу, начала ходить по комнатѣ. „Убѣгу!“ вертѣлось въ ея мозгу; но тутъ являлся еще другой вопросъ: какъ исполнить задуманное, кто поможетъ ей 

		

		====page==== 210

		

		убѣжать? Свѣтлые образы друзей представлялись ея уму, она была увѣрена, что каждый изъ нихъ готовъ защитить ее; но гдѣ они — люди маленькіе — найдутъ средства вырвать ее изъ рукъ ея родныхъ, людей вліятельныхъ въ городѣ? Паша просилъ не выдавать его, — и какъ ни смѣшна казалась Грунѣ подобная боязнь, но она все таки не хотѣла, чтобы ему досталось, — значитъ открытый протестъ былъ невозможенъ, приходилось дѣйствовать тайно; но какъ убѣжать одной? Надобно было найти человѣка съ твердою волей, который не задумался бы протянуть ей руку помощи, съумѣлъ бы осуществить принятое ею рѣшеніе, — и она наш ла его...

		Часу въ первомъ дня, наканунѣ отъѣзда Любимовыхъ и Ганшиныхъ, Костя сказалъ отцу, что поѣдетъ, верстъ за десять въ деревню, къ одному изъ своихъ товарищей-гимназистовъ, и ушелъ изъ дома. Въ ту же ночь, часу въ двѣнадцатомъ, послышался сильный стукъ у воротъ дома Грубина, сильно переполошившій Лукинишну, Калачева и Настю; Кузьма же Кузьмичъ и Воропаевъ проспали до утра и не знали, кто и зачѣмъ приходилъ ночью.

		— Кто тутъ? ворчала Лукинишна, подходя къ вороротамъ; отворивъ калитку, она увидѣла Лизу и старика, швейцара Любимовыхъ.

		— Груня у васъ, Прасковья Лукинишна? спрашивали они въ голосъ старуху.

		— Нѣтъ, родные, — нѣтъ, а что случилось?

		— Нѣтъ ли ея у Насти? Настасья Петровна, Настасья Петровна! кричала Лиза, завидѣвъ Настю на крыльцѣ, гдѣ стояла та съ Калачевымъ.

		Настя и Лиза пошли другъ къ другу и встрѣтились на срединѣ двора; къ нимъ подошли Калачевъ, старикъ швейцаръ и Лукинишна.

		

		====page 211====

		

		— Не у васъ ли Груня, Настасья Петровна? спрашивала Настю Лиза.

		— Нѣтъ; вчера я цѣлый день ея не видѣла, отвѣтила та.

		— Боже мой! да куда же она дѣвалась, куда дѣвалась? испуганно обращалась Лиза ко всѣмъ, но никто не могъ дать ей отвѣта.

		— Пойдемъ-те ко мнѣ, да поговоримъ толкомъ — чтожъ мы на дворѣ стоимъ, — сказалъ Калачевъ, и всѣ пошли къ нему.

		— Разсказывайте Лизавета Егоровна; а вы вырости хотите? — ужъ лѣта не такія; садитесь-ка! — обратился Калачевъ къ швейцару. Тотъ сѣлъ поодаль.

		Всѣ съ нетерпѣніемъ ожидали узнать подробности о Грунѣ, но ошиблись въ расчетѣ, потому что Лиза сама ничего не знала о странномъ исчезновеніи Груни, и добились только отъ Лизы, что Груня была въ тотъ день сверхъ обыкновенія весела и очень любезна съ своею теткой. Послѣ обѣда Лиза видѣла ее шарившею что-то въ своемъ коммодѣ; когда Груня замѣтила Лизу, то поспѣшно затворила выдвинутый ящикъ, бросилась къ ней на шею и крѣпко, крѣпко поцѣловала.

		— Часовъ съ восьми вечера я не видѣла ея — продолжала Лиза, — и нисколько не безпокоилась, расчитывая, что она пошла къ вамъ; но прошелъ девятый, десятый, одиннадцатый часъ, а ея все нѣтъ, — вотъ почему я и пришла сюда. Надобно спросить Костю, не знаетъ ли онъ?

		— Гдѣ ему знать, родная: сегодня въ обѣдъ онъ уѣхалъ за десять верстъ, въ деревню, къ своему товарищу, простодушно отвѣтила Лукинишна. При этомъ извѣстіи всѣ невольно, значительно переглянулись.

		

		====page 212====

		

		— И Кости нѣтъ!.. ну, что нибудь не ладно... замѣтила Лиза.

		— Надобно доложить господамъ, пока они еще почивать не легли, рѣшилъ старикъ швейцаръ.

		— Подождемъ-те до утра, сказала ему Лиза.

		— Ждать, Лизавета Егоровна, не приходится; а можетъ она на себя руки наложила — тогда бѣды наживешь, отвѣтилъ швейцаръ.

		— Что ты, родной, какія страсти говоришь! Съ чего Грунюшкѣ на себя руки накладывать?... испуганно проговорила Лукинишна.

		— Житье-то ей у насъ было больно хорошее... проворчалъ швейцаръ.

		— À чтожъ — жила въ довольствѣ, говорила старуха.

		— Въ довольствѣ-то жить еще мало. Вотъ меня и кормятъ, и одѣваютъ, и жалованье хорошее платятъ, а не лежитъ душа къ господамъ, особливо къ Андрею Семеновичу; а причиною этому, что съ тобой слова не скажутъ, пройдутъ мимо — не взглянутъ: ты, дескать, червь; собакой наш его брата считаютъ; бросили кусокъ со стола, — ну, и будь доволенъ!.. А ты побрани, коли за дѣло, да иной разъ и поговори, какъ съ человѣкомъ, — ласковое слово живитъ человѣка. — Аграфена Васильевна ласковаго-то слова ни отъ Андрея Семеновича, ни отъ Татьяны Павловны, кажись, отродясь не слыхивала; ну, тоже и не безъ попрековъ случалось... разсуждалъ старикъ швейцаръ. Лиза и швейцаръ ушли, а Калачевъ, Настя и Лукинишна долго еще говорили о Грунѣ и Костѣ и терялись въ догадкахъ: куда она могла дѣваться?..

		

		 ====page 213==== 

		

		XXXVII.

		На другой день утромъ, старикъ Грубинъ всталъ, по обыкновенію, въ шесть часовъ; — Лукинишна же цѣлую ночь не спала и все придумывала, какъ объяснить Кузьмѣ Кузьмичу странное исчезновеніе Груни, и рѣшила, до поры до времени, не тревожить старика тѣмъ болѣе, что случай этотъ совпадалъ съ отъѣздомъ Кости въ деревню къ своему товарищу. „Авось, Богъ дастъ, Костюшка и не причастенъ этому дѣлу,“ утѣшала себя старуха.

		Въ восемь часовъ Кузьма Кузьмичъ, выходя изъ своей квартиры, чтобы идти въ палату, столкнулся въ дверяхъ съ частнымъ приставомъ, увидѣвъ котораго, Лукинишна чуть не обмерла со страха.

		Частный приставъ, старожилъ того города, гдѣ жилъ Грубинъ, былъ старый его знакомый; ему не хотѣлось сразу высказать Кузьмѣ Кузьмичу причину своего посѣщенія, зная, что эта причина должна сильно огорчить старика.

		— Здравствуйте Матвѣй Ѳедотычъ, — такъ звали пристава — здравствуйте! а я ужъ въ палату собрался, но ничего — полчасика и обождать можно. Милости прошу! и Кузьма Кузьмичъ ввелъ пристава въ комнату и усадилъ его.

		Приставъ началъ разговоръ издалека и долго не могъ рѣшиться высказать старику причину своего прихода; наконецъ спросилъ у него, гдѣ его сынъ.

		— Въ деревню уѣхалъ вчера къ одному товарищу, верстъ за десять, отвѣтилъ Кузьма Кузьмичъ, ничего не подозрѣвая.

		— Охъ, молодость, молодость! неопытна, шаловлива бываетъ... сказалъ приставъ. 

		

		====page 214==== 

		

		  Кузьма Кузьмичъ странно посмотрѣлъ на него и сталъ замѣчать, что тотъ хочетъ сказать ему что-то недоброе, но не рѣшается.

		— Кто молодъ не бывалъ, кто не шаливалъ, отвѣтилъ Кузьма Кузьмичъ. Лукинишна ни жива, ни мертва стояла въ дверяхъ, со страхомъ ожидая, что скажетъ приставъ.

		— Шалость шалости рознь. Вотъ вашъ сынокъ, Кузьма Кузьмичъ, кажется, и хорошій мальчикъ, а...

		— А что такое? испуганно спросилъ пристава Кузьма Кузьмичъ.

		— Дѣло-то скверное! Какое же дѣло, Матвѣй Ѳедотычъ, какое же дѣло? поблѣднѣвъ, приставалъ къ нему Грубинъ.

		— Вы, почтеннѣйшій Кузьма Кузьмичъ, преждевременно не огорчайтесь, оно можетъ и ничего...

		— Да чтожъ такое? я въ толкъ не возьму, что вы, Матвѣй Ѳедотычъ, сказать хотите?..

		— Оно можетъ и пустяки, а только подозрѣніе есть...

		— Какое подозрѣніе?.. дрожащимъ голосомъ, спрашивалъ Кузьма Кузьмичъ пристава.

		— Не пугайтесь, Кузьма Кузьмичъ, а дѣло вотъ какое... и приставъ опять замялся.

		— Разсказывайте, Матвѣй Ѳедотычъ, разсказывайте — ради Бога не томите! приставалъ къ нему Кузьма Кузьмичъ.

		— У его пр—ва, Андрея Семеновича, убѣжала племянница.

		— Груня убѣжала? вскрикнулъ Грубинъ.

		— Да-съ, почтеннѣйшій Кузьма Кузьмичъ, убѣжала, или утопилась, кто ее знаетъ; а отчего она выкинула такую штуку тоже неизвѣстно; вчера же вечеромъ, часу въ девятомъ, видѣли ее съ вашимъ сыномъ, — они 

		

		====page 215==== 

		

		подошли къ рѣкѣ, перешли черезъ лавы и направились въ городской садъ; потомъ встрѣтилъ вашего сына одинъ чиновникъ ужъ за городомъ, и шелъ ваш ъ сынъ съ какимъ-то молоденькимъ гимназистомъ; надобно полагать, что племянница его пр—ва, Андрея Семеновича, переодѣлась въ гимназическую форму, чтобы ея не узнали. Х отя послѣднее обстоятельство только и предположеніе, но — довольно вѣроятное.

		У Кузьмы Кузьмича заныло сердце и потемнѣло въ. глазахъ; онъ не могъ выговоритъ ни слова и только не милосердо заталкивалъ себѣ въ носъ огромныя щепоти березинскаго.

		— Успокойтесь, почтеннѣйшій Кузьма Кузьмичъ, Богъ дастъ все пустяками кончится. Если вашъ сынокъ воротится, то представьте его въ полицію для допроса, — и приставъ, пожавъ холодную руку Грубина, ушелъ.

		Кузьма Кузьмичъ долго еще не могъ прійти въ себя отъ постигшаго его неожиданнаго удара.

		Лукинишна стояла возлѣ него и горько всхлипывала.

		Вошли Калачевъ и Настя.

		Настя бросилась къ Грубину; наконецъ слезы выступили на глазахъ старика и онъ зарыдалъ, какъ ребенокъ... рыданія его сливались съ рѣзкимъ всхлипываніемъ Лукинишны и сдержаннымъ плачемъ Насти.

		Калачева передернуло при этой сценѣ: онъ то подходилъ къ окну, то начиналъ шагать изъ угла въ уголъ, то останавливался на минуту посреди комнаты, взглядывая на Кузьму Кузьмича и Лукинишну; въ немъ, по видимому, тоже закрадывалось сомнѣніе въ честности Кости и это мучило его. „Неужели я ошибся въ Костѣ, неужели онъ способенъ на низость?..“ думалъ Калачевъ.

		— Настасья Петровна, помните, вы мнѣ сказывали, 

		

		====page 216==== 

		

		  что видѣли Костю выходившимъ изъ одного дома?.. обратился онъ съ неожиданнымъ вопросомъ къ Настѣ.

		— Видѣла, отвѣтила та.

		— Точно видѣли? переспросилъ онъ ее.

		— Дѣйствительно видѣла, вновь повторила Настя. Калачевъ немного подумалъ и лицо его вдругъ оживилось, прежняя увѣренность въ благородствѣ Кости возвратилась къ нему снова. „Физика удовлетворялась, умъ здоровый, убѣжденія честныя... подлости не сдѣ лаетъ...“ мысленно рѣшилъ Калачевъ.

		— Полно вамъ, Кузьма Кузьмичъ, слюнки распускать: подлецомъ вашъ сынъ не былъ и никогда не будетъ! Да вотъ и самъ онъ!

		На порогѣ стоялъ Костя; взлянувъ на отца и Лукинишну, онъ замѣтилъ, что имъ уже многое извѣстно. Подойдя къ коммоду и бросивъ фуражку, онъ облокотился на него. Ноги у Кости нѣсколько дрожали и по лицу его замѣтно было, что онъ не спалъ цѣлую ночь на пролетъ.

		— Минуты три длилось молчаніе.

		— Костюшка... наконецъ тихо проговорилъ Кузьма Кузьмичъ.

		— Здравствуй, папка, сказалъ Костя и повернулъ голову въ сторону, гдѣ стоялъ Калачевъ, чтобъ не видѣть страдальческаго взгляда своего отца.

		— Гдѣ ты былъ, Костюшка?.. опять обратился къ сыну Кузьма Кузьмичъ.

		— У Салова въ деревнѣ, отвѣтилъ Костя, смотря внизъ.

		Калачевъ наблюдалъ за Костей и ясно видѣлъ, что тотъ лжетъ, но причину лжи онъ еще не могъ разгадать.

		— У Андрея Семеновича ушла Груня... началъ Кузьма Кузьмичъ — и остановился. 

		

		====page 217====

		

		  — Такъ чтожъ, что ушла — вѣрно не захотѣлось жить у нихъ, довольно спокойно отвѣтилъ Костя.

		— Сейчасъ частный приставъ Матвѣй Ѳедотычъ былъ и говоритъ, что вчера вечеромъ видѣли тебя съ ней за городомъ, продолжалъ Кузьма Кузьмичъ.

		— Можетъ быть и видѣли, также хладнокровно отвѣтилъ Костя.

		— Но гдѣ же теперь Груня?..

		— Не знаю...

		— Какъ же не знаешь Костюшка, вѣдь ты вчера съ ней былъ?..

		— Не знаю, опять отвѣтилъ Костя.

		— Тебя... въ полицію велѣно привести... дрожащимъ голосомъ проговорилъ Кузьма Кузьмичъ.

		— Чтожъ — пойду!

		— Какъ-же ты полицмейстеру скажешь, когда свидѣтели покажутъ, что видѣли тебя съ Груней?...

		— Скажу, что не знаю, гдѣ она, отвѣтилъ Костя.

		— Грѣхъ тебѣ будетъ, Костюшка, если ты что недоброе сдѣлалъ; убьешь ты старика отца... и Кузьма Кузьмичъ отеръ платкомъ навернувшіяся на глаза слезы.

		— Папка! помнишь, когда я былъ еще ребенкомъ, ты меня прибилъ за то, что я, весь въ мукѣ, наткнулся на тебя, выбѣжавъ изъ мелочной лавки?

		— Помню.

		— Виноватъ я тогда былъ или нѣтъ?

		— Нѣтъ, Костюшка, нѣтъ.

		— Теперь скажу тебѣ одно: подлости я не сдѣлалъ; больше меня не спрашивай; отвѣтъ будетъ у меня одинъ: „не знаю!“.

		„Малый съ характеромъ; на такого положиться можно: жилы тяни — не выдастъ!..“ думалъ Калачевъ, смотря на Костю, во взглядѣ котораго выражалась энергія и сила воли. 

		

		====page 218==== 

		

		 — Надобно, Костюпіка, въ полицію идти... требуютъ... нерѣшительно проговорилъ Кузьма Кузьмичъ.

		— Надобно — такъ пойдемъ, довольно спокойно отвѣтилъ Костя.

		— Побудьте дома, Кузьма Кузьмичъ, да успокойтесь, а я пойду съ Костей, вызвался Калачевъ.

		— Спасибо вамъ, Михайло Яковлевичъ, спасибо... такъ вы съ нимъ сходите, а я ужъ дома останусь; сердце-то родительское не выдержитъ: пожалуй еще расплачусь въ полиціи... сказалъ Кузьма Кузьмичъ и, перекрестивъ и поцѣловавъ сына, отпустилъ его съ Калачевымъ.

		Лукинишна догнала Костю у калитки и, горько всхлипывая, крѣпко обняла его.

		Во время дороги Калачевъ не распрашивалъ Костю; онъ былъ увѣренъ въ честности его постука — этого для Калачева было достаточно.

		Придя въ полицію они не застали полицмейстера. Калачеву нужно было идти въ гимназію и онъ оставилъ тамъ Костю, а самъ ушелъ; часу въ третьемъ, послѣ классовъ, опять зашелъ онъ въ полицію и узнавъ, что Костю посадили „за клинъ“, бросился к ъ Тарасенкову и просилъ его принять участіе въ Костѣ. Тарасенковъ, не зная еще, на сколько виноватъ въ случившейся исторіи Костя, накинулся на Калачева, обвиняя его въ дурномъ вліяніи на Грубина и на другихъ гимназистовъ и обѣщаясь довести объ этомъ до свѣдѣнія попечителя. Калачевъ хладнокровно выслушалъ разглагольствованія Тарасенкова, не находя нужнымъ защищ аться передъ человѣкомъ, къ которому не чувствовалъ ни малѣйшаго уваженія.

		Несмотря, однакожъ, на гнѣвъ свой, Тарасенковъ поѣхалъ къ полицмейстеру и Костя былъ выпущенъ изъ подъ ареста и сданъ на поруки Калачеву. Дѣло было 

		

		====page 219====

		

		передано судебному слѣдователю. Вѣсть о странномъ исчезновеніи Груни скоро облетѣла городъ, съ разными добавленіями. Странница Гликерія, вечеромъ въ тотъ день, разсказывала своей благодѣтельницѣ, Аннѣ И вановнѣ Бахрѣевой, что Костя, какъ доподлинно ей извѣстно, съ полгода уже находился въ связи съ Груней и что та, почувствовавъ себя беременной, отъ стыда утопилась въ мельничной запрудѣ; при этомъ Гликерія добавила, что сама видѣла, какъ Груня бросилась въ воду, какъ нѣсколько минутъ держалась на водѣ, а потомъ, какъ платье намокло, — такъ ключомъ и пошла ко дну. Этотъ разсказъ, съ нѣкоторыми варіаціями, Гликерія повторила и другимъ своимъ благодѣтельницамъ — и пошла молва по городу, что Груня утопилась; вслѣдствіе чего, но распоряженію администратора, спустили мельничную запруду, искали тѣло Груни и баграми и неводомъ, но нигдѣ не нашли его.

		XXXVIII.

		Для Любимовыхъ происшедшая въ ихъ домѣ исторія была неожиданнымъ ударомъ; они догадывались, что Груня узнала о желаніи ихъ взять ее съ собою въ деревню къ теткѣ и оставить тамъ и что это было причиною ея побѣга, но не знали, кто могъ предупредить Груню о ихъ замыслѣ. Для самолюбія Любимовыхъ было невыносимо служить предметомъ вниманія всего города въ такой двусмысленной исторіи, и они проклинали день, въ который пріютили у себя сироту.

		— Во всемъ виновата Лиза; черезъ нее познакомилась

		

		====page 220====

		

		Груня съ нашими мерзкими сосѣдями и — вотъ до чего довело ее это знакомство! Я не могу видѣть Лизу и сегодня же откажу ей. Намъ оставаться здѣсь нельзя: на насъ пальцами будутъ указывать; необходимо уѣхать отсюда. Просись, André, въ Петербургъ, пріищи тамъ мѣсто и для нашего зятя, будемъ жить съ нимъ вмѣстѣ. Пашу опредѣли въ департаментъ; у тебя много знакомыхъ въ столицѣ, людей вліятельныхъ — для тебя сдѣлаютъ. Въ гимназіи я ему не позволю оставаться; послѣ безнравственнаго поступка дряннаго мальчишки Грубина — поступка, служащаго укоромъ всему заведенію, — каждая порядочная мать должна позаботиться удалить своего сына *отъ подобныхъ дурныхъ примѣровъ, говорила мужу Татьяна Павловна.

		Андрей Семеновичъ, сильный въ дѣлахъ, совершавшихся по заведенному порядку, при настоящемъ случаѣ окончательно растерялся; побѣгъ Груни выходилъ изъ ряда обыкновенныхъ вещей; послѣ этого — какъ называли въ городѣ — скандала Любимовъ похожъ былъ на ошпареннаго пѣтуха; съ радостію ухватился онъ за предложеніе жены и въ тотъ же день написалъ къ одному изъ своихъ пріятелей въ министерствѣ, чтобы тотъ похлопоталъ о его переводѣ.

		Черезъ недѣлю Груня явилась; гдѣ она пробыла все это время, кромѣ Кости и нѣсколькихъ его товарищейпріятелей, никто не зналъ. Дѣло у судебнаго слѣдователя, по желанію Любимовыхъ, прекратилось. Не смотря на увѣщанія Татьяны Павловны, чтобы Груня, по прежнему, жила у ней, та не переступала уже за порогъ дома Любимовыхъ и помѣстилась у Насти, у которой наш ла себѣ пріютъ и Лиза.

		Скочилова и жена одного изъ крупныхъ губернскихъ чиновниковъ, Елизавета Викентьевна Мазуревская, — 

		

		====page 221====

		

		женщина порядочная, чуждая вздорныхъ предразсудковъ, приняли живое участіе въ судьбѣ Груни и, благодаря этому участію, не смотря на полное противодѣйствіе со стороны педантовъ — педагоговъ Тарасенкова, Чулочина и родителей дѣвочекъ, поступившихъ въ только что открытую въ то время женскую гимназію, считавшихъ позоромъ для своихъ дрессированныхъ дѣтей обучаться вмѣстѣ съ Груней, — она принята была въ гимназію и вскорѣ сдѣлалась одною изъ первыхъ ученицъ.

		Послѣ участія Кости въ побѣгѣ Груни, Чулочинъ и большая часть остальныхъ педагоговъ стали систематически допекать Костю и его пріятелей-товариіцей. Чтобы ни сдѣлалось въ гимназіи — зачинщикомъ всякой исторіи непремѣнно считали Костю. Въ одно утро, на фонарныхъ столбахъ, появился пасквиль, въ которомъ говорилось, что открылось мѣсто преподавателя исторіи ігчто желающіе занять это мѣсто могутъ справиться о цѣнѣ у Тарасенкова, квартирующаго тамъ-то. Тарасенковъ и въ этой продѣлкѣ тоже заподозрилъ Костю; онъ не могъ понять, что тотъ на столько былъ благороденъ, что не позволилъ бы себѣ изъ за угла бросать грязью въ своихъ наставнйковъ; участіе, принятое имъ въ побѣгѣ Груни, Тарасенковъ считалъ преступленіемъ; не доискиваясь причины его поступка, онъ не хотѣлъ и не умѣлъ уяснить себѣ и разсмотрѣть со всѣхъ сторонъ совершившійся фактъ. Человѣкъ дурной видитъ во всѣхъ и во всемъ скорѣе дурное, чѣмъ хорошее: Тарасенковъ былъ убѣжденъ въ сплетнѣ, пущенной въ ходъ странницею Гликеріей о черезъ чуръ, будто бы, близкихъ отношеніяхъ, установившихся между Костей и Груней, и старался всѣми мѣрами выжить Костю изъ гимназіи. Костя замѣтилъ это и рѣшился распрощаться съ своими тупоумными педагогами. 

		

		====page 222==== 

		

		 Выйдя изъ гимназіи, онъ, при помощи Калачева и Воропаева, сталъ готовиться къ поступленію въ университетъ; изъ физики и химіи занимался съ нимъ товарищъ его, Гусевъ. Въ полгода серіозныхъ съ ними занятій Костя успѣлъ гораздо болѣе, чѣмъ въ нѣсколько лѣтъ своего пребыванія въ гимназіи. Какъ ни тяжела была старику Грубину разлука съ сыномъ, но онъ не удерживалъ его.

		— Поѣзжай, поѣзжай Костюшка, — учиться надо! Тяжко мнѣ будетъ безъ тебя, но что дѣлать — такъ видно Богу угодно! Я тебѣ дорогу не загораживаю, поѣзжай!.. говорилъ онъ Костѣ, стараясь казаться спокойнымъ, но дрожащій голосъ и безпрестанное забиванье въ носъ березинскаго выдавали его смущеніе.

		XXXIX.

		Наканунѣ отъѣзда Кости, товарищи его гимназисты и Борзиковъ сдѣлали складчину и устроили вечеринку; наняли нумеръ въ гостинницѣ и каждый изъ нихъ притащилъ что нибудь съ собою: Кто сахару и чаю, кто сыру и сардинокъ, Эмоновскій захватилъ бутылку донскаго, Борзиковъ — бутылку наливки, а Швановъ — три фунта любимой имъ колбасы съ чеснокомъ.

		— Кто же будетъ нашей хозяйкой? Швановъ! тебя назвалъ Калачевъ кралечкой писанной, — разливай же намъ чай, обратился къ нему Ратковъ.

		— Не хочу, поелику сей трудъ нахожу непроизводительнымъ, смѣялся Швановъ. — Давайте, я васъ буду угощать, вызвался Каринскій.

		

		====page 223====

		

		— Значитъ и трудъ нумернаго, который ставилъ самоваръ и притащ илъ его сюда, тоже считаешь безполезно затраченнымъ? спросилъ ПІванова Гусевъ.

		— Во истину такъ, нашъ будущій Либихъ, отвѣтилъ Швановъ.

		— Конечно такъ, поддакнулъ своему авторитету Эмоновскій; если бы кто нибудь спросилъ его: почему такъ? — то Эмоновскій сталъ бы въ тупикъ: мозгъ его, вслѣдствіе неблагопріятныхъ семейныхъ и школьныхъ условій, долгое время находился въ ненормальномъ состояніи и туго привыкалъ къ самостоятельной дѣятельности.

		— Докажи Швановъ, процѣдилъ сквозь зубы Іонсонъ, передавая своимъ товарищамъ налитые стаканы съ чаемъ.

		— Трудъ нумернаго въ этомъ случаѣ оказывается не производительнымъ, поелику затраченъ на насъ — паразитовъ, не приносящихъ въ экономическомъ отношеніи никакой пользы, сказалъ Швановъ.

		— В развѣ мы не трудимся? — мы учимся, возразилъ Іонсонъ.

		— Сирѣчь, набираемся всякой премудрости, влагаемой въ наши головы учеными мужами: Тарасенковыми, Чулочиными, Тикониными, Гренковскими u tutti quanti, сказалъ Швановъ.

		— Трудимся-то мы мало: за исключеніемъ шестичасоваго, почти безполезнаго, высиживанья въ классѣ, занимаемся мы много — много еще три часа въ сутки, итого девять часовъ, а можно бы работать безубыточно для своихъ силъ, по крайней мѣрѣ, часовъ двѣнадцать, — значитъ три часа въ сутки мы у себя крадемъ, сказалъ Ратковъ.

		— Справедливо, но не въ отношеніи всѣхъ: вотъ Гусевъ занятъ не только двѣнадцать часовъ, а пожалуй

		

		====page 224====

		

		и больше, включая даваемые имъ частные уроки, замѣтилъ Іонсонъ.

		— А знаете ли, кто изъ насъ успѣлъ уже принести дѣйствительную пользу? обратился къ товарищамъ Ратковъ.

		— Кто? спросили его гимназисты.

		— Грубинъ, отвѣтилъ Ратковъ.

		— Какую же я принесъ пользу? спросилъ его Костя, уплетая съ чаемъ лежавшія на тарелкѣ, сдобныя булки.

		— А помогъ Грунѣ убѣжать отъ самодуровъ Любимовыхъ, — это, братъ, заслуга великая, сказалъ Ратковъ.

		— Заслуги я тутъ никакой не вижу: каждый честный человѣкъ поступилъ бы также на моемъ мѣстѣ; да одинъ я ничего и не сдѣлалъ бы, — вѣдь, вы же помогли мнѣ деньгами, отвѣтилъ Костя.

		— Дѣло не въ деньгахъ, а въ принадлежащей тебѣ иниціативѣ совершеннаго скандала, какъ выражается нашъ велемудрый мужъ Тарасенковъ, замѣтилъ Швановъ.

		— Хороши же наши наставники: повѣрили сплетнѣ, пущенной по городу, сказалъ Ратковъ.

		— На то они люди ученые, чтобы не понимать вещей обыкновенныхъ. Благообразный юноша, во цвѣтѣ силъ, уводитъ таковую же благообразную дѣвицу — ну, какъ не заподозрить? Во время молодости нашихъ педагоговъ, при подобномъ случаѣ, ужъ конечно бы того... сказалъ Швановъ.

		— Еще бы! поддакнулъ Эмоновскій.

		— Надулъ же тебя крестьянинъ, подрядившійся свезти Груню въ Москву: получилъ въ задатокъ десять рублей — да и былъ таковъ, обратился къ Костѣ Каринскій.

		— А вышло къ лучшему: не надуй онъ — и укатила бы Груня въ Москву, а тамъ и пришлось бы ей, чего добраго, сидѣть на пищѣ ев. Антонія; на крохи, которыя

		

		====page 225====

		

		мы сговорились высылать ей не очень разгулялась бы, да, пожалуй, и въ женскую гимназію не попала бы, отвѣтилъ Костя.

		— „Свѣтъ не безъ добрыхъ людей,“ — проповѣдуетъ намъ новую истину знаменитый драматургъ Львовъ, смѣялся Швановъ.

		— Попала бы въ гимназію или нѣтъ, а ужъ навѣрно не пропала бы: дѣвушка съ умомъ и характеромъ, сказалъ Ратковъ.

		— Силы въ ней много: — цѣлую недѣлю у Борзикова, подъ желѣзной крышей, на чердакѣ, въ самый зной пеклась, а вышла изъ западни — и какъ ни въ чемъ не бывало, сказалъ Швановъ.

		— Я дивился ей — точно каменная, сказалъ Борзиковъ.

		— Выпьемъ же здоровье Грубина и Груни! предложилъ тостъ Эмоновскій, откупоривъ бутылку донскаго.

		— Немножко рано, но ничего — выпьемъ! отозвались гимназисты и Борзиковъ и осушили налитые Эмоновскимъ бокалы.

		Закуска уже стояла на столѣ и молодежь принялась за нее; Швановъ въ особенности налегалъ на колбасу съ чеснокомъ. — Много толковали гимназисты о гимназіи и о будущей университетской жизни и строили планы, какъ устроятъ свою жизнь, по выходѣ изъ университета.

		— Давай намъ судьба побольше такихъ наставниковъ, какъ Калачевъ, сказалъ Костя. 

		— И такихъ отцовъ, какъ твой старче, сказалъ Швановъ. — За здоровье Михайла Яковлевича! провозгласилъ тостъ Костя.

		— И Кузьмы Кузьмича! добавилъ Швановъ.

		— Здоровье всѣхъ честныхъ тружениковъ! заключилъ Ратковъ — и бокалы были выпиты.

		

		====page 226====

		

		Въ одиннадцать часовъ гимназисты и Борзиковъ разошлись по домамъ, уговорившись на другой день собраться, чтобы проводить Костю.

		XL.

		Наконецъ Любимовъ дождался своего перевода: назначили его членомъ какой-то коммиссіи; но тутъ встрѣтилась новая бѣда для него и въ особенности для та кой нѣжной мамаши, какою была Татьяна Павловна. Они расчитывали, что переводъ ихъ зятя состоится одновременно съ переводомъ Андрея Семеновича, и обманулись въ своемъ ожиданіи; къ тому же и семейная жизнь Ганшиныхъ текла далеко не такъ мирно и согласно, какъ мечтали о ней Любимовы, на первыхъ порахъ супружества своихъ дѣтей.

		Ганшинъ женился по расчету. Татьяна Павловна, рѣшившись пристроить свою дочь за Ганшина, въ разговорѣ съ нимъ дала ему замѣтить, что за Соней двадцать пять тысячъ; Ганшинъ надѣялся кромѣ того и на протекцію въ лицѣ Любимова; но послѣ свадьбы двадцать пять тысячъ въ руки Ганш ина не попали: Татьяна Павловна положила деньги на имя дочери въ банкъ и билетъ держала у себя. — Любимовымъ хотѣлось, чтобы Ганшины жили съ ними, но зять рѣшительно отказался отъ такого черезъ-чуръ любезнаго предложенія, отговариваясь нежеланіемъ стѣснить ихъ. Татьяна Павловна уступила въ этомъ случаѣ зятю, взявъ съ него слово, что онъ и жена его каждый день будутъ обѣдать у нихъ. — Сначала Ганшинъ исполнялъ данное обѣщаніе и акуратно являлся съ женою къ обѣду, но, спустя нѣсколько

		

		====page 227====

		

		времени, онъ сталъ манкировать, что очень огорчало Любимовыхъ. Татьяна Павловна нерѣдко при Сонѣ высказывала свое неудовольствіе на зятя; Соня защ ищ ала мужа, говорила, что онъ занятъ и, придя изъ присутствія усталый, хочетъ отдохнуть и пообѣдать у себя дома, на свободѣ. — „По твоему мы стѣсняемъ твоего мужа; вотъ что значитъ выйти замужъ — и мать ужъ въ сторонѣ; прежде ты мнѣ вѣрила, mon ange, и соглашалась со мной, а теперь ты наш ла человѣка и умнѣе и лучше меня, на котораго мѣняешь твою мать, посвятившую тебѣ всю свою жизнь...“ и голосъ Татьяны Павловны дрожалъ. Такіе разговоры всегда оканчивались нѣжными объятіями матери и дочери; послѣ нихъ Соня возвращ алась домой не въ духѣ и какъ-то боязливо смотрѣла на мужа. Умный его разговоръ, серіозный взглядъ на жизнь и на семейныя обязанности, выраженіе карихъ, проницательныхъ его глазъ, въ которыхъ отражалась эгоистичность его характера, пугали Соню и не возбуждали въ ней ни любви, ни довѣрія къ нему; передъ ней мелькалъ обликъ другаго человѣка, съ темнорусыми, вьющимися волосами, добродушно-умнымъ взглядомъ, — человѣка, въ каждомъ поступкѣ котораго, въ каждомъ движеніи сказывалась любящая, честная натура, — и Соня легонько вздыхала...

		Заваленный кучею дѣловыхъ бумагъ, сидѣлъ Ганшинъ за письменнымъ столомъ, погруженный въ свою работу; къ крыльцу дома подъѣхала карета и черезъ нѣсколько минутъ Соня торопливо вошла въ кабинетъ мужа; тотъ обернулся, взглянулъ на жену и опять продолжалъ писать, по временамъ справляясь съ лежавшимъ подъ рукою у него, однимъ изъ томовъ свода законовъ.

		— Papa переведенъ, — сейчасъ получена телеграмма... нетвердымъ голосомъ проговорила Соня.

		

		====page 228====

		

		— На какое мѣсто? спросилъ ее мужъ, не отрываясь отъ работы.

		— Членомъ какой-то коммиссіи.

		— Въ архивъ сданъ, холодно замѣтилъ онъ.

		— А о твоемъ переводѣ еще ничего не слышно, грустно проговорила Соня.

		— Я мало о немъ и думаю: на какое нибудь мѣсто я не пойду, а начальника отдѣленія въ департаментѣ едва ли дадутъ; впрочемъ, можетъ быть Андрей Семенычъ лично и выхлопочетъ.

		Соня сѣла къ письменному столу возлѣ Ганшина, въ рукѣ котораго перо, по прежнему, бойко бѣгало по бумагѣ. — Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе. Соня взглядывала то на мужа, то на мелко исписанные имъ листы бумаги, то на кипу дѣлъ, лежащихъ на столѣ, — она видимо хотѣла поговорить съ сѣоимъ мужемъ, но не рѣшалась.

		Окончивъ работу, Ганшинъ вложилъ исписанные имъ листы въ лежавшее возлѣ него на столѣ дѣло, не многа отодвинулся отъ стола и закурилъ сигару.

		— Ты что-то, Соня, смотришь невесело; тебя огорчилъ переводъ papa? обратился онъ къ женѣ.

		— Очень, Пьеръ... какъ же мы останемся безъ нихъ? отвѣтила она и голосъ ея звучалъ грустно.

		— Но развѣ люди не живутъ въ разлукѣ съ родными?

		— Я никогда не разставалась съ maman и меня пугаетъ мысль, что я буду жить такъ далеко отъ нея.

		— Эта разлука будетъ тебѣ полезна.

		Соня пугливо взглянула на мужа.

		— Несмотря на замужство, ты все еще находишься подъ опекой своей maman, и эта опека губитъ твои молодыя силы. Нельзя весь свой вѣкъ жить чужимъ умомъ, — надобно же когда нибудь мыслить и своей головой!

		

		====page 229====

		

		— Я не понимаю тебя, Пьеръ, простодушно отвѣтила Соня.

		— Въ тебѣ нѣтъ ничего своего — все заимствованное, навѣянное: мысли, желанія, привычки — не твои, а твоей maman.

		— Но развѣ моя maman дурная женщина?

		— Пустая! отвѣтилъ Ганшинъ. Соня удивленно взглянула на мужа и встрѣтила серіозный взглядъ мрачно глядѣвшихъ глазъ его; этотъ взглядъ, казалось, пронизывалъ ее насквозь, и она отвернулась, чтобы скрыть свое смущеніе.

		— За что ты ея не любишь?... не много оправившись, спросила она мужа.

		— За то, что она выдрессировала изъ тебя свѣтскую куклу, за то, что она убила въ тебѣ всякую энергію... но время еще не ушло исправить ошибку... ты молода... нужно только освободиться изъ подъ ея вліянія, зажить самостоятельно — нужно поработать надъ собою и поработать много... сначала будетъ трудно, но потомъ привыкнешь...

		— Но я этого не могу сдѣлать!.. почти съ отчаяніемъ проговорила Соня, и въ этомъ простодушномъ отвѣтѣ высказалась вся дряблость ея характера.

		— Дѣлай, какъ знаешь, но если такъ будетъ продод- жаться, то я не ручаюсь, что...

		— Доканчивай, доканчивай!... говорила Соня, и голосъ ея рвался отъ подступавшихъ къ горлу слезъ.

		— Только умныя женщины не надоѣдаютъ!... рѣзко проговорилъ Ганшинъ и вышелъ изъ кабинета. Соня залилась горькими слезами; мужъ не пришелъ къ ней на помощь: онъ уѣхалъ изъ дома. Черезъ полчаса она сидѣла уже у своей нѣжной мамаши и разсказывала ей происшедшую размолвку съ мужемъ. Татьяна Павловна

		

		====page 230====

		

		оставила ее ночевать у себя и на другой день крупно поговорила съ своимъ зятемъ. Подобныя сцены повторялись нерѣдко въ семейной жизни Ганшиныхъ и все больше и больше отдаляли ихъ другъ отъ друга.

		Ганшинъ не безъ удовольствія думалъ объ отъѣздѣ Любимовыхъ въ Петербургъ, надѣясь, что разлука съ матерью благодѣтельно подѣйствуетъ на жену его, но ожиданія его не сбылись. Татьянѣ Павловнѣ, вздумалось уговорить свою дочь ѣхать съ ними и прожить у нихъ до перевода Ганшина въ Петербургъ. По поводу этой поѣздки Ганшинъ имѣлъ весьма рѣзкій разговоръ съ Любимовыми, и разыгралась между нимъ и его женою семейная драма, послѣдствіемъ которой были преждевременные роды Сони. Когда та оправилась отъ болѣзни, Татьяна Павловна обратилась къ зятю съ слѣдующими словами:

		— Для моей дочери, М-г Ганшинъ, нуженъ совѣтъ лучшаго акушера — иначе она никогда не будетъ имѣть дѣтей; надѣюсь, что хоть теперь вы будете на столько добры къ ней, что отпустите ее со мною...

		— Везите ее, куда хотите! холодно-зло отвѣтилъ Ганшинъ, и Соня уѣхала съ Любимовыми.

		XL1.

		Послѣ отъѣзда Кости, Груня каждый день по нѣскольку разъ забѣгала къ Кузьмѣ Кузьмичу; иногда просиживала она у него вечера, читая ему получаемыя Калачевымъ газеты; Калачевъ, Воропаевъ, Борзиковъ, Настя и Лиза тоже не забывали старика и Лукинишну. По полученіи письма отъ Кости, Грубинъ посылалъ за Груней и просилъ ее прочесть его.

		

		====page 231====

		

		— Хорошо читаетъ Грунюшка, очень хорошо, въ ея голосѣ что-то родное мнѣ слышится, говаривалъ онъ Лукинишнѣ.

		— Черезъ нее нашъ голубчикъ уѣхалъ, тихонько роптала Лукинишна.

		— Тяжко мнѣ безъ сыночка, охъ тяжко!.. дачто дѣлать. Лукинишна: Грунюшка въ томъ невиновна.

		— Благодареніе Богу, что такъ прошло, а могло бы и худымъ кончиться для Костюшки.

		— И Христосъ страдалъ, Лукинишна; не возроптала же его Святая Матерь, когда онъ на крестѣ распятъ былъ. Господь поучаетъ насъ любить и помогать ближнему. У Костюшки моего сердце доброе: послѣднимъ готовъ подѣлиться съ неимущимъ. Вотъ, Михайло Я ковлевичъ человѣкъ вѣдь умный, а и тотъ говоритъ, что изъ сыночка моего толкъ выйдетъ.

		— Другой бы на твоемъ мѣстѣ и на глаза къ себѣ не пускалъ Груни.

		— Всякіе люди бываютъ, съ дурнаго примѣръ не бери; да будто ты не любишь Грунюшки?

		— Да голубчикъ-то нашъ отъ насъ уѣхалъ... грустно повторяла Лукинишна.

		— Вотъ лѣто наступитъ и пріѣдетъ онъ на вакатъ къ намъ, — только бы деньжонокъ скопить ему на дорогу, утѣш алъ Лукинишну Грубинъ.

		— О деньгахъ не безпокойся: деньги будутъ... таинственно говорила Лукинишна.

		— Да откуда же ихъ взять?

		— Не твое ужъ дѣло, родной. На поѣздку Костюшки нужны были деньги, а вѣдь вотъ нашлись же.

		— И ума не приберу, гдѣ ты достала ихъ.

		— Съэкономничала, родной, съэкономничала, самодовольно улыбаясь, говорила Лукинишна.

		

		====page 232====

		

		Случалось нерѣдко и Кузьмѣ Кузьмичу роптать на судьбу, разлучившую его съ сыномъ, и тогда Лукинишна, въ свою очередь, утѣшала старика.

		Когда уѣзжалъ Костя, Скочиловы тоже пріѣхали проводить его и взяли съ Кузьмы Кузьмича и Груни слово —каждое воскресенье бывать у нихъ въ деревнѣ. — Акуратно въ десять часовъ утра, въ праздничные дни, коляска Скочиловыхъ стояла уже во дворѣ дома Грубина.

		Скочилову необходимъ былъ человѣкъ честный, знакомый съ юридическою практикою и который могъ бы вести счетоводство по конторѣ, — и онъ предложилъ Грубину поступить къ нему, съ содержаніемъ тысячи рублей въ годъ. Кузьма Кузьмичъ выслужилъ узаконенныя тридцать пять лѣтъ къ пенсіону и согласился на предложеніе Скочилова: вышелъ въ отставку съ пенсіономъ восьмидесяти пяти руб. въ годъ и сталъ заниматься въ его конторѣ. Съ двухсотъ пятидесяти рублей поднявшись на тысячу, онъ имѣлъ теперь возможность удѣлять сыну ужъ не десять рублей въ мѣсяцъ, какъ прежде, а до двадцати.

		— „Голенькій охъ, а за голенькимъ Богъ!“ вотъ мы и тысячку получаемъ, Лукинишна, — вѣдь это совѣтника жалованье! Теперь можно и Грунюшку перетащить къ намъ, весело говорилъ Лукинишнѣ Кузьма Кузьмичъ, отъ удовольствія забивая себѣ въ носъ огромную щепотку березинскаго.

		— Доброта ты моя, батюшка Кузьма Кузьмичъ, доброта... за то тебя вѣрно и Господь не оставляетъ, отвѣчала Лукинишна.

		На одной изъ главныхъ улицъ города *, въ двухъэтажномъ каменномъ домѣ, помѣщалась контора Скочилова, тутъ же находился и книжный магазинъ его, гдѣ вмѣстѣ съ книгами продавались разные канцелярскіе

		

		====page 233====

		

		припасы, музыкальные инструменты и ноты, масляныя и сухія краски, ружья и охотничьи принадлежности. Скочиловъ былъ посредникомъ между извѣстными иностранными торговыми домами и землевладѣльцами, по заказу и сбыту хозяйственныхъ машинъ и земледѣльческихъ орудій, и агентомъ разныхъ акціонерныхъ обществъ; въ конторѣ его скупались и продавались акціи и билеты государственнаго займа. Дѣло шло недурно, руководимое самимъ Скочиловымъ; много помогалъ ему также и Рычковъ. Съ каждымъ годомъ кругъ дѣйствій конторы увеличивался и упрочивался кредитъ ея въ обществѣ и между торговыми домами; честность Скочилова и акуратное выполненіе, принимаемыхъ имъ на себя, разныхъ обязательствъ и сдѣлокъ ручались за долговѣчность его фирмы.

		Кузьмѣ Кузьмичу нелегко было вести конторскіе счеты, и если бъ Груня не помогала ему, въ свободное отъ классныхъ занятій время, сводить итоги длинныхъ рядовъ цифръ и отписывать нѣкоторыя бумаги, то едва ли справился бы онъ съ своею обязанностію. Груня любила математику и въ ней она была первою ученицею въ классѣ; учителя нерѣдко удивлялись быстрому ея соображенію при рѣшеніи математическихъ задачъ; класть на счетахъ выучилъ ее Рычковъ и она скоро усвоила себѣ эту нетрудную механику. Сначала Кузьма Кузьмичъ находилъ кой-какія ошибки въ ея работѣ, но, время отъ времени, онѣ становились рѣже и, черезъ нѣсколько мѣсяцевъ своихъ занятій, Груня привыкла считать быстро и вѣрно. Скочиловъ и Рычковъ, бывая почти ежедневно въ конторѣ, нерѣдко останавливались у конторки, за которой Груня озабоченно щелкала на счетахъ и вписывала выкладки итоговъ въ бухгалтерскія книги. Въ одномъ изъ своихъ писемъ къ сыну Кузьма

		

		====page 234====

		

		Кузьмичъ написалъ ему о занятіяхъ Груни и, вскорѣ послѣ того, она получила отъ Кости отличные, выточенные имъ, щеты съ косточками изъ Яблоноваго дерева. Чтобы удобнѣе было Кузьмѣ Кузьмичу заниматься, Скочиловъ предоставилъ ему квартиру въ томъ же домѣ, гдѣ помѣщалась контора, смежно съ нею; Груня переѣхала отъ Насти къ Кузьмѣ Кузьмичу; въ занимаемомъ же имъ прежде флигелѣ собственнаго дома поселилась Лиза, открывшая вмѣстѣ съ Настей модный магазинъ. Борзиковъ смастерилъ для нихъ приличную вывѣску и собственноручно прибилъ свое произведеніе на воротахъ дома Грубина; на вывѣскѣ умильно глядѣла изящно одѣтая, въ огромномъ кринолинѣ дама, поражавшая необыкновеннымъ сходствомъ съ Татьяной Павловной: надъ головой ея золотыми буквами гласила надпись: „моды,“ а по сторонамъ въ два ряда нарисованы были наколки, шемизетки, рукавчики и воротнички. — Скочилова, узнавъ покороче Настю и Лизу, полюбила ихъ, постоянно дѣлала имъ для себя заказы и рекомендовала ихъ своимъ знакомымъ. Работы было вдоволь; хорошее содержаніе и ласковое обращеніе съ принимаемыми на выучку дѣвушками привлекло къ нимъ лучшихъ мастерицъ изъ другихъ магазиновъ. На первыхъ порахъ Лиза и Настя назначали ученицамъ очень небольшую заработную плату, но потомъ, съ увеличеніемъ средствъ магазина, прибавляли и жалованье; — впослѣдствіи же дѣло ихъ пошло такъ хорошо, что онѣ, кромѣ порядочнаго жалованья, въ состояніи уже были удѣлять окончившимъ ученье дѣвушкамъ, при выходѣ ихъ изъ магазина, отъ двадцати пяти до пятидесяти рублей каждой, смотря по пользѣ, принесенной ими магазину.

		

		====page 235====

		

		XLII.

		Слушая лекціи въ университетѣ, Грубинъ не забывалъ своего любимаго занятія: часто заходилъ онъ къ сыну Лукинишны, Петру Яковлевичу Ковалеву, оказавшемуся неглупымъ и трудолюбивымъ мастеровымъ, сбрасывалъ сюртукъ, подвязывалъ фартукъ и становился къ верстаку, или улаживался за токарнымъ станкомъ, и выдѣлывалъ, по лекалу, спинки и ручки дивановъ и креселъ и точилъ ножки къ нимъ, или пилястры къ кроватямъ. Петръ Яковлевичъ проживалъ подмастерьемъ въ одной изъ лучшихъ мебельныхъ мастерскихъ, и Грубинъ увидѣлъ тамъ превосходную столярную и рѣзную работу: легкость и нѣжность рисунка и отличное выполненіе восхищали его; въ особенности удивлялся онъ тонкой рѣзьбѣ по дереву, въ которой Ковалевъ былъ мастеромъ своего дѣла. Нерѣдко по часу стоялъ онъ передъ какой нибудь простенькой, уютной козеткой, буфетомъ, книжнымъ шкапомъ или замысловатымъ, съ потайными ящиками, бюро; добирался до малѣйшихъ подробностей: вынималъ ножки, выдвигалъ ящики, записывалъ размѣръ каждой части. Вспоминалъ при этомъ Грубинъ работу перваго своего учителя въ дѣлѣ столярномъ и мысленно дѣлалъ сравненіе, которое, конечно, далеко было не въ пользу Василія Иванова.

		„Прослушаю университетскій курсъ, ворочусь къ отцу и открою столярную мастерскую,“ задумалъ Грубинъ. Чтобъ открыть мастерскую, недостаточно усвоить себѣ одну техническую часть, необходимо узнать и коммерческую сторону дѣла, и Грубинъ принялся изучать дѣло и съ коммерческой точки. Въ этомъ случаѣ, какъ и въ техникѣ, много помогъ ему Ковалевъ; съ двѣнадцатилѣтняго возраста проживая у одного и того же хозяина

		

		====page 236====

		

		и добравшись до званія подмастерья, онъ зналъ всю подноготную мастерской и передалъ Грубину малѣйшія подробности относительно устройства ея, содержанія учениковъ, заработной платы, заготовки инструментовъ и матеріаловъ, цѣнности тѣхъ и другихъ, стоимости во что обходится каждая вещь хозяину и сколько беретъ онъ пользы при продажѣ. — Дурная пища мастеровыхъ, тѣсное помѣщеніе, грубое обращеніе съ ними хозяина, несоразмѣрная работа... все это сильно возмущало любящую, неиспорченную натуру Грубина. Живо сочувствуя незавидному положенію рабочаго класса, онъ теперь понялъ тайну быстраго обогащенія торговыхъ людей.

		„Неужели же не можетъ существовать торговое заведеніе, основанное на честныхъ, коммерческихъ началахъ?“ задавалъ себѣ вопросъ Грубинъ. Все сильнѣе и сильнѣе занимала его мысль устроить мастерскую и все больше и больше сближался онъ съ Ковалевымъ. Отъ него онъ узналъ, что изъ числа рабочихъ, не исключая и самаго Ковалева, нѣтъ ни одного грамотнаго. — Грубинъ предложилъ свои услуги заниматься съ мастеровыми безплатно, но это не понравилось хозяину, — онъ нашелъ, что грамота будетъ вредить работѣ, и Грубинъ долженъ былъ прекратить начатое имъ доброе дѣло при самомъ началѣ. Бывая часто въ мастерской, онъ сошелся со многими мастеровыми и имѣлъ на нихъ благодѣтельное вліяніе: нѣкоторые изъ нихъ по праздничнымъ днямъ, вмѣсто посѣщенія кабаковъ и разныхъ увеселительныхъ заведеній, тайкомъ забѣгали къ нему и учились у него грамотѣ. Простымъ, живымъ языкомъ Грубинъ говорилъ имъ о пользѣ знанія и популяризовалъ научныя свѣдѣнія. — Занятія ихъ съ Трубинымъ, вопреки мнѣнію тупоголовыхъ людей, думающихъ, въ простотѣ своего недальняго ума, что

		

		====page 237====

		

		распространеніе знаній въ рабочемъ классѣ дѣлаетъ бѣдняка недовольнымъ своею судьбою и заставляетъ его сложить руки и не заниматься своимъ дѣломъ, — напротивъ возбудили въ нихъ любовь къ труду и вызвали чувство человѣческаго достоинства.

		Грубину сильно хотѣлось улучшить и матеріальное положеніе мастеровыхъ, но онъ сознавалъ въ этомъ случаѣ свое полное безсиліе; чтобы имѣть вліяніе на хозяина — нѣмца, надобно было самому быть нѣмцемъ, а на русскаго нѣмецъ, извѣстно, смотритъ съ предубѣжденіемъ и считаетъ себя умнѣе десятка русскихъ. Къ счастью Грубина пріѣхалъ въ Петербургъ, тоже для слушанія университетскаго курса, знакомый намъ, глубокомысленный нѣмецъ Іонсонъ; Грубинъ очень обрадовался его пріѣзду и ухватился за Іонсона, какъ за средство подѣйствовать на хозяина, у котораго проживалъ Петръ.

		— Нѣмецъ хитеръ, — говорятъ, обезьяну выдумалъ, — умудрись же Іонсонъ придумать такую штуку, чтобы хозяинъ, у котораго проживаетъ Петръ, рабочихъ лучше содержалъ, говорилъ Грубинъ Іонсону, мѣсяцъ спустя послѣ его пріѣзда.

		— Это трудно, но не невозможно; надобно обстоятельно подумать... найти случай познакомиться съ нимъ. — За этимъ дѣло не станетъ: онъ постоянно, въ опредѣленные часы, утромъ и вечеромъ обходитъ мастерскую; утромъ намъ нельзя — лекціи, а послѣ обѣда мы свободны.

		— А развѣ очень дурно содержитъ?

		— Нѣтъ не очень, а такъ по нѣмецкому — въ проголодь, на картофелѣ больше выѣзжаетъ, смѣясь отвѣтилъ Грубинъ.

		— На сюртукѣ чтобы пылинки не было, да сапоги почисти хорошенько — нѣмецъ порядокъ любитъ, шутилъ Грубинъ, отправляясь съ Іонсономъ въ мастерскую.

		

		====page 238====

		

		Въ восемь часовъ вечера Шульцъ — такъ звали хозяина мебельнаго магазина — явился въ мастерскую и серіозно, съ подобающею нѣмцу важностью, началъ обходить учениковъ и смотрѣть ихъ работу, дѣлая при этомъ свои замѣчанія. Сзади его шелъ десятилѣтній сынъ его, бѣлобрысый, съ голубыми глазами мальчикъ. За токарнымъ станкомъ Ковалева стоялъ Грубинъ, а Ковалевъ прилаживалъ мраморную доску на готовый, но неотполированный еще подзеркальный столикъ.

		— Здравствуйте, почтеннѣйшій герръ Шульцъ! какъ ваше здоровье? учтиво обратился къ Шульцу Грубинъ.

		— Благодарю, хорошо.— Что вы дѣлаете?

		— Ножки къ экрану вытачиваю. — А, и сынъ вашъ съ вами! и Грубинъ протянулъ мальчику руку.

		— Скоро я его за верстакъ поставлю. — Вотъ, мой добрый Іоганнъ, — обратился Шульцъ къ сыну, — бери примѣръ съ господина Грубина: лекціи въ университетѣ слушаетъ и ремесла не забываетъ. Работа чистая! сказалъ онъ, разсматривая выточенную Трубинымъ ножку. Маленькій Іоганнъ невнимательно взглянулъ на р аботу Грубина; замѣтно было, что его вовсе не занимало ремесло его отца.

		— Позвольте рекомендовать вамъ, достопочтеннѣйшій герръ Шульцъ, моего товарища герръ Іонсона.

		— Мм... промычалъ нѣмецъ, вскользь взглянувъ на Іонсона.

		— Онъ тоже хочетъ заняться столярнымъ ремесломъ...

		— А!.. и нѣмецъ осмотрѣлъ Іонсона съ головы до ногъ и протянулъ ему руку.

		На этотъ разъ тѣмъ и ограничилось знакомство Іонсона съ Шульцомъ.

		— Что тебѣ вздумалось сказать, что я хочу столярничать? спрашивалъ Грубина Іонсонъ.

		

		====page 239====

		

		— Нужно было сказать. Развѣ ты не замѣтилъ, когда я рекомендовалъ тебя нѣмцу, онъ только промычалъ, едва удостоивъ тебя своимъ взглядомъ, а когда я объявилъ ему, что желаешь заняться мастерствомъ, такъ онъ осмотрѣлъ тебя съ головы до ногъ да еще и лапу протянулъ.

		— Да я не знаю, какъ и приняться за дѣло; даже пера не умѣю очинить — вѣчно мазилка выходитъ, а тутъ съ разными инструментами придется возиться.

		— Взялся за гужъ — не говори, что не дюжъ. Чтожъ дѣлать, поскучаешь за верстакомъ часа три въ недѣлю, да за то пользу принесешь тридцати человѣкамъ, а это дѣло не шуточное, сказалъ Грубинъ.

		Іонсонъ согласился съ мнѣніемъ Грубина и принялся брать у него уроки въ столярничаньѣ; но дѣло у Іонсона не спорилось. Видя безуспѣшность занятій его, Шульцъ самъ вызвался указывать ему пріемы столярной работы, но и это не помогло: Іонсонъ не могъ даже порядочно выстругать доски.

		— Герръ Іонсонъ у васъ много охоты, но мало дарованія къ нашему благородному ремеслу; не зайдете ли ко мнѣ на чашку кофе, вмѣстѣ съ господиномъ Трубинымъ, обратился къ нему Шульцъ.

		Студенты очень обрадовались такому приглашенію: оно подвигало ихъ къ цѣли.

		Положительный Іонсонъ не могъ не понравиться такому же положительному нѣмцу Шульцу. Время отъ времени, приглашенія Шульца дѣлались все чаще и чаще и черезъ мѣсяцъ Іонсонъ и Грубинъ были принимаемы въ его домѣ, какъ свои. Маленькаго Іоганна нужно было приготовить къ поступленію въ школу и Іонсонъ, оставивъ свои безуспѣшныя попытки въ столярномъ мастерствѣ, по предложенію Шульца, началъ заниматься

		

		====page 240====

		

		съ нимъ; это еще болѣе сблизило Іонсона съ Шульцомъ. Въ бесѣдахъ своихъ съ нимъ онъ слегка сталъ касаться незавиднаго положенія мастеровыхъ, высказывая при томъ, что они весьма любятъ и уважаютъ Шульца. Не затрогивая его самолюбія, осторожный Іонсонъ съумѣлъ сдѣлать такъ, что Шульцъ согласился расчитать кухарку, воровавшую при закупкѣ припасовъ, и взялъ кухаркою бѣдную вдову, — мать одного изъ мастеровыхъ, — женщину честную и трудолюбивую, позволивъ рабочимъ выбрать изъ среды своей артельщика, который ходилъ бы съ нею на базаръ; сумма денегъ, истрачиваемыхъ на содержаніе рабочихъ, не увеличилась, но пища замѣтно улучшилась: каждый день варились теперь щи съ отличной говядиной и каша, а по праздникамъ кромѣ щей подавались пирогъ и жаркое. Мастеровые уже не спали кто гдѣ попало: на верстакахъ и на полу, а отведены были имъ двѣ большія, смежныя съ мастерской комнаты и заведены были кровати, сколоченныя самими рабочими, и матрацы; въ мастерской же ночевали только два очередные дежурные. Сближеніе рабочихъ съ Трубинымъ и Іонсономъ улучшило ихъ нравственность и пьяницы почти перевелись, — вслѣдствіе чего и Шульцъ сталъ обращаться съ рабочими, какъ съ людьми, и даже позволилъ Грубину обучать ихъ грамотѣ.

		Грубинъ и Іонсонъ радовались такой перемѣнѣ въ жизни рабочихъ.

		XLIII.

		Стоялъ конецъ Мая и довольно еще свѣжій, весенній

		

		====page 241====

		

		воздухъ, врываясь черезъ растворенное окно въ комнату, раздувалъ бѣлые, опущенные кисейные занавѣсы, пробѣгалъ по противоположной окну, драдедамовой портьерѣ и разносилъ клубы пара отъ кипѣвшаго на столѣ самовара, за которымъ хозяйничала Груня; за чайнымъ столомъ сидѣли Кузьма Кузьмичъ и Лукинишна. Всѣ трое были что-то не въ духѣ и молчали. Груня нѣсколько разъ вставала изъ за самовара и подходила къ окну.

		— Что это, Грунюшка, ты все въ окно смотришь? обратился къ ней Кузьма Кузьмичъ.

		— Жарко, отвѣтила та и откинула занавѣски.

		— Не простудись Грунюшка! весенній воздухъ обманчивъ, какъ разъ лихорадку схватишь; вотъ мнѣ, старику, такъ холодно, что-то...

		— Такъ я закрою окно, — и Груня опять подошла къ окну; но прежде чѣмъ затворить его, она высунулась изъ него до половины и стала пристально смотрѣть на проходящихъ по тротуару. Лице ея вдругъ зарумянилось; захлопнувъ поспѣшно окно, она торопливо вышла изъ комнаты и минуты черезъ двѣ воротилась, подбѣжала къ спинкѣ кресла, въ которомъ сидѣлъ Кузьма Кузьмичъ, обхватила голову старика руками и прижалась къ нему; тотъ взялъ ея руки и сталъ цѣловать ихъ въ ладони; лице Груни было необыкновенно оживлено, глаза свѣтились радостію.

		— Письмо!., она могла только проговорить и, доставъ его изъ кармана своего ситцеваго платья, снова обняла старика.

		— Отъ Костюшки?... разомъ вскричали Кузьма Кузьмичъ и Лукинишна.

		— Да, да... говорила Груня и поспѣшно начала разрывать конвертъ.

		

		====page 242====

		

		— Читай, Грунюшка, читай! торопили ее Кузьма Кузьмичъ и Лукинишна.

		„Добрый другъ, батюшка,“ — начала нетвердымъ голосомъ Груня, — „простите меня за двухмѣсячное мое молчаніе; ждалъ окончанія экзамена, чтобы сообщить вамъ о результатѣ его и о времени моего къ вамъ пріѣзда. Теперь могу сказать вамъ, что я окончилъ курсъ съ званіемъ студента и буду у васъ дней черезъ десять, т. е., въ концѣ настоящаго мѣсяца.

		Писать больше нечего: пріѣду и подробно разскажу о своемъ житьѣ-бытьѣ въ Питерѣ.

		Обнимите Лукинишну и порадуйте ее — везу съ собою Петра Яковлевича. Аграфену Васильевну цѣлую, а Калачеву крѣпко жму руку.

				Вашъ сынъ

					К. Г.“ 

		Прочитавъ письмо, Груня пробѣжала его еще разъ сама и потомъ передала Кузьмѣ Кузьмичу.

		— Сегодня, кажется 28 мая? весело спрашивалъ ее Кузьма Кузьмичъ, заталкивая себѣ въ носъ березинскаго.

		— Да, 28, отвѣтила та.

		Кузьма Кузьмичъ вооружился очками и сталъ разсматривать пріемный штемпель на конвертѣ. Не разберу, Грунюшка, глаза отказываются, посмотри-ка, какого числа сдано письмо на почту, сказалъ ей Кузьма Кузьмичъ.

		— 16-го, отвѣтила та, взглянувъ На штемпель.

		— Двѣнадцать дней шло письмо — долгонько же... можетъ быть сегодня же Костюшка пріѣдетъ, радостно проговорилъ онъ, снова нюхнувъ березинскаго.

		— Очень можетъ быть, весело сказала Груня и опять растворила окно и стала смотрѣть на улицу.

		

		====page 243====

		

		— Затвори, затвори Грунюшка — простудишься, уговаривалъ ее Кузьма Кузьмичъ.

		— А хъ, батюшки! а къ пріѣзду моего голубчика и постелька не приготовлена; куда его помѣстить-то? вставъ изъ за стола, засуетилась Лукинишна.

		— Ты лучше, Лукинишна, о сынѣ позаботься, а мы ужъ о Костѣ похлопочемъ, говорилъ ей Кузьма Кузьмичъ.

		— Не великій баринъ мой сынъ — и на голыхъ доскахъ поспитъ. Чай всего, родной нашъ Костюшка, Натерпѣлся въ Питерѣ — нужно походить его въ родительскомъ домѣ, — и Лукинишна пошла въ чуланъ, вытащила оттуда перину и подушки и стала выколачивать ихъ на галлереѣ, потомъ притащила съ дворникомъ изъ ам- бара деревянную кровать, осмотрѣла, нѣтъ ли клоповъ, обтерла ее мокрою тряпкою и поставила въ кабинетѣ Кузьмы Кузьмича, комнатѣ для двоихъ довольно просторной; достала изъ коммода наволочки, простыню и одѣяло. — Ахъ я, старая! чуть было не забыла, проговорила она и притащила необходимую принадлежность.

		Долго не ложились спать въ тотъ вечеръ Кузьма Кузьмичъ и Груня и все говорили — говорили и не могли наговориться о Костѣ... стукъ каждаго проѣзжавшаго по улицѣ экипажа заставлялъ ихъ прислушиваться: не остановился ли экипажъ у воротъ, не пріѣхалъ ли Костя? Лукинишна же такъ утомилась устройствомъ ночлега для своего голубчика, что улеглась раньше обыкновеннаго и тотчасъ же захрапѣла, съ присвистываніемъ на всѣ тоны.

		Былъ ужъ двѣнадцатый часъ ночи и у Кузьмы Кузьмича стали слипаться глаза; простившись съ Груней онъ ушелъ въ свой кабинетъ, затеплилъ передъ образомъ лампаду и съ полчаса еще горячо молился...

		

		====page 244====

		

		Груня заснула только подъ утро, а до того времени все думала, думала... но не о немъ, какъ полагаетъ, можетъ быть, читатель. — Лунный свѣтъ широкою полосой падалъ на письменный ея столъ, у котораго она сидѣла, пробѣгалъ по полу и освѣщалъ постель ея; въ небѣ было свѣтло, въ воздухѣ тихо... но Груня ни разу не взглянула, на полную луну, ни разу не задумалась о томъ, какъ хорошо тамъ.., мысли ея были на землѣ: она такъ была занята житейскими заботами, что ей не приходило въ голову расплываться въ неопредѣленныхъ мечтахъ... „Что сдѣлала я впродолженіи этихъ четырехъ лѣтъ, накую принесла пользу, трудилась ли столько, сколько позволяли мнѣ мои силы, не стыдно ли будетъ мнѣ взглянуть въ глаза тому человѣку, кто не задумался протянуть мнѣ руку помощи въ критическую минуту моей жизни?“ — вотъ вопросы, которые занимали ее. Подробно прослѣдила она въ эту ночь свою жизнь за послѣдніе четыре года. Ученіе въ гимназіи, чтеніе, занятія въ конторѣ, заботы о старикѣ Грубинѣ, — вотъ чѣмъ наполнено было ея существованіе. Груня была строга къ себѣ и ей казалось, что она еще не усвоила себѣ вѣрнаго взгляда на науку, мало и безъ системы читала, недостаточно работала въ конторѣ, мало заботилась о старикѣ Грубинѣ, и ей сдѣлалось совѣстно за себя... „Но я независима, я честно заработываю кусокъ хлѣба и, пока буду въ силахъ трудиться, мнѣ не нужно чужой помощи... я свободна!“....... промелькнуло въ ея головѣ и ей стало ясно, что она не проспала эти четыре года, а жила и трудилась, и лице ея озарилось чувствомъ благородной гордости, отъ сознанія человѣческаго своего достоинства. „Возмужаю я, окрѣпнутъ мои силы и стану я сильнѣе трудиться“... думала она. Положеніе Аграфены Васильевны дѣйствительно было

		

		====page 245====

		

		независимое: она имѣла вѣрный кусокъ хлѣба, занявъ, по окончаніи гимназическаго курса, мѣсто бухгалтера въ конторѣ Скочилова. Случилось это такъ: послѣ трехлѣтнихъ занятій старика Грубина въ конторѣ, глаза его стали слабѣть; будучи не въ состояніи вести счеты, онъ просилъ Скочилова уволить его отъ занятій; Скочиловъ оставилъ ему половину получаемаго имъ жалованья и предложилъ, по прежнему, руководить веденіемъ встрѣчавшихся иногда тяжебныхъ дѣлъ; мѣсто же бухгалтера оставилъ за Аграфеной Васильевной съ содержаніемъ пяти сотъ рублей.

		XLIV.

		Константинъ Кузьмичъ на столько уже привыкъ къ постоянному, систематическому труду, такъ сроднился съ нимъ, что въ немъ находилъ для себя наслажденіе въ жизни; дѣятельность была необходима ему, какъ крылья птицѣ. Облѣнившіяся натуры не могутъ понять этого высокаго наслажденія: онѣ живутъ изо дня въ день, влача свое жалкое существованіе, какъ нищій — рубище; онѣ тѣ же нищіе духомъ...

		Черезъ недѣлю, по пріѣздѣ своемъ къ отцу, Грубинъ началъ подумывать, какъ устроить свою жизнь, чѣмъ заняться, на чемъ сосредоточить свою дѣятельность. Мысль объ открытіи столярной мастерской не покидала его, — напротивъ она все разросталась, разросталась и изъ нея, наконецъ, образовалась другая мысль, которая еще сильнѣе занимала его. Отчего так ія открытія, какъ пароходство, электричество, желѣзныя дороги и другія, свидѣтельствующія о

		

		====page 246====

		

		силѣ и смѣлости человѣческаго ума, — открытія долженствовавшія возвысить матеріальное благосостояніе народа, а черезъ это поднять и уровень его нравственнаго образованія, по цѣлымъ вѣкамъ остаются чужды ему и масса людей не пользуется ими, а живетъ бѣдно, коснѣя въ невѣжествѣ? отчего наука не сливается съ жизнію? отчего простой человѣкъ смотритъ на образованнаго, какъ на шута гороховаго?

		Причина этому заключается въ томъ что, по большей части, человѣкъ образованный стоитъ особнякомъ отъ простонародья, что онъ не работаетъ, а только проповѣдуетъ, что слово его расходится съ дѣломъ, что честенъ онъ до перваго встрѣтившагося искушенія, что не думаетъ онъ ни о чемъ: день да ночь — и сутки прочь, — что, напичкавшись въ школѣ разными отрывочными знаніями, онъ считаетъ образованіе свое законченнымъ и предается far-niente, что для него наука сама по себѣ, а жизнь сама по себѣ, и не думаетъ онъ примѣнять на практикѣ свои знанія и дѣлиться ими съ простымъ народомъ. Изящная образованная дама проповѣдуетъ трудъ и воздержаніе падшей женщинѣ, а сама жуируетъ и за то, что мужъ кормитъ ее разными деликатессами и водитъ въ шелку и бархатѣ, — заботится объ украшеніи головы его...

		Преслѣдуетъ администраторъ взяточничество и для улучшенія полиціи, въ пользу ея, облагаетъ кабаки опредѣленною данью...

		Плачется землевладѣлецъ на свое незавидное положеніе, а самъ палецъ о палецъ не ударитъ, чтобъ двинуть свое хозяйство и, по прежнему, благодушествуетъ...

		Красно говоритъ образованный юноша о чести, свободѣ, любви къ наукѣ и любви къ ближнему, а самъ тянетъ послѣднюю рубашку съ дражайшихъ своихъ родителей, разумную свободу замѣняетъ своеволіемъ, довольствуется

		

		====page 247====

		

		верхушками знаній, считаетъ себя выше облака ходячаго и смотритъ на презрѣнную толпу съ высоты птичьяго полета...

		Патріотъ — публицистъ проповѣдуетъ любовь къ родинѣ и, во имя этой святой любви, отстаиваетъ законность сословныхъ перегородокъ...

		Какъ же послѣ того не смотрѣть человѣку простому на образованнаго, какъ на шута гороховаго? не сѣномъ же набита голова его, не одержимъ же онъ на самомъ дѣлѣ куриною слѣпотой, чтобы не видѣть, что образованный человѣкъ передъ нимъ „камедь ломаетъ.“

		Только съ честнаго труженика, а не съ актера, махающаго мечомъ картоннымъ и выѣзжающаго на чужихъ фразахъ, беретъ примѣръ крестьянинъ. Увеличится число серіозно образованныхъ, добросовѣстныхъ тружениковъ и улучшится бытъ народа. Все существующее въ природѣ неразрывно связано между собою; повсюду мы видимъ взаимное вліяніе: образованный человѣкъ нуждается въ простолюдинѣ — безъ него онъ натерпится голоду, безъ образованнаго человѣка крестьянинъ окончательно одервенѣетъ и пропадетъ въ кабакѣ.

		Если бъ изъ такъ называемыхъ людей образованныхъ хоть треть была такихъ, у которыхъ слово не расходилось бы съ дѣломъ, которые развивали бы врожденныя свои способности, прилагали бы свои знанія на практикѣ, честно трудились бы, то и народъ зажилъ бы новою жизнью. „Каждый копошись въ своемъ муравейникѣ, но только работай, а не бѣлоручествуй!“ — говоритъ Калачевъ гимназистамъ.

		Грубинъ сознавалъ, что народу нужны ремесленныя школы и задумалъ устроить такую школу, подраздѣленную на нѣсколько отдѣленій, гдѣ преподавались бы мастерства:

		

		====page 248====

		

		стерства: столярное, токарное, кузнечное, слесарное, котельное и другія, и находилъ необходимымъ, чтобы ученикамъ — ремесленникамъ, желающимъ научиться грамотѣ и пріобрѣсти разныя полезныя въ жизни и въ будущей практической ихъ дѣятельности знанія, преподавалась грамота и, по возможности, кратко и популярно излагались научныя свѣдѣнія. — Считая себя съ научной стороны и съ практической далеко неподготовленнымъ для осуществленія такой огромной задачи, какъ устройство ремесленной школы, Грубинъ отложилъ выполненіе ея до того времени, когда систематически разумнымъ чтеніемъ еще больше образуетъ себя и когда обстоятельно, практически изучитъ разныя ремесла, побываетъ за границей и подробно осмотритъ лучшія мастерскія. — „Нужно сперва спознать свои силы и средства, а не хвататься за дѣло, которое мало разумѣешь; первая частная, такая школа — великая вещь; устроить ее надобно прочно, какъ гвоздемъ прибить; а то только людей насмѣшишь,“ разсуждалъ Грубинъ и предположилъ открыть пока мастерскую столярную и токарную. Съ этимъ дѣломъ онъ хорошо былъ знакомъ и въ успѣхѣ его не сомнѣвался; но и тутъ встрѣчалось препятствіе въ матеріальныхъ средствахъ: на первый случай надобно было имѣть, на худой конецъ, рублей шестьсотъ, а гдѣ ихъ взять? просить у кого бы то ни было онъ никогда не рѣпіился бы.

		XLV.

		Занятый мыслію, какъ бы открыть столярную и токарную мастерскую, расхаживалъ Грубинъ по залѣ и

		

		====page 249====

		

		не замѣчалъ, что, изъ за раздвинутой портьеры, смотрѣла на него Аграфена Васильевна.

		— Аграфена Васильевна! сказалъ онъ наконецъ, замѣтивъ ее.

		— Здравствуйте! мы сегодня еще не видались, проговорила она, весело входя въ комнату и протягивая Трубину руку. — О чемъ вы думаете? у васъ такой озабоченный видъ. 

		— Думаю ѣхать въ Питеръ, отвѣтилъ тотъ.

		— Какъ, ѣхать?... и въ голосѣ Аграфены Васильевны выразились испугъ и удивленіе.

		— Такъ — ѣхать; что жъ мнѣ здѣсь дѣлать? — и Трубинъ усѣлся къ окну и придвинулъ къ себѣ стулъ для Аграфены Васильевны. — Задумалъ устроить ремесленную школу — не могу: самому еще нужно поучиться и много поучиться; хотѣлъ открыть столярную мастерскую — съ этимъ дѣломъ я справился бы, да карманъ пустъ. При отъѣздѣ моемъ изъ Питера, Шульцъ предложилъ мнѣ поступить къ нему; плату назначаетъ недурную — тридцать рублей въ мѣсяцъ, соглашусь и на это; а тамъ года въ три сколочу лишнюю деньгу, возьму въ товарищи Петра Яковлевича и открою мастерскую. 

		Въ кабинетѣ, смежномъ съ залой, гдѣ говорили они, Лукинишна подметала полъ; услышавъ, что голубчикъ ея Костюшка сбирается уѣзжать въ Питеръ, она выронила изъ рукъ щетку и едва устояла на ногахъ. Стукъ упавшей щетки разбудилъ спавшаго на кровати Кузьму Кузьмича; въ тотъ день болѣла у него поясница и грудь и онъ не выходилъ изъ дома.

		— Что ты, Лукинишна, такъ странно смотришь, испугалась чего, что ли? обратился къ старухѣ Кузьма Кузьмичъ, приподнимаясь на кровати.

		

		====page 250====

		

		— Ничего, ничего родной... пробормотала она и, пошатываясь, вышла изъ кабинета, забывъ среди пола щетку и кучу наметеннаго сору.

		— У меня есть двѣсти рублей, да слѣдуетъ мнѣ еще жалованье за треть — возьмите эти деньги, предложила Грубину Аграфена Васильевна.

		— Не возьму, отвѣтилъ тотъ.

		— Отчего же нѣтъ? и Аграфена Васильевна обидѣлась.

		— Вамъ деньги нужны — можете захворать.

		— Вы горды; не хотите быть обязанннымъ мнѣ; но, вѣдь надѣюсь, мы — друзья, а отъ друга услугу принять не стыдно. Отчего же я не задумалась искать вашей помощи, когда мнѣ стало жутко жить у Любимовыхъ?

		Грубинъ смотрѣлъ то на полъ, то въ сторону, и молчалъ.

		— Что жъ вы молчите, да отвѣчайте же!

		— Нѣтъ, не возьму! рѣшительно сказалъ онъ и зашагалъ по комнатѣ.

		Аграфена Васильевна надулась и стала смотрѣть въ окно.

		Кряхтя и потирая себѣ поясницу и грудь, Кузьма Кузьмичъ поднялся съ кровати и перешелъ изъ кабинета въ залъ.

		— Что, батюшка, все еще болитъ поясница?

		— И грудь начала побаливать, и Кузьма Кузьмичъ сильно закашлялся.

		— Я пошлю за докторомъ?

		— Не нужно, Костюшка, не нужно: не поможетъ; старость одолѣваетъ, деньги только понапрасну потратишь.

		— Я пошлю, сказалъ Константинъ Кузьмичъ и вышелъ изъ комнаты.

		Аграфена Васильевна прикатила изъ кабинета любимое Кузьмы Кузьмича волтеровское кресло и усадила въ него старика.

		

		====page 251====

		

		— О чёмъ вы тутъ толковали, мои милые? обратился онъ къ ней и къ воротившемуся въ комнату сыну.

		Аграфена Васильевна движеніемъ головы и взглядомъ просила Константина Кузьмича, чтобы онъ не говорилъ отцу о происходившемъ между ними разговорѣ.

		— Такъ, о пустякахъ... отвѣтилъ Константинъ Кузьмичъ. Съ сіяющимъ лицомъ появилась Лукинишна.

		— Такъ вотъ ты какой, голубчикъ Константинъ Кузьмичъ, не успѣлъ пріѣхать, да ужъ и въ Питеръ наровишь! обратилась она къ Константину Кузьмичу.

		Старикъ Грубинъ поблѣднѣлъ, схватился за грудь, сильно закашлялъ и испуганно смотрѣлъ на сына.

		Константинъ Кузьмичъ и Аграфена Васильевна перепугались за старика и начали увѣрять его, что Лукинишна ослышалась, что Константинъ Кузьмичъ и не думалъ ѣхать.

		— Какъ ослышалась? нѣтъ не ослышалась: каждое словечко молоткомъ въ сердце стучало!... Видишь, родной Кузьма Кузьмичъ, Костюшка захотѣлъ открыть мастерскую, а денегъ-то на это у него нѣтъ, вотъ и задумалъ онъ къ мастеру нѣмцу въ Питеръ ѣхать. Да чтобъ поганый нѣмчура голубчикомъ нашимъ командовалъ — шалишь, не бывать этому: вотъ ему нѣмчурѣ-то! — и Лукинишна показала кукишъ. Шестисотъ рублей что ли у насъ нѣтъ, да мы, какъ тряхнемъ мошной, такъ и тысченка найдется. Вотъ они шестьсотъ рубликовъ-то! едва переводя духъ отъ волненія, скороговоркой проговорила Лукинишна и шлепнула на столъ толстый замасляный свертокъ съ деньгами.

		— Лукинишна, добрая Лукинишна!... говорили Грубинъ и Аграфена Васильевна, цѣлуя старуху.

		Кузьма Кузьмичъ всхлипывалъ отъ радости.

		

		====page 252====

		

		— А ты что за него такъ больно обрадовалась, Нетто сродни снъ тебѣ?.. добродушно подсмѣивалась надъ Аграфеной Васильевной Лукинишна.

		Грубинъ и Аграфена Васильевна взглянули другъ на друга и закраснѣлись.

		А теперь возьмете отъ меня деньги?... тихо, нетвердымъ голосомъ проговорила Грубину Аграфена Васильевна.

		— Возьму, весело отвѣтилъ онъ и обнялъ ее. Кузьма Кузьмичъ и Лукинишна нѣжно посматривали на нихъ и, значительно улыбаясь, переглядывались.

		— Да откуда ты деньги-то добыла, Лукинишна? нѣсколько успокоившись отъ волненія, спросилъ Кузьма Кузьмичъ старуху.

		— Съэкономничала, родной, съэкономничала! съ сіяющимъ отъ радости лицомъ и подбоченившись, отвѣтила Лукинишна.

		Мѣсяца черезъ два послѣ описанной нами сцены, на воротахъ дома, въ которомъ помѣщалась контора Скочилова, появилась вывѣска тоже смастеренная пріятелемъ Грубина, Ворзиковымъ; по срединѣ была надпись: „Грубинъ и Ковалевъ,“ а вокругъ нарисованы были кресла, диваны, столы, буфеты, этажерки и проч.

		———

		Вскорѣ послѣ открытія Константиномъ Кузьмичемъ мастерской, старикъ Грубинъ умеръ; смерть его сильно подѣйствовала на Лукинишну и она пережила его только четырьмя мѣсяцами. Когда коснѣлъ уже языкъ и туманился взоръ Лукинишны, легкимъ движеніемъ головы она подозвала къ себѣ Аграфену Васильевну.

		— Деньги... подъ головой... съ трудомъ проговорила старуха.

		

		====page 253====

		

		Аграфена Васильевна осторожно вынула изъ подъ подушки кожаный бумажникъ. — Костюшкѣ... чуть слышно сказала Лукинишна, съ любовію взглянувъ на своего голубчика: тотъ взялъ бумажникъ изъ рукъ Аграфены Васильевны и передалъ его сыну Лукинишны.

		Старуха хотѣла еще что-то сказать, но языкъ отказался уже служить ей и только радостная улыбка свѣтилась Еще на старческомъ, благородномъ лицѣ, когда изъ глазъ Константина Кузьмича и сына ея, на морщинистыя ея руки, капали слеза за слезой... Агонія продолжалась недолго и черезъ четверть часа Лукинишны не стало...

		Улеглась она рядышкомъ съ Кузьмой Кузьмичемъ; не красуется надъ ихъ могилою богатаго памятника, а возвышается земляная насыпь и стоитъ надъ нею дубовый крестъ; въ углахъ же, окрашенной зеленою краскою, деревянной ограды ростутъ липы. — Миръ праху вашему, добрые люди!..

		XLVI.

		Молодой человѣкъ, окутанный шерстянымъ шарфомъ, въ толстомъ, драповомъ пальто и сѣрой, круглой, пуховой шляпѣ стоялъ на палубѣ парохода, шедшаго, узловъ по одиннадцати, въ Финскомъ заливѣ. Облокотившись на бортъ, онъ съ напряженнымъ вниманіемъ смотрѣлъ, какъ бурлила и цѣнилась вода въ быстро вертящихся колесахъ и, отбрасываемая лопастями ихъ, ударялась о бортъ и разсыпалась пылыо; порою же взглядывалъ на рангоутъ парохода, на дымъ, клубами вылетавшій

		

		====page 254====

		

		изъ широкой трубы и темною лентой славшійся въ воздухѣ и на показавшуюся вдали мрачную скалу островъ Готландъ.

		Былъ теплый Іюньскій вечеръ. Тихій восточный вѣтерокъ, надувая поднятый на пароходѣ кливеръ, * помогалъ работавшей машинѣ и слегка волновалъ поверхность залива; по направленію пути парохода, на горизонтѣ, ярко озаряя часть неба и висѣвшіе надъ горизонтомъ, кой-гдѣ въ разбросъ, легкія перистыя облака, закатывалось солнце.

		Распустивъ немного шарфъ и растегнувъ пальто, молодой человѣкъ всѣми легкими вдыхалъ въ себя вечерній воздухъ; взглядъ его голубыхъ, лѣниво смотрѣвшихъ глазъ, по временамъ, оживлялся и улыбка пробѣгала но его истомленному, худому лицу; казалось, что онъ испытывалъ новое, незнакомое еще для него удовольствіе, что ему было хорошо... очень хорошо въ эти минуты...

		— Mon ange, опять ты растегнулъ пальто и развязалъ шарфъ; ты вовсе не думаешь о себѣ: посмотри, у тебя опять жаръ, нѣжно проговорила ему подошедшая къ нему, пожилая, элегантно одѣтая дама и приложила къ его щекѣ свою миніатюрную руку. Молодой человѣкъ слегка вздрогнулъ, и снова сонно, лѣниво засмотрѣли его глаза и прежнее утомленіе появилось на лицѣ его; онъ машинально завязалъ шарфъ, застегнулъ пальто и, по приглашенію пожилой дамы, спустился съ нею въ каюту. Часу въ двѣнадцатомъ ночи, когда большая часть пассажировъ уже улеглись, онъ опять стоялъ у борта, на томъ же мѣстѣ, и опять любовался, какъ бурлила и цѣнилась вода въ колесахъ... и опять смотрѣлъ въ даль... Долетѣвшій до него звукъ

		

		====page 255====

		

		знакомаго голоса заставилъ его обернуться: на мостикѣ перекинутомъ черезъ кожухи, стояли мужчина и женщина и разговаривали съ капитаномъ, въ рукахъ котораго былъ секстантъ; * разговаривающіе внимательно разсматривали инструментъ. Зашедшая за облачко луна не позволяла молодому человѣку разглядѣть лица говорившихъ, но вотъ облачко пронеслось и мягкій лунный свѣтъ снова озарилъ пароходъ.

		— Да, это она!.. въ волненіи проговорилъ онъ и хотѣлъ было подняться на мостикъ, но ноги у него дрожали и онъ прислонился спиной къ борту и не спускалъ глазъ съ мостика.

		Капитанъ уложилъ секстантъ въ ящикъ, разговаривавшіе мужчина и женщина пожали ему руку испустились на палубу.

		— Гру... Аграфена Васильевна!.. и голосъ молодаго человѣка оборвался.

		— Павелъ Андреичъ, какими судьбами?.. и Аграфена Васильевна бросилась къ цему на шею.

		Долго ничего не могъ сказать Любимовъ и только слезы обильно бѣжали по его худому, слегка покраснѣвшему, въ эту минуту, лицу.

		— Вы съ кѣмъ? наконецъ началъ онъ.

		— Съ Константиномъ Кузьмичемъ, и Аграфена Васильевна указала на стоявшаго возлѣ нея Грубина.

		— Съ Константиномъ Кузьмичемъ... грустно, какъ бы раздумывая съ самимъ собою, проговорилъ Любимовъ и болѣзненно улыбнувшись, протянулъ Грубину руку.

		— Вы одни? спрашивала Любимова Аграфена Васильевна, усаживаясь на стоявшій на палубѣ складной

		

		====page 256====

		

		желѣзный стулъ; противъ нея, на тянувшейся по борту скамьѣ, помѣстились Любимовъ и Грубинъ.

		— Какъ вы возмужали, а были такая маленькая, худенькая... нѣжно говорилъ Любимовъ, пристально осматривая Аграфену Васильевну и стараясь придвинуть ея стулъ ближе къ себѣ.

		— А помните нашу жизнь въ городѣ *? я все помню... сказалъ онъ, вздохнувъ.

		— И я помню, хотя многое и хотѣлось бы забыть. Вы одни? снова повторила она свой вопросъ.

		— Нѣтъ: maman и сестра со мною.

		— А Андрей Семенычъ, а Ганшинъ?

		— Papa въ прошломъ году умеръ, а Ганшинъ остался въ Петербургѣ; онъ ужъ вице-директоръ и далеко пойдетъ, къ сожалѣнію... — и Любимовъ, замявшись на минуту, продолжалъ: къ сожалѣнію Соня не сошлась съ нимъ...

		— Но живутъ вмѣстѣ? спросила его Аграфена Васильевна.

		— Да... на разныхъ половинахъ. Что жъ вы о себѣ ничего не скажете, гдѣ живете, какъ проводите время, у кого бываете? спрашивалъ ее Любимовъ.

		Та разсказала ему, какъ училась въ женской гимназіи, занимаясь въ тоже время, съ покойнымъ Кузьмой Кузьмичемъ, счетоводствомъ въ конторѣ князя Скочилова, и какъ, по окончаніи курса, заняла, въ этой конторѣ, мѣсто бухгалтера; разсказала и о смерти Кузьмы Кузьмича и Лукинишны и объ открытіи Лизою и Настею моднаго магазина, а Трубинымъ и сыномъ Лукинишны — столярной мастерской.

		Впродолженіе разсказа Аграфены Васильевны, Грубинъ пристально смотрѣлъ на Любимова: ввалившаяся грудь, преждевременное старческое выраженіе исхудалаго

		

		====page 257====

		

		лица, тусклый, оловянный взглядъ впалыхъ глазъ, блѣдныя губы, дрожаніе рукъ и общая худоба, — все это обнаруживало въ Любимовѣ ту несчастную привычку, которой, къ сожалѣнію, нерѣдко бываютъ подвержены мальчики при тепличномъ воспитаніи; привычка эта съ лѣтами переходитъ въ страсть, притупляетъ умственныя способности, разстроиваетъ организмъ, заставляетъ не любить женщинъ и преждевременно укладываетъ въ могилу...

		— Зачѣмъ вы ѣдете за границу? спрашивалъ Любимовъ Аграфену Васильевну.

		— М-m e Скочилова уѣхала, два мѣсяца тому назадъ, въ Парижъ къ одной умирающей своей родственницѣ и, на обратномъ пути, сама серіозно захворала; мужъ ея, занятый дѣлами по конторѣ, не можетъ самъ отправиться къ ней и просилъ меня съѣздить; кромѣ того ему хочется, чтобы я познакомилась съ веденіемъ дѣлъ нѣкоторыхъ торговыхъ домовъ, съ которыми имѣетъ сношеніе его контора, и представила бы ему свое соображеніе объ упрощеніи счетоводства. Лиза мнѣ тоже дала порученіе привезти ей американскую швейную машину.

		— Кто же, въ ваше отсутствіе, занимается въ конторѣ?

		— Воропаевъ, подъ руководствомъ Скочилова.

		— Воропаевъ... Воропаевъ... до сихъ поръ я не забылъ еще его... хорошій онъ человѣкъ... проговорилъ задумчиво Любимовъ.

		— На долго вы ѣдете? спросилъ онъ Аграфену Васильевну.

		— Мѣсяца на два.

		— Вернетесь съ Константиномъ Кузьмичемъ?.. какъ-то тоскливо спрашивалъ ее Любимовъ.

		— Нѣтъ, онъ ѣдетъ на годъ. — Константинъ Кузьмичъ задумалъ устроить ремесленную школу и, желая

		

		====page 258====

		

		обстоятельно изучить это дѣло, нашелъ необходимымъ осмотрѣть лучшія мастерскія. — Что жъ вы дѣлаете. Павелъ Андреичъ, служите?

		Любимовъ сконфузился, на изжелта-блѣдныхъ щекахъ его выступили красныя пятна и онъ ничего не отвѣтилъ.

		— Вы жалѣете о смерти Кузьмы Кузьмича? обратился онъ съ неожиданнымъ вопросомъ къ Грубину.

		— Странный вопросъ! онъ былъ мнѣ другомъ... отвѣтилъ тотъ.

		— Другомъ... а когда умеръ мой отецъ, я не жалѣлъ о его смерти, я никогда не любилъ его и не знаю, любилъ ли онъ меня... Другомъ... но вѣдь и моя maman считаетъ себя моимъ другомъ и какъ горячо еще любитъ меня... а между тѣмъ любовь ея мучитъ меня, убиваетъ... и бываютъ минуты, когда... страшно выговорить... я желаю, чтобы она умерла... глухимъ голосомъ проговорилъ Любимовъ, закашлялся и сбросилъ съ себя окутывавшій его шею шарфъ. Счастливые вы люди: васъ занимаетъ жизнь, а я... я живой мерѣвецъ, никому не нужный и ни на что не пригодный! и Любимовъ отвернулся, закрылъ лице руками и залился слезами...

		— Освободитесь изъ подъ опеки вапіей maman, изберите для себя родъ занятія, начните трудиться и вы полюбите жизнь, сочувственно обратился къ нему Грубинъ.

		— Да, Павелъ Андреичъ, начните чѣмъ нибудь заниматься и вы увидите, что трудъ есть наслажденіе, съ участіемъ уговаривала его Аграфена Васильевна.

		— Не могу, не могу... силы нѣтъ... характеръ, умъ, здоровье, все — все убито, осталось одно — умереть!... голосомъ, полнымъ отчаянія, произнесъ Любимовъ.

		

		====page 259====

		

		— Соня весела, — продолжалъ онъ, — здорова, свыклась съ своимъ положеніемъ и находитъ себѣ развлеченіе... maman считаетъ ее нравственною женщиною, а она... передъ вами скрывать нечего, — кокетничаетъ съ каждымъ встрѣчнымъ мужчиной... я же, я не люблю женщинъ, я чувствую непреодолимое отвращеніе къ нимъ... одну только я любилъ, но это было давно... мнѣ было тогда семнадцать лѣтъ...

		— Барыня проснулась и спрашиваетъ васъ, прервала Любимова, появившаяся передъ нимъ, заспанная горничная.

		Любимовъ передернулся весь, глаза его загорѣлись на минуту не свойственнымъ имъ блескомъ и два яркокрасныя пятна выступили на его впалыхъ щекахъ.

		— Не пойду!.. почти закричалъ онъ.

		— Не пойдете?.. оторопѣвъ отъ неожиданнаго отвѣта, переспросила его горничная.

		Любимовъ молчалъ; глаза его, мало по малу, принимали прежнее тусклое, оловянное выраженіе и лице покрывалось безжизненною блѣдностію.

		— Скажи, что... что я... сейчасъ приду... утомленнымъ голосомъ проговорилъ онъ и медленно поднялся со скамьи.

		— Завтра въ это время опять сойдемся?.. какъ-то жалко, просительно спрашивалъ онъ Грубина и Аграфену Васильевну.

		— Хорошо, отвѣтили тѣ.

		Сдѣлавъ нѣсколько нетвердыхъ шаговъ, Любимовъ воротился.

		— Вы любите другъ друга? обратился онъ къ нимъ съ неожиданнымъ вопросомъ.

		— Да, отвѣтили они и съ недоумѣніемъ посмотрѣли на него.

		

		====page 260====

		

		— А когда же ваша свадьба? Грубинъ и Аграфена Васильевна на минуту задумались.

		— Подождемъ еще, отвѣтили они разомъ и при этомъ такъ ласково — дружески переглянулись, такая полная, разумная любовь и увѣренность другъ въ другѣ выражались въ ихъ взглядѣ, что Любимову стало ясно: ждать имъ оставалось недолго...

		

		

		

		КОНЕЦЪ.